Подпольная империя рода Амато

Глава 7

Ефим Глинский умирал очень долго и мучительно от передозировки собственной наркотой. Вид его был весьма удручающим. Если бы я не знал, сколько зла в своей жизни сотворил этот человек — честное слово, я бы даже пожалел его.

Я пристально понаблюдал некоторое время за своими боевиками: они вели себя, как настоящие бойцы. Конечно, было неприятно видеть, как человек перед ними бьётся в агонии, но лица моих людей оставались беспристрастными, потому что каждый из них научился отделять себя, свои душевные переживания от работы. Убивать таких гадов было для них работой.

А вот двое бойцов меня разочаровали.

Один вначале, будто заворожённый, глядел на умирающего хозяина дома, затем отвернулся, словно не в силах был дальше смотреть. Моё ухо уловило, как он шепнул рядом стоящему товарищу: «Жаль мужика. Хоть и мудак был, а всё же человек живой. Эх, жаль, что помочь ему нельзя». Его напарник лишь взглянул на него, как на полоумного, и пожал плечами. Тот, который проявил сострадание, был самым юным в моей боевой группе: лет восемнадцати паренёк. Я прекрасно помнил, что он отлично показал себя при отборе — профессионально стрелял.

Второй боевик откровенно наслаждался зрелищем чужой агонии. Это был здоровяк средних лет, с татуировкой на левой щеке. Помнится, он потрясающе показал себя в рукопашном бою, за что я его и взял в свою команду.

Наблюдал за его мимикой минут пять, и всё это время здоровяк расплывался в эйфорической улыбке, глядя на то, как Глинский корчится от немыслимых страданий на полу.

Я оставил своих бойцов рядом с Ефимом, который вот-вот уже сорвётся в пропасть, и отправился исследовать ещё неизведанные части его громадного дома.

Комнаты были отделаны с небывалой роскошью. Тут и там висели дорогие картины, везде были понатыканы всякие интересные штуки, резные фигурки и прочие образцы искусства, но во всем доме я не нашёл ни одной книги: только газеты и журналы. Да уж, наркоторговец предпочитал проводить время иначе, нежели за чтением высокой литературы. Живопись в доме, как думается мне, висит просто для галочки — мол, тут живёт представитель интеллигентной элиты — а не как проявление любви хозяина к искусству.

Не обнаружив ничего занимательного для себя, я спустился в подвал. Щелкнул выключателем на стене. Тусклый свет залил просторное помещение, набитое коробками. Подошёл, пооткрывал несколько — наркота. Много. На несколько миллионов рублей. Сколько же человек пичкает свою кровь этой дрянью? Сколько смертей на совести Глинского? На моей совести их явно не меньше, но не припомню, чтобы травил невинных детей. Девчонки, которые сейчас спят сном забвения наверху — ещё дети в моих глазах.

Стал открывать одну коробку за другой: наркотики оказались во всех, кроме последней — в ней лежала гора золотых монет и драгоценности. Я стал внимательнее разглядывать последние. Некоторые из них оказались не просто красивыми безделушками, а определённо принадлежащими знатным домам, потому что на украшениях были изображения каких-то гербов. Любопытно, очень любопытно.

Если у Глинского среди горы наркоты лежат драгоценности аристократов — в этом точно кроется какая-то тайна. Сомневаюсь, что знатные господа просто так подарили Ефиму свои фамильные драгоценности. Неужели были его клиентами? Если так, то как же они докатились до такого? Или же просто имели долг перед Глинским? Вполне возможно, что тот шантажировал их. Грязное бельё есть у всякого, если Глинский порылся в чьём-то и нашёл серьёзный компромат, вполне мог угрозами вымогать драгоценности.

Так, ладно, разберусь с этим позже, пока есть проблемы более важные.

Вернувшись наверх, я увидел, что Глинский испустил последний мучительный вздох.

— Оставьте труп здесь. Спускайтесь в подвал, вытащите оттуда коробку с золотом и драгоценностями, загрузите в мою машину. Наркоту в подвале уничтожить — всю. — Отдал я приказания нескольким боевикам, после чего обратился к другим. — А вы выносите из дома всех его прекрасных обитательниц, кроме жены и дочки Глинского, и в грузовик их.

