ОСКОЛ. Особая Комендатура Ленинграда

Глава 11 Эвакопункт

Всю дорогу Максимов тосковал. Он и с утра выглядел не очень, а после того как Берендей опять включил его в дозор, оплыл совсем. А видок! Кубанка старшины была шита разными нитками в разных местах, поверх гимнастерки блестела шоферская кожанка с «мясными» пуговицами, а бриджи вообще были шик: нечто отдаленно синее в пугающих индиговых разводах.

Надо сказать, что в ОСКОЛе на обмундирование и военную выправку смотрели как-то облегченно. Я часто дежурил у телефона и все построения дозоров имел возможность созерцать лично. Балаган! Пыльники, брезентовые курточки, железнодорожные полушинели. Один даже приперся в юнгштурмовке[43]и морской фуражке.

Словом, кто во что горазд, как в гражданскую войну. И ведь не «рогожа» это из запасного дорожного батальона — спецы высокого класса.

Вот и Максимов имел вид партизана, выдернутого из-под елки в ближайшем лесу. Правда, вооружился строго по уставу: 12,7мм карабин с термохимическими патронами, ЭТР — электроточечный разрядник и две гранаты «эфки», что в переводе на технический язык — энергофугас малый, переносной, ЭФ-1. У меня тоже был ЭТР — легкая изящная вещица для нейтрализации призраков и прочих параэнергетиков. Вместо карабина мне полагался тяжелый термопистолет «ТТ», а «энергофугасов малых переносных» я не получил ввиду их дефицитности.

На очередной крыше мы сделали привал. Старшину так и тянуло в темные пространства: чердаки, подвалы.

— Сейчас пивка б, а Максимов? Через мост на летнюю площадку и к ларю. Бахнул бы пивка?

— Да. С рыбкой.

— Не, лучше с колбасой. А рыбку удочкой. Помнишь, как тут сетями корюшку ловили? Артелью!

— Я не местный… Станция Дно, до войны машинистом состава водил.

— Нравилось?

— Нравилось!

Мы помолчали, глядя на тусклые блики уходящего солнца.

— А вы, товарищ старший лейтенант, чем на гражданке занимались?

— Историю преподавал в средней школе.

— Ученый человек! — он поправил что-то в сапоге и добавил зло: — У меня в техникум было направление. Прямо в субботу, двадцать первого, товарищ Якименко вручил. Не довелось. — Максимов дробно стукнул каблуком по железу и поднялся. — Пора идти.

Я направился к пожарной лестнице, рога которой высовывались за парапет, но Матвей уловил меня за пояс и потянул в чердачное окно.

— Зашел с крыльца, вышел с оконца, запоминайте, товарищ Саблин. В спецшколе, наверное, учили?

— Учили.

Старшина подбодрил:

— Ничего, это как на передовой: если в первом бою не убили, считайся бывалым.

— А ты на фронте был?

— У меня бронь энкапээсовская была. Я у райвоенкомата сутки торчал, чтоб из очереди забрали. В депо крик, визг — дезертир, мол, трудового фронта. Спасибо милицейскому начальнику, сади, грит, Якименко, человека на паровоз и не дергай, он не к теще за грибами ходил — на войну просился. Ну вот, сделал я два рейса, а в третий немцы эшелон раскокали. Прямо возле станции, километра за два. Всех «безлошадных» путейцев хотели в желдорбат собрать, но не успели — танки к самой станции подошли. Дали нам тогда карабины, по одному на троих, да учебный «Максим». Из деповских только я и Сашка Ребров из того боя вышли. Остальные ребятки у вокзала полегли, по месту, так сказать, работы.

Максимов опять уныл и дальше топал молча. Небо затянули серые тучи, плеснул дождь, и, накинув плащпалатки, мы еще несколько часов таскались по задворкам.

