Нигилист-невидимка

37. СЛУХИ

Туманный день погрузил столицу в непроницаемую пелену, как ёлочную игрушку в коробку с ватой. Хоронили Филиппова. Толпа скорбящих собралась на Новодевичьем кладбище, чтобы, раз уж не отстояли панихиду в Воскресенском соборе, то хотя бы присутствовать, когда будут выносить гроб.

Анненский в штатском платье стоял в охранении на краю людского скопления. Наблюдал подозрительных и готов был к решительному вмешательству, если бы кто-то в его секторе ответственности повёл себя агрессивно при приближении высоких лиц. Сейчас все великие люди находились в соборе, окружённые надёжными людьми и переодетыми жандармами. Александр Павлович позволил себе отвлечься и смотрел, как с увядшего дерева время от времени падает жёлтый лист осенний прямо на снующих по булыжнику голубей. Голуби клевали брошенное чьей-то щедрой рукой пшено и не волновались. Захотелось разбежаться и врезать по ним с ноги. Анненский даже услышал и почувствовал, столь велика была грёза: пинок, хлопок, полетели перья. Попал!

Когда жандарм вынырнул из сладких грёз, к удивлению своему обнаружил практически рядом знакомую сутулую фигуру. Нерон Иваныч в ватном картузе, тёплом пальтишке нараспашку, из-под которого выглядывала новёхонькая кубовая рубаха с жар-птицами, пестрядевых портах и залихватских сапожках гармошкой, наряженный как на праздник, но всё же не ярко, пробирался с пролетарской деликатностью к своему куратору. Протиснулся, кряхтя, протянул окостенелую от иглы и дратвы ладонь.

— Почто заявился? — негромко выцедил Анненский. — Тебя кто сюда звал?

— Такого жирного фазана угрохали, грешно не посмотреть, — заявил Нерон Иваныч, будто хвастался добычей. — Мне баба газеты читает, когда я не стукаю, а тихонько подшиваю и не пьян. Вот, зашёл глянуть, как оно на самом деле.

Сапожник был весёлый, но не навеселе. Он совершенно открыто воспринимал похороны начальника сыскной полиции с ликованием. И для многих простолюдинов, понял ротмистр, это тоже не похороны, а парад.

— Как же вы нас любите, — сквозь зубы сказал он.

— Чего-сь? — прикинулся глухим сапожник, чтобы не было последствий.

— Что в городе говорят вот обо всём вот этом?

— Баба слухи с базара принесла, — поделился Нерон Иваныч. — Объявился давеча инсургент-еретик Азарий Шкляев. Из Вятки приехал. Потаённое орудие террорной борьбы всех жидов и сицилистов. Так вот, он умеет проходить через стены совершенно особым, ему одному только свойственным образом. Дьявольским разумением он выискивает щели в стенах и протискивается скрозь них, как вода. Поди-ка поймай такого. Его и кандалами не удержишь.

— О чём ещё на базаре говорят?

— Говорят, что это он убил, — сапожник кивнул на Воскресенский собор. — Филиппова-то.

— Если так, кто следующий? — вслух задал себе вопрос Анненский, озирая поверх голов врата собора. На собеседника он не оборачивался, и на них никто не обращал внимания. — Ты двигай отсюда, не пались. Увидят знакомые, не обоснуешь потом, о чём со мной тёр.

Толпа зашевелилась. Движение её, распространяющееся от храма вовне, показывало, что понесли гроб.

— Расход, — приказал Анненский. — Держись от меня поодаль.

Высшие чины, окружённые офицерами Отдельного корпуса жандармов в форме и при оружии, демонстрирующие всем возможным террористам присутствие силы, потянулись к яме. Всего же людей с погонами было необычайно много. Оно и неудивительно — провожали в последний путь крупного полицейского начальника. Едва ли какому анархисту достало бы отваги заявиться на Новодевичье кладбище с револьверами, чтобы изловчиться упромыслить министра внутренних дел или градоначальника.

Процессия пошла. И действительно, из дверей Воскресенского собора выплыл на плечах словно облитый чёрной глазурью лакированный гроб, столь аппетитно выглядящий, что от него хотелось откусить изрядный кусок. Влекомый толпою и оставаясь с краю её, Анненский побрёл к могиле.

Воскурялся ладан, возносилась к небу молитва.

— Об упокое-еении раба Божия Владии-имира, — голосил дьякон.

Толпа выдыхала, погружённая в скорбь и любопытство.

