Братство. Новое дело

Глава 4

Стрелять нам самим пока не надо. Ну, это образно говоря. Пару раз пальнуть придётся, но в нужный момент, главное — выждать его. А как было на войне, так действовать не выйдет. Там-то мы не таились, как сейчас, но это не сработает, ведь сейчас враг очень мощный и жестокий.

Зато так делали «духи», и у них получалось успешно. Если так подумать, мы многому учимся у врага и перенимаем у него разное. Возможно, поэтому многие из нас зовут друг друга «чеченцами», а ветераны афганской войны — «афганцами». А наши военные сто с лишним лет назад ходили с кавказскими шашками и кинжалами.

Так что кое-что мы перенимаем, хотим мы того или нет. Но главное — выжить, открыть наше новое дело и продержаться. Это же только первый шаг.

Шопена я давно хотел подключить к чему-то всерьёз, и сейчас был подходящий случай. Он же у нас самый общительный, знает много городских попрошаек и беспризорников, и не потерял контакты с теми, кто был с ним в детдоме.

Иногда это выходит ему боком, потому что знакомые бывают разные, и могли втянуть в проблемы. Многие из них находятся в разных бандах, в основном среди «портовых». Детдомовские дорогу в жизни находят плохо, и бандиты этим пользуются.

Вот и таланты Шопена пригодятся, чтобы что-то узнать или подкинуть дезу, особенно когда авторитеты «химкинских» готовятся враждовать друг с другом.

Но дело не только в этом.

Шопен до сих пор потерянный, никак не может освоиться на гражданке, и в последнее время всё равно стоит особняком, как бы в стороне от всех.

Там, в Чечне, он всегда был с нами, делился всем, просил помощи, и мы это делали. А здесь… Да, помогает, прикрывает, поддерживает. Попроси — в лепёшку разобьётся, но сделает.

И всё же, он никогда не просит никого из нас о помощи, хотя у него могут быть проблемы, о которых он не говорит. О себе он вообще стал мало говорить, хотя раньше охотно делился переживаниями, как всё непонятно после детдома и армии. И стал малообщительным, будто стало тяжело заводить знакомства.

Раньше я бы такого даже не заметил, мало ли что, учитывая, сколько сейчас всего происходит. Но в последнее время это бросается в глаза. Он будто и с нами, помогает всем, но со своими проблемами пытается справиться сам, в одиночку.

Так что пусть займётся этой задачей, и в процессе я с ним пообщаюсь плотнее. Хочу его растрясти, чтобы снова стал одним из нас не на словах, а на деле, и не стоял в стороне.

Ну а Шустрый — он непосредственный пацан, с виду открытый и честный, но хитрить умеет. А ещё он умеет прятать от других свои мысли и тревоги, скрывая всё за шутками. Какой он на самом деле, знали только мы, и больше никто.

Ему поверят, если он начнёт «выбалтывать». А чтобы не ушёл в разнос, я знаю, кого приставить за ним присмотреть.

— Ну что, Толик? — я посмотрел на Шопена, который непонимающе уставился на меня. — Вот сколько ни вспоминаю о войне, ты там всегда был самым продуманным, столько всем помогал.

— В натуре, — добавил Шустрый.

— А сейчас будто что-то стряслось. Колись, давай.

— А? Ну, — Шопен погладил собаку, которая улеглась у его ноги. — Чё я здесь могу-то. Там-то деваться было некуда. А здесь — сп’авочник возьми или объявления, и все воп’осы по’ешать можно. А я-то чё?

— Недооцениваешь ты себя. Некоторые вопросы не порешаешь. Ты много кого знаешь, друзей заводишь легко. У тебя вот даже где-то чётки лежат от чеченца, он тебе их сам подарил. Это редкий подарок.

— Там лежат, — проговорил он, показывая на стол.

— Вот и надо бы, чтобы ты помог связаться кое с кем, поговорить с кем надо. Бродяга говорил, и Газон тоже, что у портовой братвы много детдомовских.

