Паштет

Глава двадцать третья. Руки султана

Осажденный лагерь замедленно суетился. То есть все поспешали со всех сил, готовясь к штурму - как могли быстро. Только сил на "мигом" не было и поспешалось как-то с затруднением, словно в вязком киселе двигались люди.

Утро еще было прохладным, солнышко только взошло и не успело еще раскочегариться. Глянул на дымки фитилей - и понял, что штурм уже начат, раз запалили, посмотрел в поле. Завыли бычьим ревом трубы, засвистели дудки - и у московитов тоже, хоть и куда жиже и разрозненнее.

Татары двинулись. И стена их атакующих в этот раз была куда цветастее и куда блискучее, чем все ранее виденное.

- Наша смерть - тусклым голосом сухо заявил Гриммельсбахер.

- Пестренькая такая - весело отозвался "Два слова".

- Десять против одного, что и сегодня мы живы будем - прошелестел Хассе. Неожиданно игрок, до того бывший в печали и грусти, оживился:

- Принимаю!

- Дурень азартный - хмыкнул молчун.

- Отбрызни, нудный филистер! огрызнулся неожиданно бодро игрок.

Цветастая стена катилась размеренно и неудержимо. Ярко-зеленые, красные, рыжие и белые пятна сочных, насыщенных цветов. Хорошая одежда, качественная и дорогая. И блики на оружии и доспехах. Не серое гнущееся железо. Сталь у них в руках. Блестящая, любовно отполированная. Дорогая и качественная.

Орудие рявкнуло и катанулось назад. Паштету показалось, что раньше бахнул канонир, чем делал это вчера. Расчет мигом перезарядил орудие, насовав всякого собранного вчера хлама. Поднял глаза - и обомлел - нарядно, по-праздничному одетые воины были совсем рядом. Опять рев пушечного выстрела и тут же треск пищалей и мушкетов. Руки задрожали, очень хотелось глянуть - где сейчас враги, если рванут бегом - то и все. Но все пушкари, не отвлекаясь, делали свою работу. И успели третьим выстрелом вбить горку металлического тяжелого хлама в набегающую толпу. Визг, рев, проклятья и гром близкой пальбы. Шелест стали близкий - наемники рванули из ножен шпаги, стрельцы - сабли. Волна атакующих докатилась до щитов, только не ринулась, как вчера через доски - на что уж там встали нападавшие - Паша не понял, но увидел над верхом щитов ряд голов в странных квадратных шапках, плечи - и внезапно пыхнувшие в принимающих стрельцов и немцев дымки. Татары сами дали залп из мушкетов! Стук яблок, крики, стоны и рев Хассе под ухом:

- Пауль, сто тебе чертей в печенку!!!

В странно замедлившемся времени потянул свою двустволку. По шлему щелкнуло что-то вскользь, но с такой силой, словно колом вдели со всей дури. Показалось, что голова оторвалась и теперь болтается там, за спиной на тонкой нитки вытянутой шеи. Присел на корточки поневоле, глаза заслезились, хотя откуда в высушенном до состоянии вяленой воблы теле еще влага? По бабьи взвизгнул Гриммельсбахер, скорчившись уткнулся головой в грязную, разжиженную прошлой кровью землю.

Показывая завидную скорострельность татары дали второй залп с верха щитов. Ответный огонь был редок и жидок, хотя в бахроме квадратных шапок образовались дыры и прорехи.

- Пауль!!!

Под мышки подхватили с боков, поставили на ноги. В голове гудело и сильно тошнило, адски захотелось блевануть, видел окружающее словно через грязное и неровное стекло, но раскаленным шилом в сознании - стрелять, стрелять, пока не поздно, валить этих бойцов пока есть возможность, эти ребята - мастера боя, умельцы, не хуже немецких наемников. И Нежило тут же - вопит тихонько, широко открыв щербатый рот:

- Хозяйин! Вот тута я!

Хорошо, когда есть мышечная память. Если б не отработка прицеливания до осточертения еще там, в будущем времени - ни хрена бы не смог своей отбитой головой командовать уставшему до предела телу. А так оно само, это тело приложило ружье к плечу и палец сам нашел курки и спуск.

Удивило, что дуплет весомо качнул тело назад, аж ногами пришлось переступать. Да, ослаб, реально ослаб. Пальцы сами закинули патроны в казенники, не так шустро, как в компьютерном шутере, но все же - быстро. Увидел, что редкая стала бахрома, довернул свою легонькую двустволку в другую сторону, словно башенные корабельные орудия - врезал по тем головам и плечам с самострелами, что над другим щитом торчали. И еще. И еще.

Рядом рассыпалась острыми щепками боковина телеги, о которую оперся спиной. Приложило доской плашмя, словно кто-то по ней сзади пнул. Понял - пули рядом шмякнули.

Смертная тоска накатила - сейчас влетит свинцовый шарик в пах - раздробит таз и все - только волком выть останется. Почему-то попадания в грудь и живот Паштет опасался меньше. И еще то помогло, что суетился он, как однорукий в почесухе, некогда было упиваться своими терзаниями и страхами - просто не оставалось времени на постороннее.

Празднично и ярко одетые воины уже ловко прыгали через щиты, явно им там помогали так сигать. А с этой стороны встречала жидкая цепочка еще державшихся на ногах стрельцов и наемников. Вал атакующих отбросил защитников к телегам, Хассе орал, отбиваясь в тесноте банником - впрочем, весьма успешно, здоровенный, зараза - и Пауль понял задачу.

Еще вчера поглядел - щиты были надежно прикреплены к земле - оглобли - станины примотаны веревками к колам и суетившиеся там во время боя татары как раз яростно резали эти веревки, чтоб рванув освободившиеся оглобли, опрокинуть щит и открыть пролом своим. Точно то же сейчас делали и эти красавцы яркие, сгрудившиеся именно у мест, где крепеж был.

Их уже здесь было много, но за щитами теснилось и орало куда больше - перебираться через более чем трехметровый забор было все-же непросто. Рухнут загороди - и потоком польются, тогда - точно - сметут. Да просто даже массой своей. Выражение "живая сила" тут было наглядным.

И следующие выстрелы Паштет сделал по круглившимся беззащитно зеленым, красным, оранжевым и синим спинам. И слаженно возившиеся кучки воинов рассыпались под картечью, враги падали, корчились, вроде наповал и не убил толком, а работу сорвал напрочь. Но и его заметили - кинулись, благо недалеко. А навстречь - свои в перехват, сшиблись рядом тесной собачьей свалкой, пошла грызня. Даже саблей толком не маханешь в давке такой, словно час пик московского метро, кулаки, ножи, зубы - все в ход пошло, только б врага убить или хоть покалечить. Многоголосый рев, вой, ругань самого забористого свойства на нескольких языках сразу заглушили стоны и проклятья раненых. Точно - поле брани!

Попаданец в последний момент ухитрился прыгнуть спиной вперед на повозку, заскочив задом на побитую пулями телегу. Краем глаза успел схватить юркнувшую под ту же телегу приметную рубашку покойного Шредингера, тут же о слуге думать стало некогда, только и успел пнуть сапогом в оскаленную рожу, самую ближайшую и накинувшихся на него цветастых вояк, ответно словил больнючий удар в грудь чем-то остро-колючим, отмахнулся по бритой башке горячими стволами ружья, получил по зазвеневшему шлему и тут же чем-то тяжелым по ляжке, туловищем дернулся дальше, отползая и отбрыкиваясь ногами от лезущих следом. Помогли свои, выдернули с телеги, как морковку с грядки.

Залязгали сабли - рубились теперь через телегу, стало где размахнуться и паре этих странных татар, метнувшихся следом, досталось в несколько лезвий - чуточку у московитов сабли оказались длиннее, чем у пришлых, да и были у ярких в руках странные сабелюки - выгнутые лезвиями внутрь. Походя вспомнил - ятаганы называются. Тут же забыл, потому как не до того стало.

