Черкес 3. Побег из волчьей пасти

Глава 10 Засады

Наше прибытие в военный лагерь черкесов прошло незаметно в отличие от прошлого визита на совет вождей конфедерации. Там была говорильня и шумная встреча. Здесь люди занимались делом. Кровавая и опасная игра в кошки-мышки. Ни дня не проходило, чтобы кто-то не попал в засаду черкесов или — наоборот — казаков.

В лагере происходила постоянная ротация. Черкесы, увешанные мешочками с провизией, подъезжали и покидали его налегке. О централизованном снабжении речи не было. Каждый сам себе готовил — рис, просо, кукурузу, ячменную муку и добытую в горах дичь. И как только у горца заканчивались продукты, он уезжал в свой аул. Если было, куда уезжать. В ближайших окрестностях многие селения были сметены войсками генерала Вельяминова. Ужасная, но действенная практика. Отсутствие продовольствия серьезно подрывало боеспособность черкесов.

Здесь, в горных отрогах, мы смогли перевести дух. Неделя пытки звоном в ушах от непрекращающегося ни на минуту кваканья лягушек и от писка миллиардов комаров могла свести с ума любого. Прозрачный свежайший горный воздух вместо миазмов гниющего болота — о, это было как бальзам на рану. И возможность нормально обсушиться. Поход в дождь — врагу не пожелаешь. Вода снизу, вода сверху… Вода достала!

А еще грязь! Мы извозились в топях с головы до ног. Не счесть, сколько раз я падал с коня в болотную жижу. Даже Спенсер сподобился, несмотря на свои навыки наездника.

Дав нам сутки на восстановление сил и внешнего вида, черкесский сераскер, как называли на турецкий лад местного предводителя, пригласил нас на встречу. Его звали Инал Аслан-Гирей.

— Мои люди, дорогие гости, докладывают: русские готовятся к походу. Нужен активный поиск. Я слышал, уважаемый хакким, о вашей помощи нашим людям, — вождь обратился к Спенсеру. — Но сейчас нам нужны не пилюли, а лишние стволы в умелых руках. Вы с нами?

— Сочтем за честь! — кисло ответил Спенсер.

Выбора нам не оставили. Пришлось с очередной партией отправляться в разведку. Спенсер ехал со своим штуцером, я держал под рукой заряженные револьверы. Пристроил их в кобуры у седла. Стрелять в русских? И мысли такой не было. Но война есть война. Если предстоит выбирать, долго раздумывать не буду. На мне огромная ответственность. Мне еще Торнау надо как-то выручать.

Наш отряд смог подобраться к крепости так близко, что можно было рассмотреть в бинокль подробности. Попросив его у Спенсера, я стал изучать Анапу. Город и форт с юга и юго-запада прикрывала почти отвесная скальная гряда высотой 30–40 метров, являвшаяся естественной защитой. Гладкая и болотистая равнина, уходящая на север, служила безопасным путем к черноморским казачьим станицам за Кубанью. Зато холмы к востоку превратились в арену постоянных схваток и засад. Здесь, в предгорьях, среди небольших ущелий и теснин, поросших вековым лесом, было очень красиво. И очень страшно. Война не затихала ни на минуту.

В крепости шли какие-то военные приготовления. Артиллерийские орудия цеплялись к зарядным ящикам. В них укладывали снаряды. На плацу солдаты строились в ротные колонны. Вьючные лошади, мулы и верблюды нагружались вьюками. Вестовые-казаки галопом носились туда-сюда, развозя приказы офицеров. Вероятно, предстояла серьезная вылазка.

Как нам объяснили, крепость испытывала трудности с водой, имея лишь один дурной колодец. Воду приходилось подвозить из родника на холмах. За ней отправляли партии с пушкой. Вот и сейчас можно было наблюдать, как колонна выдвигается на восток в сопровождении отряда казаков. Волы тянули несколько телег с пустыми бочками.

Всадники рассыпались по окрестным возвышенностям, выискивая засады горцев. Затем собрались в единую группу, чтобы совершить маневр. Дорога между двух холмов делала поворот, скрывший на некоторое время казаков от основного отряда. Но для меня они были как на ладони — полусотня с офицером во главе.

Как только казаки втянулись в узкое дефиле, склоны прилегающих горных отрогов ожили. Из-за каждого куста, из любого укрытия ударил ружейный огонь, полетели стрелы. Отряд смешался, падали и ржали кони. Люди валились под копыта.

