Нигилист-невидимка

40. АННИГИЛИСТ

Перрон Царскосельского вокзала, у которого ожидал царский поезд, стерегли три кольца оцепления. Ротмистр Анненский в парадной форме, как все, кто должен был сегодня сопровождать Государя, стоял возле вагона охраны в хвосте состава, паровозною головою своею обращенного к выезду. Сбоку высился горой Лука Силин. Рядом с ним замер навытяжку железнодорожный жандарм — фельдфебель Воскобойников, приставив к ноге повторительное ружьё системы Мадсена. Громоздкое, тяжёлое, странное на вид и по свойствам оружие было получено из Кронштадтского арсенала. Флот закупил для испытаний новинку образца 1902 года и патроны к ней. Датская система производила следующий выстрел без перезарядки вручную, избавляя стрелка даже от заботы повторно нажимать на спусковой крючок. Она выглядела как винтовка, но работала подобно пулемёту Максима!

Мадсен снабдил ружьё огромным кривым магазином, не придумав ничего лучше, чем крепить его сверху. Тем самым странный датчанин заслонял обзор стрелку, но хотя бы сообразил поместить кривой рог чуть сбоку, не отделив мушку от целика. Мадсен сконструировал оружие для пехоты и расположил магазин таким образом, чтобы при стрельбе лёжа не приходилось слишком высоко подниматься над землёй. От одобрения заказа Государя останавливал колоссальный расход боеприпасов. Русская промышленность столько патронов не производила. Тем не менее, когда понадобилось усилить охрану поезда, фон Плеве выписал требование в кронштадтский арсенал для передачи двух единиц экспериментального оружия в распоряжение Жандармского полицейского управления железных дорог, и теперь царский конвой мог произвести впечатление на британского посланника.

Рядом с невысоким, элегантным государем Николаем Вторым посланник смотрелся как гриф-переросток, лишённый перьев и взамест них облачённый в тёмно-пепельный английского кроя костюм. Привыкший ко французской системе мер Анненский оценил рост Витольда Плешнера приблизительно в метр восемьдесят сантиметров. Крючковатый нос, хищные глаза, застывшая полуулыбка со стиснутыми мелкими зубами и покрытая коричневатыми пятнами кожа придавали ему сходство с ящером. Когда они проходили мимо, Анненский уловил краем уха разговор и мало что из него понял. Для императора английский язык был как родной, а вот жандарм когда-то учил его, но так и не выучил.

— …с Муцухито ровные отношения и обещание вечного мира, — с подкупающей простотой говорил Государь.

— The promises like pie-crust are leaven to be broken, — вкрадчивым голосом прогнусавил Витольд Плешнер с таким странным акцентом, что Анненский не разобрал, о чём он говорит.

Жандарм нашёл в нем отдалённое сходство с сыновьями, но для отца всех Плешнеров он выглядел чересчур моложавым. Он мог быть их ровесником, а Людвиг Плешнер в силу своей беспутной жизни так и вовсе казался старше своего родителя. Эта тварь не старела. При встрече на улице сыщик немедленно отвёл бы его в ближайший участок для продолжительной беседы и установления личности. Не исключено, что из околотка задержанный отъехал бы в комнату 101. Уж очень хотелось сыщику узнать всё о таком примечательном типе, за негодяйской внешностью которого скрывалась вереница тягчайших преступлений. Кем он ещё мог быть, Витольд Плешнер, Дьордь Шорош или Джозеф Карвен, человек непонятного происхождения, мутной биографии, необъяснимой продолжительности жизни и загадочной нации? Чёрт его разберёт. Даже для англичанина из Нового Света, примесных кровей янки, он выглядел излишне подозрительно.

Сыщик проводил высочайшую пару пристальным взглядом. С необъяснимой жалостью скользнул взором по спине Государя и проследил, как они взошли в вагон-салон.

Когда свита и конвой заняли свои места, состав тронулся. Обстановка в вагоне охраны соответствовала второму классу, поэтому ехали с относительным комфортом.

