Паштет

Глава двадцатая. Гвозди и порох

Утром с дальнего поля, через брод, сверкая снопами брызг, проскакали галопом два десятка всадников, стремительно и пугающе. Паштет встревожился, но все окружающие держались спокойно. Прибывших пропустили в гуляй-город сразу, ясно стало — свои. А потом запели рожки и дудки, вроде как весело и задорно, но лагерь охватила деловая суета и вскоре все стояли наготове. Встали рядом со своей пушкой и Паштет с камарадами. У соседней наготове оказался Хассе, с другой стороны — потасканный игрок в кости.

— Тартары идут — коротко пояснил Паштету серьезный канонир.

Паша засуетился, кинулся зажигать фитиль об раздутые угольки в жестяной корзинке, но канонир остановил его:

— Время есть, а так зря фитили спалишь. Как увидим — будет команда. А пока ждем! Фитиль дорогущий, у нас их немного. Все по команде делать. Запомни, где что лежит — и жди!

Крымчаки появились значительно поззже — к полудню, когда солнце жарило вовсю и Паша только присвистнул — орда пестрая шла от края до края, насколько глаз хватало. Неотличимые фигурки сливались одной пестрой полосой, поднятая пыль висела над воинством — солнечные блики на оружии и доспехах говорили точно о том, что это — войска. Орда! Вот сейчас, увидя массу коней и всадников, Паша содрогнулся и понял ужас, заключенный в этом слове. Орда!

Попаданец вздохнул. Он сам, пушка, мушкет и двустволка смотрелись жалко перед такой массой вооруженных людей. Сейчас попрут валом — хрен остановишь.

От этой массы отделялись всадники — поодиночке и кучками, носились по тому берегу, некоторые горячие головы доскакивали ближе, некоторые пускали стрелы, одна такая — тонкая, легкая и на вид совершенно не опасная стукнула в землю за спинами канониров. Хассе обернулся сердито, но когда Паша решительно взял в руки мушкет — отрицательно помотал головой:

— Далеко еще. Бить надо наверняка, когда точно знаешь, что попадешь. А так — пустой перевод пороха и пуль, а они дорогущие, заразы. Жди. Пойдут — увидим.

Тем не менее пришлые все никак не шли на штурм. Дразнили отдельными смельчаками, суетились на том берегу, какое-то начальство прибыло на берег — блестя золотом и яркими одеждами. Сразу выделились на фоне остальной толпы, да и несколько волосатых бунчуков внятно показали — командиры это. Кто — то из русских пушкарей не утерпел, рявкнула пушка, вода в реке плесканула там, куда шмякнулось ядро — но недолет был слишком велик.

Как Паше показалось — немцы стали какими-то замедленными, словно у них напряжение в сети упало или подморозило их. Вот Нежило — тот суетился, тыкаясь туда — сюда, пока не получил от Паши подзатыльник. Наконец поступил приказ — зарядить оружие! Так же неторопливо двигаясь, канониры зарядили все шесть орудий, потом — не спеша — мушкеты. При том фитили так и не зажгли. А вот угольки в жестяных корзинках пришлось обновлять — старые прогорели.

Пашу одернул тихо Хассе, сказав негромко:

— Не суетись! Побереги силы, пригодятся. Тут скоро не кончится, если не сомнут сразу — драка будет длинной. А ты выдохнешься и будет у тебя в жилах не молодое вино, а противный уксус! И тебя зарежут, как поросенка.

Попаданец был искренне против того, чтобы его резали. По ряду причин такой расклад ему не понравился категорически.

— Да когда же они начнут? — нелогично спросил он.

— Пес их знает, варваров. Разведку они провели, начальство посмотрело. Подтянут обозы, если у них много пороха — закатят по нам из пушек, пробьют брешь, а потом уже попрут лавой. Не скоро еще. Мы еще каши успеем пару раз поесть — и похлопал волнующегося Пашу по плечу. А потом хмыкнул, когда подсунувшийся Нежило показал стрелу — сбегал, подобрал. Так себе стрела, неказистая, грязноватая какая-то. И железо наконечника какое-то ноздреватое, тусклое. Но острое, хищное, тонкое.

