Олигарх 6

Глава 19

Прошедшие дожди подняли уровень воды в Шилке еще более существенно, чем в Нерче, и капитан со старпомом на большой воде решили проверить скоростные качества парохода.

Старпом постоянно находился на мостике, не отходя ни на шаг от рулевого, а капитан, как челнок, сновал между машинным отделением и верхней палубой, контролируя всех и вся. Делал он это с явным удовольствием и сияющей улыбкой на лице.

Это было вполне понятно: мало того что он занимался приятным и, вероятно, любимым делом, так еще и достоверно знал, что его старший брат скоро тоже выйдет на свободу, и ему будет предоставлено право выбора будущих занятий.

Пока мы шли по Нерче, я тоже находился на верхней палубе. Идти по малознакомой реке, даже при наличии бакенов, — задача не из простых. Но когда вышли на Шилку, я успокоился и поднялся на мостик.

— Епифан Дементьевич, как пароход ходом? — перед тем как спуститься в каюту, я решил поинтересоваться скоростными качествами нашего судна.

— Неплохо, Алексей Андреевич. Капитан уверен, что восемь, а то и девять узлов мы сможем дать. На стоячей воде на Байкале мы до семи узлов разгонялись, а тут все зависит от скорости течения.

Когда я спустился в каюту, Иван Васильевич изучал составленные Василием карты верхнего течения Амура и предполагаемого бассейна Горбицы,

Василия не было, но он зашел следом за мной.

— Пароход на хорошей воде дает не меньше восьми узлов. Ночью, конечно, с такой скоростью мы идти не будем, возможно, даже придется встать на якорь. Но все равно Михаил Карлович рассчитывает дойти за двенадцать часов. Кстати, как он вам? Вы, в отличие от нас с Иваном, настоящие морские волки — вон в какие края ходили, а мы только пассажирами были, даже на капитанском мостике не довелось побывать, — в последних словах Василия появились нотки какой-то детской обиды, и я невольно зажмурился, скривившись в усмешке.

— Не переживай, Вася, походишь еще по морям, тошнить будет. Ты ведь человек сугубо сухопутный и к этому делу не годен.

Братьев Петровых я понимал на уровне какого-то подсознания. Это я окончательно понял, общаясь недавно с Иваном. Иногда я ловил себя на том, что он только начинал говорить, а мне уже и без слов было ясно его мнение. И почти никогда наши взгляды принципиально не расходились, как и вкусы, и предпочтения.

Самым большим расхождением было отношение к коньяку, хотя я уверен, что с возрастом Иван его оценит.

В своей первой и настоящей молодости, там в двадцатом веке, я тоже говорил, что это гадость и пахнет клопами. Но прошли годы, и мое мнение изменилось.

Здесь, в девятнадцатом веке, я себя не считаю молодым, да таковым и не являюсь. Даже в зеркале моему взору предстает отнюдь не двадцатипятилетний молодой мужчина, а мужчина лет сорока.

Я долго не мог понять, что в моем внешнем виде так меня старит. Вроде бы все говорит о молодости, даже глаза блестят и сверкают, как у молодняка. Но все равно, приглядишься — сорок лет.

А потом я в один прекрасный момент понял: все дело в моих губах.

Форма рта и губ правдивее всего говорит о натуре и характере человека, а то, как он их складывает, — еще и о пережитом. И хоть ты в лепешку расшибись, но твои губы тебя выдадут.

Правда, людей, умеющих читать по губам, очень и очень мало. Но для них любой человек быстро становится открытой книгой со знакомым текстом.

Братьям, хотя они ни разу этого не говорили и не давали даже малейшего повода, очень нравится моя Соня. А мне, кстати, очень понравилась Ксения, и было совершенно не удивительно, что Иван ее выбрал и влюбился с первого взгляда. Так же я уверен, что жена Василия мне очень понравится.

А то, что они не сразу пошли на штурм своих крепостей, в отличие от меня, так это тоже понятно.

У меня был форс-мажор: я просто струсил, а вдруг Соня примет другое предложение, пока я буду ходить вокруг да около.

