ОСКОЛ. Особая Комендатура Ленинграда

Глава 14 Мы

— …Андрей Антонович! Старший лейтенант Саблин Андрей Антонович, это вы будете? — Адъютант комиссара Балтфлота сердито указывал на меня пальцем. — Прошу приготовиться. Товарищ Смирнов через две минуты вас примет.

Моряки затеяли возню с Марвич, потому что Таня была гражданской супругой капитана Марефьева — его нашли убитым в своей квартире. Карты минных полей у острова Сескер, находившиеся при капитане, исчезли, а соседи рассказали, что кроме Татьяны убить никто и не мог — шум ссоры доносился из окон прямо во двор. Девушка выскочила в крайне возбужденном состоянии и больше ее не видели. Марефьева живым после ссоры тоже.

Скорее всего, так и было. Медсестра перед внеочередным дежурством заскочила домой, где проявилось ее заражение кисляком, а несчастный супруг в это время оказался рядом. Балтийская контрразведка вычислила ее удивительно быстро, и, оглушив меня, капюшононосец Скляров забрал медсестру.

Неприметные военные, уверенно стоявшие на перекрестке, утвердили его во мнении, что не только флот ищет жену Марефьева. Моряцкое авто проскочило на Менделеевскую и дальше в объезд. Около дома медсестры Скляров остановился, чтобы самому поискать пропавшие бумаги и вызвать подмогу телефоном. Это подкрепление и взяло нас в клещи в том подвале.

Балтийцы уставили в нас три ствола, намереваясь обучить дыханию через дырки в животе. И шанс мог прийти к нам только со временем — должны были подоспеть погранцы или оперативники «Шторма».

Я начал махать мандатом, а Сарафанов сцепился с двумя мореманами так, что они даже не стреляли, боясь поранить друг друга. Это дало нам пару минут, однако Михея все же прищучили, приставив к шее чудо-винтовку Токарева со штык-мечом.

Мой «ТТ» целил прям в лобешник франтоватого лейтенанта, а тот взял на мушку мою печень и чуть повел наган к потолку — сдавайся, мол. Лихой морячок. Лихой и отчаянный. Так и стояли мы, пока донеслось со ступенек:

— Олег Дмитриевич, наверху двое чекистов.

— Чего им? — лейтенант равнодушно обернулся к вахтенному.

— Обещают пострелять!

Из окна донесся звук падающих камешков, и чей-то знакомый голос посулил устроить морякам второй Кронштадт:

— Эй вы, рыбий корм! Стволы вниз и выходи по одному, если хотите разойтись добром.

Моряцкий командир лениво озаботился, не повышая голоса:

— А тебе плохо не будет?

И позы даже не переменил, будто переругивался в трамвае из-за открытого окна.

— Мне плохо не будет, — ответили сверху. — А вот экипаж твой гвардейский с первым же паромом левый берег пошлют отвоевывать. Сам знаешь, с кем связался.

Лейтенант сделал одну пятую оборота к ступенькам.

— Мазай…

— Пробьемся, Митрич. Одного-двух зацепят, но пробьемся.

Один лишь короткий миг понадобился ему, чтобы прикинуть вариант отхода из двойного капкана.

— Мы уходим.

— Девушка остается у нас, — сказал я, вытирая мокрый лоб. — И оставьте в покое сотрудника спецкомендатуры.

Здоровяк в бескозырке с надписью «морпогранохрана» вопросительно уставился на лейтенанта и, получив безмолвный ответ, отодвинул штык от горла Сарафанова.

Заготовленную шифровальщиками легенду я рассказал флотскому комиссару. И ничего — прошла с пониманием. Я выяснил, что Рюриковский Марат — на самом деле, крейсер, где служил когда-то Скляров. И напоследок моряки разрешили позвонить по спецсвязи в контору.

— Вам сюда, товарищ старший лейтенант, — открыл дверь без таблички дежурный, указав на ряд телефонов. В ближнем аппарате суровый голос обещал расстрел некоему Попику[59]; я поднял другую трубку.