Не пойми откуда - со спины грохнул нестройный залп самопалов и стоявшие рядом стрельцы в меру своих оставшихся сил ломанулись на ту сторону, пока врага пулями посекло и чуточку враг растерялся, потеряв многих своих. Оглянулся. Прям картинка - последние солдаты Урфина Джюса, только одеты в стрелецкую грязную рванину и замотаны окровавленными тряпками. Все, кто из раненых еще мог пальнуть из самопалов - стояли колченогой поломанной изгородью, вторая линия защиты, она же - последняя. И не только самопалы оперли на подставки, а и сами с какими-то подпорками и самодельными костылями были, офигеть картинка.

А кто мог рубиться - как раз сейчас атаковали со всей злобой и яростью, какая еще осталась у обессиленных, измученных жарой и жаждой людей. И закрыли врага спинами, мелькая в дыму и поднятой топочущими ногами пылище. Кряхтя и по старчески опираясь на ружье, словно на посох, влез на телегу, зададанил поверх голов стрельцов и немцев - пришлые уже порастеряли в сутолоке свои странные шапки, бликовали бритыми башками, оставалось только надеяться, что по своим прилетит меньше, чем по врагам. Но отличать было просто - свои грязные, запыленные, закопченные, тусклые, а враги - свеженькие и чистенькие, словно манекены с витрины какого-то диковинного магазина восточных креативов.

У фон Шпицбергена еще оставалось сколько-то патронов - штук пять - шесть, когда эти странные татарове смогли отбросить прижавших их к линии щитов московитов. Оно понятно, упавшего защитника заменять было некому, а яркие все лезли и лезли с той стороны, как вода в половодье перехлестывая линию обороны. Много их там было еще! Порубленные, помятые московиты опять перекатились через телеги - и уперлись!

Паштет не успел спрыгнуть сам, на него фурией налетело сразу двое бодрых врагов - синий и красный, но не рассчитали рывка, думали, что наемник в каске прочно на ногах стоит, большой ведь и с виду сильный, но попаданец так вымотался, что его повалили как кеглю и все трое загремели с телеги на землю.

Алые, блестящие, ровные, словно искусственные, зубы лязгнули у самого кончика носа. Яростно лязгнули, по-собачьи, словно капкан щелкнул. Ружье зажалось между телами и чисто на рефлексе ухитрилась правая рука до ножика дотянуться и - как тому, ночному гостю - в бок пырнул со всей оставшейся дури, раз, еще раз, еще раз, следуя заветам фехтовальщика. Без участия уже разума, некогда было думать, да и силенки все ушли на то, чтобы локтем в нос откинуть синего врага и не дать алому этому отхватить пол-носа своего.

Краешком сознания мелькнуло, что странно выглядит этот красный - рожа, словно красная литая пластиковая маска, только яростные серые глаза пялятся бешено с ощеренной по волчьи морды. Опять синий кинулся, схватился за край каски, стал отжимать голову, чтоб горло открылось. А потом плеснуло на Пашу теплой мокрядью соленой и синий угомонился вдруг, пальцы вяло по одному отлеплялись от горячего края шлема. И бешеные голубые глаза тухли на оскаленной роже совсем рядом. Собрав все силы и волю спихнул с себя словно свинцом набитую трупнину. Доперло, что был враг в алом кафтане, да еще густо кровью его залило... А синий так и сидел в мирной такой умиротворенной позе на коленях, плотно угнездившись задницей на пятках.

Только вот странноватое что-то в нем тоже было. Наверное потому, что не хватало головы. Бордовые струйки словно питьевой фонтанчик еще прыскали из узорчатого среза шеи.

Кто-то помог встать. Все тело болело, особенно шея - рукой провел - не понял ничего - вся рука в кровище теплой, а дырки не нащупал, хоть и саднит сильно. Тупо посмотрел на сунутую в руки двустволку, с трудом узнавая. Машинально сжал горячие стволы рукой. Странно отупел и ослаб как-то и сердце тяжело и неприятно ворохалось в груди, стучась о ребра слабее, чем обычно.

Вроде не дырявый, кровь не хлещет, а голова тошно кружится и медленно все вращается вокруг, словно собирается попаданец рухнуть в обморок или как раз наоборот - в себя приходит после потери сознания.

Вроде орет кто-то сбоку и трясти стало. Но не сам затрясся - чужие жесткие пальцы на плечах. Плавающим взглядом всмотрелся - "Два слова" за плечи ухватил и орет что-то... Как у него смешно рожа дергается и язык тряпкой розовой... Забавно. Паштет даже хихикнул, но тут Шелленберг влепил ему справа - налево и обратно по физиомордии хлесткие пощечины. И у попаданца словно лампочка в голове включилась. Он словно вынырнул на свет из мутной глубины.

- Стреляй же, Пауль!!! Очнись, они лезут!

- А... ваяфо.. эм... ох - пересохшие губы складывались как-то неправильно.

- Стреляй же, каменнодеревянный олух царя небесного!!! - секунду тупой взгляд Паштета таращился на орущего наемника. Что-то было не так, но что - неясно. Отшатнулся, у лица сквозануло острие чего-то бликанувшего на солнце, убралось прочь с лязгом, "Два слова" хекнув натужно, отбил эту сталь своей шпажонкой.

И двустволка начала бахать словно сама по себе. Если бы не занудное и упорное настырство Хоря и Навахи, заставлявших Паштета нарабатывать мышечную память, делать ряд манипуляций с боевым железом машинально, не думая, погиб бы он уже давно. А теперь это спасало. Тело рефлекторно уклонялось от близких ударов, стреляло, перезаряжало - и тяжелые цилиндрики патронов попадали точно в казенники, пальцы взводили щелкающие тугие курки и жали на спуск. То же и сейчас. Только скоро рука в сумке стала шарить вхолостую. Хоть и очень не хотелось верить в то, что было, в общем, очевидно: патроны кончились. Все кончились, до последнего, без остатка.

А потом ничего не осталось делать, как с размаху гвоздануть прикладом в замахнувшегося врага, со всей дури, чтобы не успел секануть своей странной саблей. Дури в Паше всегда было много, а нежная охотничья ружбайка не была рассчитана и сделана для таких выходок. Приклад, крякнув, отлетел было в сторону, но удержанный ремешком, стукнул укоризненно хозяина по локтю.

Цветастого визитера словно сдуло, но на его место тут же ринулись двое таких же.

И единственно, что мог сделать попаданец - это перехватить жгущие жаром руку даже через перчатку стволы и врезать по голове первому. Сам удивился результату - что-то сухо крякнуло, словно палку переломили, чудом сидящая на голове странная шапка перекосилась и оказалась вмятой в лоб напавшему. Тот, вместо того, чтоб, как положено - свалиться замертво - пыром воткнул полированное лезвие своего ятагана Паштету в живот.

И это было очень больно. Так больно, что у попаданца словно второе дыхание открылось и он теперь уже совершенно сознательно и с большей мощью врезал по ненавистной шапке казенниками сломавшегося ружья, пользуя стволы, как дубинку.

Опять хрустнуло и, наконец, странно скосивший к носу глаза, яркий стал заваливаться на своего товарища, мешая атаковать. Тот отпихнул умирающего в сторону, размахнулся во всю силу и с чего-то не ударил, а выронил себе под ноги острие и, согнувшись пополам, исчез из поля зрения, как то не по-мужски взвизгнув.

Его тут же заменил другой и на место того, с проломленным черепом, встал новый враг. Вокруг вертелся какой-то цветной калейдоскоп с преобладанием алого цвета. Пашу лупили не жалея, он бил в ответ тоже во всю силу.

