Олигарх 6

Глава 18

Конечно, полноценный ужин был в комендантском доме, но в общем зале постоялого двора я попил чая, который, на удивление, оказался очень приятного вкуса. Главное, он был освежающим, охлаждал разгоряченные мозги и придавал физическую свежесть.

Попытки чрезмерной услужливости, с моей точки зрения, быстро пресек Тимофей, который отлично знал, что и в каких количествах нужно светлейшему князю. Поэтому нас обслуживал только молодой половой, у которого было редкое имя — Северьян.

Юноше было шестнадцать, но ему уже доверили работать в общем зале, в отличие от некоторых ровесников, все еще набиравшихся навыков с тряпками и грязной посудой.

Юноша оказался круглым сиротой, родителей он не помнил. Шесть лет назад Северьяна из крепостной неволи выкупил старший брат, вернувшийся инвалидом в родную деревню под Курском.

На последней войне с турками он потерял руку, но за несколько лет службы сумел каким-то образом накопить сумму, необходимую для выкупа.

Братья отправились в Сибирь. Чего искал старший брат Северьяна, так и осталось неизвестным, но дошли они до Верхнеудинска, где отставной солдат-ветеран отдал Богу душу.

Северьян пошел дальше, и прошлой зимой его, еле живого, кто-то из компанейских подобрал на перевале через Яблоновый хребет и привез в Читу, где он решил остаться служить на постоялом дворе, чтобы набраться сил после такого жизненного испытания.

За полгода ему удалось сделать «карьеру», и уже две недели Северьян работает в зале, а не на кухне.

Все это о молодом человеке мне рассказал Тимофей. Когда мы с Иваном Васильевичем закончили чаевничать и собрались уходить, он обратился ко мне с неожиданной просьбой:

— Алексей Андреевич, разрешите взять Северьяна себе в помощники?

Я такого оборота дела не ожидал, хотя и видел, что молодой половой явно понравился Тимофею. Но виду не подал и пожал плечами.

— Если тебе необходим помощник и этот юноша тебе подходит, то пожалуйста. Но отвечать за него будешь целиком и полностью, как за самого себя.

— Спасибо, ваша светлость, — довольная улыбка тронула губы Тимофея. — Уверен, вы не пожалеете об этом.

Ужин в комендантском доме был именно ужином, а не каким-то деловым мероприятием, сочетающимся с приемом пищи.

Сначала была баня, которая окончательно вернула меня к жизни, а затем вечерняя трапеза. Так выразился отец Федор от имени хозяина, пригласивший нас пройти в большую столовую.

О каких-либо делах говорить не хотелось. Краем глаза я заметил, что Петр что-то спросил у коменданта, тот отрицательно покачал головой и махнул рукой. Скорее всего, он выяснял, есть ли что-то неотложное, требующее моего срочного вмешательства, или ситуация может подождать до утра.

Тимофей сразу же проверил кухню и весь персонал, отдав какие-то распоряжения.

В середине ужина к комендантским официантам присоединился Северьян. Было видно, как он волнуется, но, тем не менее, на мой взгляд, он успешно сдал неожиданный экзамен.

Я спал очень крепко, без каких-либо сновидений, ни разу не проснувшись, и открыл глаза только к полудню.

Этот факт поверг меня в трепет. Такое со мной после попадания случалось, наверное, во второй раз.

Первый раз это было, если мне не изменяет память, в море, после какого-то шторма. Да, батенька, ушатали вас забайкальские дороги.

Весь день я провел, осматривая Читу и её окрестности. Положение дел меня порадовало, ничего плохого я не увидел, все строится и развивается.

Вопросов мне никто не задавал, но и так было понятно, что всех интересует ближайшее будущее каторжан и ссыльных Забайкалья, судьба которых теперь целиком находится в моих руках.

Вечером жена коменданта Кропачева представила мне молодую и очень симпатичную особу — Аполлинарию Семеновну Смольянинову, среднюю дочь недавно вышедшего на пенсию управляющего Читинской волости, который занимал эту должность больше тридцати лет.