— Второй слушает, — раздался майский баритон Натана Словакова, начальника диспетчеров.

— Барышня, дайте Полюдова.

«Барышня» засопела и щелчком вкинула Евграфа на связь.

— Это я звоню, товарищ подполковник.

— Ну и что мне теперь делать?

— Не знаю.

— У-гум… Тогда слушай: в связи с оперативной обстановкой твою группу решено не выкидывать на свалку, а использовать и дальше как боевую единицу.

Евграф сообщил, что к прорыву на башнях Марвич не имеет отношения. И слава богу. То, что Таня не пособник, уже немало. Рассказывали, что в прошлом августе выявили изменника в команде охраны Смольного. По тому резонансному делу прилетал из Москвы секретный генерал Рудаков, чтоб выяснить, «кто таких гадов рожает и как их земля носит». Однако кремлевский гость вернул гада в лоно ВИЗОРа, пожурив «спецуру», что не распознали ОРВЕРа. Это и в правду оказался мощнейший колдун, прошедший все системы контроля. Допрашивали его в специальной камере, а когда понадобилось перевести засланца в институтскую лабораторию, то в двери заводили спиной вперед и с одетым на голову мешком.

— А чего сейчас делать?

— Сейчас дуй в контору — на торжественное собрание в честь двадцатилетия ОСКОЛ.

На другом конце провода начальственно завопил «прямой» телефон и Евграф, будто спохватившись, погнал меня служить Родине:

— Давай иди, у тебя час времени.

В управление я добрался на трамвайчике и сразу попал в объятья Сарафанова. Михей как заблудшего сына принял. Правда, замест упитанного тельца на столе тускнела банка тушенки «второй фронт», но упер ее я один. Да еще с настоящим белым хлебом. А после этого влез под душ и на выходе получил чистые бриджи и тапочки.

— Прошу, товарищ, — щелкнул ножницами Михей и за стрижкой поведал занятную историю. Дело в том, что меня продали. Продали, как барана на ярмарке. Вернее и того хуже — поменяли, будто нож какой перочинный или пару сапог. Поменяли на костюмы спецзащиты. У Полюдова было семь таких, подделанных под армейское х/б, со съемным органостеклом для касок. Вот на эти костюмчики и польстился Берендей, да еще и заряды на КАСКАД выторговал, сволочь. А я все удивлялся: как это меня, пограничника, и вдруг в оперативный отдел?

— Да ты не переживай, — успокаивал Сарафанов, — мне батя рассказывал, что нашего деда на собак сменяли, и ничего, живем!

Нисколько мне легче не стало от его исторических исследований, но лейтенант продолжал говорить, и я задремал, когда геройский дед повесил-таки лапти на гвоздь и рванул в тайгу. Я всегда засыпал в парикмахерской под лязг ножниц и резиновое фырканье пульверизатора. В отличие от мирного прошлого, «тройником» не пахло, не шуршали халатами ломовые парикмахерши с вечным Борей, «у которого опять высыпало на попке».

— Не, ну аккуратней можно?! — возопил я, когда Михей, подбривая виски «золингеном», опять полоснул кожу. — Не овцу стрижешь.

— Ничего, сейчас бумажку приладим, — шлепнул газетный клочок Сарафанов и пообещал быть аккуратнее.

Экзекуция завершилась, и, оклеенный бумагой, как афишная тумба, я устроился пить «чай» и слушать местные новости.

— Да собственно… — Михей наполнил алюминиевую кружку. — Лукьянов ребро сломал, Санька Гнездилов пьет бром. А-а, ты все равно их не знаешь… Еще медик подхватил лихорадку Зенгера, наверное, в Москву отправят. Полюдову шею мылили за то, что тебя командовать поставил.

— А начоперод, что?

Сарафанов вытащил из жестяной коробки два кусочка сахара и, дав мне меньший, продолжил:

— Евграф — бетон, даже скулой не дернул. Ходит, руки потирает, как еврей-сундучник. Я думаю, что у него какой-то свой номер в этом цирке.