— Для кольчуги сделано. И уже была использована — кровища вон в пазах — со знанием вопроса пояснил Гриммельсбахер, ухитрявшийся одним глазом смотреть на брод, другим — за несколько шагов контролировать, что там у соседней пушки.

— Да, как раз под кольцо сделано. Слушай, Пауль, сходи к этой чертовой крысе и потребуй колет Шрёдингера. Лишний слой дубленой кожи на твой гамбезон будет очень к месту. Стрел сыпать будут много, а лучше несколько дырок в старом колете, чем в своих ребрах! — велел Хассе.

— А эти? — кивнул в сторону крымчаков Паштет.

— Успеешь. Они костры запалили — видишь дым? Войско большое, идет медленно, пока они накопят силы для удара — успеешь — уверенно заявил канонир и покрутил носом — показалось. что из-за реки пахнуло жереным мясом.

Тощий Гриммельсбахер подтвердил — конину там жарят — и много. Духовитый дым вон докуда дошел!

И Паша припустил к Маннергейму. На этот раз внезапно злополучный колет нашелся. Но когда Паша добежал до орудия, то передумал его напяливать на себя, больно уж покойный кнехт был грязнулей, да и не производила вблизи дубленая кожа впечатления лучшей защиты, чем надетый под ватник-гамбезон легкий бронежилет. Отдал Гриммельсбахеру и тот благодарно осклабился, напяливая доспех на свое худое тело.

Опять ждали.

Пообедали.

Ждали дальше.

Ждали.

Ждали.

Стало темнеть. Тартары поклубились, поклубились — и угомонились, явно стали готовиться к ночлегу. Тысячи огоньков — сколько глаз мог видеть — мерцали на том берегу. Костры палят, значит, атака утром будет, ночью на пушки не полезут, это не беззащитная деревня, обороняющиеся мазать не станут, уже наготове.

Напряжение в гуляй-городе спадало. Рассчитали караулы, часовые встали на посты, протяжно перекликаясь. Паштет отстоял положенное, вглядываясь в мерный блеск переливающейся под звездами воды. Потом уснул, когда сменили — и проснулся от легкого пинка в подошву сапога.

"Соседи" на том берегу поили коней. И уезжали! Они явно уезжали! И при них не было никакого обоза, да и мало их было! Почему-то у Паши появилось нехорошее предчувствие и защемило сердце. Глянул на мрачные физиономии компаньонов. Паршивое настроение только усилилось. А в лагере пошла суета. Как в горящем муравейнике.

Прибежал злой Геринг. Не говори, а лаял. И очень быстро стало ясно — ночью тартары оставили для глупых урысов приманку — несколько тысяч всадников, которые ночью палили костры, а орда, поделившись на две части — обтекла русскую армию, тартары — с одной стороны, ногаи — с другой, сбили слабые заслоны и сейчас неостановимо прет на Москву, которую не прикрывает никто, кроме гарнизона Кремля. Да и нечего там прикрывать — пепелище с костями.

В прошлый год московиты кинулись на перехват, успели даже чуть раньше тартар, но бой пошел на улицах, ясно дело начались пожары — в итоге все кончилось для всех плохо — москвичи потеряли десятки тысяч людей и все дома с добром, а тартары из-за пожарища не смогли пограбить толком — как пояснил попаданцу всезнайка Хассе. Русские спешно сворачивали лагерь. Решили идти вдогон.

Конник, весь в черном, на нетерпеливо вертящемся коне влетел к немцам, передал приказ. Пушкари с гвоздями — и три десятка пищальников — в догонную команду, остальным снимать пушки, идти с гуляй-городом и быстрым маршем!

Геринг пролаял порцию приказов и скоро уже Паша понукал своего коня, выжимая из него максимальную скорость. Пылища стояла на дороге, как занавесь. Шли в хвосте русского отряда, который уже ушел далеко вперед. Почему-то так же скоро перла пара десятков телег, причем пустых. Обернулся с холма — обоз московит… черт привык уже — да русский обоз уже тянулся следом.

— Не горячи коня! — приказал канонир.

— Так мы же в погоню идем, догнать надо?

