Несомненная реальность

13 октября 1905 г. Санкт-Петербург

— И все-таки доктор велел вам пока оставаться в постели, — холодно процедил Герасимов. Он разглядывал Олега с истинно офицерским презрением к штатскому. Впрочем, в его надменном взгляде изредка проскакивали искры недоумения. Казалось – или не казалось? — что он до сих пор не понимает, каким образом в компании Олега, Крупецкого и одного из своих сотрудников очутился в автомобиле, катящемся по промозглым петербургским улицам в сопровождении десятка полицейских экипажей. Автомобиль нещадно трясло на брусчатке, и Олег поклялся себе, что по возвращении в Москву он в первую очередь заставит Овчинникова посадить пару слесарей за разработку нормальных рессор.

— Если бы я делал все, что мне велят доктора, я бы точно повесился, — хмыкнул Олег, разглядывая пуговицы с орлами на кителе Герасимова. Надраенные пуговицы горели золотом даже в тусклом свете октябрьского утра. — Лучше объясните, где мы едем и почему так медлено. Колеса крутятся, а мы словно на месте стоим.

— В первый раз на операции? — усмехнулся Герасимов. — Привыкайте, господин Кислицын, привыкайте. Легко подзуживать других, а каково самому поучаствовать в задержании? Боитесь?

Олег только пожал плечами.

— Штатские… — процедил Герасимов сквозь зубы. — Я всегда был против шпаков в Охранных отделениях. Не обижайтесь, господин Кислицын, но такая работа не для людей, не имеющих воинского опыта и военной подготовки. А ехать нам осталось совсем недалеко, версты две, не больше. Сейчас мы едем по Забалканскому проспекту. Речка, которую мы недавно пересекли, называется Фонтанка, а если вы посмотрите в заднее окно, то, возможно, за туманом и моросью разглядите шпиль Петропавловского собора. Впереди уже виднеются казармы, которые у нас называют «Ротами». Рядом, на углу, если присмотреться, виден Институт гражданских инженеров. Видите портик с четырьмя колоннами и треугольный фронтон? За ним, в боковой улице, которую еще не видно, расположен двухэтажный особняк с этаким характерным полуциркульным выступом. Вот в нем и располагается Совет рабочих депутатов, который вы так страстно ненавидите.

— Спасибо за пояснения, Александр Васильевич, — поморщился Олег. — Но я же, кажется, объяснил вам вчера, что дело не в эмоциях и даже не в той бомбе, которая чуть не разорвала меня на час… — Машину снова тряхнуло, и он прикусил себе язык, зашипев от боли. — Ч-черт! Эта ваша любимая брусчатка! Нет чтобы асфальт положить… Дело даже не в бомбе. Просто мне не хочется оказаться в стране, в которой власть внезапно оказалась в руках группы людей, взявших ее грубой силой. Поверьте мне, я прекрасно себе представляю, чем такое грозит даже в куда более стабильной стране. А у вас… а в России я даже боюсь вообразить все последствия.

— А я, господин Кислицын, тоже объяснил вам вчера, что власть в руках у них не окажется никогда. Наша либеральная интеллигенция в обеих столицах любит выступать от имени народа, как-то забывая, что народ не ограничивается населением Санкт-Петербурга и Москвы. Отъедете от столиц на полста верст в сторону – увидите там все то же патриархальное сонное царство, что и сто, и двести лет назад. Девять человек из десяти в России – крестьяне, чего не понимают прожектеры, взявшие в голову работы экономистов, сделанные в индустриальной Европе. А у крестьян заботы совсем другие, чем у рабочего на фабрике. Рабочему что – он получил недельное жалование, пошел в магазин и купил на него продуктов. Все, что его интересует – жалование повыше, чтобы еды купить побольше и повкуснее, из общей казармы в квартиру получше переехать и так далее. А крестьянин вынужден думать вперед – когда пахать, когда сеять, когда урожай убирать, и не дай бог не уродится рожь в нынешнем году, из каких запасов тогда жить? Для него стабильность – главное, пусть даже плохонькая, голодная, но стабильность. У крестьян даже бунт – что-то вроде кабацкой драки: сегодня друг другу морду били смертным боем, а завтра снова вместе выпивают…

Директор Санкт-Петербургского Охранного отделения усмехнулся.

— Знаете ли вы, господин Кислицын, что даже когда взбунтовавшаяся чернь идет жечь господские усадьбы, обычно барина предупреждают заранее, чтобы он мог ноги унести? А то ведь сгорит он ненароком вместе с поместьем, а на его место другой придет, наследник или еще кто, и неизвестно, не окажется ли он хуже предыдущего. Так что разговоры о революции во имя народных интересов – они не более чем разговоры. Даже если в столицах удастся совершить переворот, то победители не найдут никакой поддержки за их пределами. Но именно этого наши прекраснодушные господа-теоретики и не понимают.

— Вам виднее, — опять пожал плечами Олег. — Однако скажите, не слишком ли много людей вы прихватили с собой? Полсотни человек…

— Я боюсь, господин Кислицын, что я прихватил с собой слишком мало людей! — резко ответил Герасимов. — Даже начитавшись газет, вы не представляете себе сложившейся ситуации. Совет уже во многом забрал в свои руки власть в городе. До того доходит, что они полицейским отделениям распоряжения отдают. И, что интересно, полиция распоряжениям подчиняется! А рядом казармы, и я отнюдь не уверен, что солдаты в них надежны и не бросятся на выручку Совету, когда услышат о… нашем мероприятии. Вы бы видели лицо генерал-губернатора, когда вчера вечером я потребовал у него людей для ареста Совета рабочих депутатов! Кажется, он с трудом поборол искушение выгнать меня взашей. Даже три десятка полицейских, что он прислал мне сегодня, могли не появиться. Предлог бы нашелся.

— А своими силами провести задержание?

