Парторг 2

Глава 10

Я показал рукой на заваленный бумагами стол управляющего и спросил:

— Это, наверное, вы всё разложили, готовясь к докладу перед ревизором из горкома партии?

Беляев что-то хотел сказать, но только хмыкнул, бросив перед этим взгляд на свою заведующую архивом, и неожиданно для меня как-то виновато ответил:

— Ну, что-то типа того, Георгий Васильевич.

Его ответ меня почему-то развеселил, и я с трудом сдержал подступивший смех. Было что-то трогательное в этой откровенности управляющего, в его готовности признаться, что весь этот бумажный парад устроен специально для проверяющих.

В дальнем углу кабинета сиротливо стоял ещё один стол. Он был весь какой-то ободранный и несчастный, с облупившейся краской и выщербленной столешницей, на которой виднелись следы от каких-то тяжёлых предметов. Судя по всему, его ещё недавно использовали немного по другому назначению, скорее всего, как широкую ступеньку, чтобы добраться до чего-то на стене.

— Каюсь, за неделю в Сталинграде не удосужился к вам заехать и познакомиться, — начал я, оглядывая кабинет. — Теперь вот придётся навёрстывать упущенное ударными методами. Но у меня, товарищи, есть оправдание.

Я сжал в кулак правую ладонь, резко поднял её до уровня лица и выбросил вверх указательный палец. Беляев и Орлова удивлённо и даже немного ошарашенно выкатили глаза, взгляд которых невольно оказался прикованным к моему пальцу. Анна Николаевна даже слегка отшатнулась назад, видимо решив, что сейчас начнётся разнос. Её лицо побледнело, и я понял, что женщина привыкла именно к такому стилю общения с партийными работниками.

— Вот это всё, товарищи, сейчас совершенно не надо, — я показал на стол, заваленный бумагами, а потом на прикреплённую к стене карту современного Сталинграда, — Ваша карта другое дело. Наглядно и очень понятно. Видно, что делали с душой, вручную. А вот бумаги давайте вон на тот стол уберём. Я за эту неделю с положением дел в городе и области хорошо ознакомился, и на местности, и в секретной части обкома.

Таких слов от меня управляющий со своей подчинённой явно не ожидали и выглядели растерянными, особенно заведующая архивом.

Расцветка канцелярской крысы на её лице, серовато-бледная от постоянного сидения в помещении, сменилась пунцовым румянцем. Она просто запылала, явно смущённая моими словами и не зная, как реагировать на такое необычное начало разговора.

Видимо, они готовились к стандартной партийной проверке с докладами, цифрами и оправданиями невыполнения планов, а тут появился какой-то молодой инвалид с одной ногой, который всё это отметает с порога.

— Мне хоть и годов мало, и образование пока так себе, — я щёлкнул языком и помотал руками, словно отгоняя ненужные мысли. — Но на мой взгляд, только…

У меня на языке вертелось очень нехорошее слово про всю эту бумажную волокиту, но я решил немного коней придержать, не зная ещё источник их информации и не желая обижать людей с первых минут знакомства.

— Поэтому давайте лучше приступим к делу. Скажите, пожалуйста, вы сегодня обедали?

Вопрос прозвучал неожиданно даже для меня самого, но, взглянув на осунувшиеся лица обоих работников треста, на запавшие глаза Анны Николаевны, на бледность Беляева, я понял, что попал в точку. Время явно было уже не обеденное, это показывали часы на стене, явно каким-то чудом уцелевшие в этом здании.

Мы с Андреем и нашим водителем Михаилом успели пообедать, заскочив в нашу партийную столовую, когда по дороге сюда заехали в обком за документами, которые уже оперативно для меня успели подготовить.

Во время нашего совещания в углу кабинета Чуянова сидела стенографистка, молодая девушка с быстрыми руками, и она, похоже, успела всё записать, не пропустив ни одного слова.

Сотрудники обкома или горкома, я пока толком не совсем понимаю, кто есть кто в этой партийной иерархии, видимо, хорошо понимают значение русского слова «надо». Они всё расшифровали, разобрались с моими набросками и приготовили мне целых три увесистые папки с рабочими документами, справками о состоянии дел и статистическими данными. По дороге я успел их пролистать и счёл, что для начала работы их информации вполне достаточно.

