Однажды в Манчинге

Глава 4. Я только держал

— Живые есть?

— Один.

Пахло кровью так, что сводило скулы и вновь скручивало давно пустой желудок. Сознание плавало, не желая возвращаться в кошмар реальности. Сотник вздохнул, решив подольше не открывать глаза, чтобы не видеть этих двоих, пришедших под утро после кровавой ночи.

— Ну что молчишь, а? — ввинтился в череп знакомый и очень неприятный голос. — В яму с медведем захотел? Отвечай уже внятно, что случилось? Что произошло?!

— Да не тряси ты его так, Руфус! Последний ум выбьешь. Этот хоть целый и в себе.

— В себе? Это ты называешь «в себе»?! Только и твердит: волк, волк! Эй, убогий! Другие слова растерял? Или позабыл?.. Патрик, не забывай, о дурных вестях нам докладывать. Как бы самих не порвали.

Слова-слова. Они долетали с трудом, искаженно, гулко, словно после удара по голове. Хотя его и не били, только облили водой. Но этим друзьям хозяина лучше ответить. Сотник разлепил веки, присмотрелся. Ну так и есть: Руфус — толстый и лысый, Патрик — худой и высокий. Опаску вызывали оба.

— З-з-забудешь тут, — выстучал зубами сотник. — Все к-к-кончилось?

— Это с какой стороны посмотреть, — хихикнул Руфус.

Все, все закончилось, вертелось в голове. Денежное место было и спокойное, особенно если не присматриваться. Возьмут ли куда? И никаких рекомендательных писем. Не у кого брать.

Мысли плыли лениво, ровно со стороны: не его и не о нем.

И тут же с головы до ног обдало жаром — он жив! Прийти в себя — и на границу. А то и в вовсе в жаркие страны, где зреют сладкие плоды и сами падают в руки, а девы темнокожи, улыбчивы и всегда веселы. Служба службой, но воевать с призраком не нанимался. Особенно — с таким призраком!

А и уйду куда подальше, подумалось с лихим удальством. От всего этого. Хоть караваны водить! Главное — жив, жив, жив! И руки-ноги на месте. В отличие от прочих. Ох, лучше не вспоминать. А и хорошо, что прихватило его тогда, не пошел со всеми. Вот старый бог и сберег.

Сотник вытащил оберег, прижал к губам трясущимися руками.

— Смотри-ка ты! Обрадовался! Очухался и обрадовался! Скот-т-тина, — сразу приметил перемену Патрик. — За хозяином не углядел, а сияет, словно золотой в сточной канаве нарыл!.. Да мы тебя покруче этого зверя обломаем, ежели все как на духу не расскажешь! Может, глаза ему выколоть за ненадобностью?

— Выколи, если пачкаться охота. Да зачем ему теперь глаза? — лениво и страшно отозвался Руфус.

Друзья хозяина те еще твари, порвут и не заметят.

— Расскажу я все, расскажу! — заторопился сотник. — Все, что видел! Попить бы…

— Да я тебе…

— Дай ему воды. Быстрее начнем — быстрее закончим. Не весь же день на него тратить.

В губу ткнулся холодный влажный край. Сотник пил, не ощущая вкуса, проливая половину. И опять затрясло так, что зубы застучали о дерево.

— С-с-сначала все шло ка-а-ак обычно, — заикаясь, начал он. — Меня в подвал за девкой отправили…

Но все шло совсем не как обычно.

— Псс!

Тихий неожиданный звук привлек внимание узницы.

Тикки сидела в подвале достаточно долго, чтобы понимать, что ее так просто так не выпустят, досадовала на собственную глупость, стучала по решетке, звала, пока не охрипла…

Она подняла голову на шепот, но в полутьме увидела лишь контур мужской фигуры. Это было странно, что кто-то зашел без факела. Странно было и то, что вошедший говорил тихо. Ее тюремщики вечно орали или ругались.

Пришедший оглянулся туда, где сидела охрана, и присел на корточки подле решетки.

— Не соблаговолит ли прекрасная дама разрешить мне переступить порог ее Дома?