— Все равно. Придется удирать — а у тебя конь выдохся. Ну, и зарубят ни за грош. Держись как телеги едут! И помни — там коняшкам легче, чем твоему. Спокойнее!

Остальные мушкатиры явно не понимали — какого черта едут. Но привычка выполнять приказы брала свое. Ехали молча, совсем отстав от кавалерии, ушедшей вперед на рысях. Потом камарады загомонили — углядели на дороге, что тут уже шла орда.

Проехали место, где валялось пара десятков совершенно голых окровавленных трупов. Не повезло кому-то, повстречались с лавиной. Паштета удивило, что ничего не осталось из вещей и оружия — все подчистую подобрали. Это как-то не походило на привычную картину поля боя в играх и фильмах, где валялись доспехи и вооружение, даже через год после боя, черепа в шлемах, кости рук, сжимающие рукоятки мечей, ребра в прорехах дырявых кольчуг, а тут гольем мертвяки — и все, только лошадиный навоз.

Жрать хотелось, долго уже перли. Достал сухарь, пожевал, запил из фляги. Дал хлебнуть камарадам. Потом вернули флягу уже почти пустой. Адреналин прогорел, накатила апатия. Но сосед это заметил — пихнул кулаком в плечо, дескать "Не спи, замерзнешь!". Встрепенулся, благо кто-то навстречу рысит.

Опять черный всадник, другой правда — борода лопатой — машет рукой, направление показывает — за холм надо идти.

И с холма открылось дикое зрелище — телеги, лошади, верблюды и черт знает что еще. Обоз ордынский! И в нем идет резня полным махом — видно, как сабли всверкивают, блики солнечные. И всадник орет — рукой машет дальше, дескать, не лезте, еще ехать округ надо! И там — где рубка — тоже орут.

А у Гриммельсбахера глазенки заблестели и руки, как самостоятельная живность из рукавов поползли, словно удлинняясь. Хоть крестись! Конь шарахнулся в сторону — под копытами тело ничком, бритая голова залита кровью вся, словно красным покрасили. удержал уздой, поторопил прутиком — остальные гурьбой неслись к какой-то цели. Поднажал следом, оглядываясь — вокруг было не безлюдно, носились всадники, кого-то догоняя и рубя на полном скаку, а сразу было и не понять кто — кого, честно признаться русские воины по шлемам и доспеху на крымчаков весьма походили. Тем более на непривычный Пашин взгляд да еще и издалека.

Догнал своих — сразу стало куда спокойнее, хоть и прохвосты редкие, но — спокойнее с ними. Повертел головой — кровищи нахлестано на утоптанной земле, тела валяются мешками тряпичными — и тут же главное понял — это артиллерийский парк! Телеги с поклажей, кони, волы — и орудия! Очень много! Резня тут была жесткая, совсем недавно кончилась — и видно было — пушкарей застали врасплох, но дрались они до последнего. Окровавленные мертвецы валялись на телегах, на земле, на лафетах пушек.

Только один в диковинной одежде, какую раньше Паштет не видал никогда, полз куда-то на руках, волоча ноги.

Гриммельсбахер тут же спрыгнул с коня и ловко зашиб раненого ударом сапога по бритой голове. Зашарил по телу, довольно цокнул языком, содрав с лежащего расшитый пояс и вытряхнув оттуда кожаный мешочек, глухо звякнувший.

Геринг, зло зарычав, хлестанул своей шпагой плашмя по спине мародера. Тот покорно принял удар, быстро сняв довольную улыбку со своей продувной рожи и спешно напялив не очень убедительную гримасу глубокого и полного раскаяния.

— Хассе, выбрать три пушки для нас — остальные — загвоздить! Мушкатерам — стрелять волов! Ты, ты и ты — бочонки с порохом в телеги, быстрее, чертовы дети! Быстрее, будьте вы неладны! Не грабить мертвяков, сначала — дело! Следующему проходимцу буду бить по башке и не плашмя! — ревел командир, вертясь на своем коне в тесноте обоза.

И тут же подскакала разгоряченная недавним боем группа московитов. Некоторое время стоял ор и брань — потом разобрались, что это тоже пушкари с охраной, из аръергада того отряда, что сейчас вцепился зубами в хвост идущей на москву татаро-турецкой армии, и хотят они всего — навсего — взорвать порох, чтоб у тартаров боезапасу не стало. Собственно та же задача стояла и перед бандой Геринга.

