Ненормальный практик 6

Глава 10

Пять тридцать утра.

Открываю глаза. В палатке темным-темно. Ни капли предрассветных лучей. Снаружи — дубарь. Степан на соседней подстилке шуршит одеялом, кутаясь плотнее. Ванька сопит, свернувшись калачом, пытается сохранить тепло бедняга. Представляю, какого им. Не будь серебряного ядра, что работает как встроенная печка, регулируя температуру без моего участия, тоже мёрз бы как цуцик. Спасибо эволюции.

Зеваю.

Что ж, пора вставать. Впереди «отличный» день. Ага. Погода жуть. Самое то для массового убийства. Да и компашка подобралась немалая: восемьдесят тысяч рыл. Легендарное побоище меня ждёт, уж точно. Даже предвкушаю. Интересно, в какой момент в битву вступят генералы? На пике? Или когда одна из сторон будет терпеть очевидное поражение? Всё может быть, но то, что Разин покажет себя в деле — в этом не сомневаюсь. Что ж, самому не помереть бы к этому времени, хочу увидеть его битву. Остаётся лишь гадать, кто выступит на стороне британцев в качестве дуэлянта против нашей машины для убийств. Аннабель? Кстати, какой у неё ранг? Надо бы узнать. Она-то про меня, наверняка, знает больше, чем я про неё, раз послала наёмников. Несправедливо. А я — человек простой. Вижу несправедливость — борюсь. Борюсь, борюсь и борюсь. Выходит, придется бороться с Аннабель. Повалять её на ковре, после войны, да на лопатки, хе-х. Шучу конечно. Вдруг там страхолюдина каких свет не видывал. К тому же, как её там кличут? Стальная Роза? Точно. Очевидно — дама с характером. Ну, мы тоже пальцем не деланные. Так что, если сведёт нас лихая, посмотрим, кто кого.

Отпиваю из фляги воду. Надо бы умыться пойти, вот только негде. Придётся в старых добрых русских традициях — снегом. Да, никаких пяти звёзд в поле не предусмотрено, особенно во дни битвы. Хотя, Малинин вроде как баню обещал, если сегодня выступим более-менее успешно. Придётся попотеть. Я и без бани собирался выложиться, но от парилки отказываться не буду. А проиграем — ну что ж, обойдусь и без неё. Так или иначе — от одного меня вряд ли зависит ВСЁ сражение. Уверен, у британцев будет полным-полно мастеров и магистров. А потому, если с первых минут раскрою себя — тут же стану приоритетной целью. И придётся отбиваться от кучи элитных практиков. Может не сразу конечно, но на меня точно нацелятся. Я-то совсем не против. Наоборот, удобнее, когда пища сама бежит под нож. Вот только что делать, если их будет слишком много? Объективно говоря, могу и не вывезти. И здравствуй трансформация. Тогда всем будет не до шуток. Особенно мне. Сочтут за демона! И свои и чужие. А если опустить трансформацию, но раскрыть реальный нынешний ранг магистра третьей ступени, то из штаба Разина тут же поступит запрос, дескать это что за перец практически архимагистр среди наших⁈ И наш ли он вообще⁈ А там — хоп! В досье: Александр Северов! Вопросики? Вопросики! Так что подытоживая свою тактику: раскрываться в начале битвы — наихудший для меня вариант. Во-первых, упущу множество питательных практиков, коих можно прикончить и выкачать. Во-вторых, не доведу дело до конца, а ведь обещал Разину принять участие в битве. Ну и, в-третьих, не хочу очередного гемора. Тишину хочу. Спокойствия. Умиротворения. Просто воевать и убивать. Или быть убитым. Никакой ответственности. Пусть за всё отвечают другие. Я же просто наслажусь этой битвой и подсоблю навыками для достижения победы. Такой вот план. Простой, как гвоздь.

Сажусь на корточки, скатываю одеяло. Накидываю сапоги и выхожу умыться. Рядом никого. Снимаю маску и обтираюсь снегом. Хорошо, чёрт дери. Активирую эфир, высуши на лице кожу и натягиваю маску обратно. Н-да. Спать в ней тот ещё квест. Хорошо хоть ремешки расслабил. Иначе было бы как в эксперименте, когда на арбуз натягивали сотни резинок. К утру моя башка чувствовала себя бы также. Возвращаюсь в палатку. Проверяю снаряжение. Всё на месте. Парочка кинжалов. Набор ножей. Две сумки с болтами для стрельбы. Конечно, будучи магистром третьей ступени умею создавать и эфирные, но для отвода глаз в качестве инициированного прикупил обычных. А вот во второй сумке — самозаготовки с сюрпрайзом. Да и болтами те «игрушки» назвать язык не повернется. Убойные штучки. Сверхубойные, хе-х. Так и чешутся ручонки проверить этих «тяжеловесов» на живой силе противника, но пока выдохну. Всё впереди — не время заводиться. А то я такой — и без армии свалю сейчас один против всех британцев. Вот бы они офигели. Пришёл чел к ним в маске воробья и давай палить с чудо-арбалета! Ненормальный Практик 2! Новая кровь! Хотя-я, в этом случае меня бы прозвали как-то иначе. Воробей-бум? Не, хрень. В общем, на названия у меня всегда был затык — люди с этим справляются куда лучше. Фантазия у них будь здоров. Я даже техники свои никогда и никак не называл. Просто типа, а-ля слабая техника, средняя и сильная. И чуток завидовал, когда практики выкрикивали нечто красочное, дескать «Падающая Звезда!», «Ураган невесомых клинков!» и прочее. Красиво елки-палки. Ладно, что там с арбалетом. На месте. Жаль. Думал кто-то решит украсть. Зря значит устанавливал противоугонный контур. Так бы у воришки оторвало обе руки. Ну, ничего, в следующий раз положу его на более видное и доступное место. Да, у меня настроение понаблюдать как какому-нибудь шустрому дельцу оторвет ручонки. Уверен, зрелище будет запоминающееся, хоть и жестокое. Скажу потом, что это дед ещё давно впечатал контур от ушлых пассажиров. Да и вообще, можно много чего на него спихнуть. Удобно. Прости, несуществующий дедуля, все мои будущие косяки лягут на твои могучие плечи.

Застегиваю кожаный панцирь. Сверху плащ. Да, тот самый, что честно выиграл у Разина. Вот только тот сменил цвет на чёрный. Виноват, собственно, ДЕД со своими постоянными экспериментами. Ладно, шучу. Я. После того, как свалил с Петербурга, вспомнил, что плащ поглощал эфир и тем самым самовосстанавливался. В общем, скормил ему порцию духовной энергии. Тот запросил ещё. Жадный проглот. Минимум силу трех мастеров сожрал, а после и сменил цвет на черный. Что это дало? Не знаю. Пока не заметил отличий. Может смогу летать? Ха-х, было б забавно. Но если с маленькой скоростью, то нахрен надо. Зависну над землей, как Вини-Пух, и кранты, расстреляют с пушек. Также палят по воробьям большие дяди, да? И один бедненький воробушек станет кормом. Такого счастья не надо, спасибо. Возвращаясь к плащу, да, теперь он чёрный. Вот. Что до сапогов, то куда ж без родненьких. Конечно я в них! Застегиваю пряжки. Ну всё. К весёлой прогулке по полю боя, что через пару часов превратится в месиво из крови и дерьма, готов.

— Сашка? — приподнялся Степан. — Уже не спишь?

— Угу.

Он помолчал, потом вздохнул.

— «Сегодня» уже наступило, значит.

— Да.

Ещё одна пауза. Слышу, как он шуршит, садится.

— Страшновато немного, — неожиданно признаётся он.

Не отвечаю. Что тут скажешь? Всем страшно. Даже мне немного не по себе, хотя я пережил уже столько боёв в прошлой жизни, что сбился со счёта. Но каждый раз перед настоящей мясорубкой внутри что-то невесомое. Что-то скребет. Чувство сомнения — переживу ли? Инстинкт самосохранения никуда не девается, сколько бы раз ты ни смотрел смерти в лицо. Понятно, что в горячке боя забываешь про всё, и просто делаешь свою работу. Сражаешься. Пытаешься выжить. Но перед боем есть лёгкий флёр волнения. Нет в этом ничего трусливого. Осудительного. Просто принимаешь, как часть себя, и идёшь в бой.

— Ванька, вообще, похоже не спал, — продолжает Степан ещё тише. — Слышал, как он ворочался всю ночь? Боится парень, побольше нашего. Как бы не сорвался.

Смотрю в сторону Ваньки. Лежит неподвижно, но дыхание неровное. Притворяется спящим. Слушает. Понимаю его. Первая настоящая битва — как первый прыжок с парашютом. Либо раскроется, либо размажешься по земле. Приятного мало. Но если переживёшь — в следующий раз будет легче. Намного.

— Не сорвусь я, — проворчал он и тоже стал подниматься.

Степан улыбнулся:

— Вот и молодчага. Держись рядом со мной сегодня. Делай, что скажу. На рожон не лезь. И главное — не паникуй. Запомнил?

— Запомнил, — кивнул тот, натягивая сапоги.

— Молодец.

Из соседней палатки доносятся голоса. Косой ругается с утра пораньше. Шпала Гриша бормочет невнятно в ответ, Борис пытается командовать в их тройке. Слышно, как собираются.

У нас, как я понял, лидерство взял Степан. Логично. Он — ветеран. Мужик порядочный, насколько успел его узнать. Вон и Ваньку пытается замотивировать. Ко мне не лезет. В общем, лучшая кандидатура. Остальные трое не то, чтобы раздражали, просто слишком много болтают, ещё и голоса громкие. Пожалуй, это их главный минус. Что до Косого, коий собрался прибрать мой арбалет, если подохну, почему бы и нет? Пусть лучше достанется ему, чем британцам. Подобное — в порядке вещей среди наёмников. А то, что не станет отбирать его у меня, якобы, мальчишки при жизни. Тут даже стоит отдать ему дань уважения. Относительно порядочный человек. Серьёзно. Другой бы на его месте попросил по-доброму погонять на денёк-другой, а потом оказалось бы, что он его «потерял». И ходил бы какой-нибудь наивный Сашка «Воробей» без арбалета. Поэтому одалживать оружие, амуницию или ещё что, с чем не готов расстаться или силой вернуть, явно не стоит. Этому научился ещё в прошлой жизни, будучи зелёным пацаном. Меч не вернул, но «одалживателя» прирезал, после чего был исключён из боевой секты, так как выставили крайним.

— Пошли жрать, парни. Пока дойдём до бараков, как раз раздача начнётся, — говорит Степан, поправив на башке тёплую шапку. Тоже уже снаряжён. На поясе — полуторник. Рядом нож. На левом предплечье закреплен — баклер. Хрен знает насколько крепкий, но раз таскает с собой, выходит считает надёжным.

— Не знаю, полезет ли вообще, — пробурчал Иван. Теплая шапка с заячьей шкурки. Накидка с капюшоном тёмно-синего цвета. Из оружия — кинжал и копьё, с которым он не расставался.

— Полезет! — хлопнул его по спине Степан. — Да и воевать на пустой желудок — гиблое дело, воин! Так что, вперёд, набивать живота до отвала!

Поесть, конечно, не повредит. Очевидно, бой начнется не сразу. Пока все соберутся, пока займут позиции. Пока то, пока сё. Глядишь, и снова есть захочется.

Выбираемся из палатки. Застегиваем ту на пуговицы. На всякий. Воровать у нас особо нечего — пару одеял если только, но кому они тут нахрен сдались? Хотя в такой дубарь, кто-то особо мерзливый может и позариться, хе-х.

На улице, кстати, уже светлело. Но небо серое-серое, низкое, давящее. Ветруган ещё. Пронизывающий, злой. Дует с севера-востока. Снег валит, при том здоровенными хлопьями. Похоже, к обеду «распогодится» не по-детски. Пурга будет, сто процентов. Отличные условия для битвы — хрен что увидишь дальше десяти метров. Никаких сомнений — всё это втрое усложнит управление войсками и превратит всё в свалку. Командиры будут в ярости, солдаты в панике, а для кое-кого, не буду показывать пальцем, раздолье. Метель, не подведи! Приходи и покружимся в танце со смертью на славу! Чёрт, поток мыслишек не заканчивается. Это маска воробья так влияет? Я же обычно не болтливый! Даже сам с собой. А тут на те, нескончаемые монологи. Ладно, Саня, говори сколько влезет. Вот начнётся бой, там болтать с самим собой некогда будет. А потому, наслаждайся пока можешь. Ну вот, уже угрожаю сам себе же.

Иду за Степаном с Ванькой. Смотрю сквозь щели маски по сторонам. Лагерь просыпается. Тысячи людей выползают из палаток, кутаются в плащи. Мёрзнут. Топчутся на месте, дышат в ладони. Атмосферка сегодня совсем не та, что была вечером. Ни песен, ни игры на гармошке, ни смеха. Все такие напряжённые. Хотя нервные смешки всё же проскакивают, как и обоюдные подколки. Ничего. Взбодрятся ещё.

Пришли к столовым баракам. Очередь уже длинная — человек пятьсот, не меньше. Все хотят поесть перед боем. Встаём в очередь. Степан и Ванька впереди. Сзади подтягиваются остальные — Косой, Гриша, Борис. Борька выглядит задумчивым:

— Вы в курсе, ребзя, — говорит он негромко, оглядывая нашу группу. — Что можем больше не увидеться сегодня до самого вечера? Если не подохнем конечно.

— О чём ты? — спросил Ванька.

Тот хмыкнул:

— Да так, мелочь, но скорей всего, после инструктажа нас разобьют по отрядам. Учитывая ранги и специализации. Так всегда делают в больших битвах. Не держат маленькие группки, вроде нас, вместе, а распределяют, где кого эффективнее использовать.

— То есть мы разойдёмся? — хмуро спрашивает Косой.

— Девять из десяти даю, что да, — кивает Борис. — Я уже в двух таких битвах участвовал. Всегда одно и то же. Стрелки в одно место, мечники в другое, копейщики в третье. По рангам тоже сортируют — адептов с адептами, инициированных с инициированными.

— При мне также было, — вздыхает Степан. — Ну что ж. Значит, воюем порознь. Но по соседству. Вряд ли нас отправят в сектор регулярной армии. Вероятнее всего, все рядышком будем.

— Может и так, а может и нет, — хмыкает Боря.

Ванька бледнеет. Видимо, рассчитывал держаться рядом со Степаном весь бой. Но, похоже, не выйдет. И кто за ним присмотрит? Он прикрыл глаза и под нос пробормотал:

— Не лезть на рожон. Не паниковать. Не лезть на рожон. Не паниковать.

В общем, паника стала накрывать его по-чуть. Надеюсь, справится. Он мне никто конечно, никаких дружеских чувств мы не питаем друг другу, просто по-человечески желаю ему удачи.

Очередь медленно движется. Вокруг переговариваются другие наёмники.

— … погодка-то мерзопакостная, — бормочет мужик слева, поправляя воротник от ветра. — К обеду писец будет.

— Ага, — отзывается другой. — В пургу хрен что увидишь. Своих от чужих не отличишь. Нас ждёт резня, чёрт побери.

— Зато британцам куда хуже будет, — усмехается третий. — Они с запада идут, ветер им в лицо дует. Мы хоть спиной стоим.

— Небольшое утешение, учитывая, что их в полтора раза больше, — с иронией замечает первый.

Очередь движется. И, наконец, добираюсь до раздачи. Получаю миску с кашей. Сегодня погуще, не экономят перед боем. Уже приятно. Кусок хлеба. Кружка горячего чая. Бонусы, хе-х. Горячие напитки всегда приветствуются, особенно в такую «роскошную» погоду. Сажусь за длинный стол. «Команда» с одной повозки уже стучат ложками. Да я и сам ем методично. Каша безвкусная, но горячая, сытная. Этого достаточно. Чай обжигает горло, согревает изнутри. Мне-то особо и ни к чему, но всё равно приятно. В общем, сравнивая кормежку с кормежкой в штрафбате — небо и земля. Как там, кстати, парни со штрафбата? Надеюсь, сегодня их не обделят едой. Интересно, они будут участвовать? Или же встанут на защите Морозного Клыка? Ладно, чего гадать — как выступим, по знаменам станет понятно, есть ли тут рота штрафников во главе с Куваевой или же нет. В любом случае — основные силы данной армии составляет Чёрный Лебедь, раз правит балом Разин.

Степан сидит рядом, молча ест. Ванька ковыряет кашу ложкой, смотрит в одну точку.

— Ешь, — говорю ему коротко. Я ему не папка, это понятно, но если он не подкрепится, реально свалится в первые минуты боя.

Он вздрагивает, поднимает на меня усталые глаза после бессонной ночи.

— Не лезет, Сашка.

— Заставь.

Мотиватор с меня так себе, но всё же он кивает, насильно запихивает в себя ложку каши. Давится, но жуёт.

Сам же быстренько доедаю, допиваю чай. Застегиваю маску, сдаю посуду, после чего выхожу из барака. Неохота слушать кучу разговоров, сомнений или наоборот, излишнего бахвальства. Одни и те же разговоры по кругу, по сути.

Ветер усилился. Снег валит под острым углом, залепляет глаза. Вокруг суета, все заканчивают последние приготовления. Странно наблюдать за происходящим, являясь частью всего механизма, маленькой его пружинкой, деталью. Все вокруг так напряжены. По округе раздается протяжный звук горна. А вот и сигнал к построению.

Иду в толпе наемников к площади, где вчера был инструктаж Малинина. Постепенно толпа собирается, ни многим ни малым — три тысячи контрактников, решивших, что их навыки достойны оплаты. Я и сам такой, с какого-то перепуга решил вступить во всё это, ещё и таким замысловатым способом. Воробей блядь. И ведь даже не капитан, а так — мальчишка из леса. Хотел занимательное приключение? Получи. Даже расписаться пришлось под контрактом, всё как положено.

Все выстраиваемся в подобие строя. Кругом гул, разговоры. Народ уже шутит, приободрились. Вот на что способен завтрак.

Встаю рядом со своей компашкой. Степан, блин, махнул, пришлось идти. Думал постою с краюшку, никому не мешая. Да и не люблю стоять в толпе. У меня человекоустрофобия. Шучу. Просто с развитием ядра начинаешь чувствовать куда более сильно запахи. И не только физические. Ещё лёгкий флёр эмоций — сомнения, страх, боль. Купаться в данном бассейне не совсем приятно. Защиты пока от этого никакой — нужно перейти на золотой уровень, и всё что остаётся — максимально блокировать в себе сенсоры, но увы, особо яркие эмоции всё равно просачиваются.