Иногда старшина звонил в управление, для этого использовались жилкомхозовские телефоны. Но раза два телефонировали с укрытых в смотровых колодцах узлов связи. И если в домоуправлении Максимов ограничивался всякими там «эхами», «вотами», либо другими полуопределенными местоимениями, то в секретных точках доклад шел по всей программе.

После одного такого разговора пришлось галопом скакать через ямы к Гренадерскому мосту. На воде ждали чего-то серьезного, но, слава богу, обошлось.

Только в конце уже, когда во всем разобрались и все утрясли, возникла небольшая перепалка между старшими дозоров, речниками и уж совсем непонятно почему вызванными к мосту людьми из ОР-9[44].

Дозорные обложили водников, комиссар дивизиона «Шторм» Прокудин орал с палубы катера, что у него есть инструкция и «буде чего, он этой инструкцией заткнет пасть любому», а ордынцы[45] тщетно пытались унять подшефный зверинец.

Редкие прохожие стягивались к пятачку, где вооруженные мужчины спорили до крика, и выяснение отношений перенесли на потом. Запыхтел старым дизелем катерок, унося красного и злого Прокудина, оттянулись в глубину дворов пикеты сторожевой охраны и только забытый служебный песик долго чесался на тротуаре, пока не обступили его недобрые граждане. Барбос испуганно надулся и, визжа, понесся к своим. Вдогонку свистнули, кто-то вздохнул: «жирный, подлец, какой», а серо-зеленый автобус с крестом на задней дверке остановился на углу и впустил в себя забытую штатную единицу.

Несколько дней прошли в подобной текучке. Однажды вечером нагрянул Берендей и объявил, что ждут важного субъекта со стороны Шафировской дороги. Народу собрали много, подогнали технику, а толку чуть. Бегали, микишились, обесточили район, держа под напряжением ультра-пушку, без толку перекидываемую с места на место. В конце концов порвали толстый кабель, питающий боевую часть орудия, на подстанции что-то замкнуло, и пока переводили «универсального наблюдателя» из сети на батареи, примчался разъяренный Берендеев.

Товарищ майор поставил весь личный состав в известность, что мы есть мудилы гороховые, что ОРВЕРы[46] невредимо проскочили сквозь наши раскоряченные заграждения и что «на башнях» уже есть потери — четверо убитых.

Просрали. Самым натуральным образом просрали. Надежда ведь была на нас, что не пропустим. Не кто-то, а именно ты должен был задержать нечисть. А стоящий за тобой должен знать, что может делать свое дело без оглядки.

— Сколько там людей, Вова? — полушептал высокий сержант, сидевший спиной к нам. — Двое, ну трое, вместе с оператором. Охрана после госпиталя. РУН нет, тяжелых карабинов нет, только перделки эти вот карманные. Охо-хо, — сержант потер подбородок. — Говорил же я тебе, Вова. Ставь банки на параллель. Вова поставил. Вова умный…

На Максимова упал острый луч света.

— Кто там фонарем махает?! — зло крикнул старшина.

— Ты поговори мне!

Старшина прищурился, закрываясь рукой, и медленно встал.

— Виноват, товарищ майор, — скис Максимов.

— Еще и как виноват, — голос начальника дробился сердитыми камнями. — Ладно, техники проспали, но ты…

— А что, я этот, как его… — Максимов извлек из памяти подходяще значимое, как ему казалось, определение, — вундеркинд, что ли?

— Нет, Матвей, ты ундербунд — маленький усатый раззява. Тебя чего сюда поставили, а? Смотреть, наблюдать, предотвращать. А ты пальцем ковыряешь в ж…

— Вот к чему, Евгений Викторович, вы меня обзываете? — не дал закончить «промывание» Максимов. — Я на два аршина под землю не вижу, и электронаводки у меня нет, а у техников есть.

— Техники получат свое. А мы свое. Башня теперь, как яйцо всмятку. Ты Калиниченко знаешь?

— Знаю. Высокий такой. Он инженер там.

— Он покойник.