Выжить было невозможно. Оставалось только доиграть эту чертову партию до конца. Подороже продав свою жизнь. Такую, как оказалось из этого времени глядя, комфортную удобную и интересную. И даже пожалеть о дурацкой выходке с паскудным порталом уже было некогда. А потом то ли ремешок лопнул, то ли его разрубил секанувший по щеке клинок - но столь послужившее боевое железо свалилось с головы и улетело черт знает куда. И теперь по шее попаданца лилась его собственная кровь - по неприкрытой голове сразу и прилетело чем-то острым.

Трижды Паштета роняли и дважды он все же поднимался. На третий раз пришлось уползать под телегой, а то бы и забили. Теснота рукопашки не давала толком махать саблями и ятаганами, драка шла самая такая зверья - пырялись ножами, душили, крутя жесткими пальцами шеи, выдавливали глаза и рвали рты, грызли врага зубами и конечно - молотили кулаками и всем, чем ни попадя.

Под ногами путались раненые и умирающие, подметки скользили на валяющихся трупах и пораненных и там - внизу - тоже дрались со всем остервенением уже пропоротые и искалеченные, доплывавшие кровью. И Паштет охнул и задергался, когда его чем-то острым очень болезненно пырнули снизу в пах, охолонуло ужасом - не сделали ли чертовы татары евнухом - но по ногам не полилось противной горячей мокрядью, сообразил - фиговый листочек фартука от старого ментовского бронежилета прикрыл надежно нежное паштетово тело от злой железяки кочевной.

В ушах от рева, стонов и ругани гудело, чем дальше - тем сильнее, глаза уже видели плохо и - странно - словно красной пеленой все подернулось. Враг давил и положение было безнадежно. Рваной клиповой нарезкой видел какие-то куски - то Шелленберга, рвущего из развороченного чужого лица застрявший в костях черепа нож, то стрелецкого сотника, который еще и прикрывать Паштета ухитрялся, виртуозно кромсая татар странным топором на короткой ручке, то вражеские выпады, которые пока не оказывались фатальными, но каждый мог стать последним в Паштетовой жизни, мельтешащие узорчатые одежды, яркие и пестрые - только теперь мало было белого и зеленого с синими - все уверенно становилось карминово - красным, только разного оттенка. А еще стоять было сложно - мало того, что и ноги ослабели, так еще и подошвы разъезжались на мокрой земле, отчего бившиеся насмерть воины чуточку напоминали стадо коров на льду или шоу Бенни Хилла, только вот комизм этого было некогда заметить - так, только странность нелепая мозгом отмечалась. Не как в кино, нет, совсем не как в кино.

Момента, когда вдруг все вокруг изменилось Паша не запомнил. Вот только что получил - в который раз - по морде чужим кулаком, ответно пырнув куда-то, словно в пластилин нож воткнув, увернулся от чужого лезвия, секанув ножиком по глазам атаковавшего - а что-то как в воздухе пронеслось. Не понял что, но почему-то взревели сиплыми сорванными голосами соседи - и немцы и стрельцы, причем как-то радостно, вроде как-то оживились, словно по толпе режущихся насмерть людей ток проскочил.

А враги - те наоборот как-то замялись, стали озираться, загалдели испуганно и растерянно, натиск их внезапно ощутимо ослаб. До того орали что-то слаженно и ритмично, сразу после выкриков атакуя дружно всей массой, напоминая этим волны прибоя, а тут - определенно даже неопытный Паша понял - что-то у врага не так пошло.

Московиты и немцы с ними - сами, откуда только силы взялись - поперли растерянного врага обратно к щитам, молотя топорами, саблями, шпагами, дубьем и чем попало. И попаданец физически ощутил невероятное - сопротивление врага вдруг ослабло. Это было неописуемое ощущение, которое он бы словами не смог объяснить - но враг СЛОМАЛСЯ. Вот вдруг - ожесточенно прущие напролом, не жалея себя, воины хана вдруг стали растерянно озираться, как-то странно засуетились, словно сдуваясь и теряя накал. Вот столько что были - львы, а теперь скорее - стадо баранов. И теперь их резали, а они - Паштет даже протер залитые подсыхающей кровищей глаза - теперь враги сигали через щиты обратно - то поодиночке, а мгновениями позже - потоком. Побежали!!! Они - побежали!!!

И это вызвало такое воодушевление даже у попаданца, что словно его подменили! И, яростно заорав что-то хрипатое и самому непонятное, он дернулся преследовать отступающих врагов, но его кто-то придержал за шкирку, решительно, но деликатно.

Оглянулся недовольно - канонир Хассе. Вида преужаснейшего, сразу бы и не узнал - по глазам только понял, кто это грязное кровавое чучело в изодранной, словно собаки рвали, одежде.

- Что это? Что происходит? - спросил его.

- Царь подошел с войском и ударил хану в спину. Атакующее нас войско не развернуть сразу - и это гибель тартарам. Разгром и гибель. Резня с двух сторон. Но наше дело - пушка. К орудию надо добираться, бой еще не кончен! Мы - не есть пехота! Пусть они режут друг друга боевым железом, белым оружием. Мы - канониры, наше оружие черное - гром с молниями! Пока - вот тебе аркебуза, залезай на телегу и примени ее! - непривычно возбужденно и многословно выдал речетативом старший канонир.

Паштет успел довольно прицельно (ну, говоря откровенно, ствол круги описывал но в толпу промазать трудно) бахнуть в сгрудившихся у щитов врагов, потерявших за это время всю щеголеватость и нарядный лоск, и самое главное - потерявших нахрап и злую волю победить. Опять же непонятно по каким признакам, но сейчас уже они - отбивались, а их били! Нежило принес еще два самопала заряженных, только фитиль пришлось переставлять поочередно. Бахнул и ими. И кончилась с этой стороны резня. Кто не сообразил убежать - лег кровавой неряшливой кучей, завалив искромсанными своими телами приступки щитов. А из-за загороди несся многоголосый визг и рев и улюлюкание.

- Государь пришел! Государь! - загомонили радостно стрельцы.

Сотник уже строил своих - и мало же их осталось!

Пушка стояла почти не видная под завалом из мертвецов и раненых. Немцы деловито добивали еще живых врагов. Пощады на этом поле не было вовсе. Никакой. Разве что добивали быстро, не веселясь над чужими муками и не растягивая удовольствие - только в этом проявляя гуманизм и милосердие. Хотя, как уже понимал пообтесавшийся уже в этом нетолерантном времени Павел - и это уже было очень немало. Быстрая смерть тут и была милосердием. Вон как Нежило рассказывал про пленных крымчаков, которых насадили жопой на колья. Вскоре уже не было никого, кто мог бы исподтишка пырнуть зазевавшихся пушкарей - добили всех старательно и качественно. Пораскидали тела - и пушечка предстала перед глазами.

Видно было, что кто-то попытался порубить спицы колес, а в затравочном отверстии косо торчала вбитая наспех пуля, но для канониров это было сущим пустяком.

Хассе какой-то железной хитровывернутой приблудой легко выдернул мятую пулю, буркнув поучительно - осуждающе, что полуоглохший лекарь-артиллерист понял худо, но ориентируясь на пару понятых слов, перевел как порицание глупцов мохнозадых, которые ленятся таскать с собой молоток, отчего забить пулей затравку задачка верхней сложности.

- Свинец - не железо! - согласно кивнул головой "Два слова". Он определенно проверил - не запихали ли враги что в ствол. Радостно осклабился уголками рта, ствол был пуст и туда сразу же пошел ковш пороха и пыж. Вопросительно глянул на старшего канонира.

- Ждем! - ответил тот. Но как понял попаданец - приготовлены были и пара ядер и ломаное металлическое дерьмо, служившее вместо картечи.