На помосте показываются офицеры. Капитан Малинин и ещё двое. Один в чёрной шинели с погонами полковника — лет пятидесяти, с седыми висками, шрамом на левой щеке и суровым взглядом. Кажется, чем-то раздражён. Второй с пагонами майора, со значком отличия магистра-контурщика. Лысый, лицо жёсткое. Лет сорок пять на вид.

Малинин поднимает руку. Толпа затихает.

— Утро доброе, бездельники! — орёт он привычно. — Через два часа начнётся битва и вы, наконец, отработаете всё что успели сожрать в лагере! — по плацу прокатываются смешки, капитан тоже усмехнувшись, продолжает, указав на полковника в чёрной шинели. — Это полковник Чернухин! И он будет командовать всеми наёмническими силами на левом фланге! Так что слушайте внимательно! Вопросы только по делу! Кто будет нести чушь — получит сапогом по яйцам! Понятно⁈

— ПОНЯТНО! — рявкнул строй.

Чернухин шагнул вперёд. Осмотрел строй цепким, оценивающим взглядом, будто сука на коня дарённого. Гляди, жаловаться начнёт, что хотел три тысячи выдрессированных волкодавов, а получил стаю бродячих собак. Помолчал. И заговорил. Спокойно, властно. Очевидно он из тех типов, что привыкли к превосходству над остальными:

— Наёмники. Вас здесь три тысячи. Немного, но достаточно, чтобы сыграть важную роль. Ваша задача — держать левый фланг и уничтожать противника. Будете действовать совместно с регулярной пехотой. Впереди вас будет первая линия обороны, тяжёлая пехота адептов в доспехах. За ними — вы. Далее — резерв и артиллерия. Будем поддерживать первую линию, прикрывать прорывы, добивать раненых врагов и, самое главное, охотиться на ценные цели.

Он вынул из кармана свёрнутый лист, развернул с нарочитой медлительностью.

— Вам выдали контракт — пятьдесят рублей за голову британского пехотинца. Но есть особые цели, за которые платят больше. Гораздо больше. — Он усмехнулся. — Слушайте внимательно и запоминайте имена. Хотя, если честно, большинство из вас хер их убьёт.

По толпе прокатился нервный смешок.

— Эти люди — мастера, — продолжал Чернухин с высокомерной усмешкой. — Монстры во плоти. Особенно магистры — практически ходячие боги смерти. Большинство из вас обосрется только от их ауры, не то что сразиться. Но если вдруг кому-то из вас повезёт настолько, что вы пришьёте такого монстра — я лично выпью с вами, закажу вам лучших шлюх на неделю и поставлю памятник при жизни. Потому что это будет чудо уровня непорочного зачатия.

Толпа расхохоталась. Напряжение спало. Чернухин, оказывается хоть и сноб, но умел работать с людьми — сразу нашёл подход. Многие кивали, улыбались. Молодец в общем.

Он поднял лист, начал зачитывать:

— Генерал Аннабель Винтерхолл, позывной «Стальная Роза». Командующая британскими силами. Архимагистр второй ступени. За её голову — сто тысяч.

По толпе тут же гул.

— Сто штук!

— Целое состояние…

— За такие бабки я и её прикончу и всю её гвардию!

— На такие деньги можно купить поместье и жить припеваючи!

Стою молча, слушаю. Аннабель Винтерхолл. Архимагистр второй ступени значит. И убить её? Да-да. Я тут сомневаюсь — под силу ли Разину смахнуться с ней один на один. Они ведь примерно равны по силе. Не по навыкам конечно и стилю — в этом-то и суть. Но вот по эфирному запасу и спектру техник на около одном уровне. А потому их столкновение обязано стать интереснейшим событием всей этой битвы. Но народ, конечно, весёлый! Уже вертят Аннабель на клинках, так сказать, хе-х. Вот что значит голодные инициированные и адепты. Хотя, среди нашей трёхтысячной группировки есть и подмастерья и мастера. Но кто они против архимагистра второй ступени? Сгорят как мотыльки в эфирном огне за пару сотен метров, даже не подойдя к ней. Таковы реалии мира.

— Капитан Элдрич, командир одного из отрядов рыцарского ордена Красных Львов, — продолжал Чернухин. — Магистр третьей ступени. Двадцать тысяч рублей.

И Элдрич будет тут. Впрочем, после потери форта даже неудивительно. Неплохо я тогда попритворялся северянином с фальшивой бородой, наврал ему кучу дерьма, а когда обман раскрылся — ещё и поиздевался напоследок. Наверняка он горит желанием свести счёты. Ну что ж, если встретимся на поле боя — будет весело. Правда, в битве с таким количеством воинов подобное маловероятно, но мало ли.

— Полковник Роланд Эшборн, — читал дальше Чернухин. — Командир артиллерии. Магистр второй ступени. За его голову — семь тысяч. Капитан Маркус Грейстоун. Магистр второй ступени. Семь тысяч. Майор Изабелла Морган, командир разведки. Магистр первой ступени. Четыре тысячи.

Полковник продолжал нас мотивировать, зачитывая «прайс голов». Имена, звания, цены. Чем выше ранг и сила, тем больше плата. Логично. Справедливо. Цинично, но ведь такова война. Можешь убить кого-то из этих крутых практиков — значит твои навыки выделяются, и они выше чем у остальных, что говорит о том, что как специалист ты более профессионален, а значит и плата должна быть соответственная. Самый простой путь к богатству, скажем так, вырезать средненькие цели, но пачкой. Командиров взводов, мастеров. Всё это куда легче, чем охотиться на одного магистра. Так бы я и поступил, если и правда пришёл сюда за деньгами и был на уровне, допустим, мастера. Со своими нынешними силами могу, конечно, выбрить пачку магистров и укатить в закат. Вот только что-то мне подсказывает хрен мне выдадут столько денег, не попросив снять маску. А там хоп! Ненормальный практик⁈ Так он мёртв! А мертвецам деньги не положены, хе-х! Занятный был бы расклад. Не, конечно я уверен, Разин бы расплатился как следует. Но если «бонусами» расплачиваются из Петербурга, вот тут бы покрутили шишь. Может ошибаюсь. Но проверять точно не хочу. Да и задача уже дана. Буду следить с остальными наёмниками за левым флангом.

— Теперь о системе подтверждения, — Чернухин убрал список. — Головы обычных солдат не приносите — это лишняя возня, проверять замучаемся. Но головы командиров от сержанта и выше, а также практиков от ранга мастера — можно и нужно отрубать. Принесёте сразу своему лейтенанту — он запишет ваше достижение. После этого можете либо вернуться в бой со следующей партией подкрепления, либо, если нужна медицинская помощь или жратва, идти в тыл. Мобильные лазарет и столовая будут работать непрерывно. После вы можете вернуться в сражение через резерв.

Он сделал паузу, оглядел строй.

— Ещё важный момент. Всех вас сейчас разобьют по взводам. Примерно по тридцать-сорок человек в каждом. Взводы формируются по специализации. Стрелки с стрелками, мечники с мечниками, контурщики с контурщиками и прочее. Из каждого взвода выберут сержанта — самого опытного или сильного из вас. Лейтенантом взвода будет назначен офицер из регулярной армии или опытный боец из северян ледяных кланов. Он командует, сержант помогает поддерживать порядок. Вы подчиняетесь обоим. Приказы выполняете без обсуждений. Дезертирство — смерть. Неповиновение в бою — смерть. Всё ясно?

— ЯСНО! — рявкнула толпа громче.

— Отлично. Теперь самое важное. — Чернухин выпрямился, стал серьёзнее. — Бой будет тяжёлым. Очень тяжёлым. С таким количеством войск одним днём не обойдётся. Рассчитывайте на два-три дня сражений. Может, больше. Экономьте силы. Берегите здоровье. Пейте воду. Жрите, когда есть возможность. Спите, если дадут передышку. Эта грядущая битва будет марафоном, а не спринтом. Те, кто это поймут, выживут. Те, кто не поймут, сдохнут сегодня же.

По толпе прокатились разговорчики. Особенно среди новичков. Два-три дня. Господи. Большинство здесь рассчитывали на один день — подраться, заработать, свалить. А тут два-три дня непрерывной мясорубки.

— Вопросы? — спросил Чернухин.

— А если будешь тяжело ранен⁈ — крикнул кто-то из задних рядов.

— Кричи, зови товарищей. Если можешь ползти — ползи в тыл сам. Медики подберут. Но помни — в разгар боя никто за тобой бегать не будет. Так что старайся не получать ранений.

— А если я убью кого-то из списка, но голову отрубить не успею⁈ А другой подберёт и присвоит⁈

Чернухин усмехнулся.

— Значит, не повезло. Кто принёс голову — тот и заработал. Так что если убил ценную цель — руби башку сразу и тащи к лейтенанту. Не тяни. — он оглядел строй. — Ещё вопросы?

Молчание.

— Хорошо. Тогда последнее. Вы здесь за деньги. Это понятно. Это честно. Но помните. Вы также защищаете интересы своей Империи. Британцы пришли сюда, унизив нас семнадцать лет назад. Поработили детей, насиловали женщин, жгли деревни. Время расплаты. Каждый убитый враг — это шаг к победе. Каждый выживший товарищ — это тот, кто прикроет вашу спину. Деритесь не только за рубли. Деритесь за право величия. Эта битва — не просто очередное столкновение. За нами будет наблюдать весь мир. Здесь. На промерзшей земле. Так что осознайте. Если мы выиграем — наши потомки будут помнить этот момент как триумф. Да и вам будет что вспомнить в старости, верно?

Он помолчал, как и весь строй.

— Удачи вам, воины империи. И пусть многие не вернутся. Но те, кто вернётся, станут героями. И богачами.

С этими словами он развернулся и сошёл с помоста.

Малинин крикнул:

— А теперь распределение по взводам! Майор Дроздов будет зачитывать списки! Слушайте внимательно! Когда услышите своё имя — запоминайте номер взвода и идите к соответствующему знамени!

Лысый офицер-контурщик принялся зачитывать:

— Первый взвод! Мечники-адепты! Иван Косов, Пётр Матроскин, Алексей Кузнецов…

Имена сыплются одно за другим. Ещё бы, три тысячи человек озвучить. Были довольные и не совсем. Кто-то вздыхал с облегчением, другие ругались, третьи, как собственно и я, молчали. Мне было абсолютно всё равно — к какому взводу примкну. Главное — чтобы не мешали работать.

— Второй взвод! Копейщики-инициированные! Михаил Столяров, Сергей Попов…

— Третий взвод! Лёгкая пехота! Иван Юрков…

Ванька. Его фамилия. Он вздрагивает, бледнеет.

— Четвёртый взвод! Мечники-инициированные! Степан Орловский…

Степан. Тоже услышал. Хлопает по плечу Ваньку. Мне кивает.

— Третий батальон! Вторая рота! Шестой взвод! Стрелки разных рангов! Александр Северов…

Моё имя. Шестой взвод стрелков значит. Запоминаю.

Через двадцать минут все списки были зачитаны. И строй распустили. Все стали расходиться, искать знамена с номерами взводов. Степан подходит ко мне напоследок:

— Ну что, Сашка, повоюем?

— Повоюем, — киваю.

— Береги себя там.

— И ты тоже. Не умирай глупо.

Он усмехается.

— Постараюсь. Знаешь, странный ты парень, Воробей. Но мне нравишься. Если выживем — выпьем после боя.

— Договорились.

Он кивает ещё раз и уходит к своему знамени. Ванька стоит растерянно, не знает, куда идти. Степан окликает его и отводит за собой, видимо решив приглядеть, пока возможно.

Хорошие ребята оба. Надеюсь, не помрут.

Подхожу к знамени с цифрами «6:2:3». Тут уже человек тридцать, сорок. Все стрелки. У всех луки, арбалеты, колчаны. Разношёрстная компашка. И мужики, и женщины. Молодые, постарше. Адепты, подмастерья, инициированные.

Встаю в сторонке. Узнаю несколько лиц. Ё-маё. Да тут та краля, что курила у туалетов. С длинной чёрной косой и шрамом через бровь. Лизка кажется. Она тоже меня замечает, улыбается, кивает. Отворачиваюсь. Я же типа скромный. Да и, не до ЭТОГО сейчас. На уме только бой. Никаких баб и всего прочего. Только лизня. Тьфу ты! Резня! РЕЗНЯ!

Командир с повязкой на плече с цифрой шесть обходит наш строй. Северянин. Зрелый, лет шестидесяти с длинной седой бородой, заплетённой в косу. Лицо в морщинах, глаза холодные, серые, волчьи. За спиной здоровенный лук. Метра полтора длиной, для дальнобойных выстрелов. Сам в мехах и кожаной броне, на поясе длинный нож. Сутулый как сука бобёр, но жилистый, крепкий чертяка. Наверняка в молодости был отличным бойцом.

Он останавливается. Молчит. Изучает нас. Профессионально, придирчиво.

И говорит. Низким, хриплым голосом, с северным акцентом.

— Шестой взвод. Стрелки. Я — командир Олаф. Вы мне подчиняетесь. Сержант взвода — Елизавета Барянцева. — Он кивает на Лизку. Да, ту самую курильщицу. — Она опытная лучница. Слушайтесь её, когда меня нет рядом.

Лизка кивает с улыбкой.

— Ну что, ребятки, постреляем?

— С удовольствием, куколка, — шутит кто-то из строя в ответ.

Но Лизка никак не среагировала.

Старик Олаф же продолжил:

— Сейчас осмотрю ваше снаряжение. Если что-то не так — исправьте немедленно.

И начинает идти вдоль строя, останавливаясь у каждого бойца. Смотрит на оружие, колчаны, доспехи. Даёт советы.

— Тетива слабо натянута. Подтяни.

Парень торопливо кивает, начинает подтягивать.

— Колчан висит не на той стороне. Как вижу, ты — правша, а колчан слева. Неудобно же. Перевесь.

Доходит до меня. Останавливается. Смотрит на арбалет, потом на открытый подсумок с болтами. Считает те взглядом. Усмехается в бороду.

— Двадцать болтов, воробушек? Этого надолго не хватит. — и вздыхает. — Вот молодёжь нынче экономная пошла. В моё время мы с пятьюдесятью стрелами в бой шли. А ты с двадцатью… Ну духи с тобой, главное — не промазывай. А закончатся — можешь подобрать с убитого, ну или сбегать пополнить запасы в обозе у лазарета. Если не помрёшь раньше конечно. Это касается и остальных, — взглянул он на толпу.

Молча киваю. Что тут скажешь? Старик прав. Двадцать болтов — слишком мало для долгого боя. Но у меня-то есть и второй закрытый подсумок. Плюс кинжалы для ближнего боя. Справлюсь. Проще говоря, найду чем себя занять. К тому же, и сам думал подобрать болты с вражеских арбалетчиков или же со своих убитых.

Олаф проходит дальше. Делает пару замечаний и заканчивает осмотр. После возвращается к центру строя.

— Снаряжение у вас более-менее. У некоторых даже достойное, — он бросает взгляд в мою сторону. Старый лис всё-таки тоже приглядел мой арбалет. НЕ ОТДАМ СВОЮ ИГРУШКУ! ДАЖЕ НЕ МЕЧТАЙ, СТАРЫЙ! — Теперь слушайте тактику. Мы — стрелки убиваем врагов издалека. Будем стоять за линией пехоты и стрелять поверх их голов. Первые выстрелы бьём без прицела, всё равно не промажем. А вот далее начнётся самое интересное. Когда противник подойдёт слишком близко, у нас появится множество целей. Пехоту уже не прикрыть огнем, но можно прикончить сержантов. Согласны?

Народ кивает. Подход старика многим пришёлся по вкусу. Он же продолжил:

— Так вот, если свыше не поступит приказов о перегруппировке или смены позиции, мы разбираемся со своим очагом, выцеливая сержантский состав противника. Ежели кто-то начнёт заходить нашим бравым пехотинцам с фланга — остановим, или хотя бы притормозим, чтобы наши среагировали и перестроились. В остальном же, указываю цель — стреляете. И самое главное — не увлекайтесь, иначе не заметите как попадёте по своим. Кстати, — он снова осмотрел строй. — среди вас все минимум — инициированные, а значит — вы можете не только стрелять, но и драться. Если так случится, что к нам прорвутся, а такое случается, уж поверьте, ещё и в самый неподходящий момент, придётся сражаться в ближнем бою. Держитесь вместе, поддерживайте друг друга. И может тогда не сдохнем. — он ловко перекрутил в руке нож и сплюнул в сторону. — Ещё один важный момент. Если кто-то из вас убьёт подмастерья или офицера — говорите об этом сразу мне или Елизавете. Мы зафиксируем. Если провороните — придётся бежать и рубить башку для доказательства. И лучше тащите голову немедля, иначе кто-то другой присвоит ваш трофей.

— А если её отнимут по дороге к вам? — спрашивают из взвода.

Олаф усмехается.

— Тогда ты идиот, что упустил. Держи британскую головешку крепче, чем свои яйца, парень.

Тут же смех в строю.

— Всё ясно? — спрашивает Олаф.

— ЯСНО! — отвечает взвод.

— Отлично. Теперь ждём приказа идти на позицию. А пока проверьте оружие. Попейте воды. Поссыте. Помолитесь своим богам. Через десять-пятнадцать минут выдвигаемся. Разойтись.

И старик, оставив нас, свалил. Может сам отлить хотел, хрен знает, но торопился будь здоров.

Взвод же никуда особо не расходился. Кто-то просто присел на пенек у старого кострища, другие закурили, третьи стали знакомиться. Сам же смотрю по сторонам. Помимо нашего взвода, остальные наёмники также были на низком старте. Все уже ждали самого действа, ведь ни что не томит сильнее ожидания.

— Смотри, ещё один чудик в маске, — произнёс длинноволосый брюнет с серьгой в ухе из моего взвода, незаметно, как он думал, указав на меня.

— Я на них уже насмотрелся, — фыркнул его собеседник, такой же длинноволосый, только блондин. — Кстати, мастер Леонид Валерьевич тоже маску нацепил, прикинь?

— Наш старик? Ты серьёзно? — поперхнулся от дыма сигареты брюнет.