— Есть такое, — Шопен кивнул. — Они пацанов зовут к себе, в их же 'айоне детдом-то. Пойти-то больше некуда, 'аботы нету нифига.

— Лучше тебя это никто не сделает, Толик. Суть вот в чём.

Рассказал им и про Фиделя, убитого Бродягой, и о том, что было со спецназовцем после. И что знаю о Налиме и о Гарике, самых опасных для нас авторитетах.

Слушали внимательно, а я говорил тихо, зная, какие тонкие стенки могут быть в общежитии. Я сел на табуретку, а они оба расселись на краях пружинчатой койки Шопена.

— Сейчас они хотят использовать нас, чтобы мы разобрались с их недругом. Мы же стрелять умеем, работаем слаженно, а ещё — не успели во всём завязнуть. Они оба так хотят, поэтому Гарик хотел предъявить за Кислого, а Налим — нас от этого спасти. Типа спасти. Сами понимаете, что на самом деле.

— Хит’ые, блин, — Шопен выдохнул. — Хоть уезжай, не отстанут.

— Отстанут, — заверил я. — Я могу лавировать между ними несколько дней, но надо их стравливать между собой быстро, конкретно и жёстко, чтобы они друг друга ненавидели.

Оба уставились на меня, а я продолжал. Тихо, но они меня слышали, разве что Шопен повернул голову, ведь одно ухо у него было глухое.

— Будем делать точечные уколы, я уже начал работать. Вот и смотрите, парни. Сначала они хотели нас завербовать к себе. Скоро начнут ставить ультиматумы. Типа, если не перейдём к ним, то раздавят.

— И что придумал? — спросил Шустрый и усмехнулся. — Мочить обоих? Заманить их на стрелку, и на! — он вскинул руки, будто стрелял из автомата.

— Слушай лучше, Шуст’ый, — с укоризной сказал Шопен. — Не будет так. Не тупые же.

— Не будет, — я кивнул. — Они на такую стрелку не пойдут, у них только один выход остался — война. Но мне на них плевать, мне на нас не плевать. Суть в том, что раз не вышло завербовать, то они захотят нас уничтожить. А потом… потом им придётся с нами договариваться.

— Не понял, — лицо Шустрого вытянулось.

Оба переглянулись, и Борька собрался было расспрашивать, но решил подождать, когда я сам расскажу. Я поднялся и сел между ними.

— Вводных много, — сказал я. — И вот в чём суть. Я говорил с Бродягой, и он не спорит насчёт одной вещи. Он понимает, что братва быстро узнает, кто убил Фиделя — именно он. Не от нас узнают, само собой, но всё равно вычислят рано или поздно. Зато ему и его группе проще затаиться, потому что контактов с бандитами мало, те их замучаются искать. Зато для Гарика они угроза явная, и от него потребуют мстить. А мы пока с Бродягой и его группой не пересекаемся, и в братве не были, как Дима. Поэтому не заодно, но это риск и для нас, конечно.

— Ну-у, — протянул Шустрый.

— В городе есть и другие угрозы. У них в банде есть такой Граф, бригадир, бывший афганец. Он может захотеть подняться, когда не стало Фиделя, но я им отдельно займусь.

Неугомонный щенок, думая, что мы так сели, чтобы с ним поиграть, принёс мячик. Я погладил пса и швырнул подальше, чтобы побегал за ним. Пока он бегает и цокает когтями, нас вообще хрен кто услышит.

— Другой момент, — я кивнул на Шопена. — Портовая братва. Если портовым закинуть что-нибудь, они могут потребовать какую-нибудь точку, а у Гарика уже мало сил, когда его брата не стало. Но и Налиму нельзя такое спускать, если он метит на место пахана. Если портовые сразу встанут в позу, союза не будет.

— А как они пове’ят? — спросил Шопен. — Они на химкинских не лезут лишний 'аз, слабее же.

