Незанятый мир

Глава 7 ОКРЕСТНОСТИ

Инженер пробудился еще до рассвета, бодрый и энергичный. Теперь в лучах утреннего солнца, перед лицом тысячи трудностей и сложностей, обступивших их со всех сторон, он отстранил от себя все грезы, причуды и желания. Как и подобает человеку науки, он сосредоточился на самом неотложном и практическом.

«Беатрис на какое-то время здесь в полной безопасности, — подумал он, взглянув на нее, спящую безмятежно, как дитя, уютно завернувшись в тигровую шкуру. — Мне надо выйти самое меньшее на два-три часа. Надеюсь, она так и проспит до моего возвращения. А если нет, то что?»

Он поразмыслил с мгновение, подошел к пепелищу вчерашнего костерка, подобрал головешку и написал большими округлыми буквами на ровном участке стены: «Скоро вернусь. Все в порядке. Не беспокойтесь». Затем покинул контору и начал долгий, утомительный спуск на уровень земли. Теперь то, что там осталось от былых времен, видимое более отчетливо в брезжащем рассвете, казалось куда более гнетущим и тревожащим. Будучи сызмальства крепким и телом, и духом, он не мог не содрогаться при виде бессчетных следов внезапной и безжалостной смерти, представших ему повсюду. Везде лежали горстки праха, здесь с зубами, там с кольцом или еще каким украшением. Он видел их в течение всего своего пути вниз по лестнице, в каждом помещении, в какое ни заглядывал, и в самом низу, во ввергнутой в хаос аркаде. Но едва ли имело смысл сейчас на этом сосредоточиваться. Его звали жизнь и работа, чувство долга было сильнее, чем скорбь о погибшем мире или даже изумление и потрясение трагедией, которая столь таинственно обрушилась некогда на Землю. И, прокладывая себе путь посреди следов всеобщего разрушения, инженер обсуждал ситуацию сам с собой. «Прежде всего вода, — думал он. — Мы не можем полагаться на запас в бутылках. Конечно, тут у нас целый Гудзон. Но он соленый, и, пожалуй, даже чересчур. Надо бы найти источник чистой пресной воды где-нибудь неподалеку. Это самое главное, если мы хотим выжить. Есть консервы, и я смогу добыть какую-никакую дичь, так что еды предвидится достаточно на первое время. Но воду нужно отыскать. И немедленно». И все же, благоразумный скорее ради Беатрис, нежели ради себя, он решил, что не стоит выбираться немедленно и безоружным в новый одичавший мир, о котором он пока не располагал мало-мальски достоверными знаниями. Некоторое время он искал какое-нибудь оружие. «Мне нужен топор. Да, для начала топор, — сказал он. — Ничто так не важно для человека в диком краю. Где бы его разыскать? — Призадумался на миг. — А! В подвале! Пожалуй, мне вполне удастся определить, где там ремонтная мастерская, кладовые или что еще. И, конечно, в такого рода месте должны быть инструменты». Сняв медвежью шкуру, инженер приготовился обследовать подземелья.

Ушло более получаса, чтобы хитрыми способами и затратив немало трудов добраться до вожделенного места. Древнюю лестницу вниз он не нашел. Спустившись по одной из шахт для лифта, цепляясь пальцами рук и ног за отверстия металлической сетки и провалы в бетоне, он смог наконец приземлиться в сводчатом подвале, декорированном паутиной, сыром, гулком и мрачном. Некое подобие света проникало сюда из разбитой решетки перехода наверху и сквозь неровную брешь в конце помещения, под которой валялся массивный неровный камень. Как решил инженер, камень свалился с башни и остановился только здесь. И это пробудило в нем новое чувство постоянно присутствующей опасности. В любой миг ночи или дня может стрястись что-либо подобное. «Неусыпная бдительность», — прошептал он себе. Затем, отогнав бесполезные страхи, приступил к насущной задаче. При неясном свете сверху он смог узнать это пропахшее плесенью место. В целом оно оказалось в лучшем состоянии, чем аркада. Первое помещение не порадовало его никакими ценными находками. Но, проникнув во второе через низкую дверь под сводом, он попал явно в один из небольших вспомогательных отсеков машинного отделения. Там обнаружилась батарея из четырех динамо, небольшой насос и осыпавшаяся мраморная панель управления, где сохранилась еще часть устройства с проводами. При виде всей этой драгоценной техники, полуразрушенной и проржавевшей, брови его нахмурились от тоскливого чувства. Инженер любил всякого рода механизмы, всю свою жизнь заботился о них и ими пользовался. И теперь эти жалкие останки, как ни странно, взволновали его куда больше, чем горстки праха на местах, куда упали пораженные внезапной и вездесущей смертью люди. И все же времени на переживания не было.

— Инструменты! — вскричал он, вглядываясь в полутемное сводчатое помещение. — Инструменты. Хоть какие-нибудь. Пока я их не найду, я беспомощен.