Старшина тихо спросил:

— Достоверно умерший?

— Слава богу, да. Хоть в пособие помещай.

Майор раздал карточки с изображением молодой женщины и текстом, в котором указывались приметы. По рядам прошелестел разговор о «подкидыше». Замелькали белые листки с портретом… Астры. Я чуть не охнул — таким поразительным было сходство со Снегурочкой.

— Теперь всю душу вытрясут, пока не найдем, — бубнил все тот же сержант. — Будет теперь служба!

— Не ной, — глушил дядьку расхлябанный тенорок. — Не трави душу.

Разговоры пошли по всему периметру и утихли только тогда, когда командиры групп стали разводить людей по маршрутам…

РУНА — это ручной универсальный асинхронизатор. Хитрый такой приборчик, показывающий отклонение от стандарта в общем магнитном поле. Если «минус», значит, отрицательное поле, тревога, возможно присутствие ОРВЕРа. Если плюс — хорошо и чем плюс больше, тем лучше. Кстати, и характер человека можно им определить: те же плюс и минус, только диапазоном поменьше. Я на людях поработал, для интереса.

Максимов, например, почти всегда был в позитиве. Берендей тоже, но когда орал, стрелка убегала в минус, дотягивая примерно до ведьмака или оборотня. А когда я тайком хотел «прозвонить» Астру, прибор, к сожалению, забарахлил — стрелка стала прыгать по всему диапазону, пока РУНА не потухла — пришлось заменить портативный аккумулятор.

В школе нам объясняли устройство асинхронизатора, но всю «технику» преподавали по старинке и, как человек бесконечно далекий от всего электротехнического, я запомнил лишь как с ним обращаться. Аппарат неплохой. «Бьет» метров на сто, неприхотлив и прост. Правда, аккумулятор часто приходится менять. Шкала состоит из восьми делений, покрытых светящейся краской, что очень удобно в темноте. Посередине ноль, справа — белая дуга, слева — длинная красная.

Сейчас аппарат показывал ноль — «голый вася», норма. Однако Максимов направился вглубь разваленных сараев и торчащих пиками кустов.

— Ничего, — бодрил Максимов, — покрутимся полчасика, зато совесть будет чиста.

Знаю я эти его полчасика. Как пить дать, застрянем до утра.

— Старшина, давай мотать отсюда, завтра подъем в четыре.

— Щас, ща-ас, вон до той стенки и пойдем.

Сначала до стенки, потом от стенки до забора, потом от забора до опять забора, на этот раз каменного, и мелькнули во дворе белые пятна халатов. Больница.

— Вот она, родненькая! — просиял старшина и я понял, что спать в обозримом будущем не придется.

Стрелка РУНы тупо лежала в секторе «зеро», но дотошный напарник сперва обнюхал здание по периметру, потом прошел вдоль забора и приказал «готовиться к высадке».

— Я тут в парке осмотрюсь, а ты давай внутрь. Разыщи план здания, выясни, кто здесь лежит. Не спи, старлей.

— Да что там будет! Вон прибор в нуле завис, не дергается даже.

— Прибор, это что? Это металл в ебаните. Головой надо соображать. У тебя голова или чайник?

— Голова.

— Тогда соображай. Эвакопункт здесь был. Брал в день сотен до трех-четырех. Ранения средние и тяжелые, а медпомощи никакой — не профиль. Привезли, распихали по машинам и отправили — кого на койку в госпиталь, кого на кладбище. Сотни людей вопят от боли, не видя белого света. Представляешь, какое минус-поле?!

— Да-к это когда было то, год назад. А сейчас тут дистрофический стационар.

— Ни хрена. Остаточная деформация все равно есть, значит, минимум психоспоры остались. А «гостю» — это как старая навозная лепешка для червяков.

— Максимов, да ерундистика это все.

— Товарищ старший лейтенант, — вздыбился Матвей, — я сам решу, где ерундистика, а где еще что!

