Черкес 3. Побег из волчьей пасти

Глава 2 Прощание с Царицей

Город лежал у подножия огромной горбатой горы, на которую нам пришлось подниматься. Отсюда Трабзон был как на ладони. Синее море, порты со множеством разнообразных «торговцев», древняя крепость, расположенная, оказывается, на нескольких ярусах, мечети и греческие церкви. Красиво…

Но не стоит забывать, что здесь натуральный гадюшник, кишащий шпионами, работорговцами и преступниками. И многочисленные минареты — как развернутая система ПВО, охраняющая город греха от небесного божьего гнева.

Ахмет шел рядом, молчал, не мешал мне разглядывать город. После последней встречи во дворе хана я уже не воспринимал его, как головореза и человека опасного для меня. Наоборот. Был благодарен ему за пощечину и совет, данные в тот вечер, за кувшин с ракией и сочувствовал его горю.

— Как ты, Ахмет? — я отвлекся от рассматривания города.

— Хорошо! — признаться, не ожидал услышать от него такой ответ, да еще и сказанный с почти детским задором и весельем.

Он заметил моё изумление. Улыбнулся.

— Ты думал, что мне не может быть хорошо⁈ Или ты думал, что мне бывает хорошо только тогда, когда я хватаю таких, как ты, надеваю им на голову мешок и затаскиваю в подвалы⁈ — тут он наклонился ко мне, изобразил явно гротескный звериный оскал и закончил хриплым голосом. — А потом режу их на куски⁈

Довольный представлением, Ахмет рассмеялся. Я же не испугался совсем, но смутился. В принципе, он верно уловил суть: так я о нем и думал. Но! Так я о нем думал до нашей последней встречи. Справившись со смущением, я рассмеялся в ответ.

— Нет, Ахмет! Я так уже не думаю.

Ахмет с достоинством принял мое признание.

— А куда мы идем? — спросил я, чтобы замять неловкую паузу.

— Уже пришли.

Ахмет указал на домик, напоминающий альпийское шале.

Зашли в домик. Нас встретила симпатичная служанка. Что она симпатичная я определил потому, что она не скрывала своего лица. Меня это поразило!

«Может, тут в Трабзоне и нравы другие? И всем женщинам вышло послабление? Да, вроде, нет. В городе же все женщины были, как и полагается, с накидками. Хм…»

Служанка, между тем, уже подошла к нам.

— Госпожа ждет! — сказала она мне, после чего с радостной улыбкой посмотрела на Ахмета.

Ахмет уже вовсю улыбался ей в ответ.

«Что это у них за лямур-тужур такой?»– я никак не мог справиться с изумлением.

Ахмет, как неразумному, указал мне на дверь.

— Тебе туда!

После чего опять обратил свой взор на молодую женщину. И было очевидно, что оба они сейчас только и ждут, чтобы я, наконец, прошел в указанную комнату, оставив их наедине.

«Ладно, ладно, иду!»– бурчал я про себя, направляясь туда, куда меня послали.

…Когда открыл дверь и вошел в комнату, все, о чем я думал это время, начиная с танцев и заканчивая странным поведением Ахмета, вмиг улетучилось. Пропали все страхи и сомнения. Весь мир сошелся в одной точке: в середине комнаты. Там, где стояла знакомая мне фигура, столько раз являвшаяся мне в моем сознании и в моих снах.

— Малика! Царица моя!

Я бросился к ней, уже на ходу отмечая, что у неё чуть изменилось лицо, да и вся фигура. Но глаза! Глаза! Эти изумрудно-зеленые глаза ничто на свете не могло изменить. Даже солнце не смогло бы их ослепить!

Я уже обнял Малику, уже лихорадочно целовал её, прикасаясь короткими и поспешными поцелуями: глаза, губы, щеки, шея. Взялся за обе её руки, наклонился и целовал руки. Прижался к её животу…

Царица с улыбкой смотрела на меня сверху вниз, когда я оторвался от живота. Некоторое время смотрел в изумлении, потом резко поднял голову и так и застыл с немым вопросом в глазах.

