Патруль 2

Глава 7 Резинка и палка

Машина ехала. Стажёр Бахматский молчал, но я чувствовал его настроение. Собственно, может на меня обижаться сколько влезет, я не ради этого работаю. СГУ мы не включали. Московский тракт, 76. Типичный «коридор» на выезде из города: с одной стороны гаражные кооперативы, с другой — трёхэтажные хрущёвки поздней застройки, выкрашенные когда-то в грязно-жёлтый цвет, а ныне испещрённые трещинами и следами вечного ремонта, который случается под выборы, когда очередной кандидат приходит дуть людям в уши ради голосов. Нужный мне дом стоял чуть в глубине, отгороженный от дороги чередой кустарника.

Между домами, на вытоптанной до земли полосе, копошилась разумная жизнь. Дети. Их было человек пять-шесть, от мала до велика. Самые маленькие, копались в пыли палками, рядом девочка постарше пыталась закрутить обруч на талии, а два пацана лет десяти носились друг за другом, дико крича, играя в догонялки. Воздух звенел от их визгов и смеха — звук бесхитростный и громкий, заглушавший на мгновение гул тракта. Первым, что бросилось в глаза, это старые окна, еще деревянные, а кое-где даже плёнка вместо стекол. У подъезда, на асфальте, мелом красовались детские рисунки — кривые солнышки, домики, цветы. Тут же рядом были нарисованы клетки «классиков». Тут в этом районе не могли, или не хотели купить детям планшет, чтобы те отстали. Тут до сих пор просто выгоняли детишек на улицу, и они сами находили себе занятие в этом мире трещин и пыли. Не мудрено, что именно тут и охотился Крот.

Стажёр остановился у подъезда и заглушил двигатель. Детская игра на секунду замерла — пацаны, запыхавшиеся, обернулись на патрульную машину. В их глазах не было страха, лишь любопытство. Машина полиции здесь, видимо, была таким же обычным явлением, как и бродячая собака. Через мгновение же они уже снова носились, забыв про нас.

Тишина в салоне навалилась густая, прерываемая только этим детским гамом.

— Ты что получил сегодня из спецсредств? — спросил я, не глядя на стажёра.

— Палку… и газ.

— Дай сюда.

— На заднем сидении. — продолжал обижаться Витя Бахматский.

Зря обижается, я ему сегодня преподал урок работы в коллективе, что за любое тупое слово тебя могут взгреть. Я улыбнулся своим мыслям, слово «взгреть» это поколение уже не помнит, или надо применять великий и могучий русский мат, который по праву является жемчужиной русского языка, по моему мнению несправедливо и даже стыдливо игнорирующийся. На войне, так радиоэфир весь пестрит этим. Что ни говори, измельчало общество. Но, что имеем…

Я потянулся за резиновой палкой и баллоном «Черемухи», и засунул их в разгрузку ремня. Броню решил не надевать, подвижнее буду, тем более в помещении.

— А мне… что делать? — спросил Бахматский, и в его голосе слышалась детская беспомощность и нежелание принимать решения, хотя, возможно, решение спать на картонке и было его протестом против несправедливости, выраженной в охране объекта без должного комфорта.

Я повернулся и посмотрел ему прямо в глаза.

— Запереться в машине. Никому не открывать. Даже если будут стучать. Если кто-то постучит — говори: взрослых нет дома.

— Очень смешно. — нахмурился Бахматский.

И я вышел, проходя мимо играющих, я почувствовал на себе их быстрые, скользящие взгляды. Войдя в подъезд, погрузился в уныние, в первую очередь от тяжёлой, знакомой вони, тут не было запирающейся подъездной двери, и потому тут ссали, видимо прямо на ступени. Затхлая сырость, мочевина, мокрые бычки в банках из-под кофе между этажами — именно этим и пах тот мир, в котором приходилось трудиться участковым полиции. На стенах подъезда всё изрисовано маркерами или нацарапано чем-то острым, от простого «Сёпа — лох» и «Яна — блядина», до фашистской свастики. Деревянная лестница скрипела под моими ногами, и сейчас я ощущал себя в своих 90-х.

