Нигилист-невидимка

38. НИГИЛИСТ ИДЁТ!

— Легче отыскать иголку в стоге сена, чем спрятать труп в подвале! — прорычал Воглев.

Подземелье под дачей графини только казалось большим, но, когда пришла нужда, места нашлось мало. Выкопать могилу и не разрушить тончайшим образом соединённую совокупность машин и приборов предстало задачей, посильной лишь изворотливому инженерному уму.

Наверху справились быстро. Окровавленную траву сорвали и кинули в топку, пятна у скамейки забросали землёй. О свидетелях не беспокоились. Звук выстрела съел туман, а промозглая погода удерживала в домах редких оставшихся по дачам соседей.

Подпольщики продрогли и озябли, но Савинкова трясло не поэтому.

— Прости, Господи, — бормотал он. — Не по злобе, а спасаясь.

— Возьмите себя в руки, Борис Викторович, — упрекал Воглев. — А ещё лучше, возьмите фараона за ногу.

Савинков думал, что покойника ночью утопят, набив живот камнями, но подпольщики привыкли укрывать свои дела от света божия.

— Вы своё дело сделали, Борис Викторович, — пресёк Воглев его поползновение дать мудрый совет. — Позвольте нам сделать своё. Куда же девать этого чёрта?

Он стоял и осматривался в подземелье. Пока труп лежал на столе, четверо мужчин могли свободно передвигаться в проходах между шкафами и аппаратами. Но стоит начать выемку земли, как места не станет.

— Надо включить голову, — рассудительно сказал Юсси.

Только тогда Воглев обратил внимание на Кибальчича, который давно и требовательно шевелил губами. Сунул руку под доску, бережно повернул вентиль.

— С-с-спасибо за внимание, — тихо прошипела голова. — Что за кипеш-ш?

— Городовой зашёл проверить регистрацию и увидел меня, — Воглев плавно увеличил давление воздуха. — Договориться не получилось. После нашей акции полиция встала на уши. Вот Борис Викторович его и застрелил.

— Понятно, хотя и печально, — обычным голосом произнёс Кибальчич. — Закопаем тело здесь. Руки и ноги вы уложите продольно в длинном углублении, которое выкопаете вдоль стены. Голову вы зароете под столом, не сдвигая его, иначе там всё развалится. Для могилы, в которой спрячете туловище, вам придётся отодвинуть шкаф, после того как вы зароете всё остальное. Копая там, вы наткнётесь на мои старые кости, но больше рыть негде.

— Чьи кости? — содрогнулся Савинков.

— Там закопано моё тело, — со смиренною печалью объяснил Кибальчич. — Нам больше некуда было его спрятать, не привлекая к нашей и без того не свойственной для дачи деятельности лишнего внимания соседей. В восемьдесят первом году Озерки были совершеннейшей пасторалью, без мастерских и артелей. Если бы в озере или в лесу было найдено обезглавленное тело, всех немногочисленных обитателей, зимующих в середине марта, допросила бы полиция, а уж наша странная обитель в обязательном порядке поверглась бы пристальному досмотру. Не спасли бы даже связи и титул Аполлинарии Львовны. Едва ли следует в сложившихся на сегодняшний день непростых отношениях с законом пренебрегать отработанными правилами конспирации, если можно их соблюдать, приложив для этого относительно немного усилий. Юсси, возьмите лучковую пилу и длинный кухонный нож, топор не используйте, стол довольно хлипкий. Кроме того, учтите, что из тела выльется много жидкости, впоследствии вам по ней придётся ходить и оставлять приметные следы. Будьте готовы к этому…

Савинков выскочил на свежий воздух.

На лестнице он понял, что в доме посторонний. Подпольщик едва не нырнул обратно, рука вцепилась в револьвер. Беглый ссыльный замер. Его как из ушата окатило, только наоборот — изнутри взметнулась горячая волна, мышцы налились силой, тело сжалось, будто готовясь прыгнуть и бежать, но не убегать, а догонять, зрение и слух обострились.

Савинков различил ернические интонации Ежова. Он разжал пальцы и вытащил из кармана вспотевшую ладонь, отёр ее о борт пиджака и, крадучись, двинулся к столовой.