В считанные минуты отряд был разбит. Лишь два десятка раненных перепуганных казаков смогли вырваться обратно. Лошади без седоков понеслись следом. Это бегство помешало артиллеристам немедленно открыть огонь. Стоило прозвучать выстрелам, как они развернули свою пушку, действуя на удивление слаженно. Колонна тоже перестроилась, немедленно образовав плотное каре и ощетинившись штыками. Из крепости вырвалась новая полусотня на подмогу.

— Ты видел⁈ Видел⁈ — восторгался Эдмонд. — Какая тактика! Какой успех!

Наконец, громыхнула пушка. Картечь скосила немногие уцелевшие кусты на склоне холма. Противоположный был в мертвой зоне. Но на обоих склонах уже никого не было. Нанеся внезапный удар по казакам, горцы сразу рассеялись. Никто даже не спустился вниз добить раненых или забрать добычу. Таковой можно было считать лишь несколько унёсшихся вперед по дороге к роднику лошадей без седоков. Наверное, их кто-нибудь поймает.

— Я уверен, русских ждет бесславный конец! В горах горцы — как за крепостной стеной, а пушки по горам не потаскаешь! Здесь же, в предгорье, тактика черкесов дает отличный результат. Им бы немного организации — и они выкинут врага со своей земли. Кавказ России не достанется! — не унимался Спенсер.

Снова загрохотали орудия, но в отдалении и почему-то за нашей спиной.

— Урус! Урус! Бакан! — закричали горцы в возбуждении, показывая руками в тыл.

— Вероятно, армия генерала Вельяминова прорывается через ущелье Бакан обратно в Анапу из Суджук-Кале, — предположил Эдмонд[1].

Наш отряд немедленно снялся с места и поскакал к ущелью. Заняв позицию на одном из его склонов, мы приготовились ждать продвижения воинских колонн. Среди зарослей и скал нашлись неплохие укрытия.

Снова загремели пушки, теперь уже у Анапы. От сераскера прибыл гонец, сообщивший, что русские предприняли вылазку из крепости. Вождь считал, что это ложная атака с целью отвлечь внимание черкесов от Баканского ущелья. Нам было предписано оставаться на месте и не раскрывать место нашей засады.

Наступила ночь. Мы закутались в приготовленные кем-то бурки, но огней не разжигали. Время тянулось медленно. Подумал, что вот так — нежданно-негаданно — довелось мне хлебнуть солдатской доли. Ночевать под открытым небом, трясясь от холода или потеть под буркой, исполнять приказы неизвестных мне людей, ожидать непонятно чего, чтобы в итоге так и ни разу не выстрелить. Впрочем, последнее обстоятельство я одобрял всем сердцем.

Хотя наш отряд сидел как притаившаяся мышка, даже лошади не издавали ни звука, ночной тишины не было. Наоборот, в ущелье гуляло эхо от многочисленных выстрелов, криков и лязга сабель. Где-то неподалеку шел ожесточенный бой. То и дело темноту озаряло мощное пламя. Наверное, русские напали на спящие аулы и сейчас их уничтожают.

До нас бой так и не докатился. Ночь просидели напрасно. Спенсер же радовался непонятно чему. Поеживаясь от утренней прохлады, я слушал его восторженные реплики — скорее фантастические, чем правдивые:

— Храбрые черкесы остановили Вельяминова. Он так и не смог прорваться в Анапу. Его войска, наверняка, разбиты в ущелье и теперь удирают к Суджук-Кале под прикрытие флота.

Пыл Эдмонда серьезно поугас, когда утром к нам прокрался Натан, притащивший немного провизии.

— Урусы атаковали густозаселенное ущелье, куда раньше не заходили. Под покровом ночи уничтожили аулы Соут, Хойст, Хочелк и теперь продолжили движение. Так в лагере рассказывают.

Вскоре мы увидели русские колонны — колышущиеся ряды фуражек в белых чехлах, а с ними телеги обоза, стадо баранов, верблюды, пушки с зарядными ящиками и почему-то карета. Ее сопровождала сотня черноморцев. Где карета не могла проехать, казаки тащили ее на руках[2].

