Нигилист-невидимка

24. БОЛЬШОЕ ОГРАБЛЕНИЕ ВАЛЬЦМАНА

Воглев и Юсси дымили возле крыльца, когда Савинков возвратился с Большой Озёрной. Затоптали окурки и прошли в гостиную. Немедленно появилась графиня. Села и предложила усаживаться остальным. В диковинку было видеть за столом с ней крестьянина, но сейчас маски были сброшены, и напротив друг друга располагались не хозяйка и работник, а соратники по борьбе, настроенные решительно, как изготовившееся к битве войско.

— Борис Викторович, — доверительным тоном начала графиня.

Савинков кожей ощутил обращённое на него внимание товарищей и догадался, что до его прихода всё было обсуждено и решено, а сейчас происходит церемония посвящения более высокой степени, чем открытие тайны Кибальчича, и провалить её совсем нежелательно.

— Финансовый крах Центрального Комитета поставил под угрозу жизнь Николая Ивановича. Ему требуются нажористые вещества, а денег на них больше нет. Кроме того, нам всем требуются вещества для воплощения научных планов, способных вывести дело борьбы на новый уровень. Успех предприятия всецело зависит от решительности, которую вы готовы выказать, друг мой.

— Я готов, — без промедления ответил Савинков. — Что от меня требуется?

— Речь, как вы понимаете, идёт об экспроприации денежных средств на нужды ячейки. Капитал, из которого вы будете заимствовать, можно считать отчасти принадлежащим мне. Речь идёт о состоянии купца Вальцмана, бывшего при жизни моего мужа пайщиком нашей фирмы. Двое — едина плоть, да не един банковский счёт, — в углах рта графини пролегли складки горечи. — После смерти Аркадия Янкелевича, Вальцман прибрал к рукам склад, находящийся в их совместном пользовании, а я оказалась за бортом. Теперь мне, право же, вступать в сношения с кем-либо из их среды нет необходимости — это может повредить только делу. Вам придётся съездить самим.

Её слова проявили на лицах подпольщиков самые горячие чувства. Подобно химикалиям на фотографической пластинке, извлекающим из небытия на самом обычном стекле причудливые образы уловленных мастером физиономий, призыв ограбить купца обрёл зримый отклик. Пальцы сами сжались в кулаки, а в широко раскрытых глазах забушевало пламя праведного гнева.

— Мы-ы — спра-ветливость, — Юсси откинулся на стуле, с важным видом запустил пальцы под ремень, разгладил на животе рубашку. — Хорошие деньги не должны залёживаться у плохих людей. Хорошие деньги должны переходить к хорошим людям. Мы им в этом помогаем и делаем хорошее дело.

Это была самая длинная речь, которую Савинков от него слышал. У финна имелись основательные соображения, но он держал свою философию сокрытой за пазухой, по-мужицки предпочитая не рассуждать, а действовать.

— Едва ли следует церемониться, — добавила Аполлинария Львовна. — Ячейка ввиду особых обстоятельств вынужденно отделена от морали, так что не рефлексируйте, а отправляйтесь нынче же вечером.

— Чхать на ветхие предрассудки, — поддавшись царящему в кругу настроению, воскликнул Савинков. — Для революционера все средства позволительны, лишь бы дело сделалось!

— Мне нравится ваш ход мысли, Борис Викторович, — снизошла до похвалы графиня. — Вы настоящий нигилист.

Чистый, гладко выбритый Михель курил на поленнице возле кочегарки. Руки были в масле, рядом валялась ветошь.

— Как оно? — спросил Воглев.

— Тарахтит, — немец кивнул на дверь, за которой скрипел приводной ремень паровичка, и блаженно сощурился в клубах табачного дыма. После тараканьего угла на Песках оказаться на даче было слаще, чем в раю.

— Годного механика вы нам добыли, — сказал Воглев, когда они отошли к скамейке. — В машине рубит похлестче моего, хоть я не самый последний человек в технике. Только неразговорчивый уж совсем. Типа, задание дай, иди к чёрту, не мешай.

— С Николаем Ивановичем знакомили?

Савинкову было бы жалко пропустить такое представление. Ему горячо хотелось поучаствовать в посвящении зрителем и организатором, после того как недавно подставили его самого.

— Не сегодня. Вот решится, продолжит ли наша ячейка существование, тогда и посмотрим. Коли затея не выгорит, если нас сегодня убьют или схватят, то и продолжать наше дело будет некому. Тогда зачем товарища Михеля макать? Пусть уйдёт непричастным.

