ОСКОЛ. Особая Комендатура Ленинграда

Глава 16 Тринадцатый дом

— Заворачивай! Заворачивай! Правее, правее, я тебе говорю! — мужик в танковом комбинезоне кричал, прилипая к стеклянному окошку грузовика.

На «яшку» — ярославский грузовик, первых выпусков, когда только и было хорошего в автомобиле, что он свой, советский, — тихоходного и неповоротливого, мастера-самоделкины из ГНТО прилепили громоздкий короб с длинной резиновой кишкой, и походил он теперь на гибрид слона с мотоциклом.

— Васька, врубай помпу! — махнул рукой «танковый мужик» и уставился в мой документ.

Бумага убеждала, что я тот самый старший лейтенант Саблин Андрей Антонович, «врид командира ОСМАГ-2», который ответственен за «полную очистку треугольника река Фонтанка — улица Пестеля — улица Моховая».

Это был уже тринадцатый дом, где мы проводили зачистку и, если бы не прямое указание начальства «пошуровать на треугольнике посильнее», ограничились бы осмотром — сил почти не осталось.

Наблюдающий за работой механиков Костя, до этого лишь посмеивающийся, вдруг стал орать на мужика в комбинезоне:

— Куда шланг суешь, балда?

— Тебя забыл спросить, — не полез тот в карман за словом, и Волхов, относящийся к своему младшему лейтенантству с легкой иронией, внезапно ощетинился:

— Ты как со старшим по званию разговариваешь?!

Получилось плохо. Получилось тонко и визгливо, совсем как у белого офицерика из кино, и невидимый в кабине шофер спросил, куда, по мнению «товарища старшего по званию», нужно совать дезактиватор.

— В подвал шестой парадки, — твердо сказал Волхов.

— Смотри, считаю, — шофер стал загибать пальцы, — один, два, три…

Костя ткнул пальцем в ярко алеющую цифру «6» в противоположной стороне дома.

— Оттуда надо начинать!

Окончательно добил «экипаж машины боевой» Руис. Не знаю почему, но испанец набрал в горсть жидкость из шланга и попробовал на вкус. Раз, другой… А потом задумчиво поинтересовался:

— Вы раствор готовили?

«Танкист» мигом очутился на горбу автомобиля, заглянул в мерник. Секунд пятнадцать его лицо делило выражение озабоченности пополам с интересом, потом набежало прохладное облачко на брови и сползло, извиваясь, на подбородок.

— Вася-я-а, я клапан забыл открыть.

Вася молчал.

— Вася, чё делать-то? — выдержав паузу, добивался убитым голосом мужик.

— Вручную крути, гад!

Тонкость в том, что машина самостоятельно крутила соль только при движении автомобиля. И теперь им предстояло вручную и с энтузиазмом крутить механизм, потому что бензин в городе считали не то что на бочки — на литры.

— Давай крути, балда, — шофер толкнул напарника.

И закрутилась невидимая шестерня, толкая в ламинарную воду белый порошок в ярких блестках — каменную соль с добавками аргентита и свинца.

Обработка солевым раствором мест возможного появления господ из преисподней, это, на мой взгляд, горчичник при поносе: пойдет ли впрок неизвестно, зато не навредит. Солька может отвадить всякую мелюзгу, и серьезным чужакам не преграда, так — досадное препятствие. Хотя, говорят, призрак или упырь ее предпочтут обойти. По всем правилам соль нужно сыпать в кристаллическом виде, предварительно облучив радием, но ее в городе мало, энергии еще меньше и наше интендантство выкручивается, изготавливая водный эрзац.

— Товарищ командир, — шофер Василий переминался с виноватым лицом. — Нам бы минут двадцать на закрутку. Ну, получилось так, — вздохнул он, глядя в сторону. — Замахались вусмерть.

— Ладно, не охай. Двадцать пятый дом обработал? — спросил я, указывая на желтое здание по соседству.

— Так точно.

— Тогда вперед, а мы пока присмотримся.