— Шестой месяц! — подтвердила Малика.

— А.…?

Я ничего не успел спросить.

— Коста, любимый. — Малика погладила меня по голове. — Это не твой ребенок.

Она сказала это так, что у меня не было сомнений в том, что она не врет, и это правда — не мой ребенок.

Я распрямился. Нежно обнял её. Долго так стояли.

— Я подурнела, да?

Я улыбнулся. Все-таки Малика была настоящей женщиной.

— Малика, душа моя! Для меня ты всегда будешь самой красивой женщиной на свете!

Я разомкнул объятия. Малика была и смущена, и рада.

— Всегда, всегда? — в ее глазах уже плясал знакомый мне огонь.

В ней вдруг проснулась та чертовка, которая свела меня с ума с первой же минуты нашей встречи у дверей хана. Та госпожа, которой я и все мое тело сдались без боя. А еще у меня так давно не было женщины! Очень давно! Со Стамбула!

— Всегда, всегда!

— Уууууу! — довольно замурлыкала царица.

И неожиданно рука её скользнула вниз.

— Малика! — взмолился я.

— Просто хотела проверить! — наивным голосом отвечала царица.

— Убедилась?

— Да! — Малика была довольна.

— А мне что теперь делать? Так и ходить?

— Неужели ты не властен над своим телом? — прыснула Малика.

— Когда ты рядом, я уже ни над чем не властен. Я твой раб. И все мое тело подчиняется тебе. Ты же знаешь.

— Ну, тогда я приказываю своему рабу успокоиться! — действительно приказала царица.

И «раб» послушно исполнил пожелание госпожи.

— Пойдем.

Малика потянула меня к дивану. Села. Указала мне на место подле себя.

— Ложись!

Я лег. Положил ей голову на колени. Она обняла мою голову. Гладила.

— Знаешь, я тогда все думала, с чего меня так завело с тобой?

— Ты просто уже несла этого ребенка…

— Да.

— Ты счастлива, царица моя?

— Да, Коста.

— Это главное. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

— А ты?

— Сейчас я самый счастливый человек на свете. А завтра — посмотрим.

— Будь счастлив!

— Постараюсь!

— Найди себе женщину…

— Малика! — я даже чуть дернулся головой. — Как можно найти женщину после тебя?

— Тсссс… — успокоила она меня, как ребенка, опять уложив мою голову к себе на колени. — Ты обязательно найдешь себе достойную женщину…

Я вздохнул. Чуть подумав, Малика все-таки не удержалась:

— Конечно, такую, как я, ты уже не встретишь…

Я, улыбаясь, покачал головой: о, женщины! Малика рассмеялась в ответ.

— Ну, ты же сам говорил, что я лучшая⁈ — нашла себе оправдание.

Я кивнул.

— Но ты обязательно встретишь красивую и достойную женщину. Я так хочу!

— Слушаю и повинуюсь!

— Вот и хорошо!

— Как ты здесь оказалась, душа моя?

— Здесь неподалеку есть озеро — Узунгёль. Очень красивое. Не так жарко. И вокруг все такое, что глаз не нарадуется. Муж отправил, чтобы я отдыхала.

— А муж?

— О! Он теперь большой человек. Его назначили руководить разведкой в Румелии. Перевели из Измира. Очень вовремя нам наследство в руки свалилось.

— А ты теперь за ним поедешь?

— Нет. Я буду жить во дворце в Бююкдере.

Я догадался, о чем она говорила. Дворцом я тот дом поостерегся бы назвать, но поправлять ее, естественно, не стал. Как и объяснять причины неожиданно привалившей ее семье удачи. Но поворот судьбы, организованный моими руками, прямо скажем, неожиданный. Я не искал себе оправданий с самого момента убийства Барыша. Я был в своём праве. Но сейчас мне было приятно сознавать, что тот выстрел поспособствал счастливому будущему моей царицы.