— И вы больше никому?.. — спрашивала графиня.

— Никому-никому! — горячо заверял Ежов. — Откуда знать, с кем еду. Большой ошибкой было бы доверить попутчику самые сокровенные тайны. Тем более — секрет государственной важности. А ну как услышит случайный революционер и передаст своим товарищам-террористам?

Голоса становились разборчивее. Савинков осторожно приближался, одёргивая костюм и приглаживая усы.

— А чьи это шаги там в коридоре? — спросил вдруг Ежов.

— А это товарищ Савинков посвящать вас в нижние идёт, — ответила Аполлинария Львовна и, судя по краткому хрустальному звону, налила рюмку ликёра «Кюрасао».

Заметно было, что она изрядно навеселе. «Со страху», — подумал Савинков, обеими руками распахнул створки застеклённых дверей и вторгся в столовую подобно атакующему быку.

— Камра-ад! — с алчным предвкушением чуда воскликнул Ежов и подпрыгнул на стуле, как гимназист младших классов в ожидании выигрышного числа на исходе лотошной партии.

— А вот и Борис Викторович к нам явился, — Морозова-Высоцкая восседала, откинувшись на спинку стула, вертела меж пальцев пустую рюмку по забрызганной скатерти. — Едва ли возможно видеть в сей момент нужнее человека, который мог бы придти к нам своими ногами.

— Я весь к вашим услугам, графиня, — любезно ответил Савинков и приветствовал Ежова максимально нейтральным тоном.

Журналист вскочил и пожал ему руку с неожиданной даже для своей импульсивной натуры ажитацией. Когда они сели, Аполлинария Львовна чинно произнесла:

— Стало известно, когда в Царское Село отправится на поезде Его Величество с английским посланником. Известен час прибытия на вокзал и время отправления поезда. Нам надо обсудить это с товарищами и Николаем Ивановичем. Я думаю, настала пора нам всем спуститься вниз.

Аполлинария Львовна так выразительно двинула глазами, что Ежов подскочил.

— Вынужден уточнить, кто источник столь секретной тайны. Имеем ли мы смелость ему доверять, чтобы начать подготовку? — Савинков сделал паузу, подбирая слова. — Ведь подготовка включает в себя мучительную… процедуру, которую проделывать впустую едва ли рекомендуется.

Он предполагал услышать Морозову-Высоцкую, но встрял Ежов:

— Источник — наш человек в полиции, некто Анненский, из самого Департамента. Он тайный нигилист и надёжен достаточно, чтобы ему доверять.

Фамилию эту, связанную с полицией, Савинков где-то слышал, но припомнить мог только поэта Анненского, которого невозможно было заподозрить в кадровой службе, поэтому рекомендация Ежова ничего не сказала ему.

— А тот, через кого он передал, надёжен? — Савинков представил, как они втроём с Воглевым и Юсси прорываются через кордоны полиции к поезду, а на вокзале их встречает засада. И если отдать жизнь за царя было целесообразно для общего дела, то разменять её на жизни пары жандармов не представлялось Савинкову хорошей сделкой.

— Я знала Сашу, когда блистала в свете, — Аполлинария Львовна горько усмехнулась. — Тогда я была молода, а он юн, но чертовски знатен. Он был товарищем Государя по детским играм. Но потом Саше понравилось охотиться на людей. После Николаевского кавалерийского училища он оставил службу и перебежал в уголовный сыск, а потом и вовсе уехал в Париж, где его натаскали, как натаскивают собаку. Странная карьера. Бедный enfant terrible, превратившийся в bête noire, — вздохнула графиня. — Предпочёл слякоть клоаки и всю жизнь в ней купается, отвернувшись от света и прияв уголовную тьму. Он полезен для нас, хотя и не в своём уме. Поухаживайте за мной, Борис Викторович.

Савинков наполнил графине рюмку «Кюрасао», посмотрел на Ежова с выражением скорбной озабоченности, обдумывая услышанное. Затем налил ему и себе и уточнил:

— Но, позвольте, для чего полицейскому чину предавать царя, да ещё своего друга детства, не извлекая никакой выгоды и с немалым для себя риском?