Молодая особа, кстати, всего на два года моложе меня, скрывать свои чувства совершенно не умеет, и видно, что с трудом сдерживается, чтобы не начать задавать мне вопросы.

Русский морской офицер Дмитрий Иринархович Завалишин стал декабристом, я считаю, по собственной глупости и из-за клеветы младшего брата Ипполита. В деятельности тайных обществ он не участвовал и в восстаниях участия не принимал. Всего лишь разделял их взгляды и не скрывал этого. После первых допросов был освобожден, но затем арестован повторно и осужден.

Произошло это благодаря его родному младшему брату Ипполиту, который написал клеветнический донос. Затем последовали другие доносы, и под суд, а затем на каторгу, отправились еще несколько человек.

Сам Ипполит тоже оказался среди каторжан, которые, за исключением Лунина, выказывают ему презрение.

Ипполит Завалишин вызывает у меня отвращение. Он не будет мною помилован и вместе с уголовниками, убийцами и насильниками в кандалах пойдет по этапу в Красноярск.

А Дмитрия Иринарховича мне хочется освободить как можно скорее. Его я хочу взять с собой в сплав по Амуру.

Молодую особу я решил не томить неизвестностью, и как только супруга коменданта отошла от нас после представления, прямо спросил её:

— Позвольте спросить вас, сударыня. Вы по-прежнему любите господина Завалишина и желаете стать его женой? — мой вопрос не смутил молодую особу. Она явно ждала чего-то подобного и только побледнела, отчего стала выглядеть еще лучше.

— Да, ваша светлость.

— Я задал вам этот вопрос, Аполлинария Семеновна, не из праздного любопытства. Дмитрию Иринарховичу будет предложено поехать со мной в экспедицию по Амуру, и я хочу, чтобы вы понимали, что вас ждет, если вы разделите с ним его судьбу.

Аполлинария вытянулась как струна и тихо, но очень четко ответила:

— Я за любимым человеком пойду на край света, а если судьба велит ждать его, то до гробовой доски.

— Уезжая из Иркутска, я отдал все необходимые распоряжения, и полагаю, что в ближайшее время господин Завалишин прибудет в Читу.

В последний день перед отъездом в Забайкалье я распорядился доставить всех каторжан и ссыльных, осужденных не по уголовным статьям, в Иркутск и Читу, в зависимости от места нахождения. Разумеется, снять со всех кандалы, если кто-то еще удостоен такой «чести».

Нижних чинов — участников выступления декабристов в Забайкалье — было несколько человек, и я приказал их всех сразу же привезти в Сретенск. Дергать кота за усы — не самое разумное занятие, и вряд ли Государю понравится их фактическое освобождение, если они, например, окажутся в Иркутске.

А глухое Забайкалье и последующее Приамурье — как раз то, что надо. Думаю, царя-батюшку это очень устроит.

Все задуманное должны осуществить специальные люди, отобранные и проинструктированные Яном. Всего их будет десять человек в сопровождении десятка казаков.

Выбора у освобождаемых, на самом деле, нет никакого. Как говорят в XXI веке, от слова «совсем». Я не любил, когда так говорят, но эта дурацкая фраза идеально отражает положение дел.

Те, кто не пожелает служить в компании, будут этапированы в Красноярск, и как только они окажутся на левом берегу Бирюсы, их ждут кандалы, а затем пеший этап.

До Красноярска это около четырехсот верст, и идти придется не меньше месяца, а потом — этапирование на другие каторги, которых в той же Енисейской губернии достаточно.

Так что «отказников», думаю, не будет, тем более господам-декабристам будет сразу предоставлено право выбора: Иркутск или Чита.

Иркутск — это служба в Приангарье и Якутии. Чита — Забайкалье, Камчатка, Приамурье или иное.

Решения, что и как делать с тысячами осужденных по уголовным статьям и по военным, таким как, например, дезертирство, пока нет.

Откровенный уголовный элемент пойдет по этапу в Красноярск. С беглыми надо работать персонально. А вот что делать с теми, кто, например, осужден за убийство помещиков или за воровство от безнадеги? Или с теми же староверами?