Так что своих друзей детства я знал как облупленных и понимал все их чувства. И, будучи сугубо сухопутным человеком, плавать не любил. Но деваться было некуда, а самое главное — назвался груздем, полезай в кузов. Я ведь светлейший князь, планы у меня наполеоновские, поэтому часто приходится действовать по принципу: портки измажу нехорошей субстанцией, но не поддамся.

Поэтому я так Василию и сказал, будучи уверенным, что знаю и понимаю его.

Сердечный друг детства недовольно крутанул головой и демонстративно махнул сжатым кулаком, но тут же засмеялся.

— Ты знаешь, а я и не горю желанием по морям ходить. Меня в буквальном смысле на море тошнит, причем постоянно. Но приходится марку держать. Помнишь, как в детстве твой дядька учил: одно дело сделай, но не поддайся.

— И часто приходится? — Такое откровенное признание Василия меня очень удивило и поразило. Насколько мы с ним похожи!

— Ты, Алёша, даже не представляешь, как часто. Эти края на самом деле сплошной ужас. Тут, чтобы пришлому нормально жить, надо быть особенным человеком. И дело тут даже не в природе.

— А в чем же, Василий Алексеевич, по вашему мнению? — заинтересованно спросил Иван Васильевич.

— Не знаю, Иван Васильевич, честно говорю — не знаю и не могу понять. Но думаю, что именно поэтому маньчжуры не смогли взять когда-то Албазин. Те казаки умирали на ходу, но шли в бой и побеждали.

— Но надо честно сказать, что не всегда, бывало, к сожалению, и по-другому, — не полностью согласился Иван Васильевич.

— Я долго думал над этим: почему одни и те же люди то совершают подвиги, а потом вдруг трусливо бегут. И однажды зимой я увидел, как луч солнца через окно падает на чашку, стоящую на подоконнике. Было очень студено, и вода в чашке замерзла. Но этот лучик солнца нагрел и растопил лед, а затем вода стала даже теплой, — я от изумления чуть рот не раскрыл, так красочно Василий рассказывал. — В этот момент я вспомнил латинское слово «passio» — страсть. И подумал: вот есть и люди, которые страстью своего характера или души зажигают других. Это у них от Бога, как и тепло, которое несет солнечный луч.

Услышав последние рассуждения Василия, я, наверное, действительно от изумления раскрыл рот и подумал, что сейчас Василий произнесет слово «пассионарий» или что-то вроде того.

— Этих людей я назвал пассионариями, — продолжал развивать свою философскую мысль господин Петров Василий Алексеевич, — и вот их наличие, а самое главное — количества в какой-либо группе людей, определяет способность народа в целом к героическим свершениям.

Вот это номер, товарищи и господа Ибаррури и прочие Гумилевы отдыхают. Надо будет подсказать моему другу детства еще другие термины, например, «национальный менталитет», «этногенез», после чего побеседовать с ним на отвлеченные темы, а затем предложить изложить все пришедшие мысли на бумаге.

Денег я на это выделю сколько будет нужно, мы это напечатаем на четырех языках и распространим по России и Европе. И станет мой Василий великим русским философом. Но это будет потом, а сейчас пора заняться делом.

— Васенька, давай ты, как положено на приличных кораблях, распорядишься подать ужин в кают-компании, затем твой доклад. А философией мы займемся с тобой на досуге, твои взгляды очень интересные и мне понравились.

Наш пароход оказался хотя и речным, но настоящим судном. Кают-компания на русском флоте — это нечто святое, и здесь было как и везде, где я ходил до этого.

Безукоризненно накрытый стол, кок с двумя помощниками в белоснежной форме и ожидающий нас капитан в новеньком, с иголочки, вицмундире флотского офицера лицезреть было очень приятно.

Этот ужин, кстати, оказался последней каплей, склонившей меня к окончательному одобрению кандидатуры Михаила Кюхельбекера на должность капитана нашего парохода-первенца на Амуре.

Ужин был достаточно коротким. Разговаривать во время приема пищи на судне, на мой взгляд, — признак дурного тона. Поэтому интересующий меня вопрос я задал, когда мы дружно поднялись из-за стола.

— Михаил Карлович, как вы настроены: ночью идти или все-таки встанете на якорь?