— А вот мы с тобой потом отдельно сядем и обсудим. Просто хочу понять, сможешь помочь или нет. Стреляться они не будут, но намерения обозначить им надо.

— Да без база’а помогу, если надо.

— Вот и отлично. А дальше начинаем спектакль. Там милиция будет, и к тому ФСБшнику схожу. В общем, у группировки начинаются проблемы, и им будет не до того, чтобы наказывать нас за дерзость. Они даже про Кислого забудут. Слишком много проблем разом стрельнет. И тут мы хитрим дальше.

Поглядел на них по очереди. Шустрый нахмурил лоб, глядя на меня, Шопен на нас не смотрел, но он просто сидел, повернувшись к нам слышащим ухом, чтобы ничего не пропустить. Он внимательно впитывал, понимая, что от этого зависит наше выживание.

— Будет две попытки покушения, — продолжил я. — На Гарика и Налима, будто они друг друга заказали, и тут мы уже начали действовать. А дальше мы делаем вид, что находимся на стороне врага, но ещё не приступили к задачам, только ждём. Гарик будет думать, что мы пришли к Налиму.

— А почему? — удивился Шустрый.

— А вот это твоя задача. Подожди ещё, объясню.

— Не отвлекай, Шуст’ый, — нетерпеливо сказал Шопен.

— А Налим будет думать, что мы спелись с Гариком, а это — задача Славы Халявы и моя. И тут у них будет единственный вариант. Вернее, два варианта, потому что проблемы накопились, а решать их надо осторожно, и на нас сил не хватит. Первый — хлопнуть меня по-тихому, но вы же этого не дадите, — я усмехнулся.

— Ты чё, конечно нет, — Шустрый хмыкнул.

— Второй — подкупить, чтобы мы остались в стороне, раз не выходит заманить, и мы не хотим. И мы придём к кому-нибудь из них, — продолжал я, — скажем, что можем не вмешиваться, но взамен…

— Бабки? — предположил Шопен.

— Не, может подумать, что что-то не так. Заподозрит. Они привыкли людей своей меркой мерить, но в такой ситуации они будут всех подозревать. Поэтому они захотят убедиться, что мы не вмешаемся.

— Застрелить решат?

— Это уже не выйдет, слишком много проблем начнёт вылезать. Опасно идти на конфликт ещё и с нами, особенно если мы зубки покажем. Поэтому захотят откупиться, чтобы обязательно наказать потом. Но для Гарика с Налимом этого «потом» уже не будет.

Я замолчал, чтобы они обдумали всё. В планах всё гладко, но на деле надо будет предусмотреть много вариантов. Паханы тоже будут сидеть, обсуждать, планировать, торопить и угрожать.

Самый худший для нас вариант: Гарик решит, что это мы убили его брата, сами или совместно с Бродягой, и немедленно начнёт мстить. Или что Налим и Гарик помирятся или вообще не начнут враждовать.

Но эти два варианта я уже прорабатывал.

В итоге Налим и Гарик должны вцепиться друг другу в глотки. А когда на их месте будет Граф, у него не будет возможности на нас наезжать, первое время уж точно. А мы уже сами что-нибудь устроим, чтобы он не скучал.

Но вот эта часть плана самая сложная. Хотя и другие не легче.

— И чё зап’осим? — спросил Шопен. — Чтобы мы не лезли.

— Когда Налим придёт, то взамен попросим… намекнём, что надо оплатить… скажем, — я задумался, — например, клинику в Берлине и протезы для Самовара. Ещё кого-нибудь на реабилитацию отправить, много же пацанов в городе. Мы же все заодно, и братва это знает, а бандит подумает, что этим нас купил.

— Реально денег даст? — Шустрый медленно улыбнулся. — И чё, Самовар ходить начнёт? Если будут деньги…

— Погоди, никто эти деньги сразу не даст. Они тоже этим бросаться не будут впустую, потребуют гарантии. И всё это время будут пытаться переманить к себе и хитрить.