Тикки даже смысла не поняла, заслушалась. Голос был низок, бархатен, необычен. В нем звучали жизнь и смерть, песня вольного ветра, баюкающего вековечные ели, плеск чистой воды, что вливается в бесконечное синее море, шорох павших листьев — и шелест призраков, что приходят в Самхейн по черные души.

У «Прекрасной дамы» заболел отбитый бок и заслезились глаза. Ей очень захотелось закричать, выплеснуть страх. Но за крик ее били, поэтому она решила было отвернуться.

— Жить хочешь?

И она опять ничего не ответила на его вопрос, только прошептала: «Выпустите…»

— Куда пойдешь? Тут на каждом шагу охрана, — приблизил он лицо к решетке. Бледное и столь красивое, что ее осенило:

— Ты фейри?!

Он пожал плечами.

— Помоги мне, прошу, умоляю! Я не рабыня, нет! Меня выкрали, а служанку убили! Я Тикки, дочь главы рода! Я одна у родителей, они щедро заплатят! — выпалила она, оглянулась испуганно. Но стража, что обычно прибегала на малейший шорох, продолжала выпивать и ругаться.

— Тсс, — недовольно прошептал незнакомец, ничего не обещая. — Просто. Разреши. Мне. Войти.

Вот так. Каждое слово отдельно, словно перестук камешков в чистой горной реке или звук капели по весне.

Тикки все еще сомневалась: ей вспомнились сказы про подземных жителей, что уводят дев и юношей в свою прекрасную Грезу, а возвращают спустя сто лет, когда все близкие давно умерли. Говорилось ещё в тех сказах, что могут они исполнить любое желание, только цена за это бывает непомерна, ведь фейри не понимают времени и не знают смерти.

А еще не могут войти без спросу.

— А как сюда вошел? — неожиданно вырвалось у Тикки.

— Это не дом, это общее место. Решайся же! — прозвучало уже сердито.

Тикки пригляделась: глаза ее гостя полыхнули янтарным огнем — не отраженным светом луны, а сами по себе, словно множество злых светлячков слились в один рой и просились наружу, — в напряженной улыбке показались острые клыки. Сверкнули — и спрятались.

— А зачем тебе? — спросила Тикки.

— Хочу поговорить с тем, кто выбирает для забав малолеток и не боится гнева бессмертных. Я могу найти другой путь, а вот тебя уже ждут в доме. Можешь сделать выбор сама, а можешь предоставить жизни решать за тебя. Но это плохо, идти в поводу, если ты не лошадь. Если я понял верно людскую молвь, завтра твой труп скормят собакам.

Он был страшнее ее похитителей, страшнее всего, что она видела за свою короткую жизнь. Это ее почему-то порадовало.

И она разрешила.

Сотник этого разговора знать не мог. Его задача была девку к хозяину приволочь.

Перед дверью в господский дом она уперлась, словно ее в землю закопали.

— Ну что стоишь? Не обидят тебя, разве помнут немного.

— Да я не против… размяться. Не обижусь, и вас не обижу. Дяденька, а вы правда разрешаете мне перешагнуть порог этого дома? — и глазками стрельнула, ровно ее на черничный пирог в Лугнасад позвали. — Скажите, вдруг доброе слово вам жизнь спасет?

— Правда, правда. Мое слово, — буркнул сотник не думая: уж больно тащить силком не хотелось.

Хозяин натешится, может, и ему что перепадет. Девка малая, а фигура… Шлепнул по заднице, а поймал ладонью лишь воздух. Глупая девка сдвинулась легко, будто танцуя — сама от ласки ускользнула. Еще и прошипела что-то неразборчиво.

Тогда он к ней присмотрелся получше. Потянуло от нее елкой и цветами весенними. Белая кожа, ровно молоком плеснули, серебрилась в свете луны, а волосы казались слишком темными. Вроде рыжими были. Да нет, просто ночь, вот и не разглядеть толком.