Таких тут вагон и маленькая тележка — тех, кого бесчеловечный общественный строй империи во главе с царем-батюшкой сделал преступниками.

Самая главная проблема в этом деле — кадровая, то есть, попросту говоря, кто будет заниматься этой публикой, особенно фильтрацией людей с уголовными статьями. Сейчас одна надежда, что Ян быстро подберет необходимых людей и пришлет их сюда.

Дорога до Нерчинска была вполне приличной. Каких-либо сомнений в том, как она будет проходить, у Василия не было, и работы по её реконструкции шли полным ходом. Это сразу же сказалось на скорости нашего передвижения, и, особо не напрягаясь, мы преодолели двести шестьдесят верст за три дня.

Задерживаться в Нерчинске мы вообще не стали ни на один час.

Еще на подъезде я услышал интересные звуки, а затем первым увидел и дым над лесом, который мог быть только пароходным.

К Нерчинску мы подъехали с юго-западной окраины. Город был на противоположной стороне Нерчи, а прямо перед нами, в полуверсте ниже большого острова между двумя рукавами реки, была новенькая пристань, на которой еще шли какие-то работы.

На причале пристани был пришвартован пароход, на борту которого я прочитал название: «Император Николай I».

Василий после долгих размышлений решил сделать небольшой ход конем и проявить верноподданнические чувства, назвав наш первый пароход именем Государя.

Об этом он известил меня в письме, которое я успел получить в Чите.

Мы с Иваном Васильевичем, конечно, немного посмеялись над его хитростью, но тем не менее оценили её.

Тем более, что царь-батюшка на это, наверняка, отреагирует положительно.

Стоило нам показаться на берегу, как на носу парохода ударила какая-то маленькая пушчонка, а от пристани отвалил гребной катер и направился к нам. Через двадцать минут я оказался в крепких объятиях Василия, который встречал нас на пристани.

О нашем скором приезде он был извещен заранее, да и его лазутчики на дороге успели доложить о нашем приближении, поэтому Василий в проявлении своих чувств был сдержаннее Ивана, но кости мне помял изрядно. Я, правда, в долгу не остался.

До конца светового дня оставалось еще пара часов, и когда закончились взаимные обнимашки, Василий спросил меня:

— Если у тебя нет неотложных дел, требующих твоего присутствия в Нерчинске, то предлагаю действовать по моему плану, — Василий ожидающе посмотрел на меня.

В этот момент налетел неожиданный порыв холодного ветра, я закашлялся и с трудом выдавил только одно слово:

— Говори.

Василий, похоже, уже полностью адаптировался и спокойно продолжил:

— Сейчас дорога не точно каждый день, каждый час на счету. Ветер, — он махнул рукой, — сам видишь, уже какой. Того и гляди, снег принесет. Тут по-любому через две недели зима начнется. У меня поэтому, Алексей Андреевич, план такой.

Василий оглянулся и посмотрел на моих казаков, переправляющихся на пароме через Нерчу.

— Ты поднимаешься на борт, мы тут же отваливаем и идем в Горбицу. Мой доклад будет в процессе. Господин полковник с одним взводом твоих орлов остается в Нерчинске. Второй взвод и пластуны идут с нами. Лошади остаются здесь, при необходимости приведем их в Сретенск.

Василий еще раз посмотрел на переправу моих казаков и довольно улыбнулся.

— Все как часы работает. А знаешь, поначалу даже кулаками пришлось объяснять, что и как правильно делать, — я хмыкнул, вспомнив, что у друга Васи в детстве с этим задержек не было, и ему частенько доставалось за скоропалительные решения.

— Не отвлекайся, время дорого, сам говоришь, каждый час на счету, — не удержался я от шпильки в адрес Василия.

Он недовольно тряхнул головой и продолжил:

— Тут дел теперь невпроворот. Нерчинская каторга — крупнейшая в России, и каторжан несколько тысяч. Я на это дело поставил человека надежного и хваткого, — Василий показал на одиноко стоящего у кромки причала человека в вицмундире, в котором, как говорится, за версту был виден отставной военный. — Но сам понимаешь, их быстро раскассировать не так просто, а ты требуешь еще и разобраться с каждым. Поэтому прошу для усиления оставить полковника Осипова временно в Нерчинске. Он своими делами будет заниматься и нашего коменданта подстрахует. Мало ли что.