Тут до Паши дошло, что без орудий и пороха татары просто не смогут взять крепость, какой был Московский Кремль, значит и престол занять не выйдет. Не доглядели крымчаки, прохлопали свое тяжелое оружие! Сейчас-то Кремль — первоклассная цитадель, построенная по самым передовым технологиям и взять ее даже и с артиллерией очень непросто.

Захлопали выстрелы, медлительные здоровенные волы грузно валились на землю, но тут опять завопили те самые русские. Им страшно не понравилось, что в пороховом обозе пули летают и командир наемников, хоть и мешал ему гонор, вынужден был согласиться. Вроде даже чуточку и растерялся. но сообразительный "Два слова" негромко — только те, кто рядом был, услышали — подсказал:

— Поджилки резать!

И кивнувший ему Геринг, как бы вспомнив, громко велел делать именно это. А Паштету Хассе сунул в руки десяток длинных четырехугольных гводей — и показал наглядно, что делать — просто вбивать ударами молотка эти гвозди прямо в запальное отверстие. До шляпки, заподлицо! Сам канонир быстро запрыгал от пушки к пушке, выбирая то, что можно было увезти и взять на вооружение отряда. Ревели волы, неожиданно стряхнувшие с себя сонливую медлительность, но они были спутаны, потому немцы быстро и ловко резали им сухожилия, уворачиваясь от туш и рогов. Паштету было не до этой корриды, он бил грубо сделанным молотком. Неподалеку так же грохотали молотки его камарадов.

На секунду отвлекся, оглядывая все вокруг глазом горожанина 21 века, вздохнул:

— Эх, какое бы кино вышло!

И с удвоенным усердием замахал тяжелым и неудобным молотком, вгоняя кованое зазубренное железо в мягкую бронзу. Хрен теперь этот гвоздь выдернешь, а и выдернешь — вместо узкого, точно рассчитанного запального отверстия останется дырища, через которую высвистит вся мощь зажженного в пушке пороха. Мертвые теперь эти пушки!

Пот заливал глаза, тек по лицу и шее, щекоча кожу. Силенкой Паштета природа не обидела, молотобоил он от души, успевая кидать вокруг быстрые взгляды. Никто не бездельничал, все работали от души, причем видно было, что эти забулдыги понимают, что делают. В телеги сгрузили стволы отобранных пушек, быстро накидали бочонков с порохом, причем проверяли каждый и несколько Гриммельсбахер забраковал, а несколько — забраковал Хассе. Что такое "синий порох" — Паша понятия не имел, но вот его как раз не взяли. Набрали легкие пучки фитилей — явно бережно обращаясь с этим грузом. Никогда бы Паша не подумал, что эта фигня — фитили — такая ценность. А вот оружие — мушкеты азиатские и сабли — как-то вниманием и обошли, хотя Паша знал из читанного — самая ценность — это оружие. Только у тощего игрока за поясом вдруг оказалось два диковинного вида кинжала, правда, очень богато изукрашенных. Но такое было редкостью, то, что попадалось на глаза попаданцу было простеньким и примитивным. Как его собственный мушкет, выданный в роте.

Кончились гвозди, растерянно обернулся, вбив последний по шляпку. Отер пот рукой, от которой воняло латунью. Растерянно завертел головой. Увидел канонира, возившегося с грубо отлитой пушкой неподалеку, спросил:

— Дальше что?

— Тройной заряд в оставшиеся забивай и пыжь до конца ствола внабивку! Рвать будем! Быстрее действуй, времени нет!