— А, — он помрачнел. — А я-то думал.

— Сколько-то за наш нейтралитет всё равно выбьем. Постараюсь выбить побольше — дело-то хорошее. Но для этого должно всё сойтись. Это я говорю грубо, детали ещё будут.

— Так мне-то чё делать?

Теперь переходим к самой важной части плана.

Я говорил им всё, не скрывая, но отдельные детали будем обсуждать уже наедине.

И всё же, насколько же проще говорить со своими, чем с чужими. Потому что доверяют, а я им, и в переделках, когда приходилось рисковать, мы побывали. Всего несколько человек в городе, на кого можно положиться.

— А чтобы ты, Борька, пошёл веселиться, — сказал я. — Будешь тусить с девочками, тратить бабки. Начнёшь делать вид, что мы уже на стороне Налима, будто он нам платит.

— Вот это по мне, — Шустрый оживился.

— Ты погоди, это работа. И всё это — на точках Гарика или его знакомых. Всё будут передавать. Вид у тебя такой, что поверят, когда начнёшь спьяну болтать. А чтобы ты вразнос не пошёл, я приставлю к тебе Халяву. Ты за ним смотришь, он за тобой.

— О, вдвоём? С Халявычем побухаем, — он откашлялся. — Да шучу я, Старый. Всерьёз буду делать, как скажешь.

— Поэтому и зову. Это как бой, Боря. Даже сложнее. Ну и вы вдвоём крутые, мелкие братки не сломают, а от крупных уйдёте. И сами прикрывать будем. Надо будет говорить всякое, главное — понимать, что это всё дойдёт до Гарика, и он вами займётся лично. И вот тут самая важная часть — вы с Халявой подерётесь.

— Чего? — он выпучил глаза.

— Для дела. Сделаете вид, у Халявы получится точно, он часто злым выглядит. Надо чтобы Гарик его завербовал. Вернее, чтобы так подумал, что завербовал. Но я с ним это обсужу сегодня, как лучше сделать и для чего.

Шустрый должен много чего рассказать, делая вид, что пьяный. Причём надо будет постараться, чтобы это звучало естественно. И что он понтуется, и что-то брякнет случайно, и что деньги появились не просто так. Тут нужен Самовар, чтобы придумал, как именно это выставить, и порепетировал с ним. Умный, придумает что-нибудь.

В общем, это один из путей для того, чтобы Гарик подумал о том, что его брат погиб из-за Налима. Что тот якобы дал Фиделю дозу, и он потерял голову. А после на него напал киллер, ранее работавший на него.

И ещё нужно, чтобы Налим решил, что это провокация, что Гарик избавился от брата, метившего на его место, но решил не злить братву и нашёл крайнего, который давно мешал.

Это всё нужно сделать помимо покушений.

Главное — отрезать им любую возможность для перемирия.

Всё может пойти по-разному, поэтому нам нужно предусмотреть многое.

После этого я направился к Халяве, пришлось взять такси, чтобы доехать до посёлка.

Славик был рядом с двухэтажным домом отца, он очищал выпавший снег вокруг БМВ, которую ему снова позволили водить. Бампер выправили после той аварии, но на капоте ещё видны следы старого столкновения.

Снег Славик счищал советской сапёрной лопатой, она же «малая пехотная лопатка» МПЛ-50, почти не отличающаяся от тех, что были у нас в Чечне. Да, в немецкой машине возил советскую лопату.

Мы сами-то были там с советскими сапёрками 84-го года выпуска, привыкли к ним, копали быстро. Да и такими можно рубить ветки, если потребуется, и не только. Кто-то даже хвастался, как зарубил ей духа, правда, мы не поверили.

Глядя на это, вспомнилось кое-что.

— Дай стрельнуть хоть раз.

Царевич смерил просившего усталым взглядом и не ответил, так и не выпуская свою СВД. Илья, парень, недавно прибывший в очередной волне пополнения, отошёл от него, развёл руками и подошёл к нам.

