Братство. Новое дело

Глава 8

Сегодня мы действуем иначе, более нагло и явно. Это нужно не просто так, а чтобы использовать ситуацию на всю катушку, с максимальной пользой для нас. Чтобы всё случившееся оказалось нам на руку.

Поэтому я показался сразу, как только мы нашли нужное место, остальные ждали.

Кодла Сиплого собралась в гараже. Этот Сиплый — блатной мужик лет сорока, окруживший себя малолетками, на фоне которых выглядел крутым. Сидел в старом кресле в лохматом свитере с таким важным видом, будто он если не король, то как минимум какой-нибудь барон в своём поместье со слугами и охраной.

Вокруг малолетки, некоторым даже нет четырнадцати. Пяток пацанов, ещё сопливых, и пара ровесников Толика, уже приблатнённых, крепко связанных с улицей. Один тощий, второй — высокий и здоровый, с наглой, но туповатой рожей.

В этом гараже они обсуждали планы, а ещё пили и закусывали. Для этого поставили тонкий шатающийся столик, на котором расположились бутылки с ханкой, простенькая закуска из кильки и маринованных помидорок.

Холодно, все были в верхней одежде, но ханка помогала им согреться, да и помещение тесное, надышали. Они громко смеялись блеющим смехом, а когда мы ещё были снаружи, то слышали, как один завывал под гитару что-то блатное.

А посреди гаража стоял старенький «ИЖ-Планета» с коляской. Колёса спущенные, гитара, на которой перестали играть, лежала в коляске, обшарпанная и изрисованная ручкой.

Я вошёл, и все уставились на меня. Взгляд сразу стал наглый. Думают, что я один, и можно меня обработать.

— Кто Сиплый? — спросил я сразу.

— А кто интересуется? — откликнулся блатной хриплым простуженным голосом.

Сразу показал, что прозвище ему дали не зря. Он коротко стрижен, на пальцах видны татуировки, а во рту стальные фиксы — зубные протезы.

Строит из себя авторитета, но насколько я знал, большим авторитетом на зоне он не был. Впрочем, малолетки этого не знали, и для них он царь и бог.

— Ты нашего человека подставил, — сказал я. — Нашего, «чеченца». Вот я и приехал разбираться. Зря ты так сделал.

— А ты чё, смелый больно? — прохрипел Сиплый.

Его парни усмехнулись. Кто-то полез в карман, вытащил оттуда большой водопроводный вентиль, который можно было использовать в качестве кастета. Кто-то просто полагался на кулаки. А малолетки явно решили, что можно меня повалить и запинать толпой, как они привыкли делать.

Но паршивые улыбки погасли, когда начали входить остальные. Нас было меньше, и вид у нас приличный, не бандитский. Но всё же уличные парни почувствовали угрозу. Некоторые даже начали выглядеть как коты, нагадившие мимо лотка. Малолетки переглядывались между собой, а тот вентиль исчез в кармане, откуда его и достали.

Да и слово «чеченцы» я сказал не зря, для них это подействовало сильнее любой другой угрозы. Уже в курсе, что своих мы отстаиваем и прикрываем, а репутация «психов» сейчас играет нам на руку.

Шустрый ещё так выразительно держал руку в кармане одолженного Халявой пальто — будто у него там что-то было, кроме семечек.

— А вы что, пацаны, под Гариком ходите? — спросил Сиплый, оглядывая нас.

— Ты на вопрос ответь. Я тебя спросил.

— А за чё меня спрашивать? — огрызнулся он. — За мной косяков не водится, чтобы спрашивать! Я зону топтал, жизнь видал, закон соблюдаю и порожняк не гоню!

Судя по взгляду, Сиплый лихорадочно придумывал, как вывернуться, не теряя авторитета, но и чтобы не сдохнуть, потому что на нас эти блатные фишки не работают.

— Ты нашего человека подставил, — я подошёл ближе. — Толю Шапошникова, Шопена. Шапку ему подкинули, которую сегодня украли. Ты или кто-то из твоих — мне по барабану. Его оттуда надо вытащить.

— И как?

— А догадайся.

— А вы чё такие смелые⁈

Сиплый вскочил на ноги и рванул на груди свитер, правда, не порвал, а растянул. Но он почему-то решил, что его блатные замашки сейчас помогут.

— Чё по беспределу спрашиваешь? Не в курсах я про вашего Шопена, а вот предъяву обосновать надо!

Как же достали эти блатные. Пару раз по носу схватит, и сразу сменил пластинку, но пока он храбрился. А после вообще решил учудить:

— Чё, типа, смелые? Вот Коля Доктор! — показал он на здоровенного парня. — Кто с ним раз на раз выйдет? Осилишь его? Или только толпой можете?