Вопреки фильмам и книгам о войне в XIX веке, я увидел совершенно иное воинское построение. Впереди двигались застрельщики, за ними — роты авангарда в плотном строю. Через метров двести — основная колонна. Позади — арьергард, по бокам — отряды прикрытия. Расстояние между этими отрядами и основной колонной было таковым, чтобы горцы не могли до нее дострелить. То есть центр двигался без опаски и не тратил время на «огрызнуться»[3].

Авангарду пришлось расчищать путь для отряда. Горцы сделали множество завалов из деревьев. Попадались и баррикады из камней, из-за которых велся беспокоящий, но безвредный огонь. Стоило ротам приблизиться быстрым шагом, как горцы перебегали на новую позицию.

Больше всего доставалось боковым отрядам прикрытия. Они двигались по гребню ущелья, то ныряя вниз, то карабкаясь наверх. Им приходилось выбивать горцев из укрытий, часто бросаясь в штыковую атаку, чтобы захватить очередной каменный завал или пещеру. В ущелье металось эхо от воинственных криков горцев, бросавшихся в шашки на солдат. Те отбивались ружьями и саблями. Вниз скатывались камни, трупы и оружие. Трещали выстрелы. Пороховой дым накрывал сражавшихся и отравлял редкий лес на краю ущелья вонючим смрадом. Кровь лилась по скалам осенними ручьями.

Солдат поддерживала иррегулярная кавалерия. Не казаки. Грузины! Мингрельские и гурийские конные ополченцы. Я узнал их по коротким черкескам, платкам-кабалахи и похожими на чалму платкам-чоху на голове. Им доставалось больше всех. Черкесы нападали на них с яростью, видя в них предателей Кавказа. Конные сшибки не прекращались ни на минуту. Сабельные дуэли и выстрелы из пистолетов прореживали ряды соперников куда быстрее, чем на самом гребне, где пешком продвигались солдаты.

Русские давили. Черкесы отступали. Бой приближался к месту нашей засады. Спенсер изготовился к стрельбе. Я тронул его за рукав.

— Эдмонд! Пока ты обычный исследователь. Пусть и нарушитель блокады, но безобидный. Сделаешь выстрел, и об этом станет известно. Как тогда объясняться с русскими, если в плен попадем?

Спенсер не успел мне ответить. Русские артиллеристы вычислили место нашей засады и стали обстреливать его из легких гаубиц — четвертьпудовых единорогов. Бомбы накрыли склон. Осколки брызнули во все стороны, поражая людей и даже припрятанных коней.

Мы отступили. Скатились в лощину, где группа черкесов у стреноженных лошадей обступила пленного русского унтер-офицера. Он стоял бледный, дрожа всем телом. Фуражка куда-то подевалась. Его «украшенная» здоровой ссадиной непокрытая голова все время кивала, словно он без перерыва говорил всем: да, да, да…

— Не бойтесь, с вами не случится дурного, — попытался его успокоить Спенсер.

Я перевёл.

Унтер поднял на нас полные тоски глаза, прищурился и дребезжащим голосом ответил:

— Правду у нас меж своих толковали. Бегают англичане по горам среди горцев…

Его слова я не стал переводить. Предложил отправиться к Аслан-Гирею.

Сераскер пленному обрадовался. Немного попугал и начал допрос.

— Что хочет Красный генерал[4]?

Новый кавказский пленник запираться не стал.

— Генерал намерен сжечь все аулы в округе между Анапой и новым укреплением Александрия[5], которое он устраивает на берегу Цемеса напротив Суджук-Кале. Жителей — разогнать. Посевы –вытоптать. Сады свести под корень.

— Тактика выжженной земли! — прокомментировал я.

— Это как? С женщинами и детьми воевать? — удивился черкесский вождь.

— Он хочет лишить вас и будущих нападающих на Анапу источников снабжения, — тут же подсказал Спенсер.

— Кончай трястись, как баба, — крикнул на пленного Аслан- Гирей. — Ничего с тобой не случится! На соль поменяем.

— И много он потянет? — рассмеялся я нервно. Мысли о Торнау меня не покинули.

— Пудов двести! Сколько у вас потерь? — снова спросил пленного сераскер.

— Пока немного. Сопротивление нельзя назвать организованным. Аулы атакуем ночью. Сразу разбегаются. Кто остался, тех в плен берем. Но сегодня день выдался жаркий. Потерь больше. Вот и я попался.

— Почему вы все время лезете в штыковую? У вас пороха мало?