— Ага. Сказал, что от скользящих попаданий стрел неплохо так защищает. Но сдается мне, он просто хочет повыгребываться. — блондин усмехнулся.

— С чего ты так решил? — не понял брюнет.

— Так он надел точно такую же, как носит магистр «Буря», хе-х.

Второй снова поперхнулся и заржал:

— Во даёт! А я говорил, что он его поклонник!

— Выходит так, — кивнул блондин. — Небось после битвы пойдет проситься в ученики, да вот только гулькин хрен ему, а не ученье. «Буря» — мужик хоть и крутой, но засранец отпетый.

— Это ты верно подметил, — согласился брюнет. — Характер у него похуже бабы.

По соседству тоже шли разговоры о звёздах среди наёмников. Обсуждали и мастеров и магистров. Спорили, кто кого круче, сильнее, популярней. Вообще, зря я недооценивал популяризацию практиков в империи. Оказывается, тут и сплетни и новости и всевозможные выдуманные истории про особенных отличившихся бойцов. Впрочем, разве могло было быть как-то иначе в мире, где практикуют боевые искусства? Здесь сильные становятся идолами. И конечно — звёздами мирового уровня. Наверняка, Разин и Воронцов настолько популярны, что большинство молодежи готовы были бы отдать все деньги, лишь бы стать их учениками. Но первый — вояка до мозга костей и точно бы послал нахрен. Второму явно не интересны никакие барыши — им движет куда более высокие идеи.

— Шестой взвод! Стройся! Идём на позицию!

Донесся голос старика Олафа.

Вот и пришло время.

Выстраиваемся в колонну по четыре человека. Тридцать восемь бойцов, вооружённых луками, да арбалетами. Лизка, как сержант, встаёт во главе, рядом с Олафом. Сам я занимаю место в середине. Самое то, чтобы не выделяться.

— Вольным шагом — марш! — командует старик.

И трогаемся с места. По соседству движутся другие взводы — седьмой, восьмой, девятый. Вся наёмническая бригада приходит в движение. Три тысячи человек, разбитых на сотню взводов, сгруппированных в роты и батальоны.

Снегопад усиливается. Мокрые хлопья налипают на одежду, превращают обзор в размытое белое пятно. Северо-восточный ветер крепчает. Задувает, злыдень, за воротник, швыряет ледяную пыль. Да уж, если так пойдёт дальше, через час-другой разгуляется не просто пурга, а ПУРГА ПУРГУЩАЯ. В таких условиях не то что противника не разглядишь дальше десятка шагов, а хрен собственные руки увидишь. Сплошная белена будет. Что до командиров — им придётся управлять войсками чуть ли не вслепую, полагаясь на донесения гонцов и сигнальные рожки.

Выходим за лагерь.

И тут.

Армия.

Тридцать тысяч человек, выстроенных в боевой порядок.

Толпа? Не-е-ет. Организованная военная сила, разделённая на чёткие формирования. Её ряды тянутся настолько далеко, что конца не видно — исчезают в снежной пелене. А сколько развевается знамен на ветру! Десятки, сотни разноцветных полотнищ с гербами, символами, девизами. Красные, синие, чёрные, золотые, серебряные. Орлы, медведи, соколы, волки. Каждый полк под знаменем, каждая рота со штандартом.

Впереди тяжёлая пехота. Тысячи бойцов в стальных доспехах, со щитами и длиннющими копьями. Выглядят как стена из металла и дерева, непробиваемая, неподвижная.

За ними лёгкая пехота. Без тяжёлых доспехов, но с мечами, топорами, булавами. Более мобильные, готовые затыкать бреши и в случае надобности преследовать отступающего противника.

По флангам выстроилась кавалерия. Сотни всадников на крупных боевых лошадях. Сабли, копья, луки. Кони фыркают паром, бьют копытами.

В тылу — эфирные пушки на колёсах, покрытые гравированными контурами. Не меньше пятидесяти. У каждой команда артиллеристов.

И везде знамёна. Сотни.

— Ох них… я ж себе, — бормочет молодой боец из нашего взвода с рыжими усами. — Сколько их тут…

— Тридцать тыщ, — отзывается другой, мужик лет сорока, со шрамом через нос и колчаном, битком набитым стрелами. — Вся северная группировка Империи. Разин собрал всех, кого мог.

— Вон «Соколиный полк», — говорит седовласый мужичок с козлиной бородкой в шапке с мумифицированной мордой суслика, глядя на знамя с чёрным соколом на золотом поле. — Граф Соколов, значит, тоже здесь. Не думал, что его сюда пригонят.

— Ещё бы не пригнали, — усмехается тот, что со шрамом через нос. — Соколиный полк — одна из лучших кавалерийских частей. Восемьсот сабель, все отборные. Соколов сам ими командует, как говорят. Старый хрыч в седле до сих пор держится крепче молодых.

— А вон те, с железным медведем? — рыжеусый кивает на знамя с медведем, вставшим на дыбы, на белом фоне.

— Медведевский пехотный. Граф Медведев спонсирует. Полторы тысячи штыков. Тяжёлая пехота, первая линия. Если эти парни держат позицию — британцам хана.

— Сколько тут вообще родовых полков собралось? — спрашивают из взвода.

— Дохрена, — отвечает ветеран, оглядывая ряды. — Соколиный, Медведевский, Орловский… Вон серебряный орёл на синем видишь? Это герцог Орлов привёл кавалерию. Тыща всадников. Если они пойдут во фланг, клянусь, мало бриташкам не покажется.

А я смотрю и запоминаю. До этого как-то не было времени ознакомиться с отдельными боевыми единицами империи. То штрафбат, то военные операции. Ни до подробностей состава вооруженных сил империи. Но судя по тому что сейчас вижу, становится понятно. Не только регулярная армия значит, но и родовые полки, спонсируемые и управляемые аристократическими семьями. Не частные армии, как при князьях прошлого. А отдельные военные формирования ещё и со своей специализацией. Одни контролируют пехотинцев, другие — кавалеристов, и так далее по списку. Понятно, что система всё равно устаревшая, но работает. Пока что. Аристократия всеми силами пытается сохранять влияние через военную силу. Пусть формально все эти полки подчиняются императору, но на деле командиры — люди родов-спонсоров. Подобное может создать сложности с единым командованием, но зато даёт мотивацию — наверняка каждый род хочет, чтобы его полк показал себя лучше других. Конкуренция за престиж. Хм-м, интересно, сколько ещё эта система протянет? В моём прошлом мире к нынешним годам такие структуры уже трещали по швам. А Первая мировая вообще изменила всё, революция и вовсе добила старый порядок. Здесь, похоже, пока всё стабильно. Но ведь история имеет свойство совершить такой крутой поворот, что всё может встать с ног на голову.

— А вон те, в белом? — спрашивает рыжеусый, глядя на знамя с белым горностаем на алом фоне. Вот же любопытный.

— А это, парень, королевская гвардия, — отвечает ветеран с уважением. — Белые горностаи. Элита из элит. Там каждый — минимум подмастерье. Мастеров куча. Их три тысячи, но стоят десяти тысяч обычных солдат. Их в бой без крайней необходимости не пустят — слишком ценные.

Армия начинает движение.

Барабаны гремят.

Дум-бум-тум!

Бум-тум-дум!

Разносятся протяжные звуки горнов над долиной.

Офицеры выкрикивают команды.

— Первый батальон! Шагом марш!

— Второй батальон! Равняйсь! Смирно! Шагом марш!

— Третий батальон!

Команды сыпятся одна за одной. Знамёна поднимаются выше. Тридцать тысяч человек выдвинулись навстречу битве.

Земля дрожит под сапогами. Гул стоит такой, что перекрывает вой ветра. Лязгает металл, топают тысячи ног, фыркают лошади.

Наша наёмническая трёхтысячная бригада движется в общем потоке. На левом фланге, за линией регулярной пехоты.

Снегопад бушует. Видимость падает. Впереди идущие ряды расплываются в белой пелене.

Идём минут двадцать. Смотрю по сторонам — все кутаются, дрожат, кто-то даже зубами стучит. Холодно, мокро, неудобно. Погодка не для нежных.

Наконец останавливаемся.

— Шестой взвод, стоять! — рявкает Олаф, поднимая ладонь. — Перестроиться в две шеренги! — мы довольно живо исполнили команду. — Первая шеренга — три шага вперёд! Вторая — на месте! Живо!

Выстраиваемся в две линии. Первая шеренга делает три шага вперёд, занимает позицию. Я остаюсь во второй, смещаюсь чуть левее. Отсюда хороший обзор и есть куда маневрировать.

Слева слышны команды другого командира:

— Пятый взвод! Проверить тетивы! Колчаны — открыть!

Справа другой орёт на своих подчинённых:

— Седьмой! Расстояние между бойцами — два шага! Не жмитесь друг к другу, как бабы в бане! Если рядом упадёт снаряд, половину взвода накроет!

Лизка проходит вдоль нашего строя, проверяет, все ли встали правильно. Останавливается у длинноволосого брюнета с серьгой, хватает того за плечо, разворачивает:

— Ты куда смотришь, олух⁈ Вперёд надо! Враг там, — она тычет пальцем в сторону британцев, — а не в своей заднице!

Тот вздыхает, закатывает глаза, но оборачивается в правильном направлении.

Олаф осматривает нашу позицию относительно других взводов, удовлетворённо кивает.

— Нормально встали. Теперь ждём. Стрелять без команды — выпорю. Отступать без команды — пристрелю. Вопросы?

Молчание.

— Отлично. Значит, сработаемся.

Смотрю вокруг, оцениваю наше тактическое расположение. Стоим на склоне долины, при том совсем небольшой пологой возвышенности. Не крутой холм конечно, но даёт какое-никакое преимущество, чтобы видеть дальше, хотя бы на два-три боевых ряда вперёд. Перед нами, метрах в пятидесяти, выстроилась тяжёлая пехота. С копьями и щитами. Они и будут встречать натиск. За ними — лёгкая пехота. Далее — мы. А вот за нами — резерв и артиллерия. По бокам кавалеристы. Позиция хорошая. Продуманная. Штаб знает своё дело.

Бросаю взгляд вдаль.

И вижу их.

Британцы.

Тоже выдвинулись из своего лагеря, и заняли позиции напротив. Пятьдесят тысяч человек. Даже в снежной пелене видно, насколько их много. Море людей в доспехах. Их знамёна трепетали на ветру — яркие, пёстрые.

Львы. Грифоны. Красные и белые розы.

Стоят плотным строем, дисциплинированно. Железно. Вон какое единство в построении. Да и форма относительно однообразная. Серая с синим. Чёртова боевая машина. Неудивительно, что эти выдрессированные практики подмяли под себя всю Европу. В этом мире они ещё ненасытнее, чем в моём. Но будем честны, впечатляют. Явно пришли надрать нам зад. Что ж, пусть вас и пятьдесят тысяч, ребятки, но перевес в числе не всегда решает. Надеюсь, ха-х. Чёрт возьми, и почему у меня хреновое предчувствие?

Ладно. Все мысли прочь. Поработать нужно на славу, а там уже, как будет — так будет.

Итак. Расстояние между нами — около километра. И, мать его, просто голое открытое заснеженное поле. Никаких укрытий, никаких деревьев, только относительная равнина. Когда начнётся атака, одна из сторон пойдёт через это поле. Ставлю зуб, что британцы. Очевидно — у них численное преимущество, они могут позволить себе наступать. Ну и, они же пришли отжимать Морозный Клык, верно? Так пусть идут. Мы будем держать оборону. А значит что получается? Целый километр открытого пространства под обстрелом артиллерии и стрелков. Потери у них будут чудовищными. Но они дойдут до нашей линии, тут бесспорно, и начнётся рукопашная. Вот тогда их численное преимущество сыграет свою роль. Тяжёлый бой. Очень тяжёлый.

Ветер воет песнь. Снег наваливает горизонтом, хлещет в лица. Британская армия уже еле различима — просто тёмная масса на другом конце поля, размытая снегом.

Мужик из соседнего взвода сплёвывает:

— Мать её, как снегом засыпает. Как тут вообще целиться?

— Бей наугад, — откликается другой.

— Наугад блядь, — мрачно бубнит третий. — Вот дойдут их пятьдесят тысяч и задавят числом. Так что хоть бей, хоть не бей, один хер пиз*ец.

— Не ссы раньше времени. У нас пушки, высота. Авось продержимся.

— Авось — не тактика.

— А религия. Знаю.

По рядам пробегает нервный смешок.

И тишина.

Просто тишь.

Никто не шутит.

Не болтает.

Восемьдесят тысяч человек стоят друг напротив друга, разделённые километром снега и ожидания.

И ждут.

Ветер воет. Снег валит.

Даже не знаю. Никогда не испытывал нечто подобное. Находиться среди тысяч воинов и ощущать только тишину.

А затем прозвучала молитва.

— О Небесное Пламя, что зажгло первый эфир и дало нам силу!

О Вечный Свет, что освещает путь праведных и карает неправедных!

Мы стоим ныне на пороге битвы, где жизнь встречается со смертью, где доблесть встречается с испытанием.

Благослови наши руки, чтобы они были тверды в бою. Благослови наши сердца, чтобы они не дрогнули перед лицом врага. Благослови наш эфир, чтобы он тек подобно могучей реке и сокрушал тех, кто пришёл на нашу землю с мечом.

Если суждено нам пасть сегодня — прими наши души в Светлые Чертоги, где покоятся герои прошлого. Если суждено нам победить — даруй нам мудрость не возгордиться победой и милость к поверженным.

Мы — щит Империи. Мы — меч справедливости. Мы — носители Пламени.

Да будет воля Твоя. Да свершится судьба наша. Да восторжествует свет над тьмой.

Во имя Пламени, что горит в сердце каждого из нас — аминь.

Проповедник умолк.

И тишина стала другой. Более уверенной. Украдкой оглядываю наёмников. Буквально все выпрямились. Сжали оружие покрепче. Кто-то повторял молитву. Атмосфера среди войска изменилась. Сам же я не верю в Богов. Странно, наверное, учитывая, что переродился в ином мире. Но увы, чего не видел собственными глазами — не могу подтвердить. Может, конечно, недостоин увидеть ЕГО. Или Их. А может, Бог внутри нас. И стоит искать его где-то в глубине сознания. Однако, подобные самокопания хоть и интересны, не спорю, но не для меня. Я изготовлен куда проще. Никаких возвышенных мыслей. Всё что сейчас хочу, так это выжить и внести вклад в победу. А там — Бог меня ведёт, судьба, или же эфир — не важно. Я здесь, на поле битвы, и готов сражаться. С британцами или с кем бы-то ни было ещё. Таковы реалии моей жизни. Держу в руках арбалет. Ровно дышу. И готовлюсь к кровопролитию. Но молитва красивая, не спорю.

— Всевышний, защити раба твоего, — бормочут сбоку. — Прости грехи мои и дай силы…

— Заткнись со своими молитвами, — огрызается другой. — Нервы ток мотаешь.

— Сам заткнись. Помолиться перед смертью — святое дело.

В воздухе висит напряжение. Многие испытывают агрессию. Страх.

Ну что, Смерть, старая ты знакомая. Мы уже встречались. Если хочешь забрать меня — попробуй. Но будет непросто. Обещаю.

Секунды тянутся. Никто не движется. Обе армии застыли, как два гигантских зверя перед схваткой, выбирающие момент для броска.

И это происходит.

Звук прорезает воздух.

Протяжный, низкий рёв боевого рога доносится с британской стороны.

Как стон умирающего гиганта. Как вой древнего демона из преисподней.

По имперским рядам пробегает волна. Кто-то вздрагивает. Кто-то сглатывает.

— Началось, — тихо выдыхает рыжеусый из нашего взвода.

— Мать честная… — шепчут рядом.

Второй рог присоединяется к первому. Потом третий. Целый хор боевых рогов ревёт на противоположной стороне. Это не музыка. Это объявление войны. Это крик хищника перед атакой.

И британская армия приходит в движение.

Тёмная масса медленно смещается вперёд. Тысячи воинов одновременно делают шаг. Потом ещё один. И ещё.

Земля начинает дрожать.

И это не фигура речи. Под сапогами ощущается едва заметная вибрация. Когда несколько тысяч человек в доспехах маршируют, сама почва гудит.

А ещё топот.

Чудовищный, многотысячный. К нему примешиваются голоса. Крики, боевые кличи, команды офицеров. Британцы скандируют на своём языке, ритмично, угрожающе.

— За! Королеву! За! Королеву! За! Королеву!

Идут.

Не вся армия — подобное было бы глупо в такой снегопад и неуправляемо. Авангард. Передовые отряды. Тысяч пять-семь. С кавалерией по флангам.

Расстояние сокращается.

Километр.

Девятьсот метров.

Восемьсот.

Напряжение в наших рядах усиливается.

— Твою мать, их много… Их так много…

— Заткнись! — рявкает командир пятого. — Держи себя в руках!

— Стоять! — орёт другой офицер. — Кто побежит — лично зарублю!

— Держать строй! — рявкает наш старик Олаф. — Никто не бежит! Никто не стреляет без команды! Кто дёрнется — лично пристрелю!

Рядом другие лейтенанты выкрикивают то же самое:

— Стоять! Не ссать! Они идут на подъём, устанут, пока дойдут!

— Первая шеренга — щиты выше! Вторая — копья наготове!

— Стрелки — выбирайте цели, но не стреляйте, пока не прикажут!

Олаф проходит вдоль нашего взвода, останавливается в центре. И смотрит на всех нас с усмешкой, полной адреналина:

— Слушайте сюда! Вон они идут! Семь тысяч! Видите⁈ Пехота, стрелки, конница, артиллерия! Это разведка! Они решили проверить нашу крепость, найти слабые места! Наша задача, — ухмыльнулся он оскалом, — показать им, что слабых мест нет!

Затем делает паузу, оглядывает взвод.

— Они идут против ветра! На склон! Да к тому времени, как дойдут до нас, половина будет задыхаться, а мы встретим их свежими и злыми! У нас преимущество! Так что не ссать!

Ещё одна пауза. И он ухмыляется в бороду.

— И помните, шестой взвод! За каждую вражескую башку платят рубли! Чем больше убьёте, тем богаче станете! Офицера завалите — ещё больше заработаете! Магистра пристрелите — вообще разбогатеете! Так что держите строй, стреляйте метко и не умирайте! Ясно⁈

— ЯСНО! — рявкает взвод, и в голосах уже меньше страха, больше решимости.