— Круг замкнулся, — улыбнулся я своим словам и, главное, мыслям. — Теперь ты будешь настоящей госпожой и царицей и на словах, и на деле!

— Да! — мягко улыбнулась в ответ Малика.

— Англичане?

— А куда они денутся? Тем более, когда у мужа такая должность!

— Ты так легко об этом говоришь?

— Коста, у меня нет страха перед ними. Им больше мною никогда не командовать! Я ребенка жду! Всех загрызу, кто встанет на моём пути!

— Хорошо!

Я прижался к Малике. Она продолжала гладить меня по голове. Больше нам обоим говорить не хотелось. Малика вдруг запела. Пела на боснийском. Наверное, песню своей юности. У царицы — кто бы сомневался — и голос, и слух были великолепными. Я, конечно, не мог разобрать всех слов, но кое-что до меня доходило. Пела о любимом, который уходит в дальний поход, прощается с любимой. Обещает вернуться. Просит любимую не плакать…

Раздался тихий стук в дверь. Следом — голос служанки.

— Госпожа!

Малика утерла слезу.

— Пора!

Мы встали. Обнялись.

— Береги себя! — сказала мне моя царица.

— Я люблю тебя, Малика! — ответил я.

Наклонился. Поцеловал её руки.

— Прощай!

— Прощай, Коста. Прощай, любимый мой! Moj dilbere! — Малика поцеловала меня в губы.

…Я вышел. Служанка, стоявшая возле дверей, кивнула мне, проскользнула в комнату. Ахмет внимательно смотрел на меня. Я подошел, мягко хлопнул его по плечу.

— Пошли!

Шли обратно. Ахмет с некоторой тревогой смотрел на меня.

— Все в порядке, Ахмет. — успокоил его. — Я помню твой совет. Я отпустил. Теперь — навсегда.

Ахмет кивнул.

— Знаешь, Ахмет, есть такая фраза: «Печаль моя светла»?

— Нет, не знал.

— Вот совсем редко в жизни людям удается понять и почувствовать её настоящий смысл. Как мне сейчас. Печаль моя светла.

— Красиво! — оценил Ахмет. — Кто сказал?

— Один русский поэт. Пушкин.

— Хороший, наверное, поэт?

— Лучший, Ахмет! Лучший!

Я улыбнулся Ахмету, понимая, что совсем не лукавлю. Мне было грустно, но и необычайно легко сейчас.

— Ты мне лучше скажи, Ахмет, а что это у тебя за такие отношения со служанкой Малики? А? Смотрели так друг на друга…

Ахмет закашлялся.

Да ладно! Я не мог поверить своим глазам! Бог мой, я в первый раз видел перед собой не Ахмета-головореза, а Ахмета смущенного. Я засмеялся. Ахмет, не удержавшись, рассмеялся в ответ, признавая, что его подловили.

— Это жена моя! — даже чуть покраснел, отвечая.

Я перестал смеяться.

— Поздравляю! — я был искренен. — Я очень рад за тебя, Ахмет! За вас!

— Спасибо!

— И будьте счастливы!

Ахмет в знак благодарности приложил руку к сердцу.

… Вернулись с Ахметом на конспиративную квартиру англичан. Прежде, чем войти, я собрался и выкинул из головы все лишние мысли. Теперь только дело. Только путешествие к волку в пасть!

В зале, где проводился первый инструктаж, народу прибавилось за счет турецких офицеров. Среди них выделялся статью и какой-то обреченностью в глазах высокий мужчина в мундире полковника. Его властные манеры и привычка быть лидером были видны невооруженным взглядом. К нему обращались с почтением.

Меня представили. Оказалось, что передо мной тот самый Сефер-бей Зан или Заноко, о котором я так много слышал. В жизни бы не поверил, что передо мной черкес. Его аккуратная бородка с усами и явное знакомство с европейским этикетом путали картину. Я не удержался и сказал об этом вслух.