— Потихонечку будем идти, снизим скорость до минимума. На носу я выставил трех матросов, они начали измерять глубину по ходу баграми и ручным лотом. Действовать будем по ситуации.

Мы с Иваном Васильевичем немного задержались, и когда вернулись в капитанскую каюту, Василий уже разложил свои карты и какие-то записи.

— Давай, Василий Алексеевич, расскажи о строительстве дороги до Читы, твое решение о ее главном строителе и положение дел от нерчинской пристани и ниже. Полковнику Осипову ты всю необходимую информацию предоставил, поэтому все остальное потом, — я решил сразу же ограничиться тем, что интересует меня в первую очередь.

— С дорогой от Верхнеудинска до Читы ясности, на мой взгляд, еще нет, — Василий сразу же, без вводных предложений, начал говорить по существу. — Дорогу вдоль Уды, а затем через хребет мы по-любому будем реконструировать, а вот железную, думаю, надо прокладывать по другому маршруту.

Капитанская каюта для троих достаточно тесная, и мне пришлось наклониться, чтобы хорошо видеть карту Василия.

— Если мы пойдем сначала напрямую на Петровский Завод, то обойдем хребет с запада. Затем идем вдоль реки Хилок, поднимаясь по ней. Вот тут, — Василий показал на карте место, где Хилок, вытекающий из озер западнее Читы, спускаясь на юг, делает западный поворот, — дорога уходит на восток и через сопки выходит на Ингоду и вдоль нее до Читы. Горы тут проходить проще, чем при варианте вдоль Уды, вдобавок там есть места, где вечная мерзлота чуть ли не на поверхности.

— Это, конечно, аргумент весомый, — я хмыкнул и покачал головой, — практически решающий. Единственный минус, что при таком варианте все равно рядом придется прокладывать еще одну трактовую дорогу.

— На мой взгляд, это не минус, — задумчиво сказал Иван Васильевич. — Будущие дороги надо строить, а железную потом и обслуживать. А тут долину Хилка начнем осваивать.

— Тоже верно, — согласился я с резонным дополнением. — Тогда так и запишем, что железная дорога пойдет здесь. И вторая трактовая, естественно, рядом.

Василий довольно кивнул и тут же перешел к следующему вопросу.

— Комендант нашего Читинского подворья Кропачев успел прислать мне жалостливое письмо, — Василий показал два листа, исписанных достаточно корявым почерком. — Пишет, что ему трудно справляться с начинающимся строительством в Чите, и просит прислать замену, а он согласен на должность попроще.

— И что ты на это скажешь? — такого расклада я не ожидал, мне казалось, что Кропачев справляется.

— Он, Алёша, честный человек, и если есть кем заменить, то пусть он лучше остается волостным начальником и комендантом подворья. Забот у него будет хватать, строительство дорог одно чего стоит. Вот только заменить его у меня пока не кем.

— Это, Вася, не проблема. Напиши сразу же, как придем в Сретенск, чтобы от моего имени предложили стать начальником строительства Читы Завалишину Дмитрию Иринарховичу, независимо от того, женится ли он на девице Смольяниновой, — это, наверное, лучшее решение, чем брать его на Амур.

Заодно пристроит всех холостых девиц Смольяниновых и Кропачевых. Их там целый полк.

— Да еще один момент. У Кропачева на шее еще целый выводок. Поэтому комендантский дом пусть ему остается. А Завалишину новый построим.

— Хорошее решение, — согласился Василий. — Мне даже в голову не пришло кого-то из этой публики назначить. У меня к ним пока еще отношение как к арестантам.

— Не хочу тебе рассказывать, но у меня еще хуже. Просто Завалишин один из немногих из этой публики, кто не вызывает у меня негатива. Тем более, что почти все они к моей персоне тоже относятся, — я хмыкнул и замолчал.

Воспоминания о неприятной дуэли и всего, что было с ней связано, захлестнули меня, и я решил эту тему больше не развивать.

— Давай, Василий Алексеевич, о нерчинской пристани. Читинский вопрос будем считать исчерпанным.