Деньги — отличный мотиватор для наёмников. И Олаф это прекрасно понимал.

Где-то справа, у регулярных войск, звучали другие речи. Более высокопарные. Про долг перед Империей, про честь, про защиту родной земли. Из-за воя ветра доносились лишь обрывки:

— … за Императора! За Родину! За наших жён и детей!

— … не дадим им пройти! Ни шагу назад!

Всё это долетало лишь фоном. Сам же я сосредоточен на том, что впереди.

Британцы приближаются.

Шестьсот метров.

Пятьсот.

— Батарея ОГОНЬ! — раздаётся позади.

И первыми выстрелили наши артиллеристы.

Вжжжжж-пжу-у-у!

Пжу! Пжу! Пжу!

Это не был пушечный выстрел из моего прошлого мира. Нечто другое. Резонирующий гул, проникающий в кости, до нытья зубов. Воздух вокруг дула искажался, волны энергии расходились концентрическими кругами. И вылетал снаряд. Сгусток ярко-синего света, оставляющий шлейф. Каждый летел по дуге, пересекая поле за секунды.

БАМ!

БАМ! БАМ! БАМ! БДУФ! БУФ!

Загрохотало вдали.

Снаряды врезаются в британские ряды. Вспышки. Взрывные волны разбрасывают снег и людей. В местах прилёта воронки по три метра в диаметре. Вокруг каждой разбросаны тела. Одни мертвы, другие корчатся, кричат, хватаются за обожжённые культи конечностей.

— Есть! — орут артиллеристы.

— Прямое попадание!

— Ещё! Давай ещё!

Вновь залп. И обстрел по новой. Снаряды летят один за другим. Каждый прилёт — это смерть для нескольких человек. Пяти. Десяти. Как повезёт. Не так и много. Виной тому безосколочное поражение. Зато есть чистая энергия, выжигающая всё в радиусе нескольких метров.

Британский авангард несёт потери, но не тормозит. Продолжают идти, обходя воронки, перешагивая через тела своих. Дисциплина железная. Офицеры орут команды:

— Вперёд! За Британию!

— Не останавливаться! Вперёд!

— Держать строй! Продолжайте двигаться!

И тогда отвечают уже британские пушки.

— Они открыли огонь!

— Укрепить эфир!

— Контурщики, барьеры!!!

Повсюду прилёты. Вспышки. Десятки ярко-синих огней.

— Расход! — кричит кто-то из наших.

— Пригнуться! — орёт Олаф.

Первый снаряд падает метрах в пятидесяти, в ряды тяжёлой пехоты. Взрыв. Вспышка. Грохот, что глушит уши. Тут же крики — короткие, обрывистые.

— Медик! Медиков сюда-а-а!

— Господи… Господи помилуй…

Эфирный дым рассеивается, в строю дыра. Несколько человек исчезли, просто перестали существовать, став кашей с обугленными кусками. Вокруг полно раненных — ожоги, контузии, один ползёт, волоча обожжённые ноги.

Тут же рухнул второй снаряд, ещё ближе. Третий совсем рядом. Земля вздрагивает от каждого взрыва.

— Твою мать! — орут рядом.

— Держать позицию! Не бежать, падлы!

Артиллерийская перестрелка набирает обороты. Десятки пушек с каждой стороны палят друг в друга, пытаясь подавить вражеские залпы и одновременно косить пехоту. Снаряды летят туда-сюда, рассекая воздух. Поле боя стало адом. Повсюду взрывы, дым, крики. Жжённое мясо, плавленный металл. В уши бьёт непрерывный грохот. Вспышки ослепляют, заставляя щуриться.

Но это только начало.

Британский авангард рядом.

Как раз входят в зону эффективной стрельбы для лучников.

И замечаю нечто интересное. Над британскими рядами тут и там замерцали полупрозрачные эфирные барьеры. Работа контурщиков, кого же ещё. Создают защиту от стрел. Хоть не сплошные, а секционные — видимо каждая группа держит свой участок, прикрывая примерно двадцать-тридцать человек. От пушечных снарядов такие не защитят, но от стрел вполне. Как минимум уменьшат скорость, собьют траекторию.

Похвально, ничё не скажешь.

Оглядываюсь. Наши ребята-контурщики тоже не дремлют. Над тяжёлой пехотой впереди нас тоже засияли барьеры — такие же полупрозрачные синие щиты.

— Стрелки! — рявкает Олаф. — Приготовиться! Выбрать цели!

Ну, наконец-то.

Поднимаю арбалет, прикладываюсь. Смотрю через прицельную планку. Ветер дует справа налево, сильный, порывистый. Снег бьёт по маске, треплет капюшон. Видимость, конечно, хреновая, но благо вижу я лучше, чем большинство. Духовное ядро обостряет восприятие и позволяет выделять детали даже в этой ёбан*ой снежной каше.

Провожу прицелом вдоль британских рядов. Лёгкая пехота прёт плотным строем. За ними готовятся их стрелки. По бокам придерживаются позиций кавалерия. Среди всей массы облаченных в серые и синие плащи выделяются офицеры. Доспехи получше, красные плюмажи на шлемах. Павлины блядь. Но спасибо им за это. Так куда удобней целиться.

Выбираю офицера. Капитан или лейтенант. Хер знает. Машет мечом, выкрикивает команды. Идиот. Не, как лидер, наверняка, хороший, но вот как тактик. Тут вопросы. На поле боя, полном стрелков, не стоит слишком выделяться — умрёшь первым.

Что ж, помогу ему с этим.

Четыреста метров. Дистанция для арбалета большая, но не запредельная. Ветер, снег, цель — движущаяся, плюс возможный барьер от контурщика. Нужно всё это учесть. Прицеливаюсь чуть выше и правее. Учитываю ветер, полёт болта, скорость движения британского командира.

Целюсь.

Дышу ровно.

Выдох.

Пауза.

Спуск.

Щелчок механизма.

Тетива хлещет.

Болт срывается с направляющей, летит.

Перезаряжаю, не глядя на результат. Некогда любоваться проделанной работой, её будет слишком много, так что готовлюсь к следующему выстрелу.

Но всё же краем глаза замечаю, как британский офицер дёргается, хватается за горло. Болт прошёл ниже шлема, пробил незащищённый участок. Он падает. Не встаёт. Его отряд на секунду замирает в замешательстве, затем кто-то другой берёт командование на себя, и они продолжают идти.

Попадание.

Первая кровь.

— Какого ледяного духа… — оборачивается Олаф с выпученными глазами. И тут же бросает взгляд на мою тушку. — Воробей, блядь, команды СТРЕЛЯТЬ НЕ БЫЛО!

— П-простите, — чешу макушку. — Случайно вышло.

На самом деле, пришлось. Ведь контурщики уже приступили ставить барьеры. У офицера наверняка есть личные для защиты. Ага, вон как раз засиял у вице-командира этого отряда. Так что, успел так сказать.

Старик резко поворачивается к прущим британцам, замечает труп и снова уставляется на меня:

— Вон того лейтенанта⁈ Ты застрелил того британца⁈ С такого расстояния⁈

— Не уверен, — пожимаю плечами. — Может это кто-то другой.

Старик сплевывают и бормочет под нос:

— Блядство… никакой дисциплины… но если он застрелил офицера… Повезло. — затем он снова принимает вид старшего и поднимает руку:

— Приготовиться к стрельбе!

Все прицелились. Как и я.

— Стреляй!

И весь наш взвод выстрелил.

Как и остальные по соседству.

Тысячи стрел и болтов взмыли в воздух. Как стая гигантских металлических ос поднялись ввысь и обрушились на врага.

Туф!

Туф! Туф! Туф! Туф! Туф!

Посыпались они на британский авангард дождём.

Барьеры контурщиков работали. Часть снарядов замедлились в воздухе, потеряли силу, некоторые и вовсе не прошили их. Но множество стрел прошли мимо защищённых зон. В бреши. Да, часть ушли в молоко. Часть в щиты. Но сотни достигли цели. Британцы падали. Кого прошило насквозь. Кто получил стрелу в ногу и теперь хромает, пытается идти дальше, ругается. Кому угодило в плечо, те роняли оружие, кричали от боли. Тем, кому в шею или лицо, гибли на месте.

Британцы отвечают. Стрелки открывают огонь.

Встречная туча стрел летит в нашу сторону. Свист кругом.

— Поднять щиты! — кричат впереди.

У нас — стрелков щитов не было. Да и попутный ветер особо стрелы-то и не останавливал.

— Укрыться!

— Берегись!

Пригибаюсь, как и все вокруг. Наши контурщики усиливают барьеры — щиты над пехотой становятся ярче, плотнее.

И прилетает град стрел.

Туф! Туф! Туф!

Стуки наконечников о щиты впереди стоящей тяжёлой пехоты. Звон о барьеры.

И мясистые хлопки, крики боли.

— Ааа! Попали! В меня попали!

— Держись, браток, сейчас!

— Медик! Кто-нибудь!

Рядом кто-то охает. Бросаю взгляд в сторону. Один из бойцов нашего взвода, молодой паренёк, получил стрелу в бедро. Та прошла сквозь кожаный доспех, засела глубоко. Он падает на колени, хватается за древко, лицо перекошено от боли.

— Бля-я-ядь! Больно! Мать твою, как больно!

— Вы — оба! — кричит Лизка, пробегая мимо. — Тащите раненых в тыл!

Двое бойцов подхватывают паренька под руки, волокут назад. Он кричит, но его уже уносят.

Сам я продолжаю стрельбу.

Вторая цель — британский лучник, целится в нашу сторону. Стоит без прикрытия, хорошая цель. Триста пятьдесят метров. Выстрел. Прилёт. Попадание в грудь. Его лёгкое пробито. Он валится назад, роняет лук, хрипит.

Перезарядка.

Третья цель — знаменосец. Несёт штандарт отряда. Держит высоко, чтобы все видели. Глупо. Знамя — маяк для стрелков. Убить знаменосца — значит деморализовать отряд, заставить их сбиться с курса. Четыреста метров, движется быстро. Выстрел на упреждение. Попадание в бок. Он падает, знамя валится в снег. Отряд замедляется в атаке, поднимают знамя, но уже не то — момент упущен, замешательство произошло.

Перезарядка.

Четвёртая цель — контурщик. Стоит позади пехоты, держит барьер над своей группой. Пока он жив — его подопечные защищены. Нужно убрать. Триста восемьдесят метров. Цель сложная. Пусть не движется, но прикрыт своими же людьми. Жду момент. А вот и он. Зря ты шагнул, приятель. Открылся ведь. Выстрел. Попал в шею. Он падает с выпученными глазами. Барьер над его группой мигает и исчезает. Теперь они открыты.

— Хороший выстрел, Воробей! — кричит Лизка откуда-то сбоку. — Барьер убрал!

Не отвечаю. Перезаряжаю.

Пятая цель — барабанщик. Цель не самая очевидная. Но эти профи задают ритм марша. Бум-бум-бум, размеренно, как метроном. Убрать барабанщика — сбить темп. Четыреста двадцать метров. Дальняя цель. Сложная. Но выполнимая. Он без прикрытия. Целюсь. Выстрел. Попадаю в живот. Тот сгибается, роняет барабан, падает. Звук барабана прерывается, и часть отряда сбивается с ритма, в непонятках, что случилось — неуж-то в их стане враг?

Перезарядка.

Шестая цель — кавалерист на фланге. Офицер кавалерии. Снова любитель выделяться доспехами. Скачет вдоль строя, выкрикивает команды всадникам. Не знаю, что задумал, но скорее всего неприятный для нас манёвр. Скорее всего, зайти с фланга, ударить в наш бок. Нет уж. Такого я допустить не могу. Триста метров, движется на лошади. Самая сложная из целей. Высокая скорость, да и траектория непредсказуемая. Веду его, учитываю скорость лошади, ветер. Выстрел. Болт уходит в молоко. Чёрт. Его лошадь какого-то хера дёрнулась в последний момент, офицер пригнулся. Досадно. Перезаряжаю. Веду снова. На этот раз учитываю возможный рывок лошади. Выстрел. Попадание. Болт входит в бок, ниже рёбер. Он пригибается, хватается за брюхо, но остаётся в седле. Лошадь несёт его дальше, сам пытается удержаться. Через несколько секунд падает с седла. И конь скачет дальше без него.

Хм. Не убил, но вывел из боя. Сойдёт.

Работаю дальше. Следующая цель — лучник. Этот куда мастеровитее пристреленного. Стоит на возвышении, целится методично, высматривает, падлюка. По мелочам не разбрасывается. Наверное, пасёт наших офицеров. Опасный. Триста семьдесят метров. Ловлю момент. Сейчас. Он стал неподвижно, сосредоточен на своей цели, не замечает, что сам стал ею. Идеально. Выстрел. Прилёт в грудь, прямо в сердце. Он даже не понял, что произошло. Просто упал.

Перезарядка.

Продолжаю стрелять.

Вхожу в ритм. Автоматизм. Тело работает само, разум только направляет. Выбрать цель. Прицелиться. Выстрел. Перезарядка. Повтор.

Вокруг другие стрелки делают тоже самое. Кто-то промахивается, ругается:

— Бля, мимо! Как можно мимо с такой дистанции!

— Ветер сбивает, сука!

— Стреляй, не ной!

Кто-то попадает, радуется:

— Есть! В самое яблочко!

— Молодец, Петька!

— Ещё одного!

В целом наш сектор наёмников создаёт плотный поток стрел, непрерывным дождём.

Британцы не спят. Тоже стреляют не меньше нашего. Стрелы и болты летят туда-сюда, пересекаясь в воздухе, создавая своеобразную тёмную тучу над головами. Люди гибнут. С обеих сторон.

Слева короткий, обрывающийся вопль. Скольжу взглядом в сторону. Наёмник получил стрелу в глаз. Прошла сквозь прорезь в маске. Он падает на спину, дёргается, хрипит, кровь хлещет из глазницы. Руки хватают воздух, ноги бьются в конвульсиях. Через несколько секунд затихает.

— Серёга… Серёга, бля… нет… — бормочет его друг, глядя на труп.

— Отвернись! — рявкает Лизка. — Не время для мёртвых! Убивай врагов!

Тот стискивает зубы и с новыми силами продолжает стрельбу.

Справа уже другой получает болт в горло. Хватается за шею, пытается остановить кровь, но та хлещет меж пальцами фонтаном. Он хочет что-то сказать, но выходит лишь бульканье. Падает на бок. Конвульсии. Ещё несколько секунд агонии. И смерть.

— Господи прими душу раба твоего… — шепчут рядом, крестясь.

Позади накрывает эфирным снарядом. Взрыв близко, метрах в двадцати. Ощущаю ударную горячую волну в спину, едва не роняет с ног. В ушах звон. Оглядываюсь на миг. Седьмому взводу пи*дец. Только воронка и разбросанные тела. Человек двадцать погибли. Ещё столько же ранены, кричат, зовут на помощь.

— Помогите! Ноги нет! Моя нога!

— Матушка… матушка… прости…

Война.

Вот её лицо.

Настоящее. Безжалостное. Уродливое.

Но не время отвлекаться. Сосредотачиваюсь работе. Продолжаю стрелять.

Британский авангард вот-вот столкнётся с нашими.

Двести метров.

Они несут потери. Сотни, может тысячи убитых и раненых. Но не останавливаются. Железная дисциплина. Прут через снег, через взрывы, через град стрел. Прут, потому что командиры приказали. Потому что остановиться — значит умереть под обстрелом. Единственный шанс выжить — дойти до наших рядов и начать рукопашную.

Их офицеры рвут глотки, подбадривают:

— Ещё немного! Вперёд! Вперёд!

— Раздавим их! Раздавим их всех!

— Ради славы! Ради Королевы!

Сто пятьдесят.

Сто.

— Первая линия, приготовиться! — рявкают офицеры тяжёлой пехоты впереди. — Щиты сомкнуть! Копья вперёд!

— За Империю!

— Держать строй! Не отступать!

— Господь, дай сил!

— За Императора!

Тяжёлая пехота выстраивается в стену. Щиты сходятся вплотную. Копья вперёд.

Тридцать метров.

Двадцать.

И столкновение.

Британская пехота врезается в нашу. Грохот. Визги. Скрежет металла. Крики. Маты. Стоны. Мечи бьют по щитам. Летят эфирные искры. Копья пронзают тела. Мокрые шлепки в мякоть, крики агонии. Люди режут, колют, давят друг друга.

— ДЕРЖАТЬ! ДЕРЖАТЬ СТРОЙ!

— Не пускать их! Держать!

— Коли, сука!

— Аа-а-а-а! Рука, блядь! Рука-а-а!

— Вперёд! Давите их! Давите! Давите!

— НУЖНА БРЕШЬ! НАВАЛИСЬ!

Первая линия наших держатся. Щиты выдерживают удары. Копья колят атакующих. Но британцы напирают. Сталкиваются, откатываются, снова накатывают. Как волны о скалы. С каждой атакой отступают, но возвращаются снова. Снова. И снова.

Мы же продолжаем стрелять. Теперь цели близко. Двадцать-тридцать метров. В упор можно сказать. Стреляем чуть выше голов своих. Стрелы удачней находят цели.

Болты кончаются.

Остаётся четыре.

Выстрел. Теперь три…

Два.

Последний.

Выбираю цель куда тщательней.

А вот и она. Британский мастер, чувствую его. Куда мощнее рядовых пехотинцев. Аура пульсирует, видимая как слабое свечение вокруг его брони. Он дерётся двуручным мечом, косит наших, прорубается вперёд. Опасный, чертяка. Тридцать метров. Движется быстро, но предсказуемо, ведь размашистые удары двуручником требуют определённой стойки. Шаблоны всегда предсказуемы. Целюсь. Вот и момент замаха, он открыт. Выстрел.

Попал.

Болт входит в левое плечо, пробивает доспех, застревает глубоко. Мастер рычит, выпускает меч из левой руки, хватается за рану правой. Пытается нащупать болт, не выходит. Отступает, зажимая рану. Товарищи подхватывают, уводят из боя.

Ушли мои полторы тысячи рублей. Или сколько там стоят мастера? Жаль, что ранение не оплачивается. Но хоть вывел из боя, тоже результат.

Всё.

Болты кончились.