Он перемахнул через забор в сад, а я сделал шаг к воротам. И прямо перед моим носом вылетел из ворот грузовик, сбив деревянный шлагбаум. Вслед за грузовиком выскочил доктор в халате и, потрясая зажатыми в кулаке бумагами, закричал:

— Стойте немедленно! Вернитесь!

Грузовик скрылся из виду. Доктор снял очки, вытирая лоб.

— Безобразие! — он спрятал бумаги в карман и неприязненно посмотрел в мою сторону. — Чем могу?

Я вытянул удостоверение.

— Старший лейтенант Саблин, комендатура.

— Рюрик Евгеньевич, горздравотдел.

Я чуть не рассмеялся. Рюрик походил на доктора из детских книжек.

— Нам надо осмотреть здание и проверить документацию на него. Не возражаете, Рюрик Евгеньевич?

— Да ради бога! Здание — вот, документы находятся в архиве…

Отомкнув архив, я уселся просматривать план здания и прилегающей территории — пока старшина рыскал в саду; к его приходу выдал полную справку:

— Дом одноэтажный, делится на административную и амбулаторную части. В подвале хозпомещения. Есть чердак. Год постройки 1892-й. Материалы: кирпич, известковый раствор, дерево случайных пород. Здание подключено к системе канализации и водоснабжения. Во дворе есть смотровой колодец. Векторная дислокация: 0,5–0,7.

— Хорошо, — Максимов проверил мои расчеты. — Кто тут главный?

— Сейчас дежурный врач Рюрик Евгеньевич.

Из-под двери докторова кабинета вился дымок жженного кленового листа, табачной пыли и еще какой-то дряни, набиваемой в папиросы фабрики Урицкого летом сорок второго.

Старшина постучал и, нерешительно кашлянув, зашел в кабинет.

— Посторонние в здании имеются? — поздоровавшись, спросил Максимов. — Родственники больных, знакомые кого-нибудь из персонала? Мы дезертира разыскиваем.

— У нас дезертир?! — изумился доктор, пожимая длинными плечами халата. — Откуда?!

Доктор раньше был толст. И толст весьма. Видно было, что одежда ему привычна, хотя и на два размера больше.

— Из посторонних была только девчонка местной ПВО, оказывали помощь. Полчаса, как увезли ее. Да вот лейтенант ваш видел машину.

Я кивнул, а доктор импульсивно продолжил:

— А дезертиров у нас, молодые люди, никаких нет и быть не может! У нас контроль, знаете ли!

Контроль обнаружился за столом в позе «спящий на посту». Пожилой отец семейства, присланный, очевидно, по разнарядке из рабочего батальона. Я спросил доктора на кой им вообще охрана. Рюрик возмущенно встрепенулся:

— Как зачем?! А продукты? У нас большое количество продуктов для анемиков[47]. Кроме того, глюкоза в ампулах и вино. На все палаты.

— Ну что ж, давайте смотреть палаты.

— Каждая на восемь койко-мест, — пояснял на ходу Рюрик, — дальше еще две по четырнадцать, а за ними — перевязочная.

Поочередно мы проверили все палаты. И там, где по восемь, и там, где по четырнадцать, и еще три комнаты на десять, женские. Стрелка РУНы все так же торчала в нуле, а Матвей разбег только усиливал. «Здесь он, голубчик, — можно было прочитать на его обычно унылой физиономии, — ищщас схватим!»

Когда подсел аккумулятор, мы уже обошли все палаты, докторскую, чердак и спускались проверить подвал.

— Замени! — Максимов отдал мне прибор, а сам принялся налаживать карабин, вставив в уши гапроновые[48] предохранители; мне приказал сделать так же.

Рюрик испуганно покосился на старшину.

— Я, может, пойду?

— Да, доктор, идите. Спасибо!

Он резво удалился, сказав, что подошлет медсестру с ключами от подвала.