Нужная мне квартира была сразу напротив лестничной площадки на втором этаже. Дверь, обитая потёртым дерматином, была приоткрыта. Не взломана, а именно приоткрыта, на пару сантиметров. Из щели лился тусклый свет и доносились приглушённые голоса — мужской, хриплый, и другой, напряжённо-официальный. И ещё один звук, пробивающийся сквозь них, чужеродный и жалобный в этом подъезде — тонкий, надрывный плач ребёнка. Видимо, грудничка. Не из-за двери, а, казалось, из самой глубины квартиры.

Адреналин, ещё не успевший сойти после учений, снова ударил в виски. И, упираясь плечом в дверь рядом с косяком, я подал весом вперёд. Дверь со скрипом и глухим стуком распахнулась, ударившись о что-то внутри.

Картина встала передо мной как кадр из дешёвого, но оттого не менее жуткого криминального сериала, контрастом к беззаботной игре детей на улице. Прихожая была крошечной, захламлённой горами тряпья, пустых бутылок и обуви. Дальше находился проход в комнату едав закрытый «водопадом» из висящих в проёме деревянных бус сверху до самого пола. Я вошёл наблюдая, как в центре этой комнаты, освещённые тусклой лампой под засиженным мухами плафоном, стояли трое.

Ко мне спиной, лицом к окну, замер участковый. Молодой парень, лейтенант, на вид лет двадцати пяти. Лицо белое, будто его обсыпали мукой. В его вытянутой руке, дрожащей от напряжения, сидел ожидая команды стрелять ПМ. Дуло смотрело в центр комнаты.

А в центре комнаты стоял мужик лет пятидесяти, но выглядевший весьма хреново даже для его лет. Тощее, костлявое тело в грязной тельняшке и рваных трениках. Лицо обвисшее, землистое, с паутиной лопнувших капилляров на щеках и носу-картофелиной. Из его рта, беззубого впереди, неслось сиплое, захлёбывающееся бормотание:

— Отойди! Я её завалю, нахрен!

В его жилистой, трясущейся руке был зажат длинный кухонный нож с обломанным кончиком. Лезвие прижималось к желтоватой, дряблой коже шеи женщины, которую он держал перед собой словно щит.

Походу, жена его. Такая же отрепанная и убитая жизнью. Растрёпанные седые волосы, лицо опухшее от слёз и, видимо, постоянного пьянства. Халат на ней был очень грязный, рваный под мышкой. Она не кричала, а тихо хныкала, зажмурившись, и её тело обмякло в захвате мужа, будто она была тряпичной куклой.

А ещё тут воняло. Сладковато-тошный перегар, вперемешку с вонью немытого тела, прокисших остатков еды и детских испражнений. Почти квартира-притон. В углу комнаты — заляпанный стол, заваленный окурками в блюдцах и пустыми стаканами, как раритет среди использованного на ближнем углу стола лежал одинокий презерватив. На полу — пятна и ошмётки одежды, пустые пачки из под сигарет с различными картинками болезней вызываемых курением, тут они выглядели вполне органично. И сквозь всю эту вонь и этот ужас, из соседней комнаты, бился, как крошечное живое сердце, тот самый плач. Надрывный, беспомощный, требующий. Плач грудного ребёнка, который хочет есть, или чтобы его просто взяли на руки, а взять некому. И этот плач как будто вытекал из этой квартиры на улицу, к тем детям, что рисовали мелом на асфальте, но они его не слышали, заглушая своим смехом.

Всё это я увидел за долю секунды. И в эту же долю секунды взгляд участкового метнулся на меня. Его глаза, полные животного страха, расширились ещё больше, но теперь в них вспыхнуло не понимание, а чистая, немедленная паника.

— Ты чё, один⁈ — выдохнул он, и его голос сорвался на фальцет. — Где еще? Где оружие?

Мужик с ножом, увидев меня, заёрзал, прижал лезвие сильнее. На шее женщины выступила тонкая красная полоска.

— Еще одного привёл⁈ — завопил он, и брызги слюны полетели с его губ. — Всех перережу! Всех! Но сначала её, тварь!

— Отдел прислал меня, — сказал я, и медленно, на полшага, смещаясь в сторону, чтобы зайти в комнату полноценно. Тут был еще и диван, и старенький цветной телевизор, который сейчас не работал.

Участковый смотрел на меня как на призрака. Его пистолет теперь дрожал не только от напряжения, но и от недоумения. Он ждал подспорье, а пришёл один младший сержант с резиновой палкой. В его взгляде читался немой вопрос: «И что теперь делать?»

А ребёнок в соседней комнате плакал всё громче.

— Эй, бедолага, — обратился я к мужичку с ножом. — За что хоть бабу завалить хочешь⁈

— Не твоё ментяра, дело.

— Согласен. Не моё. — кивнул я, и мой взгляд побежал по комнате, скользнул по деревянному окну без штор, по дивану, по столу, на котором лежал одинокий дешёвый презерватив фирмы «Эрос». — Ну тогда я подожду.

Я протянул руку и взял резинку и, открывая её, принялся демонстративно натягивать на палку.

Участковый и алкаш смотрели на меня крайне странно.

— Что вы на меня так смотрите? — спросил я, — Щас он её зарежет, ты, лейтенант, ему в руку выстрелишь, а я наручники надену, достану сотовый и буду снимать как я его палко в задницу дрючу. А потом этой же палкой ему по лицу повожу.

— Младшой, ты совсем с дубу рухнул? — прошипел лейтенант.

— А чего? — удивился я. — Это же 105-тая будет, сядет он надолго, а в камеру мы видео перешлём, чтобы он все годы спал известно где.

— Я её всё равно завалю, с-с-суку!

— За базар отвечаешь? — спросил я у него. — Тебе палку под горячей водой погреть, чтоб теплее было, или на холодную будем?

— Ты чё, на понт меня берёшь! Тварь! — спросил он.

— В принципе, нормальный такой расклад: бабу в ящик и под землю, дитё твоё в детдом, тебя — на петушатню. Лейтенанту отпуска неделю после применения оружия! Мне сержантские лычки, потому что я молодец, рецидивиста поймал. Все в плюсе. Все кроме тебя!

— Какого еще рецидивиста⁈ — выпалил жулик.

— Слышал про биохимический анализ? Мы мазок из твоего зада по всем висякам раскидаем. Как идея, а лейтенант? Сразу такого маньячелу возьмём⁈ Ну ты, режь, давай, у меня обед сейчас должен быть! Режь! — последние слова я выкрикнул.

— Это, лейтенант, ты лучше убери этого! — запротестовал мужик.

— А знаешь, как меня в отделе зовут? — спросил я у мужичка, — Мегапихарем! Мне даже оружие потому не дают. Почему-то считают, что я шизонутый! А у меня раскрываемость прям прёт!

— Слышь, лейтенант, я тебе лучше сдамся, только без этого дебила!

— Не дебила, а Мегапихаря! — продолжил я.

— Убери дубинку! — попросил лейтенант примеряюще. — А ты, Чунин, нож убери!

— Ну или не убирай. Ну, пожалуйста! — взмолился я. — Знаешь, как меня ругают, когда я не раскрываю⁈

— Нож на пол, бабу в сторону, а сам — ко мне. И слово офицера тебе даю — тебя никто не тронет. — пообещал лейтенант.

Чунин недоверчиво опустил нож и медленно положил его на стол, а сам шагнул к участковому.

— Наручники? — предложил я, протягивая их офицеру.