Паштет смекнул, что надо делать. Принялся за работу. Телеги, груженые трофейным добром от души, с верхом, уже тронулись прочь, с ними поехал десяток мушкетеров. Вместе с московитскими и трофейными татарскими телегами, также поспешившими прочь — получалась солидная вереница. Но в сравнении с тем, что осталось — забранное было сущим пустяком, каплей в море. Все забрать было просто нереально. Те, кто уехал, уже скрылись с глаз долой. Остальные шустрили по телегам, пока канониры — и немецкие и русские бегали с фитилями, раскладывая их и соединяя. Зачем-то лазили под татарскими телегами и фургонами, что-то проверяя, словно таможенники в поезде, кто-то коротко предсмертно взвизгнул — нашли и добили кого-то из спрятавшихся татарских обозников. Паша успел забить два орудия, когда его сослуживцы и большая часть московитов быстро, но без суеты заспешили прочь, туда, где стояли кони с коноводами. Оставшиеся — все пушкари — вставали в понятном только им порядке среди обозного добра. Вроде бы без системы, но явно со смыслом, который от Паши ускользнул.

— Пауль! Запалишь вот эти три фитиля! Вот этим, горящим, держи его сторожко, не запали раньше срока! Только после команды, никак не раньше — за локоть оттащил попаданца Хассе к телеге с какими-то свертками, наверное — шатрами из простого выбеленного солнцем полотна, и указывая на свитые в длинные переплетения трофейные фитили. Сам канонир поспешил и встал поодаль. Сейчас было видно, что у всех стоящих в руках дымятся запальники. Все выжидающе уставились на плечистого русского в красном кафтане, который залез на воз со здоровенными чугунными ядрами.

— Зажигай! Зажигай! Зажигай! — громоподобно заорал русский пушкарь, вот же глотка луженая, маханул несколько раз руками, отчего его пальник дал дымные круги в воздухе, спрыгнул с телеги. Все засуетились. Паштет, не медля, сунул свой горящий фитиль к трем распушенным хвостикам, задул во всю мощь легких, отчего полетели искры. Огонек, шипя и искря пополз прочь от Паши, делясь на три пути.

Порядок! Глянул, что у остальных. Десятки дымков тянулись в безветренный воздух, а пушкари, ни секунды не медля, пробирались поспешно среди тесно сбитого обозного добра к своим лошадям. Паша не стал ждать особого приглашения, рванул тоже. Отмотал уздечку от оглобли, вскочил в горячее от солнца седло. Глянул — все тут. Московиты уже уезжали прочь, немцы поспешили за ними. Встали изрядно поодаль, там где был холмик, но не на вершине, а на обратном склоне. У того, кто командовал, в руке была длинная палка, скорее даже шест, обвитый сплетенными фитилями. На дымок от него все и поглядывали. Паштет сообразил, что это индикатор — такой же длины и там фитили, в обозе и сейчас огонь жадно ползет к бочонкам с порохом, запасам фитилей, которые, как оказалось по ценности — пороха дороже, к забитым порохом пушкам… К той мощи татарской, что должна была распахнуть Кремлевские ворота!

Ждали долго. Паштет успел уже критическим взглядом окинуть обреченный обоз, немного разочаровавшись тем, что был он какой-то не по-восточному блеклый, серый, очень утилитарный и функциональный, правда. Вот убитые турецкие и татарские топчии были как павлины и попугаи ярко разнаряжены, а возы, телеги и фургоны — все серое, с серым полотном.

А потом начался такой фейерверк, что куда там Новому году! Очень хотелось посмотреть, но после того, как над головами недвусмысленно просвистело что-то очень увесистое, все, не сговариваясь, присели, а потом пригнувшись поспешили прочь. В обозе словно вулкан проснулся, громадный дымный шлейф выметнуло в небо вместе с языками пламени, причудливо сплетавшимися с струями белого и черного дыма, веера дымящих искр взлетали вверх и пышно осыпались во все стороны, какие — то ошметья и горящие куски взлетали высоко в небо, а уж грохотало и совсем зубодробительно, тугие волны воздуха били по ушам, качали траву. А кроме взрывов там еще и просто разгорался пожар, жадно пожирая телеги, фуры, шмотки и запасы жратвы — рядом с артиллерийским обозом у татар были фуры с сушеным мясом. Прохвост Гриммельсбахер как раз протянул легкий коричневый ломтик Паше, он такого добра целую торбу утащил. Ничего, съедобно, хотя так себе по вкусу и жестковато. Никаких специй, зато соли много.