Он ухмыльнулся:

— Мальчиком я воспитывался в Ришельевском лицее в Одессе. Потом служил в полку под Анапой. Мой командир был воплощением зла. Все мерзкое и гадкое, что есть в русской натуре, соединилось для меня в этом человеке. Я бежал от него в горы и с тех пор не перестаю бороться с русскими.

Он внимательно в меня вгляделся.

— В тебе есть что-то от горца. Лысая голова и греческие черты… Борода отрастет — сойдешь за натухайца. Существует предание, что их предки прибыли из-за моря. Ахейцы или даже троянцы, бежавшие от гнева своих победителей… Давайте примерим костюмы, которые я вам приготовил.

На груде наших вещей, в которых я безошибочно признал, набор, выкупленный по совету стамбульских друзей Тиграна, лежали две белые черкески, красные чувяки, ноговицы и прочие детали кавказского костюма[1].

— Этот наряд похож на военную польскую тунику, только без воротника, — восхитился Спенсер. — Его, как я понимаю, следует перехватывать этим великолепным поясом, отделанным серебром?

— Именно так, мистер Спенсер, — согласился Сефер-бей. — Обычный наряд горца, будь он князь или простой уорк[2]. К этому поясу подвешивается кинжал, который есть все для черкеса — и щит, и оружие нападения. Но не столовый прибор! Этой цели служит вот этот маленький острый нож, если не считать ваших пальцев.

Он рассмеялся, представив картину нашего будущего недоумения за обеденным столом в гостях у своих соплеменников.

— Им же можно побриться, — кивнул он на мою лысую голову. — Так же на пояс вешается пара пороховниц и маленькая коробочка с салом, чтобы смазывать пули, с кремнями и прокладками из кожи. Нередко на пояс вешается и маленький топорик…

Черкесский вождь погладил пальцами сафьяновые газыри на черкеске.

— Наряды юности моей… В деревянных патронах на груди найдете много полезного. Свинцовые пули, куски смолистого дерева и серные нити, чтобы быстро развести огонь. Рукоятки ваших плетей обернуты бумагой, пропитанной воском. Из нее быстро скрутите свечу на привале…

— Почему белые? — спросил я, имея в виду цвет наших черкесок[3]. — Разве воины не должны маскироваться в лесу, когда выслеживают врага?

— Хочешь красные, как положено князьям и знатным родам? — усмехнулся Сефер-бей, нахлобучивая мне на голову пышную папаху из овечьей шерсти. Я ее терпеть не мог с детства. Башка потела! — Ты воин? Знаешь с какого конца за шашку браться?

Я отрицательно покачал головой, не решаясь снять папаху.

— То-то и оно! Вы — иностранцы! И должны своим видом об этом сказать каждому встречному, чтобы не возникло недоразумения. Поэтому ваши красные накидки для ночевки в горах, которые вы приобрели в Константинополе, будут весьма кстати. И никаких сабель на шелковом шнуре через плечо, если не хотите проблем! Только пистолеты, винтовки и кинжалы. Какая шашка у доктора-хаккима и у его слуги⁈

— Я не слуга! — я гордо выпятил подбородок.

— Это — хорошо! Я в тебе не ошибся, маленький грек, — уже бесила эта его постоянная ухмылка. — Таким и будь среди адыхов! Гордость и честь — главное оружие кавказского мужчины! Веди себя, как князь — будешь князем! По крайней мере, любой русский солдат называет таковым всякую шваль!

Он засмеялся неприятным каркающим смехом. Я чувствовал, что завожусь. И Спенсер поспешил вмешаться, гася конфликт в зародыше.

— Воу-воу! Полегче, храбрые воины! Мы среди друзей, а не врагов. Достопочтимый Сефер-бей, лучше, чем насмехаться над человеком, не раз доказавшим свою храбрость, расскажите нам о политической обстановке.

— Ну, что вам сказать про закубанских черкесов? Сам я княжеского рода из племени хегайк[4] из окрестностей Анапы. Мой отец был богатейшим человеком, его знали и уважали все, кто жил пред Кавказским хребтом. Народ адыхов, издревле населявший кубанские земли, лет сорок назад сошел с ума. Всех князей и благородных мужей стал убивать, как шакалов. Абадзехи — самый подлый народ. Они не только изгнали князей, но и преследовали их на землях племен, принявших несчастных.