— Какой же он раб божий, ежели он статский советник? — рассудил себе под нос приютившийся возле Анненского плюгавенький мужичонка в армяке, подпоясанном вервием. — Оно ж по всем понятиям высокородие…

— Молчи, Каляев, — прошипел жандарм. — Почему не в ссылке? Посажу.

Мужичок от великой стеснительности комкал в руке шапку. В волосах его застряла солома и овсяные ости, будто спал на конюшне.

— На кладбище хватать? Побойтесь Бога! — тихохонько, чтобы не слышал народ, возмутился беглый при понятиях. — Я зашёл проявить уважение.

— Вот и стой смирно, раз пришёл. Где твой друг Савинков? Бежали вместе?

— А бес его знает, — простодушно отозвался мужичок. — Столько времени утекло… Теперь, наверное, в Женеве.

— В Озерках он, а не в Женеве. Встретишь, скажи, чтобы пришёл и сдался, пока не затянули черти в омут. Сам тоже явись. Отбудешь ссылку, да начнёшь новую жизнь с чистой совестью. Что ты как извозчик, ты же корректором работал? Образованный человек, а выглядишь как хам. Одумайтесь! Пропадёте оба, дураки.

— Скажу, — пообещал Каляев и растворился в толпе.

Служба шла. На своём месте в оцеплении ротмистр углядывал всё больше такого, отчего мрачнел и поскрипывал жвалами. Праздношатающиеся слишком близко подвалили к вельможам, перейдя границу допустимого правилами внутренней охраны. Вот-вот жди покушения. В средних рядах суетливо мелькала мятая осенняя шляпа, из-под полей которой торчали большие уши и клочковатый затылок. Подскакивая, журналист пробирался вперёд, чтобы записать в книжку поминальные речи друзей и сослуживцев покойного, а также свои ехидные впечатления. Удивительно было, почему его не перехватывают другие, ответственные за тот участок жандармы.

Анненский исправил положение сам. Быстро пробрался вперёд, схватил стрюцкого за ухо, выкрутил и потянул кверху.

— Ай, за что? — всхлипнул Ежов.

— Жизнь к дуракам жестока, привыкай.

Не разжимая пальцев, Анненский потащил репортёра в задние ряды, а тот только слабо взвизгивал:

— В чём я провинился?

— Сейчас узнаешь, косячный дьявол, — приговаривал жандарм, и, только достигнув своего места, отпустил Ежова, поставил пред собою и сварливо осведомился: — Совсем разум потерял? Хочешь ради торжества словоблудия погубить не только свою жизнь, но и моё дело? Зачем дал в газету отчёт об ограблении ювелира, не посоветовавшись со мной?

— Не знал, что вы…

— Даже если бы не я, а полиция, ты преступникам козыри в руки сдаёшь. Выношу тебе открытое предупреждение. В следующий раз посажу за пособничество и Савинкова закрою вместе с тобой. Он с подельниками до сих пор думает, что их продал Михаил Гурович. Не разочаровывай камрадов.

Стрюцкий заметно приуныл, но жандарм не дал ему завянуть. Накануне он посетил в узилище Радиана Радионовича, заметно оклемавшегося рассудком без побоев и зверского пресса, расспросил по убийству купца Галашникова. Как и предполагал Порфирий Петрович, Раскольников был свидетелем преступления, никоим боком в нём не участвуя. Он видел человека, нанёсшего роковой удар топором в темя. Легендарный Раскольник оказался высоким чухонцем средних лет. С ним был кряжистый подельник, похожий на разночинца, который вымогал у купца наличность, упирая на старые знакомства и какие-то родственные связи.

Только исключительная занятость не позволила сыщику самому посетить дачу графини Полли, и он воспользовался случаем побеседовать с осведомителем, лично знакомым с подозреваемыми.

— Как камрады твои в Озерках поживают? Что поделывают?

— Пьют, — стрюцкий вздохнул с облегчением от того, что экзекуция кончилась. — Немчика привезли паровую машину обслуживать. Зовут его Михель Кунц. Он безвредный. Кажется, по-русски совсем не шурупит, если вообще не дурак.

— А Юсси, что он? — как бы невзначай спросил Анненский.

— Он всё по хозяйству. Слова из него не вытянешь. Чухна, она чухна и есть.

— А этот Воглев?

— Он бородат, безумен и опасен, как Достоевский с бритвою в руке, — Ежов угодливо захихикал.

Анненский выдержал многозначительную паузу. Долго выглядывал в толпе потенциальную угрозу, занимался насущной работой. Ежов ждал и с каждым мигом всё более стращался. Наконец, ротмистр медленно выговорил:

— Сходи в Озерки, не медли. Выдумай предлог. Узнай, нет ли каких новостей. Всё мне потом доложишь. Да не куце, а в развёрнутом виде, как в своём сортирном листке!

