Незанятый мир

Глава 4 ГОРОД МЕРТВЫХ

Вскоре Беатрис собралась с духом. Ведь, хотя скорбь и ужас все еще тяготили ее душу, она понимала, что сейчас не время поддаваться слабости, ведь тысяча всяких дел требовала немедленного внимания, если уж их две жизни избежали всеобщей смерти.

— Ну-ну, — твердо и доброжелательно произнес Стерн, — я хочу, чтобы и вы получили полное представление о том, что случилось. Отныне вы должны знать все и делить все со мной. — И, взяв девушку за руку, он повел ее по осыпающейся и ненадежной платформе. С предельной осторожностью они обследовали три стороны платформы, куда сохранился доступ. Они вглядывались в панораму города с высоты этого невероятного мавзолея цивилизации. И то и дело дополняли увиденное с помощью телескопа. Нигде, как он уже говорил, не угадывалось ни малейшего, сколько-нибудь различимого признака жизни. Ниоткуда не поднимался дымок, нигде не раздавалось даже самого слабого звука. Мертвый город лежал меж рек, где теперь не белело в солнечных лучах ни паруса. Ни один буксир не пыхтел деловито, выпуская завитки пара, ни один лайнер не отдыхал на якоре и не поворачивал медлительный нос в сторону океана. Побережье Джерси, Бронкс и Лонг-Айленд[3] раскинулись внизу, скрытые густой чащей из хвойных и дуба. Разве что там да сям насмешливо торчали похожие на скелеты стальные каркасы. Острова гавани тоже покрывала густая растительность. На Эллисе не осталось и признаков иммиграционной службы. Начисто исчез Замок Уильям. И с мгновенным приливом горечи и боли Беатрис обнаружила, что Свобода больше не вздымает ввысь свой бронзовый факел. Если не считать черной бесформенной массы, выдающейся над верхушками деревьев, огромного дара Франции более не существовало. Вдоль самого берега среди беспорядочно рассыпанных обломков повсюду угадывались горестные останки доков и причалов да там и сям колыхались корпуса полузатопленных судов. И даже эти погибшие корабли стали пристанищем и опорой для густой свежей растительности. А деревянные пароходы, баржи и шхуны полностью исчезли. Телескоп являл только одинокую покачивающуюся стальную мачту то там, то тут, точно руку, в безмолвии воздетую к небесам и не получающую никакого знака свыше.

— Смотрите-ка, — произнес Стерн. — Почти все здания в городе осыпались или упали, загромоздив улицу. Можно себе представить, каково было бы пробираться через такие завалы! И вы заметили, что парк почти не угадывается? Деревья повсюду так разрослись, что поди угадай, где он начинается. Наконец-то природа посчиталась с человеком.

— Да, ей удалось победить полностью и окончательно, — откликнулась Беатрис. — Те более чистые линии зелени, как я полагаю, это крупные улицы. Глядите, они уносятся прочь, точно ленты зеленого бархата.

— Везде, где есть за что уцепиться корню, мать природа опять подняла свои флаги. Гм. А это что?

С мгновение они тщательно вслушивались. Откуда-то из дальнего далека до них донесся протяжный вопль, могучий и жуткий.

— О, значит, все-таки там есть люди, — пролепетала Беатрис, схватив руку Стерна. Он рассмеялся.

— Едва ли. Судя по всему, вы не представляете себе, на что похож волчий вой. Я тоже не знал его, пока не услыхал на берегах Гудзонова залива минувшей зимой. То есть минувшей плюс Икс. Не очень-то приятный звук, не так ли?

— Волки? Они теперь тут? Тут водятся?

— Почему бы и нет. Вероятно, на острове теперь развелась всякого рода дичь. У матери природы всегда что-то такое в запасе, знаете ли. Но будет вам, будет, сейчас не стоит беспокоиться. Мы в безопасности. Пока что. Времени достаточно, об охоте подумаем позже. Давайте-ка проберемся на ту сторону башни и посмотрим, что оттуда видно.

Она молча повиновалась. Вместе они пробрались на южную сторону платформы, преодолев опасные каменные завалы. И стали передвигаться с крайней осторожностью, опасаясь, как бы опора не подвела их и как бы оба, сорвавшись с этой высоты, не полетели вниз вместе со строительным мусором.

— Смотрите-ка, — опять указал Стерн. — Вон та длинная зеленая полоса не иначе как Бродвей. Теперь Арденнский лес, да и только. — И он обвел рукой широкую дугу. — А видите вон те стальные клетки, далеко-далеко, совсем крошечные, через которые льется солнечный свет? Узнаете? Это Парк-Роу, Зингер, Вулворт[4] и прочее. А мосты? Взгляните-ка.

Она задрожала от безжалостности зрелища. От Бруклинского моста остались только башни. Наблюдатели, два одиночки на острове в море полного запустения, разглядывали нагромождения обломков, обрушившихся от этих башен у обоих берегов в искрящуюся воду. Прочие мосты, более новые и прочные, еще держались. Но даже с такого расстояния Стерн отчетливо видел без телескопа, что Уильямсбургский мост[5] прогнулся и что дальний пролет моста Блекуэл-Айленд[6] в бедственном состоянии.

— Как жутко, как подавляет все это запустение и хаос, — подумал инженер. — И все-таки даже в подобном плачевном виде как поразительны творения человека! — Внезапно могучий порыв охватил его: неистовое желание восстановить все, что разрушено, все исправить, вновь запустить всемирный механизм, чтобы тот опять исправно заработал. Но тут же при мысли о собственном бессилии горестная улыбка искривила его губы. Казалось, Беатрис тоже не чужд этот его порыв.

— Может ли быть, — прошептала она, — чтобы мы с вами и впрямь остались, точно одинокий страж Маколея[7], на Лондонском мосту в час гибели мира? Мы с вами отсюда и впрямь видим то, о чем так часто говорили пророки и поэты. И впрямь: «Боже, что же с нами случится, если сердце вдруг замрет?» И это навсегда? И сердце мира не оживет больше?

Он не ответил, разве что покачал головой. Но мысли его бежали стремительно. Итак, могут ли они с Беатрис, только они двое, оказаться единственными уцелевшими представителями рода людского перед лицом суровой реальности? Того рода людского, ради преуспеяния которого он делал когда-то столь огромную работу? Не суждено ли им, ему и ей, стать свидетелями заключительной главы долгой, полной страдания и славы, Книги Эволюции? Он слегка вздрогнул и огляделся.

Пока он не применит свой разум к фактам, пока не узнает всю правду и не взвесит ее, ему не следует заниматься слишком тщательным анализом. Он чувствовал, что должен не путаться и не думать. Ибо это путь к безумию.

А она глядела вдаль.

Солнце, садясь, одаряло все небо своим великолепием. Пурпур, золото и алое полосами сменяли друг друга, покоясь над грудью Гудзона. Темно-синие тени пробежали наискось по разрушенному городу с заполонившими его лесами, черными провалами окон и зазубренными стенами, с его тысячами пустот, где осыпались дерево, камень и кирпич, по городу, где когда-то приливы и отливы человеческой жизни непрерывно ревели, следуя своему ритму. Высоко над головой плыло несколько розовых тучек, часть неизменной природы, которая одна только не отталкивала и не повергала в недоумение двух заблудившихся одиночек, двух чудом уцелевших, мужчину и женщину, которых неведомо зачем пощадила судьба. Они были заворожены зрелищем заката над миром, лишенным людей, и на миг оставили всякие попытки судить или постигать. Все внимательней вглядывались они в джунгли, покрывшие Юнион-сквер, в густые лиственные кроны, тянущиеся в направлении прежней Двадцать третьей улицы, лес на Мэдисон-сквер и опустевшую башню, над которой Диана более не поворачивала свой охотничий лук в соответствии с переменой ветра[8].

Они слышали биение собственных сердец. Их вдохи и выдохи стали до странного громкими. Над ними на обломанном карнизе щебетали расположившиеся на отдых ласточки. И вдруг Беатрис заговорила:

— Видите там Флэтайрон-билдинг[9]? Какая безобразная развалина. — Она взяла у Стерна телескоп, отрегулировала его и с минуту взирала на беспорядочную громаду камня и металла. В пятнах, точно кожа прокаженного, стояли стены, откуда сотни блоков свалились на Бродвей, образовав обширный завал. В бессчетных местах наружу выглядывал стальной каркас. Крыша ввалилась внутрь, сокрушив верхние этажи, от которых осталось лишь несколько редких вертикальных металлических прутьев. Взгляд Беатрис обратился к месту, которое она хорошо знала.

— О, отсюда даже видно кое-что внутри контор на восемнадцатом этаже, — заметила она. — Смотрите-ка. — И указала. — Вон та, ближе вперед… Я знала когда-то… — Она резко умолкла. Телескоп заколыхался в дрогнувших руках. Стерн увидел, что она очень бледна.

— Отведите меня вниз, — прошептала она. — Не могу здесь больше оставаться. Нет, не могу. Зрелище этой разоренной конторы. Давайте-ка спустимся туда, откуда ее не будет видно.

Бережно, точно перепуганного малыша, Стерн повел ее вокруг по платформе к дверям, а затем вниз по осыпающимся ступеням и так до того места, полного обломков и пыли, где когда-то располагалась его контора. И там, держа руку на ее плече, стал уговаривать ее не падать духом.

— Послушайте, Беатрис, — сказал он. — Давайте обсудим это вместе, попробуем решить проблему как два разумных взрослых человека. Мы не знаем, что именно случилось, и еще какое-то время не узнаем, пока я не исследую ситуацию. Мы даже не знаем, какой нынче год. Неизвестно, жив ли кто-либо еще где-либо на свете. Но мы все выясним. После того как обеспечим себя всем необходимым на ближайшее время и выработаем какой-нибудь мало-мальски пригодный план существования. Если все прочие исчезли, сметены, стерты начисто, будто надписи мелом на доске, то как слупилось, что мы пережили всех, что бы ни поразило Землю, это пока загадка, много выше нашего с вами понимания.

Он поднес ее лицо к своему, благородному, несмотря на все прихотливые изменения. Он заглянул в ее глаза, словно пытаясь читать у нее в душе, чтобы оценить ее способность поддержать его в трудах и борьбе, которые неизбежно им предстоят.

— На все вопросы рано или поздно найдутся ответы. Как только я установлю точную дату этого ряда явлений, я смогу наметить и решение, не бойтесь. Некий огромный всемирный долг выпал нам с вами, он куда больше и бесконечно важнее, чем что-либо, о чем каждый из нас хоть раз помышлял. И сейчас не следует скорбеть или страшиться. Надо повернуться лицом к этой загадке, разобраться в ней и победить.

И Беатрис улыбнулась ему сквозь слезы с надеждой и доверием. В последних лучах солнца, проникших сквозь оконное стекло, ее глаза были чудо как хороши.