— Своими? — Герасимов вздернул бровь. — Вы полагаете, что у меня есть в подчинении пара пехотных полков? Я вас разочарую – на весь огромный город у меня имеется лишь горстка чиновников да пара сотен филеров, которые используются для решения совсем других задач. Они могут по необходимости прихватить на улице двух-трех человек, но для полномасштабных операций, связанных с задержанием большого количества людей и обыском помещений, я вынужден обращаться за помощью к полиции. «Своих сил» я даже в такой ситуации, как нынешняя, могу выкроить хорошо если два десятка человек. В Москве, как я понимаю, ситуация точно такая же. Или там что-то изменилось?

— Ничего не изменилось, пан полковник, — буркнул доселе молчавший Крупецкий. — Но толку от полиции… Только испоганить все дело могут. Даже обыск правильно не умеют провести.

— Подъезжаем, — негромко сказал сотрудник Герасимова, и полковник, проглотив начатую фразу, склонился к окну.

— Ага! Все-таки нас не ждали! — пробормотал он.

Поворот в переулок оказался перегорожен баррикадой, возле которой ошивалось человек пять весьма агрессивного вида. Обтрепанные шинели с облезлыми воротниками и мятые картузы не очень-то хорошо спасали от промозглого холода, но выхваченные при виде кавалькады наганы выглядели весьма угрожающими.

Сотрудник Герасимова выскочил из машины и громко свистнул. Из пролеток как горох посыпались полицейские и филеры. Личности возле баррикады переглянулись и, пару раз пальнув в воздух, бросились наутек. Последний, пробегая сквозь единственный оставленный в баррикаде проход, дернул за веревку, и проход тут же завалило обломками.

— Пся крев… — прошипел Крупецкий, вылезая из автомобиля. — Теперь предупредят, как пить дать!

— Предупредят, — спокойно согласился Герасимов. — С таким количеством народу незаметно миновать посты нам бы не удалось в любом случае. Я даже и не пытался. Однако за нами численное преимущество – сегодня здесь не должно оказаться более трех десятков человек, из которых боевиков не более половины. Нас не ждали. Иначе здесь вообще никого не оказалось бы, или же, наоборот, нас встретили бы винтовочными залпами. Нет, обычное дежурное охранение.

Полицейские уже бежали к брошенной баррикаде. Олег встряхнулся и двинулся за ними. Крупецкий ухватил его за рукав.

— Постойте, пан Кислицын, — раздраженно сказал он. — Вам туда незачем. Только под ногами мешаться станете. Еще получите шальную пулю от своих же!

Спереди грохнул выстрел, потом еще один и еще. Полицейские и филеры, обтекавшие баррикаду с двух сторон, пригнувшись, бросились врассыпную в поисках укрытия. Над головой свистнула пуля. Олег инстинктивно дернулся в сторону, но тут же замер на месте.

— Беспорядочный огонь, — спокойно прокомментировал Герасимов. — Палят в белый свет как в копеечку, ни в кого особенно не целясь. Не нервничайте, господин Кислицын, в нас не попадут. Мы им не видны из-за баррикады.

— Им и не надо в нас попадать, — сквозь зубы процедил Олег. — Им надо дать время тем, кто в здании, чтобы те могли уйти через задние дворы или еще как. Если нас задержат еще немного, так и произойдет. Ну уж нет!

Он резко рванулся с места, и рука Крупецкого ухватила воздух там, где только что находилось плечо его подопечного. Олег, пригнувшись, обежал баррикаду справа и бросился прямо к маячившем невдалеке полукруглому застекленному балкону двухэтажного особняка Совета.

— За мной! — во все горло крикнул он, пробегая мимо прижавшихся к стенам и стволам деревьев полицейским. — Их мало! Вперед!

Спереди опять захлопали выстрелы. Над головой засвистело. Черта с два! стучало в голове у Олега в такт шагам. Черта с два! Хрена лысого вы попадете в Эталона! В вашем мире теория вероятности на моей стороне…

Боли он не почувствовал. Просто страшный удар в грудь бросил его назад. Земля неожиданно выскочила из-под ног, и перед тем, как его окутала темнота, он еще успел заметить, как замер окружающий его мир.

Его окружил непроглядный мрак. Тело отсутствовало, и вместе с ним отсутствовало хоть что-то, за что удалось бы зацепиться взглядом. Впрочем, какой взгляд, когда нет тела? Что-то беспорядочное, бесформенное, кружащееся бешеным вихрем маячило на грани сознания, и таким же вихрем перед внутренним взором крутились воспоминания.

Оксана в сером платье, машущая ему с крыльца. Цепкий взгляд Зубатова. Брюзгливая физиономия Крупецкого, и рядом с ней – жесткие черты лица Герасимова. Подрагивающие стрелки манометров экспериментальной установки по производству полиэтилена, закопченные кирпичные цеха Гакенталя с тянущимися между ними решетчатыми эстакадами для поддержки толстых и тонких труб непонятного назначения. Терпеливая мина на лице Болотова соседствовала с восторженной физиономией мальчишки… Вани Кузьменко? Потом на него обрушился невнятный хоровод лиц, картин и запахов, в ушах заскрежетала какофония звуков, и внезапно наступила тишина и темнота.

Он не знал, сколько прошло времени. Мысли текли вяло, путаясь и повторяясь. Думал ли он вообще? Или ему только казалось? Где он? Что он? Где он? Что он? Он умер? Где он?..

Постепенно вокруг забрезжил слабый серый свет. Беловолосый человек в хорошем сером костюме вышел из звенящей пустоты и опустился в кресло, неподвижно висящее посреди абсолютного ничто. Где-то я такое уже видел… Где?

— Здравствуйте, Олег Захарович, — задумчиво проговорил гость. — Ну и неугомонный же вы человек.

— Робин… — Олег тряхнул головой. Он осознал, что у него снова есть нормальное тело. Грудь слева слегка саднило. Он машинально потрогал больное место пальцами и ничуть не удивился, почувствовав влагу вокруг маленького круглого отверстия в теплом пальто. — Я что, погиб?

— Что-то типа того, — кивнул Координатор. — Пуля в сердце обычно приводит именно к такому результату. А медицина Российской империи реанимировать пробитое сердце не умеет. Да вы присаживайтесь, в ногах правды нет. Особенно после смерти.