— Ну всё, пацаны, — довольно сказал он. — Скоро по домам.

— Это тебе по домам, — недовольно сказал Слава Халява. — Дни считаешь до приказа. А нам тут ещё торчать и торчать. Торчать и торчать.

Он держал в руках сапёрную лопатку и вычищал её от забившейся грязи. У него в последнее время какой-то бзик на чистоте, и он иногда то мылся до остервенения в ледяной воде, то брился, пока лицо не краснело от раздражения, то автомат разбирал по три раза и прочищал всё.

— Взяли же Грозный. Всё, война закончена. А в мае домой, — Илья мечтательно улыбнулся. — Пацаны, какие там девки-то хоть ходят? Вы же недавно на гражданке были.

— Думаешь, помним? Мы тут будто вечно сидим, — пробурчал Халява.

Потом вдруг задумался и грустно улыбнулся, наконец отложив лопату.

— А я тогда с мексиканкой мутил, когда в Америке был. Я ей тогда только подмигнул, а она с меня уже рубашку срывает и ремень расстёгивает. Зверь! А потом…

— Не заливай, — Илья поморщился. — Не был ты в Америке.

— У него батя — олигарх почти, — сказал Шустрый. — Он везде был. Всё в жизни у него есть, всё на халяву, его так и зовут Халявой.

— Не гони! Чё он тут забыл тогда?

— Накосячил, чё. Вот в армию и отправили. А тут засада с Чечнёй, не успел батя вмешаться.

— Его же забрать отсюда хотели, — сказал Царевич, нарушая молчание. — Перевести куда-нибудь в Москву или Питер, перед Совмином как раз. Батя свои связи задействовал. А он остался, прикинь.

— И чё не уехал? — удивился Илья.

— Дурак, чё, — Славик пожал плечами.

— Не захотел своих братанов бросать, — Шустрый хмыкнул и положил ему руку на плечо. — Наш пацан. Хотя вредный и избалованный, в натуре.

— Иди ты! — отозвался Халява, сбрасывая руку.

— Так а чё мексиканка-то? — вспомнил Борька. — Ты рассказывай давай, на самом интересном остановился.

Роли «дедов» и прочих «черпаков» у нас уже давно не работали, не во время боёв. Но вновь прибывшие так и тянули всё это за собой.

Но Илья — парень для «деда» неплохой, общительный, хотя порой и раздражал. У него причёска неуставная, из-под каски выбивалась чёлка. Хотя мы все тут обросшие, но брились, потому что капитан Аверин заставлял.

В городе появлялись новые блокпосты, всюду находились внутренние войска, в основном такие же пацаны, как и мы, а нас собирались отправлять в другие уголки Чечни. Война не закончена. И офицеры это говорили, и мы понимали.

Тепло, весна почти пришла, и вечной грязи под ногами из-за этого стало ещё больше. Ещё и снег выпал ночью, но почти растаял, хотя местами ещё лежал.

Я сидел на ящике, держа автомат на руках, и смотрел на птиц. У двухэтажного дома росло дерево, чёрное и обгоревшее, со следами побелки внизу, и на нём сидели яркие птицы, целая стайка, буровато-красные, с белыми пятнами. За ними окно, заложенное книгами и коробками, оттуда торчал ствол пулемёта. На крыше ещё есть снег, но совсем немного.

— Самовар, что это за птицы? — спросил я.

— Не знаю, — тот пожал плечами. — Я не орнитолог.

— Кто? — Шустрый услышал незнакомое слово. — Ты попроще будь, а то вечно умничаешь.

— Это куда ещё проще-то? — Самовар усмехнулся. — На твой уровень всё равно не опустишься, там самое дно.

— Чё, мля? — беззлобно возмутился Борька.

Мы замолчали. По улице шла группка местных мужчин в шапках, папахах и чёрных куртках. Якобы «мирные», но мы уже намётанным взглядом видели, что среди них были те, кто с нами воевал.