— В саду я все осмотрел. Нормально, — скривился Максимов, загоняя в обойму термопатрон. — Только доходяга какой-то возле флигеля терся. Что у них во флигеле?

— Товарищи! Товарищи, — сверху донесся хрусталек медсестринского голоса. — Вы проходите, а я сейчас поднесу ключи.

В этом доме скорби стук каблучков по лестнице молодой и красивой сестрички звучал патефоном в морге.

— Меня прислал Рюрик Евгеньевич… ой, а что это? — Она свесилась через перила и тронула пальчиком раскрытый блок асинхронизатора.

— Фонарь это, — нагрубил старшина, закрывая прибор. — Ну, чё стоишь? Ключи неси.

— Несу, товарищи командиры, несу! — Каблучки опять зацокали, и сверху донеслось: — Ой, умора. Фонарь! Ха-а-ха-ха!

Мы поднялись на пару ступенек в ожидании ключей.

— Ты заряд сменил? — шипел Максимов, нервно дергая переключателем. — Не сменил! Чего тогда на эту фифу пялиться, товарищ лейтенант?!

Укусив меня понижением в звании, он выставил стрелку на шкале.

— Так что, говоришь, во флигеле?

— Ледник. Для временного хранения трупов, пока не заберет спецфургон.

Старшина сразу напрягся.

— Мы здесь всех посчитали?

— Всех. По списку сходится. А сколько тел у них в леднике?

— По журналу одно. Больного Скачкова, смерть в результате рожистого воспаления.

— Тогда проверим ледник. Пошли через коридор.

Коридор был гол и пуст. Лишь в самом дальнем углу замаячил какой-то дистрофик в больничной пижаме.

— Эй, малый!

Больной полуобернул к нам голову и отмахнулся. И пошел к кипятильному баку, стоявшему неподалеку. Шаркая по полу босыми ногами, парень бормотал, прижимая обмотанную грязной ветошью руку.

Скорее, не парень даже, а подросток, годов пятнадцати. Шея у него раздулась, и опухоль наплывала на лицо.

Из бокового коридорчика выбежала медсестра и столкнулась с доходягой.

— Скачков?!

Упав на спину, она закричала и, быстро перебирая ногами, поползла назад на локтях. Доходяга что-то сказал. Вернее, хотел сказать — открыл рот, но вместо звука вылетела оттуда гнилая зеленая кашица.

— Вали его, Саблин! Это кисляк!

Я выхватил оружие и в секундном повороте, когда метнулся к парню-дистрофику, взгляд зацепил цвет «рубин», которым полыхал ручной наблюдатель: ОПАСНОСТЬ! ОПАСНОСТЬ!! ОПАСНОСТЬ!!!

Бахнул тяжелый карабин старшины.

Заряд попал в Скачкова, выбив из него едкие зеленые брызги. Из-под больничного халата ручьем полилась бурая дымящаяся жидкость. Тут же сверлящий вой сквозь гапроновые затычки хлестанул через уши прямо в мозг и хрупнулась на подбородок соленая каша в кровяных пятнах.

— В подвал! — тонким фальцетом нявкнул старшина, содрогаясь в отдаче. Выстрел отнес кисляка метра на два. Старшина бросился к подвальной двери и сбил прикладом замок, а я прыгнул к медсестре и стащил ее по ступеням в подвал.

Помещение было совсем крохотным, похоже, бывшая «слесарка». Верстак, оббитый жестью, тиски, наковальня, и в углу шкаф для инструментов. Максимов разбил стекло в зарешеченном окне и пустил в небо сигнальную ракету.

— Подорвать эту сволочь надо, — сказал Максимов, поправляя в ушах гапрон. — Пока народ не сбежался.

— А что с ним?

— Слизень внутри сидит. Как вызреет — полезет наружу. Я в деревне на Еремином болоте такое видел.

— А…

Старшина отмахнулся.

