Данилов вот уже четыре часа как допрашивал Цугаринова.
Сперва это был просто разговор.
Прощупывание.
Потом Данилов сделал попытку впрямую перевербовать Цугаринова, подписать его на двойную игру… Но когда точка невозврата в их разговоре уже была перейдена, когда оба уже поняли, что шуточкой – прибауточкой из их разговора уже просто так не выйти, Данилову ничего не оставалось, как арестовать Цугаринова и поместив его в камеру, жать, жать на него и дожимать, покуда тот не сломается.
– Слушай, Цугаринов, не будь ты дураком, мы же с тобой реальные здравомыслящие люди, и в Бога и в загробную жизнь не верим, так на кой тебе хрен эта твоя преданность Старцеву сдалась? Грохнуть ведь нам тебя придется сегодня же, если ты не согласишься, а там, как мы с тобой знаем, (при слове "там", Данилов пальцем показал на потолок, но имея ввиду небо) а там, как мы с тобой знаем наверняка, там нас ничего не ждет, пустота там и всё… Так на хрена тебе тогда хвататься за химеры верности патрону? Ты верен должен быть Родине, а шеф твой Старцев, это еще не вся Родина, понимаешь? Вот назначат меня как первого зама – командующим Резервной Ставкой, тогда я стану твоей Родиной, понимаешь?
Цугаринов молчал.
Молчал и улыбался.
И эта улыбка его – ужасно раздражала Данилова.
Получалось, что за молчанием за этим и за улыбкой – скрывалось какое-то недоступное для Данилова знание. И это раздражало, не давало покоя.
И еще действие Цугариновской улыбки вдвойне усиливалось струйкой крови, что стекала с разбитой губы…
Улыбка и кровь.
Кровь, как необратимая точка невозврата.
Она будоражила.
Данилов знал закон – если уже пролил кровь, то надо убить.
Потому что не убитый тобою враг – потом убьет тебя.
И еще один закон знал Данилов – нельзя одновременно бить человека и призывать его к дружбе с тобой.
Человека можно только выжать и потом убить.
Выжать из него информацию, во что бы то ни стало выжать, но потом обязательно убить.
Убить и списать.
Уж чему-чему, а списывать людишек здесь его научили.
Умер от сердечного приступа.
Поскользнулся, упал с лестницы…
– Слушай, Цугаринов, я тебе даю гарантии, расскажешь все про то, кого, когда и зачем вы со Старцевым послали к Ходжахмету, я тебя отпущу… Оставлю в живых, будешь жить. Ты слышишь меня? Жить тебя оставлю!
Цугаринов сидел и улыбался.
А струйка крови уже запеклась и из красной стала почти черной.
Данилов молча кивнул помощникам.
Те снова приблизились к Цугаринову и продолжили свои квалифицированные манипуляции, от которых Данилов задергался, засучил по полу ногами, замычал, завыл, а потом снова оглушительно заорал.
Данилов не стал выходить из камеры, хотя ему было крайне неприятно наблюдать все это, как два его человека, одетых в синие рабочие халаты, уродуют Цугаринову ногти, заставляя того извиваться в кресле и оглашать гулкие своды камеры нечеловеческими криками, но Данилов остался, потому что он не хотел пропустить тот момент слабости воли Цугаринова, на который только он теперь и надеялся.
– Что? Будешь говорить, сука? Скажешь, сволочь? – приговаривал старший из этих двоих…
Данилов закурил.
Дома он не курил – жена не разрешала…
А здесь вот курил – от нервов.
– Скажи, гад! Скажи, облегчи страдания! – советовал старший в синем халате.
Сигарета дрожала в руках Данилова.
– После всего прикажу этих двоих ликвидировать, – подумал Данилов.
Он вдруг с содраганием представил себе, как эти же двое примутся загонять свои иголки ему – Данилову под его холеные наманикюренные ноготки…
Бррррррр!
А за их спиной будет стоять Старцев и будет уговаривать его – Данилова – покаяться, зачем он убил Цугаринова…
Нет, теперь назад возврата уже нет.
Надо дожимать этого Цугаринова, чтобы все сказал.
Кого и куда послал Старцев?
А уже на совете ставки он – Данилов – предъявит Старцеву обвинение и в преступном бездействии – почему не стреляли ракетами по логову врага? И в преступных переговорах с террористом Ходжахметом… Надо только выбить у Цугаринова признание – кого они послали к Ходжахмету?
Данилов четко представил себе, как они с верными Данилову генералами Долговым и Гречковским прямо в зале заседаний арестуют Старцева.
Данилов выступит с обвинениями, а сидящие рядом с Командующим генералы – встанут и арестуют его… И тут же в коридоре расстреляют.
А Данилов, как первый зам командующего, автоматически станет ВРИО…
– Что? Будешь говорить, сука? Скажешь, сволочь?- твердил старший в голубом халате, – говори гад, не молчи, заработай себе жизнь!
Но Цугаринов молчал.
Данилов брезгливо поморщась, сделал своим людям знак, и те расступясь, открыли взору Данилова измученное болью лицо его жертвы.
– Зря продлеваешь свои страдания, Цугаринов, – как можно спокойнее начал Данилов, – мы же можем тебя здесь неделями и месяцами мучить, поддерживая в тебе жизнь, ты же знаешь наши методы, мы же тебя болью с ума можем свести, зря продлеваешь свои страдания. И ради чего? Там же ничего нет! (он снова показал пальцем на потолок) И никакого ответа там ни перед кем у тебя не будет. А значит и награды за твоё упорство, которое ты наивно принимаешь за верность, тоже не будет…Сознайся.
Сознайся и я тут же прикажу тебя отправить в отдаленный лагерь общего режима, с поддельным уголовным делом, где ты спокойненько досидишь годочка два, поправишь здоровье, а потом начнешь новую жизнь… А?
Но Цугаринов молчал.