— Вам не страшно? — осторожно спросил Савинков и при этом покосился.

Воглев крякнул и протяжно выдохнул.

— Дык, ёлы-палы… Всегда страшно. А вам?

— Я подписался на экс, потому что мне нужны деньги. Семья нуждается, у сына чахотка, ему лечиться надо. Вы должны знать, что мне потребуется доля.

Воглев остановился. Подпольщики развернулись друг к другу. Савинков ожидал возражения, быть может, вспышки гнева, однако в глазах под кустистыми бровями теплилось одобрение.

— Хорошо, что вы прямо сказали. Верю, — от напряжённой работы мозга у него слова налезали на слово как льдины в ледоход. — Выделим вам долю в меру того, сколько возьмём. Заведи вы волынку про бескорыстное служение, я бы к вам ещё присмотрелся, а так ясно. Времени зря не теряли, — хмыкнул он и быстро спросил: — Графиня вас предостерегала показываться дома?

— Я не ходил, — стараясь быть максимально понятым, ответил юрист. — Веру ко мне надёжный товарищ привёл в свою квартиру на Песках. Во двор пробирались подвалами, так что всё чисто.

— Добро, если так, — в медвежьих глазках промелькнули искры потаённых мыслей. — Нам бы сейчас к эксу совсем не хватало притащить на хвосте филера.

— Проверимся, когда будем уходить с дачи, — как о рутинной процедуре, запросто сказал Савинков. — Ещё раз на месте проверимся.

— Это ваша первая экспроприация? — спросил Воглев.

— Первая. Раньше я только на улице акционировал.

— Знаю, что вы хотите спросить, но боитесь. А я вам скажу, что не помню, какой это экс у меня. В Нижнем Новгороде, когда меня с училища турнули, жил я скверно, бедно. Скитался, пока до Питера не дошёл. Воровал, бывало. Может быть, даже убивал.

— Может быть?

— Силушкой бог не обидел, — поведал Воглев. — Я не проверял. Дашь в торец какому-нибудь дяде, он с копыт долой, или придушишь, случалось разное. Что с ними потом было, то одна полиция знает.

— Лихой вы по чужим жизням ходок.

— Знаете, не жалею ни чуточки, — доверительно сообщил Воглев. — Мне какого-нибудь хозяйчика к ногтю прижать, как блоху щёлкнуть. Ценность их земного существования, если вдуматься, с насекомым приблизительно одинакова.

В ожидании Юсси, который отправился добывать транспорт, подпольщики удалились готовиться к делу телесно и духовно.

Савинков поднялся в мансарду. Плюхнулся на диван, долго сидел, раскинув руки, всматривался в туалетное зеркало. Оттуда на него взирал довольно странный молодой человек. Невозможно было с уверенностью сказать, поганое у него лицо или просто жуткое. Тёмные провалы на месте глаз, белеют выступающие скулы. Подбородок — третье белое пятно. Пиджачный костюм топорщится острыми складками.

«Стекло дрянь и обстановка дрянь, — мысленно отплевался Савинков. — Долой эту погань, надо поскорей сматываться самому и увозить семью, быстро-быстро».

В комнате пахло тлением и сыростью. Во время дождя потолок промокал, наклеенные на него обои вздувались пузырями. Вода приносила с кровли грязь и оставляла коричневые разводы. «Жизнь в позоре — вот как это называется», — подумал Савинков.

Чтобы устранить из мира толику паскудства, он встал, вытащил револьвер, сел к столу и принялся чистить оружие. Ни капли масла у него не было, а идти к паровичку было далеко. Да и не хотелось посадить пятно на костюм, коль скоро «наган» будет лежать в брючном кармане. Вытянул шомпол, чайной ложечкой поддел и снял ось барабана. Откинул дверцу, выкатил вправо сам барабан, вытряхнул из камор патроны. Снял трубку и пружину — они были смазаны заботливым слесарем Пшездецким.

— Добже, — сквозь зубы молвил Савинков.

Носовой платок был мятый и серый как портянка, совершенно не жаль пустить его на протирку. Савинков начистил, где мог дотянуться. Прогнал тряпку шомполом через ствол — платок оказался в чистом оружейном масле. Собрал «наган», зарядил, вталкивая патроны по одному и проворачивая барабан. Защёлкнул дверцу, смахнул платочком несуществующую пыль, бросил тряпочку под стол. Марья уберёт.