В маленьком дворике играли дети. До войны это был хороший двор: зеленый и полный веселого шума, а сейчас возле обгорелых пеньков сидело с полдюжины ребятишек, занимаясь странным делом: вставая, каждый подходил к большому кусту и недолго постояв, шел на свое место. Казалось, что исполняется некий ритуал, тайный смысл которого был понятен лишь им — малокровно-бледным человечкам, даже в играх сохраняющим усталую неторопливость.

Костя шел впереди, незаметно орудуя РУНой, и вдруг показалось мне, что ступает он, как бы в сонном желтом мареве, тяжело переставляя ноги. Жарко нависнув, солнце почти закрыло собой небесную твердь, покрывая всё неживой слепящей краской. Даже птицы улетели из этого тифозного небытия. Дети поднимали руки, словно мертвые куклы, и сколько я не всматривался, никак не мог разгадать, кому малыши протягивают ладони. Доносились только их непонятные фразы: молоко двести грамм — очередь — полтина сдачи — макароны вместо крупы по карточке…

Когда Волхов стал разглядывать кустарник, оттуда выскочил шустрый пацан в матросском костюмчике и устремился к ближайшей парадке. Взобравшись на приступок, он зло надул щеки и остановился у тяжелой двери.

— Дяденька, дяденька старший лейтенант, вы Левика видите?! — Егоза в красном банте визжала на весь двор, и сразу же пропало склеивающее время оцепенение.

— Это в матроске который?

— Видели, видели! — девчонка подпрыгнула. — А ты, Коля, просто вредина.

— Сама дура, — смело заявил грязнуля со сбитыми локтями, пытаясь извлечь неподдающуюся козявку. — Левик умер, и его закопали в землю.

— А кто тогда с нами в магазин играет? — упрямо выкатил глаза «красный бант».

Умный Коля засунул палец на всю глубину ноздри.

— Тетя Таня сказала, что нам все это кажется.

— Погоди, погоди, погоди, — зачастил Сарафанов, усаживая перед собой девочку. — Ты говоришь, кто-то умер?

«Красный бант» кивнул.

— Да. То есть, не совсем.

— А как?

— Ну, вот… не совсем. Левик играть с нами приходит.

— Но его похоронили?

— Да.

— Давно?

— Давно-о, когда немцы сильно стреляли, и мама прятала меня в бумбоу… боум… бомбоумбещще.

Так. Значит, май-июнь, в это время усилились артналеты. Когда же Левик явился?

— Вчера пришел к нам, — упредил вопрос Коля. — Мы сидели и читали Машкиного «Робинзона Крузо», а он подходит и говорит: давайте в кружилки играть.

— А как это?

— А вот так, — еще одна девочка, показывая, завертелась на месте.

— Пацана кто-нибудь еще видел? — быстро спросил Михей, и дети дружно загалдели. — Никто! Никто! Только мы! Взрослые не видят, даже тетя Таня!

— Опять вы за свое, негодники!

Подошедшая комсомолка (наверное, та самая тетя Таня) осуждающе качала головой.

— Вот. Нашли себе забаву, — она улыбнулась и убрала волосы под берет. — Выдумали, будто приходит к ним Левик Альпер, а он еще в мае убился.

Девушка поправила противогазную сумку и отвела меня, взяв под руку.

— Вы им скажите… Ну, прикажите как военный. А то, прям, мистика какая-то, — при этом ее глаза постоянно соскальзывали на кучку детворы, толпившуюся рядом. Среди них опять мелькал синий костюмчик.

— Детей почти всех эвакуировали, а эти ребята…

— Скажите, Таня, а вы уверены, что мальчик погиб?

— Я-то его и обнаружила, — по щеке девушки побежала слезинка. — Лежал вон там… К Софе должен был приехать с фронта муж. Они с утра готовились, Левик надел праздничный костюм, синий в полоску… До ночи ждали. Софа с Алечкой заснули, а Левик пошел на улицу ждать и попал под грузовик. Ночью грузовики без фар.

Она вдруг повернула голову и, с ужасом глядя в упор на Левика, закричала:

— Коля, перестань ковырять в носу, я все расскажу Марии Дмитриевне!