Втолкнул девку к хозяину, кивнул служивым, поболтал ни о чем, а потом отошел, решил глянуть, как там дела. Да что там скрывать, потешить себя. Было у него окошечко потайное. И подивился — девка нетронутая, а сидит на хозяине, словно опытный верховой на жеребце.

— Порадовать тебя, говоришь? — спрашивает с улыбкой. — Что же не порадовать?

Вот тут, пожалуй, странное и началось. Но не этим же двоим рассказывать, все одно не поверят!

Черты лица девочки поплыли, фигура задрожала, увеличиваясь в размерах. Клетчатое платье пропало, а на хозяине, разведя его руки, уже сидел молодой мужчина в черных строгих одеждах с вышивкой серебром, не разобрать какой. Кожа его и впрямь была чересчур белой, волосы — слишком темными, а глаза полыхали яростным лунным огнем.

— Памагите! — прохрипел хозяин.

Сотник не двинулся с места. Он уже видел этого человека — вернее, нечеловека. Мэрвин, да… Вот только Мэрвин никогда не поднял бы руку на живое существо, однако после смерти все меняется. Или все же не он? Но похож, как же похож! Этот, судя по глазам, убьет быстрее, чем кто-то успеет ворваться в покои.

— Ты?! — пискнул хозяин. — Ты же…

— Мертвый? — оскалился призрак.

— Мы же убили тебя!

— Иногда смерть приходит, откуда не ждешь.

— Нет-нет! Ты не он!

— Я хуже. Говори, кто виновен. Кто отдал приказ. Кто был с тобой. Имена. Где живут. Быс-с-стро!

Говорил призрак тихо, монотонно, но очень четко.

— У меня есть деньги, — заторопился хозяин. — Есть деньги. Много, много денег! Прямо здесь! И еще в тайнике закопаны, в лесу, подле камней приметных…

Сотник прислушался и аж пожалел, что призрак договорить не дал.

— Я. Просил. Имена.

И хозяин заговорил. Быстро, торопливо. Сотник прислушался — своего не услышал.

— Кто? Приказал?

Вот тут хозяин заткнулся. Понятное дело, кто же про них скажет? Захрипел так, что понятно стало — локтем на горло нажали. А потом отпустили, раз хозяин зачастил снова:

— Я не могу, не могу! Меня же убьют! Ты знаешь, ты хоть понимаешь, кому я служу?

— И кому же ты служишь?

— Тебя размажут по твоему Нижнему!

Голова призрака склонилась к левому плечу, четкая бровь поднялась в удивлении.

— Ты думаешь, я шучу с тобой?

Призрак поднес руку хозяина ко рту и откусил большой палец, словно кусок хлеба или морковку. От дикого крика в ушах зазвенело, и сотник обмер, тупо смотря на хлеставшую из обрубка кровь. Едва не сблевал, но сдержался, и с места было не сдвинуться.

— Говори, — продолжил все тот же ледяной голос.

Вопли хозяина перешли в стоны вперемешку с руганью.

В дверь застучали, по дому забегали, сотник обернулся на миг, а потом плюнул — разберутся без него. Его дело — девку привести, дом найти, за порядком следить. А класть свою жизнь за жизнь хозяина — для того и существует стража. Тем более стены и двери своих покоев хозяин, словно боясь чего-то, усилил. А теперь сам попал в свою же ловушку.

— …и Рагнару! — плача, договорил хозяин.

— Будущему королю? — удивился призрак.

— К нему не подобраться! У него знаешь, сколько охраны?

— Она ему понадобится, — все также монотонно ответил призрак. — Кто еще замешан?

— Я не знаю, не знаю!

— А ты подумай.

— Не-е-ет!

Призрак опять поднес четырехпалую кисть ко рту, откусил указательный палец и выплюнул брезгливо. Снова хлестнуло кровью и снова полоснуло по ушам смертной мукой. Призрак сверкнул желтыми очами на покрытом кровью лице. Сотника передернуло, но и оторваться он не мог. Не мог и позвать на помощь.

— У тебя осталось еще восемь пальцев, и мы можем делать это долго. Говори, пока не истек кровью. И я обещаю тебе милость.