Скольжу взглядом по снегу вокруг. Стрелы, болты. Имперские, британские, сломанные, целые. Подбираю несколько, и в сумку. Британские чуть короче, но для арбалета моей модели сойдут. Главное — острые и прямые. Вставляю в направляющую. Механизм хватает не как положено, но держит. Пойдёт. Продолжаю работу. Качество похуже, точность падает, но на такой дистанции не критично.

Рукопашная длится десять минут. Может, одиннадцать. Трудно сказать, время в бою течёт иначе. Каждая секунда тянется вечность. И при этом всё мелькает в бешеном темпе.

Британцы бьются отчаянно. Их авангард несёт потери, но, суки, продолжают давить. Не зря. Им удаётся проломить участок первой линии, прорваться ко второй. Там их встречает резерв, те вязнут. Но в основном первая линия держится крепко.

Наши офицеры орут:

— Третья рота, заткнуть брешь слева!

— Копейщики, вперёд! Не дать пройти!

— Резерв, на правый фланг! Быстро!

Тут же ревут и британцы. Отчаянно, яростно:

— Прорываемся! Прорываемся, мать вашу!

— Рвите их строй!

— За Британию!!!

Ещё атака и вновь откатываются.

При том всё дальше и дальше.

Не бегут. Не паникуют.

Отступают организованно, прикрывая друг друга. Трубят отход:

— Отступаем! Все назад!

— Сохранять строй! Сохранять! Строй!

Наши не преследуют. Приказа нет. Да и бессмысленно — выйдешь из-за прикрытия первой линии, станешь лёгкой мишенью для вражеских стрелков.

— Держать позиции! — орут сбоку. — Никто не бежит вперёд!

— Не преследовать! Стоять на месте!

Британский авангард откатывается на триста метров, останавливается, перестраивается. Наши тоже. Обе стороны переводят дух.

Первое столкновение окончено.

Перестрелка продолжается, но не так интенсивно. Обе стороны экономят боеприпасы. Артиллерия тоже снижает темп. Нужно дать пушкам остыть, иначе контуры перегреются и выйдут из строя.

Наступило относительное затишье. Как у двух бойцов во время окончания первого раунда.

Осматриваюсь, оцениваю потери.

Взвод поредел. Из тридцати восьми осталось… Так. Двадцать девять? Значит девять погибли или унесены санитарами. И это только первое столкновение. Если так пойдёт дальше, к концу дня останется человек пятнадцать, если повезёт.

— Проверить раненых! — кричит Лизка, проходя вдоль того, что осталось от взвода. — Лёгкие ранения — перевязать на месте! Тяжёлые — в лазарет! Мёртвых — стаскивать в сторону, чтобы не мешали!

Наёмники засуетились. Кто перевязывает товарищу руку. Кто волоком тащит тело убитого в сторону, оставляя на снегу кровавый след. Кто просто сидит, тяжело дышит, приходит в себя.

Старик Олаф подходит ко мне. Встаёт напротив. Молча смотрит.

— Воробей, — говорит он наконец, при том как-то странно. — Я сорок лет стреляю из лука. Воевал на Севере, на Юге, на Востоке. Видел лучших стрелков трёх империй. Мастеров, что могли попасть в яблоко с трёхсот шагов. Магистров, стрелявших так быстро, что стрелы сливались в сплошняк.

Затем качает головой, будто не веря собственным словам.

— Но такого не видел никогда. Это ТЫ попал в того офицера на четырёхстах метрах. В такую пургу. Потом снял знаменосца. Контурщика, что прятался за своими. Барабанщика. Кавалериста на скаку. Их умелого лучника. И мастера ранил… а это вообще… у них рефлексы, чувствуют опасность, уворачиваются. Но ты попал. — он смотрит на меня испытующе. — Откуда ты, чёрт возьми? Кто тебя учил? И почему ты — наёмник, а не служишь в королевской гвардии со своими-то навыками?

Спалился всё-таки. Ну, ничего. Пока что я не сделал ничего уж слишком сверхнормального.

А потому со спокойной совестью пожимаю плечами и чистосердечно отвечаю, пожав плечами.

— Практика. Много практики.

— Практика, — повторяет старик скептически. — Парень, я тренируюсь сорок лет. Это тоже практика. Но я так не стреляю.

— Может, сегодня мне везёт? — отвечаю уклончиво.

Тот хмыкает.

— Секреты. Понимаю. Ладно. Главное — продолжай также стрелять. Ты один стоишь десятка лучников.

Он хлопает меня по плечу и уходит проверять остальных.

Лизка подходит следом:

— Воробушек, ты что за машина? Я следила за тобой. Половина твоих выстрелов — в офицеров и особых практиков. Специально выбирал самые сложные цели? И откуда такая меткость?

— Чик-чирик.

Она ухмыляется:

— Вот же птичка заладила. Что ж, не хочешь говорить — не говори. Но я рада, что ты в нашем взводе. Шансы теперь выжить выше.

Она тоже хлопает меня по плечу и уходит отдавать следующие распоряжения.

Сам же собираю болты. Нужно набрать запасы к следующей волне.

Олаф даёт команду:

— Кто израсходовал боеприпасы — быстро в тыл, к обозу! Получить новые и возвращаться! Времени мало!

Вовремя. Сложив собранный десяток болтов в подсумок, бегу в тыл. Мимо других взводов, мимо резервных частей, мимо раненых. Повсюду стоны, ругань, маты, вздохи. Все на нервах.

Обозы стоят метрах в трёхстах от линии фронта. Но и здесь своя суета. Вспотевшие интенданты бегают меж повозками, санитары тащат раненых, офицеры совещаются у карт.

Нахожу ту, что с боеприпасами.

— Тридцать болтов, — говорю, показывая пустой подобранный колчан. — И для моего друга тоже, — передаю ему и второй колчан.

Да, решил взять про запас. Что-то они и правда быстро кончаются. Собственные из эфира решаю пока не использовать — целей подходящих нет.

Тот отсчитывает болты.

— Держи, парень.

— Благодарствую.

Расписываюсь в журнале. Забираю боеприпасы.

Теперь к полевой кухне. Быстро ем суп. Почему бы и нет? Время всё равно есть. Супец горячий, жирный, с мясом. Хлеба кусок. Воды кружка. Три минуты — и готов возвращаться.

Бегу обратно к своему взводу. По дороге вижу, как британцы готовятся ко второй волне. И будет та явно больше первой. Тысяч десять штыков. Плюс учли ошибки первой атаки. А это значит — ожидается ещё большая рубка. Такой вот гребанный прогноз, и нихрена не погоды. Погода тоже полная ж.

Возвращаюсь. Олаф кивает.

— Быстро ты. Хорошо. Приготовься — сейчас начнётся второй раунд.

Просто киваю без лишних слов.

Да, я справился быстрее других стрелков. Кто-то остался в лазарете. Другие только-только подтягиваются.

Занимаю позицию чуть позади Олафа с Лизкой. Не хочу, чтобы они глазели за каждым убитым мной. Проверяю болты — все на месте, не растерял. Арбалет в порядке. Кинжалы в ножнах, на случай, если понадобятся. Всё. Готов.

Смотрю вперёд.

Британцы перестроились. Вторая волна приходит в движение. Людей куда больше. Прут увереннее. Видели, что первая волна не прорвала оборону, но и не была уничтожена. Значит, есть все шансы смять нас.

Рога ревут. Барабаны бьют.

Артиллерийская перестрелка возобновляется с новой силой. Снаряды летят, взрывы сотрясают землю. Контурщики с обеих сторон поднимают барьеры.

Перестрелка лучников и арбалетчиков начинается раньше, чем в первый раз. Британцы учли урок, принялись стрелять с куда большей дистанции. Мы отвечаем. Тысячи стрел свистят в воздухе. Солдаты падают. Кричат. Умирают.

Вторая волна бритов прёт целеустремлённее. Они не разведка, а настоящая ударная сила. Десять тысяч голодных волкодавов, готовых прорвать цепи нашей обороны любой ценой.

Сколько уже прошло?

Чёрт знает.

Стреляю.

Методично.

Быстро.

Метко.

Выбираю приоритетные цели. Офицеров. Выделяющихся практиков. Тех, кто командует. Кто опасен.

Болты кончаются. Снова подбираю у мёртвых. Продолжаю.

Наш взвод тает.

Двадцать девять становится двадцатью пятью. Затем двадцатью двумя. Двадцатью.

Рыжеусый парень, что запомнился мне как любопытным, получает копьё в живот во время прорыва британцев к нашей линии. Кричит. Долго, мучительно. Держится за древко, пытается выдернуть. Не вышло. Падает, корчится, захлёбывается кровью. Умирает минуты три. Долгая, болезненная смерть.

— Рыжий! Держись!!!

— Не помогут ему крики! Он уже мёртв! Если ты ещё не понял!

Ветеран со шрамом через нос получает стрелу в глаз. Падает без звука. Мгновенная смерть. Повезло. Не мучился.

Молодая лучница, одна из немногих женщин в нашем взводе, хватается за меч, бросается в гущу вперёд. Какая нелепая, бессмысленная храбрость. Стреляю чуть правее от неё, пробив висок тому, что собирался рубануть её мечом. Но брошенный топор слева влетает ей сбоку. Позвоночник перерублен. Она падает лицом вниз, дёргается, и затихает.

— Маринка! Сука, они Маринку убили!

— Мсти! Стреляй!

Британцы напирают. Напирают. И напирают. Первая линия трещит. Местами прорываются, врезаются во вторую линию. Завязываются локальные стычки. В ход идёт всё — мечи, топоры, кулаки, зубы.

Олаф с какого-то хера закинул лук за спину, дерётся рядом с тяжёлой пехотой, машет коротким мечом. Рубит, колет. Лизка стреляет, пока есть стрелы, целится быстро, но не метко. Стрелы кончаются, достаёт меч, и мчит в ближний бой. Рубит британца по шее, кровь брызжет фонтаном. Второго тычком в живот. Третьего отбрасывает ударом ноги.

Бля, они занимаются хернёй.

Сам продолжаю стрелять. Держусь на своей позиции. Британцы сюда пока не прорываются.

Стреляю.

Стреляю.

Стреляю.

Не теряя темпа.

Каждый выстрел — жизнь. Чужая жизнь. Знаю. У каждого из них тоже семьи, может быть, жена, дети. Родители, которые ждут их возвращения. Любимая. Но сейчас они просто цели. Мишени. Силуэты, что нужно поразить. Циничный ли я? Да. Жестокий? Вероятней всего. Но если не буду их убивать, они убьют моих. Или меня. О, это совсем не битва добра против зла. Это выживание. Это война.

Поле боя стало адом. Тысячи рубятся с тысячами, стреляют, кричат, умирают. Кругом кровь, взрывы. Снег давно перестал быть белым.

Держу позицию шестого взвода. Арбалет всё ещё в руках, у сапог пустые колчаны. Дышу ровно. Плевать на хаос вокруг. Работаю в любых условиях. Прицеливаюсь. Британский пехотинец метрах в пятидесяти бежит к имперским позициям, меч занесён над головой, кричит что-то на своём. Веду его. Выдох. Спуск. Щелчок. Болт срывается со свистом. Чётко в грудь. Брит спотыкается, падает плашмя, не встаёт.

Перезарядка. Н автомате, без мыслей. Руки приловчились. Новый болт. Взвожу тетиву. Снова прицеливаюсь.

Британский сержант, орёт команды своим. Прицел. Выстрел. В шею. Тот падает на колени, захлёбывается кровью.

Дальше.

Британский лучник целится в Олафа. Прицеливаюсь. Выстрел. Болт входит тому под рёбра. Роняет лук, сгибается.

Старик даже не заметил — слишком занят резнёй. Старый психопат. Рядом ещё одна. Лизка. Дерётся мечом и ножом, как фурия. Остальные выжившие из шестого взвода тоже держатся. Наш сектор остаётся под контролем. Но что остальные?

Окидываю взглядом соседей. Пятый взвод наёмников. И вижу проблему. Британцы давят, пиздецки давят. Прорвали линию пехоты и вырезают стрелков. Всё трещит по швам. Бриты давят массой. Лучники отступают, мечники пытаются сдержать натиск, но их слишком мало. Как так вышло? Мы же держались практически наравне? И замечаю причину проблемы.

Рыцарь.

Огромный. Метра два ростом, может больше. В полном тяжёлом доспехе, что блестит, сука, даже сквозь грязь и кровь. Стальные пластины покрывают всё тело с ног до головы, без единого зазора. На груди выгравирован герб — красный бык на чёрном фоне. Британская знать. Шлем закрытый, с двумя длинными изогнутыми рогами. Устрашающе, архаично, смертельно. В левой руке — щит. Огромный, ростовой, тяжёлый. Тоже с гербом быка. Металл толстый, края окованы. Такой может остановить копьё, меч, стрелу. И раздавить человека одним ударом. В правой руке — булава. Длинная, с тяжёлой шипованной головкой. Для пробития эфирных доспехов, костей. Один удар — и противник мёртв или считай калека.

Этот бронированный громила прорывается сквозь наши ряды как танк сквозь картон. Щитом сбивает с ног, булавой дробит черепа. Имперский мечник бросается на него с криком, но рыцарь не замедляется, бьёт щитом. Удар такой силы, что того отбрасывает на три метра. Больше не встаёт. Помер. Другой атакует сбоку — рыцарь взмахивает булавой. Бамс в голову. Шлем мнётся как фольга. Имперец падает, из-под шлема хлещет кровь. Третий, четвёртый, пятый. Все пытаются остановить монстра. И падают. Бык неумолим, как стихия. Прёт вперёд, прорубается вглубь позиций. За ним другие британцы — обычные пехотинцы, но теперь у них есть брешь, которую пробил этот бугай. Взвод на грани развала.

Чувствую его ауру.

Даже сквозь хаос битвы, где сотни практиков одновременно активируют эфир, эта аура выделяется. Мощная. Плотная. Контролируемая. Аура магистра второй ступени. Практик высокого уровня, маскирующийся под обычного рыцаря-пехотинца. Зачем? Почему практик такого уровня идёт в простую пехоту, а не командует? Засланец? Или просто псих, который любит резню?

Плевать.

Важно другое. Если его не остановить, пятый взвод полностью развалится. Британцы прорвутся, зайдут с фланга, покатится цепная реакция.

Нет уж, бычок, ты загулял не в те луга.

Бросаю взгляд на свой сектор ещё раз. Олаф рубит британца, Лизка режет другого. Наиболее опасных я устранил. Справятся без меня пару минут. Но на всякий прицеливаюсь в самых шустрых бритов — тех, кто особенно активно лезет вперёд. Пять быстрых выстрелов. Пять попаданий. Пять трупов. Вот теперь точно могу отлучиться.

Начинаю смещаться. Быстро, незаметно. Использую бойцов как прикрытие, мелькаю между ними. Активирую лёгкую версию подавления присутствия, достаточную, чтобы люди просто не обращали на меня внимания. Взгляды скользят мимо. Двигаюсь вдоль второй линии, просачиваюсь меж рядами. Никто не замечает. Все заняты собственным выживанием, у всех туннельное зрение сейчас. Да и стрелок в маске, скользящий в стороне — не в одежде бритов, а значит не угроза, не важно, не обращать внимания.

Через тридцать секунд уже на краю позиций пятого взвода. Выглядываю из-за насыпи из снега и кучи трупов, коих сложили ещё после первой волны. Обзор хороший. Да и никого лишнего. Идеально.

Бросаю взгляд на рыцаря. Продолжает крушить всех вокруг. Не пойму, неужели никто из магистров его не замечает? Или все заняты? Тот только что раздавил щитом лицо копейщику, булавой пробил грудь другому. Ёба*ная машина.

Рядом с ним много солдат, идёт слишком плотная рубка.

Да, против стрелка ранга иницированного он непобедим. Но увы. Ему попался я.

Концентрируюсь. Поднимаю ранг. Аура разворачивается. Адепт. Подмастерье. Мастер первой ступени. Останавливаюсь. Этого должно хватить. И не слишком заметно, иначе привлеку внимание. Хотя хз даже. Тут магистр пробил брешь и всем пох. Может, я слишком осторожничаю? Эфир течёт в руки. Формирую болт. Техника эта хоть и выглядит просто, на деле же с той ещё заморочкой. Но мне нравится. Эфирный болт куда мощнее обычного, быстрее, точнее. И главный плюс — способен пробить эфирную защиту. Вкладываю его в направляющую. Готово. Прицеливаюсь. Рыцарь прикрыт толпой, но вижу голову, выступающую над остальными. Да, ебу*ий рогатый шлем выделяется. Целюсь. Голова защищена шлемом, но болт усилен. Должно пробить.

Выстрел.

Но судьба то или британские Боги вмешались, именно в этот момент рыцарь повернулся к другому противнику. И вдарил щитом, прикрыв голову.

Болт со свистом ударяется в щит.

Вспышка.

Эфирные синие искры разлетаются в стороны. Щит вздрагивает, рыцарь отшатывается на полшага. Единственный раз за весь бой, когда он отступил.

Но щит выдержал. Металл толстый, усиленный контурами. Болт только и оставил что, так вмятину, не более.

— Тц-ц. Не пробил. Чёрт.

Рыцарь при этом замер. Прям посреди боя. Оглядывается. Аура вздрагивает. Почувствовал бычара силу удара. Теперь ищет источник. Крутит рогатым шлемом по сторонам. Но не видит меня — далеко, да и слишком много хаоса между нами, плюс подавление присутствия работает. Что ж, подскажу ему, где я. Снимаю технику подавления присутствия и наоборот, активирую нечто подобие агра.

Бычара магистр реагирует мгновенно, точь блядь на красную тряпку.

— Ну давай, бычок, я тут.

Формирую второй болт. Вкладываю в арбалет. Прицеливаюсь.

Тот откидывает помехи в виде парочки адептов. Аура вспыхивает яркой синевой. Усиливается, активирует полную защиту. Вокруг него теперь эфирный барьер, наслоенный поверх физической защиты. Многослойная оборона. Щит теперь не просто кусок металла, а настоящая крепость.

Стреляю.

Болт летит. Ударяется в усиленный щит.

В этот раз даже искр меньше. Барьер поглощает энергию, рассеивает её. Рыцарь даже не пошатнулся.

— Гребаные физики со своими щитами, — бормочу себе под нос. — Ладно. Раз всё по-серьёзному…

Похоже он не просто магистр второй ступени и физик, а ещё наряженный в артефакты. Учтём.