Руис отвлек ее, а Сарафанов поманил к себе девчушку с красным бантом:

— Иди сюда, дочка.

«Дочка» подошла как-то боком и, чувствуя, что дядя будет спрашивать не о том, как она учится или как зовут ее любимую куклу, принялась глядеть куда-то в сторону.

— Левик ваш друг? — спросил Михей, взяв ладошку ребенка и перебирая на ней пальцы. — Где он?

— А вы его не заберете?

— Нет, что ты! Зови его сюда.

Ребятня молчаливо расступилась. Одинокая фигурка в синем отступила к зарослям терна.

Костя тронул Михея за плечо.

— Отойди, он боится, — и, сделав шаг вперед, оттянул кобуру за спину. — Мы не сделаем тебе зла, мальчик.

— Вы плохие. Он злой охотник, а ты делаешь хитрые ловушки.

— Нет, Левик, он трамвайный кондуктор, а я летчик, наблюдаю за птицами, что живут на дне моря.

— Летчик вон тот — в фуражке, с глазами судьи. А птицы не могут жить в море.

— Да, не могут. Как и мертвые не могут ходить среди живых.

Лёвик придвинулся вплотную к кустам.

— Я жду папу.

— Папа не может прийти.

Лицо призрака задрожало, превратив глаза в глубокие чернильные кляксы.

— Не может сейчас, — повторил Костя, — он попросил нас передать это тебе.

— На вас такая же одежда, как и на папе, — фантом отпрянул, и на его лице снова появилась человеческая маска. — Он знает, что мне здесь нельзя?

— Да, тебе нельзя здесь быть.

— А почему «черным» можно, а мне нельзя?

— Ты знаешь, где «черные»?

— Они рядом.

— Рядом с тобой?

— Нет. Вообще рядом. Вокруг. В домах.

— В этом доме они есть?

— Нет. Они из «шести подъездов» приходят.

— Это высокий дом, рядом?

— Вы будете их прогонять? У них вход сюда скоро будет!

— Будем.

— Они плохие?

— Да.

— Как фашисты?

— Да, Левик.

Призрак исчез в кустах, оставив мягкое шевеление гибких прутьев и тихий звон невидимого колокольчика — дилинь… дилинь-динь…

Теперь ждать некогда. Теперь надо бежать в подвал. Теперь надо отыскать и закрыть «вход», о котором сказал призрак погибшего мальчика. Закрыть самыми толстыми «досками», какие придумаем. А лучше всего — взорвать энергофугасом, когда «окно» из враждебного мира только-только откроется.

Вставив конденсатор в ЭФ-1, рубчатый корпус которой был неотличим от обычной «лимонки», я скомандовал:

— Сарафанов, со мной. Волхов с Руисом. Двигаемся навстречу друг другу от торцов к середине — подвал здесь сквозной. Если в подземной части все нормально — дальше на чердак, а затем вниз по квартирам. Ходу!

На бегу я видел, как Василий и «танковый» мужик указывают на машину со «святой водой». Но ждать было совсем некогда; отмахнувшись, я вцепился в кирпичный уступ и скользнул в открытое оконце подвала.

Я пошел дальше не сразу. За последнее время появилось у меня стойкое отвращение ко всякого рода подпольям, чердакам, углам и чуланам, копящим темноту в своих пыльных карманах. Когда отстроим Ленинград после войны, он будет чистым и стеклянно-прозрачным, настоящим городом будущего. Это будет столица Мира, Счастья и Труда, город — победитель фашизма и прочей адской нечисти. И никакая чернь не поселится больше в его домах.

Ступени шли глубоко вниз, словно ко дну глубокой ямы, и РУНА светила ярко-алым, будто у гнезда чертей. Шедший следом Сарафанов поежился.

— Ну что?

— Ворот застегни, — сказал я и решительно полез в тартар.

Пять ступеней темноты, затем поворот, еще три. И РУНА потухла.

— Михей, атас! — голос порвался, но Сарафанову повторять не надо. Он отпрыгнул под лестницу, беря на мушку фронт, а я свой тэтэшник нацелил в потолок. Что-то упало на щеку. Мокрое. Соленое. От черт! Ладони взопрели — аж пот ручьем.