— Какой?

— Если б знать, — Сарафанов искренне развел руками. — Догадки есть, конечно, но так — на местном уровне. Михалыч, кстати, приволок здоровенную гадину с Васильевского.

— Михалыч, это Мальцев?

— Он самый. Так вот, тварюка эта — метров десяти. Ее мильтон какой-то на Смоленке подстрелил. И представляешь, из нагана. У ней чешуя в палец, ЭТР не пробивает, разве что КАСКАД. А этот, м-мм… — потряс пальцами Михей, вспоминая фамилию участкового, уложившего водного змея. — А! Закеев. И что ты думаешь? Выстрелил — и прямо в глаз!

— А что в этой змее такого замечательного? Наверное, гобра какая-нибудь залежалая.

Я хаял стрелка от мелкой зависти, потому что даже за «гобру залежалую» сразу же посылали представление на «За отвагу».

— Хрен там! — Сарафанов отодвинул блюдце, в которое он наливал кипяток из алюминиевой кружки, и по-мальчишески восторженно выдал: — Капа! Чистой воды капа. У нас такое только Горыныч и помнит.

Горыныч, по-моему, служил еще при Александре, и хотя бы из уважения к седине следовало бы разделить восторг товарища.

— Евграф ту гадину, как увидел, аж заулыбался. И это после того, как Хлазов ему пистона вставлял.

По словам Сарафанова три дня тому Хлазов влетел в кабинет Евграфа и с пеной заорал, что «неизвестно какая б… орудует возле пункта продиводесантной обороны в двух кварталах от Смольного». Оказалось: после появления ОРВЕРа половина противодесантников спятила и они палили друг в друга из автоматов.

Евграф послал туда одну свою группу, плюс группу шифровальщиков, и эти десять человек весьма умно разрешили ситуацию. Оперативники забрались в ряды бьющихся в психозе людей, взорвав несколько бомб, в которые была подмешана закись азота, и стали кричать «немцы-десант-воздух!». А шифровальщики палил в небо, вопя всякую дребедень по-немецки. Получилось здорово: веселящий газ сгладил самые верхние уровни истерии, а осознание опасности привело к тому, что резать и стрелять друг друга перестали, занявшись своими прямыми обязанностями. И все это, по Михею, сделано было «спокойно, без нервов».

— Ты был там?

— Не. Мы на вызове были, на Марата, 27.

— И что?

— Чудаки там обнаружились с такими лицами, что дворник, когда их нашел, чуть сам в ящик не сыграл. Думали психонекроз, а умершие, оказывается, в самогон какую-то дрянь залили. Для крепости.

— А где Костя?

— Скоро будет. Он на Пяти углах застрял — рессора лопнула, — там сигнальчик был из железнодорожной больницы. По всем признакам ОРВЕРы недалеко, а РУНА в белом поле. Погнали туда генератор и Волхова нашего — только ничего не нашли.

Внезапно в комнату закатилось нечто пыхтящее и круглое, заполняющее даже темные углы напористым весельем.

— А, крестник! — взвился колобок, и я разглядел в этой шаро-молнии поминаемого капитана Мальцева.

Я попросил его еще раз поведать историю с водным змеем. Капитан достал мешочек с кривым зубом, гнутым и бритвенно-острым, на серебряной цепочке со штампом «Втормета». Это был действительно зуб капы, единственно известный случай поимки которого был зафиксирован Петроградским ЧК в 1920 году. Правда, поимка — это громко сказано. Чудище получило в морду пол-ленты «максима», а потом веселящиеся морячки, удивленные живучестью гада, провели испытания на прочность из разных видов оружия. Когда приехавший спецрозыск начал собирать, что осталось — отдельные фрагменты, разбросанные по всему Галерному острову, — балтийцы, утомившись колоть и стрелять, насовали, куда могли, динамитных шашек и разом их подорвали. Собственно по гулу и грохоту их и обнаружили так скоро.