Концентрируюсь. Поднимаю ауру выше. Мастер третьей ступени. Эфир бурлит в узлах, мчит мощным потоком.

Рыцарь чувствует изменение. И попёр на меня. Сквозь толпу, сквозь хаос боя. Рычит. Это не крик ярости. Это рёв хищника, учуявшего опасную добычу. Щитом сбивает имперского пехотинца — тот отлетает в сторону, как кукла. Булавой пробивает другого. Прёт ко мне. Через толпу. Через врагов, союзников.

Формирую третий болт.

Тёмный, фиолетовый.

Прицеливаюсь.

Не в щит. Бесполезно. Слишком крепкий артефакт. Но слабость в его защите.

Рыцарь бежит, и хоть держит щит перед собой. Но тот не покрывает абсолютно всё тело. Снизу зазор меж нижним краем и землёй. Пять-семь сантиметров. Маленькое окно. Казалось бы несущественное. Но в бою — решает даже такая чушь. А ещё чушь вроде того, что он прёт на меня по неровной земле. Через трупы, ямы. Каждый шаг — колебание щита. Вверх-вниз, влево-вправо. Сантиметры, но такие губительные.

Дышу ровно. Пульс спокойный. Мир сужается до одной точки. Моей цели. Рыцарь перешагивает очередного погибшего. Щит чуть смещается. Зазор увеличивается. Маленькое окошко приоткрывается.

Сейчас.

Выстрел.

Эфирный болт срывается. Не со свистом. С хлопком. Тёмно-фиолетовая вспышка. Болт пересекает сорок метров за долю секунды. Идёт низко, параллельно земле. Проскальзывает в зазор меж щитом и землёй. Входит точно, как нить в игольное ушко. Ударяется в ногу бычары. В правую голень. Доспех, контуры, барьер, многослойная защита. И ничего не помогло. Болт проходит сквозь ногу. Пробивает кость, сухожилия. Проходит навылет. И оставляет дыру размером с кулак. Края обуглены, дымятся.

Рыцарь резко тормозит.

Правая нога больше не держит вес. Он пытается удержать равновесие, но падает на одно колено. Щит рухнул рядом.

И разносится рык. Не от боли, ведь физики способны подавлять её эфиром. От ярости. От понимания, что ранен. Что враг его достал.

Пытается встать. Упирается булавой в землю, толкается. Но правая нога мертва. Не слушается. Он падает обратно на колено.

Формирую четвёртый болт. Даже без одной ноги он всё ещё опасен для рядовых пехотинцев. Прицеливаюсь. Тот пытается поднять щит, прикрыться. Но без опоры, это вышло куда медленней. Да и рогатый шлем его — хорошая цель, большая, заметная.

Выстрел. Хлопок. Вспышка.

Болт пробивает шлем, входит в голову. В лоб, меж глаз.

Бычара застывает. Булава падает. Щит выскальзывает. И громадина падает вперёд, забралом в снег.

Аура исчезает. Как и барьер.

Мёртв.

Ну и хорошо.

Вокруг тут же переполох. Бойцы пятого взвода замирают. Смотрят на упавшего бычару, что косил их ряды, а теперь лежит мёртвый.

И взрываются криками.

— Монстра убили!

— Кто⁈ Кто стрелял⁈ — кричит другой, глядя по сторонам.

— Не вижу лучников!

— Не важно! Вперёд, ребзя! Покромсаем остальных! Без их магистра они никто!

— За Империю!

И бросаются вперёд. Моральный подъём во всей красе. Британцы же, видя смерть своего чемпиона, дрогнули. Принялись отступать. Инициатива прорыва потеряна.

Сам же сваливаю незаметно, как и пришёл. Подавляю ауру обратно до минимума — никаких следов мастера третьей ступени. Снова стрелок. Снова иницированный.

Через сорок секунд уже на своей позиции, в шестом взводе. Олаф всё ещё рубит британцев — уже других, не тех, что были, когда я уходил. Рокировочка блядь. Лизка режет очередного вражину. В целом, строй держится.

Что ж, продолжу-ка своё дело. Не то ещё старикан заставит мечом махать, так неохота. Я ж даже не взял сменную одежду. А воевать ещё пару дней. Если уж и пачкаться, то в последний. ГРЁБАННЫЙ ЦИННИК В МОЕЙ ДУШЕ. Порой он оправдывает мои поступки такими мерзкими мыслями. Но что есть — то есть. Я действительно решил пойти арбалетчиком на эту битву, лишь по двум причинам. Первая — не бегать как угорелый, затыкая дыры в брешах и вынося особо опасных британцев. Проще снять их с арбалета, верно? Второе. Я правда не взял второй комплект зимней одежды. Не то, чтобы я жалуюсь на отсутствие лишних барышей, но да — жалуюсь. А что? Особняк сгорел. Эфириты уплыли с бабулей. До сих пор живу на те самые отпускные, что выдал Разин. Марьяна тоже оставляла чуток налички, но я всё спустил на болты, рюкзак, и прочее-прочее. Ещё и есть же надо было. В общем, хватит бубнеть и жаловаться на жизнь. Вставляю обычный болт из колчана. Прицеливаюсь на британского пехотинца. Выстрел. Труп. Перезарядка. Работа продолжается. Как будто ничего не произошло. Как будто никуда не уходил.

Олаф, меж схватками, оглядывается.

— Ты куда пропадал⁈

— В туалет, — коротко отвечаю, продолжая стрелять.

— Вообще оборзел! — тот от моей наглости даже расхохотался.

Продолжаю стрелять. Цель. Выстрел. Попадание. Перезарядка. Повтор.

Снова.

Снова.

Снова и снова.

Наконец, британцы откатываться. Снова организованно, под прикрытием стрелков. Отходят. Перестраиваются.

Вторая волна отбита.

Наш взвод ещё меньше. Всего восемнадцать человек. Половина погибла.

— Собрать… раненых, — хрипит Олаф. Голос севший, измотанный. — Медикам… передать. Мёртвых… сложить.

Помогаю.

Нахожу выживших, тащу на себе в тыл. Нахожу мёртвых, закрываю глаза тем, у кого открыты, складываю в сторону.

Работаю механически. Разум отключён. Кажется, из-за постоянной концентрации и сам подустал. Но делаю свою работу.

Короткая передышка. Ем хлеб. Пью воду из фляги. Проверяю арбалет — работает, тетива цела. Смотрю на небо. Ещё час и стемнеет.

Но британцы не стали ждать темноты.

Пошли в третью атаку. Вероятно, последнюю за сегодня. Бросили двадцать тысяч, если не больше. Пытаются сломить нашу оборону до наступления ночи.

Снова ревут рога. Бьют барабаны. Разносятся боевые кличи.

И снова ад.

Артиллерия лупит без остановки. Летят, не переставая, снаряды.

Взрывы.

Взрывы, взрывы. Земля дрожит, воздух воет.

Лучники поливают друг друга без передышки. Стрел так много, что темнеет небо.

— Прикрыться!

Контурщики держат барьеры изо всех сил, но стрел слишком много. Щиты мигают, перегружаются, падают. Практики выдыхаются.

— Барьер падает!

— Держи! Ещё немного!

— Не могу бля… Сил нет…

Рукопашная идёт по всей линии фронта. Яростная, безжалостная. Пехота дерётся насмерть, но наглые, упорные британцы прорываются в нескольких местах. Тут же бросают резерв на затык брешей.

— Третий батальон, вперёд!

— Закрыть прорыв на левом фланге!

— Не дать им пройти!

Снова крики. Снова стоны. Снова боль и смерть. Люди убивают друг друга со звериной яростью. Без благородства, без чести. Кто под руку попадёт. Главное — убить и не быть убитым.

— За Империю, сука!

— За Королеву, блядь!

— Не отступать! Стоять до конца!

— Прорываются мрази!

— Режьте их козлов!

Я же стреляю. Болты кончились давно. Использую подобранные стрелы. Имперские, британские, давно похер. Хер знает чей лук в руках. Стреляю. Снова. Снова. И снова. Сам уклоняюсь от стрел. Стал приоритетной целью. Уже семеро стрелков целенаправленно устраивали на меня охоту. Все семеро мертвы.

Британский лейтенант командует прорывом. Убираю его. Стрела в шею. Падает.

Практик создаёт барьер. Убираю.

Знаменосец поднимает упавшее знамя, пытается вдохновить товарищей. Пошёл нахер. Выстрел. Падает на знамя.

Стрелы кончаются. Все. Больше нет. Вокруг только мёртвецы, у них я всё уже подобрал, использовал.

Взвод… взвод теперь можно назвать десятком.

Только что прибежавший лучник с колчаном, полным стрел, не успевает приложить стрелу, как получает болт в сердце. Тук. И упал. Как и его лук вместе с рассыпавшимися по снегу стрелами. Подбираю.

Двое с седьмого уже каким-то образом сместились к нам. Оба прикрывают друг друга. Эфирный снаряд падает прям меж ними. Взрыв. Оба исчезают во вспышке эфира.

— Твою мать! Ваську и Гришу разнесло!

— Не смотри, блядь! Стреляй!

Лизка с Олафом держат щиты. Потные, мокрые, все в чужой крови.

— Держаться! — орёт та. — Ещё немного! Ещё немного!

Олаф рядом с ней поднимает чей-то меч, колет британцу в бедро.

— Не отступать! — рычит он. — Не отходить!

Британцы тоже бьются с отчаянием обречённых. Понимают — это последняя атака сегодня. Если не прорвут сейчас, придётся отступать и повторять завтра. А завтра имперцы подтянут свежие силы. Сейчас или никогда.

А потому давят, давят, давят всей массой. Не только в нашем секторе. Повсюду.

Где-то справа слышу крик:

— Прорвались! Они прорвали первую линию!

— Резерв! Нужен резерв!

— Держать! Любой ценой держать!

Поворачиваю голову. Вижу, как в трёхстах метрах справа британцы проломили участок обороны. Хлынули во вторую линию. Имперские резервы бросаются затыкать брешь. Завязывается схватка. Критический момент. Если прорвут там — покатится гребанное домино. Другие участки не выдержат. Оборона рухнет. Выцеливаю самых ретивых бритов. Первый. Минус. Второй. Минус. Третий. Четвёртый. Пятый. И их маленький очаг так и не разгорелся в бушующее пламя. Вовремя его погасил. Подоспел и резерв. Британцев отбрасывают, оттесняют назад.

И затрубили рога.

Протяжные, усталые.

— Возвращаемся на позиции!

— Отход! Организованный отход!

Британцы отходят. Стемнело. Они не успели. Не смогли. На сегодня конечно же.

Медленно, с боем, под прикрытием своих стрелков они отступают. Последние отряды отходят, не поворачиваясь спиной, готовые отразить преследование. Но преследования нет. Имперцы не двигаются с позиций. Все измотаны до предела. Все хотят одного — чтобы это, наконец, кончилось хотя бы на сегодня.

Бой затихает.

Перестрелка прекращается. В темноте не видно целей, стрелять бессмысленно. Последние британцы отступают за пределы досягаемости и исчезают в снежной мгле.

Кругом лишь одно — тишина.

Странная, оглушающая после многочасового грохота. В ушах до сих пор звенит, не переставая. Башка гудит. Тело ноет от усталости. Стою, тяжело дышу, смотрю вокруг. И всё что вижу — лишь кошмар. Тысячи тел разбросаны на снегу. Имперцы, британцы, все смешались в одну мёртвую массу. Воронки от эфирных снарядов зияют чёрными дырами, десятки, сотни ям, заполненных снегом, кровью и плотью. Лужи крови замерзают на морозе в красный лёд. Повсюду торчат сломанные мечи, древки копий, щиты. Поваленные и растоптанные знамёна. И стрелы. В снегу, в телах, щитах, целый лес тонких древков с оперением.

Сбоку раздаётся громкий голос офицера:

— Собрать раненых! Медики, вперёд! Проверить каждого!

— Мёртвых посчитать! Опознать, если возможно!

— Оружие подобрать! Всё, что годится! Не оставлять британцам!

Слева уже другой командир:

— Второй батальон, держать позицию ещё час! Остальные — организованный отход в лагерь! По взводам! Не разбредаться!

Команды разносятся по всей линии фронта. Армия оживает. Медленно, измождённо, но организованно.

Олаф появляется откуда-то слева, морда серая от усталости, весь в порезах и синяках.

— Шестой взвод! — хрипит он. Голос практически пропал, но всё ещё слышен. — Собраться! Кто может идти — вставайте! Кто ранен — поддержим! Идём в лагерь!

И вот мы — восемь выживших, с трудом поднимаемся. Кто стонет от боли, кто хромает, кто просто стоит, пошатываясь. Но все на ногах. Что уже победа.

— Двигаемся с остальными наёмниками! — продолжает старик Олаф. — Держаться вместе! Не отставать!

Идём. Медленно, очень медленно. Ноги налиты свинцом, спина ноет, руки еле держат луки и арбалеты. Но идём.

Вокруг двигаются другие части. Регулярная пехота отступает строем. Потрёпанным, поредевшим. Слева кавалерия ведёт лошадей пешком — многие животные ранены, хромают, но их берегут, не бросают. Артиллеристы привели яков, дабы оттащить пушки. Везде медики с носилками снуют, подбирают раненых…

…До лагеря около двух километров. В нормальных условиях — полчаса ходьбы. Сейчас же вышло почти на час. Идём колонной, тысячи людей, растянувшихся на сотни метров. Мерцаем эфирными фонарями по всей длине колонны, как светлячки в темноте.

Иду-бреду, вокруг разговоры. Наёмники делятся впечатлениями, эмоциями, пытаются осмыслить пережитое.

— … думал всё, конец. Британец меч занёс, я уже глаза закрыл. А он вдруг падает, стрела в ухе торчит. До сих пор не знаю, кто стрелял, но если он жив — да хранят его Небеса…

— Везунчик ты, Петя. Мне тоже повезло. Эфирный снаряд в трёх метрах разорвался, меня только ударной волной тряхнуло. А парни рядом… в клочья… пиздец… это… это…

— Не вспоминай. Лучше радуйся, что сам жив.

— Как не вспоминать…

— Вспомнишь завтра. Или через год. Сейчас надо просто идти и не думать.

Чуть поодаль другая группа:

— … а нашего лейтенанта накрыло в первой же волне. Прямое попадание снарядом. Даже тела не осталось. Потом сержант командовал, но и его во второй волне убили. Дальше мы уже сами держались…

— У нас три сержанта сменилось. Один за другим. Последний вообще паренёк молодой был, вчера только сержантом назначили. Через пять минут стрелу в шею получил. Не везёт сержантам…

— Их вырезают чаще всего.

Позади уже другой разговор:

— Британцы дохрена потеряли. Мы, вроде как, меньше. Может, тыщ пять.

— Завтра потеряем ещё столько же. И послезавтра. И так пока кто-то не сдохнет окончательно.

— Весёлые перспективы…

— А ты чего ожидал? Похода с пирожками?

— Нет, но и такого мяса не ждал. Это же… это же пиздец полный был, братцы. Я сколько воюю, но такого не видел.

— Привыкай. Завтра снова увидишь.

Идём дальше. Признаться, я не так устал как другие. Только от постоянной концентрации и контроля сектора. Что по поводу травм — ядро уже чинит мелкие повреждения. Да и силы восстанавливает. Но приходится делать вид, что устал, как все.

И вдруг в толпе наёмников замечаю знакомый силуэт.

Степан.

Идёт, хромает на левую ногу, но сам, без поддержки. На лбу порез, кровь запеклась, образовав корку. Правую руку держит прижатой к боку, рёбра наверное ушиб. Но жив. Целый. На ногах.

Догоняю его.

— Степан.

Тот оборачивается, вглядывается в темноту, узнаёт видать маску воробья. Лицо озаряется. Не улыбкой конечно, ведь слишком устал для них, но с каким-то облегчением.

— Сашка. Воробей. — отзывается он хрипло. — Живой. Слава богу. Думал, тебя снесло. Видел, как ваш участок долбили снарядами во второй волне. Прям в самую гущу.

— Пронесло, — отвечаю коротко. Хотя на самом деле пришлось нехило так побегать. — Ты как? Хромаешь.

— Мечом полоснули, — морщится тот. — Эфирный доспех порезали, до кости не дошло, но мышцу задело. Больно, но терпимо. Жить буду.

— А что со взводом?

— Из сорока — тридцать осталось, — отвечает он мрачно. — Десять убито. Не так плохо, как у других, но всё равно хреново. Хорошие мужики были. — и вздыхает. — А у тебя?

— Из тридцати восьми — восемь выжило.

Степан сглатывает.

— Батюшки… Стрелкам досталось сильнее, значит.

— Да, досталось.

Идём рядом несколько минут молча. Потом он спрашивает:

— Ванька… Он жив? Видел его?

— Не видел с утра.

— Я тоже. — В его голосе слышна тревога. — Надеюсь, жив. Таким как он на войне труднее всего.

Как будто в ответ на его слова, сбоку раздаётся знакомый голос:

— … не могу… не могу больше идти… ноги не держат…

— Держись, братец, — отвечают ему. — Ещё чуть-чуть. Лагерь близко. Потерпи.

Мы со Степаном поворачиваем головы. Идут двое — один поддерживает другого под руку — молодого, худого, бледнющего-бледнющего.

— Ванька! — окликивает Степан и хромой спешит к ним, я следом.

Подходим. Ванька поднимает голову, видит Степана, и облегчено улыбается. Как-никак, знакомые.

— Степан… Сашка… Вы живы…

— И ты жив, — говорит Степан, осматривая его. — Ранен?

— Контужен, — отвечает тот мужик, что поддерживает Ивана. — Снаряд рядом разорвался, его отбросило. Сознание терял, потом очнулся. Вот веду его, помогаю. Мы из одного взвода.

— Спасибо тебе, — кивает Степан. — Дальше мы справимся. Мы с ним товарищи.

— Как знаешь, — тот отпускает Ваньку и, кивнув, уходит вперёд.

Степан поддерживает молодого с одной стороны, я с другой. Ванька опирается на нас, медленно, с трудом, шагает. Лицо синее, под носом запеклась кровь, губы потрескались.

— Думал, умру, — бормочет он. — Когда рядом бахнуло, думал — всё, конец. Ничего не видел, не слышал, только вспышка и удар. Потом темнота. Очнулся, вокруг трупы, кровь, бойня… Думал, в аду проснулся…

— В аду было бы теплее. — говорю ему спокойно.