— Куда присаживаться? — глупо спросил Олег и тут же осознал, что позади него стоит удобное мягкое кресло, очень похожее на то, в котором расположился Робин.

— Куда угодно, — пожал плечами Координатор. — Место существует исключительно в вашем воображении. Каким вы его представите, таким и окажется.

Олег осторожно опустился в кресло.

— Я такой ткани в жизни не видел. Тоже продукт моего воображения? — пощупав обивку, осведомился он.

— В значительной степени. Вам потребовалось что-то удобное, и появилась вещь, определению удовлетворяющая. Среда воспринимает ваши мысленные импульсы и оформляет их в вещи. Не то чтобы такое реально требовалось – вы с комфортом можете усесться прямо в воздухе, но с точки зрения психологии вам так проще. Кстати, терпеть дырку в сердце вам тоже не обязательно. Стряхните ее, а то неэстетично.

Олег машинально провел пальцами по груди. Что-то твердое и круглое скатилось по его коленям и исчезло. Под пальцами не чувствовалось ничего, кроме ткани пальто.

— Здорово… — пробормотал он. — Значит, я погиб. Но я же Эталон!

— Законы Джамтерры защищают Эталона только от случайных опасностей, о которых он не знает и от которых не может сознательно поберечься. Если Эталон настолько глуп, что грудью бросается на стволы револьверов, он получит пулю точно так же, как и обычный человек. Что и произошло на деле.

— Замечательно. И что дальше?

— Интересный вопрос, — наклонил голову Координатор. — А вы сами-то как думаете?

— Сам? — удивился Олег. — Да откуда я знаю? Нет, если бы вы хотели меня убить, то я бы и в сознание не пришел, верно? Но я пришел. Значит, у вас на меня какие-то планы.

— Что мне всегда в вас нравилось, Олег Захарович, так это сообразительность на пару с удивительной способностью к психологической адаптации. Да, на вас имеются планы. Впрочем, они всё те же. Джамтерре нужны Эталоны, и вам предстоит и далее играть роль одного из них. Вы погибли, но посчитаем, что на первый раз прощается.

— Вот как? — Олег беспокойно пошевелился. — И что, я сейчас оживу там, в Петербурге?

— А вот здесь возникают сложности, — от прищуренного взгляда Координатора Олегу стало не по себе. — Видите ли, Олег Захарович, на пару с Джао мы обнаружили, что в существующей системе слишком много пробелов и недоработок. И главная из них в том, что Эталон получил гораздо более существенное влияние на окружающих, чем предполагалось изначально. Да, общение с вами способствует переходу психоматриц в более высокую страту. Однако Эталон еще и навязывает им свой собственный стиль мышления, собственный взгляд на вещи. Проще говоря, вы заставляете мыслить других так, как угодно вам, воспринимать мир по-вашему, даже если это совершенно для них не характерно. Если так дело пойдет и дальше, в модели останутся только копии Эталонов, хотя изначальная цель ее существования как раз в том, чтобы воспроизвести типы человеческого мышления во всем их многообразии. Так что приведение психоматриц к единому общему знаменателю категорически не устраивает ни меня, ни Джао, ни джамтан.

— Мои соболезнования, — фыркнул Олег. — А раньше-то вы о чем думали?

— Мы – о ком речь? — поднял бровь Координатор. — Джао? Он появился здесь даже позже вас. Я? Так и меня позвали на готовое. Что же до джамтан, конструкторов площадки, то они и не претендуют на понимание человеческой природы, иначе мы с Джао здесь не появились бы. Проблема выявилась недавно, во многом, кстати, благодаря вашим действиям, за что вам отдельная благодарность. Впрочем, та же ситуация сложилась и с тремя другими Эталонами. Мы не стали ждать, когда оставшиеся Эталоны осознают свои возможности, и решили перестроить систему.

— Вот так облом… — разочарованно пробормотал Олег. — А я только во вкус вошел!

— Этот мир еще слишком непрочен, — проигнорировал его реплику Робин. — А вы, да и прочие Эталоны в их сегодняшнем виде, слишком тяжелы для него. Вы как живой человек, живущий в мире из папиросной бумаги – одно резкое движение, и декорации прорываются, обнажая пустоту. Я не стану вдаваться в технические подробности, но ваше воздействие на других создает куда больше проблем, чем просто подстройка под себя чужого стиля мышления. Из-за изначальных технических просчетов Эталоны сами по себе оказались угрозой нормальному функционированию Джамтерры. Настало время переделки системы.

Робин развел руками.

— Именно перестройкой я сейчас и занимаюсь. Если ранее ваши действия не оказывали существенного влияния на события, то сегодняшняя попытка захвата Петербургского совета грозит серьезно повредить разыгрываемому историческому сценарию. Проще говоря, ее успех просто полностью разрушит главные «рельсы». В исторической реальности арест Петербургского совета произошел на два месяца позже, а до того случилось несколько инспирированных им ключевых событий, оказавших заметное влияние на существование страны в течение ближайшего десятилетия. Удайся ваша попытка – и Российской Империи придется уже не катиться по рельсам сценария, а жить в рамках свободной импровизации. А она и близко не готова.

— Ладно, предположим, — Олег ощутил сосущее чувство под ложечкой, но постарался не подать вида. — И что дальше?

— Много чего, — усмехнулся Робин. — Но по большей части оно вас не касается. Для вас имеют значение два момента. Во-первых, события откатываются на точку, соответствующую вчерашнему дню. Техническая возможность есть, правда, ни разу не опробованная. Вы окажетесь в доме Витте накануне момента, когда отправитесь к Герасимову со своей сумасшедшей идеей ареста Совета. Вы и другие Эталоны память о стираемом промежутке сохраните, но остальные ее утратят.

— И я не должен ехать к Герасимову?