Приспичило в баню. Посидеть в парилке, похлестаться веником, помыть голову с мылом. Савинков только хмыкнул. Покрутил мысль надеть на дело чистую рубашку, но нашёл её пафосной до глупости. Чтобы как-то прихорошиться, достал из шкапчика запасной галстук в горошек, протянул взад-вперёд через спинку дивана. Всматриваясь в призрачное отражение на оконном стекле, повязал особо широким узлом «Виндзор», чтобы придать себе значимости, как делал всегда перед ответственным разговором с важными людьми, к числу которых сейчас отнёс и купца Вальцмана.

Чего-то не хватало. Савинков взял со стола револьвер и опустил в брючный карман. Сразу появилось ощущение надёжности. Он решил больше не расставаться с оружием.

Смеркалось, когда Юсси подогнал к воротам изящный чёрный экипаж, запряжённый вороным коняшкой. Собственного выезда у графини давно не водилось, в каретном сарае поселился паровой движок, а конюшню и вовсе снесли за ненадобностью. В редких случаях, исключающих возможность пользоваться услугами извозчика, графиня одалживалась у соседей.

— Прися-атем на дорожку, — проявляя перед уголовным преступлением лёгкое беспокойство, что сказывалось на произношении, Юсси слез с облучка. — Са удачей двинулись мы…

Подельники опустились на бревно, и это как будто сплотило их в единую банду.

Аполлинария Львовна вышла к калитке благословить. При её появлении «бесы» встали.

— С Богом, — перекрестила она каждого, к умилению Савинкова. — Верю я, будет вам удача. По святому делу пошли, деньги у купца вызволять.

Юсси с достоинством кивнул, принимая напутствие как что-то само собой разумеющееся.

— Опщество прогнило, — молвил он. — Мы идём его чистить.

В такой момент пропагандист «Петербургского союза борьбы за освобождение рабочего класса» не мог остаться в стороне и явил агитаторский талант:

— Через них расчёт у нас с вампиром-эксплуататором выйдет. У них возьмём и на их же деньги других раскупечим. Так победим!

— И это правильно, товарищ, — воскликнул Воглев. — Слышишь, общество, я иду!

Юсси сумел сохранить каменную физиономию. По лицу графини промелькнула тень, однако Аполлинария Львовна больше ничего не сказала, проследила, как «бесы» садятся в коляску, помахала им вслед платочком и промокнула возле носа.

Проседая на хлипких рессорах, экипаж мягко катил мимо дач, выезжая с Озерков в город. Пошёл мелкий дождик. Подняли кожаный верх. Савинков тревожился перед опасной неизвестностью, но скучать не давал Воглев. Вопреки ожиданиям, вечно сумрачный троглодит был положительно весел и улыбался как цыган.

Ногами он нашарил посторонний груз, запустил руку под облучок и расспрашивал финна, не выражая ни капли изумления, а как бы для проформы:

— Зачем ты взял два топора, Юсси?

— Отин топор хорошо, а два лучше, — отвечал предусмотрительный работник, которому тоже было не впервой. — Ты же не взяла.

— Я рубить не буду, я руками задушу, — бахвалился троглодит, и Савинков ему верил, однако Юсси посмеивался в усы и философически фыркал:

— Если руками, «крынка» сачем брала?

— Чертей пугать, — отвечал Воглев. — Стрельбой и увещеваниями от них можно добиться больше, чем пустой демонстрацией оружия.

— Что у вас за ствол? — полюбопытствовал Савинков, когда в Лесном коляска выкатила на безлюдное место.

Воглев сунул руку под пиджак, вытащил из-за спины большой, уродливый, как он сам, пистолет Крнка образца 1899 года.

— С патронами? — покосился юрист.

— Все десять.

— Тогда живём.

Юсси, который провёл рекогносцировку и был готов к предстоящему делу надлежащим образом, словно экспроприация давно планировалась графиней как вариант запасной и, в конечном счёте, неизбежный, вкратце ввёл в курс подельников. Пайщик товарищества чайной торговли «В. Высоцкий и К°» конфетный фабрикант Вальцман, крещёный в православие как Пётр Иванович, держал контору на углу Кокушкина переулка и набережной Екатерининского канала в кварталах местечковой бедноты, где и сам жил этажом выше, искупая притворной скромностью потаённое богатство. Он имел обыкновение отвозить выручку в банк лишь по мере возрастания до весьма крупных сумм, чтобы иметь возможность располагать наличными деньгами для оперативных расчётов, каковые могли понадобиться в кондитерском деле в любой момент, а также из страсти к накоплению осязаемых сокровищ. Будучи скрягой, мизантропом и горьким пьяницей, Вальцман любил засиживаться допоздна в компании бутылки сердитого, чем снискал в глазах графини качества годной мишени.