— Спящих? — уточнил один из парней.

— Однозначно дожидаться их пробуждения мы не станем, — мрачно пошутил я.

Мои команды были выполнены в лучшем виде и без промедления. Когда наркота в подвале была уничтожена, а спящие дамы оказались в грузовике, мы покинули дом, который недавно был обителем всякой мерзости.

Полагаю, я сделал хорошее дело, дав возможность жене и дочери Глинского начать жизнь с чистого листа — без развратного наркоторговца она у них однозначно станет счастливее.

Все девушки, которых Ефим силой держал у себя, были благополучно возвращены в родительские дома: оставлены на пороге буквально. Я, конечно, своим лицом нигде не светил, чтобы случайно не быть увиденным кем-то. Один из моих парней относил девушек на руках к их домам. Надеюсь, мерзавец не успел слишком сильно травмировать их, и девушки восстановят душевное здоровье.

Завершив дела и приехав домой, я отправился в кабинет отца — докладывать об успешно выполненном задании.

— Здравствуй, отец.

Князь сидел за своим столом и что-то читал. Я сел напротив него.

— Чем порадуешь меня, Андрей? — Он поднял взгляд на меня.

— Ефим Глинский мёртв. Умер в муках, если это важно.

— Совершенно не важно. Факт его смерти — единственное, что меня интересует. И запомни, сын… — Князь взглянул на меня сурово: — Мы не садисты и не убиваем ради собственного наслаждения.

— Да, отец. Я освободил наложниц Глинского. Развезли их по домам. Среди них затесалась парочка знатных девиц. — Хм… это любопытно, — задумчиво ответил он, устремляя взгляд куда-то мимо меня. — Что ещё?

— Я слегка обогатил наш дом. Ну, как слегка… золота в подвале Глинского была целая гора. И она теперь принадлежит нашей семье.

Князь поморщился, будто услышал что-то гадкое.

— Это ты погорячился. Наш род грабежами не занимается, достаточно было казнить ублюдка.

— Но это не грабёж, отец, — возразил я. — Ты же сам сказал, что будем воевать с Глинскими. А любая война должна приносить трофеи, иначе какой от неё толк?

— Поступай, как знаешь, — он махнул рукой. — Ты теперь главный после меня. Ты — мой наследник. Вместо своего брата… — Голос князя едва заметно дрогнул. Видно было, что потеря старшего сына переживается им тяжелее всего. — Сколько наших полегло?

— Четверо.

— Проследи, чтобы их похоронили по-человечески.

— Конечно. Я могу идти, отец?

Князь не успел ответить: в кабинет ворвалась Анна. Сестра запыхалась, и пряди волос слегка выбились из её прически.

— Надо стучаться, а не врываться вот так ураганом, — недовольно заметил Андрей Николаевич.

— Нам нужно срочно поговорить, отец, — сказала Анна, игнорируя его замечание: видно было, что она сильно обеспокоена чем-то. — Я прошу тебя одобрить наш брак с Сальваторе.

— Ты в своём уме? Твои братья мертвы, у нашей семьи траур. Ни о какой свадьбе не может и речи идти как минимум в ближайший год.

— Но мы не можем ждать целый год! И пары месяцев не можем ждать, — умоляюще произнесла Анна.

— Что случилось? — вмешался я, подозревая неладное.

— Я беременна… — Девушка опустила голову, ожидая, видимо, как на неё обрушится гнев отца.

Минуту висела тишина, но в ней таилась такая угроза, что Анна, полагаю, предпочла бы крики и ругань.

— О чём ты думала, когда раздвигала ноги перед этим кобелём? — Князь говорил тихо, и от этого было особенно жутко.

— Отец… — Девушка со слезами отчаяния в глазах взглянула на него. — Я люблю его и хочу быть его женой!

— Дура! — не сдерживая злости, рявкнул её отец. — Где ты оставила разум, если умудрилась связаться с этим… Поговаривают, что у него в каждом городе по невесте, ты ведь это знаешь, верно?

Анна лишь всхлипнула в ответ.

— Разве можно ожидать от певца и актёра, что он станет хорошим мужем и уж тем более отцом? Он только и умеет, что тратить состояние своих богатых родителей!