Паша доковылял на плохо слушающихся ногах до амбразуры в щитах, помог оттаскивать за еще теплые ноги и руки заваливших ее мертвецов. Осторожно выглянул в поле. И удивился - разрозненные и убегающие прочь кучки татарской пехоты, которой было слишком мало, сравнивая с тем валом, что шел в начале штурма, рубили носившиеся по полю кавалеристы. Рядом что-то загрохотало - стрельцы опрокинули пару щитов так, как до того пытались сделать татары - и теперь из лагеря в поле рвались конники, выливаясь лавой в проделанные проходы. Грохотали по доскам копыта, кони визжали свирепо с нескрываемой радостью вырываясь из голодного и обезвоженного лагеря на простор, хотя и видно было - ослабли лошадки-то, стоя на солнце без воды и сена.

Следом поспешным шагом рванули и стрельцы. Тоже волоча ноги, потому как голодно было в лагере все эти дни - так спешили за татарами, что бросили все обозы для скорости, силы отдав обозу с гуляй-городом. Практически все это время и не жрали толком, разве что кто конины сырой пожевал, лошадки уже дохнуть стали от такой жизни.

Нежило куда-то подевался. Паша поискал глазами рубашку покойного Шредингера - приметная она была. Не увидел, надо думать - жив пострел. Как-то уже и привык к слуге-то.

Остались только пушкари да раненые. Понятно, если ударом с тыла и фронта удастся опрокинуть татар - то уже и все. И сейчас сидя в кольце гуляй-города чертовски хотелось выбраться из этого раскаленного солнцем и заваленного трупами вонючего пекла. Паше пришлось напрячься и помочь раненым, которые удивительно стоически переносили все беды и напасти. Чистых тряпок не было и в помине, мотал раны чем попало, надеясь в глубине души, что обойдется с такой антисанитарией. И таблеток потратил массу - когда спохватился, что надо бы и поберечь - осталось их совсем мало.

А потом стало чуточку жить легче - прибежал Нежило с еще какими-то не то чужими слугами, не то обозниками просто - но принес канонирам ведро воды, на такой летней жаре показавшейся чуть ли не ледяной. Когда пили - казалось Паше, что вода эта всасывается с шипением еще во рту и пищеводе, не успевая до желудка докатиться. И оживали с каждым глотком, тут-то впору было вспомнить про сказки про живую воду.

- Бочку скоро прикатят с водицей-то - радостно сообщил пацаненок весело скаля щербатый рот.

- Куда зуб дел? - поинтересовался, возвращающийся в человеческое состояние Паштет, потихоньку входя в меридиан. У него самого болели обе челюсти и пара зубов ощутимо шатались после сегодняшнего предосудительного развлечения в виде банального мордобоя с поножовщиной. Слуге тоже по мордахе настучали?

- Выпал, хозяйин - как о само-собой разумеющемся сообщил малолетний слуга.

- А ну да, он же малой еще. Молочные там выпадают, то се... - подумал Паштет. И вот ведь странность работы мозга - сидя тут он сообразил - что за сорокозубый пришелец валялся кучкой погрызанных костей в лесу. Как раз - вот такой же Нежило. Или девчонка малая. Где-то ж сидят в челюстях заменяющие молочные постоянные зубы. А головенку детскую зверье погрызло немилосердно, вот зубешки и повысыпались...

Жизнь определенно налаживалась, благо и солнце пошло на убыток, жарило не так люто и бочку с водой привезли, а потом - и вторую и первая, опустев - мигом обернулась, да и Гриммельсбахер притащился к пушке, опираясь на какую-то клюку. Ногу он волочил, бок явно берег, дышал с одышкой и вместо морды у него была синяя подушка, в складках которой с трудом угадывались места, где были глаза, нос и рот - но живой. Как ни странно, а видеть этого ковыляющего самостоятельно пройдоху Паше было приятно. Хоть и редкая скотина его камарад - а все же - свой. То, что приятственности могла быть причиной и банальная корысть - попаданец не подумал.

Притащил потоптанный игрок с собой забытую по причине солености лютой жратву - сумку с вяленым трофейным мясом - и сейчас - с водичкой пошла это твердокаменная говядина на ура, только б зубы не сломать, потому как аж за ушами трещит. И так соли хотелось! Ну, понятно - даже облизнуться было сложно - налет на губах и коже - не соленый, как от пота бы полагалось - а горький и с омерзительным послевкусием. С трудом сообразил, что потерял соли много, а горечь - от горелого пороха, копотью легшего на одежду и кожу.

Опять с ранеными возился, пришлось и страдальцу игроку три витаминины выдать, чему тот обрадовался несказанно, потому как видел - стрельцам и немцам порезанным и прострелянным давал Паштет по одной таблеточке - а камараду - аж три!

И черствый душой прохвост отплатил добром - собрал с помощью "Два слова" странные квадратные шапки пришлых и оказалось, что не зря - на каждой был небольшой, но тяжеленький значок - как оказалось - из золота. Вроде и пустячок - а сверточек увесистый получился. Вообще шапки были странными - из отличного сукна, с приделанным сверху белым тонким и дорогим явно полотном, но саму структуру этих шапок Паша понять не мог до того момента, пока посмеивавшийся Хассе не показал наглядно, просунув руку в эту шапку, что оказалась очень похожей при этом на великоватый рукав.

- Эти сукины сыны, гори они в аду - ени чери. Руки султана. Каждого направляет невидимая султанская длань. Так что это не шапка, это и есть рукав. Потому и сшиты из такого доброго материала - пояснил он.

- Так это были турки? - доперло наконец до Паштета.

- Не совсем - поморщился брезгливо старший канонир.

- То есть значит - не турки? - туповато спросил Паштет. Спросил просто для того, чтобы не свалиться и не уснуть каменным непробудным сном. Выпитая вода, страшное напряжение последних дней, драка такая, в какой никогда раньше участвовать не приходилось - вымотали попаданца практически до донышка. И если не отвлекать себя на разговор - то просто - напросто выключится организм, словно вскипевший электрический чайник.

- Не совсем турки. Точнее не турки совсем. Их для салтана отбирают из семей всякой сволочи румейской и валашской и хорватской и черт их знает из кого, да простит меня святая Варвара. Совсем маленькими детьми. И воспитывают воинами салтанской гвардии. С младых ногтей. Потому по крови и породе - они не турки. Даже по одежде сам видишь - отличаются, мордами тоже - бороды бреют опять же. Но по силе удара и огневой мощи - они в турецком войске - лучшие. А уж их пятерки для штурма - совсем гадость для любого христианина - уверенно, с видом знатока пояснил старший канонир. Усмехнулся, велел вертевшемуся рядом Нежило стоять спокойно и хапнул здоровенной пятерней маленького слугу за стриженую макушку. Властно повертел мальчишеской головой.

- Вот так великий салтан управляет каждым своим слугой из ени чери!

И действительно, на минутку показалось Паштету, что продетая в ставшую рукавом шапку рука тянется издалека. Потом наваждение схлынуло, оставив только неприятный холодок.

- И откуда ты столько знаешь? - удивился попаданец.

- Глаза и уши держу открытыми, а турки сейчас везде лезут. Знакомых моих много с ними встречалось - и по купеческим делам и в войне. А больше знаешь - проще жить.

- Знание - сила! - подтвердил и "Два слова"

С этим спорить было трудно. Дальше Хассе, явно гордясь своими энциклопедическими знаниями стал распространяться о том, что так-то у турок все как у нормальных людей, воин имеет земельный надел и землепашцев с которого и сам кормится и вооружение себе справляет, это не только в культурной Европе принято, но и у этих диких московитов так же. Но с такими ополченцами возни много, да и воюют они своевольно, дисциплины не знают, и каждый сам по себе. А чем знатнее и родовитее - тем все сложнее. Рыхлая выходит армия, управлять трудно, да и умения мало, зато самомнения много и каждый сам по себе. И каждый магнат в свою сторону одеяло тянет.