— Хорошо, я и сам склонялся к тому, чтобы полковник пока задержался здесь. Несколько сотен будущих амурцев надо сформировать в первую очередь, и лучше из местных. Желающие пойти на Амур, на твой взгляд, Василий Алексеевич, тут имеются? — поручение выяснить настроение именно местных Василию было отправлено с Бирюсы сразу же по получению императорского рескрипта.

— Конечно, есть. Солдаты воинских команд чуть ли не целиком желают. Только вот как это сделать, служивые все-таки.

— Это всё на усмотрение генерала Антонова, он, я думаю, возражать не будет. Но это мы еще обсудим. А сейчас давай-ка представь мне своего человека.

— Спиридонов Никита Григорьевич, отставной капитан Елецкого мушкетёрского полка, в компании служит второй год, — представил Василий человека, которому предстоит решение сложнейшей задачи: упразднение самой большой российской каторги и перевод работы рудников на вольнонаемный труд.

— В Нерчинске остается полковник Осипов со своими людьми. У него свои задачи и очень неотложные. Но при необходимости вы должны действовать вместе. Первая скрипка у полковника. У вас, сударь, есть вопросы? — я всецело полагался на Василия и не считал нужным пока вносить коррективы в его распоряжения. Тем более, что с полковником мы по дороге всё подробно обсудили.

— Вопросов у меня, ваша светлость, нет. А с полковником я знаком и уверен, что мы найдем общий язык, — надо же, какой неожиданный расклад.

— Где вы познакомились, если не секрет? — вот уж действительно, гора с горой не сходится, а люди всегда могут встретиться.

— Мой старший брат и полковник служили в одном полку.

— Отлично, тогда я уверен, что вам совместно удастся выполнить все задачи. Желаю успехов, Никита Григорьевич.

На борту парохода нам оказалось откровенно тесновато. Взвод серовской полусотни, пластуны, мои люди — это ровно сорок два человека плюс команда и уже взятые на борт пассажиры.

Восемь декабристов из числа нижних чинов уже были привезены в Нерчинск. Василий успел с каждым побеседовать, и они все согласились ехать на Амур.

Накануне прошли большие дожди, и Нерча стала заметно полноводнее, поэтому капитан со старпомом уверенно вели пароход по малознакомой реке.

Пройдя восемь верст, мы достигли Шилки еще засветло и пошли вниз к Сретенску.

Останавливаться на ночь не планировалось. Фарватер Шилки был заранее хорошо обозначен бакенами и створными знаками, и никаких неприятностей не должно было быть.

Первый амурский пароход должен стать рабочей лошадкой, поэтому особого комфорта на борту не было. Единственная просторная каюта — это двухспальная офицерская. В ней разместились капитан и старпом, но сейчас они постоянно были на своем посту, капитанском мостике парохода, и свою каюту предоставили в наше распоряжение.

Капитан парохода Михаил Кюхельбекер ни в каких тайных обществах не участвовал, а занимался делом — ходил на Новую Землю, на Камчатку и в Америку, проведя в тех водах почти три года.

На Сенатской площади оказался, можно сказать, за компанию со своим братом Вильгельмом. Властям Михаил сдался добровольно, и срок каторги у него уже закончился. Почти четыре года он прожил на поселении в Баргузине на восточном берегу Байкала, успел там жениться и начал заниматься огородничеством и понемногу учительствовать.

Предложение Ивана ссыльный моряк принял сразу же, собрал вещи и в этот же день принял командование нашим пароходом, который совершал испытательный рейс по Байкалу.

Выбирать Ивану в тот момент было не из кого — капитан Епифан Бернов по болезни выбыл из строя, а заменить его было некем.

После разборки парохода в Верхнеудинске вопрос о том, кто будет капитаном, уже не стоял, а выздоровевший Бернов стал старпомом. Имя пароходу поменяли после его спуска на воду на Шилкинском Заводе.