— Отец, не стоит так горячиться, — осторожно заметил я, видя, как разошёлся князь.

Анна взглянула на меня с благодарностью, но я тут же сурово убил её надежду найти во мне поддержку:

— Мне тоже совершенно не по душе твой выбор, сестра. Этот Сальваторе сразу показался мне каким-то гнилым человеком.

— Но делать нечего, — мрачно сказал князь, опускаясь на своё кресло. Он уже остыл, лишь взгляд его выражал ярость, недавно выпущенную наружу. — Ты беременна. Придётся выходить за этого… иначе ты обесчестишь саму себя и навлечёшь позор на весь наш род.

— Спасибо, отец! — Анна кинулась было к нему, но Андрей Николаевич так посмотрел на неё, что девушка, побледнев, предпочла поскорее скрыться с его глаз.

— Отец, не переживай так сильно, — попытался я подбодрить его. — Если что, я приструню этого говнюка, не допущу, чтобы он сестру обидел.

— Давай, только аккуратнее, всё-таки Анне жить с ним, — ответил он. — Что ж… ещё дней сорок траура и — свадьба, куда деваться… Полагаю, короткий траур — меньшее зло в сравнении с бесчестием всего рода.

После разговора с князем, я уединился в своей комнате и просмотрел запись смерти Ефима Глинского на камере. Да уж, подонок не вызывает во мне ни капли сострадания, а глядеть на его мучения всё равно неприятно.

Пусть же этим зрелищем «насладятся» и его родственники.

Оригинал записи я решил оставить у себя, а Глинским отправить копию. Поручил это дело Яну, а сам стал готовиться к встрече с женихом Анны.

Я имел примерное представление о Сальваторе Амато по воспоминаниям настоящего Андрея, но решил, что должен поближе узнать его лично сам. И сегодня же вечером как раз выдастся удобный случай, когда он приедет за Анной: они собрались ехать на ужин в ресторан.

Воспоминания Андрея о женихе сестры были не самыми приятными. Судя по ним, это весьма гадкий и скользкий тип, который не заслуживает ни грамма доверия. О нём ходили слухи, что он из тех, кто «поматросил и бросил». Однажды был скандал по поводу того, что дочь какого-то мелкого аристократа забеременела, и Сальваторе заставил её сделать аборт. Но последний отрицал всё это, ссылался на клевету. Само собой, он, будучи знатнее и богаче, замял скандал и оставил девчонку опозоренной, но его и так не очень хорошая репутация была ещё сильнее подпорчена.

Ох, настрадается с ним Анна, чует моё сердце…

Я взглянул на часы: скоро актёр явится. А до этого мне ещё надо сделать одно маленькое дельце. Я вызвал к себе двух боевиков, за которыми наблюдал в доме Глинского.

Юнец пришёл первым. Звали его Антоном.

— Звали, господин Амато?

— Звал. Скажи мне, Антон, если бы ты вершил судьбу Ефима Глинского, ты бы пощадил его?

— К чему вы клоните, Андрей Андреевич? — насторожился парень.

— Ответь на вопрос.

— Я… я бы убил его быстро.

— А если бы сегодня я тебе сказал, что ты можешь оставить его мучиться дальше или быстро прервать его мучения, что бы ты выбрал?

— Второе, господин.

— Ты проявил слабость, пожалев подонка. Милосердие — это хорошо. Но не в разгар войны по отношению к врагу, который на твоём месте ещё потоптался бы на твоей могиле. Я оставил его умирать страшной смертью не из-за садистской склонности, а чтобы такие, как он, знали: вот как они могут кончить жизнь, если продолжат быть такими мразями. Знаешь ли ты, что он творил со своими малолетними наложницами?

— Не знаю, Андрей Андреевич.

— А я вот знаю, я видел запись на камере. Ты представляешь, этот подонок записывал жуть, которую творил со своими жертвами, на камеру? Он не просто трахал их, он их самым зверским способом насиловал, он истязал их, унижал, ломал, пытался сделать из них бесчувственных, бессловесных кукол. Ты до сих пор считаешь, что он заслуживает сострадания?

— Нет, господин… — Парень опустил голову.

— Можешь идти.

Следующим ко мне зашёл здоровяк — Егор.