— Вот и добре! Поехали! — сказал пушкарь, кидая на землю шест с выжженым спиральным узором — как огонек полз, след остался. Не сговариваясь, поспешили к переволновавшимся коням. Хоть и дрессированные были животинки и выстрелов приучены не бояться, но от такого катаклизма определенно перепугались, нервно прядали ушами и танцевали взволнованно, несмотря на успокаивающие увещевания коноводов.

Потрюхали не торопясь и почему-то не туда, куда полагал Паша. Оказалось — к ручейку поблизости, где все нахлебались до отвала, предусмотрительно наполнили прохладной и чистой водой фляги и меха и дали коням напиться, а русские и Паша быстро умылись, раздевшись по пояс, на что немцы посмотрели непонимающе и брюзгливо. После купания сразу стало легче и как-то голова прояснилась. Только в животе булькало, а пить еще хотелось.

— Московит говорит, что тартары к нам веревкой привязаны, не с чем им на Москау идти. Вернутся, порох им нужен, да и пушки наши — заметил Хассе, послушавший речь старшего пушкаря в красном кафтане.

— Красное дело будет! — оскалил крупные белые зубы тот. Кивнул своим товарищам головой. Собрались в колонну по трое, двинули в обратный путь. За спиной продолжало гореть и дымить, даже что-то и сейчас бахало, но уже слабее, рукотворный вулкан утихал. Дымище грозной тучей полнеба затянул, выглядело это на вкус Паштета — тревожно и сурово. Сердце щемило, да и ехавшие рядом посмирнели. Битва не была выиграна — просто гигантской змее очень больно наступили на хвост сапожищем и сейчас змеюка должна была развернуться и влепить обидчикам со всей злобой и ненавистью.

Ехать пришлось куда меньше — на полпути где-то уже возилось старательно русское войско. На холме громоздилась стена с бойницами и узкими проходами, откуда торчали жерла пушек.

— Нам туда! — указал нагайкой пушкарь.

А Паштет опять офигел и погрустнел. В первую голову оттого, что здесь тот самый конструктор "Сделай сам" под названием Гуляй-город теперь выглядел совсем иначе. Когда нашли своих и появилась возможность глянуть — что за стена, то опять удивился, насколько у предков все толково сделано. Теперь толстенные доски, мало не в половину бревна, были собраны в здоровенные щиты метра три на три, каждый такой щит имел несколько амбразур и стоял на больших тележных колесах, а сзади торчали здоровенные оглобли. Все в целом напоминало здоровенную пушку, только без ствола. Явно щит можно было катить вперед, взявшись за станины — оглобли, со стороны противника стенка получалась ровной и гладкой, а амбразуры стояли высоковато, с той стороны врагу разве что в эльф-стайл прыжке можно было бы пальнуть из лука, зато со стороны защитников получалась специальная приступочка, в которой Паша узнал боковину от обозной телеги. Дошло, что видит этакого деревянного трансформера — из одной телеги с досками гуляй-города получалось два таких щита на колесах и со станинами. Стволы орудий выглядывали между щитов, причем и тут была хитрость — тонкие досочки стык щитов мешали штурмующим пролезть в узкие промежутки и довольно надежно прикрывали пушкарей от стрел и пуль с той стороны.

— А неплохо придумали московиты. Получше вагенбурга будет — признал Хассе, одобрительно поглядев на деревянную стену. Шла она явно на несколько километров и в поле представляла из себя весьма надежное укрытие.

Паштет оказался с краю немецкого отряда. Рядом уже были стрельцы, наряженные в серые кафтаны, за ними толпились конники. Общаться с немчинами они не рвались, поглядывали спокойно, готовились явно к бою. Попаданец только диву давался — у этих стрельцов не было и в помине тех самых бердышей, которые были вроде их визитной карточкой, как читал у кого-то. Топоры были, но совсем не похожие на злобного вида секиры-бердыши. И мушкеты были простоваты — как у него. Сабли были у каждого — но опять же в простеньких ножнах без украшений (только у сотника эфес был побогаче, у остальных деревянные щечки-накладки). В целом соседи выглядели прилично и явно собирались подраться от души. Это радовало. По тому, что Паша когда либо слыхал — татар били на Куликовом поле, да еще не били на Угре-реке. Зато ответно — вон даже Москву спалили. В целом создавалось впечатление, что русским татары регулярно выписывали люлей, оставалось, правда непонятно, как взяли Астрахань и Казань, что тоже помнил Паша из давней комедии. В целом перспективы вырисовывались кислые.