— Михей, у меня руки шалят.

Сарафанов пробрался через гнутые отводы парового отопления и спросил:

— Чувствуешь что-то?

Я помотал головой.

— Нет, ничего конкретного!

— Ну, тогда вперед потихоньку.

Через десяток шагов мы уперлись в кучу хлама, облитого вонючей жижей.

— Как думаешь, по нашей части? — спросил Михей, наматывая соплю из кучи на проволоку. — Воняет!

Меня даже смех взял, несмотря на мокрую от страха спину. Стоит человек, нюхает похожее на слизняк месиво и говорит, что ему, видите ли, воняет. Правда, Михей при всех своих плюсах не был искушен в тонкостях юмора и, чтобы не обидеть слишком прямого товарища, я отвернулся, сказав что-то нечленорадельное.

— Неизвестная субстанция, — подвел он итог, обходя белый студень.

Шли мы не в косой нахлест, как советовал Руис (рупь за сто, от охотников-иезуитов узнал, мракобес), и, видать, проскочила незаметной первая синяя зарница. Я уже был недалеко от проема в подвал следующей парадки, когда Михей крикнул, поворачиваясь назад:

— Смотри, старлей! — В жирной темноте что-то мигнуло фиолетом и рассыпалось маленькими искрами.

Синим цветет болотник, странное существо, приходящее в Город с теплыми ветрами. Когда наступает лето, этот рыхлый и, в общем-то, флегматичный ОРВЕР становится опасен. В темноте он едва отличим от кошки, поэтому не обращают на его присутствие должного внимания. А болотник выбирает себе жертву: одинокого человека — слабого или больного, — дожидается, пока тот уснет, и забирает жизненную силу. Организм представляет собой смесь млекопитающего, рептилии и насекомого. Единственное, что его выдает — свет в момент поглощения. И тут болотника лучше не трогать — маленький поганец может наброситься, и послесловие укушенного о мохнатом клубке с паучьими ногами отнесут к бреду при бешенстве. Еще нельзя встречаться с ним взглядом — можно провести недолгий остаток жизни в повсюду кажущемся фиолетовом тумане.

Прилипнув к ограждению, Сарафанов изрядно убавил пыли, вытирая лицом доски; но что там внутри, так и не определил. Наконец, вогнав в щеку острую занозу, лейтенант предложил осмотреться по периметру. Я разрешил:

— Ладно, только быстрей давай, а то он уже вовсю шурует.

Дверь нашлась метров через пятнадцать. Самая настоящая дверь с табличкой: «Стой! Высоковольтное напряжение» и самодельным плакатом чуть ниже: «Участок № 2-бис». Стрелка прибора гуляла под стеклом, и я сунул отошедший на покой механизм за пазуху.

— Так, Михей. Я открываю дверь, ты кидаешь «вспышку» и падаешь. Далее по обстановке.

— Понял.

«Участок 2-бис» взорвался лимонной вспышкой ослепляющей гранаты, высвечивая ворвавшегося с противоположной стороны испанца в летной фуражке, закрывающегося ладонью Костю, какого-то упавшего человека и неподвижную фигуру с черной головой и лапой в синих молниях. Я целил прямо в черную голову, но термопатрон впился метра на полтора выше. Сарафанов, гад, руку подбил сапогом и улыбался без раскаяния, опустив ствол грозного КАСКАДа.

— Вы чё, мужики, совсем подурели? — отозвался упавший на пол дядька, отряхивая спецовку. — Одни винтарь в зубы тычут, другие… А у нас план, между прочим. Двадцать ферм за день, хоть кровь с носа. — Он ткнул рукой в железную паутину, кучей сваленную под оконцем. — Ну, скажи им, Серега!

Фигура, бившая молниями, сорвала лицо, которое валялось теперь бесхозно и матово круглело черным сварщицким оком.

— Готово, — отставил держак сварщик и обратился к стоящему рядом Косте: — Закурить есть?

Пока Волхов рылся в карманах, я рассматривал железные шкафы, тиски с разваленными губами, электропечку и металлическую пирамиду. Для чего им затеялось ваять в подвале такую мудреную штуку?