Похоже, он посмотрел на меня и подумал, что блатные разговорчики не помогут, и что базар с ним разводить никто не будет, а будут бить, как и тех, кто на нас наезжал раньше. Вот и решил взять на понт?

Один из тех, кто был повзрослее, из наших ровесников, самый высокий и крепкий, хотя с солидным жирком на пузе, вышел вперёд, скидывая с себя куртку, оставаясь в спортивной мастерке.

— Что, один на один? — пробасил он с довольным видом.

Я хотел сам ему врезать и продолжить грузить Сиплого, но вперёд шагнул Слава Халява.

— И чё? — презрительно спросил он. — Типа крутой? Давай-ка я сам его урою. Ну давай, — он поднял руки, — камон.

А почему бы и нет? Будет весело. Коля Доктор хмыкнул, а Сиплый расслабился.

Халява был худой, да и вид у него слишком мажористый, слабенький, как у смазливого студентика в клубе, который серьёзной драки не выдержит.

И одеждой он отличался от всех, и модными тёмными очками, которые часто носил при любой погоде, и лицо с причёской были совсем нетипичными для улицы.

Здоровяк шагнул к нему, не зная, что Слава Халява на деле не смазливый студентик, а ветеран войны. И ещё он часто бывал злой, у него раньше срывало крышу. Кроме того, драться он умел. Отец нанимал ему тренера в своё время, и Славик занимался карате.

А в завершение — драться он не просто умел, драться он любил, особенно когда выпьет. Сейчас Славик был трезвый, но видно, что его эти блатные разговорчики раздражали не меньше.

Он снял тёмные очки, и все увидели шрам у глаза, который он скрывал, и ледяной взгляд.

Так что через какое-то время здоровяк лежал на полу, зажимая разбитый нос, а я потащил Сиплого на улицу, потому что эти понты всех достали, и бросил в снег. Он тут же опасливо отполз от жёлтых пятен.

Вместе со мной вышел Царевич. После депо он привёл себя в порядок, переоделся и отмылся, выглядел чистеньким, но сегодня он был мрачный и казался недовольным.

Сиплый, лёжа в снегу, смотрел то на меня, то на него.

— Знаешь, кто это? — кивнул я на Царевича. — За его голову в Чечне давали награду — десять тыщ баксов. Он там «духов» пачками клал.

Царевич с недоумением посмотрел на меня, выпучил глаза, но ничего не сказал.

Судя по звуку, донёсшемуся из гаража, Шустрый кого-то пнул по заду, чтобы не выделывался. Оставшиеся там мелкие бандиты стремительно теряли храбрость, так что с ними будет проведена воспитательная работа, но не такая, как в школе, а чтобы до них дошло.

— Но никто получить эту награду не смог, — продолжал я. — Так что смотри — или говоришь без этих своих понтов, или останешься с ним один на один.

— Чё за беспредел-то, пацаны? — промычал Сиплый.

— Ты мне про беспредел не гони, сами ментам парня сдали, про понятия свои забыли. Шапку подкинули, лишь бы отмазаться. И знай, — я наклонился ниже, — не впишется за тебя ни Гарик, ни Налим, никто. Слышал про Кислого? Про него уже все забыли. Так вот, и ты никому нахрен не нужен. Так что или делаем, как нам надо, или…

Его проняло, он заговорил, но этого мне было мало.

Шопена отпустили уже ночью, когда Сиплый вместе с Картавым. Тот, оказывается, и укрывался у Шопена в комнате, намеренно оставив ему шапку, пришли с явкой, старательно написанной на вырванных из тетрадки листах.

Опера офигели, тем более, это уже не первый такой случай, ведь недавно к ним явился наркобарыга, что продавал дозы в портовом районе. Ну а на следы на лице они не обращали внимание.

Но они подходили под описание от потерпевшей, она сама их узнала, да и адвокат Бакуниных, которого я вызванивал сегодня, уже почти вытащил Шопена. Но мы сделали надёжнее, чтобы и потом не доставали.

Шопен как раз выходил из здания, когда я подошёл, держа поводок, на котором неумело ходил подросший щенок овчарки.

Вид у Толика был растерянный. Адвокат похлопал его по плечу и сделал жест рукой с расставленными пальцами, подняв их к голове, мол, звони, после чего бодренько пошёл по тротуару. Курившие у крыльца менты злобно посмотрели ему вслед. Они его давно не любят.