Поезд прошёл по западному краю Семёновского плаца, ожидающего новых эшафотов и висельников, проехал мимо Волкова кладбища и пригородных огородов, возделываемых полудикими слобожанами из предместья.

Анненский безучастно смотрел в окно, пока разместившийся возле него начальник второго караула штабс-ротмистр Ковалёв не изъявил желание скрасить путь разговором.

— А скажите, Александр Павлович, это правда, что вы Раскольника поймали?

Анненский уставился на него, прикидывая, не шпилька ли это, или Ковалёву в самом деле скучно.

— Раскольников я много переловил, — неопределённо ответил жандарм и добавил в духе Порфирия Петровича. — Вам какой угоден, Раскольник из ротонды или Раскольник Раскольников? В Петербурге их нашлось неожиданно много. Каждый мужик с топором, похоже, мнит себя Раскольником.

— А того самого?

— За тем самым я отправлюсь по возвращении из Царского Села. Теперь мне доподлинно известно, где искать настоящего маниака.

— Неплохо, — штабс-ротмистр Ковалёв покачал ногою в начищенном до зеркального блеска сапоге. — Слышал, что когда вы выходите на улицу, вся политическая шантрапа забивается в подполье, дрожа за свою шкуру.

От сказанного им возникло впечатление, будто некий хищник выбирается из Департамента полиции поохотиться, но это было неправдой. Вернее, правдой лишь отчасти, когда она уже превращается в обман.

— Наговаривают, — равнодушно ответил Анненский. — Верить на слово, право же, благородное занятие из той почтенной категории, когда честь враждует с рассудком. А что вы слышали о Плешнере?

Сыщик со скуки закинул удочку, чтобы половить рыбку в мутной воде, но ответ изрядно удивил его:

— Об этом-то? — мотнул головой Ковалёв. — Я слышал, что он прибыл по жэ-дэ делам. Хочет вложить капитал в Маньчжурскую дорогу, а япошек всех выкинуть с континента.

— Какая разносторонняя личность, — обронил Анненский, думая о книгах «От тирании к народовластию», написанной знатным масоном под псевдонимом Джин Шарп, и «Некрономиконе», привезённом для распространения в России.

Судя по широте охвата, экстравагантный янки (или кем он там был на самом деле) замахивался не меньше, чем на мировое господство.

Все жандармы встрепенулись, когда по крыше вагона затопали тяжёлые шаги. Глаза устремились в потолок, набранный из тонких планок, прослеживая бегуна, который удалялся к голове поезда.

К вагон-салону с Государем императором и британским посланником.

— Что за чёрт возьми… — начал Ковалёв, когда Аненнский вскочил и ринулся на заднюю площадку.

— Видел кого-нибудь?

Но часовой в тамбуре только плечами пожал.

— Господин штабс-ротмистр, прикажите отпереть дверь, — не терпящим возражения тоном распорядился Анненский, Ковалёв мигом достал из кармана ключ.

Сыщик высунулся наружу и повертел головой. Из последнего вагона было видно только, как убегают назад шпалы да тянется с обеих сторон унылая заболоченная местность, покрытая кочкарником и кустарниками.

— Что у тебя за цыгане по крыше бегают? — накинулся на часового Ковалёв.

— Не могу знать. Не видел никаких цыган, — отпирался железнодорожный унтер.

Анненский, проявляя атлетическую ловкость и отвагу, перекинул ногу через поручень, вцепился в железную лесенку, крутнулся, бия саблей по чему ни попадя, и взлетел по редким ступеням до самой крыши. Ухватившись за специальную ручку на ней, подтянулся. Другой рукой хлопнул по фуражке, нахлобучивая ее на уши.

— Александр Павлович! — запоздало воскликнули снизу. — Да что за трюкачество! Чего видно?

Встречный ветер холодил щёки и выбивал слезу, но даже беглый взгляд вдоль состава позволял обнаружить полное отсутствие цыган и прочей нечисти. Тянулась членистая змея из серых плоских крыш с покатыми краями, на которых подобно грибам росли колпаки вентиляции. Дальше чернел угольный тендер, паровозная кабина и дымила труба.