В итоге как поросенок такая армия - визгу много, а шерсти мало. Потому и выкручиваются правители, кто как может. В Европе - наемников используя, умелых и свирепых, салтаны вон личное войско из ени чери имеют, а тут царь Йохан тоже стрельцов набрал и кромешников своих скликал. И да - они воюют неплохо, гораздо хуже, чем немецкие наемники, но в сравнении с поместным ополчением - весьма недурно - великодушно признал старший канонир.

Пауль слушал с виду внимательно, но понимал с пятое на десятое, кивал согласно и старался не уснуть. Странно, стоило попить водички и уже и жара не так мучила и солнце не калило яростно. Даже как-то и вонь слабее и мух меньше.

Грохот боя укатился уже за предел слышимости. Те, кто остался за щитами, подготовились вроде как к новому бою, но через силу - и чего скрывать - уже спустя рукава. Враг разгромлен, войско московитского царя Йохана опрокинуло тартар, можно чуточку расслабиться после лютой напряги и придти в себя.

Подошедший к орудийному расчету московит в темно-сером наряде заговорил на вполне приличном немецком. Хассе хмуро вытаращился на гостя, следом и "Два слова" угрюмо пробурчал что-то нелицеприятное.

Гость был хорошо одет и обут, с красивой саблей на боку, за шитым золотом кушаком засунут украшенный серебром и цветными камушками кинжал. Сам тоже впечатляет статью и видом, но при том странное ощущение - и Пауль сам бы не сказал, что озадачило и насторожило его. Вот напоминал визитер не то коммивояжера с моющим пылесосом, не то свидетеля Иеговы. Во всяком случае даже сто рублей Паштет ему бы не одолжил. Что-то не то было с гостем. И вроде глаза не бегают и морда вполне мужественная, но - неприятно, что он рядом даже стоит. Определенное подспудное чувство, что собирается впарить какую-то дрянь задорого. И чуточку брезгливо.

- Нет, Штаден, нам не нужен командир над орудием. И расчет у нас достаточный. Вернется начальство - с ним и толкуй. Нет, меня это не интересует, и да, не надо рассказывать нам про свои подвиги, мы о них слышали - отбрехивался от подошедшего Хассе. Впрочем, довольно вежливо, без грубостей. Но притом - непреклонно. Гость был настырен, но тут его коса нашла даже не на камень, а на стенку из тесаного гранита. В итоге этот непонятный чужак плюнул в досаде и ушел дальше, аккуратно перешагивая через валяющиеся в омерзительном безобразии трупы.

- Кто это? - полюбопытствовал Пауль из Шпицбергена.

- Ты же слышал! Генрих Штаден, кто же еще.

Надо было полагать, что сам старший канонир абсолютно уверен в том, что это имя и фамилия настолько хорошо всем известны, что и добавлять ничего не надо. Паштет пожал плечами. Вообще-то лишний здоровый и умелый вояка в пушкарях не помешал бы. Хотя с чего-то Паулю не очень бы хотелось заполучить такого камарада. И сам бы не сказал - с чего такое ощущение.

- Не слыхал! - усмехнулся Шелленберг.

- Да, не слыхал - согласился с ним Паша, чем сильно снизил иронический настрой компаньонов. Они переглянулись, явно вложив в это действо извечное "Эта молодежь ни черта не знает!", хотя и были нисколько не старше Паштета, разве что от лихой жизни солдатской выглядели сильно потасканными и потертыми, отчего внешне в отцы годились, особенно тощий и морщинистый "Два слова". А налитой и хорошо кушавший попаданец - как раз ровно наоборот выглядел моложе своих лет.

- Фанфарон и трус - коротко охарактеризовал ушедшего не солоно хлебавши гостя молчун.

- Да, именно так - подтвердил и Хассе. Потом покачал укоризненно головой и продолжил, что разумеется, храброму воину, нужно уметь рассказывать про свои героические подвиги, иначе наниматель может не понять, какое сокровище будет служить в рядах его войска. Паштет кивнул, что-что, а то, что "Реклама - двигатель торговли" он помнил отлично. Канонир удовлетворился этим согласием и продолжил говорить о том, что бывает, конечно, что и в запале и поэтическом воодушевлении храбрый воин может капельку преувеличить свои заслуги. В конце концов именно так и рождались старинные баллады и легенды о великих героях. Но меру все же надо знать, особенно когда заливаешь это в уши своим же камарадам, которые знают тебя как облупленного. И одно - когда идет застольная болтовня, подогретая вином и водкой, а другое - когда все выдается на полном серьезе. Такое портило репутацию даже и заслуженным людям, признанным всеми героям.

С этим Паштет совершенно не стал спорить, потому как с детства запомнил свое удивление, когда узнал, что брехливый барон Мюнхаузен, выставленный в сборнике его баек сущим треплом, на деле был суровым и заслуженным воином, ротмистром созданного в Санкт-Петербурге императорского кирасирского полка, отличившимся не раз в русско-турецкой войне и трепотня про полеты на ядре и скачках на половине лошади - были как раз о тех событиях, когда нанятый царицей немец был в боях. Боевые награды и отличная репутация сильно не совпадали с шутовским образом фантазера.

Да и в быту смехотворный балабол был отнюдь не таков, как его опозорили в книжке. Очень удивило побывавшего в Боденвердерском музее Мюнхаузена попаданца, что если засидевшегося гостя барону не удавалось спровадить вежливо, то он нажимал на специальный рычажок в гостевом кресле, отчего из сидения в седалище непонятливого тут же впивался здоровенный гвоздь. И, как правило, этот тонкий намек невежды понимали отлично и откланивались тут же. Как-то это не соответствовало создавшемуся позже образу несерьезного болтуна и фигляра. Обсуждать это с камарадами не имело смысла, потому как Иероним фон Мюнхаузен сейчас еще и не родился даже, но мысль понятна, и посыл яснее ясного, привычны немцы привирать про свои подвиги, это для них совершенно нормально, вон откуда ноги растут у той мемуарной лжи, что бурно расцвела после разгрома Третьего рейха.

Так вот этот Штаден позорил звание достойного немца неудержимой и чудовищной брехней. В ней не было никаких оснований и при том она не носила характера бескорыстного (в отличие от мюнхаузеновской, как для себя понял Паштет). Корыстен был Штаден до безобразия и за это его не терпели камарады. Взял его было на службу Йохан в свои кромешные войска, но и там чертов выскочка все завалил. Позорит он имя немецкого воина, а это наносит убыток всем. И то сказать - последним "подвигом" чертового, прости за грубое слова святой Рох, трепача было то, что поставили якобы его охранять брод. И командовал он двумя сотнями московитов. Застава оказалась на пути орды и все погибли, кроме Штадена, которого якобы в пылу боя сбросили в реку и течение унесло его, спася от верной гибели. Судя по брезгливому выражению загорелого лица старшего канонира он ни на грош в эту историю не поверил.

- Сам сравни - ткнул пальцем и молчун - себе в грудь, в канонира, в Паштета - и потом в сторону ушедшего гостя. Тут и говорить было нечего - грязные, драные, закопченные и извозюканные в засохшей кровище очень сильно отличались от немного запыленного, но идеально чистенького хвастуна. Ясно совершенно, что в рубке он участия не принимал, отсидевшись где-то в тылу, в обозе.

- Удрал, подлец? - уточнил Паша.

- А как ты сам-то считаешь? Все легли, а его река унесла, словно щепку или...

- Говна кусок - подсказал Шелленберг.

- Вот-вот! Именно этот продукт! Зато скандалы при выплате жалования или тем более - дележе добычи - гарантированы и обязательны с его персоной. Ну его в пекло, такой сатанинский подарочек.