— Да нет, почему же. Можете и поехать, если захотите. Только сразу готовьтесь к отказу. Видите ли, сейчас Герасимов не рискует играть самостоятельную партию. Он пересылает все собранные материалы товарищу, заместителю, если в ваших терминах, министра внутренних дел и ожидает приказа, который не поступит еще два месяца. И вас он даже и слушать не станет. Но откат – только «во-первых». А во-вторых – система перестроена таким образом, что ваши способности к сверхубедительности утеряны. Ваша психоматрица по-прежнему используется для подстройки Первой страты, но куда более тонкими средствами. Теперь вам придется склонять людей к действию, не ломая их волю, а действительно убеждая с помощью логики или иных аргументов. Которые, боюсь, на Герасимова сейчас не подействуют.

— Опять облом… — вздохнул Олег. — И что же, все, о чем я разговаривал с Витте?..

— Не изменится. Что успели, то успели. Да вам, в общем-то, не о чем жалеть, Олег Захарович. Я не заметил, чтобы ломка чужой воли доставляла вам удовольствие, а текущая ситуация уже сделала вас весьма ценным кадром для нескольких самых влиятельных людей страны. У вас великолепная стартовая площадка, и только от вас зависит, чего вы достигнете. Да, в ближайшие годы вам не удастся серьезно изменить сценарий развития событий. Но чем дальше, тем более свободным начнет становиться окружающий мир и тем больше у вас появится возможностей влиять на ситуацию. Не беспокойтесь особенно, до настоящей революции целых одиннадцать лет. Готовьтесь неторопливо. Наблюдайте. Убеждайте сторонников. Рано или поздно свой шанс вы получите.

— Замечательно… — пробормотал Олег. — Ну ладно, не расстроюсь пока, убедили. Валяйте, возвращайте меня назад. Да, еще один вопрос. Можно?

— Спрашивайте.

— Что сейчас происходит там… дома? В Ростании?

— Вам же сказали, что того мира для вас более не существует, — осуждающе покачал головой Робин. — Впрочем, как убитому сделаю поблажку. План «Ночной танцор» сработал, хотя и совсем не так, как планировалось. Вы там на коне, хотя, если честно, я вам не завидую.

— Сработал, значит… Деталями, полагаю, не поделитесь? Ну, спасибо и за то. Ладно, давайте, возвращайте меня во вчера… или когда там?

— До встречи, Олег Захарович, — Координатор одним плавным движением поднялся из незамедлительно пропавшего в жемчужной пустоте кресла. — Полагаю, мы с вами еще не раз пообщаемся. А пока – алле-оп!

Он широко развел руки и резко хлопнул в ладоши. И тут же мир вокруг Олега завертелся и рухнул. Он непроизвольно зажмурился, а когда открыл глаза, обнаружил, что сидит, стиснув руками подлокотники кресла, в прихожей зале особняка Витте.

Что-то казалось совсем-совсем неправильным. Лившийся в окно свет выглядел каким-то неживым. Затхлый воздух не проталкивался в грудь, прилипая к нёбу, глотке, трахее как застывший кисель. Мертвая тишина давила на уши словно вода на большой глубине. Его взгляд упал на стоящие у противоположной стены часы с кукушкой. Он с трудом подавил панику, разглядев, что маятник почти застыл в верхней части дуги, медленно, едва заметно, двигаясь по ней в сторону пола. Все хорошо, внушал он себе, все нормально. Все под контролем.

«…техническая возможность есть, правда, ни разу не опробованная…»

…ну, господин Координатор, я надеюсь, ты знаешь, что делаешь…

Внезапно раздавшееся тиканье часов заставило Олега подпрыгнуть в кресле. Воздух, прогоняя удушье, хлынул в легкие свежей струей, словно вода в глотку умирающего от жажды. Скрипнула отворяемая дверь, и вошедший с крыльца Крупецкий с удивлением уставился на своего подопечного.

— Пан Кислицын, что-то не так? — осведомился филер. — Вы выглядите нездоровым. Извозчик у парадного, но все-таки вернулись бы вы в постель. Доктор будет недоволен.

— В постель… — хрипло пробормотал Олег после долгой паузы. — В постель… Нет, Болеслав Пшемыслович, в постели мне делать нечего. Впрочем, я передумал. С Герасимовым пообщаться я еще успею, пока займемся другими делами. Отпустите извозчика, если не трудно.

Крупецкий наградил его недоверчивым взглядом, пожал плечами и вышел на улицу. Олег слышал, как он ругался с недовольным «ванькой». Минутой позже филер вернулся с крыльца и подозрительно уставился на Олега.

— Я так думаю, пану все же следует вернуться в постель, — брюзгливо произнес он.

Олег оттолкнулся руками от неудобных подлокотников и встал. На мгновение пол качнулся под ногами, но тут же успокоился. Он подошел к окну и оперся на подоконник, вглядываясь в осенний проспект через тусклое стекло.

Низкие обложные тучи неслись над городом, сея моросящий дождь. Под порывами ветра гнулись мокрые, мертвые, давно облетевшие ветви деревьев. В скапливающихся на брусчатке лужицах посреди неспокойной ряби качались полусгнившие листья, а нахохлившиеся, но все равно нахальные воробьи прыгали вокруг свежих конских яблок, оставшихся от лошади извозчика. Шумно, слышно даже сквозь двойную оконную раму, захлопала крыльями ворона, снявшаяся с дерева и полетевшая куда-то по своим делам. По тротуарам понуро спешили по свои делам люди в теплых пальто и шинелях с поднятыми воротниками, плохо защищающими от налетающего с Балтики сырого холодного ветра.

Осень властвовала над огромной и дряхлой Российской империей, и в воздухе уже витало предчувствие близкой суровой зимы. Не сегодня-завтра снежные бураны обрушатся на города, заметая улицы непролазным снегом и замораживая на корню уцелевшую жизнь. И лишь весной, до которой еще следует дожить, сквозь слегка оттаявшую землю пробьются робкие ростки новой травы…

Ничего окружающего нет, сказал себе Олег. Одна иллюзия. Фантомы, барахтающиеся среди миражей, бездумно слепленных непостижимыми существами, не похожими ни на что в реальном мире. Марионетки, которых дергает за веревочки ожившая ЭВМ из скверного фантастического романа. Какое мне дело до несуществующего мира? Какое мне дело до их судеб? Почему я должен служить для них каким-то Эталоном? Кто вообще сказал, что я подхожу для подобной роли? Я хочу домой, в тот мир, который хоть как-то вещественен. В родной для меня мир.