В тоне полковника звучала нескрываемая ярость. Его княжеское достоинство оскорбляли события недавнего прошлого. И боль от Гражданской войны среди черкесов в его сердце не утихла. Как и от нанесенных обид.

— Ныне правят старейшины из уорков, хотя князья у шапсугов и натухайцев еще сохраняют влияние. Конечно, когда в Турцию прибывают их посланцы, я оказываю им должные знаки внимания. Но для меня они все — пыль под ногами…

— Уважаемый Заноко! Есть ли какие-то политические партии, на которые делятся вожди? Как вообще они объединяются, чтобы бороться с общим врагом? — задал Спенсер очень важный вопрос.

— Благодаря моим усилиям и помощи нашего общего друга, Дауд-бея Уркварта, ныне сложилась конфедерация князей и вождей. Свободный народ Черкесии не готов мириться с тиранией Белого Царя. Старая вражда забыта. Воинственный убых готов прийти на помощь шапсугу, чтобы смести крепости русских. Но единства, как не было, так и нет. Анапские и черноморские племена готовы идти в бой. Но закубанцы — те, кто живут у великой реки Пшизэ — колеблются. Их главный лидер — это Джамбулат Болотоко, великий воин, повесивший свои сверкающие доспехи на стену своего дворца. Он призывает черкесов не нападать, но обороняться. И сегодня — это главная проблема.

— Можно как-то повлиять на его решение? — заинтересовался Эдмонд.

— Повлиять на Джамбулата? Хо-хо, вы не видели этого человека, выкованного из дамаска. Его называют последним рыцарем Кавказа. Я дам вам с собой письма к вождям. И Дауд-бей написал очередное воззвание. Все это вам следует донести до военного совета конфедерации, если до него доберётесь.

Не сказал бы, что последнее замечание обнадеживало. Казалось, что Сефер-бей смотрел на нашу поездку, как на авантюру. Но и не отговаривал. Наоборот, дал последнее наставление — весьма важное, несмотря на его прозаичность.

— У каждого вождя есть жены и дети. Запаситесь подарками. Различные безделушки, скорее яркие, чем дорогие, будут весьма кстати. Разноцветные и белые муслиновые шали, булавки, иголки, немецкие серебряные табакерки… Эти уорки падки на подношения!

Сказал так, будто отправлял нас к команчам или ирокезам в леса Северной Америки. Как истинный вождь и потомственный князь, он глядел на своих будущих подданных с царственным презрением. Но я хорошо знал кавказцев. Их внутренняя гордость не позволит никому смотреть на них сверху вниз. Голову снимут, не задумываясь. Тем более, когда на поясе висит шашка!

[1] Чувяки — кожаная обувь, часто из красной сафьяновой кожи, ноговицы — род высоких чулок или гетр из фетра или шерсти.

[2] Уорки — особое сословие у кабардинцев и у других адыгейских племен, вроде служивых людей в Московском Царстве, зародыш служивого дворянства. Но в условиях «военной демократии», победившей у адыгов в конце XVIII века, уорки стали системообразующей социальной группой. Нередко выходцы из нее возглавляли военные походы. Их нельзя путать с узденями, которые владели землей, зависимыми крестьянами и рабами и которые были вассалами князей-глав родов. Но социальная структура Западной Черкесии была намного сложнее. Ее пронзали сложные горизонтальные связи через институт аталычества и вольных обществ — соприсяжных братств.

[3] Какого цвета была черкеска Спенсера, неизвестно. Мы выбрали белую. В 1998 году мастер и модельер Юрий Сташ создал арт-посвящение всем путешественникам: «Белая черкеска — Посвящение Эдмонду Спенсеру». Именно в таком наряде Спенсер изобразил черкеса в своей книге.

[4] Полностью уничтожены во время Кавказской войны.