Тут влез в разговор Нежило, до того старательно мявшийся неподалеку, а сейчас улучивший момент в паузе разговора. Вид у слуги был озадаченный.

- Хозйин, я твою шапку железную нашел, целая, хоть и помятая, а самопала твоего диковинного нигде нет!

Легкомысленный Паша махнул при этих словах рукой, все равно капсюлей уже не осталось, да и в ходе драки поломалась ружбайка немилосердно, так бы сказал, что и стволы погнул, колотя по туркам (или как их там?) А заслуженный шлем принял в руки с удовольствием, понял уже заслуги этого неуклюжего с виду изделия.

Блестящие царапины, несколько длинных разрубов глубиной аж в полмиллиметра и продолговатая вдавлина - явно от пули - наглядно говорили, что десяток раз - самое малое - голову попаданца спасло это тусклое железо от весьма неприятного знакомства с разным острым и быстрым. Камарады неодобрительно перглянулись - и канонир выразительно моргнул молчуну. тот встал было - как бы невзначай, но очень похоже - именно пройтись по полю боя и все же найти диковинную аркебузу лекаря.

Но это действо прервало появление капитана Геринга, чертом влетевшего за линию щитов. Конь под гауптманом был явно свежий, седло непривычное глазу, попона цветастая по-варварски. Трофейный коник явно, бодрый. В отличие от зеленолицего "Стальной Жопы". Теперь у хап-атамана не только башка была перевязана, так и рука замотана цветной шалью с пробившимися бурыми пятнами.

- Живо собирайтесь! Все, кто может скакать на коне! - рявкнул капитан.

И прозвучало это так тревожно, что поневоле канониры вскочили на ноги.

- Войско царя не добило тартар? - спросил за всех Хассе.

- Какое к чертовой матери и его бабушке царское войско? Его тут и близко нет! - зло ответил гауптман, снизив силу звука.

- Но ведь на тартар напали с тыла! - немножко растерянно спросил старший канонир.

- Воевода московитов огневым боем отгонял три дня тартар от оврагов на краю этого вагенбурга. Вчера конница, что могла еще ездить - ушла по оврагам между тартарами и ногайцами в тыл к ним. И сегодня ударила по ханской ставке со спины. Каждый нужен, хан ушел, сможет собрать бегущих - нам конец! Понятно?

- Да, господин капитан. Очень понятно - не без тревоги в голосе сказал Хассе.

Паштет не совсем понял, с чего это оба компаньона так враз посерьезнели. Бегут же татары, а уж что такое разгром бегущего войска - он отлично знал. Был период в его бурной жизни, когда приходилось дежурить по ночам, а спать было нельзя никак. Зато можно было рубиться в разные компьютерные игрушки, правда на стареньком слабом компе, что скрашивал его дежурства, могли идти только весьма древние игры, не насиловавшие железо лихими требованиями из-за современного навороченного графония.

Зато игрушки старые были более разумными, чем многочисленные современные, берущие только картинкой, но безмозглые по сути, почерпнуть оттуда что для ума было невозможно.

Вот в древней стратегушке с тактикой "Рим. Тотальная война" четко было показано то самое - в бою нет таких лютых потерь, как при бегстве разгромленного войска, которое победители режут как волки - овец. Конец сражения - самая страшная бойня. Уж что-что, а в электронном виде много чего Пауль фон Шпицберген видел. Одних крупных сражений - за несколько сотен. Так что уж совсем неграмотным в резне он и тут не был. И сам частенько в той игре использовал этот прием - внезапный удар по вражескому военачальнику лихим кавалерийским рейдом или толковой засадой - а после гибели начальства чужое войско переставало быть скованным в единое целое, рассыпалось на отдельные отряды и главное было заставить бежать пару - тройку вражьих отрядов, дальше вся армада рассыпалась как карточный домик и можно было безнаказанно резать в панике убегающих врагов, ликвидируя напрочь до того мощное войско. Если побежали - то уже как лавина снежная - не остановишь!

Но старший канонир явно настроен был иначе, благодушием от него и не пахло, наоборот - собрался весь. Словно как перед новой атакой.

- Да что такое-то? Они уже бегут! - сказал Паштет.

- При всем том. что мы их выпотрошили и повыпускали на этом поле кишки - их все еще втрое больше. Если дать им передышку - опомнятся и навалятся опять. Сил у них полно пока. Удар был по ханской ставке, потому войско без головы. Но этот хан - воин и он не трус. Отбежит и придет в себя. И все остальные тоже. И нам придется очень солоно, мы обессилили и нам тоже повыбили многих. - вразумил Хассе.

- Гнать и бить! - буркнул Шелленберг. Он тоже споро собирался.

С поля прискакали на трофеях, выгодно отличавшихся от очумевших своих лошадок, несколько стрельцов, немцев и сотник. И так же поспешно собирались остатки войск для погони, из лагеря выжимали все, что можно. "Ну, Васенька, ну еще капельку!" - вспомнилось Паше. Загребли и обозников и слуг и даже часть раненых. Лихорадочно суетились, даже странно...

По просьбе сотника стрелецкого трех канониров передали соседям. Зачем - то Паштету было неведомо, но приятели его восприняли такой ход совершенно спокойно и даже с чуточкой радости. И Геринг тоже дал "добро" не слишком раздумывая. С лицом, правда не совладал, плохой он был бы игрок в покер. И вроде как и опаска на его морщинистой морде отразилась и затаенная радость - словно сделал крупную ставку.

Паштетов коник сильно ослабел и аж просел, когда тем более крупнотелый попаданец взгромоздил на его спину и седло и самого себя. Показалось Паулю, что если и побежала животинка, то так, что ноги сзади волочились.

- Погоняй! Надо спешить! А если сдохнет - черт с ним - там татарский табун! - порыкивал сбоку двужильный Хассе. Но Паштету никак не удавалось себя мобилизовать, эти чертовы жители прошлого были куда выносливее.

Проскочили густо заваленное трупами поле и даже отупелого попаданца тряхануло эмоциями - он раньше не видал такой яркой картинки успешной работы черным оружием, а то, что попадалось в инете - было без мух и запахов.

Картечь сильно рвала тела человеческие, но на удалении - там, где весело прыгали шарики ядер - целых тел не было - рваные куски мяса с грязными раздерганными тряпками из которых торчали странно целые руки - ноги, придававшие абстрактной, в общем картине, рваного мясного хлама крайне неприятную конкретную определенность.

Комендантская служба у московитов была налажена неплохо и хоть по - прежнему Паша понимал предков с пятого на десятое, а то, что прокричал вымахавший к ним стрелец в красном кафтане - в общем понял. Приняли сильно вправо и скоро уже выскочили к сбатованному табуну татарских лошадок, где суетилось два десятка странно малорослых татар. Пяток из них вскочили на уже распутанных лошадок - без седел - и колотя их в бока босыми грязными пятками пустились наутек во всю мочь. Оставшиеся сбились в кучу, ощетинились какими-то дубинами и кривоватыми копьями с разномастными грязно- серыми лезвиями.

Стоять им пришлось недолго - ровно столько, сколько понадобилось десятку стрельцов и трем немцам слезть с коней, вставить подожженые фитили в свои аркебузы и самопалы и дать нестройный залп в кучку татар. Мушкеты и пищали, как длинные, тяжелые и потому неудобные в погоне не брали с собой. Легкая стрелковка в руках. Промазать было трудно. Те, кто из врагов уцелел под градом пуль попытались атаковать, но их, бегущих, хромающих и плачущих, походя - словно гриб сшибая пинком сапога, снесли стоявшие наготове конные стрельцы. Даже и махать топорами и саблями пришлось недолго - вояки тут из этих пастухов были совсем никакие, положили всех мигом, глазом не успел моргнуть.