Аверин нас давно учил это определять, да и сами это замечали. Правое плечо всегда ниже левого, потому что на нём носят автомат, и куртки вытерты от ремня. Ещё и лица будто закопчённые, это от выстрелов, всю зиму стреляли. Как они стоят, как держат руки — всё говорило о том, что это боевики.

Но командование трогать их запрещало, называя мирными жителями. А вообще, у «духов» не было обслуживающих подразделений и резервов. Ремонтировать технику, лечить раненых, готовить еду, носить боеприпасы — всё делали «мирные». Самих боевиков было мало, но при необходимости в строй можно было поставить любого мужчину, который до поры до времени был гражданским.

Вот они и шли мимо нас, поглядывая с ненавистью, а мы на них. И только легкомысленный Илья, который считал себя «дедушкой», а сам всего раз побывал под обстрелом, не видел этой угрозы.

Чеченцы ушли спокойно, и мы понемногу расслабились.

— Шопен, у тебя же фотоаппарат был? — подлез он к нему. — Мне на дембельский альбом фоток наделать.

— У мо’пехов его б’ал, — отмахнулся тот, копаясь в вещмешке. — Не мешай мне, занят.

По улице пробежала стайка детей, у одного на плече была палка, к которой приделали шпингалет, как затвор на трёхлинейке. Он что-то проорал в нашу сторону на чеченском и вскинул палку, будто стреляет, дёргая шпингалет.

— Ну-ка пшли нахрен! — бросил Илья, взявшись за ремень автомата.

— Э, спокойнее! — осадил его Шопен. — Пацаны же.

Дети убежали, играя в войнушку дальше, пока на улице были следы настоящей.

Затем прошла пожилая чеченская женщина с платком на голове, она катила за собой детские санки, на которых лежали штакетины и доски. Когда основные бои закончились, мирные стали чаще выходить на улицу за едой или дровами.

Рядом с ней шёл пацан лет семи, совсем мелкий, в большой для него взрослой военной куртке. Он глядел на нас выпученными чёрными глазами. Левый рукав куртки завязан узлом.

Мы проводили их взглядами, а женщина, заметив это, сплюнула в нашу сторону.

— Это всё надолго, — задумчиво проговорил Шопен. — Ничего не кончилось.

— Слышали, пацаны, — Илья вдруг замер. — Это же…

Внезапный взрыв оглушил. Но первое, что я увидел, были взлетевшие с дерева птицы и снег, осыпавшийся с веток и крыши дома.

— Вспомнил, как в армии на тебя чистота навалилась, и ты лопату чистил, — сказал я. — Так вычистил, что хоть яичницу на ней жарь.

— Ваще не помню, — Слава Халява пожал плечами.

— Илья тогда погиб.

Халява обошёл машину и склонился над колесом, осматривая его.

— Вспомнил, да. Тогда чё-то башку переклинило, всё казалось, что всюду кровь въелась. Потом вроде прошло, отпустило. А Илюху жалко.

— Да, хороший парень был.

— Снился мне долго.

Он замолчал и вытер глаз. Илье тогда достался осколок кинутой в нас гранаты, который мог прилететь Славику. Илья просто встал так, даже сам этого не осознавая, вот и закрыл его своим телом.

Опыта не хватало, не знал он, как выбирать укрытия, это мы выбирали их на интуиции, понимая, что за этой кочкой ты скроешься, а за другой — умрёшь. Кто прибыл недавно, такого знания не имел. Такие вообще стояли столбом во время обстрелов.

А Халява тогда был слишком чем-то озабочен, чтобы среагировать, вот и сидел на месте. Но остался жив, хотя был на волосок от гибели. Если бы не Илья — то всё, умер бы.

И я единственный знал, что Славка долго не мог простить это сам себе. Сам он как-то сказал мне об этом ночью, когда все спали, прошептал. Потом же, когда вытащил меня, раненого, смирился, будто должок вернул. Хотя сейчас помрачнел.

