Огонь его ладоней

ГЛАВА 2

Думаете, просто выбрать место путешествия, если вас двое и у вас совершенно разные представления об отдыхе? Таська активировала экран и широким жестом предложила выбирать мне. А я первым делом, даже не задумываясь, ляпнула:

— Старая Терра!

Я там выросла, мне там все знакомо и известно, древняя колыбель Человечества, опять же. Старые города, древние раскопы, Танаис, например… Есть, куда съездить, есть, на что посмотреть.

— Это не курорт! — отрезала Таська. — Это — адова морозилка.

Ну… да… Старая Терра сорвалась в ледниковый период полтысячелетия назад и просыпаться не собиралась. Местные приспособились, а вот инопланетникам вроде Таськи там действительно не слишком комфортно. Даже любителям ледяного экстрима.

— Тогда ты предлагай, — сказала я, подпирая голову ладонями. — Мне ничего другого на ум не приходит.

Пара часов яростных споров, и мы выбрали пространственную локаль и планету. Между прочим, я поняла, отчего Кудрявцева собиралась улететь с Нивикии через пару дней. Просто потому, что следующий транзитный рейс в наш околоток ожидался аж через полгода. Тот транспортник, что привез сюда мою подругу, даже в нашу планетарную систему не заходил, так и торчал на дальней пересадочной, собирая пассажиров и грузы. Он отбывал через десять дней, но к нему еще надо было добраться, поэтому уже послезавтра нам с Таськой следовало быть в космопорту.

— Сдохнуть, — с чувством выразилась я. — Два дня! Думаешь, я успею собраться за эти два дня?

— Успеешь, — самоуверенно заявила Кудрявцева. — Если будешь шевелиться!

Я сомневалась, но вслух свои сомнения озвучивать не стала. Таська отмахнется от любых слов, особенно от слов со здравым смыслом внутри. Куда проще отступить в сторонку и дать ей повеситься самой. Нет, саботировать сборы я не собираюсь, вот еще! Энтузиазм Кудрявцевой передался и мне. До дрожи в коленках захотелось окунуться в теплое море, поваляться на горячем песочке… Тем более, подруга с таким жаром расписывала достоинства этих самых теплых пляжей с песочком.

Но реальность есть реальность. Хочешь ее насмешить, спланируй длинный отпуск через два дня и сборы в дальнюю, кроме шуток, дорогу — три пересадки, четыре внешние станции! — за те же самые два дня.

А из-за проекта «Новая Элина» мы с Таськой переругались так, что от взаимного крика крышу едва с дома не унесло, у меня в холле она как раз прозрачная, очень удобно в ясные ночи небо рассматривать, лежа на диванчике.

Нет, а что она мне предлагала?! Какие-то откровенные платья, с вырезами и ультрафиолетовыми оконцами, какие-то несусветные топы, а купальник, боги Галактики!

— Это не плавательная униформа, — наотрез отказалась я от предлагаемой вещи. — Это — три плетеных треугольника на биоклее. Я в таком виде на пляж не пойду!

— Почему? — возмущалась Таська.

— Потому что!

— Отличный аргумент! Может быть, найдешь еще?

— Я не собираюсь ходить голой у всех на глазах! — выпалила я.

— Элька, не дури, это пляж, там все так ходят!

— То все. А это я!

— А, ну да, ты у нас особенная! У тебя живот до колен, грудь до пупа и паразитические ишланские моллюски не скажу в каком месте!

В Таську летит диванная подушка, подруга уворачивается и продолжает меня высмеивать:

— Ты еще скафандр высшей защиты закажи. На пляж!

Ну, и вот все в таком же духе. Мы, наверное, к утру благополучно убили бы друг друга, если бы не давление внешних обстоятельств в лице лантарга Поункеваля.

Когда я его увидела, я второй раз лопнула от злости. Он меня выслушал с каменным спокойствием, которое бесило еще больше, чем если бы на меня в ответ огрызались. Потом помахал перед моим носом моим же собственным терминалом, тем самым, новеньким, полученным сегодняшним утром:

— Что это такое, Элинав? — вопрос был задан ласково, можно сказать, почти нежно.

Но я сразу заткнулась. Смотрела, собрав глаза в кучку, а потом сумела выдавить лишь жалкое:

— Н-не зна…

Опять! Снова. Аж слезы проступили от досады. Но как?! Наверное, я озвучила вопрос вслух.

— Понятия не имею, как, — желчно сказал лантарг. — В дом попали потому, что успели дать гостевой допуск вашей подруге, иначе никак.

— А как…

— Как узнал я? Если бы не он, не узнал бы.

Тут я заметила рядом с лантаргом профессора Сатува с объемистой коробкой на гравиподвеске.

— Вы не отвечали на вызов, доктор Элинипи, — укоризненно сказал гентбарец.

Понятно. Я не ответила на вызов, профессор решил, что я все еще сижу у лантарга в каталажке, лантарг изумился такому предположению, считал сигнал моего айди и изумился снова, потому что — с его слов! — выходило так, что я неподвижно сижу в канализационном коллекторе космопорта, жду своей очереди на утилизацию. При этом сигнал айди моей подруги обнаружился в моем доме, что позволило предположить, где именно я нахожусь на самом деле. Но, в общем-то, до начала утилизации той порции мусора, в которую угодил мой терминал, оставалось стандартных минут двадцать. Может быть, тридцать.

Это уже не просто невезение.

Это я даже не знаю что уже!

— Bonan tagon*,- встряла Таська, устав изображать героя второго плана. — Я — Тасиой Кудрявцева, культуролог, подруга этого недоразумения, — кивает на меня, зараза этакая! — Пройдемте в дом, нехорошо беседовать на пороге!

— Я при исполнении, — сразу отказался лантарг.

Отдал мне терминал и ушел, четко, как на параде, печатая шаг. Пока профессор Сатув знакомился с Таськой, я смотрела Поункевалю вслед и черное отчаяние овладевало мной. Чем дальше, тем больше я становлюсь ему должна. За последние неполные сутки он спас меня три раза. Целых три раза! Плюс на своей машине в космопорт прокатил. Если так пойдет дальше, то что же будет через пять лет, к концу моего контракта?!

___________

*bonan tagon — добрый день, эсперанто. В Земной Федерации единым государственным языком является эсперанто.

В коробке профессора оказались артефакты нивикийской письменности. Фрагмент чьей-то личной библиотеки, ясное дело. И отсортировать все — справочники к справочникам, развлекательную литературу к развлекательной, письма к письмам и так далее, без моей помощи не способен никто. Во всяком случае, здесь.

Да, работа эксперт-лингвиста не предполагает личного присутствия в зоне раскопок. Большинство моих коллег не вылезают из уютных теплых кабинетов, получая информацию в сканированном виде. Мне их немного жаль. Потому что экранный скан неспособен вызвать тот заряд эмоций, который получаешь, беря в руки артефакт давно исчезнувшего народа. Эта тонкая, но прочная, даже и до сих пор годная для письма, бумага, эта замысловатая вязь символов и образов, запах, шероховатость при прикосновении…

Давным-давно эту бумаги держал в руках автор написанных строк. О чем он думал тогда? Почему написал именно это, а не вон то? Была ли у него семья? Дети? Любимая? Нивикийцы, судя по останкам и сохранившимся изображениям, двуполые млекопитающие, цикл их развития сходен с нашим. Но их язык, в измененном, конечно, виде, сохранился в одной из локалей Гентбариса, не странно ли? Причем там эту расу вообще не помнят, ни в мифах, ни в сказаниях нет ничего такого, что можно было бы охарактеризовать как след палеоконтакта. А язык сохранился…

Загадка!

— И часто вы такое находите? — спрашивала Кудрявцева, включив опцию "я у мамы дурочка, объясните-расскажите-научите".

— Личные библиотеки? — уточнил профессор. — Да, в последнее время довольно часто.

Я только головой покачала, глядя на подругу. Большие глазки, бровки домиком, заострившийся носик, внимательный-внимательный взгляд, а блузочка с плеча немножечко сползла, случайно, конечно же… Она что, серьезно?! Гентбарцев никогда не видела, что ли?

Может, и не видела, а уроки экзоанатомии в школе легко заменяла свиданиями с мальчиками. Федерация большая, расы в ней распределены неравномерно. То есть, хочу сказать, если живешь и работаешь в секторах, полностью подконтрольных теплокровным млекопитающим, шанс встретить там живого гентбарца крайне низок. И наоборот. Все-таки комфортно жить вдали от собственного (или схожего с ним!) биологического вида способен только полный отморозок, принципиально не поделивший со своими что-то очень важное, а таких во все времена у любой расы найдется не так уж и много.

Я попробовала посмотреть на начальство Таськиными глазами.

Ой…

Невыносимо, бессовестно красив, как все гентбарцы. Антропоморфен — никаких жвал, антенн, усиков. Две руки, две ноги, голова. Необыкновенные большие глаза дымчато-фиолетового оттенка в загнутых пушистых ресницах, серебряные, с отливом в благородную черноту волосы. Изящный нос, чудесная полуулыбка, матово-белая кожа…

Надо Таське срочный ликбез провести, по гентбарской репродуктивной системе. А то ведь сдуру влюбится, она такая.

Сколько я подругу помнила, она всегда жила на разрыв. Влюблялась, бегала со счастливыми глазами, а потом разочаровывалась, страдала, переживала, зализывала раны. Потом снова влюблялась, и весь цикл повторялся снова. От безумных глаз до глаз, наполненных слезами, порой проходило не больше сорока-пятидесяти дней. И ведь все ее чувства были настоящими! Она действительно любила на подъеме. И действительно страдала на спаде. Ни единой фальшивой нотки, она так жила. Вспыхивала в чьей-то жизни как сверхновая, а потом сворачивалась в черную дыру. И ударенный Таськиными чувствами мужик долго спрашивал у себя потом: а что это такое сейчас было? И куда делось? И как теперь догнать?

Я бы сдохла, так жить. А Кудрявцева бы умерла от моей жизни.

— Доктор Элинипи, что вы делаете!

Я задумалась и, вместо гнезда магнитной ячейки специального хранения, попыталась сунуть бесценный артефакт в щель между спинкой дивана и колонной. Книжку у меня отобрали, водворили на место. Провалиться бы от стыда, так пол слишком крепкий, держит.

— Простите меня, пожалуйста, профессор, — покаялась я, опуская голову.

— С вами в последнее время творится что-то ненормальное, — сердито выговорил гентбарец. — Рассеянность, головотяптство…

— Гормоны, — подсказала Таська, не очень-то пытаясь скрыть резвящихся в глазах чертей. — Влюбилась.

Я свирепо показала ей кулак, не помогло.

Профессор внимательно посмотрел на Кудрявцеву, потом на меня, и сказал понимающе:

— Ах, вот оно что. Вот вы почему так несправедливы к лантаргу! Просто какое-то запредельное хамство, и я собирался всерьез рекомендовать вам посетить моего друга-психолога, по знакомству, так сказать, он очень хороший специалист… а оно вот дело в чем! Правда, никогда не понимал этих игр…

— И я, — добавила Таська, — не понимаю. Он привлекателен, ты чертовски привлекательна, так почему вы теряете время, Эля?

— Я сейчас кого-то убью, — сообщила я серьезно, искренне надеясь, что валящий из моих ноздрей и ушей пар беспредельного бешенства они оба примут к сведению и сделают правильные выводы.

— Неадекват, — подытожила Таська. — Полный. Профессор Сатув, дайте ей отпуск. Все равно в нынешнем своем состоянии она ни что не способна.

— Тася, — начала было я.

— Молчать!

— Отпуск? Но у нас столько работы… без эксперта не разобраться… несколько частных библиотек, одна общегородская…

— Сорок дней, профессор, — Таська обворожительно улыбнулась. — Через сорок дней Эля вернется отдохнувшей, обновленной и с пришедшим в норму уровнем гормонов, вот увидите.

— Хм, — задумался гентбарец.

— Тася…

— Молчать. Профессор Сатув, Эля работает у вас уже четвертый год без отпусков, на планете с пониженным уровнем комфорта, я проверяла, и если я еще в "Арбитраж" обращусь, с жалобой на невыполнение норм трудового законодательства…

Гнусный шантаж. Нейросеть "Арбитраж" подобные дела рассматривает без участия живого юриста; вердикт выносится за считанные минуты, все попытки оправдаться типа "она сама отказывалась покидать рабочее место в положенный час", даже если она — то есть я! — лично, с приложением своего айди, подтвердит, что действительно сама, — все это сработает только в минус. Как отягчающее. И чревато подобное разбирательство может быть чем угодно, вплоть до отстранения с должности, не говоря уже о штрафах.

— Кудрявцева, — некрасиво взвизгнула я, оценив незавидное положение профессора Сатува, — ты этого не сделаешь! Не смей! Не лезь в нашу работу!

— Бери отпуск, пока дают, — отрезала Таська.

Я проводила профессора Сатува по дорожке к входной арке. Буря начала уже выдыхаться, и сквозь рыжую пелену взбаламученного песка вновь проступили контуры местного солнца с вытянутым в сторону наглой компаньонки хоботком. Чем это безобразие окончится, известно — коллапсом и второй черной дырой. У Нивикии при таком раскладе нет шансов. Сгорит…

— Все-таки они здесь чужие, румасвиринув*,- озвучила я давно терзавшую меня мысль. — Скажем, колонисты. Прибыли сюда и здесь остались.

___________

*румасвиринув — вежливое обращение к гентбарцу-кисмирув.

— Не верю, что им не хватило ума спрогнозировать жизненный цикл звезды, у которой они собирались жить, — возразил гентбарец.

Он тоже поднял голову к небу. Да. Зрелище феерическое. Даже сквозь купол и даже сквозь бурю.

— Может, двигатели отказали, — предположила я. — Или просто истощился ресурс транспортника… а здесь можно было остаться, все-таки кислородная атмосфера… они и остались.

— В таком случае, где звездолет? Или хотя бы его останки.

— Найдем, — заверила я.

— Было бы неплохо…

— Профессор, — я осторожно тронула его за руку, — простите, пожалуйста…

Он поднял бровь, удивляясь.

— Ну, за Таську, — сбивчиво пояснила я. — Она вообще-то не такая свинья на самом деле, она хорошая.

— Это я хорош, — качнул он головой. — Не подумал.

Настала моя очередь удивляться. Что?

— У вас, у людей, ведь как у наших крылатых — вся жизнь на войне любви. Мне это недоступно, но понять я могу, и жалею, что не догадался раньше. Конечно, летите в отпуск. И возвращайтесь. Будем искать звездолет нивикийцев.

Я кивнула.

— Спасибо, профессор.

Мы расстались. Он вызвал капсулу, а я понуро побрела к дому. В любом языке у любой, размножающейся половым способом, расы существуют слова, имеющие двойной смысл. Тот самый подтекст, который способен самое невинное предложение превратить в… Ну, в общем, превратить.

У нас, к примеру, слово «трахнуть» частенько используется вовсе не в изначальном своем смысле «стукнуть, ударить». А многие нечеловеки (нелюди не скажешь, ибо, опять же, нюансы. Если вы — русскоговорящий, вы понимаете, не так ли?) ведь путают, да. И получается когда смешно, а когда и не очень.

Брачные игры гентбарцев проходят в воздухе и слово «летать» в устах гентбарца… Ну, вы поняли. Мне пожелали не просто отдохнуть и развеяться, а… вот то самое. Для приведения в норму гормонального фона. Причем гентбарцы настолько прямые и честные ребята, что выдают такие вот вещи как нечего делать. Есть строгое разграничение между официальным, разговорным и обсценным языками; профессор использовал второй, придраться не к чему. Придраться не к чему, а на душе все равно пакостно.

Надо бы разозлиться, как следует, и что-нибудь поджечь или разбить, чтобы успокоиться. Но всю мою злость унес с собой лантарг Поункеваль. Обидно. Вот так хочешь что-нибудь разбить или поджечь, а не можешь, потому что запал пропал и тебе элементарно лень.

Таськин энтузиазм сбивал с ног:

— Ка-кой! — восхищенно заявила она, имея в виду профессора Сатува.

Я мигом разглядела нездоровый хищнический блеск ее глаз. Черт, неужели влюбилась?!

— Остынь, — посоветовала я сходу. — Сатув — гентбарец!

— А я не расистка, — отмахнулась Таська, — в отличие от некоторых!

Дура ты. Набитая. В информе бы хоть посмотрела, кто такие гентбарцы и что они такое! Но сейчас затевать спор — пустое дело, меня не услышат.

— Ему сто два года, — зашла я с другого угла. — Ты ему во внучки годишься!

— Сто два года — аргумент, — печально вздохнула подруга. — Эх… Предупреждать надо!

— Ну, извини, — развела я руками, и все же, не удержавшись, сказала: — Почитай про гентбарцев, полезно будет.

Но Кудрявцева лишь отмахнулась от меня и с новым азартом взялась за каталог женской одежды. Я поняла, что от меня не отстанут, и обреченно присела рядом.

Через два дня мы с Таськой торчали в космопорту, ожидая челнока на Нивикию-Орбитальную. Я немного трусила, потому что последний раз выбиралась за пределы атмосферы четыре года назад, когда сюда летела. На мне был дорожный костюм из проекта «Новая Элина», тот, который меньше всего вызвал раздражения, серо-лиловый, в мелкую белую полосочку. Вообще, я хотела ехать в стандартной одежде: брюки, блузка и куртка, на ногах — всепогодные любимые кроссовки, через плечо — сумка. Но это все Таська посоветовала швырнуть в мусоросжигатель, потому что а) столетней давности (еще бы, именно в этом я на Нивикию и прилетела…), б) четыре года не прошли даром и я растолстела, отчего все эти вещи сидят на мне, как на жвачном животном (гнусное вранье!) и — последний, но убойный аргумент — в) приличные люди на девушку в таком тряпье даже не посмотрят.

Приличные люди! Как же. Да людям в большинстве своем наплевать. Но Таську не переспоришь, проще рукой махнуть.

По правилам, явиться следовало за три часа до посадки. Явились, ждем.

Сидим в креслах, вспоминаем юность свою дурную в Федеральной Академии Галактической Истории, — все-таки весело там было, есть что рассказать, есть о чем вспомнить. Ждем, когда объявят посадку на наш рейс.

Все-таки засиделась я в своих раскопах. Четыре года никуда с планеты. Романтика дальней дороги стучалась в мое сердце, и было мне странно и страшно, одновременно тревожно и радостно. Перемены! Приятные, что немаловажно, перемены.

Лантарг Поункеваль подошел к нам примерно через час. Вообще говоря, он часто лично дежурит в космопорту. Присматривает, так сказать. Беседует с нехорошими личностями, буде такие появятся. На планету кто только не летит, из сомнительного народа, имею в виду. Губернатор их не особо зажимает, только плати ему, почти официально. И не доставляй проблем. Вот они и летят. С некоторыми, по сумме их заслуг и славы, лантарг проводит инструктаж по безопасности лично. Даже думать не хочу, в какой форме. Но, полагаю, негодяю достаточно посмотреть на нашего лантарга, чтобы все усвоить с полуслова. И не создавать проблем.

— Элинав, — сказал он мне донельзя, — уделите мне пару минут личного времени.

Я оглянулась на Таську, та показала мне большой палец, зараза! Но не убегать же с воплями! Тем более, человек при исполнении. Черная униформа, оружие, хвост свой розовый, перетянутый в нескольких местах шнурком с деревянными висюльками, через плечо перекинул. Смотрится убойно. Розовый и черный.

— Я что-то снова потеряла? — покаянно спросила я, заодно проверив, на месте ли мой терминал.

Он был на месте, в сумочке, сумочку я держала крепко.

— Нет, — скупо улыбнулся лантарг.

И тут к нам с самым бессовестным и наглым образом влетело сказочное создание в лице жены губернатора.

Она на экране связи, в растрепанном ночном виде, была — чудо. А сейчас, при полном параде, с этими белоснежными крылышками, поднятыми над головой, — вообще нечто запредельное. Большая белая бабочка, слетевшая в наш бренный мир прямо из сказки. Правда, манеры у нее оказались вовсе не бабочковые, а средних размеров танка:

— Доброго дня, девушка нашего По.

И взгляд — прицельный, любопытствующий, здорово напоминающий дула танковых пушек. Имя мое она, конечно, не вспомнила. А вот правило этикета, по которому разговаривать надо на эсперанто, если кто-либо из собеседников не знает чинтсаха или не известно достоверно, что он знает, — это гентбарочка помнила прекрасно. Таську она легко посчитала за участника беседы, еще улыбочку ей подарила, а та в ответ кивнула. Две! Две светских заразы на один квадратный метр, и неизвестно, какая хуже!

Пойти утопиться, что ли?

Я ответила вежливо, лантарг тоже.

— Вы куда-то собрались? — это она мне. — А ты ее так легко отпускаешь? — это она лантаргу. — А вы — ее сестра или тетя? — это она Таське.

— Подруга, — пояснила Кудрявцева, хищно улыбаясь. — Летим отдыхать.

— Подруга! — восхитилась губернаторша. — Это лучше, чем сестра или тетя! А куда отдыхать?

Жадное любопытство этой дамы не знало предела. Еще бы! Ядерная топка сплетней срочно требовала свеженького урана. Ради этого можно презреть все сословные рамки и стены. Перелететь из вип-зала в наш общий, например.

— По, — сказала гентбарка, внимательно выслушав Таську, — я бы на твоем месте летела бы следом. Ты ее там потеряешь!

Р-р-р!

— Девушка Поункеваля? — восторженно шепнула Таська мне в ухо.

— Потом расскажу, — сквозь зубы процедила я, остро жалея, что у меня нет с собой карманного бластера, пристрелить одну крылатую дуру на месте.

Ну, да, потом — суд, высылка на промышленную планету и ограничение прав лет этак на восемьдесят, за умышленное убийство, но ей-богу, оно того стоит!

— Прошу прощения, — сказал лантарг, — срочный вызов.

Отошел и что-то в наручный комбрас начал говорить. Позорно сбежал! Оставил нас на эту… эту…

Достопочтенная госпожа губернаторша щебетала и щебетала. В подробностях рассказала свою версию потери мной моего айди. Таська слушала с прилежным вниманием, а во мне росло острое желание срочно найти какой-нибудь тяжелый предмет, раз уж бластера под рукой нету.

А потом появился губернатор, в сопровождении амбалов-охранников. Точнее, охранниц, потому что гентбарцы-чабис визуально воспринимаются — и переводятся на человеческие языки! — как женщины. Сердитые, свирепые женщины-бойцы. Не попадайся под кулак — хребет переломит на раз-два вместо здрастье.

Второе явление сказки народу. Вот только угрюмое выражение на физиономии сказочного принца не располагало ни к какой сказке.

— Дорогая, — сказал он супруге, — ты снова ведешь себя, как ребенок. Почему летаешь невесть где без охраны? А если какие-нибудь гады решат тебя убить, чтобы мне стало больно и плохо?

— Малипусичек, — капризно надула она губки, — я хотела поговорить с девушкой нашего По, что в этом такого? И чем тебе По не нравится, он лучше всех, кого я знаю, сможет меня защитить!

— Мы пропустим регистрацию, дорогая. Пойдем, — взял ее под руку, — пойдем обратно.

— Регистрация, какие глупости! — отмахнулась она. — Не донимай меня ерундой, роднусик!

— Пойдем, пойдем, я тебе кое-что приготовил.

— Кое-что! — вскричала она, по детски хлопая в ладошки. — Подарок! Сюрприз! Люблю подарки и сюрпризы.

Она позволила себя увести, но я заметила свирепый взгляд, которым губернатор наградил лантарга, и поняла, что там был за срочный вызов. Поункеваль связался со своим приятелем и потребовал забрать свое стихийное бедствие от греха подальше. Я со вздохом облегчения свела вместе кончики пальцев. Но, если подумать, радовалась рано. Губернаторская чета, похоже, отравит нам всю дорогу до большой пересадочной. А если и они тоже собрались лететь за пределы системы… Ой.

Поменять билеты, что ли…

Как их поменяешь.

Торчать тогда полгода здесь придется, именно тогда сюда заглянет следующий дальний рейсовый.

— Гм, — сказал лантарг в пространство. — Прошу прощения за… инцидент. Элинав, пойдемте, на два слова.

— Иди, — сказала мне Таська, и подтолкнула в спину, когда я замялась. — Иди, иди. Девушка!

Зараза!

— Надолго я вас не задержу, — сказал лантарг. — Просто хочу пожелать вам доброй дороги…

— Спасибо, — сказала я, не очень понимая, что ему нужно.

Доброй дороги, — это прекрасно, но у него явно с собой что-то еще. Что?

— Возьмите, — Поункеваль раскрыл ладонь. — Это вам.

Тонкая, искусно вырезанная из дерева завитушка-кудряшка. В общем, очень похожая на те, что лантарг на своем шнурке для волос носит. Похожая, и в то же время не такая… И, по-моему, он ее сам из деревянной заготовки вырезал. Ножом своим, тем самым, с которым принципиально не расстается, потому что мужчина без ножа не мужчина. С него станется.

— Что это? — спросила я, не торопясь брать подарок.

— На-тоулем, — ответил он серьезно. — Оберег. На удачу в пути.

— Вот уж не думала, что вы склонны к суевериям, Поункеваль, — растерянно сказала я.

— Не я такой, жизнь такая, — пожал он плечами, явно цитируя кого-то. — Возьмите…

— Послушайте, — решительно сказала я, — это уже переходит все границы, и я не могу больше молчать! Я вам не давала ровно никаких поводов вот так ко мне относиться, и…

Он поднял ладонь, и я замолчала. Молчала, смотрела на него и думала, за что мне эта мука, где я успела так нагрешить, чем заработала себе такую кару. Меня любят, а я не люблю и полюблю навряд ли.

— Просто возьмите, — повторил лантарг. — На удачу.

Вложил вещицу мне в ладонь, я не успела отдернуться, и так и стояла, дура дурой.

— Я в отпуск лечу, на курорт, — сказала я сердито. — Если найду себе там мужчину!

— Значит, найдете, — улыбнулся он.

— А если назад не вернусь? — спросила я в запале. — Замуж выйду и там останусь!

— Значит, не вернетесь.

— Тогда зачем…

— Я буду знать, что где-то там, — он жестом указал на потолок, подразумевая звезды и космос, — вас хранит мой на-тоулем.

— Вы невозможный! — заявила я.

— Да, — не стал он спорить.

Закрыл подарок моими же пальцами и сказал:

— Никому не рассказывайте. И никому не показывайте. Совсем никому.

— Ладно, — сдалась я, пряча вещицу. — Но все равно…

— Без обязательств, — повторил он. — На удачу.

— Все равно, — сказала я твердо. — Не надо ни на что рассчитывать! Я вам благодарна, вы меня спасали много раз, все так, но…

— Элинав, — мягко сказал он, — не надо сейчас.

Я снова замолчала, растеряв все свои, наспех заготовленные слова. Как с ним разговаривать? Ну, как?!

— Когда вернетесь, — продолжил лантарг, — мы вместе подумаем, что дальше делать. Договорились?

— А если я не вернусь? — я почувствовала, что снова съезжаю в какое-то болото, и разозлилась.

На себя разозлилась, на него, на губернаторшу нашу малахольную, чтоб на нее икота напала! За что мне это?!

Тут объявили посадку на наш челнок, и я пошла, с очень нехорошим чувством на сердце. У арки гейта обернулась: лантарг смотрел мне вслед. Ручкой помахал. Зараза…

— О чем секретничали? — с любопытством спросила Таська, устраиваясь в противоперегрузочном кресле напротив.

— Ни о чем, — решила я отмолчаться.

— Ага, я видела. Он так на тебя смотрел…

Все-таки она вынула из меня почти весь разговор. Это же Таська! Встала в боевую стойку, считай, все. Мозг выест маленькой палочкой, но своего добьется. Вот только про подарок лантаргов я все-таки не рассказала. Хватило ума подхватить язык магнитом-липучкой и промолчать.

— Дура ты, Элька, — качая головой, вынесла вердикт Таська. — Ох, и дура! Зачем? Зачем, спрашивается, ты вывалила на бедного мужика свои глупые чувства? Ему и так невесело.

— Да с чего я обязана заботиться о его веселье?! — не выдержала я.

— Он тебя серьезно выручил, восстановив тебе айди, — указала Таська. — Немного благодарности могла бы высказать!

— Благодарности! Еще скажи, переспать с ним. В благодарность! Вот ты бы точно переспала на моем месте, да?

— Я, — с достоинством сказала Кудрявцева, — сплю только с теми, кого люблю.

— Ну и влюбилась бы в него, что тебе, долго, что ли? — не унималась я.

— Я бы, может, и влюбилась, — серьезно отвечала подруга, — но у меня железное правило: в мужчин моих подруг не влюбляться в принципе.

— Да не мой он! — взвыла я в голос. — Не мой! Что вы все пристали ко мне! Губернаторша наша малахольная, и ты впридачу. Отстаньте!

— Видела бы ты свою физиономию, — фыркнула Таська. — Ладно, Эля, проехали, не сердись! Прости, невозможно было удержаться.

— Невозможно ей, — буркнула я, остывая.

На Кудрявцеву долго злиться у меня не получалось никогда. Даже тогда, когда она заслуживала. Почему, сама удивлялась. Любила ее, поэтому, наверное. Как сестру, которой у меня никогда не было.

Дальше был старт и перегрузки, и пролет над теневой стороной планеты: сразу большой экран в потолке показал виды — крупные, яркие пятна семи городов и множество разбрызганных по континенту пятен поменьше: небольшие поселения — агрохолдинги, фабрики, аэропорты планетарного назначения, прямые стрелы наземных дорог… Запись, конечно. Сейчас в атмосфере нашего полушария еще стояла пыль, поднятая последней бурей. Захочешь что-либо рассмотреть, не получится.

А вот на Нивикии-Орбитальной были панорамные площадки с прозрачными стенами, и уж там-то наш пыльный шарик можно было разглядеть таким, какой он на данный момент времени есть. Ждать рейса на GVS — granda vermotrua stacio — большую пересадочную станцию нашей локали, которая находится за пределами планетарной системы и обслуживает только транзитные рейсы, — надо было семь стандартных часов.

Семь часов в космических путешествиях, — это ничтожно мало. Можно сказать, ни о чем, выспаться не успеешь. Обычно все стыковки и пересадки занимают много времени, от шестнадцати часов до бесконечности. Сам переход через червоточину в пространстве мгновенен, но маневры в космосе около пересадочных станций ведутся на скоростях максимум в одну треть от световой. Регламент!

Так что львиная доля всего времени космического путешествия — это ожидание.

Нам с Кудрявцевой повезло, что всего лишь семь часов, а не семьдесят (бывает, и такое!).

Но Таська категорически отказывалась сидеть в зоне ожидания все семь часов, какбудто не ее мутило при стыковке! Она жаждала развлечений, и бесполезно было объяснять, что все развлечения — на Родео-Драйв, а это крюк дней на пятнадцать, сразу о рейсовом транспортнике можно забыть.

— Ни в жись не поверю, что на орбитальной станции не может быть никаких развлечений вообще! — заявила Кудрявцева, открывая официальный портал Нивикии-Орбитальной. — Сейчас что-нибудь подберем…

Я возражала. Мы еще не добрались до места, а уже начинали транжирить деньги.

— Сколько у тебя? — поинтересовалась Таська.

Я не знала толком, сколько. Как-то не задумывалась вообще. Когда училась, жила в общем городке, а в экспедиции все минимальные блага цивилизации входили в стоимость контракта, равно как и медицинская страховка. Я знала, что дальние экспедиции оплачиваются хорошо, но как-то не придавала значения. Все необходимое у меня было, а каких-то дорогостоящих увлечений типа коллекционирования древних почтовых марок — не было.

— Даешь! — восхитилась Кудрявцева. — Ну-ка, открывай и смотри. Спланировать надо, чтобы в минус не ушла!

При всей своей взбалмошной жизни финансы подруга контролировала жестко. У нее никогда не было полных нулей, при этом всегда хватало и на привычные сердцу радости и на внезапные форс-мажоры. Так что я могла с чистой совестью ей довериться.

— Фью, — присвистнула Таська, глядя на экран с моим счетом. — Да ты у нас богатенькая.

— Это много, да? — спросила я.

— Ну, на шик-ужас не хватит, конечно, — покровительственно заметила подруга. — А вот на хороший комфорт — вполне. Значит так. Берешь треть и переводишь на отдельный счет. Делай, — я послушно сделала. — Это у тебя резерв. Так и назови, резерв на черный день. Неприкосновенный запас, если что оттуда схватила, при первой же возможности возвращай. Оставшуюся сумму снова делишь на три части. Одну часть — непредвиденные расходы. Грубо говоря, обратный билет, с питанием и проживанием на пересадочных при стыковках рейсов. Так и называй: обратный билет. Теперь что осталось снова дели на три. Первая часть: трачу до. Вторая: трачу там. Третья: трачу после.

— Все равно много как-то для растрачивания, — сказала я неуверенно, созерцая вместо одного единого счета табличку из пяти разных.

— А ты их солить собралась? — язвительно спросила Кудрявцева. — Заработаешь еще. Ведь снова потом четыре года кверху попой в раскопах торчать, не так ли? Без выходных и отпусков.

— Пять, — поправила я. — Пять лет. Контракт заканчивается через пять…

— Вот! Теперь привязывай платежную к счету “Трачу до”. Ставь лимит на одну десятую. Чтоб оповещение пришло, не тогда, когда выгребешь все и пойдешь в минус, а чуть раньше. И давай смотреть развлекательную программу местной Орбитальной. Что у нас тут веселого в семь часов уложить можно…

Веселое в понимании Таськи — это гроб в моем понимании. После бассейна, гравигорок на поверхности станции и бара с дикой музыкой оставалось только лечь и умереть.

— Нормально! — радовалась подруга. — Отчалим отсюда и сразу заснем. Не придется скучать по дороге.

Ну, да… Два дня пути к GVS, большой пересадочной. В далеко не просторной каюте на двоих. Это — космос, челночные перевозки, тут на пространстве экономят.

После бара мы возвращались по длинной галерее с прозрачной стеной. Не экран, настоящая прозрачная стена, за которой реальный космос, без улучшающих фильтров дополненной реальности. Фильтр был всего один: антирадиационный.

Нивикия плыла внизу и чуть слева, разделенная пополам линией терминатора. На ночной стороне горели редкие электрические пятна цивилизации, на дневной тянулся широкой извилистой полосой от полюса до полюса единственный океан планеты. Солнце оставалось сзади, но зато хорошо просматривался вытянутый в сторону черной дыры багровый “хоботок”. Отсюда, из космоса, без запыленной атмосферы, все выглядело внушительнее и страшнее.

Да, пройдет не меньше миллиона лет прежде, чем красный гигант, последнее живое солнце Нивикии, умрет окончательно. Нам не увидеть его пышных похорон: не доживем. Но как-то неуютно видеть смерть, пусть медленную, растянутую на века, но все равно смерть. Неудивительно, что нивикийцы пытались выбраться из своего умирающего дома. Их артефакты мы находим порой в самых неожиданных местах Галактики.

— О-о! — в полном восхищении протянула Таська, пихая меня в плечо. — Гляди! Да не туда, а вон… вон!

Я послушно посмотрела. По галереи шли навстречу нам военные в форме Военгно-Космических Сил Федерации. Человек пять, что ли… Что они тут делают, вопрос? Разве нашей, собственной, локальной полиции недостаточно? Но и на принуждение к миру не похоже. Во-первых, нет у нас никаких волнений и бунтов, губернатор не дурак, живет сам и дает жить другим, а во-вторых, было бы их тут тогда не пятеро, а гораздо, гораздо больше…

Позже я узнала, что в локальное пространство Нивикии зашел для ремонта и оказания помощи раненым патрульный крейсер “Звезда Оталоры”. Тут до буферной зоны с Врамеулом всего ничего, пара десятков парсек, а с врамельвами у Федерации общий уровень злобности стремится к критическому. Полноценной войны пока нет, и, может быть, и не будет, в ближайшее время — так уж наверняка, а вот всяческие инциденты, они случаются…

— Какие мальчики! — Таська пихнула меня локтем. — Цепляй!

— Иди ты, — огрызнулась я.

Таська немного подпила в том баре, а я не стала, и теперь расплачивалась за это. Когда вас двое и одному из вас пьяно, весело и хорошо, и этот кто-то не ты, то ничего хорошего, как правило, не выходит.

— Чего иди? — обиделась Кудрявцева. — Чего сразу — иди? Эля, ты за-ну-да! К тебе сами вон… бегут… а ты — иди… Мальчики! — она помахала военным и послала им воздушный поцелуй: — Приветики!

Кажется, она набралась серьезнее, чем я думала. Вот же зараза!

— Кудрявцева, — зашипела я, крепко беря подругу под локоть, — не позорься! Пошли отсюда!

— Не хочу! — уперлась она. — Не пойду!

— Пойдешь, еще как пойдешь! — я была сильнее и выше подруги, чем бессовестно воспользовалась.

Потащила за собой, не слушая больше ничего. Слава богу, она не вопила и не брыкалась, просто шипела оскорбления, проезжаясь по моему белому пальто и монастырским привычкам. Ничего, проспится и забудет. Мне вот как забыть?

Насколько я успела рассмотреть знаки различия на военной форме, эти ребята были с Альфа-Геспина. Спецназ, элита армии. А по расе — пирокинетики со Старой Терры. Я там выросла, насмотрелась на таких. Серьезные люди. Таська же перед ними цирк устроила. Культуролог, мать ее. Ладно, гентбарцев не знает, но уж людей-то — позор.

И я ей это обязательно припомню. По-дружески. Когда проспится.

До начала регистрации на рейс к большой пересадочной оставалось три часа. Я посидела немного у Таськиной тушки, смотрящей очередной счастливый сон, думая, что и мне неплохо бы поспать. Но сон не шел, работа — просмотр сканов с раскопа, сортировка их и описание, — тоже не спорилась. И я пошла в обзорную галерею, благо она от нашего гостевого блока была недалеко.

Космос, ночная сторона планеты… Даже не верится, что именно там, на темной поверхности, я прожила целых четыре года. Что там — города, живые и мертвые, наши и нивикийские. Космос, звезды — всегда впечатляют. Можно смотреть на них, как на текучую воду, бесконечно.

Немногие любители космических панорам неспешно бродили вдоль прозрачного окна. Вокруг них вился скользкий тип, гентбарец невнятного гендера, всего и видать, что точно не крылатый и, пожалуй, не носвири, у носвири руки характерной длины, ни с кем другим не спутаешь. Ясное дело, товарищ предлагал залетным транзитникам настоящие нивикийские артефакты… собственного производства.

С подделками, надо признать, мы изрядно мучились. Уж больно высокого качества они пошли. Если на теневой рынок можно было наплевать, купил какой-нибудь дуралей себе в коллекцию новодел по цене подлинника, значит, так ему и надо, не будет другой раз ушами хлопать, то участившиеся наглые попытки завизировать такое у нас, с официальным подтверждением, лично меня здорово бесили. Тратишь свое время на экспертизу, смотришь, вникаешь, иной раз даже начинаешь думать, что вот оно, открытие века, а там… Тьфу!

Губернатор как-то попытался надавить на профессора Сатува. Чтобы тот, так сказать, пошел навстречу уважаемым личностям. Не всем, некоторым. На кого ему укажут. В обмен на улучшение собственного благосостояния или, скажем, дополнительное финансирование научных изысканий… Милейший профессор рассердился так, что наорал на вышестоящего, презрев все гендерные и сословные различия. Я при этом историческом разговоре не присутствовала, мне передали. Очень трудно было себе представить и очень жаль, что пропустила. В пересказе ведь совсем не то, чем когда своими глазами и ушами…

Самое интересное, что губернатор наш боль души профессора понял, осознал и больше с подобными предложениями не подходил. Я потом немного дергалась, все ждала, что придут и ко мне с тем же самым. Не пришли. Разумеется, я бы тоже послала за горизонт событий, но… Я — интраверт и не люблю общаться с посторонними. Особенно когда посторонние наделены харизмой и властью.

Я решила немного последить за черным торговцем. Дела у него вроде как шли успешно. Вот растекся перед военным, одним из тех пяти, кого мы с Таськой встретили. Мимолетный укол стыда за Таськин позор. Мужик нас, наверное, запомнил, у этих друзей память натренирована запоминать даже длинные унылые таблицы. Интересный типаж, необычный для пирокинетика. Те светловолосые и светлоглазые, а этот смуглый. Волосы кудрявые, черные, аккуратная бородка… Спецназу бороды не положены, но этот тип, судя по знакам различия на форме — капитан, ему можно…

Нивикийский каллиграфический шрифт — очень красивый, сам по себе произведение искусства. Нивикийцы любили вывести какой-нибудь афоризм или цитату на дощечках или вышить на ткани или мозаикой выложить, вставить в рамочку и повесить на стену, поголовное увлечение. Но, как я уже говорила, одно дело, когда смешную, сердитую или глупую фразу нарисовали тысячи лет назад и совсем другое, когда вот такой рукопоп, как этот ушлый гентбарец, на тридэпринтере с опцией искусственного старения. Причем рукопоп, вообще не соображающий, что именно он пишет на своих поделках.

Я подошла поближе, с интересом вслушиваясь, как негодяй расписывает достоинства своего, так сказать, овеянного благородной пылью веков товара. Я-то видела, что там вместо связной фразы белиберда полная. Буквы просто состыковали друг с другом, не понимая ни смысла, ни подлинной красоты.

Но когда торговец выдал, что на его поделки существует сертификат, а на том сертификате подпись самой Элины Разиной, доктора археологических наук с известным решительно всей Галактике именем… Я осатанела!

— Простите, что вмешиваюсь, — скалясь, сказала я. — Но вы сказали — Элина Разина?

Гентбарец не уловил выражение моего лица и потому попался. Они вообще человеческие эмоции не очень хорошо считывают, особенно одиночки низших гендеров. Этого я так и не распознала толком: вроде чабис, но для чабис слишком тощий и недокормленный. А впрочем, кто его знает, в какой помойке он рос и что перед последним метаморфозом жрал.

Мне предъявили сертификат. Действительно, с подписью. Моей. На эсперанто. Вот только чуть-чуть не довели последнюю завитушку, я обычно пишу не так.

— Ах, ты подонок, — задумчиво сказала я на чинтсахе-матерном. — Ах, ты, сволота такая, твою маму… и папу… и всю родню твою в свежий потрох! Да Элина Разина никогда такую хрень не завизирует, чтобы ты знал! Ты бы хоть у «Komuna lingvo» перевод спрашивал прежде, чем галиматью этакую печатать и за подлинный артефакт выдавать!

Ругаться с гентбарцами надо на их собственном языке, во-первых, до них так быстрее дойдет, во-вторых, не придется обеднять языковые конструкции. Когда у твоей расы изначально двенадцать гендеров, матерные возможности не поддаются измерению.

— Все сказала? — угрюмо осведомился черный торговец. — Ну, и вали. Что ты мне сделаешь?

— Я — ничего, — ласково кивнула я. — А вот лантарг Поункеваль — много чего. Я с ним лично знакома, дружок. Хочешь, сведу?

— Ага, щас, уже разлетелся, — что-то в этом духе, на деле, перевести эту реплику с чинтсаха-матерного на человеческий без потери смысла невозможно.

Мне предъявили в качестве последнего аргумента бластер:

— Вали отсюда, умная. Пока жива.

Ну, и зря. Потому что военный, о котором я в запале давно забыла, отобрал оружие как нечего делать, а выстрел погасил ладонью. Красиво. Очень красиво и очень эффектно. Паранорма пирокинеза вообще сплошное очарование, если не задумываться о том, что пирокинетики живут раза в два меньше всех прочих. Расплата за их не поддающуюся осмыслению мощь: укороченный срок жизни…

— Возвращай мои деньги обратно, поганец, — сказал военный на чинтсахе, тоже знал все, полагающиеся случаю, конструкции, оказывается.

Пройдоха свел глаза в кучку — кулак, объятый багровым пламенем, не то обстоятельство, с которым хочется спорить. Вернул деньги без звука, а потом дернулся драпать. И угодил аккурат в лапы станционной полиции. Туда гаденышу и дорога! Я мстительно скормила «Арбитражу» исковое заявление о подделке подписи, реальной и цифровой. Цифровую, правда, не видела, но наверняка и ее подделали тоже. Смысл был затеваться только с одной реальной?

— Попалась на горячем, — с удовлетворением сказал старший из полицейских, радостно скалясь на пойманного. — Давно пора! Отдохнешь теперь от трудов неправедных как следует.

— Все-таки чабис! — не удержалась я.

— Удивитесь, доктор Разина, нет, — сказал полицейский.

Порядок на Нивикии-Орбитальной хранили сородичи лантарга Поункеваля. Розовые волосы в хвостах по пояс, черная униформа, килограммы оружия, вот это все. Гентбарец рядом с ними казался маленьким хрупким ребенком, которого обижают взрослые инопланетные сволочи.

— А кто же?

— Номо.

— Да быть того не может! — я уставилась на пленника.

Теперь я видела все, положенные номо, признаки. Надо же, как ошиблась! Но и то сказать, что гентбарцы-номо — самая консервативная часть их общества. Они генетически заточены на то, чтобы растить детей первого цикла развития, именно этим и занимаются, крайне редко покидают родной дом, и чтобы номо решилась на такую жизнь, как эта прохиндейка — событие из ряда вон.

— Согласен, случай редкостный, — покивал мне полицейский. — Но в Галактике чего только не встретишь…

Это точно. В Галактике, особенно на дальних выселках, вроде нашей локали, можно встретить что угодно.

— Да что бы вы понимали! — взорвался вдруг пойманный, его, точнее, ее, аж затрясло от эмоций. — Родилась нянькой, так что, всю жизнь теперь за вертихвостами мелкими следить?! Я, может, космос посмотреть хотела! Как все! Чем я хуже других?!

— Другие подписи чужие не подделывают, — непримиримо заявила я. — И ерунду туристам под видом подлинника не втюхивают.

Гентбарка скривилась и выдала фразу, за что тут же схлопотала увесистой ладонью в черной перчатке по затылку.

— Молчать!

Пленницу быстро запихали в «будку», откуда она могла любоваться видами через клетчатое узкое окошко. У нас, меня и спасенного от чужой алчности туриста, считали айди, выразили благодарность за поимку рецидивиста и пожелали нам приятного вечера. Причем я обратила внимание на улыбочки, какими полиция и мой новый знакомый обменялись. Злобненькие такие улыбочки, больше похожие на оскалы. И воздух ощутимо прогрелся на добрый десяток градусов.

Вот где, между прочим, самый настоящий расизм, у военных обоих народов. И изживать его придется долго. Слишком много соли наши расы насыпали друг другу на хвосты за почти пятисотлетнюю историю знакомства.

— Терпеть этих тварей не могу, — пробормотал военный вслед, дергая ворот своего кителя.

— Гентбарцев? — уточнила на всякий случай я.

— Нет… этих, шароглазых!

Это он про станционную полицию. Зря. Порядок они держали железно. Рядом с нами нарисовались буквально за две-три минуты, чтобы пресечь безобразие с бластером у одной и огнем у другого. Опасное это явление, огонь, на орбитальной-то станции.

— Это вы, как я понимаю, доктор археологических наук с галактическим именем, Элина Разина, — сказал военный, я кивнула:

— Насчет галактического имени мне безбожно польстили, конечно же. Пока еще нет.

— Пока? — хмыкнул он.

— Ну, я работаю над вопросом… Лет через десять-пятнадцать — вполне реально добиться определенного успеха.

— Вы как-то скептически оцениваете свой карьерный рост. Почему не завтра?

Смеется он, что ли? Да, судя по искоркам в глазах — смеется. Но без зла, что немаловажно.

— Почему скептически, — пожала я плечами. — Реалистически.

— Январь Горячев, — назвался военный.

На Старой Терре любят называть детей так называемыми «морозными» именами. Январь, Февралин/а, Мартин/а, Северин/а, Ноябрин/а, Мороз, Старолед, Зимовея… В сочетании с «горячими» фамилиями, однозначно относящими своего владельца к носителям паранормы пирокинеза, звучит особенно убойно. Январь Горячев — чудесная шутка, если доподлинно знать, что на Старой Терре, давным-давно сорвавшейся в ледниковый период, в январе температура не поднимается выше минус пятидесяти градусов по Цельсию. Почему Цельсий? Долго рассказывать, вкратце — Старая Терра упрямо цепляется за древние традиции, и это далеко не всегда игра для привлечения туристов. Народ, кто местный, реально там живет именно так.

Но вслух я свои мысли не озвучила. Вслух я сказала вежливое:

— Рада знакомству, Январь.

А он взял меня за руку и коснулся тыльной стороны кисти губами, легкое, невесомое прикосновение, горячее, как его дыхание, и я знала, знала, знала, что для выходца со Старой Терры, да еще пирокинетика, это просто дань вежливости, проявление учтивости к женщине вообще, а не конкретно ко мне, такой красивой и замечательной, тем более, что знакомы мы всего лишь без года три минуты. Но все равно будто электричеством прошило, от руки до самого затылка.

Я очень остро поняла, что сейчас мы расстанемся, вот прямо сейчас, и никогда больше не встретимся, но я буду знать, что есть во Вселенной такой Январь Горячев… темные кудри, мягкая улыбка, зеленые шальные глаза… и к черту! Мы никогда больше не увидимся. Потому что — ему на планету, мне на дальнюю пересадочную. Все!

Орать хотелось от отчаяния.

— Вы на планету? — спросил у меня Январь, ни о чем не подозревая.

— Нет, — качнула я головой и вытянула из его ладони свою руку, которую он почему-то не спешил отпускать.

Надо было объяснить, куда я лечу, где буду, дать адрес своего визита, в конце-то концов, но я почему-то не могла. Стояла, молчала, не знала, куда деваться, язык к гортани прилип.

— В другой раз не подставляйтесь под выстрел, Элина, — посоветовал мне Январь. — Убить же могли.

Я кивнула. А что еще ты хотела услышать, Эля? Пойдем со мной, милая, я отведу тебя на край Вселенной и подарю тебе эту звезду? Как же мне противно стало от себя самой, слов нет. Таська, та бы знала, что делать, и как разговор повернуть в выгодную для себя сторону. А я… тьфу.

Я выдавила из себя жалкое:

— Ну, я пойду… а то опоздаю на рейс.

Надеялась, что он меня остановит или спросит хотя бы какой рейс. Не спросил и не остановил. Не остановил, но смотрел вслед, я чувствовала горячий прицел его взгляда на спине между лопатками, и что мне стоило не обернуться, знала только я сама.

Хотелось реветь и биться головой о стену, а пуще всего — послать в черную дыру на досвете Таську с ее идиотской идеей насчет курортной планеты. Какой курорт, когда здесь, прямо вот тут, на нашей орбитальной, — Январь!

Но я не успела натворить глупостей, гневный сигнал терминала отрезвил. Кто еще мог вызывать меня, если не Таська?..

— Где ты бродишь?! — напустилась она на меня с экрана. — Ну, где тебя носит, горе ты мое? Опаздываем!

Мы не то чтобы опоздали. Но явились за минуту до окончания регистрации. И успели проскочить в самые последние секунды.

Таська мучилась отменным похмельем, отчего стекала со своей постели бесформенной медузой. Я поила ее болеутоляющим, а сама думала: ну, вот, стоили те пару часов веселья нынешней муки? Лучше вовсе не пить и не принимать ничего в том же духе, чем потом вот так.

Впрочем, подругу мне было не очень-то и жаль. Взрослая девочка, не в первый раз. А вот если бы она была трезвая, конечно, она бы вцепилась в Января мертвой хваткой. Мне бы там от него ничего не досталось.

Я поднесла к лицу ладонь. Она все еще хранила пригоршню жара… прикосновение его руки.