— Сегодня я был крайне разочарован тобой, Егор. Хотя в бою ты показал себя хорошо.

— Чем же я вам тогда не угодил? — спросил Егор — слегка даже с вызовом.

— Нам не нужны те, кто наслаждается от вида чужой боли. Подумай об этом.

Егор развернулся, чтобы уйти.

— Ты понял меня?

Он кивнул и, не поворачиваясь, ушёл.

Вечером за Анной приехал Сальваторе. Я пригласил его на пять минут к себе.

— О чем-то хотели поговорить, Андрей? — с улыбкой поинтересовался женишок.

— Да. О том, что ты будешь с уважением относиться к моей сестре и не будешь трахать других девиц. Вот прямо с этого дня.

— Да как вы смеете… — Сальваторе покраснел и задрожал от злости.

— Смею, я её брат. Наша семья своих в обиду не даёт, запомни это, если хочешь стать частью нас… впрочем, сильно сомневаюсь, что ты сможешь перестать быть чужим для нас.

— Вы глубоко заблуждаетесь, Андрей. — Парень взял себя в руки и вернулся к своим безупречным манерам. — Я весьма пригожусь вашей семье, я готов быть полезным, если придётся, даже помогать в вашем семейном бизнесе…

— Забудь даже думать об этом! — отчеканил я. — Ты и близко не подойдёшь к нашим делам. Заруби себе на носу: ты нам не нравишься, мы тебе не доверяем, и Анну тебе отдаём лишь из-за её беременности. Но если я узнаю, что ты ей изменяешь, если у меня возникнет хоть малейший повод так думать — я лично тебя за яйца подвешу! Я не шучу: будь осторожен, если не хочешь узнать, на что я способен, когда меня выводят из себя.

— Вам не обязательно угрожать, чтобы показать своё превосходство надо мной. Впрочем, оно весьма сомнительно. — Сальваторе мерзко улыбнулся.

Я сжал руки в кулаки и едва сдержался, чтобы не расквасить ему лицо.

Когда он покинул меня, я сходил в душ, и сел обдумывать дальнейшие планы.

Итак, первый удар по Глинским нанесён. Ефим был изгоем в собственной семье, поэтому его смерть нельзя считать серьёзной потерей для рода, но всё же — как минимум тщеславие Вадима Глинского должно быть задето. Ведь, насколько я понял по воспоминаниям Андрея, глава рода Глинских — человек непомерной гордыни.

Но скоро настанет время нанести врагам следующий удар, и желательно, чтобы он был для них более ощутим, чем смерть Ефима.

Пожалуй, не стоит особо изощряться, придумывая что-то, достаточно всего лишь последовать древнему принципу: око за око. Глинские убили наследника нашего рода — мы убьём наследника их рода.

Я напряг ум, «вспоминая», кто же там у них наследник. Ого. Это не наследник. Это наследница — Мария Глинская.

Вообще-то я не люблю убивать женщин. И обычно этого не делаю. Но когда женщина получает огромную власть — она лишает себя права на мягкое обращение.

Необходимо как можно больше узнать о ней.

Так, покопаюсь для начала в воспоминаниях Андрея…

Но сделать это я не успел: в дверь постучались.

— Входите.

— Андрей Андреевич, — в комнату заглянула служанка, — к вам пришёл какой-то молодой человек в военной форме. Просит вас.

— Передай, через пару минут спущусь.

Она, кивнув, ушла, а я стал одеваться в костюм, параллельно гадая, кто бы мог ко мне пожаловать.

Спустившись вниз, я увидел в гостиной адъютанта своего бывшего командира: это был молодой парень, но уже очень честолюбивый и амбициозный. Мы поздоровались и пожали друг другу руки. Я никогда особенно не ладил с ним, но и причин для неприязни к нему у меня не было.

— Андрей Андреевич, вы должны поехать со мной в штаб полка, где вы служили.

— Должен? — изогнул я брови.

— Очень вам рекомендую.

Мне не понравился его приказной тон, но я понимал, что он лишь исполняет приказ. Пожалуй, сейчас у моей новой семьи и так много проблем, и добавлять к ним ещё одну не разумно.

— Что ж, я не прочь проехаться, что-то мне скучновато дома сидеть, — улыбнулся я.