— Всё об одном и том же вспоминаем, — проговорил он.

— А никуда не деться, Славик. Но смотрим-то мы всё равно вперёд, да?

— Да.

Закончив со снегом, Халява провёл рукой у правого плеча, словно хотел снять автомат, и даже не понял, что сделал этот жест, настолько неосознанный он был. После сел в машину и включил радио.

И снова какая-то аналитическая передача, и снова какой-то мужик противным голосом вещал о военных преступлениях федеральных войск в Чечне, о храбрых чеченских бойцах, сражающихся за свободу и демократию, а после — о пьяницах, бомжах и прочих маргиналах, воевавших в Чечне по контракту. И о неопытных срочниках, которым взрослые чеченцы чуть ли не сопельки вытирали и отправляли домой, якобы жалея.

Такие люди будто говорили о какой-то другой войне, и вряд ли сами были там. Ничего не меняется.

— И как ты это слушаешь? — спросил я.

— А я и не слушаю, фоном базарит, — Халява замолчал, послушав разглагольствование. — Блин, точно, гонит пургу. А им же верят. Не нам.

Он переключил волну. У него магнитола продвинутая, радиостанции забиты в память, переключаются кнопками.

— Кто первый встал — того и тапки, — объявил голос Фоменко на другой волне. — Рекламная служба «Русского радио», телефон…

Славик нажал ещё, заиграла песня. Славик явно хотел переключить на кассету, но, послушав слова, оставил, пока не закончилось. Пел Шевчук:

— … Мёртвый город с пустыми

Глазами со мной.

Я стрелял холостыми,

Я вчера был живой…

— Про Грозный песня, — сказал я, вспомнил её. — Новая.

— Да? А я думаю, чё-то знакомое.

Мы плавно тронулись вперёд. Халява всё посматривал на меня, думая, чего я его позвал.

— Задачка для тебя, Славик, — проговорил я. — Для всех есть, и для тебя тоже. Очень важная. Иначе не отбиться.

— Да мы и не против, — ответил он. — Ждём. Пушки есть?

— А без пушек. Настрелялись, навоевались. Пусть лучше сами теперь друг друга перестреляют, не нашими руками. А мы поможем. Для каждого задачка будет. Для тебя тоже. Надо прикрыть Шустрого.

Пока мы ехали, я объяснял ему всё то, что объяснял парням, но после добавил:

— И вот тебе надо будет делать вид, что тебя всё достало, — сказал я. — И выглядеть это должно естественно, чтобы после какой-нибудь шутки ты вспылил и полез драться.

— Он так шутит, что я ему и правда порой по сопатке дать хочу, — Славик усмехнулся.

— Вид у тебя всегда такой. Тем будет лучше. Но должно выглядеть так, чтобы ты не только на Шустрого напал. Будто тебя мы все достали, и я в особенности.

— И как?

— Подумай, Славик. У тебя отец богатый, по заграницам ездил, а теперь — старые друзья от тебя шарахаются, а рядом есть только мы, и больше с тобой никто не говорит. И тебя это достало.

— Ты так говоришь, что я и сам так подумал. Может, так и есть, просто сам себе не признаюсь, — он покосился на меня, но рассмеялся. — Да камон, Старый, угараю.

— Знаю. Ты уже давно доказал, с кем ты.

Впереди были ворота депо, ржавые и помятые. Они были открытые, и Славик нагло заехал на территорию, как начальник. Никто не остановил, охраны не было.

— А у Царевича задачка другая, — сказал я. — Говорить не надо, надо действовать. В самый раз по нему.

— Он, кстати, долго жить будет, — он показал на здание склада, где на скамейке кто-то сидел. — Вон он… да он там не один, лясы с кем-то точит. Погоди-ка, Старый, а это не она?

— Она, — я присмотрелся и удивился. — Ну ладно. Езжай, не смущай его, а мне с ним поговорить надо.