Хозяин, перестав кричать, лишь всхлипывал жалобно.

— У него нет имени. Не-е-ет!

— Тогда подумай о нем. Вспомни, где видел его в последний раз.

Призрак прикоснулся длинными белыми пальцами к виску и тут же отшатнулся, вновь бешено сияя глазами:

— Ах ты ж тварь! Ее-то за что?

Хозяин заверещал, словно резали:

— Я не трогал ее! Не трогал! Я только держал!.. А ты… Милость! Ты обещал мне милость!

Сдавленный хрип, точно горло оборвали. И монотонный голос, отвечающий уже покойнику и переходящий в рык:

— И я даровал тебе легкую смер-р-рть!

Тут дверь наконец выбили, и в комнату заскочили сразу четверо с клинками наголо. Остолбенели на миг — над телом хозяина с разорванным горлом черный зверь, похожий на волка, но крупнее и мощнее — и ринулись вперед. Глаза чудовища плеснули янтарем на вошедших, окровавленная пасть ощерилась, зверь прыгнул сам на обнаженные мечи. Ударил лапами, дернул зубами, ломая клинки и кости… Первые двое разлетелись в стороны, когда сотник зажмурился и сполз по стене, прислушиваясь к рычанию, глухим ударам, крикам и стонам. Наемников, ветеранов не одной войны, в доме было не менее десятка, но стихло все быстро. Ужасающе быстро.

Сотник поднял голову на тихий шорох и обмер на месте, не в силах даже снова закрыть глаза, а волк прошел мимо него, шагая мягко и неслышно такими нестрашными лапами. Лишь шумно втянул воздух, свернул лунной желтизной глаз нездешнего мира — и словно его и не было.

По двору снова затопали, заторопились другие. Светало. Ну хоть вспомнили про луки! Стрелы прошили воздух…

— То есть, в него попали? — уточнил Руфус.

— Да-да, мне кажется, да, — закивал сотник. — Он не скрывался. А потом он…

— Хватит! На залитый кровью двор и разорванные трупы мы уже насмотрелись.

— Он не прятался, не прятался! А мог бы уйти дворами! — опять сорвался на крик сотник.

— Раз его можно ранить, значит, можно и убить, — пожал плечами Патрик.

— Один зверь уничтожил пятьдесят воинов! Вот кого надо принимать в охрану, Патрик.

— Нашел бы ублюдка — мог бы и принять. Так тебе ж ничего не доверить. Все приходится делать самому! И ты, это… Ты поосторожнее с именами. Хотя… Твое имя он тоже назвал. Так что будем бояться оба.

«Как? Как же рассказал? Я же не хотел?» — проняло сотника страхом.

— Не хотел, не хотел… Утаивать правду еще хуже, чем лгать. И это очень печально. За это убивают.

— Да что ты возишься с этой падалью? Спишем на нашего волка.

Сотник не успел испугаться, как в сердце кольнуло. От этих зверей никакой бог не спасет. И не водить ему караваны, и не… Мир померк, душа неупокоенная взлетела к крыше.

Горлица встрепенулась, заквохтала словно бы недовольно, переступила лапами на притолоке, подбирая раненое крыло.

Руфус вытащил кинжал и оттолкнул труп.

— Знать бы, куда делась девка!

— Не о девке думать надо. Воспользовался и бросил. Она поди давно в реке или под забором гниет.

— Думаешь, все это тот, мертвый устроил?

— Тоже решил поверить в его воскрешение? Не-е-ет. Последнее, что сказал «тот, мертвый» — бойтесь волка. Я не понял тогда.

— Сейчас понятнее?

— Кому будем докладывать? — поморщился Руфус, отвечая вопросом на вопрос.

— Княже Рагнару. Тот сам доложит, если захочет.

— Слушай… Мэрвин же говорил, у него нет семьи в Нижнем?

— Видимо, ошибся, — вновь нервно дернул плечом Патрик.

— Я не зверь, но чую, мы дорого заплатим за эту ошибку.