А вот в этом помещении прошедшим обедом явно не пахло. Тут скорее всего погоняли пустой чай, без сахара, с парой сухариков, и на этом всё. Гарантированный паёк гражданского персонала в Сталинграде был пока еще скудным даже по военным меркам.

Анна Николаевна растерянно посмотрела на своего начальника и громко сглотнула, не решаясь ответить на мой прямой вопрос. Её руки нервно теребили край платья, и я увидел, как она кусает нижнюю губу.

В это время я услышал голоса в приёмной, и в кабинет вошли Андрей, секретарь, которая явно была родственницей заведующей архивом, настолько сейчас они были похожи друг на друга, и ещё какой-то мужчина.

Он был коротко стрижен, и на нем была новенькая офицерская форма только что принятая в нашей армии, но без погон. На голове у него была лихо заломленная набок фуражка, и я сразу же решил, что этот товарищ из донских казаков. Что-то в его осанке, в посадке головы, в том, как он двигался, выдавало казачью породу и фронтовую закалку.

— Это наш главный инженер, Дмитрий Петрович Кошелев, — представил вошедшего Беляев, слегка оживившись.

Показав на меня рукой, он коротко добавил:

— Товарищ Хабаров, из горкома партии.

У всех троих вошедших руки были заняты. Андрей пыхтел под тяжестью ноши, но всё-таки за один раз нёс все документы, которые мы прихватили с собой из обкома, аккуратно сложенные стопкой и перевязанные тесёмкой.

Кошелев нёс большой медный самовар, который явно видел хорошие времена, начищенный до блеска и украшенный революционным орнаментом, который я ясно теперь разглядел.

А секретарь несла посылку Василия, нашего товарища коменданта, от которой шёл просто одуряющий запах свежеиспечённого хлеба, сала и чего-то ещё очень аппетитного.

Поставив всё на большой «совещательный» стол, который явно был главным предметом мебели в этом кабинете, мы общими усилиями быстро переложили все бумаги со стола управляющего на «сиротский», стоящий в углу. Документы легли неаккуратной кучей, съезжая друг на друга, но сейчас это никого не волновало.

Секретарь быстро принесла идеально вымытые, почти новые эмалированные кружки с синими цветочками, большой заварной чайник из потемневшего от времени фарфора, который быстро занял своё рабочее место на самоваре. Кошелев тут же немного раскочегарил самовар, подбросив углей из принесённого совка, хотя тот ещё даже не успел толком погаснуть и продолжал тихонько гудеть, распространяя приятное тепло.

Андрей тем временем начал разворачивать посылку Василия, аккуратно развязывая узлы на чистой холщовой ткани. Успел при этом буркнуть, не поднимая головы:

— Не пошёл он, Георгий Васильевич. Сказал, что сыт после обеда, а машину без присмотра оставлять нельзя. Будет караулить.

«Тоже верно», — подумал я, помогая доставать из посылки тяжёлые ржаные лепёшки, еще мягкие и источающие невероятный аромат.

По ночам иногда в Сталинграде, в разных районах разрушенного города, продолжали стрелять. В городе бывало неспокойно. Мародёры, дезертиры, просто отчаявшиеся люди, готовые на всё ради куска хлеба или тёплой одежды.

Скорее всего, именно это и было причиной того, что меня в Горьком вооружили табельным оружием Красной Армии и не спешат из неё списывать окончательно. Мастерство командира-фронтовика, наверное, у меня на лице написано, хотя командовал я всего лишь стрелковой ротой и то недолго, до ранения здесь в Сталинграде.

От разложенного на столе богатства посылки нашего товарища коменданта у всех присутствующих, наверное, потекли слюнки. Я был совершенно не голоден после нормального обеда в столовой, но запах свежеиспечённого хлеба, а его ребята Василия закончили печь уже глубокой ночью, капитально ударил по вкусовым рецепторам.

В голову вдруг пришла совершенно шальная мысль об организации бартера с районами Закавказья, где с продуктами более-менее нормально, урожаи собирают, скот разводят, а вот как у них интересно обстоят дела с техникой? С тракторами, грузовиками, другой техникой?

Я был уверен, что моя затея с ремонтом разбитой немецкой техники взлетит, получит одобрение, и можно будет попытаться получить разрешение на натуральный обмен товарами. Сталинград предоставляет вам, например, восстановленные автомобили и трактора, переделанные из разбитых немецких танков и самоходок, а вы нам взамен продукты питания, семена для посева, ту же скотину в область, в том числе и племенной. Но делать это нужно только официально, строго с разрешения руководства страны и через соответствующие органы. Иначе можно влететь по полной программе, обвинят в хищении социалистической собственности и спекуляции в военное время.

Погружённый в свои мысли о логистике и возможностях обмена, я даже не заметил, как на столе появился свежезаваренный чай, конечно, сладкий, с сахаром, и бутерброды с тонко нарезанным салом и вяленым мясом.

Секретарь куда-то быстро сходила и принесла вообще деликатес в нынешнее голодное время: свежий зелёный лук, видимо, с какого-то подоконника.

Погружённый в свои мысли о своём очередном «великом» замысле, связанном с восстановлением города, я почти равнодушно, как что-то само собой разумеющееся, воспринял информацию о том, что секретаря зовут Зоя Николаевна. Кошелев оказался младшим братом её покойного мужа, похоронка на которого пришла неделю назад из-под Харькова, где сейчас идут ожесточённые бои. С заведующей архивом они родные сёстры-погодки, почти близнецы по внешности. Анне оказалось сорок шесть лет, а Зое, соответственно, сорок пять. Обе теперь с одиночку детьми на руках, пытаются выжить в этом разрушенном городе.

Последнее время, погружённый в свои заботы и мысли о восстановлении Сталинграда, о панельном строительстве, о ремонте техники, я даже как-то слегка отстранённо стал воспринимать продолжающуюся на западе страны войну. Несколько дней подряд ни разу никто в моём присутствии не говорил о пришедших кому-то похоронках, и не было слышно того бабьего дикого воя по погибшему или пропавшему без вести мужику, который иногда приходилось слышать в госпитале в Горьком. Не видел в глазах людей того невысказанного укора, который читался там раньше: ты хоть без ноги, но живой, вернулся, а мой…

И вот война напомнила мне о себе резко и больно. Пустым рукавом управляющего Беляева, который он старательно заправил за свой офицерский ремень. Скупыми, сдержанными словами заведующей архивом о похоронке, пришедшей на днях сестре на мужа. Напомнила, что она никуда не делась, что она продолжается, что каждый день где-то гибнут люди.

Есть мне совершенно не хотелось, и не только потому, что я был сыт после обеда. Просто голодные глаза двух сестёр, Анны и Зои, сразу отбили у меня весь аппетит. Видно было по их лицам, что обе давно питаются впроголодь, экономят каждую крошку на себе ради своих детей. Их руки были худыми, под глазами залегли тени, одежда висела на них мешком. Но не тут-то было.

Кошелев внезапно куда-то проворно из кабинета и вернулся с армейской плоской флягой. В содержимом этой фляги я был уверен на все сто процентов: медицинский спирт. Фронтовая традиция, святое дело для таких моментов.

Беляев, как старший во всех отношениях, и по возрасту, и по должности, разбавил содержимое фляги кипячёной водой из стоящего у него на столе какого-то даже чужеродного в нынешней обстановке, толстостенного стеклянного довоенного графина.

Графин явно был из другой жизни, из того довоенного мира, когда в этом кабинете шли обычные рабочие совещания. Беляев разлил разбавленный спирт по кружкам, женщинам, понятное дело, налил поменьше, примерно половину от мужской порции. Его рука слегка дрожала, и я увидел, как он крепко сжимает графин.

— За наших павших и за Победу! — его голос дрогнул на последнем слове, сорвался, а я подумал о том, сколько раз эти простые слова уже звучали в нашей стране за два года войны.

Сколько раз их произносили над братскими могилами, в госпиталях, в окопах, в тылу. И насколько больше раз они ещё прозвучат, прежде чем эта проклятая война наконец закончится нашей победой.

— Закусывайте, товарищ Хабаров, — секретарь Зоя Николаевна протянула мне кусок ржаного хлеба с тонко нарезанными ломтиками вяленого мяса, посыпанными зелёным луком.

Я молча взял, стараясь не смотреть ей в глаза, в которых стояли слёзы, готовые вот-вот пролиться. Она держалась изо всех сил, не желая показывать свою слабость, но боль недавней утраты была слишком свежей, слишком острой.

После таких тостов везде, в любой компании, какое-то время стоит тишина. Люди молча выпивают и закусывают, каждый, наверное, вспоминает что-то своё. Свои утраты, своих близких, оставшихся где-то на полях сражений, в братских могилах, в списках пропавших без вести. Кто-то вспоминает товарищей по оружию, кто-то родных.

Я взял свою кружку с горячим чаем и подошёл к висевшей на стене карте современного Сталинграда. Искусно выполненная, она была очень информативной и подробной.

На ней не просто схематически показаны все здания и сооружения города, но и тщательно указано их нынешнее состояние в виде математической дроби. Работа была проделана колоссальная, видно, что карту составляли кропотливо обходя каждый квартал.

Значение цифр в этих дробях мне было понятно и без особых объяснений. Числитель — это степень разрушения здания в процентах от его первоначального состояния. Знаменатель наверняка имеет отношение к проценту восстановления. В подавляющем большинстве дробей на этом плане в знаменателе стояла печальная цифра ноль. Это означало, что восстановление либо не начиналось вообще, либо не планировалось в ближайшее время. Печальная картина разрушения, жилой фонд города практически не восстанавливался, если не считать отдельных, точечных объектов.

Некоторые значки на карте были аккуратно подкрашены зелёным карандашом, и значение этой цветовой маркировки мне тоже было понятно без дополнительных пояснений. Так наверняка обозначены те здания и сооружения, которые используются в настоящий момент, пусть даже в полуразрушенном состоянии. Их было не так много, как хотелось бы для нормальной жизни города, но они всё-таки были. Административные здания, несколько школ, больницы, продовольственные склады и прочее, то что относится к критической инфраструктуре.

Беляев бесшумно подошёл и молча встал позади меня, вероятно, ожидая продолжения начатого разговора и моих указаний. Я чувствовал его взгляд на своём затылке, ощущал его внутреннее напряжение и неуверенность. Повернувшись к нему лицом, я показал рукой на принесённые Андреем папки с документами, которые теперь лежали на освобождённом столе и очень тихо сказал:

— Товарищ Чуянов сегодня утром вернулся из Москвы с заседания ГКО. Положение дел с восстановлением Сталинграда мы все хорошо знаем. Государственным комитетом обороны нам поставлена конкретная задача: к седьмому ноября текущего года ситуацию с восстановлением жилого фонда кардинально изменить в лучшую сторону. Прочитайте, пожалуйста, вместе с товарищем Кошелевым материалы утреннего совещания в обкоме, ознакомьтесь с постановлением и протоколом, а я пока внимательно ознакомлюсь со списком ваших сотрудников.

Я вопросительно посмотрел на управляющего, ожидая его реакции на мои слова.

— Да, конечно, конечно, — Беляев суетливо развернулся всем корпусом и обратился к своей секретарше, которая стояла у стола: — Зоя, подайте, пожалуйста, товарищу Хабарову полный список нашего персонала и личные дела сотрудников при необходимости.

В поданном мне списке, который я начал внимательно просматривать, расположившись в кресле у стола, оказалось всего двадцать фамилий. Немного для целого городского треста. Сам Беляев как управляющий, его заместитель и по совместительству главный инженер Кошелев, ещё два инженера-сметчика, бухгалтер с помощником, две машинистки для печатных работ, заведующая архивом и десять рабочих различных специальностей плюс два бригадира. Последние сейчас были заняты на восстановлении школы и детского сада в Кировском районе города.

В трёх районных ремонтно-строительных конторах, подчинённых тресту, работало ещё тридцать один человек: две бригады по девять человек в каждой, в одной десять и три бригадира, которые и возглавляли эти небольшие конторы. Они тоже были заняты на восстановлении школьных зданий, каждая бригада работала в своём районе. Своего транспорта у треста не было вообще, приходилось просить машины в других организациях или у военных.

«Не густо и безрадостно», — подумал я, быстро пробегая глазами по коротким характеристикам сотрудников. — «Реально жилой фонд города организованно никто не восстанавливает. Все имеющиеся силы брошены на школы и детские сады, что, конечно, правильно и необходимо, но явно недостаточно для полноценного возрождения города».

Вместе с этим списком Зоя Николаевна, оказавшаяся очень предусмотрительной и толковой секретаршей, подала мне и другой документ. Это был подробный перечень того, что уже восстановлено в городе за прошедшие после окончания боёв месяцы или ещё находится в процессе восстановления. Но самое главное и показательное в этом документе было другое: детальный список организаций и воинских частей, которые непосредственно занимались этими восстановительными работами. И это были почти сплошь инженерные части и специальные подразделения Красной Армии.

Донской фронт, освободивший Сталинград, уже начали активно перебрасывать на запад, на новые участки фронта. Он уже почти два месяца носит новое название, Центральный, и сейчас готовится к упорной обороне на северном фасе той самой знаменитой в будущем Курской дуги, о которой знал Сергей Михайлович. Ещё остающиеся в Сталинграде и области последние немногочисленные части бывшего Донского фронта вот-вот получат приказ выдвигаться на фронт. Времени для помощи городу остаётся совсем мало, считанные недели.

Сейчас эти части входят в состав Сталинградской группы войск, командованию которой, естественно, была поставлена задача оказывать всемерную помощь гражданским властям и местному населению в восстановлении разрушенного народного хозяйства. Это и разминирование объектов и обширной городской территории, и сбор с последующей отправкой трофейного вооружения и имущества, и захоронение трупов, и ремонт дорог, и восстановление жизненно важных объектов инфраструктуры. Военные, конечно, большие молодцы, и всё это делали с энтузиазмом и продолжают делать по мере возможности.

Но главная их задача сейчас — это сохранение боевой мощи вышедших из кровопролитных, изматывающих сражений воинских соединений, доукомплектование поредевших частей новобранцами и подготовка к выполнению новых ответственных боевых задач на фронте.

И я из подробной истории СССР, хорошо знакомой Сергею Михайловичу благодаря его прежней жизни, точно знаю, что уже в мае военные начнут заниматься исключительно своими прямыми обязанностями, готовясь к летней кампании. Надо очень торопиться, иначе в Сталинграде вся система восстановления рухнет окончательно и бесповоротно.

В списке сотрудников треста меня больше всего заинтересовала краткая служебная справка о Кошелеве.

До начала войны он работал на знаменитом Сталинградском тракторном заводе, был одним из ведущих специалистов по ремонту и техническому обслуживанию сложной техники. На фронт ушёл добровольцем ещё в августе сорок первого года в составе танкового батальона народного ополчения, формировавшегося на базе завода. Потом почти целый год воевал в составе одной из подвижных ремонтных баз, восстанавливая повреждённую технику прямо в прифронтовой полосе.

Прочитав эту информацию, я сразу понял, что он, наверное, как раз тот человек с нужным опытом и знаниями, который мне сейчас необходим больше всего других. Человек, который досконально знает технику, хорошо понимает производственные процессы и прошёл через огонь настоящей войны.

Зоя Николаевна своё секретарское дело, похоже, знала очень хорошо и основательно. Когда я поднял на неё свой взгляд, она уже молча протягивала мне толстую папку с личным делом Кошелева. Предусмотрительная женщина сразу поняла по моему интересу, что мне понадобятся более подробные сведения о главном инженере, её родственнике.

Я бросил быстрый взгляд на стандартные паспортные данные в начале дела: тридцать пять лет, женат, жена лежачий инвалид после тяжёлого ранения, полученного во время эвакуации прошлой осенью, трое малолетних детей, член ВКП(б) с тридцать восьмого года. С октября прошлого года командовал одной из подвижных ремонтных баз Сталинградского фронта.

А дальше биография пошла как у многих уцелевших сталинградцев после завершения кровопролитных боёв в феврале. Тоже майор, как и управляющий, снял военную шинель, повесил её на вешалку и вернулся в народное хозяйство, чтобы восстанавливать родной город и его разрушенную промышленную мощь.

Вот только Дмитрий Петрович почему-то оказался в городском строительном тресте, а не на родном тракторном заводе, где его бесценный опыт и знания были бы гораздо более востребованы.

Когда я, всё ещё держа в руках его подробное личное дело, вернулся из приёмной в кабинет управляющего, Беляев и Кошелев как раз заканчивали внимательное чтение оставленных им документов с утреннего совещания. Кошелев, наверное, по моему сосредоточенному внешнему виду и по тому, что в руках у меня его личное дело, сразу же понял, что он сейчас услышит от меня что-то важное.