— Ружья у нас дрянь! Ваши лучше![6] Мы бы их взяли себе, да устав не велит.

Пленного увели. Аслан-Гирей обратился к нам:

— Очень много раненных. Делать нечего, хакким, придется вам отложить свою винтовку и взяться за иглу. А тебя, урум, не могу лишить чести. Отправляйся с отрядом к крепости и следи в оба за русскими. Их вчерашнее нападение на наш лагерь доставило нам немало хлопот.

Вот уж удружил, так удружил! Чести он меня лишить не хочет! Нет, к чести я отношусь серьезно, но шпионить за русскими, будучи самому их шпионом — в этом была какая-то дьявольская логика, к благородству не имеющая никакого отношения!

В разведку выехали после обеда. Нужно было подкрепиться и отдохнуть после ночного бдения в засаде. Была бы моя воля, вообще никуда бы не поехал. Что мы там, у Анапы, наразведываем?

Взяли севернее, рассчитывая подобраться к крепости со стороны небольшого заболоченного озерца. Для этого пришлось описать небольшую дугу, пробираясь через многочисленные впадины в пологих холмах, спускавшихся красивыми волнами в сторону моря. Выехали из леса на открытую плоскую слегка заболоченную равнину. Копыта лошадей зачавкали в грязи. Горцы не боялись потерять подковы. Они их не применяли. У черкесской лошади были на удивление крепкие копыта, не боявшиеся ни болотного ила, ни скальных обломков.

Берег водоема был покрыт густыми зарослями тростника. Не успели мы их миновать, камыши затрещали. Как водные духи, из плавней вырастали лошади с седоками.

— Кэзэк! Кэзэк! — закричали черкесы, разворачивая коней. Я последовал их примеру.

Засада казаков была устроена грамотно. Уложив лошадей и прикрыв их камышом, они несколько часов лежали наполовину в воде и кормили комаров. И теперь дождались. Они выпрыгивали из зарослей тростника и, нахлестывая коней, устремлялись за нами.

Синие черкески, красные погоны. Черноморцы! Они рассыпались казачьей лавой и стремительной атакой ошеломили черкесов. С пистолетами в руках — с ружьями в воде не полежишь — они, подбадривая друг друга посвистом и криками, принялись нас преследовать.

Наш отряд несся обратно к горным отрогам, к спасительной «зеленке». Я безнадёжно отставал. Конечно, я уже набрался опыта в управлении лошадью, но в сравнении с людьми, усаженными в седло в младенчестве, оставался все еще жалким любителем.

Оглянулся. Меня догонял казак, прицеливаясь из пистолета. Мне не хотелось получить пулю в спину. Поэтому я выхватил заряженный револьвер из седельной кобуры и развернул лошадь. Казак выстрелил мне в грудь.

Меня ударило, как кувалдой приложило. Брызнули в стороны какие-то осколки. Но сильной боли я не почувствовал. Лишь откинулся в седле назад, но смог выпрямиться, взводя курок револьвера. Поднял его, нацеливая на казака.

Он был уже почти рядом и тянул из ножен шашку. Я узнал его. Это был тот самый Стёпушка, который сидел со мной у костра и которого Торнау попросил прогуляться. Мне было не до сантиментов и воспоминаний о приятных встречах. Прости, Степан! Я выстрелил ему в плечо, надеясь, что кость будет не задета. Казак завалился лицом на конскую гриву.

Я прижал свою лошадь к его коню. Поддержал, чтобы не упал. Увидевшие это казаки, стали поворачивать своих скакунов, чтобы не дать мне, как они решили, увести пленного.

— Степан! Степан! Ты как?

— Живой…

— Не узнал меня? Я встречался с Торнау у Суджук-Кале в июле.

— Признал, ваше благородие, — простонал казак, возведя меня в офицерский чин. — Извиняйте, ошибочка вышла!

— Торнау предали кабардинцы-проводники и взяли в полон! Держат где-то в горах. Сообщи, кому следует! Мне нужно уходить!

Я развернул свою лошадь и устремился к своему отряду. Черкесы опомнились. Вооружились ружьями и вылетели мне навстречу из-под тени деревьев.

Казаки добрались до Степана, обступили его. В бой решили не ввязываться, утратив фактор внезапности. Отряды разъехались. Все произошло настолько стремительно, что я не успел испугаться. Через пять минут я въезжал под деревья.