А потом Паштет увидел вдали пыль. И не он один — окружающие как то засуетились, по-немецки и по-русски практически одновременно раздались команды вздуть фитили, в воздух потекли сотни сероватых струек дыма, на приступки тут же встали стрелки, только немцы выстроились в очередь друг за другом, а у московитов явно подготавливалось что-то иное, Паша сообразил, что стрелять будут одни и те же, чтобы не терять время на смену места, а заряженные пищали будут подавать им другие, тут же его пихнул в плечо Хассе.

Вскоре уже стало видно массу, которая словно грязная вода во время наводнения текла все ближе и ближе. Потом стали видны отдельные фигурки, впереди вроде как русские по флажкам судя, хотя попаданец бы и не поручился — только понял, что такое — конная лава.

— Вентерем идут, гоооо-товсь! — крикнул сотник.

Спросить, что это значит, Паштет не успел. Гриммельсбахер, что стоял у пушки дальше по фронту что-то каркнул, чего Паша не разобрал. А лава стала забирать вбок и теперь московиты, среди которых было много в темно-серых кафтанах во весь мах неслись боком к стене щитов. Совсем близко — метрах в пятидесяти, если не ближе.

— Бегут от татар, засранцы! — догадался попаданец.

— Пауль, мушкет возьми! — негромко прохрипел Хассе.

Пока фон Шпицберген поворачивался и брал из рук вездесущего Нежило тяжеленную дуру с уже дымящимся фитилем, пока поворачивался обратно — картинка сменилась — теперь пестрой лентой мимо неслись крымские кавалеристы, визжа радостно и уже явно празднуя победу. Лица видно, цветастые одежды и металл блестит, хоть и запыленный изрядно.

— Огонь! Фойер! — раздалось справа и слева и Паша вмиг оглох. Удар по ушам был совершенно неожиданным и очень болезненным. Вся стена гуляй города, все орудия и часть пищалей дали обвальный залп по попавшему в ловушку врагу. С кинжальной дистанции, когда промахнуться было невозможно совершенно. Паша, слегка очумев, все же сообразил и вскинув тяжеленный мушкет нажал на длинную железяку спуска. Полка открылась навстречу тлеющему кончику фитиля, фссыкнул горящий на полке порох, чуточку свистануло дымом из запального отверстия и мушкет пхнул стрелка в плечо.

Паштет добавил свою пулю в те пуды свинца, ядер и каменного дроба, что влетели в плотную массу татарского авангарда.

Странное ощущение — хоть уши и были оглушены громом близкого залпа, но тем не менее услышали странный тупой стук, живо напомнивший дачу и осень, когда Паша тряс яблони, собирая урожай. Вот точно такой же стук — как яблоки об землю чвакаются. И еще удивило, что даже забитые ватой уши различили многоголосый визг, рев и стон. Доперло не сразу, что услыхал звук попадания пуль в лошадей и людей, и орут покалеченные и раненые, трудно различимые за пороховым дымом. Стрекотнуло вразнобой пищальным огнем — и сам Паша успел повторно бахнуть из услужливо поданного мушкета. Тут же опять на двух языках рев командиров — не понятно почему, а — прекратить огонь! Татары растерянно вертелись на месте, отходя при том подальше от злых стен. Над головой тихо и безобидно из глубины гуляй города легкими стайками летели стрелы. Сразу не понял — что за легкие черточки в голубом небе над головой. Потом сообразил. И здесь, наши лучники есть, значит?

Оглянулся недоумевающе на компаньонов, тем было не до бесед — быстро и отчетисто заканчивали заряжать пушки. И видно было, что с завязанными глазами справились бы со знакомым делом. Орудия еще раз тягуче харкнули огнем. Для мушкетов уже далековато вертятся пестрые наездники, а вот для пушек — самое мясо.