Тот понял не сразу, потом хихикнул и сморщился от боли.

Степан тоже улыбнулся.

Да, шутка дурацкая, но сегодня реально был дубарь.

— Ты жив, Ванька. Это главное, — хлопает его осторожно по плечу Степан.

— Жив… — повторяет тот, как будто не веря. — Почему я жив, а другие нет? Рядом со мной трое стояло, их разорвало в клочья, а я только контузию получил. Почему?

— Судьба. — пожимает плечами ветеран.

— Судьба… так вот она значит какая…

…

Вскоре показываются огни лагеря. Костры. Факелы. Эфирные фонари у палаток. Тысячи огней в темноте. Маяк для измотанных солдат.

Проходим через ворота — те же столбы с перекладиной. Часовые стоят, но никого не проверяют. Молча пропускают, только кивают.

Входим на территорию.

Людей поубавилось. Хотя всё ещё много. Но тысячи не вернулись. Костров меньше, как и голосов. Однако те, кто вернулся, держатся. Имперцы — крепкий народ. И не ломаются так просто.

Идём мимо группы солдат у костра. Человек пятнадцать. Сидят, едят из мисок, передают флягу. Тихо разговаривают.

— А я говорю ему: «Васька, ты чё за мной бегаешь⁈» А он: «Так ты ж мне, сучёныш, червонец должен! Вдруг подохнешь! Вот и прикрываю!» Представляешь, блядь? Мы в гущу британцев врезались, смерть кругом, а он про червонец вспомнил!

Мужики улыбнулись. Понимали, конечно, что всё это юмор.

— А ты ему чего?

— А взял и сказал: «Если выживем оба — отдам!». Выжили. Теперь, значит, отдавать надо.

— Долг платежом красен. Тем более, за такой день можно и сверху накинуть.

— Отдам, отдам. Ещё и бутылку куплю — раз оба живые.

Снова смех. Негромкий, но настоящий.

Проходим дальше. Другая группа вела себя иначе. Один мужик в слезах. Товарищи молча сидят рядом, не утешают словами, просто слушают.

Чуть дальше выпивали. Откуда-то водку достали, пьют из горла, передают. Поют песню о войне.

Приводим Ваньку к медицинскому сектору. Тут палатки, суета. Носилки, раненые, медики в окровавленных фартуках. Своя не менее важная битва за жизни.

Передаём его пожилому врачу. Тот быстро проводит осмотр, светит фонарём в глаза, проверяет реакцию зрачков.

— Контузия средней тяжести. Повреждений черепа не вижу, — ощупал он его голову ладонями с активированным эфиром, — но надо понаблюдать. Положим его на ночь, если до утра не станет хуже — выпишем. Идите, он в надёжных руках.

— Спасибо, — говорит Степан.

Ванька смотрит на нас, криво улыбается.

— Спасибо, мужики, что донесли…

— Отдыхай. Завтра увидимся.

Медики уводят его в палатку. Мы со Степаном смотрим вслед.

— Хороший парень, — говорит тот тихо.

— Ага.

— Ладно. Пошли в наш сектор. Надо узнать, кто ещё вернулся.

— Пошли.

Идём к месту ночлега, к своей палатке, что находится на краю лагеря. Наёмники ходят туда-сюда, общаются, пытаются понять, кто из знакомых жив, кто мёртв. Люди уставшие, многие ранены, но держатся. Сидят у костров, греются, едят, пьют, разговаривают.

На глаза попадается Борис. Сидит у костра один, смотрит под ноги. Мрачный. Глаза красные. То ли от дыма, то ли от слёз.

Подходим. Он поднимает голову, видит нас, кивает.

— Боря, — говорит Степан. — Ты как?

— Жив, — отвечает Борис глухо. — Пара царапин, ничего серьёзного.

— Это хорошо.

— Хорошо, — повторяет тот без эмоций.

Молчание. Степан и я садимся у костра. Огонь потрескивает, тепло.

Наконец Борис говорит:

— Косой не вернулся. И Гриша тоже.

Тишина.

— Видел, как их накрыло, — продолжает он, глядя на огонь. — Во второй волне. Оба стояли рядом. Стрелами нашпиговало. Погибли на месте. Косой… — он качает головой. — Он ещё вчера говорил, что после войны в деревню вернётся, хозяйство заведёт. Мечтал…

— Гриша тоже хорошим мужиком был, — добавляет тихо Степан. — Простой, добрый. Всегда шутил, настроение всем поднимал.

— Был, — повторяет Борис. — Был.

Ещё одна пауза. Вдалеке заиграла губная гармошка. Грустно, печально, как плачь девы.

Степан достаёт флягу, делает глоток, передаёт Боре. Тот пьёт, передаёт мне. Отстегиваю нижнюю часть маски, делаю глоток. Водка обжигает горло. Передаю обратно.

Фляга ходит по кругу. Молчим. Просто сидим, пьём по глотку. Поминки по погибшим товарищам. Коротко, без слов, искренне.

— За Косого, — произносит наконец Степан.

— За Гришу, — добавляет Борис.

— За всех, кто не вернулся, — заканчиваю уже я.

Война забирает не только жизни. Она забирает что-то ещё. Может, веру в справедливость? В смысл? В будущее? И вместо них оставляет пустоту.

Но. Нужно держаться. Потому что другого выбора нет.

К нашему костру подходят ещё несколько человек из других взводов. Молча кивнули и присели погреться.

Проходит минут десять. Степан поднимается.

— Я пойду. Надо рану обработать, перевязать нормально. И поспать. Завтра рано вставать.

— Иди, — кивает Борис. — Отдыхай.

Сам Боря сидит ещё несколько минут, и тоже поднимается.

— Я тоже всё. Устал до чёртиков. — и смотрит на меня. — Ты как, Воробей? Держишься?

— Ага.

— Молодец. Завтра увидимся. Если выживем.

Киваю ему.

Он уходит. Остаюсь сидеть у костра. Смотрю в огонь, думаю о прошедшем дне.

Не, к чёрту философию. Глубокие мысли. Хватило их ещё в прошлой жизни!

В этой буду относиться ко всему проще.

Войны происходят, сука, во всех мирах и этого не изменить.

А потому — выше нос и приготовиться к новой битве.

Поднимаюсь, дабы прогуляться. Проветриться так сказать. Бреду по наёмническому сектору без особой цели. Где пьют, где поют, где молчат. Но главное — никто не рыдает, не истерит, не паникует. Имперцы привыкли к войне. И знают, как с ней жить.

Подхожу к туалетам. Быстро справляю нужду. Выхожу обратно.

И замечаю старых знакомых.

Три девицы стоят у столба. Лизка. Рядом с ней та заводила — рыжая с татуировкой змеи на шее. И молодуха с жёстким взглядом. Курят, общаются.

Вот только.

Не хватает одной. Квадратнолицей.

Прохожу мимо. Лизка замечает меня, поворачивает голову.

— Воробушек, — говорит она устало, но странно мягким голосом. — Опять встречаемся у сортиров. Прям традиция какая-то.

— Судьба, ага.

Рыжая слабо усмехается.

— Судьба-злодейка. Привет, птичка. Выжил, значит?

— Пока да.

— Молодец. Мы тоже. Почти.

Пауза. Тяжёлая. Конечно, понимаю, что означает это «почти».

— Валя не вернулась. — тихо говорит Лизка. — Помнишь её? В третьей волне убили.

— Стрела перебила артерию. — поясняет рыжая. — Я была рядом, видела. Она даже не успела понять, что произошло. Просто упала, захлебнулась кровью за пару секунд. Быстро, по крайней мере. Не как многие.

— Жаль.

— Жаль, — повторяет рыжая, затягиваясь. Дым выходит из ноздрей, развеивается в холодном воздухе. — Хорошая баба была. Надёжная, как скала. Десять лет вместе воевали. С самого начала, ещё зелёными девчонками пришли в наёмники. Прошли столько… И вот теперь…

Она не заканчивает фразу. Не нужно. Всё итак понятно.

Снова молчание. Курят. Я стою рядом, не знаю, что сказать. Слова утешения в таких ситуациях звучат фальшиво. Лучше просто ничего не говорить.

— Ты хорошо стрелял сегодня, — говорит молодая с жёстким взглядом, глядя на меня изучающе. — Видела с дистанции. Тот мастер, что прорывался к первой линии, это же ты его зацепил?

Это она о каком именно?

Честно признать, я уже и не вспомню всех, что подстрелил.

Вероятней всего, она имет ввиду того, с первой волны. Ну, выстрел это был очевидный, уверен, и Олаф с Лизкой могли заметить. Так что врать смысла нет, а потому отвечаю:

— Я.

— Круто. Он десятерых наших положил! Ты спас кучу жизней, Воробей.

Пожимаю плечами.

— Работа.

— Работа, — усмехается рыжая. — Ты погляди на него, что за птичка, а? Говорит мало, стреляет много, держится как профи высшего класса. Я видела разных стрелков, Воробушек. И ты точно редкий экспонат. Кем ты был раньше? До того, как стал наёмником?

— Охотником.

— Охотник, — повторяет уже Лизка скептически. — Да, конечно. Охотник, что стреляет как элитный лучник королевской гвардии. — она затягивается самокруткой, и говорит, — Кстати, о стрельбе. Я считала твои результаты за сегодня. Насколько могла, конечно. Видела не всё, ты уж прости, но основное заметила.

Все взглянули на неё, с явным интересом.

— В общем, ты убил минимум одного подмастерья-контурщика, — загнула она первый палец. — Это триста рублей. Четырёх лейтенантов — если по четыреста в среднем, это тысяча шестьсот. Ещё знаменосца, барабанщика, — это обычные бойцы, по пятьдесят за каждого. Плюс ещё человек тридцать обычных солдат, может больше — я не все твои выстрелы видела. Тридцать голов — полторы тысячи. Итого… — она складывает, — около трёх с половиной тысяч рублей. Может, больше, если тебе есть что добавить. Уверена, лгать ты не будешь.

— И это за один день, Воробей. — ухмыльнулась рыжая, которая похоже была уже в курсе моей будущей зарплаты. Лизка растрезвонила небось. — Это охренеть какие деньги, парень.

Цифра действительно впечатляющая. За день я заработал как люди зарабатывают за пару лет на обычной работе.

— Неплохо.

— Неплохо⁈ — Рыжая смеётся, — Воробушек, это офигенно хорошо! Большинство наёмников за всю битву, если она продлится три дня, столько не заработают! Ты за один день на три с половиной штуки настрелял. Если завтра будет такой же результат — выйдешь отсюда богачом. Все девки в любой деревне твои!

— Если доживу до выплаты, — хмыкаю.

— Верно, — соглашается уже Лизка. — Но у тебя, похоже, больше шансов, чем у других. Ты не стал лезть на рожон в ближний бой, а продолжал стрельбу. Я же, — она снова затянулась. — Больше не смогла. Стала промахиваться. Когда чуть не пристрелила своего, поняла, это мой предел. Олаф сдулся ещё раньше, так что мне не так обидно. Но ты, — она заглянула мне в прорези маски, пытаясь отыскать глаза. — Как ты выдержал столько?

— Не знаю.

Она кивает, понимая, что подобное сложно объяснить. Затягивается последний раз, бросает окурок в снег, растаптывает.

— Слушай, Воробушек. Мы вчера шутили про то, что если выживешь, зайди к нам на огонёк. Приглашение в силе. Но не сегодня. Сегодня, как видишь, у нас не то настроение. Так что без обид.

— Понял, — киваю. — Я и сам устал. Пойду спать. Так что, спокойной ночи.

— Отдыхай, птичка. — улыбается рыжая. — Нам всем надо отдохнуть. Завтра снова в мясорубку.

— Ага, — говорю и разворачиваюсь, дабы уйти.

— Эй, Воробушек! — окликает молодая.

Оборачиваюсь.

— За Валю спасибо, — говорит она, сглотнув. — Ты пристрелил того, кто её убил. Лучник-брит выстрелил в Валю, а ты через пять секунд снял его. Он даже не успел обрадоваться своему меткому выстрелу.

Честно, не помню этого конкретного момента. Я правда убил слишком много людей за день, чтобы помнить каждого. Но если она говорит, что это так, наверное, так и было.

— Не за что.

— Всё равно спасибо. Приятно знать, что сука, убившая твою подругу, сам сдох через несколько секунд. Справедливость существует. — и кивает мне. — Чик-чирик тебе, Воробей.

— Чик-чирик.

Ухожу от них обратно в глубь наёмнического сектора, к своей палатке.

Думаю о прошедшем.

Лизка насчитала около трёх с половиной тысяч. Неплохо. Да. Но она права, что видела не всё. Далеко не всё.

Магистра.

Пятерых мастеров, что прорывались в одной точке, пытаясь проломить нашу линию именно там, где стояли Олаф и сама Лизка. Если бы они прорвались — старику-лучнику и бестии пришёл бы конец. Я снял их. Одного за другим. Олаф и Лизка выжили, даже не зная, что были на волосок от смерти.

После ещё восьмерых.

А это по тысяче за каждого. А сколько за того магистра? Или кучу подмастерьев, что я пристрелил в третьей волне? Черт знает. Но по моим подсчётам, настрелял на тысяч тридцать, как минимум. Но не побежал резать головы. Собирать доказательства. Потому что я здесь не за деньгами. А чтобы помочь выиграть эту битву. Малозаметными, точечными ходами. Как невзрачная пешка, убирающая ключевые фигуры противника с доски, не привлекая внимания. Такова моя битва. И если британцы готовы повысить ставки, что ж, я сделаю свой ход.

Подхожу к палатке. Захожу внутрь. Степан уже спит, укрытый одеялом. Храпит. Вот он человек, выживший в аду и добравшийся до безопасности. Хорошо ему. Пусть отдыхает.

Ложусь на свою подстилку. Закрываю глаза. Тело моментально расслабляется. Серебряное ядро работает вовсю. Скоро буду как новый. Физически, по крайней мере.

Всё.

Первый день битвы закончен.

Я выжил.

Но что будет завтра? Вероятно ад, помноженный на два.

ЭПИЛОГ

Штаб имперских сил

Палатка штаба была освещена тускло, всего несколько масляных ламп отбрасывали желтоватый свет на большой деревянный стол в центре. На том разложена огромная карта местности, испещрённая пометками, стрелками, крестиками. Красные фишки обозначали имперские позиции, синие — британские. Меж ними — поле боя, отмеченное серым.

В воздухе витал табачный дым, сама атмосфера пропитана усталостью. Весь командный состав находился сейчас на вечернем совещании. Все серьёзные, измотанные долгим днём.

Генерал Разин сидел во главе. Лицо усталое, вероятно, не спал уже больше суток, а то и двух. Но глаза… глаза всё также острые, внимательные. Да и мундир безукоризнен, хоть он и провёл весь день на ногах. Пусть и в тылу. Но такова доля генерала — командовать. Командовать до тех пор, пока не наступит финальная фаза сражения. Битва генералов. А пока — время молодых практиков. Биться. Становиться сильнее. Его пальцы сплетены, кисти лежат на столе. Смотрит на карту сурово, думает.

Позади кресла стоит Игорь. Телохранитель. Как всегда каменное, без эмоций лицо. Глаза постоянно сканируют помещение, хотя здесь только свои. Опасный человек. Чаще молчит, чем говорит. За годы службы при Разине многие офицеры слышали его голос от силы десяток раз.

Вокруг стола расположился командный состав нынешней кампании.

Полковник Дмитрий Гусев — командующий центром обороны. Крупный, крепкий мужик сорока пяти лет, с густыми усами и тяжёлым подбородком. Здоровенный, как богатырь. Лицо красное от напряжения дня, форма расстёгнута у горла. Опирается руками на стол, смотрит на карту мрачно. На его участке были самые тяжёлые бои.

Рядом — полковник Пётр Суворин, что командовал правым флангом. Худощавый, жилистый, лет пятидесяти. Лысеющий, с короткой седой бородкой. Глаза умные, хитрые. Держался он прямо, руки за спиной. И из всех присутствующих выглядел наименее уставшим, так как его фланг держался лучше остальных.

С другой стороны в кресле сидел полковник Михаил Мещеряков. Этот командовал регулярными войсками на левом фланге. Пятьдесят пять лет, невысокий, но крепкого сложения, с квадратным лицом и короткой стрижкой. Сидел казалось бы расслабленно, но спина прямая. Военный до мозга костей.

Рядом с ним стоял полковник Чернухин, отвечавший за наёмнический контингент, также на левом фланге. Моложе остальных, лет сорока. Он был из числа тех, кто родился в знатной семье, но пошёл в армию не для галочки, а всерьёз. Стоит сейчас, скрестив руки на груди, лёгкая усмешка на губах. Пожалуй, единственный, кто не был в столь хреновом настроении.

Также в палатке присутствовал майор Сергей Крылов — начальник разведки. Невысокий, худой, лет сорока. Сидит сбоку, делает пометки в записной книжке. Глаза постоянно бегают, замечают всё. Олег Железнов — главный военный контурщик армии. Семидесятилетний, высокий, сутулый. Длинные седые волосы, борода по грудь. Измождённый, уставший, так как провёл весь день, координируя работу тысячи контурщиков. Но аура мощная, стабильная. Неудивительно, ведь он — архимагистр. Сидит сейчас, закрыв глаза, восстанавливает силы, но слушает внимательно.

Разин поднимает взгляд, оглядывает собравшихся. И говорит. Спокойно, с хрипотцой:

— Господа. Первый день закончен. Подведём итоги.

Переводит взгляд на Крылова.

— Майор, обрисуйте общую картину.

Тот встаёт, подходит к карте, указкой показывает на позиции.

— Британцы начали атаку в девять утра, как и ожидалось. Три волны в течение дня, последняя закончилась на закате. Использовали силы, примерно в двадцать пять тысяч человек из пятидесяти. Основная армия осталась в резерве, за второй линией холмов. — и показывает на синие фишки позади британского фронта. — Генерал Аннабель использовала классическую тактику прощупывания обороны. Искала слабые места, оценивала нашу силу.

— Нашли? — спрашивает Разин, хотя и сам наблюдал с возвышенности на противостояние, но всегда стоит уточнить мелкие детали, которые мог упустить даже генерал.

Крылов качает головой.