Как он ни рылся, а топора в этом помещении не обнаружил, но зато раскопал кувалду. Пусть тронутую коррозией, но вполне годную для дела. И, самое странное, дубовая рукоять почти не пострадала. «Вероятно, древесину пропитали сулемой, — подумалось ему, и, отложив кувалду в сторону, он принялся рыться в пыли в том месте, где когда-то стоял верстак. — А вот и долото. И гаечный ключ. И куча старых ржавых гвоздей. — И он с восторгом осмотрел эти сокровища. — Они значат для меня больше, чем все золото между этим местом и руинами Сан-Франциско», — признался он себе. Больше ничего ценного он в хламе на полу не нашел. Все прочее слишком заржавело, чтобы на что-то годиться. И, убедив себя, что больше тут ничего не осталось, он собрал добычу и подался восвояси. После четверти часа тяжких трудов ему удалось переправить находки наверх в аркаду. «А теперь выглянем-ка наружу!» — разрешил он себе. И, покрепче ухватив кувалду, через беспорядочные нагромождения обломков пробрался наружу. Как бы ни было все вокруг преображено, перемешано, лишено жизни и цельности, затушевано бессчетными годами, он все же узнавал здешние окрестности. Тут когда-то стояли телефонные будки, там было справочное бюро. Чуть дальше он хорошо помнил небольшой изогнутый прилавок, за которым продавали билеты желающим посетить башню. Прилавок тоже стал пылью, а продавец билетов отличной от нее горсткой, более тонкой и светло-серой. Стерн чуть вздрогнул и заспешил дальше. Приближаясь к выходу, он заметил, что множество пучков травы и ползучих побегов укоренились меж плит аркады, разломав и выворотив их, разрушив некогда великолепный пол. А дверной проем заполонила дивная норвежская сосна, выросшая близ него, почти не оставив свободного места там, где когда-то каждый день проходили тысячи мужчин и женщин. Но Стерн одолел и это препятствие, проверяя пол кувалдой, выставленной перед собой, чтобы не провалиться в угольный погреб, если где-то вдруг окажется слабое место. И вскоре целым-невредимым очутился на улице. «Но… Но тротуар? — в изумлении произнес он. — Улица? Площадь?» И остановился, озираясь. Хотя обзор с башни и давал представление о случившихся здесь переменах, но далеко не полное. Стерн все-таки ожидал, что земля сохранит хоть какие-то намеки на человеческую жизнь, и здесь, на улице, останется какое-то напоминание о мегаполисе. Но нет, ничего подобного. Ни единая мелочь не свидетельствовала, что он в центре великого города. Правда, там и сям ему на глаза попадались здания. Сквозь зеленую чащу, подступившую к самым стенам башни, ему удалось разглядеть несколько останков сооружений, высившихся некогда на южной стороне тогдашней Двадцать третьей улицы. Но от самой улицы не осталось и следа: ни от мостовой, ни от тротуаров, ни от бордюра. И даже столь близкое и привычное сооружение, как Флэтайрон-билдинг, теперь полностью скрывала густая чаща. Эту почву словно утрамбовывали и ничем не покрывали. Дубы и сосны разрослись здесь, точно в заповедных лесах штата Мэн, соперничая за место с ясенями и буками. А под ногами инженера, хотя он и стоял у самого здания, густо оплетенного плющом и поросшего папоротниками и кустами, использовавшими каждую расселину, душистый дерн устилали опавшие иглы. Береза, клен, тополь — все уроженцы американских лесов — яростно подпирали друг друга плечами. Судя по состоянию свежей молодой листвы, явно недавно вырвавшейся из почек, была середина мая. Сквозь колышущиеся ветви крохотными яркими вспышками проглядывало солнышко, и яркие пятна падали, дрожа и меняя место, на лесной мох и прошлогодние шишки. Даже на огромных угловатых камнях, лежавших там и сям и, как догадывался Стерн, упавших с башни, мох рос весьма густо, и не один и не два из таких камней раскололи зимние морозы и вездесущие растения. «Как давно это случилось, боже, как несказанно давно!» — вырвалось у инженера, и внезапный страх пробрался в его сердце. Ибо это возрожденное господство природы явило ему куда более могучую силу, нежели любая другая, с какой он сталкивался. Он оглядывался, пытаясь собраться с духом в таком необычном окружении. «Ну, — сказал он себе, — это все равно как если бы некий космический шутник, наделенный сверхъестественным могуществом, подобрал то, что осталось от разрушенного города, и забросил в сердце Адирондакса[10]! Жуть. Невероятно. Сдуреть можно». Испытывая головокружение, он стоял, как во сне, сам на себя не похожий с этой гривой, колышущейся бородищей, в жалких лохмотьях, ибо медвежью шкуру он оставил в аркаде, крепко держа в приподнятой, со вздувшимися мускулами руке закинутую на плечо кувалду. То вполне мог быть дикарь стародавних времен, один из ранних обитателей Британии, скажем в изумлении взирающий на руины какого-нибудь покинутого римского лагеря. Лопотанье белки где-то высоко в ветвях дуба вернуло его к действительности. Вниз по спирали полетело несколько мелких кусков коры и скорлупок от желудей — весьма знакомо по прежним дням. Чуть дальше раздалась гортанная утренняя трель малиновки, несомая в эту сторону душистым ветром. Крапивник, без всякого страха прыгая в каких-то десяти футах от человека, деловито чирикал. Стерн понял, что птичка впервые в жизни видит такое создание и бояться его просто не может. Кустистые брови инженера сдвинулись, когда он наблюдал за маленьким бурым комочком, перепрыгивающим с ветки на ветку на ближайшей сосне. Стерн вздохнул, глубоко, полной грудью. И стал задирать голову все выше. Сквозь густой полог листвы он рассмотрел далекие бирюзовые крупицы, намекавшие на небесный свод. И внезапно, он и сам не понял, с чего, суровые глаза инженера увлажнили слезы, и вот соленая влага побежала, ничем не сдерживаемая, вниз по скрытым в густой растительности щекам.