Странное уханье у московитов, слаженное, натужное — вытянул шею, глянул туда, благо с приступки стрелковой видно далеко — и удивился. Несколько щитов пехота бодро покатила вперед на татар и как только вытолкали их за линию в поле — так густым потоком в образовавшиеся дыры полилась конница из гуляй-города, врезалась в растопыренных крымчаков, сквозь сизый вонючий туман забликовали сабли, пошла рубка растерявшегося врага. Татары не выдержали удара, покатились прочь.

Конники долго не преследовали, быстро развернувшись, так же спешно отступили. Щитоносцы дождались последних — хромающая лошадь, мотающийся в седле окровавленный всадник и бегущий рядом с ним, держась за стремя, опешивший товарищ — с тем же уханьем бодро восстановили линию защиты.

Потихоньку восстанавливался слух. Теперь стоны и причитания на непонятном языке — там, где мало не кучами валялись искромсанные тела попавших под залп татар — слышались еще отчетливее. Лютая участь, и в цивилизованное время раненых доля незавидна, а здесь и сейчас… Паша зябко передернулся от тихого ужаса, представив, каково это — безнадежно валяться продырявленным на жарком солнышке, доплывая кровью.

Соседи деловито заряжали мушкеты. Восторга особого не выражали, видно было, что рано. Не победа, только чуть-чуть пощипали обнаглевшего врага, спесь чуть сбили. А сейчас все пойдет серьезно.

Почему-то засуетился Гриммельсбахер, видно что-то верхним чутьем расслышал — от московитов волной передалось возбуждение, самые отчаянные высовывались между щитами, смотрели куда-то вправо, оживленно гомонили. Игрок ловко подскочил и с неожиданной ловкостью уселся на самом верху щита.

— Что там? — спросил Паштет. Ему не очень хотелось так высовываться, про стрелы он хорошо помнил.

— Старшины тартар пожаловали на нас глянуть! С десяток! Золото сверкает, глаза режет! Эх, одного бы такого ободрать, до Рождества бы хватило веселиться всем отрядом!

— Можем достать? — деловито спросил "Два слова".

— Нет — с искренним сожалением прикинул тощий игрок.

В относительной тишине, если не брать во внимание стоны и хрипы неподалеку, отчетливо громыхнули несколько пищальных выстрелов.

— Они убили под одним лошадь! Это — невозможно на таком удалении. Неверное — случайно! — потрясенно прокомментировал Гриммельсбахер.

— Московиты — исчерпывающе заметил молчун Шелленберг.

Русские восторженно заорали, заулюлюкали.

— Они нахальнее меня — удивленно сказал сидящий на деревянном щите.

— Этого не может быть! — захохотал Хассе, только что закончивший заряжать пушку и присоединившийся к компаньонам.

— И все-таки. Ссадили с коня какого-то золоченого и сейчас утащили к себе, а свиту разогнали! Хан в плен попал? По виду — очень богатый! — не без зависти заявил игрок и скользнул со стены прочь. Тут же стал серьезным и крикнул Герингу:

— Капитан! А к нам опять гости!

Не наврал, волна конных воинов вымахнула на склон холма и пошла полным ходом на стенку из щитов. Опять рявкнули орудия и мушкеты. Самые смелые татары доскакали вплотную, пытались дотянуться до стрелков саблями, кидали короткие дротики и лупили из луков. В ответ по ним часто били мушкеты и пищали, было шумно и жарко, но, как ни странно, потери у обеих сторон оказались невелики, тем же аллюром уцелевшие татары умчали к себе. Побледневший поневоле Паштет стянул с башки свою тяжеленную, грубой ковки каску, и поглядел на свежую царапину — сам не заметил, откуда прилетела стрела, бздынькнула по шлему. У московитов убило одного стрельца, да нескольких ранило. Немцы обошлись пустяками. Все же даже такая ерунда, как кожаные доспехи и кольчуги неплохо держали удар.

Больше в этот день на их участке стены атак не было, хотя видно было, что кочевники атакуют московитское войско по периметру.

— Щупают нас за разные места, слабое ищут — глубокомысленно заявил Гриммельсбахер. Остальные молча согласились. Насколько глаз видел — вставало крымское войско. Орда. Хрен их сосчитаешь. Ясно было, что обложили со всех сторон и это пугало, потому как и гуляй-город стену свою на несколько километров протянул.