Меня окружили черкесы. Они что-то бурно обсуждали, тыча пальцами в сторону моей груди. Я скосил глаза вниз: пуля попала в металлический тубус с пулями для револьвера, полностью его смяв. Серебряная крышечка одиноко болталась на цепочке, прикреплённой к значку над газырями. Повезло! Отделался синяком! Спасибо сестре Бейзруко!

Мы вернулись в лагерь. Я нашел Спенсера у костра, отдыхавшим после операций. Рассказал, как все было. Эдмонд осмотрел мою грудь на всякий случай.

— Хох! — воскликнул он, подражая немцам. — С почином! Первый казак — на твоем счету! И ты счастливчик, Коста!

Черкесы считали по-другому. «Сарафанное» радио сработало в лагере мгновенно, разнеся весть о моем необычном спасении. К нашему костру устремились делегации, желавшие непременно взглянуть на заговоренного. Отныне именно таковым они меня называли. И еще похлеще.

— Удэ, удэ, — шептали некоторые украдкой.

— О чем это они? — спросил я Натана.

— Они считают вас колдуном, — тараща глаза, объяснил потрясенный голландец.

Чертовы суеверия! Я уже не знал куда деться от навязчивого внимания визитеров. А Спенсера все это веселило необычайно. Веселило ровно до того момента, как он сходил пошептаться о чем-то с Аслан-Гиреем.

Он вернулся очень встревоженным.

— Немедленно собираем вещи и выдвигаемся к Суджук-Кале.

— Но там же идут бои!

— Бои идут севернее. У устья реки Цемес и выше по ее течению. Мы же проникнем в старую турецкую крепость на другом берегу бухты. Там нас будет ждать корабль.

— А как же русский флот?

— Адмирал Пантаниоти увел свой отряд в Севастополь. Информация из первых рук.

— Но к чему такая спешка? Ночь на подходе! Нам придется пробираться по незнакомой местности. Через лес. Через ущелья. Через вздувшиеся после дождей реки. Без ног останемся или лошадей погубим.

— Коста, просто поверь! Нужно уходить именно сейчас!

«Приспичило же! С чего вдруг⁈» — поневоле поддавшись нервному возбуждению Спенсера, я начал суетливо собираться.

— Надеюсь, у нас будет проводник? Мы же не собираемся повторить подвиг Красной шапочки? — я чертыхался, пытаясь справиться с поклажей.

— Нет, нет, — остановил меня Спенсер. — С собой бери все самое необходимое! Все остальное на вторую лошадь. Мы поедем о двуконь, как говорят русские казаки.

— Уже полегче. Так что с проводником?

— Коста! Что за вопрос? Конечно, у нас будет проводник! Мы же дорогие гости! А по правилам черкесского гостеприимства, они должны защищать нас даже с риском для своей жизни. Если с нами что случится — я сейчас, храни нас Господи, не говорю об убийстве, а о простом телесном повреждении, — они должны будут отомстить. Нас должны оберегать все время, пока мы находимся здесь, и, образно говоря, передавать из рук в руки. Иными словами, нас обязательно всегда кто-то должен сопровождать!

Думаю, что Спенсер намеренно употреблял «мы», говоря о защите.

«Это, навряд ли, Коста, и на тебя распространяется. Ты же тут довеском. Хотя, все равно, приятно»

— И кто же наш проводник?

— О! — воскликнул Спенсер. — Нам оказана великая честь! Нас будет сопровождать Махмуд Индар — тесть самого Инала Аслан-Герея!

Видимо, по мнению Эдмонда, тут я должен был изобразить какой-то запредельный восторг от явленной нам небывалой чести и милости. Ну, тесть… Ну, сераскера… Не велика птица! Восхищаться тут нечему. Что я и продемонстрировал англичанину своей индифферентной реакцией.

— Коста, Коста! — покачал головой Спенсер. — Ладно, думаю, старик не удержится и расскажет тебе все самое необходимое и важное о своем зяте.

И опять слова Спенсера не возбудили меня. Точнее, возбудили, но по другому поводу.

— Как старик⁈ Это, надеюсь, фигура речи?

— Нет. Его соплеменники утверждают, что ему уже сто лет! — Спенсер сейчас не шутил.

— Эдмонд!

— Коста! Ну, что ты веришь всем этим сказкам⁈ Безусловно, они приукрашивают! Максимум — семьдесят!