— Мы сегодня придём незамечены, — завершил Юсси своё предварительное изложение. — Нас тут не ждут.

Троглодит заржал, как дикий конь.

— Помнишь, как к Высоцкому на Невский в дом пятьдесят девять явились?

— Вот в центре акционирова-ать — во-от это даа!

— Что там было? — заинтересовался Савинков.

— Контора Высоцкого. Наш первый экс. Встали посреди Невского и вломились в дом со сторожем, — вздохнул Воглев.

— Глупые были, — покачал головой Юсси.

С этими словами он завернул экипаж с Большой Садовой в Кокушкин и встал у самого грязного дома, с хрустом проехав ободами по разбросанной картофельной шелухе и рыбным очисткам.

— Да-с, не Невский-с, — прошипел Савинков, промыслив ещё много слов по-польски.

Дом был под стать удобренному жильцами месту — коричневого колера, будто набравшийся свойств земли, из которой вырос, трёхэтажный, с полуподвалом и облезлой вывеской «Кондитерское товарищество на вере „Рош А-Шана“. Будьте здоровы!»

Юсси спрыгнул на тротуар, вытащил из-под облучка тряпичный тёмный ком, развернул, встряхнул. Это оказался большой старый пыльник. Просунул руки в рукава, накинул капюшон и превратился в неясную фигуру размытых очертаний. Голова была скрыта полностью. Столкнёшься лицом к лицу и потом не узнаешь. «А он всё видит», — подумал Савинков. Возле фонаря революционер чувствовал себя практически неглиже. Певуче зазвенел кованый топор, когда Юсси выдернул его с козел и убрал куда-то под пыльник. Второй топор он сунул в рукав топорищем вперёд, прижал обух пальцами и скрыл совсем.

Воглев, ни слова ни говоря, двинулся к воротам, сунул руки сквозь решётку, напряжённо копался. Лязгнула дужка, которую троглодит вытянул из петель, но негромко. Ворота открылись. «Бесы» вошли. Воглев затворил. Последовали за Юсси, который знал в этом доме все ходы-выходы.

«С парадного не суёмся, там консьерж», — смекнул Савинков, идя в дверь чёрного хода.

— Зажгите спичку, — шепнул Воглев.

Дрожащий огонёк озарил узкую лестницу, крутую и всю в каких-то помоях. По ней не пошли, а тут же свернули к дверце, через которую, должно быть, сообщался из конторы с квартирой Вальцман. Где-то наверху блажил младенец. Сильно пахло чесноком, кислым молоком, варёной рыбой и тухлыми яйцами. Невозможно было предположить, что здесь могут водиться деньги.

— Ещё спичку, — Воглев вынимал из кожаного футлярчика длинный и узкий особый крючок.

«Отмычка, — подумал Савинков. — Антон Аркадьевич ведь инженер-механик».

Он торопливо чиркнул. Серник зашипел, задымился, пыхнул огнём, погас. Вполголоса чертыхнувшись, тут же запалил другую. Воглев прижал палец к медной накладке, чтобы не промахнуться в темноте, другой рукой вводил бородку отмычки в замочную скважину. Пошевелил, сменил отмычку. Проворство его было совершенно виртуозным, как у опытного швеца. Спичка обожгла пальцы. Савинков выронил ее, и она догорела в полёте, опустив тень как занавесь. Савинков прижал саднящие подушечки к языку. Воглев копался во мраке. Еле слышно скрипела пружина.

— Готово, — выдохнул он, и тут же на лицо пало дуновение воздуха, движимого открываемой дверью.

Савинков зажёг новую спичку, и они быстро спустились по каменной лестнице в полуподвал. По нему вёл коридор, в дальнем конце которого на кирпичную стену падал тусклый свет из-за угла. Юсси шёл впереди, Воглев замыкал процессию. Гулко гремели под тремя парами подмёток половицы. «Бесы» шли быстро, скрываться теперь не было нужды. Они вторглись в большую конторскую комнату, явно не переднюю, из которой дверь выводила к помещению, сопряжённому с фасадом, вероятно, приёмной товарищества «Рош А-Шана». Справа в углу высился голубой сейф до потолка, а возле него — стол с керосиновой лампой, за которым напротив бутылки сидел плотный человек с квадратным лицом, вьющимися волосами и жабьими глазками. Слева от него на пачке бумаг сверкал в свете лампы золотой слиток в виде полукруглой булочки-гугеля, служивший пресс-папье, фунтов на пять, не меньше.

— Желаю здравствовать, — пробасил Воглев. — Мы к вам не просто так.

Купец Вальцман встретил их, храня брезгливое спокойствие.

— У вас есть дело?

— К вам не раз обращалась графиня Морозова-Высоцкая, вдова, с мужем которой у вас были прочные деловые отношения, — Воглев насупился. — Вы же всякий раз оказывали ей незаслуженно холодный приём. Так промеж друзьями семьи не делается, и это небрежение приличиями — за ваш счёт.

— Как вы изволили заметить, это наше семейное дело, исключающее участие лиц, не имеющих к нему касательства, — надменно ответил коммерсант.

— Я имею, — буркнул Воглев. — Быть может, вы не знаете, на какие нужды требовались графине Аполлинарии Львовне средства, но надобность эта ныне безотлагательна и касается партии социалистов-революционеров. Ввиду сего я хотел бы прямо сейчас с вас получить.

Вальцман деловито налил рюмку водки, опрокинул в глотку и посмотрел на экспроприаторов его финансовых ценностей как на нечистых тварей.

— С меня многие хотят получить, но остаются разочарованными, — пробулькал он и закашлялся.

— Только не сегодня, — Савинков достал револьвер. — Сегодня у вас особенный день.

Появление в его руках оружия насторожило товарищей, но Вальцмана, на которого оно предназначалось оказать давление, не напугало. Он на миг перевёл на него взгляд, потом поднял глаза на Савинкова и процедил:

— Беда, коли графиня связалась с таким отребьем. Ещё вчера казалась женщиной, достойной своего титула, и на тебе. Присылает трёх мазуриков с короткостволом и амбициями. Какое счастье, что этого не видят Бродские! С вашего общества не оберёшься позора.

— Выдайте нам деньги, и мы избавим вас и от нашего общества, и от позора. Об этом даже никто не узнает, — пообещал Савинков.

— Молодые люди, идите восвояси, — посоветовал купец. — Идите и скажите, что Вальцман на нужды партии не подаёт.

Воглев зарычал, но не двинулся с места. Савинков подошёл к столу, вытянул руку и прижал ствол ко лбу коммерсанта, завалив револьвер на бок и задрав локоть, чтобы видеть глаза.

Вальцман мрачно, не мигая и выжидающе, смотрел на него.

— Вы заблуждаетесь, почтенный, относительно графини, относительно нас и, что самое опрометчивое, относительно своего положения с нами. Выбора, дать нам денег или не платить, у вас нет. Вопрос лишь в том, сколько мы возьмём из вашей кассы, чтобы положить в свою кассу.

— Или в свой карман, — пробулькал Вальцман.

Савинков вспомнил Веру.

«У Вити, по-моему, чахотка. Он странно покашливает после Вологды».

Он вдавил дульный срез в кожу лба с такой силой, что Вальцман моргнул.

— Заплатите налог и живите спокойно.

— Катитесь к чёрту! — купец тоже пошёл на принцип. — Убирайтесь и радуйтесь, что я отпускаю вас с богом. Я могу тотчас поднять на ноги весь дом, если мне того захочется. Я даже не заявлю в полицию.

— Ух ты, в полицию, — присвистнул Юсси.

Должно быть, упоминание о доносе в полицию пробудило в нём тщательно скрываемые чувства. Он враз оказался возле стола, в руке появился топор.

— В полицию? — финн не стерпел. — Ты посмотри, ночь, темно, из людей только мы. Дай ключи!

Повелительный тон, какого трудно было ждать от вечно молчавшего мужика, подстегнул Вальцмана, словно удар кнутом. Пухлые пальцы дёрнулись к карману, но более он не двинулся.

— Убери ствол, — спокойно приказал Юсси.

Савинков послушно опустил «наган» и отошёл. Глазки Вальцмана забегали. В воздухе запахло тушёной капустой, но страх купца был в конечном итоге побеждён его алчностью.

— Открой сейф, — сказал Юсси.

— Киш мири ин тухес, — издевательски ответил Вальцман.

Купец понял, кто к нему пришёл и что ему не жить после этого. Он захотел показать себя и произнести последние слова на родном языке. И Савинков понял, что финн понял, должно быть, слышал это пожелание не впервой.

— Пиня, что вы пузыритесь? — жёстко спросил Воглев. — Не лопните.

