Писчий отдел НКВД 1. Мама

Глава 1.1

— Спасибо, Прасковья Никитична, не стоило беспокоиться, мы не хотим вас стеснять. — Улыбнулась Зина.

— Тю, нет никаких стеснений. Зовите меня баб-Пашей, а то «Прасковья Никитична»… Мы не на собрании партии.

— Хорошо, спасибо.

Баба Паша проводила их через темные сени в большую, почти на весь дом комнату, треть которой занимала настоящая побеленная русская печь с нарисованными краской петушками по торцу. Там же была не хитрая кухонная утварь, газовая печь с подключенным красным баллоном сбоку, две лавки у стены, застеленные накрахмаленным постельным бельем, явно подготовленных для гостей. Пахло немного сыростью, свежей побелкой, и не хитрой, но сытной деревенской едой.

Окна к вечеру были занавешены вышитыми шторами из беленого льна, на стенах висели черно-белые фотографии. На некоторых был изображен молодой, статный мужчина в фронтовой форме, на другой – моложавая женщина с ребенком на руках, в которой, если приглядеться, можно было узнать хозяйку дома.

Зина глянула на фото лишь мельком, но ей черты лица женщины с фотографии показались смутно знакомыми. Не потому, что женщина с фотографии была сейчас рядом, нет. Зина видела эти черты раньше, совсем недавно. Может, в автобусе? Возможно.

Посреди комнаты стоял накрытый белой накрахмаленной скатертью стол, на котором исходил паром чугунок на подставке. По тарелкам было разложено нарезанное тонкими ломтиками сало и соленья, плетенная корзинка с пряниками и баранками вперемешку. И настоящим царем на столе возвышался электрический самовар с пожелтевшим от времени удлинителем, протянутым через всю кухню.

***

После нехитрого но сытного ужина, студенты засобирались спать. Одну лавку занял Максим, другую оставили для Зины.

Для Люды с Настей была приготовлена лежанка на печи, благо та была достаточно широкой, чтобы не девушки не мешали друг другу.

Зина, осовело жмурясь, вышла на улицу, чтобы подышать свежим воздухом.

Она вышла за калитку, и села на скамейку, вытянув ноги. Чиркнула зажигалкой, и блаженно затянулась сигаретой. Ночной, прохладный ветер разметал сизый пряный дымок по округе.

Все-таки в деревне звезды всегда другие. Величественные, древние, всезнающие.

Зина, увлеченная звездами, так и не поняла, в какой момент почувствовала на себе чей-то тяжелый взгляд. Она поежилась.

Кто-то, невидимый из темноты, продолжал изучающее рассматривать ее. Женщина зябко передернула плечами.

В темноте мелькнули светящиеся желтые глаза с красными бликами. И так же быстро пропали.

Ей и раньше приходилось выезжать в экспедиции, и не всегда рядом оказывалось человеческое жилье. Она была и в тайге, и в тундре, и в средней полосе. И хорошо знала чувство взгляда в спину.

Так смотрит дикое животное, когда решает, по зубам ему человек, или не стоит связываться. Но этот взгляд был не совсем такой. Осознанный, злой. Так может смотреть только разумное существо.

Зина встала, и, не отводя взгляда от темноты, попятилась в глубину двора.

— Зиночка, ты что тут, одна? — Окликнули ее со стороны дома.

Зина от неожиданности подскочила, как облитая водой кошка.

— Не спится тебе? — баба Паша с участием смотрела на женщину. — Бывает такое с дороги.

— Что-то не хочется пока, действительно. — Зина потерла глаза руками, приходя в себя. — Там в темноте какое-то животное, у вас есть волки?

— Тю, откуда волки в Крыму. Нет, и уже давно[1]. Вот лисы – есть, курей таскают, я даже тютика[2] привязала у курятника, а все без толку.

— Нет, это точно была не лисица. У лисы нет таких глаз.

— Глаза говоришь? Тогда филин. Бывает, идешь себе домой в потемках, а он как зыркнет из темноты, или хуже того ухнет – средце в пятки уходит. А коли дримлюга[3] где закричит – так вообще жуть.

— Да, козодоя я слышала. — Зина выдохнула, прогоняя остатки страха.

— Ну, коли не спится тебе, пойдем, посидим по-бабски за чаркой смородиновой наливки для крепкого сна? Сама в том году делала.

— А давайте. — Неожиданно для самой себя согласилась Зина.

Баба Паша повела ее в обход дома, по едва видимой в темноте дорожке.

За домом темнели длинные силуэты хозяйственных пристроек.

Старушка почти на ощупь подвела Зинаиду к добротному уличному столу с двумя скамейками.

Где-то рядом послышалось тихое позвякивание цепи и лениво гавкнула собака.

— Тютик! А ну-ка цыц! — Лидия Никифоровна топнула ногой на невидимую в темноте собаку, и, повернувшись к Зине, сказала: — Посиди пока тут. Может, платок тебе вынести? А то зябко на улице – хоть плечи укроешь.

— Нет, не стоит. Давайте помогу.

— Да что там. Это я свое хозяйство знаю, а ты, того гляди, еще ноги в темноте переломаешь. Сиди, я быстре́нько.

Вернулась она действительно очень шустро. В руках у нее была уже зажженная керосиновая лампа, небольшой графинчик с темной, почти черной наливкой, а на локотке висела плетеная корзинка.

Керосинка выхватывала из темноты фруктовый сад, мощенную камнем дорожку, ведущую к будке туалета. Почерневшие от времени, коряжистые ветви старой мертвой яблони почему-то заставили Зину поёжиться. Дерево тянуло ветви к дому, словно хотело прижаться, обнять, но не успело. На фоне остальных, ухоженных деревьев оно смотрелось чужеродно.

Баба Паша быстро расставила свою поклажу на стол, доставая из корзинки две рюмки и, завернутое в тонкий хлопковый платок блюдце с молодым домашним сыром.

— У вас и корова есть?

— Да нет, коза – сейчас на случку отвела ее в Октябрьский, там козёл больно гарный.

— Не далеко отсюда?

— Октябрьский-то? Дык, соседний хутор, часок где-то, ежели ногами, в одну сторону.

Наливка оказалась сладкой, ароматной, тягучей, и очень крепкой. Зина, едва пригубив, почувствовала, как от желудка разливается горячее тепло по всему телу.

— Видела фотографии. Дети ваши? — Спросила Зина, чтобы поддержать разговор.

— Да, мои. — Как-то не весело отозвалась старушка.

— В город подались?

— Да нет… — Голос у Бабы Люды дрогнул. — Сына, Серёньку, призвали на фронт в сорок втором… Гарный такой хлопец был, работящий. Дочка, Асенька, все места себе не находила, каждое письмецо ждала. Прочитает – и в шкатулочку. А потом, в сорок четвертом он приехал… в гробу. Погубила фашистская пуля под Брянском… в тот год наши как раз Крым от немцев освободили, мы только смогли в дома свои вернуться, а Аська, как узнала, что брат ее сгинул, ушла со двора, и больше не вернулась…

Прасковья Никтична закрыла глаза сухонькими ладошками, тихонько всхлиаывая.

Зина почувствовала, как защипало в носу, очки запотели, и по щекам ее тоже побежали горячие, горькие слезы.

— Бабушка Паша… — Она положила руку на плече своей собеседнице, голос Зины дрожал от комка в горле. — Нет у меня для вас слов утешения, знаю я, как вам больно. Мой Алексей тоже, вот, не вернулся из Афганистана… все хотел сначала отслужить, а потом в институт идти, чтобы не быть самым взрослым среди молодежи. Я только через пол года узнала, где он, а еще через два месяца похоронка пришла…

Нос у Зины заложило, и она шумно шмыгала им при каждом порывистом вдохе. Этот рубец на сердце болел как в первый день, даже спустя четыре года, и, глядя на Бабу Пашу, женщина понимала, что боль не утихнет никогда.

— Да что ж это делается… — Всхлипнула старушка, обнимая свою товарку по несчастью. — Почём молодых, сильных от нас забирают? Я б лучше-б сама туда пошла, все равно жизни мне нет без них…

— Не знаю, как вы держитесь… — Зина утешающее гладила бабушку по спине. — Если б не Алиска, дочь моя, я бы на себя, наверное, руки наложила. Она у меня умница, красавица, — Зина нежно улыбалась сквозь слезы. — Институт только что закончила, в конце лета замуж собирается…

Вторую рюмку выпили молча, не чокаясь.

[1] Последний волк в Крыму был убит в 1922 году Э.В. Вагнером. Популяция стала восстанавливаться только к 2010 году.

[2] Щенок, не крупная собака

[3] Козодой. Не слышали как поет эта ночная птичка? Останьтесь одни дома, выключите свет и включите запись. И подготовьте чистую смену нижнего белья.