— Ах, «максимум семьдесят»! — передразнил я Спенсера. — Тогда, конечно! Тогда — другое дело! Семьдесят! И нам, конечно, не о чем волноваться! За таким богатырем мы будем, как за каменной стеной! Да, что б тебя! — последнее я адресовал кофейному набору, который никак не мог впихнуть в поклажу.

Спенсер отвел глаза, чувствуя свою вину за то, что этот набор мы без толку таскаем уже столько времени и помня о моем предупреждении при сборах об отсутствии в нем настоятельной необходимости. И еще, например, в котелке для риса.

— Тише! — вдруг зашептал Эдмонд. — Вот и наш проводник!

Я оглянулся. К нам верхом, ведя на поводу еще трех лошадей, подъезжал Махмуд Индар. Бросив на него первый взгляд, я отметил, что, конечно, соплеменники, действительно приукрасили, и ему никак не может быть ста лет. Скорее всего, Спенсер был прав. Я бы тоже дал ему где-то от 70-ти до 75-ти лет. Тут же признался себе, что, если буду так выглядеть в этом возрасте, мне будут завидовать многие. По крайней мере я, глядя на Махмуда, точно завидовал. Да, годы избороздили его лицо глубокими морщинами. Да, его ниспадающая борода была вся седой. Но глаза его горели юношеским задором. На лошади он сидел прямо и твердо.

Подъехав к нам, он не сполз с коня, а спрыгнул, словно юноша, и на земле оставался стоять так же прямо и твердо, как за мгновение до этого — в седле.

— Готовы? — спросил он у меня, протягивая поводья двух свободных лошадей.

— Да, почти. — ответил я. — Еще пара минут.

— Пара минут! — кивнул он, и привязав свою лошадь, отошел попрощаться со своими соратниками.

Его чуть не сбил с ног несущийся к нам Натан.

— Мистер Спенсер! Коста! — уже на бегу кричал он.

Мы оглянулись, не понимая, что за очередная напасть могла приключиться. Натан подбежал к нам, дышал тяжело. Тут же начал хватать и меня, и Эдмонда за руки.

— Вы же обещали мне свободу⁈ А теперь бросаете?

— Натан! Натан! — я пытался его успокоить.

Спенсер, тем временем, не считая нужным о чем-либо говорить с несчастным голландцем, начал закидывать и крепить поклажу на наших лошадях.

Натан на мои призывы не реагировал и уже, практически, скулил, все повторяя, что мы его обманули, что он погибнет.

— Натан! — сказал так твердо, что голландец перестал скулить. — Мы не обещали тебе свободы. Но мы привели тебя туда, где ты сам сможешь себя освободить!

Но передо мной стоял уже сломленный человек. Годы рабства и унижений стерли с лица Земли того Натана, который родился и вырос в далекой стране, был смел, когда предпринял то путешествие, которое по итогу заковало его в оковы. А эти оковы, в свою очередь, вытравили из него мужественность и храбрость, лишив готовности к поступку.

— Вы обещали! Вы обещали! — продолжал ныть Натан. Тут загорелся. — Возьмите меня с собой тогда! Только не оставляйте здесь! Я же хороший раб! Я вам столько помогал!

[1] В своей книге Спенсер написал какие-то сказки о действиях армии Вельяминова осенью 1836 г., утверждая, что поход был неудачным и войска были разбиты. Между тем, в сентябре-октябре русские активно занимались зачисткой территории в окрестностях будущего Новороссийска. Все (!) аулы были сожжены, жители рассеяны.

[2] Эта карета принадлежала Вельяминову. Он всегда брал ее в поход на случай своей болезни или ранения.

[3] Такое построение, придуманное генералами-кавказцами, называлось «походный ящик».

[4] Черкесы так прозвали Вельяминова за рыжие бакенбарды.

[5] Укрепление Александрия будет вскоре переименовано в Кабардинку.

[6] Кавказские ружья были, в отличии от гладкоствольных у русских, именно винтовками, имея 7–8 прямых или полукруглых нарезов и прямоугольный немассивный приклад с хорошей балансировкой. Но таких винтовальных ружей было немного — преимущественно у аристократии. Лук со стрелами оставался актуальным оружием до середины XIX века. Входил в штатную экипировку кавказского горского эскадрона (царский конвой).