Змея потом собрали, сшили, потом повысили в ранге до чучела и установили в нашем музее. Я видел его на экскурсии. Вспоминаемый Горыныч, подходя к экспонату, непременно поглаживал староверческую бороду и поднимал вверх палец, вещая: «Сие — водный змей Капа, обитающий в дельтах холодных рек. В лихое время он просыпается, чтобы предаться ненасытному убийству. Амурские китайцы называют его Лю-шунь, земголы — уирва, а немец-академик Шумахер относил к мифическому чудищу навадонту, что в переводе означает кривозубый демон».

Горыныч рассказывал еще, что тварь имеет сильную гипнотическую мощь, заставляя прыгать в каналы ночных ротозеев, любующихся речными видами. Авария судна «Альбатрос Революции» могла быть вызвана им же, хотя в 1927-м все списали на пьянство капитана — тот находился в постгипнотическом шоке, поэтому и налетел на немецкий пароход «Гамбург». Списать-то списали, а вот объяснить всплывшие затем полутуши с характерными повреждениями не смогли. Как и то, куда пропали тела остальных пассажиров — водолазы облазили весь Морской канал без малейшего результата. «Умельцы, — хихикал Горыныч, — рваные куски людей — это пароходный винт нарубал, а остальных унесло море».

Много еще было за стеклянными шкафами музея, но клык врезался в память.

— Ты, Мальцев, похож на человекообразную обезьяну с этим зубом, — сказал Михей, доставая теплый английский свитер из ящика. — Банан в руки — и в зоосад.

— За собой гляди, — буркнул капитан и потряс меня за плечи. — Слушай, а твой ефрейтор как?

— Должны скоро выписать, — уверил я, хотя Лиходей только-только перестал бояться маленьких лохматых карликов, живущих у него в тумбочке.

Дверь снова открылась и впустила очередного посетителя, но впустила как-то нерешительно и наполовину. Эта половина, делая страшноелицо, сказала с акцентом:

— Миха, я вам всем на вопрос поставлю, собраний через десять минут.

— Это Вадик Егизарян, — зачем-то пояснил Сарафанов. — Его в партбюро хотят вместо Хоменкова — переживает.

Вадик заругался, и под его махание руками «ми все» двинулись в коридор. Народ почти собрался. Около постамента с графином и пепельницами дежурный раскладывал по столу бумаги, а согнутый, если не в три, то в две погибели точно, связист тащил к президиуму пульт управления.

— Двигай к центру, — толкнул меня Сарафанов, — Мальцев вон уже места занял.

Помещение было не то что маленькое, скорее, неудобное — помимо общественных функций его использовали для хранения габаритных запчастей и старых макетов. Устроившись между двигателем струйного генератора и псевдожелезой кисляка в разрезе, я приготовился внимать.

— Все здесь? — голос парторга Узванцева без труда перекрыл легкий шум в зале.

— Охтинские не все подтянулись.

Узванцев посмотрел на дежурного и тот сразу же снял телефонную трубку.

— Шифровальщиков пока нет… испытатели тоже с ними, — доносились разномастные голоса из зала. — Одинцов на Лиговке сломался!

Парторг, не перебивая, выслушал всех по очереди.

— Из Приморско-Выборгского подрайона прибыли? — спросил он и удовлетворенно кивнул.

— Ну, а раз так — семеро Одинцова не ждут, — усмехнулся председательствующий и, разгладив пояс, дзинькнул в графин. — Открытое партийно-комсомольское собрание, посвященное 20-й годовщине образования ОСКОЛ, считаю открытым. Слово предоставляется товарищу Хлазову.

Генерал-комиссара Хлазова я никогда раньше не видел, поэтому с интересом наблюдал за пятидесятилетним, без единой сединки, атлетом, степенно раскладывающим перед собой красные папки и одновременно поглядывающим в зал поверх очков.

— Скоро узнаем, будут ли пряники давать, — шепнул Михей, перегибаясь сразу через две спины.

— Как?

Ответил сосед:

— Если в президиум не вернется — будут медали, а если нет, будут розги.