— Пристань вы видели. Рядом наше подворье. Что и как будет в Нерчинске, станет ясно, когда с каторгой разберемся. Нерча, сами видели, судоходна. В городе и кой-какие люди есть. Хотя, кроме Гостиного двора и собора, ничего путного нет. Я думал занять народ строительством плотов, но теперь в Нерчинске не до них будет. Надо срочно разобраться со всеми этими арестантами. И рудники нерчинские не должны встать, а это проблема еще та.

— Оставим пока Нерчинск и рудники. Дороги строятся, это мы видели. Давай про Сретенск, Шилкинский завод, Горбицу и как дела на Амуре, — я нетерпеливо поторопил Василия.

— Нет, сначала другое, — Василий достал из кармана два золотых самородка и положил их передо мной.

— Ты хочешь сказать, что тебе удалось найти месторождение самородного золота? — другая мысль мне даже не пришла в голову.

— Да, Алексей Андреевич, вы совершенно правы. И нашел его именно я. Вот здесь, — Василий показал точку на карте. — Это устье реки Кара, левый приток Шилки ниже Шилкинского Завода. Кара при впадении образует там неплохой затон. Я, когда мы мимо шли, решил его осмотреть и неожиданно в воде у самого берега увидел интересный камешек. Вот этот.

Василий показал на самородок, который поменьше. Он по своему внешнему виду был, наверное, высочайшей пробы. Я, по крайней мере, такого еще не видел.

Дав мне возможность разглядеть самородки, Василий продолжил.

— Естественно, я тут же приказал начать мыть песок, и за час, — Василий возвысил голос и поднял вверх указующий перст, — за час мы намыли пять самородков и почти двадцать граммов песка. Всего восемьдесят три грамма золота.

— Ты, конечно, распорядился начать разведку тех мест, — это, конечно, не вопрос, а утверждение. Странно предполагать другое.

— Естественно. И не мешкая устраивать первый прииск.

— Да, Василий Алексеевич, сюрприз ты неожиданный сюрприз преподнес. Да-а, никогда не думал, что ты станешь таким успешным золотоискателем, — решил я по-доброму съерничать.

— Сам удивляюсь, Алексей Андреевич. Как все оказывается просто. Нашел понравившуюся речку, поковырял на берегу сапогом, раз, потом два, ну самое большое три раза. И все, готово, ты открыл золотую россыпь, — довольный Василий, конечно, поддержал мое ёрничание.

Правда, он тут же перестал это делать и продолжил вполне серьезно.

— На самом деле, Алексей Андреевич, все немного не так. Три года назад бергмейстер Антон Иванович Павлуцкий и штейгер Яков Семёнович Костылёв нашли золотую россыпь на Каре. Но она оказалась гнездовой и располагается в болотистой котловине. Разрабатывать ее сейчас почти невозможно. Когда я предложил горному начальству закрыть Шилкинский сереброплавильный завод, они тут же согласились. От него на самом деле казне одни убытки. Контору горных инженеров тут же закрыли за ненадобностью. Я спорить не стал, решил до поры до времени отношения с ними не обострять. Школа и госпиталь, знамо дело, остались.

Василий про все это, естественно, докладывал, а находка золота — приятный сюрприз.

— Так вот, Антон Иванович перед отъездом посоветовал мне поискать ниже этой котловины. Он уверен, что там есть продолжение этой золотой россыпи.

— А чего сам не поискал? — удивленно спросил Иван Васильевич.

— Как наш, — Василий показал на меня, — начальник говорит. У царских чиновников какой главный принцип? Ты начальник — я дурак. Я начальник — ты дурак. Горное начальство решило, что там искать нет смысла, а обер-бергмейстер Павлуцкий — человек подневольный.

— А кому ты это дело поручил?

— Бывшему штейгеру Якову Семёновичу Костылёву. Он вышел в отставку и принял мое приглашение продолжить службу у нас. Яков Семёнович сейчас у меня практически единственный специалист горного дела и руководил строительством дороги вдоль Горбицы. Ему я и поручил.

— Молодец ты, спору нет. Скоро у нас горных инженеров и мастеров будет достаточно. Да и нерчинские, полагаю, большинство останется. Но давай дальше рассказывай.