— Человек, что его носит, умирает. Думают, что лихорадка или рожа. Хоронят. Ну, он потом выходит… В земле эта тварь живет, — он повернулся к медсестре. — Слышь, как тебя?

— Таня. Марвич.

Медсестра Таня не сводила стеклянного взгляда с двери, за которой возился кисляк.

— Скачков этот, давно умер?

— Да, умер.

— Давно, говорю? Ау!

Сестричка повторила:

— Умер.

Максимов приподнялся, чтобы шлепнуть ее по щеке, но бить не стал. Вместо этого надел перчатку и повернул Танину ладонь. Рассматривая зеленое пятно, старшина досадливо крякнул:

— Недели две уже, как подцепила…

Медсестра, тонко закричав, лихорадочно встряхивала рукой, будто могла избавиться от проникшей в её организм дряни, как от прилипшей паутины с дохлыми мухами.

— Тихо, дочка, тихо. — Максимов обмотал пятно влажным бинтом и, подождав, когда я крепко схвачу медсестру, ловко приладил провод из ЭТРа к бинту. Хлопнул разряд и 190 вольт из электротерморазрядника прошили Таню Марвич с головы до пят.

Тело напряглось, дернулось и обмякло. Мы вздохнули было облегченно, однако через секунду на белом Танином халате проклюнулась и стала расплываться зелень. Тут же из-за двери раздался вой боли.

Существо рвалось в комнату, прожигая дверь остро пахнущей дрянью. Оббитое железом полотно скоро превратилось в мешанину из потеков и дыр. А долбящий звук пробивал гапрон, отчего вовсюхлестала из носа кровь и прыгали в глазах красные черти.

— Через полчаса ее нельзя будет спасти, — сказал Максимов. РУНой сможешь электроудар сделать?

Я кивнул.

— Ну, тогда с Богом.

Максимов резко открыл дверь, я швырнул в проем набитый хламом вещмешок, и существо схватило его, дав нам спасительную секунду. Старшина успел прицельно бросить тротиловую пачку из боекомплекта. В комнатенке хлопнуло, и полетели в меня со всех сторон обломки кирпича, доски, мелкое крошево стекла и какие-то железяки…

Цел, вроде, и невредим, только шум в голове да оторванная нога рядом валяется. Моя, как будто, на месте. Может, Максимовская?

— Старшина! Ты живой?

Максимов был живой, но, видать, крепко подраненный ошметками кисляка. Он скорчился на полу — красный, в тлеющих дырках, — пытаясь вскрыть ампулу.

— Старшина, я сейчас, терпи!

Вкатив двойного морфина, я вытащил его в коридор. Пришлось ждать, когда лицо раненого побледнеет, и сразу же колоть камфорой.

— И-и бысс-трей, — шипенье Максимова дополнил взмах руки. Я заблокировал коридорные двери, чтобы никто не смог сюда попасть, и вытащил медсестру из здания.

Итак, передо мной был человек, зараженный ОРВЕРом. Заражение и мутация происходили ураганно — скоро начнется ремиссия органов и тогда всё. Я соединил проводки с генератором и дал малый ток, надеясь возбудить в зараженном организме короткий импульс.

— Простите, товарищ, э-ээ… командир, — возникший из ниоткуда Рюрик Евгеньевич мягко уминал березовый лист около дерева. — Тут, э-э… товарищ…

Черная фигура в капюшоне двинулась ко мне, зацепив ногой провод пускателя, — стрелка тут же устремилась вперед, в красный сектор, и в искрах короткого замыкания лежащее тело медсестры искривилось в дугу.

Если вы никогда не видели, как попадают под электроудар асинхронизатора, представьте человека, бьющегося в беспрестанных конвульсиях, с дыбящимся волосом и в паленом дыму. Организм нечастного панически извергает все лишнее, стремясь хоть чем-то помочь себе; всюду новогодний хлопушечный треск и в хохочущем адском свете бедняга словно танцует дикарскую «пляску смерти». Помножьте все это на два — и получите бледную копию происходившего в больничном саду.