Щенок залаял, у него уже лай, а не щенячий писк, почти взрослый. Я его отпустил, после чего он, радостно поскуливая, рванул к хозяину и всё пытался лизнуть его в лицо.

— Здо’ово, Бобка, — Шопен улыбался, а после поднялся, глядя на меня. — Слушай, Ста’ый, чё случилось-то? Ничё не понял, если честно.

— Короче, зря ты с этой кодлой связался, — сказал я. — Тебя твой Картавый и сдал.

— А? Да не, — он замотал головой, — не сдавал.

— Не спорь, он сам сказал. А ты чего, прикрывать его хотел?

— А чего делать-то было? — Шопен развёл руками. — Помочь думал, а то он совсем отбился.

— Не таким способом, Толя, — я стал говорить медленно и спокойно. — Ты можешь им помочь, но когда сам встанешь на ноги и поймёшь, как это делать. Если бы ты вместо него сел, думаешь, это что-то бы дало? Он бы через неделю всё равно попался, а ты бы жизнь себе испортил. Даже если бы от этого случая отмазался, всё равно они затянули бы тебя на самое дно.

— Так мы вместе в детдоме были, — тихо произнёс Толик. — Не мог его кинуть.

— А мы с тобой вместе войну прошли. И ты тоже знаешь, чего это стоит. Немалого. Мы там все вместе будто целую вечность провели. Зато узнали друг друга получше. И дело у нас есть.

Шопен устало посмотрел на меня, о чём-то думая. Я ждал.

— Там п’още было, Старый, — он вздохнул. — Всё понятно. Ты гово’ишь, я делаю. Польза от меня была какая-то. Потом опять, Маугли чего п’икажет, я делаю. П’още. Ст’еляли там, но всё 'авно, всё было понятно. В детдоме тоже всё понятно. На зоне ещё наверное легко.

— Ты так не шути.

— Не шучу. А здесь всё непонятно.

Мы пошли по улице не торопясь, рядом. Щенок бежал чуть впереди, нюхая тротуар.

— Запутался, — повторил Шопен. — Не знаю ваще. Я же в военкомат ходил, набо' недавно делали на конт’акт. Не взяли, сказали — глухой на одно ухо, не подходишь. Никуда не бе’ут.

Что-то он совсем расклеился, погряз в своих мыслях. Зато стало понятнее, о чём он думает.

— Толик, тут знаешь, без тебя весь план пойдёт под откос, — сказал я. — Ты человек, который знает много кого, и это нам нужно.

— Ты же и сам догово’ился, Ста’ый. Как быст’о они во всём п’изнались.

— Ты послушай, Толик. Я договорился с той кодлой, потому что пришёл и заговорил с позиции силы, а это работает, только когда ты сам сильнее. А так бывает не всегда. Надо хитро делать, по уму. Или всё — проиграли.

Шли дальше, и он внимательно слушал, хотя я говорил тихо, ведь улица пустынная.

— Ты много кого знаешь, это нам нужно. То, что ты им передашь — это всё будет влиять. Если мы сейчас не вывезем, то никогда потом уже не вывезем. Не будет этого потом, нас сожрут. Уничтожат, как майкопскую бригаду. А мы в такой же ситуации, как они, уже сидим на вокзале, и «духи» вот-вот полезут со всех сторон.

— Гово’ил как-то с пацаном оттуда, — задумчиво проговорил Шопен. — Совсем седой стал.

Какое-то время прошли молча. Темно, но на пути встретился источник света — круглосуточный киоск с сигаретами и пивом, закрытый решётками. Будто ДОТ, а не точка продажи.

— Ты же видел Бродягу, — продолжал я, — у него план просто перебить всех. Кто-то думает, что надо уничтожить кого-то одного, но тогда второй получит всё и разберётся с нами.

— А нам что надо? — спросил Шопен.

— А наш план — отбиться, чтобы нас в эту войну между собой они больше не втянули. Потому что они думают — раз мы прошли одну войну, то нам легко заниматься другой. А мы вот против этого, хватит, навоевались. Вот и действуем.

— И п’авда поможет? — он посмотрел на меня.

— Да. А ты с нами, Толик, не с ними. Встанешь на ноги, будут деньги. Сможешь кому-то помочь — кого-то после детдома сможешь вытянуть, показать дорогу в жизни. Вижу же, что к этому стремишься. Но только когда ты эту дорогу сам увидишь. Потому что то, что ты хотел сделать сегодня — это не дорога.

Толик молчал какое-то время, но заговорил:

— Да я всё 'авно будто чужой, — неуверенно начал он. — Чё я всё на халяву-то п’о’ываюсь с вами? Там была польза, а здесь…

— А ты в курсе, что за тебя сегодня Халява дрался, такого быка уделал парой плюх. И любой другой так же бы сделал.