— Политические воззрения изменились, надо полагать, за время пребывания во Франции, — как о чём-то привычном сказала Морозова-Высоцкая. — В Европе Сашá перенял прогрессивные взгляды на устройство общества, и постепенно ему сделалось невыносимо жить в нашей отсталой стране. Как мне родственники мужа не послужили непреодолимым препятствием в деле добычи финансовых средств для работы ячейки, так и Николя не послужил Анненскому. Царь — первейший заложник политических взглядов. Именно полным отрицанием ценностей русской аристократии можно объяснить, что Сашá тщательно избегает общества. Я же не выхожу в свет, вот и он… Мы с ним — нигилисты-невидимки, — графиня выронила рюмку и захохотала.

«Если они в салонах все такие полоумные, я бы их тоже избегал», — Савинков наблюдал за Аполлинарией Львовной в некотором остолбенении, пока Ежов, нетерпеливо дёрнувшись всем телом, не спросил:

— И что теперь?

— У Николая Ивановича имелся подробный план нападения на поезд, — беспечно ответила графиня и с трудом поднялась, опираясь на стол. — Борис Викторович, проводите нас в подвал, — сказала она со значением, так что Савинков не осмелился возразить, и посмотрела на Ежова. — Вы дождались своего посвящения.

Графиня, за ней Ежов и позади Савинков спускались по широкой лестнице с перилами.

«Вот и меня вели так же, — Савинков щупал в кармане рукоять револьвера. — Был ли Воглев в тот раз вооружён, чтобы застрелить меня, если начну вдруг чудить среди ценного оборудования? Или полагался на физическую силу и помощь Юсси? Да был, конечно, пистолет, с купцами-то на силу не полагался», — успокоил себя подпольщик и сразу об этом забыл.

Потому что графиня отворила дверь, и Ежова ввели в храм «Бесов».

— Товарищи, — твёрдым голосом объявила Морозова-Высоцкая. — Есть важное известие. Мы должны обсудить его немедленно. Сведение поступило от человека, которого я знаю лично и считаю заслуживающим доверия.

Пока она говорила, Ежов осматривался. Озарённый жёлтым светом ламп накаливания подвал в ближней части предлагал его вниманию разделочный стол с избавленным от одежды трупом, от которого Юсси успел отпилить ноги. Сам финн с лучковой пилой и измазанными по локоть руками, с засученными рукавами и в кожаном фартуке выглядел как человек, сосредоточенный на безотлагательном деле, от этого дела оторванный и очень желающий к нему вернуться. Михеля в подвале не оказалось — вероятно, отправился к топке. Воглев в зримом костюме выглядел странно. Даже прищурившись, слегка близорукий Савинков не мог с уверенностью сказать, есть у того голова или нет. Впечатление Воглев производил двойственное. Зато Кибальчич дополнил эффект в избытке.

— Подведите Ежова ко мне, — мягким, кротким, но неестественно громким голосом вследствие усиленного напора воздуха из баллона приказал он. — Я хочу рассмотреть нашего нового товарища поближе.

Когда журналист оказался подле стеклянного столика, на котором лежала живая человеческая голова, он с восхищением цокнул языком, огляделся и всплеснул руками.

— Ну, вы даёте! Откуда знали, что я приду? Етишкина ж мать! Долго готовили все эти декорации? Антон, чудило, сними уж свою маску или что у тебя там с головой. Спасибо, камрады. Честно, я тронут.

«Бесы» замерли, не находя слов.

Ежов засмеялся, всё ещё отказываясь поверить в реальность повседневного быта подполья. Тут мёртвому полицейскому отпиливают конечности, с подставки разговаривает человеческая голова, а старый приятель, которого он узнал по фигуре, не имеет ни головы, ни рук. Здравый рассудок подсказывал, что это постановка. Оценивая качество представления, устроенного в его честь, Ежов смеялся всё громче.

И громче.

И громче.

А потом выдохся и поверил, что всё не понарошку.

И лишился чувств.