— Ты обещал! — воскликнул Чунин.

— Младшой, не провоцируй. — попросил лейтенант, но браслеты мои взял.

И, спрятав ПМ, он застегнул наручники на дебошире.

— Внизу машина, куда-то подвезти? — спросил я.

— До опорника, если можно.

А сам я подошёл к женщине и похлопал её по плечу.

— Уважаемая, у тебя ребёнок плачет, иди успокаивай, иначе КДН к тебе вызову.

Я уходил, а женщина шла к своему ребёнку. Прикрыв за собой дверь, я вдруг подумал, что из таких вот мест и вырастают такие вот Чунины.

Спустившись вниз, я посадил участкового и Чунина на заднее, а сам сел на переднее. Палку я держал перед собой как символ успешной операции по спасению женщины и оказанию помощи участковому.

— Знаешь, где опорник наш? — спросил лейтенант.

— Это что? — спросил Бахматский.

— Опорник — это пункт, где участковые находятся. — пояснил я.

— Нет, с палкой что?

— Твоя палка теперь взрослая. — резонно заявил я. — Сегодня чуть сексом не занялась. Но не срослось, видимо, было мало алкоголя и не было подходящей музыки.

— Ты зачем на неё это надел?

— Пацаны, давайте его уже отвезём, — попросил участковый, — а то он у вас всю машину провоняет.

Подъехав к опорнику, участковый увёл Чунина в здание, а потом вышел и отдал мне наручники.

— Младшой, ты, конечно, безумен, в хорошем смысле, но спасибо!

— Не за что. — улыбнулся я. И, пожав ему руку, я махнул защищённой палкой в машине вперёд, дав команду стажёру ехать в отдел.

— Ты не будешь докладывать, что участковому помогли? — спросил меня Бахматский.

— Не, не буду. У меня и так выходной под угрозой. А у Мельникова похоже постоянно есть куда меня отправить. А у меня как назло, Глок отобрали, в стажёра стрелять не из чего.

— Правильно сделали, что отобрали! — хмыкнул Витя.

— Но палка заряжена и не стреляет! Пока что! — пригрозил я. — Так что дуй в отдел и не бухти!

Отдел встретил меня привычным полумраком коридоров — тут зачем-то приглушили свет. А я направился прямиком в оружейку, чтобы списать с себя всё это добро — кобуру, рацию, бронежилет и каску. Капитан Мельников, увидев меня, лишь молча кивнул, принимая броню. Ему уже доложили, что участковый в порядке.

Казалось, вот она, долгожданная точка в этом бесконечном выходном, можно, наконец, слинять и направиться на выполнение своих задач.

Мысль о том, что я могу обставить свой съёмный дом, радовала, кстати, это еще одно изобретение этого времени — «шопинг»: поиск вещей и их покупка запускает гормональные процессы, выделяя дофамин (подсказало мне память Славы), поэтому и существуют своего рода магазинные наркоманы, шопоголики, и те, кто сидят в интернете на маркетплейсах, которые я еще не прошарил для себя.

Но не успел я сделать и шага от оружейной комнаты, как через щель в двери меня позвал взводный.

— Слава, зайди в роту.

В голосе Мухаматдиева не было привычной хрипловатой размеренности. Его голос звучал сейчас настороженно.

В роте пахло кофе. Мухаматдиев сидел за столом, перебирая какие-то бумаги, но взгляд его был расфокусирован. На столе стояла чашка с напитком. Увидев вошедшего меня, он отложил папку в сторону и жестом предложил сесть.

— Ну что, герой, — начал он без предисловий. — Отметился.

Это была констатация. Я промолчал, ожидая продолжения.

— Звонили тут, — взводный тяжело вздохнул, потирая переносицу. — Из СОБРа. Интересовались тобой. Очень.

Я поднял брови. Кому я там нужен, парень, кто не слушает приказов, даже своего начальства, условно умереть на входе в зону учений? Мысли закрутились в догадках.

— Спрашивали, что за младший сержант такой шустрый на учениях, кто по образованию, откуда, — продолжал Мухаматдиев, глядя на меня оценивающе. — Очень, говорю, интересовались. А потом очень расстроились.

Он сделал паузу для драматического эффекта.

— Оказалось, что ты у нас… без высшего. Даже без среднего специального. Так, школа да армейка.

Я пожал плечами. В этом не было для меня ничего нового или обидного. Факт есть факт.

— Тогда спросили, — взводный произнес следующую фразу медленно, отчеканивая слова, — может, хотя бы в ОМОН его перевести, сам он не хочет? Мол, парень явно не на своем месте в патрульной службе.

В комнате повисла тишина. Предложение из СОБРа, даже такое окольное, — это как брызги дождя из шампанского. Туда я и хотел в самом начале своего пробуждения в теле Кузнецова.

— Короче, — Мухаматдиев отхлебнул из кружки, — с Управы тоже звонили. В понедельник, с утра, являйся в кадры. На Фрунзе, знаешь здание?

Я кивнул. Хмурая четырёхэтажка, обнесённая забором, делила здание со старым советским отделом охраны.

— Вот туда и шпарь. Разговор, видимо, с тобой будет.

Он отставил кружку и посмотрел на меня уже без всякой озадаченности, а с прямотой старого мента, дающего товарищу единственно верный совет.

— Вот только я тебе крайне не советую… — его голос понизился. — Если в Управу будут звать на постоянку — не соглашайся. Ни в коем случае. Делать там нечего. Это конец всего. ЗП ниже, чем на земле, обязанностей больше, каждый второй стучит и норовит на тебя рапорт написать. Попадёшь или в дежурную часть управления — там бумажки три года перекладывать будешь, и ничего никогда не происходит. Или, что ещё хуже, во взвод охраны объектов. Там одни прапорщики-долгожители, которым от жизни надо лишь одно — чтобы их никто не трогал. Ты там сдохнешь за год. Забухаешь или просто превратишься в овощ. Так что отказывайся, и мне потом еще спасибо не скажешь.

Он откинулся на спинку стула, дав мне переварить информацию.

— А что с СОБРом? — не удержался я.

— С СОБРом? — Мухаматдиев фыркнул. — Да нихрена с ним. Без образования — не вариант. Они могут хоть сто раз расстроиться. Так что не обольщайся. Поедешь на Фрунзе — будь готов, что предложат «повышение» в управление. Вежливо отказывайся. Говори, что на месте служить желаешь, опыт перенимать. Ну а если в ОМОН позовут, то тут уж сам решай. Парни тренируются по три раза в день, ЗП от 70 000 ₽, как и мы, на футболах стоят да демонстрации охраняют, бабушек из КПРФ стерегут.

— Ну, понял, — ответил я автоматически. В голове гудело. Предложение, которое выглядело как шанс для меня, старого, сейчас вовсе не было шансом. Тупиковая ветка в Управу, и ОМОН, а потом отучиться и снова в СОБР. Парни, конечно, делом заняты, но у меня теперь служба поинтересней.

— Ну я тебя не держу, во всех смыслах, — махнул рукой взводный. — Выходной у тебя, в конце-то концов. Хотя бы сегодня отдохни, переспи с этой мыслью. Завтра уже думать будешь.

Я вышел из роты. Сняв кепку и засунув её под погон, вальяжно пошёл домой, благо тут было недалеко. Связан ли звонок из Управы с учениями с СОБРом или там хотят уточнить вопрос по моей недавней посадке на сутки, стоит ли об этом волноваться — настанет время, и я подумаю и над этим.

И новый звонок заставил меня потянуться к телефону, лежащему в правом нагрудном кармане, я взглянул на экран: это была Даша. Что ей-то от меня надо, она же теперь с Сашей?