— Все, парни, шабаш, — сказал Сарафанов. — Воздушная тревога. Всем пора в убежище.

— Та ладно, командир, не все равно в каком подвале накроет? — Коренастый мужик в спецовке открыл зеленый шкафчик и вытер потное лицо, бросив майку на глянцевую лыжницу из «Огонька» (дверца была заклеена подобными силуэтами, в основном, женского пола). — Да и работы на полчаса, два захода и готово! Сам товарищ управхоз Дрейцер торопил: «надо, говорит, Собачакин, в срок металлофермы сдать. Их на укрепрайоне ждут, скоро машина за ними будет. Быстрее, понимаешь, надо, уважаемый». Понял? Уважаемый! А ты — бросай… немцы!

Собачакин превратил пальцы в кулак.

— Да мне эти немцы тьфу, я их на Луге, как тараканов, давил мозолистой рукой.

— Как же товарищ управхоз собирается эти железяки отсюда вытаскивать? — спросил Костя. — Вы ж их в одну посваривали. Теперь ни в какую дверь не пройти.

Костя прав. Я внимательно присмотрелся к подозрительной пирамиде. Сие удивительное творение питерских левшей не то, что в двери не влезет — его вообще нельзя оторвать от пола, ввиду нескольких заколоченных в бетон штырей. К ним и была приварена пирамида двойным швом. А в середине зачем-то выбили стяжку идеально ровным кругом, прямо до грунта. Тут же валялись выбитые куски бетона, один из которых повалил табурет с доминошными костями. «Дупель шесть» упал в середину ямки и одиноко белел там.

— Ай, начальство знает, — махнул рукой Собачакин и опять стал вытираться.

А я, чем больше смотрел на пирамиду и ее ваятелей, тем меньше мне все это нравилось. Уж больно похожа была арматурная вязь на проекционную пентаграмму, из-за которой пришлось взорвать церковь на Аптекарском острове.

И еще меня сомнение взяло: чего они шлаком сварным дышат? Компрессор ведь есть — маленький пыльный агрегат с «тысячным» движком стоял рядом. Чтобы отыскать кнопку, мне пришлось нагнуться к мотору, а Сарафанов взялся устанавливать принадлежность рабочих к учреждениям трудового фронта.

— На каком основании вы проводите несанкционированные МПВО огневые работы? — заскрипел его голос. — Где разрешение?

— Так ведь Дрейцер… — потеряно ответил Собачакин и опять взмок.

Чего он потеет все время? Глазки бегают. Может, они подкоп тут замыслили в магазин напротив?

Михей стребовал документы и потный слесарь начал рыться в куче спецовок, рукавиц и штанов.

— И ваши, — сказал я сварному.

Парень усмехнулся, ворочая пальцами в нагрудном клапане.

— Здесь наряд и пропуск, — он отдал Волхову корочки, а затем, сняв держак, ткнул в Костю электрическим кабелем.

Если бы Михей успел бахнуть из карабина, все вышло бы по-другому, но этот хрен Собачакин толкнул от стены арматурный хлам. Стальной центнер мигом накрыл Сарафанова. И Руис не мог стрелять — сварщик, держа тело Кости как щит, добился ближнего боя с испанцем.

Я же стоял как дурак, не зная кого выручать: машущего ножом испанца или Михея, восставшего из железной могилы. Однако проблема выбора недолго мучила. Брошенный в середину пирамиды кабель плавил землю желтым пламенем, и вскоре появилась черная тень, подрагивающая маленькими вихорьками. Сгусток тьмы, подпитываемый электрической энергией, превращался в нечто головасто-уродливое, вращающееся над кругом в полу.

По идее, надо было отключить рубильник, дающий силу черному уроду, но я быстро пнул сапогом в ободранную кнопку «пуск» и направил шланг компрессора туда, где секунду назад находилась мерзкая башка.

Не знаю, что подвигло меня. Чужак заимел в середине себя здоровенную дырищу, и, водя шлангом вправо-влево, я кромсал тьму. Там, где воздух резал вне пирамиды, куски падали на пол и червились короткими смоляными стеблями. Быстро-густая чернь, извиваясь, заклубилась туманом.

Дым прибывал, но ему не было места и получалась какая-то дикая круговерть, выплевывающая, то когтистую лапу в чешуе, то живот с глазами, то сросшиеся кабаньи морды или жуткую ногу; нога была сломана, и торчал из нее крашеный белым горбыль, там, где полагается быть кости.

Потом кривляние тьмы прекратилось, и земляной круг втянул в себя так и не сформировавшийся во что-либо дым.

А-а, сука, не нравится! Я тебе и ток обрежу!

Через секунду меня облило смрадной жижей из пирамиды. Мощный фонтан сбил с ног, и я кувыркнулся в дальний угол. А черный зверь, сконцентрировавшись, молниеносно лепил новое тело из земли. Да, это был чужак, подобный тому, что я завалил возле Пискареки — мыслящая пустота, вбирающая внутрь все, с чем сталкивается, урод из враждебного мира, где мертвая земля родит таких вот обитателей.

Я попробовал открыть глаз, отдирая жгущую дрянь с лица, и увидел, как переваливаются через границу круга черные блестящие кольца гигантской змеи. Я медленно пятился, зачарованный плавным и хищным скольжением ползущей твари. Едва коснулся спиной стены, как в молниеносном броске змея обвила мою ногу и потянула к шипящему нутру черной дыры в бетоне. Попытка уцепиться за ржавый поручень в стене изначально была дурацкой — тварь или ногу бы оторвала, или выдернула железную скобу вместе со мной.

Но что обиднее всего — забздел я.

Даже разрядник не вытащил. Только у самого земляного кратера сподобился на что-то военное — рассыпал пяток гальванических зарядов с белыми полосками.

Зажатый чавкающим объятьем, я видел смутные обрывки нелепых кошмаров, проносившихся в голове подобно грохочущим поездам. Кажется, и «помоги, Господи!» малодушным пятном легло на совесть. И захлебывающийся крик был. И не кольцо ЭФ-1 я дергал, а воротник с зашитой ампулой «Быстрая смерть». Но возле бетонного обрыва увидел я око чудовища и схватил чеку.

Это я не дам тебе жизни, тварюка. Не будешь ты жить здесь, в моем родном городе, в доме, где Левик дожидался отца с фронта. Не стремительной смертью будешь ты, а воняющим в грязи дохлым червяком. И если хоть что-то останется от тебя, то мои товарищи доведут работу до конца.

Ударил взрыв, и стало легко.

А потом, совершенно спокойно, я обнаружил себя лежащим на прежнем месте с гранатой в боевом положении. Чека блестела на мизинце.

— А-а-а! — понесся мой крик, а за ним полетела и фугаска.

Плохо полетела. Я ее и не бросил даже, а откинул двумя руками, как мерзкую жирную гусеницу, — прямо в бездну. Фугаска ударилась о кромку этой бездны и скатилась вниз. Разорвавшись через пять секунд, сожрала весь воздух вокруг себя, обращаясь в ничто. И стремившееся в наш мир зло влетело в это ничто, мгновенно превратившись в вакуум, плотно запечатавший найденное разведчиками ада «окно».

А до этого бухнул, оказывается, карабин Михея, разорвав ползучего гада в куски.

— Спасибо, друг.

— Да ладно, чего там, — отмахнулся Сарафанов, наводя карабин на сплетающееся из черных обрубков змеиное кубло.

— Опять лезет!

КАСКАД расплавил шевелящихся гадов кислотным патроном. Теперь все. Ежели ОРВЕР не смог принять новый облик, то уже не боец, так — дрянь мелкая. Как я его… воздухом!

— Слушай, а где Волхов? Руис?

Михей осмотрелся вокруг и, кинув десяток рабочих спецовок на цементные мешки, присел с видимым удовольствием.

— Эй, мучачо, где ты?

Слабый голос, больше напоминающий отвратительную по выговору брань, зашелестел невдалеке.

— La mazmorra del diablo, проклятый колдун чуть не убил меня.

Михей, скрестив ноги на трупе Собачакина, резвился:

— Какой нехороший колдун! Задумал убить товарища Руиса Хименеса.

— Коста мертвый. — Испанец еще два раза переставил подгибающиеся ноги и словно мягкая кукла привалился к стене.

— Что?!

Сарафанов метнулся в темень, я за ним, но внезапно спружинивший Руис бросился наперерез.

— Не велеть, не взять! — хрипел испанец, отталкивая нас, потому что после установления факта смерти в бою с чужаком, к ОСКОЛовцу могли подойти лишь штрафники-похоронщики.

— Иди к черту! — рвался Михей и, не совладав с рослым испанцем, в бессилии ударил железную дверцу шкафчика. Я скрипел зубами, переживая вскипевшую боль несправедливой утраты.

Руис следил исподлобья за каждым нашим движением.

Потихоньку отпустило, и мы стали готовить к утилизации трупы. Фиксаторовне оказалось и пришлось обматывать тела Собачакина и адского сварщика изолентой. Накладывая крест под коленями, немного успокоившийся Сарафанов сказал мне:

— Гляди, чтоб клеилась, а то интенданты срок годности всегда на два множат.

Когда трупы запеленали, я отправил ребят на воздух. У выхода Руис обернулся:

— Может, я останусь, командир?

— Иди-иди, не спотыкайся. У меня нога что-то… Посижу здесь.

Испанец ушел, а я поудобней умостился возле подвального оконца. С лодыжкой было и вправду не очень. Погань, кроме того что суставы чуть не вырвала, так еще и мясо кое-где обтянула черной пленкой вместо кожи. Весь почти санкомплект потратил: и калиевый раствор, и вонючий пластырь, и центамин, и полную банку ультрамагнезии. Надо еще соль втереть на профилактику. Звякая угнетающим никелем шприца, я вдруг почувствовал, как мелко задрожал воздух…

Вот, значит, какой он!

На старых гравюрах Хога изображают патлатым зверем с клювом, острым и длинным. А на деле это и не клюв — хобот какой-то висит вместо носа.

Хог раскачивался на длинной ножке, цепляясь за край пирамиды. А мне как-то впополаме: сижу, радуюсь. Страха вообще никакого, только магнезия булькает, хотя знаю, что рядом путь в могилу. Не превратился чужак в замкнутое поле энергии, которое кельты прозвали баньшей. Не добрал силы варяг, которая делает его круче любого призрака и теперь он злой и маленький, как вонючий зверь скунс, имеющий три полоски на брюхе. Вот все, что осталось, — недоношенный отросток со злобными глазками.

А оружие далеко. Понимаешь только в подобных ситуациях, что все инструкции писаны кровью. Пропечатано ведь на первой странице крупными буквами для тупых: ОРУЖИЕ НАГОТОВЕ, ПОКА НЕ СДАН ТРУП ЧУЖАКА.

Ну, какого лешего надо было совать разрядник в гармошку батареи?! Думал, чтоб не потерялся, думал — неудобно с ним за пазухой. Хлебай теперь. Сейчас эта жертва аборта добавит удовольствий.

Блестящая рукоять почти рядом, в двух шагах, вот только сделать эти два шага я не мог. Во-первых, раздулась нога, а во-вторых — сильно потратился на отдых. Ничто не могло сейчас заполнить мягкую пустоту внутри. Казалось, воздух настолько тяжел, что пальцем не ворохнуть. А подлая близость оружия рассыпала бессильную злость. Проклиная неистребимую свою проклятую забывчивость, я цапнул-таки ветра в аршине от разрядника.

Батарея отопления наверняка делалась из меди. Голова зацепила самый ее край, но столь мощно, что раздавшийся вслед за боданием металла звон подкинул волосатого уродца в углу. Хог подпрыгнул, оторвавшись от грешной земли, а через секунду его обрубок корчился в солевом потоке, извергаемым засунутым с улицы шлангом. Василий, скачав остаток рассола мне на голову, заглянул в подвал и подмигнул, стряхивая капли со шланга.

— Ждете? Так мы закончили! Можете приступать к зачистке.