Эта неожиданная эскапада почему-то так задела Вальцмана, что он совершенно взбесился и заорал. Юсси с высоты своего роста обрушил ему на темя топор, словно дрова рубил. Удар пришёлся прямо по кумполу и сразу прорубил всю верхнюю часть лба. Череп треснул с гадким кряканьем, от которого у Савинкова сжался желудок. Топор до обуха воткнулся в голову, разделив причёску пополам. Вид человека, изо лба которого произрастает топорище, был настолько противоестественный, что внутри Савинкова всё перевернулось, да так и осталось вверх тормашками и оттого покорёженным.

Вальцман не издал больше ни звука и повалился грудью на стол. Юсси выдернул топор, уверенно и быстро качнув рукой вверх-вниз, как вынимал бы из полена. Труп съехал на бок и завалился, но Юсси ухватил за воротник, так что большого грохота не вышло.

— Не на-ато шуметь, — безразличным тоном сказал финн, переворачивая убитого на спину.

«Бесы» сошлись над трупом, чтобы пошарить у него по карманам. Савинков проглотил ком в горле и принял участие, стараясь не выказывать чувств. Впрочем, непреодолимого отвращения не испытал.

Юсси вытирал топор о брючину купца, пока железо и дерево не перестали липнуть, потом убрал орудие убийства под пыльник.

Воглев выдернул из жилетки большие выпуклые глухие часы, откинул крышку.

— Ходят, — с удивлением отметил он. — Не признали в нём хозяина.

— Что этто значит? — спросил Юсси.

— После смерти хозяина часы останавливаются, слышал?

— Только что притумал?

— Хуй подальше, — повелительно молвил троглодит, выдернул цепной якорёк из жилетки и протянул часы. — Носи на здоровье.

— После моей смерти остановятся? — вопросил самым фаталистическим тоном Юсси, ховая подарок в карман.

— Доноси сначала, не пропей.

— Я не про эти, а вообще…

Воглев оскалил крупные зубы.

— Можем хоть сейчас проверить.

— Не-е, — флегматично протянул финн. — Сейчас ра-ано. Успе-ется.

После пролития крови он странно успокоился, как будто невидимый машинист включил внутри него тормоз. Финн достал холщовый мешок, развернул и сунул в него золотой гугель.

Из брючного кармана Воглев вытянул за цепочку связку ключей.

— Это что, белое золото? — пропустил он сквозь пальцы блестящие толстые звенья. — Видать, у кондитера немало золотого запасу. Берите лампу, — Воглев отстегнул цепь и встал. — Сейчас пошарим в его закромах.

Не выпуская револьвера, за который теперь держался, как утопающий за брошенный канат, Савинков подхватил керосиновую лампу и поднёс её к несгораемому шкафу.

Монументальный сейф времён царя Гороха, не иначе как взятый Вальцманом на распродаже, обладал тремя замками, отпираемыми самыми массивными ключами на связке, но зато не имел цифрового кода, часового механизма и иных американских подлостей.

— Значит, так, — прогудел Воглев себе под нос, разглядывая железную дверь. — В этом деле не может хитростей не быть.

Он ловко снял с кольца ключи, подобрал их к замочным скважинам: два верхних — снаружи и у петли, третий — внизу посередине, возле колеса.

— Это банковский сейф, который утром открывают управляющий банком и главный кассир совместными усилиями. У каждого свой ключ. Третьим ключом пользуются днём, чтобы отпирать по мере необходимости. На ночь купец наверняка все замки запер. Таким образом, нам следует открыть два верхних замка, а нижний не трогать во избежание блокировки механизма.

Он положил руки на ключи по обе стороны.

Савинков почувствовал, как пот идёт из него каплями. Он никогда ещё так не волновался, но никогда и не убивал, и перед ним не было столько денег.

Воглев одновременно проворачивал ключи по часовой стрелке, пока в недрах не раздался особенно чёткий щелчок.

— Есть, — сказал троглодит и взялся за колесо.

Колесо не проворачивалось.

— Перкеле, — выдохнул Юсси.

— Спокойно.

Воглев повернул третий ключ, освобождая засов. Взялся за колесо, как за маленький корабельный штурвал, и завертел им, будто круто менял курс. Внутри сейфа что-то гулко стукнуло. Железный шкаф загудел, дверь дрогнула.

«Весь дом услышал», — у Савинкова часто-часто заколотилось сердце. Лампа в его руке задрожала.

Воглев потянул дверь и раскрыл сокровищницу.