— Никого! — крикнул Анненский.

— Может, кочегар?

— Зачем?

Анненский с проворством белки слез в вагон. Его подхватили под руки. Ковалёв хлопотливо сбивал с его кителя мифический сор.

— Кому ещё? — причитал штабс-ротмистр, применяя на практике дедуктивный метод исключения. — Мы же досматривали состав перед рейсом. Собачий ящик под вагоном проверяли, а крышу тем более. Никому не возможно было спрятаться, уверяю вас. Да мы что! У нас мышь не проскочит.

— Как же вы такого кочегара допустили, чтобы он по голове Государя бегал? — негромко, чтобы не слышал нижний чин, однако зло спросил Анненский.

— Людей в паровозную команду не я назначал, — возмутился Ковалёв, и тут небо озарилось оранжевым пламенем.

Мир громко треснул, перевернулся и полетел в тартарары.

Взрыв разнёс второй и третий вагоны в пух и прах. Головная часть состава проехала вперёд, влекомая паровозом, и осталась на путях. Хвостовая часть сошла с рельсов и завалилась под насыпь.

Когда Анненский, сброшенный в кустарник и жёсткую траву, поднялся на ноги, глазам его открылась пугающая картина крушения. Императорский вагон-салон лежал на боку, странно приплющенный. Александр Павлович побежал к нему, придерживая парадную саблю. Сапоги увязали в чавкающей земле. Сбитое дыхание выматывало силы. После удара в голове слегка мутилось и саднило расцарапанное лицо, но тем, кто ехал в первых вагонах, пришлось куда горше.

Бомба террористов уничтожила первый караул и часть свиты, разбросав изуродованные трупы тех, кому не посчастливилось оказаться поблизости от неё. Ягодицами вверх лежало тело, с которого сорвало всю форму и сапоги. Между безобразных кусков мяса на месте спины торчали острые куски костей и щепки. Другой обнажённый бомбой труп валялся, словно тряпичная кукла, нелепо и неестественно раскинув ноги, так что было понятно — переломаны в них все кости. Вместо живота зияла чёрно-красная яма.

— Интерьер… — прохрипел Анненский и подумал:

«Où sont les intérieurs?»

Навстречу Анненскому брёл флигель-адъютант в окровавленных лохмотьях белого кителя, на котором сохранился левый погон и свисающий с пуговицы аксельбант. Взрыв ободрал череп с правой части, лишив волос, уха и глаза. Вместо десницы болтался красный обрывок выше локтя, из которого торчала мраморная кость. Уцелевший глаз был широко раскрыт, но офицер явно ничего не видел. Он брёл куда-то в пустоши, бездумно и бесцельно, словно хотел умереть подальше от всех, как одряхлевший зверь. Анненский выдернул из кармана шёлковый платок, достаточно крепкий, чтобы перетянуть обрубок, и попытался остановить флигель-адъютанта, но тот закатил глаз и упал. Из его плеча то капала, то выплескивалась чёрно-алая струйка. Анненский схватил обрубок и стиснул, насколько хватило сил.

— Подождите, не умирайте, — быстро произнёс он и стал перетягивать плечо платком, но было поздно.

Раненый отходил. Он уже побледнел до синевы. Губы стали фиолетовыми.

— Лучше так, — прошептал Александр Павлович и тут опомнился.

Император был в опасности!

Он поднял голову. Из завалившихся набок вагонов выбирались люди и бежали к вагон-салону. Спотыкались, падали и больше не поднимались. Хлопнул выстрел, за ним другой, третий. Послышались крики:

— Откуда огонь?

— С паровоза.

— Кто стрелял?

— На паровоз смотри.

— Вот же он, чёрт невидимый!

— Огонь в сторону тендера!

— Живьём брать демона! — азартно заорал кто-то, чувствующий за собой право отдавать приказы, и его поддержали:

— Лови эту мразь.

— Хватай его!

И началась самая увлекательная из охот — охота на человека-невидимку.