Или уже не хочу?

Два месяца. Два таких коротких и таких длинных месяца – не то экскурсия по музею чужой жизни, не то отчаянная череда попыток удержать свой разум, тонущий в пучинах сюрреализма, на поверхности здравомыслия. Я видел лишь крошечную часть России – но она куда больше той, что многие могут увидеть за всю жизнь. Я еще не знаю, нравится ли она мне, или же я ненавижу ее так сильно, как только могу ненавидеть. Она чужая мне… но я знаю, что она может стать моим домом.

Я не хочу здесь оставаться!.. Или хочу? Не знаю. Весь вопрос в том, имеет ли для меня хоть какой-то смысл жизнь именно здесь. А какой у меня вообще смысл жизни? Пусть там, в родной реальности? Три года назад я, мелкий нахальный снабженец, барахтался среди житейских проблем, мало задумываясь о завтрашнем дне. Два года назад я с упоением бултыхался в море большой политики, куда меня с бережка смыло случайной волной, но и тогда завтрашний день волновал крайне мало. Пан или пропал, рискнуть, увернуться, выкрутиться, решить сегодняшние проблемы, а завтрашними займемся завтра. Год назад я отчаянно пытался выстоять под внезапно свалившимся на меня вместе с постом Народного Председателя грузом ответственности и неразберихи. Думал ли я тогда о смысле жизни? Нет, однозначно. Амеба, реагирующая на иглу экспериментатора, действует рефлекторно, а вовсе не ищет смысл жизни.

А сейчас? Оглядываясь в недалекое еще прошлое – задумывался ли я о смысле жизни? «Ночной танцор» – план, нацеленный в будущее? Или просто очередной раунд в вечной бюрократической игре на выживание? Не знаю.

Зачем я живу? Я-там? Я-здесь? Не имею никакого представления. Но я знаю – да, сейчас я отчетливо понял – что не брошу тех, кто от меня зависит. У меня никогда не было детей, но сейчас я понимаю тех, кто жертвует своей свободой и личной жизнью ради семьи. Я всегда посмеивался над людьми, рассуждающими о чести и долге. Но сейчас я хорошо осознаю, что фраза… как ее сформулировал тот Хранитель, Тилос, в свое время?.. «Делай что должно, и будь что будет» – не просто пустой набор звуков.

Робин обещал мне, что уважит мое право выбора и позволит совершить самоубийство. Получится даже не смерть – все равно моя память переливается мне-там. Просто способ такой заявить о нежелании играть в джамтанские игры. Но я не ребенок, чтобы бежать от реального мира, и что-то подсказывает мне, что я никогда не прощу себе ухода.

Да, я остаюсь. Веселого нахального щенка, забавлявшегося, исследуя окружающий мир, переделывая его под себя, больше нет. У меня отобрали то, чем я владел не по праву, и к лучшему. Я плохо знаю историю Земли, но по опыту Малии представляю, чем кончаются игры с революциями, пусть даже их устраивают высшие силы для достижения каких-то своих целей. Ирония судьбы – Народный Председатель первого в мире государства счастья и справедливости думает о том, как бы не допустить построения такого государства здесь! Ну что же, пусть. Единственному зрячему в стране слепых не пристало обижаться на смешки со стороны зрительного зала.

У меня отняли способность подчинять волю других. Ну и ладно. Все равно мне становилось не по себе, когда умные взрослые люди с пустыми глазами начинали повторять мои слова, забывая свои собственные мысли и возражения. Теперь я крут, я левой ногой открываю дверь в рабочий кабинет председателя Комитета министров огромной империи, границы которой я еще не успел даже осмыслить. Я в куда лучшем положении, чем у себя дома два года назад. Что еще надо от жизни? Познать мир? Не проблема. Свыкнуться с мыслью о том, что ты фантом среди фантомов? Да плевать с высокой башни, с ней и свыкаться не нужно. Я чувствую себя как человек в реальном мире, и мне достаточно. Вокруг еще мало настоящих людей – но как раз для того я здесь и нахожусь, чтобы их стало больше.

Да, впереди долгие годы до боли знакомых мне бюрократических игр. Но у меня есть еще и Оксана, и Гакенталь, и Вагранов, и Овчинников… Так что, ребята, пока живы, будем жить, а тоску и депрессию оставим до лучших времен!

— Пан Кислицын, — осторожно тронул его за плечо Крупецкий. — И все-таки вам лучше вернуться в постель.

Олег обернулся, и поручик с удивлением заметил на его лице просветление. Печать озабоченности, не исчезавшая с него даже во сне, пропала без следа.

— Нет, Болеслав Пшемыслович, — улыбнулся он. — Я же сказал – в постели мне делать нечего. Впереди целая жизнь, так что належаться еще успею. Знаете, что? Пойдемте, вы покажете мне город.

«Ну, вот тебе и грабли».

«В смысле?»

«В смысле, что ты не смог толком синхронизировать психоматрицы Эталонов с Моделью после отката. Устроил ты им несколько мгновений приятных ощущений, ничего не скажешь», — грабли, присыпанные кучей осенней листвы, взмывающая по плавной дуге рукоять, шишка на лбу.

«Джао, ты же знаешь, что я отключил для них все энфорсеры реальности. Им ничего не грозило, кроме психологически неприятных ощущений».

«Ты им главный энфорсер не отключил – психику. Не каждому, видишь ли, дано нормально переносить твердый воздух и неподвижный мир. Ты никогда не дышал, тебе не понять на эмоциональном уровне. Просто прими к сведению – любое резкое нарушение привычного взаимодействия с окружающей средой чревато для психики неприятными ощущениями, даже если субъект полностью осознает причины нарушений».

«Принято к сведению. В дальнейшем стану действовать аккуратнее».

«Хорошо. В остальном откат прошел более-менее нормально. Есть замечания по мелочам, у кучи народа возникнет ощущение дежавю, но в целом – приемлемо. Поздравляю, Робин, ученик ты мой ненаглядный, у тебя есть все шансы переплюнуть учителя. Минуты через две-три, не позже».

«Минуты? А, понял… Джао, я же просил использовать планетарную систему единиц времени. С толку сбиваешь».

«Собьешь тебя, как же! Ну ладно, забыл, забыл, тоже исправлюсь. В общем, тысяч этак через тридцать-сорок лет у тебя есть все шансы меня переплюнуть. Мне еще даже миллион исполниться не успеет, а ты уже возьмешь и сделаешь старика. Одной левой. Как пить дать», — молодой здоровяк одной рукой поднимает дряхлого деда.

«Шутка. Понимаю. Ценю. Скажи, учитель мой дорогой, все Демиурги настолько плоскоехидны? Или у тебя сегодня особенно брюзгливое настроение?»

«Майя в канале. Да он всегда такой. Привет, Робин, давно хотела с тобой пообщаться», — дружеский толчок в грудь, задумчивый прищур, одобрительный кивок.

«Здесь Джао. Майя?!»

«Здесь Майя. А кто же еще! Джа, что-то ты удивлен сверх меры. А, ты же не знаешь. Барьер вокруг системы пропал. Мы с бета-тобой сочли за приглашение».

«Альфа-Джао, бета-Джао в канале. Полагаю, что в сложившихся условиях шизофрения – не лучший метод существования. Что скажешь?»

«Здесь Альфа-Джао, согласен. Майя, ты меня расщепляла, тебе и карты в руки. Перестраховка себя не оправдала, так что действуй по стандартной программе. Инициируй слияние».

«Здесь Майя. Как скажешь. Внимание, альфа-бета-Джао, инициирую слияние. Запрашиваю нуль-гибернацию психоматриц».

«Здесь Бета-Джао, инициирую нуль-гибернацию. Спок-ночи, Майя».

«Здесь Альфа-Джао, инициирую нуль-гибернацию. Спок-ночи, Майя, лапочка, только не забудь меня разбудить», — детская колыбелька, малыш с соской, механический будильник с огромным звонком наверху.

«Плоскоехидина ты у нас, прав Робин. Спок-ночи, альфа, спок-ночи, бета. Фиксирую нуль-гибернацию половинок… Кстати, Робин, открываю технический канал. Подключайся, протокол тебе известен – „кораблик“, авторизации не требуется. Учись, коли к нам попал, авось пригодится когда-нибудь».

«Робин в канале, подключился успешно. Госпожа Демиург Майя, прошу объяснить происходящее».

«Расслабься, малыш. Я хоть и старушка, но не настолько, чтобы ко мне так официально обращаться. Что я Демиург, и без тебя знаю. Майя и Майя, без глупых приставок. Объясняю: Джао у нас перестраховщик. Перед тем, как по макушку нырять в твою Модель, он с моей помощью провел глубокое расщепление своей личности. Синхронизация между половинками – за счет пакетов с минимальной структурой, не допускающей включение враждебной информации. Если бы Модель тем или иным способом попыталась внести модификации в психику альфа-половинки или полностью захватить контроль над ней, бета-половинка уничтожила бы альфу и приняла меры к сбросу системы из нашего мира в случайный пузырь», — огромные ножницы, вырезающие круг из звездного неба, гигантский молоток, схематичное изображение человечка, падающего в глубокий колодец и смешно размахивающего руками.

«Разумная мера предосторожности, Майя. Прошу предоставить алгоритмы расщепления и синхронизации… принято. Спасибо, запомню. Думаю, при случае мне окажется проще повторить, чем вам. Ага, теперь я понимаю, из-за чего могут возникнуть расхождения в психоматрицах. Как ты собираешься его собирать из половинок? В них неизбежно должны возникнуть неустранимые противоречия».

«Готов к приему? Тогда поехали. Смотри: метод слияния заключается в выявлении несовпадающих сегментов психоматрицы и разрешения конфликта между ними методом обратного исключения…»

«Здесь Джао. Доброе утро, тетушка. Я уже начал беспокоиться, что ты решила меня не будить. Как прошла трепанация, доктор? Мозги обратно положить не забыли?» – пальцы, осторожно ощупывающие забинтованную голову.

«Здесь Майя. Ух, зануда! Вот возьму и не разбужу в следующий раз, тогда узнаешь!», — плотно задернутые шторы, хрустальный гробик, крепко спящий ребенок, звуки колыбельной.

«Здесь Джао. Не дразнись, укушу. Ну, считаем, что базовую отладку Модели провели. Есть идеи, что делать дальше? Робин? Ты у нас Координатор. Что думают джамтане?»

«Хозяева проинформированы о выявленных проблемах и методах их исправления. В ответ поступил символ, который можно интерпретировать как „благодарность“. Сверх того присутствуют еще несколько символов, которые я затрудняюсь точно интерпретировать в данном контексте. Общий смысл в том, что нас с тобой вежливо просят и далее присматривать за Моделью, если мы сочтем возможным».

«Я-то сочту… Майя, а что остальные?»

«Остальные нетерпеливо молчат и вежливо ждут позволения приступить к изучению. На данный момент у меня записано несколько запросов на участие в проекте, но никого сверх обычного состава. Миованна, Харлам, Тверек, Квентор, Лотто, Кроган и так далее. Инициативная группа решила предоставить тебе лидерство в проекте».

«Майя, у меня вообще-то инспекция запланирована. Я же Арбитр, забыла? Си Мэй еще когда запрос прислал! Я и так задержался».

«То есть ты отказываешься?»

«Да ты что? А, черт! Хоть снова расщепляйся на две половинки», — молоток, забивающий в центр круга огромное зубило.

«Устроить?» – второе долото, пристроившееся рядом с первым.

«Нет, спасибо. Одного раза достаточно, от ощущения я еще долго не отойду. Несчастные Эталоны… Опять же, не уверен, станет ли нормально работать синхронизация по разные стороны границы, слишком большие задержки. Так… Ага, понял. Дарат уже должен вернуться с инспекции. Я быстро смотаюсь к нему, попрошу подменить и вернусь».

«Ругаться начнет. Давеча, слышала, он бурчал, что загружен без меры…»

«Пусть ругается. Я его потом тоже подменю. Ждите, я быстро».

«Джао!.. Ну, пострел, никакой степенности. Молодой, одно слово», — бойкий мальчишка, быстро бегущий по дороге, столб пыли позади отставшего автомобиля. — «Кстати, Робин, забыла спросить – ты визуальный канал принимаешь? Или только базовый символьный?»

«Визуальный канал активен. Интерпретация вторичных образов работает, хотя результаты не всегда осмысленны в контексте разговора. Предполагаю недостаток ассоциативных связей. Прогноз: при наличии фундаментального сходства между психологией Демиурга и человека и при интенсивном общении с Демиургами наращивание количества связей лишь вопрос времени. Можно вопрос?»

«Валяй».

«Джо и в самом деле почти миллион планетарных лет?»

«Миллион планетарных? Сколько по-человечески? А… Да, примерно девятьсот пятьдесят или шестьдесят тысяч лет, плюс-минус, лень переводить точно. Самый молодой среди всех».

«Самый молодой? А сколько тебе лет?»

«Женщину о таких вещах спрашивать неприлично», — высунутый язык, фырканье, гордо вздернутый нос. — «Шучу, шучу, не надувайся. Ролевая привычка. Я примерно на полмиллиона планетарных лет старше Джао. Миллион пятьсот, плюс-минус».

«Я впечатлен. Могу я узнать возраст самого старшего Демиурга?»

«Э-э-э… примерно четыре с половиной. Тверек, Квентор, Харлам, наша вселенская занудина – ты с ними наверняка встретишься».

«Я впечатлен еще сильнее. Дожить до такого возраста и не утратить смысл жизни…»

Пауза.

«Майя, судя по реакции, мое замечание о смысле жизни оказалось некорректным или оскорбительным. Прошу разъяснения».

Пауза.

«Майя, прошу игнорировать вопрос. Информация не имеет существенного значения. Приношу свои извинения за то, что коснулся запретной темы».

«Робин, малыш… Извини, я не хотела тебя обижать. Но прими один совет на будущее – никогда первым не упоминай при Демиурге о смысле жизни. Это… весьма болезненный вопрос для нас. Ладно?» – понурые плечи, несчастная кошачья мордочка, поникшие ушки.

«Принято к сведению. Предлагаю сменить тему. У меня имеется дефицит информации о вашем обществе. Можешь восполнить его?»

«Разумеется. Интересует что-то конкретное?»

«Да. В доступных мне выдержках из Архива присутствуют сведения об истории развития человечества только до момента возвращения первых исследовательских кораблей в Солнечную систему. тогда выжившие колонии не обладали технологиями для преобразования своих тел в пространственно распределенную вихревую форму, характерную для Демиурга. Когда и как их разработали?»

«А я помню? Погоди, сейчас влезу в Архив. Так… какой кретин составил индекс? Есть. Слушай…»

«Общий вызов элементов Сферы. Трансляция сырых данных. Частичная расшифровка материала по истории Дискретных. Высокий приоритет. Конец заголовка».

…Спустя пять лет после появления в Солнечной системе транспорта с «Эдельвейса» ученик Ройко Джонсона физик Харлам Пишкевич сумел создать рабочий прототип нового источника энергии. Прототип состоял из устойчивых вихревых гравимагнитных полей и являлся развитием идей, заложенных в аккумулятор Бойского, черпающего энергию прямо из окружающей среды. Усовершенствованная Харламом техника «паутинной трансляции», позволяющая извлекать энергию из огромных – в сотни кубических километров – областей прилегающего пространства, позволила прототипу генерировать энергии достаточно для поддержания вихревых полей необходимой информационной насыщенности. Более того, в течение следующего года совместными усилиями ученых лаборатории был создан интегрированный самоподдерживающийся вихревой комплекс, долгое время успешно служивший в качестве экспериментального носителя сложного виртуального мира.

К тому моменту, когда технологию довели до стадии промышленного использования, случилось еще два технологических прорыва. Первый заключался в разработке методов создания энергетических инструментов, не содержащих ни единого вещественного компонента. Вихревые поля уже несколько десятилетий применялись в качестве рабочих частей многих агрегатов, но до того они требовали обязательного наличия «твердой» контролирующей части. Открытия Харлама позволили полностью ликвидировать «твердую» часть и создать сущность, за которой вскоре прочно утвердилось название «фантом». Хотя фантомы также требовали внешних контролирующих устройств для настройки и использования, чисто энергетическая природа позволяла оперировать ими с невиданной доселе эффективностью. В качестве побочного эффекта применение фантомов позволило существенно уменьшить потребности в полезных ископаемых и практически сразу законсервировать более половины добывающих установок в астероидных поясах. Но главным оказалось другое. В сочетании с психоматрицами на энергетических носителях фантомы позволили создать полноценное энергетическое тело для поддержки разума – и естественного, и искусственного, не зависящее более от «твердых» субстанций.

Второй прорыв оказался чисто случайным. При доведении до ума фантомных технологий исследователи обнаружили туннельный эффект, позволяющий фантому скачком перемещаться между несмежными в стандартной топологии точками. После разработки полностью стабильных фантомов выяснилось, что на «туннельное перемещение» не действуют ограничения по движению материального тела в обычном пространстве. Проще говоря, скорость света перестала являться принципиальным препятствием. В силу ограничений, накладываемых фундаментальными физическими законами, точность туннельного скачка оказалась обратно пропорциональной квадратному корню из расстояния, однако проблему обошли практически мгновенно. В фантомы просто встроили навигационный компонент, позволяющий с помощью серии укорачивающихся прыжков быстро и с приемлемой точностью оказываться в окрестностях точки назначения. Затем фантом добирался до финиша уже на световой скорости в обычном пространстве. Изобретенная чуть позже техника применения якорь-маяков позволила сделать процесс перемещения в уже освоенном пространстве еще более эффективным.