Паштет уже ничему не удивлялся. В том числе и тому, что привычный хрестоматийный образ пехоты стрелецкой развалился уже давно. Какая к черту пехота, если у каждого стрельца самое малое по паре своих лошадей и передвигаются они в конном строю все время. Воюют пешими, да и то не всегда. Чистые драгуны. Да и немцы туда же - все конные, хрена тут найдешь дураков, что пешедралом топочут.

Уже когда переставил свое седло на татарскую лошадку - сообразил, почему татары были такими низкорослыми - когда сел на новое приобретение и проезжал мимо порубленных. Мальчишки. Лет 10 - 12. А вон тот, кого свирепый удар лезвием развалил от плеча до пояса - так и еще мельче. Хотя жрут они тут не так, как в будущем, может и постарше, не выросли на скудном рационе. Нет тут диетологов, педиатров, витаминов и прививок. Акселерации тоже нет. Мясной, обильной белками пищи. И долго еще не будет.

Что-то ворохнулось в душе у цивилизованного человека Павла. Не, так-то он не был идиотом и к дурацкой толерантности относился более, чем презрительно, но все же вколоченные с детстве основы гуманизма слабо ворохались в подсознании. Опять же вколочено, что детей нельзя убивать, да и физиономии у мертвых татарчат были очень уж невзрослые. А тут их вырезали безо всяких яких. Не делая никаких поблажек. Да они - по всему видать - сильно бы удивились, если бы к ним проявили толерантность и гуманизм. Тут такое не в чести. Хотя чего говорить - вон сзади "собакой на заборе" скачет конный Нежило. И тоже никакой ювенальной юстиции и на дух не было, когда его семью эти самые людоловы в рабство забрали.

Так что та же монета заплачена. Тем более, что как человеку из будущему, Паштету только тут стало приходить понимание - что такое "рабство". От частого употребления всуе это слово потеряло свою жуткую реальную основу. Никто толком не понимал из всех этих блогеров и борцунов с системой, что такое - быть в рабстве, они легко обвиняли своих оппонентов в этом, понятия не имея, что на самом деле - быть рабом. Да и церковные деятели с их "божьими рабами" тоже добавили свою лепту в затирание страшного первоначального смысла.

Раб - не человек. У него нет ничего своего, вообще. В том числе и воли и мыслей. Это двуногий автономный инструмент, даже не скот. К скоту отношении более человечное. Воин к своему коню относится с теплыми чувствами, крестьянин почитает свою корову - кормилицу. А раб - это как ходячая лопата или сидячяя приспособа к веслу.

Кто будет питать чувства к лопате или веслу? Да никто. А каково этому самому ходячему веслу - да всем плевать.

И то, сколько сотен тысяч славян угнали в рабство эти самые крымчаки, в свое время потрясло Пашу. До того как-то в памяти осталось только рабовладельческие цивилизации Древнего мира, Греции и Рима, да масса негров, которыми заменяли в Америке вырезанных под корень аборигенов. Ну и стараниями кучи либералов, конечно еще приплетался пару десятилетий рабский стиль жизни в "сраной Рашке"тм. Как царской с ее пресловутым крепостничеством, так и советской и современной, разумеется.

Когда совсем недавно дошло - что сам может стать рабом, то есть не человеком, а чужой вещью - прошибло холодом. Отсюда, из этого времени, шелуха словоблудства видна была отчетливо. Какие к черту общечеловеческие права? Нет таких в принципе. Есть военная сила государства, которая может обеспечить эти права, да и то, только те, что это государство соизволит дать. Нет государства - нет и прав в принципе и любой, кто в этот момент сильнее - банально может отрезать тебе башку, просто захотев показать свою волю или для забавы. Что отчетливо было видно на всех территориях, где государства рушились.

Ютуб это наглядно периодически показывал во всем безобразии, а цивилизация, дабы у нервной публики, перекормленной толерантностью и правами не возникло неприятных вопросов, спихивало неудобные наглядные последствия "демократических цветных революций" во всякие маргинальные "уголки подонков", прямо говоря, что кто это смотрит - тот мерзавец, маньяк и негодяй и уж к мнению таких ублюдков прислушиваться некомильфо никак. И потому вопрос - как обстоит дело с обеспечением "общечеловеческих прав" вот конкретно у этого человечка на видео, которому на камеру как барану режут глотку, или жарят живьем - даже не стоит и поднимать, он неправильный изначально. А лучше обсуждать обеспечение прав трансгендеров. Вот это - хорошо и подходит для нерабов.

При том опять же виделось это самое государство отсюда отнюдь не как в интернетных баталиях.

Не что-то типа волшебного джинна, который обязан мигом выполнять любую прихоть любого самого тупого и бесполезного члена сообщества, не схематичная структура подавления одними классами других классов, а скорее - как муравейник, где только и можно выжить отдельному муравьишке. Да и сколотили это самое свое государство отдельные муравьишки именно для того, чтобы и банально выжить и защититься от злобных соседей и да - для того, чтобы совместно обеспечить себе эти самые права и с ними - комфортность жития. Платя за них своему государству - обязанностями.

Только государство могло выставить управляемую армию, чувствительно давая по сусалам разным негуманным хотелкам жадных соседей. А уж что за сложная и продуманная штука - организованная армия - Паштет знал. Даже вот эта, средневековая, в которой верх технической мысли - не космические спутники и армады танков с бомбардировщиками, а простые металлические трубы примитивных пушек и пищалей. Со всем снабжением, с разнобоицей боеприпасов к разнокалиберным самопалам, с гуляй-городом, с массой жратвы и фуража, с обозами и табунами... Со всей многотысячной массой живых существ, которых каждый день надо поить и кормить.

В седле Паштета ощутимо качало. Мелькнула мысль - эх, глядеть бы на все это отдохнувшим! Картина разгрома татарской армии была потрясающей и неописуемой! Брошенное имущество, поля, заставленные шатрами, стада в тысячи голов, брошенное оружие и трупы лошадей и людей создавали громадную панораму гибели колоссального воинства. К сожалению, Паштет был вымотан до донца. Да и не доводилось ему раньше так скакать, меняя одного коня на другого. Лечь бы. Пожрать и поспать. А потом - воевать, но сначала поспать. И пожрать. И попить.

Но начальство, лаявшее цепными псами, погоняло и погоняло. То, что хан странно не предпринимает попыток остановить и собрать из бегущего стада - мощный ударный кулак - было непонятно совершенно. Потому как не был Девлет ни трусом, ни слабаком.

Тем не менее - татарское войско бежало сломя голову. А московитское - выкладываясь до донышка в рывке гнало и рубило невезучих, не размениваясь на пустяки, на сбор трофеев, занятое одним - выбить ядро напавших.

Понятное дело, что хуже всех пришлось тем, кто был на худых коняшках, кто не успевал унести ноги. У богатых еще был шанс. У бедных - нет.

Не было пощады в этой гонке. Проигрыш был быстрый и наглядный для каждого. А Паштету главное было - не свалиться с коня, он уже и соображал с трудом. Три коня заводных, скакавших за плачущим Нежило, да хозяин из Шпицбергена, которому было тоже впору рыдать коровьим голосом. И у остальных - заводных коней по трое - четверо.

Старая козацкая шуточка насчет того, что не лыцарь тот, кто голым седалищем ежа раздавить не может, сейчас - как и многие забытые в будущем вещи, заблистала свежими гранями. И Паша и слуга его недоглядели - и в первый же день набили себе кровавых мозолей на задницах и ногах, там где намяли стремянные ремни. Седла татарские удобные, но непривычные, да еще непрерывная скачка часами, сутками - и вот пожалуйте. Хоть вой.

И ведь обучался конной езде, и на галопе гонял смирного Марка и рысью тот бегал, казалось, что опытный копытник стал. Ан такой нагрузки и помыслить не мог. Компаньоны, словно безжалостные всадники Апокалипсиса скакали рядом и потешались над неженкой. Надо полагать, у них задницы были покрыты роговым слоем, как пятка старого бродяги.