Михей кивнул, а Хлазов, откашлявшись, стал читать:

— Товарищи командиры и специалисты ОСКОЛ, двадцать лет назад вышло постановление Главвоенморсовета республики об образовании на территории РСФСР линий спецзаграждений по борьбе с ОРВЕРами. Советская власть с первых лет становления проявляла неусыпную заботу…

Глядя на оратора, я почему-то вспомнил рисунок из детской книжки античных мифов. Вверху и чуть сбоку (как на картинке) находился Зевс-руководитель. Президиум из богов-олимпийцев (они же начальники спецотделов и служб) располагался на маленьком возвышении; полубоги (командиры отрядов) занимали первые ряды, ну и мы (рядовые герои) сидели, где и как попало.

Зевс-Хлазов отпил воды, опорожнив на четверть графин, и продолжил мысль:

— Перефразируя наркома Дзержинского, должен сказать: заградитель обязан иметь железные руки, умную голову и крепкие нервы. На наших плечах ответственность за фронтовую зону Ленинграда, безопасность и спокойствие сотен тысяч гражданских, забота о пострадавших от ОРВЕРов…

В президиуме среди «богов-олимпийцев» сидел Евграф в новом, с иголочки мундире, с двумя орденами Красного Знамени. Вообще, все были принаряжены, окна украсили бархатными портьерами, а над сценой протянули кумач с лозунгом: «Очистим колыбель революции».

— …Только за период с конца июня подразделениями ОСКОЛ было исключено не менее шести попыток прорыва, нейтрализовано более двадцати чужаков и их пособников, обнаружено и ликвидировано две эпидемически опасных зоны. К настоящему времени противник оттеснен за линию заграждений, а отдельные районы юга и Заневской части города полностью освобождены от ОРВЕРов. Это наш весомый вклад к четвертьвековому юбилею наступающего Октября…

Даже потолок забелили и подкрасили, а вечно изъеденный грибком простенок у французского окна закрыли диптихом «товарищи Каганович и Берия на испытаниях параэнергетического дезактиватора».

— …Неуклонно растет численность большевиков и кандидатов партии. Коммунист Глухов в одиночку обезвредил двух чужаков; секретарь парторганизации Старогородской спецкомендатуры Сандлер, будучи тяжело раненым, поддерживал бесперебойную связь, пока его не увезли в госпиталь; кандидат партии Жигалов вступил в единоборство с вампиром и ценой жизни спас ребят из детского дома. И таких примеров десятки…

А вот про Жигалова — тут больше головотяпства. Юрка, он медик. Приехал с шифровальщиками, когда, по идее, всех уже нейтрализовать должны были. Оказалось — не всех. Недобитый упырь выскочил прямо на детей во время осмотра.

— …Бойцы Ленфронта и рабочие заводов должны иметь надежную защиту. И они будут ее иметь!

Хлазов читал еще минут десять и закончил совсем в мажоре:

— Родина высоко оцениланаши усилия. Всему личному составу, который участвовал в операциях «Подкидыш» и «Декабрист», объявлена благодарность Верховного, а наиболее отличившиеся представлены к наградам. Среди них: капитан Сеначев награжден орденом Ленина, майор Берендеев представлен к «Красному Знамени», младший лейтенант Ким…

Красный и потный Сеначев, шагая, будто циркуль, поднялся на «пьедестал» и негнущейся рукой взял коробочку с орденом.

— В Смольном мигуна вычислил, — завидуя, шепнул Михею сосед. — Делов на пять минут, а орден Ленина — пожалуйте!

— …Лейтенант Хавьер Руис де Хименес — к ордену Красной Звезды. Старший лейтенант Саблин — к «Отечественной войне» первой степени, сержант Волокитин — к ордену…

— Саблин, ты чего? — Михей толкнул меня в бок и показал на сцену. — Иди!

— Куда?

— Ты че, совсем? Орден иди получай, — Сарафанов улыбнулся. — Поздравляю, Андрюх… — И тут же лихо вскочил сам.