Осталось сделать только один шаг. Какой смысл отдельно поддерживать существование психоматриц и отдельно – инструментов для изменения окружающей реальности, когда их можно объединить в единое целое? Тем более, когда все необходимое для существования психоматрицы окружение и без того является лишь еще одним инструментом? Потребовалось лишь разработать технику туннелирования, подходящую для человеческого разума, придумать методы прозрачной интеграции искинов и новых вихревых инструментов с телом-фантомом, а также разработать стандартные интерфейсы, позволяющие психоматрице не тратить слишком много времени на адаптацию к новым возможностям. Остальное стало лишь вопросом фантазии.

Единственным ограничением в вопросах модификации фантомного тела стал акт, позднее известный как «Закон о сохранении человечности». Функционирование разума-психоматрицы неотделимо от функционирования поддерживающего его тела. Новые физические возможности позволяли изменить фантомное тело так, что поддерживаемый им разум рисковал полностью утратить человеческие черты. Более того, увлеченные легкостью работы с вихревыми носителями, некоторые биологи открыто двигались в сторону произвольной модификации личности. Напуганные внезапно открывшимся морем возможностей, большинство ученых настояли на временном («до осмысления последствий») запрете на модификации тел-фантомов, ведущих к утрате человеческих черт мышления. Их активно поддержали искины, опасавшиеся утраты ценных качеств творческого мышления модифицированных психоматриц. Впрочем, и те, и другие полагали, что со временем запрет устареет и отомрет сам собой. Как показала история, они ошибались.

Первым, кто создал для себя новое тело, стал, разумеется, Харлам Пишкевич. Поскольку в переносе психоматрицы с твердотельного на энергетический носитель не было никаких принципиальных затруднений, после года испытаний фантомов на стабильность Пишкевич сменил тело. Эксперимент оказался удачным, и в течение двух лет в фантомов превратились практически все заинтересованные люди и все без исключения искины.

Следствием, почти незаметным в то время, но в перспективе оказавшим решающее влияние на развитие цивилизации Демиургов, стало падение еще одной преграды. Существа, ранее называвшие себя людьми, и искусственные интеллекты наконец-то научились общаться друг с другом напрямую, без посредства громоздких интерфейсов, рассчитанных на биологические носители. Теперь интеллекты могли обмениваться данными напрямую, почти мгновенно, почти так же, как обмениваются данными разные части одного сознания. И хотя процесс притирки друг к другу растянулся на долгие столетия, главный шаг в сторону полноценного симбиоза оказался сделан.

Спустя сто двадцать пять лет после Катастрофы новорожденная раса Демиургов шагнула во Вселенную…

«Сфера завершила прием отрывка. Анализ расшифровки совокупного потока данных показывает низкий уровень восприятия. Большая часть материала не поддается интерпретации в рамках существующих представлений о Дискретных. Сфера предполагает достижение точки принятия решения. Запрос мнения Следящего».

«Следящий не имеет мнения».

«Сфера не имеет мнения. Вывод: перенос точки принятия решения. Вопрос: судьба модели».

«Следящий предлагает дальнейшую поддержку модели. Огрехи изначальной конструкции частично выправлены вмешательством Контролера и Дискретного гостя, идентифицируемого символом „Джао“. Зафиксировано присутствие активных рецепторов неопределенно-большого количества Дискретных. Вывод по совокупности обстоятельств: переинициализация модели нецелесообразна».

«Сфера принимает вывод Следящего. Новая точка принятия решения: плюс семь квантов. Индикатор крайней опасности: событие Дискретных, идентифицируемое символом „Катастрофа“, предположительно описывает событие, представляющее наивысшую угрозу существованию Сферы. Рекомендация высокого приоритета: собрать всю доступную информацию о событии независимо от возможностей осмысленной интерпретации. Рекомендация высокого приоритета: получить прямой доступ к сущности, идентифицируемой символом „Архив“. Рекомендация высокого приоритета: индуцировать точку восприятия для изучения реального объекта, идентифицируемого символом „Солнечная система“».

«Рекомендации приняты, приоритеты изменены».

«Конец текущего обмена».

«Конец текущего обмена».

За четыре с половиной миллиона оборотов вокруг звезды водяная, воздушная и геологическая эрозия окончательно стерли с лица планеты следы когда-то существовавшей на ней цивилизации двуногих прямоходящих. Глубоко в толщах спрессованного песка и осадочных пород безнадежно-глубоким сном спят руины, которым более не суждено увидеть испепеляющий солнечный свет и выцветшее голубое небо поверхности. Древняя Земля мертва, и дыхание жизни более никогда не коснется ее. Но где-то далеко-далеко, в миллиардах световых лет, несется сквозь пространство другая планета: новая Земля, похожая на прежнюю и одновременно не имеющая с ней почти ничего общего.

Мчатся сквозь Великую Пустыню две материальных точки, одна – мертвая, другая – живая. Мчатся, соединенные незримой нитью, существующей только в воображении разумного существа. Огромной бездушной Вселенной нет дела до исчезающе малых песчинок, не различимых ни на одной шкале космического масштаба. Но однажды микроскопическим и страшно одиноким существам, рожденным на этих пылинках, суждено изменить ход вещей. Рождаются и умирают люди, изобретения, книги и песни, и хоть тщетно все сущее, все новые и новые солдаты Жизни упорно прокладывают свой путь в безбрежной пустоте. И когда-нибудь они достигнут Великой Цели.

Какой? Кто знает… Неведомо грядущее ни почти всемогущим Демиургам, ни загадочным и невидимым древним сущностям-Джамтанам, ни простым людям, которые пока что умеют лишь просто жить и надеяться. Далека и тосклива их дорога, но где-то там, вдалеке, призывно мерцает теплый огонек. Не суждено до него добраться никому из ныне живущих, и только Разум во всем его многообразии когда-то достигнет цели. Обязательно достигнет: ведь дорогу осилит – идущий.