Впрочем, делали это они не издевательски, а - по-товарищески. Понимали, что лекарь - не воин, в полном смысле этого слова. К тому же и удивлял их странный товарищ своими привычками. Откуда им было знать, что очень неудачно вспомнились Паштету рассказики старого лекаря. После того, как вырвались из безводного гуляй-города и от души напились - понятно, что организм радостно воспринял воду и мигом ее переработал, как положено, выводя всякую дрянь из уставшего организма. И если до того - по словам романтичного Хассе - ссали струйкой сухого песка и пыли, то теперь мочевой пузырь у Паши раздулся до неприличия, а отставать от отряда было категорически запрещено. Московиты скакали, как заведенные, останавливаясь только для того, чтобы мигом переменить коней. И вот сейчас уже слезы из глаз, как охота слить - а не остановиться. Между тем, запомнил Паша про пациента, которого доставили в дежурство старого лекаря. Отправилась мужская компания на рыбалку, естественно приняли от души алкоголия, отправились на резиновой лодочке, погодка стояла осенняя, прохладная. Ну и захотелось одному из компании облегчиться. Но на свою беду был мужчина уже в возрасте, да еще - профессиональный шофер. Тут Паша не понял намека и доктор кратенько проинформировал, что профессиональные заболевания как были, так и существуют, только теперь они менее выраженные, чем "грудь сапожника", как называли вдлавлину посредине грудной клетки от постоянно прижатой для неподвижности колодки, или сумасшествие шляпников и маляров - от паров ртути, или свинцовое отравление у художников и ткачей - белила раньше были смертельно опасны. Да и однотипнее стали профессиональные хвори. Сидячая работа печать накладывает.

Так что у многих - геморрой, и нарушение осанки со всем сопутствующим. А у профи водителей как правило еще и хронические простатит с гастритом. Вот, соответственно и у пациента был простатит. И как положено при такой хрони - нарушение мочеиспускания. Потому залихватски, как более молодые компаньоны, ссать брандспойнтной струей с борта в воду он не мог. Вялая же струйка попадала на резину борта, чем был очень недоволен хозяин навороченной лодки. Пришлось терпеть пока лов не закончили и не приплыли на островок. А там оказалось, что дырочка закрылась, кап-кап - и все! И тут пациент испугался. Потому как чуял - сейчас что-то внутри лопнет. Остальные сначала взялись потешаться, но очень скоро и сами испугались. В берег они лодкой попали, а вот машины вести оказалось некому. Нет, товарищи вызывались наплевать на все - и спасать, но как самый протрезвевший видел водитель, что недалеко уедут. И побежал бедолага по лесу до шоссе. С шоссе уже скорую вызвал, но еще пришлось подождать.

Медики засадили катетер и слили два с половиной литра уже бурой мочи, чем просто жизнь спасли - снова себя живым человеком почуял. В больницу клиент отказался ехать, попросил добросить до вокзала, что и сделали. Все бы хорошо, но последняя электричка ушла десять минут назад. Пошел человек устраиваться в гостиницу. А городок - в погранзоне. И без внутреннего российского пачпорта не пущают, а у него только загранпаспорт - чтоб погранцы не цеплялись и был план еще и к финнам заскочить после рыбалки. Кое-как за серьезные деньги устроился в хостеле. Но поспать не вышло - опять кап-кап и та же радость с переполнением мочевого пузыря под гланды.

Вызвал опять скорую помощь. Приехали те же - уже знакомые. На этот раз уже попал в больницу, из которой улепетнул утром, с прикрепленной к бедру емкостью и катетром в нужное место. И рассказал это доктор с тем, чтоб Паштет себя и в этом берег - нельзя долго такие вещи терпеть, пережмет набухшими органами нежную тонкую трубочку мочеточника - и вот вам фейерверк из глаз! Даже без сопутствующей провокации в виде простатита, алкоголя, вызывающего прилив крови в малый таз и охлаждения, заставляющего почки работать гораздо интенсивнее. А с ними - гарантированно.

Теперь до ярких звезд, сыплющихся из глаз, было уже близенько, а чертовы московиты гнали и гнали. Выкосили походя несколько попавшихся группок каких-то затрапезных охламонов-нищебродов, хотя и конных, но явно из голытьбы. И не останавливаясь - дальше.

- Лей с коня! - серьезно посоветовал "Два слова".

- Как? - не понял Паштет.

- Вот так - и чертов наемник встал на стременах и заструячил, вбок повернувшись.

Брызгало в разные стороны, много попало на сапог и лошадь, что чинному Павлу не понравилось вовсе. Да и не был он уверен, что удержится. Этак и навернуться - раз плюнуть. Это немец чертов на коне - как в уютном кресле.

- Вонять потом будет! - крикнул он соседу.

Тот только желтые зубы оскалил в ехидной улыбке. Ну да, после нескольких дней боев видок у всех был тот еще. И запах - тоже. Нет, конечно, не так, как в российском кинематографе, том же "Викинге" где герои все в дерьме, но кровища, пот, копоть... Особенно - кровища. Как - никак в человеке литров пять этой жидкости, и когда тушку кромсают люто - считай всю ее сердце и выпуливает в окружающую местность. А потом ходить скользко.

Спасли Пашу татары. Наскочили на здоровенный уходивший обоз, там уже кто-то рубился, помогли своим, наказав не желавших расстаться со своим добром пришельцев. Бой был жаркий, но короткий. Те, кто первыми нарвались на вереницу груженых телег с охраной, бегло глянули что где - и отправив пару десятков с приглянувшимся, сами кинулись дальше.

Паша успел разок пальнуть, а потом уже и не в кого было - ловили и резали чужаков перемешавшись. И он этим воспользовался, удивившись - насколько мир заиграл красками после простого дела - всего-то слез с седла и облегчился. Глянул орлом, плечи расправил.

Его компаньоны тоже не занимались суетным делом резни. Зажурчали рядом, но аккуратно, видно было, что готовы в любой момент обороняться. И Нежило стоял рядом, сгибаясь от груза трех аркебуз. И фитильки у сметливого пацана дымились, пока стволы глядели в небо. Мимолетно Паштет умилился, больно уж напомнило и армию и полигон с техникой безопасности. На сердце даже потеплело. Но кончилось блаженство быстро - взгляд упал на распластанных почти там же, куда мочился - убитых татар. Странно удивило, что какие-то карикатурные у обоих лица - зубы редкие и странно торчат вперед.

Окликнул всеведущего Хассе. Тот пожал плечами выразительно, но молча. Типа чего ты от диких дикарей ожидал? Потом неожиданно на вполне приличном русском осведомился об этом у бывших за его спиной конных стрельцов - ишь, а их оказывается дополнительно охраняли! Не заметил даже.

Старший из троих бодигардов уверенно ответил, что это признак хорошего воина. Тут даже Шелленберг поднял недоуменно брови. Московиты переглянулись с видом всезнающих авгуров. Потом их старший не спеша и с легким превосходством наглядно показал - чтобы стрелять с коня из лука на полном скаку надо узду в зубах держать. Понятно, что конь пытается башкой вертеть, спотыкается и сама узда жесткая. Потому вот так у матерых лучников зубы и выпирают вперед, а у невезучих и вылетают. Тут повезло - колчаны у татаровей пустые. Фома неверующий, по фамилии Шелленберг не удержался - сапогом перевернул обоих мертвяков. И точно - в колчанах ни одной стрелы. А одежка диковинная неплоха, только в кровище свежей измазана и порублена.

Переглянулись и немцы. Икнулся тартарам тот погром в пороховом обозе, сгорел запас стрел.

И опять на конь, бросив вереницу телег. Гнать! Гнать!