— А? Халява?

— Ты бы видел. Так что давай-ка это нытьё в сторону, за тебя все, но и от тебя этого же ждём. Мы на тебя рассчитываем, что ты нас не подставишь.

— Не, само собой, Ста’ый, не подставлю. За пацанов что угодно. Я п’осто думал…

Мы остановились, и я посмотрел на него.

— Видишь — мы кого угодно достанем, каким бы крутым он ни был. Даже блатного заставили признаться, и покруче кого-нибудь сломаем, если будет надо. Кого угодно. Но только когда действуем, как научились там. Не стрелять — но иначе, сообща.

Шопен слушал, внимательно глядя на меня. Взгляд грустный, но понимающий. Ему неловко за эту минуту слабости, но у всех она бывает. Главное, что он её осознал, и мы работаем дальше.

Увидел Толик, что многое изменилось, но одна вещь не поменялась — за него вступились все, как там.

— И эти два кадра — Гарик с Налимом, — продолжал я, — нас тоже не вывезут, хотя считают обратное. Мы живы, потому что они думают, что мы простачки, но уже понимают, что мы опасны. Сейчас они считают нас инструментом, оружием, потом будут считать угрозой, а потом тем, с кем придётся договариваться. Суть в этом, Толя. И в этом плане работаем мы все. И ты тоже. А когда закончим — будет новое дело. А когда оно пойдёт — у тебя будут возможности вытягивать кого-то из дерьма, но так, чтобы от этого был результат. Договорились?

— Догово’ились, Старый.

Мы пожали друг другу руки и разошлись.

Но спал я мало, уже в четыре утра был на ногах. Следующий день был крайне важным.

Газон приехал через полчаса, я уже ждал его недалеко от дома, рядом с развалинами молокозавода, закрытого лет пять назад. Пока ждал, прохаживался, чтобы не замёрзнуть.

Саня приехал на необычной для себя машине — «жигулях» шестой модели, побитых, с негорящими фарами и дверьми, которые никак не хотели закрываться с первого раза.

Ещё и заднее левое стекло постоянно опускалось от вибрации при езде. Газон вылез из машины и захлопнул дверь с силой, но она снова открылась.

— Ну что, Саня? — спросил я, пожимая руку. — Привёз?

— Привёз, — ответил Газон.

— А я тоже посылку притащил.

Он был одет как работяга: свитер, простая ветровка, кепка, натянутая на глаза. Маскировка удачная, много кто так ходит.

— Блин, что-то будет в городе, — проговорил Саня с тревогой. — Отвечаю, что-то будет. У нас все на ушах.

— Мы уже знаем. Держи, только осторожно.

Я протянул ему китайскую клетчатую сумку, и он с опаской её взял.

— Не рванёт? — испуганно спросил Газон, взяв ношу.

— Фугас мощный вышел, — сказал я. — Как шутили парни Бродяги, что если подложить это всё под Басаева, то он бы сразу полетел на встречу с Дудаевым. На вершину Эльбруса… — я задумался. — Хотя не помню точно, как они говорили… но не суть. Короче, всё работает. Не разболтается, если ты об этом, и не рванёт раньше времени. А дальше сам знаешь.

— Знаю. В багажник уберу. Там для тебя посылка, кстати.

Он открыл багажник — правда, получилось это с трудом, замок заедало. Внутри лежала запаска и свёрток из мешковины, куда были завёрнуты грабли, лопата и мотыга. И среди них я увидел кое-что длинное, завёрнутое в плотную коричневую ингибированную бумагу.

— Только такая была, — сказал Саня. — Пойдёт?

Это трёхлинейная винтовка Мосина. Затвор и ствол в густом слое масла. Произведена в 1931 году — ещё для советской армии, год был выбит на затворе.

— Пойдёт, — сказал я.

У неё был характерный для мосинок оптический прицел. Конечно, это не СВД, но нам и выстрелить нужно только один раз. Главное — что есть из чего.

— У Налима была нычка, — пояснил Газон. — Был у нас раньше прапор, он тогда спёр с базы хранения несколько ящиков. В основном там ТТ были, но как раз несколько трёхлинеек осталось. Думали использовать их под снайперское дело.

— Гарик в курсе этого тайника? — спросил я.

— Да, — кивнул Саня.

— Это просто отлично. Ну тогда начинаем.

— Теперь-то момент истины настаёт, — сказал Газон с усмешкой. — Как в книжке.

— Что-то в этом роде, — я кивнул.