Стрюцкий мелко-мелко закивал, прозревая, что на том нарекания за его корреспонденцию исчерпаны. Анненский отпустил его, и журналист поскакал к воротам монастырского подворья.

Похороны завершились. Толпа потянулась на выход, а высокие лица — в трапезную, где всё было накрыто для достойных поминок. Внешнее оцепление сняли.

Улучив момент, когда все стояли к нему спиной и, следовательно, его не видели, Александр Павлович подкрался и с размаху пнул носком сапога в самую гущу голубей.

Совещание, на которое пригласили Анненского, было посвящено подготовке встречи Государя с британским посланником. Возникли опасения, что террористы постараются использовать его визит для совершения резонансного преступления. Расширенный состав встречи был обусловлен не только активизацией радикального подполья, но и последними данными, полученными Министерством иностранных дел в Европе и Великобритании.

Вячеслав Константинович фон Плеве открыл совещание и предоставил слово чиновнику из МИДа — белому, гладкому господину с напомаженными усами. Он был весь какой-то без недостатков и шероховатостей, словно мастер по полировке человеков навёл на него глянец и покрыл лаком, так что дипломат утратил признаки людского в угоду внешнему совершенству, отчего возбуждал в собеседнике чувство менее выгодное, нежели рассчитывал изначально.

— Как вам известно, господа, через два дня, в среду, семнадцатого сентября в Санкт-Петербург прибывает с частным визитом подданный британской короны Витольд Плешнер, — доложил дипломат хорошо отрепетированным масляным тоном.

Анненский не поверил своим ушам.

— Витольд Плешнер состоит в ложе «Древних» Объединённой Великой Ложи франкмасонов Англии и является мастером высшей степени посвящения. Прошлое его весьма туманно и двусмысленно. Доподлинно известно, что он является отцом братьев Плешнеров, задержанных нашей тайной полицией за ведение антиправительственной деятельности и в данный момент находящихся под стражей. Сам Витольд Плешнер выпустил в Лондоне под псевдонимом Джин Шарп ряд подрывных брошюр, в частности, «Освободительная борьба» и «От тирании к народовластию». Они нелегально переведены на русский и распространяются подпольно среди анархистов и социалистов-революционеров. Официальной целью визита британского посланника является перевод на собственные средства и распространение в России с благотворительными целями странной книги «Некрономикон» оккультного характера.

— Это возмутительно! — не стерпел начальник охранного отделения Сазонов.

— Возможно, следует направить Его Величеству просьбу отказаться от встречи со столь сомнительным посланником, — обратился к министру Лопухин.

— Едва ли это будет принято благосклонно, — сдержанно отозвался фон Плеве. — Ведь рекомендовал его принц Уэльский Георг, с которым Плешнер находится в тесной дружеской связи. Кого Государь послушает — меня или двоюродного брата? Впрочем, вопрос риторический, господа. Нашей задачей является обеспечить безопасность британского посланника до конца его пребывания на нашей земле. Сергей Петрович, прошу вас, продолжайте.

Чиновник МИДа с достоинством кивнул своею холёною головою в знак признательности и продолжил с прежней маслянистой учтивостью:

— После того, как нас поставили в известность о готовящемся визите и предложили согласовать детали встречи с Государем, мы досконально выяснили подробности биографии, о которых умолчал Foreign Office. Точная дата и место рождения Витольда Плешнера неизвестны. Ранее проживал в Будапеште под именем Дьордя Шороша, однако есть сведения, что в Европу прибыл из Нового Света как торговец колониальными товарами Джозеф Карвен из Провиденса. Очевидно, ему требовалось время, чтобы приспособиться и замести под ковёр своё прошлое. В ярком свете общественного внимания делового Лондона Витольд Плешнер известен как создатель сети благотворительных организаций, работных домов, ночлежек и платных общественных уборных. В тысяча девятьсот первом году посетил Вену для изучения оккультной деятельности. Известно, что в июне девятьсот второго года родился его незаконный сын, получивший имя Карл Раймунд Поппер, с которым Витольд Плешнер не видится, но опекает.

— Сколько же ему лет? — прервал дипломата фон Плеве.

— Это может прозвучать странно, однако, с учётом салемского периода биографии Джозефа Карвена, около двухсот пятидесяти.

В кабинете зашелестели шепотки.

— Люди столько не живут.

— Кто сказал, что Дьордь Шорош человек? — вопросом на вопрос ответил почтенному совещанию чиновник иностранных дел.