Рюрик сначала держался стойко. Лишь неуверенный шаг назад и хруст раздавленной мензурки выдали его испуг. Потом доктор сложился вдвое и упал, апоплексически хрипя: «Марат, Марат…»

Фигура стояла, не шелохнувшись. А когда все закончилось, и я склонился над Таней, получил удар по голове. Отключился, правда, ненадолго. Только открыл глаза — увидел, как фигура в капюшоне подняла руки и взмыла в воздух, преодолевая забор. Я быстро привел в чувство Рюрика, заорав:

— Там, в коридоре, — Максимов! Под капельницу срочно! Точечные ожоги и болевой шок. Кожу не обрабатывать! И смотри, доктор, у него слабое сердце. Держи на вот этих ампулах до приезда наших врачей.

Я выскочил на дорогу, но, кроме расхлябанного грузовика, вильнувшего последней «тройкой» номера на заднем борту, никого не заметил. Возле ограды, где обвалилась кирпичная кладка, кто-то оставил давленный каблуком след, да виднелась россыпь масляных пятен на асфальте. Пахло бензином, и больше ничего…

Где-то у моря прощалась с Городом ночь. Древний чудак Фаэтон тащил свою колесницу уже над Малой Охтой, вынимая остатки темной накипи из дворов и проулков. Подкрадывались к спящим людям забытые на время сна проблемы, а вот моя проблема уже стояла во весь рост: куда пропала медсестра? Она долго мучилась в цепких когтях минус-поля, потеряв три пальца на руках и вытекший глаз. Но человек вернулся в нее, оставив чужую кровь шевелиться на траве — склизкая гадость была почти извержена из тела. Рюрик не пережил вида нутряной каши, осмысленно сучившей зелеными ростками, и хлопнулся в спасительный обморок.

Прибывшему начальству я доложил, что Таня Марвич исчезла.

Максимова увезли, благо, что дорогу он мог выдержать. Я донес его до санитарной машины и зачем-то проводил фургон к самым воротам, заглядывая в слепое дребезжащее окошко, хотя увидеть в нем чего-либо никак не мог.

Ребята из шифротдела обычно загружены сверх нормы, но я все-таки нашел их командира и объяснил ситуацию. Тот кивнул и снова обратился к своему подопечному, в котором я едва узнал спавшего на посту пожилого дядьку из рабочего батальона. Дядька трусился мелкой рябью, закрывал лицо руками и, ничего не добившись, шифровальщики заперли его в своем фургоне.

— Долбанулся мужик, — сочувственно бросил хромой подполковник, возглавляющий подмогу. — Услышал, как дверь ходуном… открыл, дубина, а там — половина кисляка с одной рукой ползёт.

Голос его был смутно знаком, хотя ни в армейской, ни в комендатурской жизни видеть хромого не доводилось. И голос этот вежливо поинтересовался, где, по моему мнению, находится медсестра Марвич — она же «подкидыш», человек, который сам ничего плохого не делает, но при его появлении оживают мертвецы и в наш мир проходят незваные гости — ОРВЕРы.

Я проверял карманы в поисках портрета-ориентира на «подкидыша», розданного всему личному составу перед поиском, только сейчас осознав, что это и есть Таня Марвич, которую ищет ОСКОЛ. Оглянулся, припоминая, что положил портрет в полевую сумку. Хромоногий «подпол» хмыкнул, поинтересовался «не забыл ли я чего», и я подумал, что веревочка, протянувшаяся из тяжелого детства в ОСОАВИАХИМовский лагерь, дохлестнула и сюда, в нынешнее время. И с Евграфом Еремеевичем Полюдовым, который ловил меня в двадцать четвертом, задержал в сороковом году и окончательно «накрыл» здесь, в бывшем блокадном эвакопункте, мне уже не развязаться никогда.