— Прорывов не было. Несколько попыток в центре и на левом фланге, но резервы оперативно затыкали бреши. С их точки зрения, оборона крепкая. Но теперь они знают нашу диспозицию, расположение артиллерии, примерную численность.

— Потери?

— По нашим оценкам, британцы потеряли от шести до семи тысяч. Убитыми и тяжело ранеными. Ещё тысячи полторы-две лёгких ранений, но те вернутся в строй через день-два. — Крылов делает паузу. — Наши потери — четыре тысячи из тридцати. Осталось двадцать шесть боеспособных.

Тишина. Цифры неприятные. Все понимают, что это значит.

Разин кивает.

— Контроль флангов и тыла?

— Мы заняли три ключевых возвышенности. — разведчик указывает на пометки. — «Холм Воронов» справа, «Холм Орлиный» слева, «Высоту Дозорную» в тылу. На каждом по взводу, смена каждые четыре часа. Сигнальные костры и контуры готовы. Если заметят обходное движение противника, подадут сигнал немедленно.

— Британцы поставили свой контроль?

— Всё так, господин генерал. Британцы не ошибаются в таких делах. При том, они не пытались обойти нас сегодня, атаковали только в лоб. Но завтра могут попробовать и флангующий манёвр.

Разин задумчиво смотрит на карту. Что-то его настораживало. Что-то, что он не мог пока понять.

— Территория большая, — произнёс он задумчиво. — Контролировать абсолютно все подходы невозможно. Если они пошлют крупный отряд большой дугой, в обход наших наблюдателей… — и смотрит на присутствующих.

— Подобное возможно, господин генерал, — соглашается Крылов. — Но маловероятно. Для манёвра потребуется слишком много времени, а также координация. Плюс местность труднопроходимая — леса, овраги. Крупные силы не останутся незамеченными.

Разин кивает.

И всё же…

И всё же его интуиция никак не успокаивается.

— Удвоить патрули на флангах и в тылу, — произносит он наконец. — С завтрашнего утра. Каждые два часа доклад. Любое движение противника, даже небольшие группы — сообщать немедленно.

— Как прикажете, господин генерал.

Разин переводит взгляд на полковников.

— Доклады по секторам. Суворин, правый фланг.

Хитроглазый с бородкой выпрямляется, подходит к карте, указывает на свой участок.

— Правый фланг держался крепко, господин генерал. Отбили три волны, потери умеренные. Примерно семь сотен. Британцы пытались прорвать в двух точках. — и показывает на отметки. — Здесь и здесь. Оба раза резерв оперативно закрывал бреши. Артиллерия работала отлично, скосили много противника на подходе.

— Отличившиеся?

Суворин кивает.

— Капитан Сергей Ласкин, командир третьей роты. Лично убил двух британских магистров в ближнем бою. Первого зарубил, когда тот прорывался к нашим позициям. Второго заколол. Вдохновил весь батальон своим примером. Предлагаю к награждению орденом Доблести третьей степени.

Разин кивает.

— Одобрено. Передайте капитану мою благодарность. Присаживайтесь.

Суворин возвращается на место. Разин смотрит на Гусева.

— Центр.

Усатый здоровяк, стоявший у стола, указывает на центральный участок толстым, крепким пальцем.

— Центр принял самый тяжёлый удар, господин генерал. Британцы решили давить в лоб, массой. Мы потеряли около двух тысяч человек. Самые большие потери из всех секторов.

Разин хмурится.

— Прорывы были?

— Один, во второй волне. Британцы проломили участок на стыке второго и третьего батальонов. Прорвались метров на пятьдесят в глубину. Лейтенант Павел Орлов со взводом бросился затыкать брешь, пока резерв подходил. Держались десять минут. Все тридцать один человек погибли, но задержали противника. Резерв подошёл, отбросил британцев обратно.

Тишина в палатке. Тридцать один человек против сотни. Десять минут ада. Все погибли, но выполнили задачу.

— Лейтенант Орлов, — повторяет Разин тихо. — Записать. Посмертное награждение орденом Доблести второй степени. Всем тридцати бойцам — орден Доблести третьей степени, посмертно. Семьям — пенсии и компенсации.

— Слушаюсь, господин генерал.

— Ещё отличившиеся?

Гусев кивает.

— Магистр Виталий Слободин. — и кивает в сторону Железнова, который открывает глаза и слушает. — Контурщик, магистр второй ступени. Создал мощный групповой щит над третьим полком, когда британская артиллерия начала методичный обстрел. Держал десять минут подряд под непрерывными ударами. Спас минимум две сотни жизней. После падения контура потерял сознание от истощения, сейчас в лазарете, но выживет.

Железнов медленно кивает.

— Виталий — хороший боец. Жаль, что выбыл. Он бы пригодился завтра.

— Сколько боеспособных контурщиков у нас осталось? — спрашивает Разин.

— Из пятидесяти двух магистров и мастеров, которые были утром, осталось сорок три, — отвечает старик Железнов глухо. — Двое убито, семеро тяжело ранены и истощены до предела. Плюс потери среди подмастерьев и адептов.

Разин угрюмо кивает.

Железнов добавляет уже и про остальных практиков.

— Также погиб магистр первой ступени — Алексей Снегирёв. Магистр Ирина Ледова. Тяжело ранен магистр Дмитрий Каменев. Потерял правую руку.

— Ясно, — сухо отвечает Разин, — Какие потери среди высших практиков у британцев?

— По собранным данным, убито четыре магистра, тридцать мастеров, неизвестное количество ранено, — зачитывает информацию уже Крылов. — Обмен вполне себе неплохой, но недостаточный. Завтра, в основную фазу разница в количестве высших практиков может стать решающей.

Разин кивает, переводит взгляд на Мещерякова, командовавшего регулярными войсками на левом фланге.

— Левый фланг, доклад.

Мещеряков подходит к столу, указывает на левый участок карты.

— Левый фланг регулярных сил держался стабильно, господин генерал. Потери около одной тысячи двухсот человек. Британцы пытались прорвать дважды, оба раза отбили. Артиллерийская поддержка сработала как полагается, координация с наёмниками полковника Чернухина тоже.

— Отличившиеся?

— Подполковник Игнатий Ртищев, командир второго полка. Лично руководил отражением прорыва во второй волне, организовал контратаку, отбросил британцев с потерями. Предлагаю к награждению.

— Одобрено. Присаживайтесь.

Мещеряков садится. Разин смотрит на Чернухина. Тот выпрямляется, кашляет в кулак. Разин же устало произносит:

— Наёмники, полковник.

Чернухин показывает на сектор рядом с позицией Мещерякова.

— Наёмнический контингент дрался достойно, господин генерал. Дисциплина, как всегда, хромает конечно, но когда дело доходит до боя, держатся крепко. Потери около тысячи. Тяжело, но для наёмников стандартная цифра.

Разин кивает.

— Отличившиеся среди наёмников?

Чернухин достаёт из кармана сложенный лист, разворачивает.

— Несколько, господин генерал. Лизавета Курнакова, прозвище «Бестия». Ветеран, дерётся десять лет. Зарубила семерых британцев в рукопашной. Женщина-зверь, если честно. Предлагаю премию в пятьсот рублей сверх обычной оплаты.

— Одобрено. Ещё?

Чернухин кивает.

— Магистр «Буря», также тройка мастеров с гильдии.

— Всем выпиши денежные награды.

Полковник кивает и кашляет в кулак, после произносит:

— Есть ещё один особенно интересный случай, господин генерал. Наёмник, называет себя «Воробей». Стрелок из арбалета.

— И что с ним?

— Он настрелял за день более чем на три тысячи рублей. — Чернухин умолкает, давая офицером осознать данную сумму. Несколько поднимают брови. — И это по подтверждённым данным. Может быть, больше, если считать неподтверждённые. Три тысячи за день, господин генерал.

— Три тысячи, — повторяет Разин медленно. — За один день. Один человек?

— Да, господин генерал. Его командир — северянин Олаф Гримссон, отзывался о нём… — Чернухин заглядывает в записи, — хм-м, цитирую: «Стреляет как сам Видар-охотник из легенд, каждая стрела находит цель. Он не человек, а дух смерти в облике птицы.» Ну, вы знаете, северяне любят пышные сравнения, но цифры этого паренька впечатляют. — Он убирает листок, смотрит на Разина и добавляет. — Признаться, я и сам видел пару его выстрелов с наблюдательного пункта. Он снял британского мастера с четырёхсот метров. Это уровень. Даже не знаю, с кем его сравнить из наших стрелков.

Разин молчит. Смотрит на карту, потом на Чернухина.

— Воробей, говорите?

— Да, господин генерал. Всё из-за маски, что он носит. Вроде как, язычник. Досье его не читал. Рассказываю только со слов старика Олафа.

Разин задумывается. Затем хмыкает:

— Следите за ним, полковник. Такие таланты редки. Если он переживёт битву, возможно, стоит попробовать переманить его к нам, в Чёрный Лебедь.

— Слушаюсь, господин генерал. — Чернухин кивает и, как бы это ни было странно, снова кашляет. — Прошу прощения, господин генерал. Есть ещё кое-что.

— Говори.

— Пятый взвод наёмников из адептов и инициированных каким-то образом убил магистра второй ступени.

Офицеры недоуменно посмотрели на Чернухина. Усатый громила произнёс:

— Быть такого не может.

— Я и сам так подумал, — соглашается Чернухин, — пока те не принесли его голову. Клялись, что лично убили его. Вот только в черепе была дыра размером с болт. А в их взводе были только лучники. Да и сама рана — сквозная. В общем, не совсем обычная. Эксперты сказали, что то был поражающий контур, при том высшего уровня.

Тишина. Разин посмотрел на карту, помолчал, а затем произнёс:

— Из какого взвода тот Воробей?

Чернухин сглотнул. Брови полезли на лоб:

— Шестой… Шестой, господин генерал.

Все переглянулись.

Командующий левым флангом Мещеряков прервал тишину:

— Господин генерал, вы считаете магистра второй ступени убил тот самый наёмник?

Разин молчал. Но разве его довод не был логичен? Если магистра застрелили, ещё и болтом, когда по соседству находился столь выдающийся арбалетчик? Но кто — он? Если смог пробить защиту практика такого уровня? Списать на удачу подобное — невозможно.

— Принеси мне досье этого Воробья. Сейчас же.

— Есть!

Разин проворчал что-то невнятное. Почему он вдруг вспомнил о мальчишке? Волкове. Жаль, что его здесь нет, его навыки стали были как нельзя полезными. Вздох. И архимагистр вновь оглядывает собравшихся. Лица у всех усталые, однако решительные. Профессионалы, на которых можно рассчитывать и доверить судьбу всей Империи.

— Господа, завтра будет тяжелее. Намного. Британцы поняли, что лобовая атака не прошла. И завтра бросят всё, что есть. Сорок четыре тысячи против наших двадцати шести. В бой пойдут высшие практики. Будьте готовы ко множеству дуэлей.

Кивки. Все понимали — завтра самый решающий день. Ведь в бой вступят основные составы мастеров и магистров. Десятки спецов. Обычно подобные битвы магистров проходят меж собой, да и мало кто из пехотинцев решится вмешаться, а значит — большинство командиров будут дуэлировать с командирами Британии. И боевые техники, что будут уходить «в молоко» троекратно будут косить средних практиков, не успевших свалить куда подальше.

— Резервов мало, — продолжает Разин. — Если Британия прорвётся в нескольких местах одновременно, у нас не хватит сил затыкать все бреши. Придётся выбирать, что держать, а что отдать.

Гусев хмуро кивает.

— Так точно, господин генерал.

— Если не удержимся завтра, — Разин тычет на карту, на Морозный Клык, — отступаем в город. Но это будет стратегическое поражение. Британцы получат контроль над рекой. Сойдёт лёд, и направят сюда свои корабли, разбомбить его.

Снова молчание. Все понимают ставки.

— Поэтому, — генерал выпрямляется, — завтра держимся до последнего. Любой ценой. Ясно?

— Так точно, господин генерал! — отвечают офицеры хором.

— Отлично. Отдыхайте. Подъём в пять утра. Офицерское совещание в шесть. В семь начинаем готовиться. Да хранит нас Империя.

— Да хранит нас Империя!

Британский штаб

Штабная палатка британского командования была больше имперской. Намного. Высокие потолки, поддерживаемые массивными деревянными балками. Стены украшены знамёнами полков, участвующих в кампании. Быки, Львы, Грифоны, Розы. По периметру эфирные фонари, излучающие ровный белый свет. В центре — огромный стол из тёмного дуба, на коем распласталась карта местности. Детальная, с цветными пометками. Красные фишки обозначали британские позиции, серые — имперские. И поле боя, отмеченное крестиками в местах особо ожесточённых столкновений.

Вокруг стоят офицеры. Двадцать человек. Полковники, подполковники, майоры. Все в безукоризненных мундирах синего цвета с золотым шитьём. Серьёзные, уставшие, но дисциплинированные. Британская военная элита.

И все взгляды прикованы к единственной фигуре во главе стола.

Женщине.

Генералу Аннабель Винтерхолл, известной всему миру как «Стальная Роза».

Ей сорок пять, хотя выглядит на тридцать. Архимагистр второй ступени, так что неудивительно, что её тело пропитано эфиром настолько глубоко, что старение замедлилось. Волосы цвета платины, собранные в строгий узел на затылке. Высокие скулы, тонкий нос с лёгкой горбинкой хищной птицы. Бледная кожа. Выразительные алые губы. И глаза, что пугали больше всего. Льдисто-голубые, цвета зимнего неба перед метелью. Красива? Определённо, но смотреть на неё — как смотреть на обнажённый клинок: восхищаешься мастерством, но понимаешь, что одно неверное движение, и перережет горло.

Мундир синего цвета облегал её фигуру безупречно. Подчёркивал атлетичное телосложение. Спортивные плечи, узкую талию, длинные ноги. Военный портной явно старался, понимая цену ошибки. На воротнике — знаки отличия.

Она стояла, опираясь костяшками пальцев на стол, смотрела на карту. Молчала. Офицеры — рядом, тише воды, ниже травы, не смея нарушить тишину.

Наконец, Аннабель поднимает голову. Оглядывает собравшихся взором, коим можно было заморозить мясо.

— Итак, джентльмены, — произносит она негромко. — Первый день подошёл к концу. Надеюсь, у кого-то из вас есть хорошие новости. Потому что плохие я не переношу.

Последнее звучит как угроза. Несколько полковников непроизвольно выпрямляются.

Она смотрит на Томаса Хартли, командующего авангардом. Тот делает шаг вперёд, прикладывает руку к груди.

— Генерал. Три волны атак проведены согласно плану. Имперская оборона прощупана по всей линии. Основные узлы сопротивления выявлены и картированы. Артиллерийские позиции противника зафиксированы. Расположение их резервов определено.

— Потери?

— Шесть тысяч восемьсот человек. Убитыми и тяжело ранеными.

Аннабель молчит. Смотрит на Хартли так, будто оценивает, стоит ли он всех этих потерь. В итоге кивает.

— Приемлемо. Разведка боем — дорогое удовольствие, но необходимое. Продолжайте.

Хартли едва заметно выдыхает. Пронесло.

— Имперцы потеряли около четырёх тысяч. У нас, с учётом потерь, сорок три тысячи двести.

Аннабель поднимает руку, дабы тот умолк.

— Статистически нашего превосходства достаточно для победы, — произносит она с ухмылкой, — но недостаточно для моих амбиций.

Ведь её планы простирались куда дальше победы в Долине. Ей нужен был Морозный Клык. И стоит только разбить армию Разина в пух и прах — Клык будет взят. Нужно лишь не дать имперцам возможности на передышку.

Она переводит взгляд на майора Уильяма Грейсона, начальника разведки.

— Майор. Что с нашим подарком имперцам? Статус.

Грейсон — невысокий, худощавый, с лисьим лицом и острыми глазами, выпрямляется по стойке «смирно».

— Генерал. Отряд полковника Маккензи выдвинулся согласно графику. Десять тысяч человек. Лёгкая пехота, конница, полевая артиллерия. Маршрут проложен через восточные леса и предгорья, в обход всех имперских наблюдательных постов.

— Время прибытия?

— Ожидаемо завтра, после полудня. Между двумя и тремя часами дня, генерал. Удар планируется во фланг или в тыл имперцев, в зависимости от развития основного сражения.

Аннабель ухмыляется, от чего парочка офицеров непроизвольно отступают на полшага.

— Десять тысяч свежих солдат в спину измотанному врагу, — произносит она с наслаждением, будто дегустирует дорогое вино. — Имперцы будут обескровлены основным боем, резервы исчерпаны, и тут им в задницу въезжают десять тысяч. Как жестоко… Всё как я люблю.

Она оглядывает офицеров, уже куда жёстче.

— Имперская разведка засекла манёвр?

— Никак нет, генерал, — отвечает Грейсон уверенно. — Полковник Маккензи соблюдает строжайшую скрытность. Движется через местность, которую имперцы считают непроходимой для крупных сил. Никаких костров, никаких разведывательных отрядов вперёд, поддерживают абсолютную тишину. Темп медленный. Имперские дозоры не обнаружат их до самого удара.

— Превосходно, — Аннабель кивает.

Она проводит пальцем по линии от британских позиций к имперским. Ногти длинные, острые, накрашены кроваво-красным лаком.

— Завтра утром все сорок три тысячи идут в атаку. Одновременно. Тремя направлениями. Центр, правый фланг, левый. Давить везде, не давать им маневрировать. К полудню имперцы будут истощены, резервы выгорят. И тут прибывает Маккензи. Имперская оборона рухнет. Это будет не просто победа, джентльмены. Это будет резня, которую будут помнить десятилетиями.

Офицеры переглядываются. В глазах одобрение. Когда генерал Винтерхолл обещает резню, она не шутит. Имперцам конец. А что до Морозного Клыка, его вообще могут сравнять с землёй и оставить только форт. Всё зависит от настроения Аннабель. Но то, что жители будут истреблены — факт.

Полковник Тёрнер осмеливается высказаться:

— Блестящий план, генерал. Имперцы не поймут, что произошло, пока не окажутся в клещах.

— Именно, — соглашается Аннабель. — Поэтому завтра главная задача — давить на них так жёстко, чтобы они не имели ни секунды подумать о флангах. Не жалейте личный состав. Бросайте волнами, пусть рвут имперских шавок на куски.

— