Паутина Лайгаша

Глава XIX

Проскользнув в окно, острый луч серебристого света коснулся центра комнаты, по очереди обежал вершины пентаграммы и угас, выполнив свое предназначение. А на голом каменном полу остался лежать человек.

Час за часом он оставался недвижим, как снулая рыба, выброшенная волной на морской берег.

Но вот он вздрогнул, пошевелился. Медленно, неуверенно человек приходил в себя. Привыкал к тому, что малейшее движение, даже поворот головы, причиняет ему сильнейшую боль. Стонал и не думал о том, что может быть услышан. Терпел и позорно, безудержно выл, когда боль судорожными уверенными толчками выплескивалась через границы его терпения. Наконец, собравшись с духом, он перевернулся на спину и долго лежал, отдыхая от этого почти сверхъестественного усилия.

Боль на мгновение отступила, и человек тут же воспользовался этим. Осторожно, аккуратно, как некогда его учили, он заставлял свое сознание воздвигать на пути страдания и мучений тонкие прочные стены, сквозь которые те не могли бы пробиться. Сейчас он видел свой мозг со стороны, и тот представлялся ему гигантским серым лабиринтом, в котором блуждали боль и отчаяние, а сам он лишь ждал, когда они выберут неправильный путь, когда упрутся в тупик, чтобы наконец запереть их там и не дать выбраться наружу.

Потом он вновь отдыхал, наслаждаясь слабостью и блаженным ощущением покоя. Только теперь он позволил себе оглядеться вокруг.

Тьма.

Человек попытался вспомнить, где он и как сюда попал.

Тьма.

И тогда на смену боли пришел страх.

Он резко поднялся на ноги, и голова сладко закружилась, как после долгой болезни. Человек пошатнулся, рухнул на колени. Хотя бы так, понемногу, потихоньку. Боги, да почему же так темно!

Усилием воли он взял себя в руки, хотя какая-то частичка его существа все еще в панике рвалась наружу, как дрогнувший в бою воин, уже не думающий ни о победе, ни о своих товарищах – лишь бы остаться в живых!

И все же человек нашел в себе силы обуздать этот предательский страх, от которого ноги еще больше слабели, а тело решительно отказывалось признавать за головой право советовать ему, что делать дальше.

Очень медленно он протянул вперед правую руку. Пустота. Так, теперь еще чуть-чуть, еще…

Громкий вопль, полный страдания и отчаянья, гулко отразился от стен: рука наткнулась на пентаграмму.

Баюкая, прижимая руку к себе, человек вновь укротил боль. Он так и не понял, что это было, но впредь решил быть еще осторожнее.

Эхо… Значит, он в комнате. Что и так очевидно – ни в какую, даже самую безлунную, ночь под открытым небом не бывает такой кромешной, всепоглощающей тьмы.

И эта комната велика, скорее, даже огромна.

Пентаграмма начала едва заметно светиться. Еще секунду назад он мечтал о свете, но сейчас почувствовал, что волосы на голове зашевелились. Свет казался абсолютно черным, словно Тьма, в которую уйдет каждый. И он понял: лучше темнота, чем такой свет.

Пентаграмма пылала, а человек съежился в самом ее центре, изо всех сил стараясь, чтобы его не коснулись стремящиеся вверх языки черного пламени. И когда ему показалось, что пентаграмма жадно сжимается, чтобы наконец расправиться со своей добычей, он зажмурился.

Наверно, он все же не был воином – только их учили никогда не прятаться от смерти. Но и с закрытыми глазами он чувствовал, как холод подступает все ближе и ближе. Еще мгновение и…

Холод исчез.

Приоткрыв глаза, человек огляделся. На этот раз он оказался на жестком топчане в крошечной комнатке, освещенной огоньком оплывшего огарка свечи.

Его подташнивало, все тело ныло, точно он оказался на пути разъяренного стада берваров. К тому же из комнаты не было видно ни единого выхода.

Человек понял, что силы его подходят к концу. Он не помнил ни своего прошлого, ни своего имени, его телом играли, перенося из одного места в другое и заставляя сжиматься от боли.

Он решил, что, пока не восстановит силы, не станет даже шевелиться. Если им того хочется – пусть явятся сами. Он же постарается выспаться. Просто выспаться.

И сон пришел.

Он увидел себя со стороны, обнаженным, дрожащим от страха и холода, лежащим на голом каменном полу внутри пентаграммы. Только на этот раз он мог хорошо разглядеть окружавший его зал. Слишком хорошо.

Это был зал из его старого сна. Зал выбора, как он звал его про себя. Бессчетное количество раз он пытался угадать, что принес с собой этот выбор, что он изменил в его жизни.

Теперь он понял.

Горло его исторгло жуткий, животный, полный ужаса крик.

Он не мог проснуться, он рвался из этого безумного сна, как утопающий рвется к спасительной и все же безнадежно далекой поверхности воды, на которой играют солнечные блики.

И тогда человек сделал единственное, что еще ему оставалось, – он потерял сознание. x x x

Утро встретило талиссу хмурым насупленным небом.

Настроение было под стать. В тишине, погруженные в свои мысли, они двинулись дальше.

Мэтт задумчиво погладил рукоять топора.

Ты доволен?

А разве ты не доволен?

Гном задумался. Это был не тот бой, который мог радовать.

Не знаю.

Он потер шишку на затылке и вздохнул. Жаль, что в тот раз не пришло в голову пообщаться мысленно. Что, впрочем, не удивительно.

Теперь Мэтт куда лучше понимал Торрера. Однажды гном искренне веселился, когда, захватив в бою зачарованный клинок, эльф немедленно отправился в ближайший город, чтобы выгравировать на нем свое имя.

Мэтту это показалось блажью, ребячеством. А ведь наверняка у Торрера было то же самое ощущение: эта вещь предназначена мне самими богами, и даже мысль о том, чтобы расстаться с ней, кажется святотатством. А если…

– … как считаешь?

– Прости, что ты сказал? – переспросил гном, поднимая голову.

– Я уже третий раз спрашиваю, не стоит ли нам остановиться вон на том пригорке и хоть немного передохнуть? – обиженно повторил Торрер. – Бэх сегодня бледновата, да и паладин за ночь, как мне кажется, не успел до конца восстановить свои силы. И о чем это таком важном ты все время думаешь?

Сказав это, эльф осекся. Ближе всего Айвен был именно с Мэттом.

– Ни о чем, – торопливо ответил гном. – Я не против. Хочешь – давай отдохнем.

Пока он был погружен в свои мысли, небо успело проясниться, и солнце, точно сообразив наконец, как без него тоскливо, принялось разгонять тучи, разрисовывая легкими облачками окружавшую его голубизну.

– Слушай, совсем забыл, – Мэтт понизил голос. – Почему ты тогда не признался Айвену, что все-таки взял кольцо графа?

– Да вы бы меня с землей сравняли, – усмехнулся эльф. – Так вскинулись, точно это не кольцо, а змея гремучая. Ну и сам скажи, что бы мы без него делали?

– Ты что, правда полагаешь, что записку Сильвен сам сочинил? – изумился гном.

– Я правда думаю, – в голосе Торрера вновь прорезалась обида, – что ты постоянно считаешь меня глупее, чем я есть.

– Боги, Торрер, твоя склонность к обобщениям сведет меня в могилу, – закатил глаза гном. – Ну, и как по-твоему было дело, о мудрейший из мудрых?

– Естественно, Сильвена заставили написать записку, – окончательно набычился эльф. – Но соглашаясь написать ее своей рукой, взамен граф потребовал разрешения вернуть нам долг. Хотя бы так и хотя бы перед смертью.

– Твоими бы устами… – гном потеребил бороду.

– Мэтти, убей меня, я не понимаю, чего ты тревожишься. Кольцо действует? Действует. И именно так, как Сильвен и обещал. Оно спасло нам жизни? Спасло. И почитай что дважды. Так в чем проблема?

– Проблемы я тебе обещаю. А вот в чем они… – Мэтт обернулся к шагающей следом за ними талиссе. – Никто не против передохнуть? Вон Торрер уже и место присмотрел.

– Дело хорошее, – Макобер покосился на Бэх и, догадываясь, что она сейчас скажет, добавил:

– Это я, я устал. А у тебя еще столько сил, что ты способна пробежать отсюда до Лайгаша, останавливаясь лишь затем, чтобы … ну, в общем, водички попить.

И стоило Бэх возмущенно открыть рот, как мессариец поторопился поправиться:

– Хорошо, хорошо. Еще и с конем Лентала на плечах.

Фыркнув, Бэх с радостью скинула на землю заплечный мешок.

Лентал сел немного в стороне от талиссы, и Бэх, секунду поколебавшись, словно случайно, опустилась рядом.

Грызя травинку, она молча смотрела в небо, чувствуя, как усталость потихоньку уступает место воспоминаниям.

Все как в детстве. Когда-то она часами могла вот так лежать, представляя, что вон то облако – таинственный бородатый чародей, мечтающий заточить ее в своей башне, это – огнедышащий дракон, ненадолго покинувший свои несметные сокровища, а то, чуть подальше…

– Прекрасный рыцарь, скачущий в бой во славу своей не менее прекрасной дамы.

Бэх вздрогнула.

– Прости?

– Мне просто показалось, что вон то облако удивительно напоминает рыцаря. Смотри – вот конь, вот копье, видишь? И даже плюмаж на шлеме!

– А ты сам никогда не хотел быть рыцарем? – неожиданно спросила девушка.

– Знаешь, прекрасным рыцарем мне все равно не стать. И потом, чем тебе паладин – не рыцарь?

– Ничего общего, – хитро улыбнулась Бэх. – Рыцарь служит исключительно своему государю и своей даме. Правда, правда, я точно знаю! И кстати, в первую очередь именно даме! А паладин… У него должна быть одна любовь, одна дама сердца – его богиня. Скажешь, не так?

– Ну, тебе виднее… И правда, давненько что-то у меня не было дамы, ради которой хотелось бы совершить великий подвиг. Паладины – само собой, не рыцари, но тоже, знаешь ли, иногда как возмечтают…

Глаза Бэх были подняты к небу, но она могла поклясться, что Лентал ей подмигнул.

– Кстати, Ашшарат, в общем-то, в некотором роде тоже дама. И разумеется, она прекрасна. Между прочим, даже Темес это признает.

Интересно, он специально ее поддразнивает или правда влюблен в свою богиню? Если верить легендам о ее красоте…

– Но верить в свою даму – неожиданно закончил Лентал, – это уже слишком. Кто же верит женщинам?! Если они не богини, конечно.

– Сказать честно, я знала парочку тех, кто верил женщинам и ни разу об этом не пожалел, – парировала девушка.

– Женщинам или женщине?

Бэх почувствовала, что краснеет против своей воли. Вскочив на ноги, она отряхнула плащ и, к великому неудовольствию остальной части талиссы, энергично предложила:

– Ну что, вперед? Или дождемся, пока на нас опять кто-нибудь нападет?

Они шли еще два дня, однако, вопреки общим опасениям, дорога оставалась пустынна. Колдуны, стервятник, малый народец, засада среди холмов остались где-то далеко позади – и в пространстве, и во времени.

Ближе к вечеру третьего дня на горизонте показались отроги далеких гор. Холмы вокруг оставались еще мягкими и лесистыми, но становились все выше и круче, и дорога уже не петляла между ними, а упрямо карабкалась на склоны.

И все же, к превеликому удивлению гнома, талисса несколько раз натыкалась на настоящие скалы, устремившиеся ввысь, словно в тщетной надежде заглянуть в жилище богов.

– Ничего не понимаю, – наконец не выдержал Мэтт. – В предгорьях так не бывает: раз – и сразу вершина чуть ли не до небес. Да не видеть мне молота и наковальни – что-то здесь не так…

Поначалу его слова остались без ответа: друзья справедливо полагали, что кому, как не гному, разбираться в подобных материях. Разве что лунному эльфу… Однако Терри если и знал, в чем здесь дело, тоже хранил молчание. И лишь Лентал неохотно обронил:

– Бывает. Здесь и не такое бывает.

И было нечто – то ли в тоне, то ли во взгляде паладина – отчего Мэтту вдруг не захотелось ни спорить с ним, ни расспрашивать, чем, собственно, это место так уж отличается от всех прочих.

Старею я, что ли, мимоходом подумал гном. Или привыкаю с годами, что и вправду все на свете бывает: хошь тебе скала посреди степи, хошь сияние из срубленного дерева…

Айвен. Так или иначе, последние два дня все их мысли и разговоры возвращались к погибшему другу.

Странно, но в глубине души каждый из них ощущал, что талисса не стала меньше. Точно Айвен не умер, а ушел далеко-далеко, отошел в тень, и они продолжают чувствовать с ним связь – слабенькую, едва теплящуюся, и тем не менее реальную.

Однако сама мысль о том, что Айвен, погибший на их глазах, жив, представлялась друзьям настолько абсурдной, что они так и не рискнули поделиться друг с другом своими ощущениями.

– Не знаешь, у него кто-нибудь остался? – негромко спросил гном идущего рядом Торрера.

Эльфу не надо было объяснять, о ком идет речь.

– А тебе никогда не казалось, что все мы похожи на семена, невесть какими ветрами унесенные за тысячи миль от родных деревьев?

Мэтт с удивлением взглянул на друга: он давно уже не видел Торрера в таком настроении. Лет так…

– Я про то, что никто из нас не любит рассказывать о тех корнях и ветвях, которые его взрастили.

– Какой ты сегодня патетичный!

Эльф вздрогнул: он так и не сумел привыкнуть к обыкновению мессарийца внезапно возникать рядом. В самый подходящий момент – разумеется, на взгляд Макобера. И в самый неподходящий – на вкус остальных.

– Патетичный? – необычно отсутствующим тоном переспросил Торрер. – Может быть. Но тебе вот не странно, что Айвен ушел, а мы даже толком не знаем, есть ли кому его вспомнить кроме нас?..

– Ну, вспомнить-то точно есть кому! – ни на секунду не усомнился Макобер. – Но в чем-то ты прав. Хотя… Ну, что вот мне про себя рассказывать? Как я жил в Мессаре до того, как решился покинуть город? Сейчас для меня это скорее отдельные картинки, чем настоящие воспоминания. Голуби на площади Керо Мореплавателя, веселый и привычный шум базаров, портовые кварталы с их вечными запахами свежей рыбы, пьяными драками и девочками, готовыми пригреть соскучившихся по земле матросов…

– Да не про то ты, Мак, – оборвал его гном. – Торрер прав. Все время вместе, а прошлое друг от друга бережем, точно последний грошик, на который надо еще неделю прожить.

– Должно же у каждого быть что-то свое, – ухмыльнулся мессариец. – Вот то-то и оно, что все время вместе.

– Терри, вот ты готов… – окликнул Мэтт идущего впереди лунного эльфа.

– Если вы хотели посекретничать, то считайте, что не удалось, – обернулся тот. – Слышал я все, можешь не рассказывать. Что значит – готов? Готов я вон Торрера в бою прикрыть. А прошлое… Знаешь, как у нас в горах говорят: «Не шипи на змею». Если ты спросишь, я тебе отвечу. Только ведь, может, я потому и готов ответить, что ты и не спросишь.

– Еще пару слов про верность и самопожертвование, – поддел лунного эльфа мессариец, – и можно считать, что философию дружбы мы склепали. Переходим к любви и чести.

– А, пустое все это. Да и не хватит ли нам на сегодня – местечко вон вроде подходящее? – идущий впереди Терри кивнул на ложбинку у подножья одной из поразивших гнома скал. – Там и ветра поменьше, и нас не так видно будет.

– Думаешь, они от нас не отстали? – нахмурилась Бэх.

– Чем ближе к Лайгашу… Хотя на самом деле, ничего я не думаю, – вздохнул лунный эльф. – Думать можно, когда хоть что-то знаешь. А когда имеешь дело с «неведомым чародеем» и «таинственной чародейкой», летающими кинжалами и дровосеками, которые мечтают проломить тебе череп…

Сплюнув, он замолчал. Айвен, опять Айвен…

Один за другим друзья спустились в ложбинку.

– А что, здесь даже уютно, – расстелив на земле плащ, Бэх умудрилась не только лениво на нем свернуться, но еще и прикрыть краешком отчаянно гудящие ноги.

– Рад, что тебе понравилось, – неопределенно хмыкнул Терри.

В отличие от жрицы, он не находил здесь решительно ничего уютного. Уют – это когда смотришь сверху, и весь мир лежит у твоих ног. И знаешь, что все остальные – люди, гномы…

– Терри, вы с Маком не позаботитесь о чем-нибудь вкусном, что пока еще бегает или летает? – нарушил его мысли Торрер. – А я тут пока костерок разведу.

Кивнув, Терри скинул заплечный мешок и поправил на боку полный стрел колчан.

– Ну что, идем? – иронично взглянул он на Макобера.

– Почему нет? – вернул ему взгляд мессариец. – Думаешь, я тебе дичь спугну? Так давай разойдемся в разные стороны. Кто меньше принесет – тому и котелок мыть!

Фыркнув, лунный эльф повернулся и, не говоря ни слова, двинулся к лесу, а Макобер, не удержавшись, в сердцах показал его спине язык. Спина осталась прямой, гордой и совершенно равнодушной к подобному проявлению неуважения.

Пожав плечами, Макобер снял с плеча лук и, стараясь шуметь как можно меньше, направился в противоположную сторону.

Теперь-то он просто обязан принести добычи больше, чем этот спесивый лунный эльф. Не удивительно, что их мало кто любит. Нет, вы подумайте: это с ним-то не хотят вместе охотиться! С ним, который даже в дом Фардуха входил так, что ни один призрак не шевельнулся!

Деревья сомкнулись за его спиной. Остановившись, мессариец дождался, пока птицы возобновят свои оживленные споры…

И удивленно застыл: далеко впереди меланхолично объедало развесистый зеленый куст большое неторопливое животное, подозрительно смахивающее на сайгака.

Только какие здесь, Великий Ч'варта, могут быть сайгаки?! Степи-то боги весть где, а сайгак – не грач, чтобы по весне отправляться в поисках пищи за сотни миль от родных мест.

Нет, на ужин, вообще-то и сайгак, конечно, сойдет, мы не привередливые. А заодно можно будет рассказать Терри, как он не поленился дойти до самых степей, чтобы…

«Сайгак» повел ушами, точно прислушиваясь к голодным мыслям мессарийца. Неужели учуял?!

Макобер нерешительно поднял лук, однако стрелять не стал. Далековато, спугнуть можно, а вот попасть… Тоже, наверно, можно, но если удача отвернется, обижаться будет не на кого.

Держа стрелу на тетиве, мессариец осторожно сделал несколько шагов вперед.

Зверь демонстративно повернулся к нему спиной и, насмешливо фыркнув, отошел подальше.

Макобер застыл. «Сайгак» принялся мирно пощипывать травку.

Затаив дыхание, Макобер возобновил свои попытки приблизиться. Даже не оборачиваясь, животное брезгливо побрело прочь.

Через пять минут мессариец был уверен, что зверь над ним просто издевается. Может попробовать приманить, если уж он такой весь из себя разумный?

– Сайга, сайга! – нерешительно позвал он.

«Сайгак» остановился и возмущенно повернул голову.

– Сам!

Мессариец чуть не подпрыгнул от неожиданности. Точно, померещилось. От голода, не иначе.

– Сайга, сайга! – Макобер постарался изобразить теплоту и домовитость хозяйки, сзывающей по вечеру своих кур. В его голосе звучало невысказанное обещание невиданной ласки и заботы, но зверь лишь раздраженно ударил в землю копытом:

– Сам сайгак!

Второй раз ослышаться было невозможно.

Кажется, он сошел с ума. Ни с того, ни с сего. Но, говорят, рано или поздно это со многими случается.

Опустив лук, Макобер недоуменно уставился на «сайгака». Тот ответил ему полной взаимностью.

– А разве животные разговаривают? – ошалело поинтересовался мессариец.

Эх, видела бы меня сейчас Бэх, подумал он. Уложила бы в кроватку, холодный компресс на лоб, колыбельную бы спела. А утром я бы проснулся – и никаких…

– Сам животное! Если ты всего на двух ногах ходишь, как калека, а по ночам мерзнешь без собственной шкуры, думаешь, тебе все можно? Не угадал!

Макобер обреченно опустился на траву. Теперь-то уж ему точно никто не поверит. Он бы и сам себе…

– А ты не против, – кажется, ему пришла в голову гениальная идея, – если я кого-нибудь из своих друзей позову?

– Это еще зачем? – подозрительно проворчал «сайгак».

– Да как зачем! – впервые с начала разговора Макобер почувствовал себя в своей стихии. – Чтобы познакомиться с таким замечательным, таким великолепным…

Зверь гордо выпрямился.

– Так уж и быть – зови.

– Бэх! – заорал мессариец что было сил. – Бэх! Беги скорее сюда!

Эх, эх, эх… Гулко отразившись от скалы, крик прилетел обратно.

А вслед за ним послышался еще один звук, заставивший Макобера похолодеть. Рев набирающего силу камнепада.