Потом был «антракт» и мы оглядывали и ощупывали боевые знаки под поздравления друзей и знакомых. Михей достал орден Красной Звезды из коробки и разглядывал его «на свет», а я прижимал подбородок, чтоб лучше свой видеть — Полюдов завинтил награду мне на гимнастерку и припечатал колодку, вдавив штифт в ребро, как будто еще раз подтверждая свое слово о награде за найденную Таню Марвич.

— Обмыть бы надо, — почесал в затылке Мальцев, заглядывая в орденскую коробочку Михея.

— Надо будет, обмоем, — сказал Михей. — Только без тебя.

— Это чего так?

— А того, Мальцев, что ты со своей звездой в тумане уже три месяца на халяву пьешь.

Капитану ни медалей, ни премий не выдавали, хотя за отчетный период он отработал минимум на медаль. Вообще-то у Мальцева личный счет в девятнадцать ОРВЕРов, а значит, еще один — и представление на «Звезду Героя»; но все никак не удавалось завалить двадцатого.

— Ну, мужики, ну я ж, как только…

Карандаш Узванцева стукнул в графин, призывая садиться по местам, народ зашевелился; на лобном месте появился следующий ритор, будто с амвона, простирающий длани к богу.

«Как в церкви», — подумал я, глядя на наших мужиков, усердно записывающих в маленькие книжицы. Наверное, так же усердно кланялись на пасху мужики из деревень, но хоть и ковырялись они пальцем в ухе на проповеди, а за веру стояли долго. Нам бы так, чтоб лет на тысячу. И чтоб дети наши не кидали на стол партбилеты, как отцы их срывали когда-то нательные кресты.

Идея — самое главное оружие. Ее надо проводить четко и выверено, без надутых щек, глупости и фальши.

Ладно, прорвемся. Храни, боже, ВКП(б) и ее генерального секретаря, товарища Сталина, потому что без объединяющего светлого будущего народы будут рвать подобных себе до тех пор, пока не взорвут планету. Храни, боже, новый мир.

— …кто был ничем, тот станет всем! — «Интернационал» вознесся к многометровому потолку.

Гимн советской религии, которая, если не продадут ее новые тамплиеры за жирный кусок, навсегда оставит Москву третьим Римом, а четвертому, как известно, не бывать…

Опустился красный прямоугольничек с орденом в полный второй стакан, дружно звякнуло граненое стекло и под выкрики захмелевших товарищей мы с Михеем вытащили обмытые награды. Полюдов сам не пил, только мусолил взглядом емкость, изредка поглядывая по сторонам. Потом ошеломил:

— Коли ты, Саблин, такой герой-орденоносец, принимай группу!

Он поднялся и, положив на середину стола бумажку с чернильным штампом «ВРИД», объявил с оттенком торжественности:

— За нового командира ОСМАГ-2[60]!

А после все-таки выпитой «стопки» сразу нагрузил:

— Завтра с утра зачищаете второй сектор. Потом — на Васильевский. И еще нужно присмотреть за Чугунным проездом, там дикое колебание магнитного поля — расползается, как восьминог. Заедете, хвостов ОРВЕРовских поищете.

— Так ведь были уже там пограничники. Искали.

— Ну и ты поищи. А я вам четвертого в группу дам, «легенда» — эпидконтроль. Врача даже липового для порядка потом откомандирую.

— А Грюнберга можно? В железнодорожке у него коллеги, будет правдоподобно.

— Грюнберг в Москве сейчас.

— А кто ж все-таки в медиках у меня? — икнул я.

— Будет тебе медик, будет и клистир, — сказал Полюдов. — Егизарян!

Вынырнувшего из табачного дыма Вадика начоперод похлопал по плечу.

— Вот тебе врач, целый кандидат наук.

Я почему-то быстро опьянел и нес какую-то ересь:

— И-из-виняюсь! Если он медик, то почему на нем шинель вэвээсовская?

— Какая нашлась, такую и дали.

— Не па-ложено.

Евграф хлопнул меня по торчащему из-под гимнастерки воротнику свитера и скомандовал Вадику:

— Грузи на диван.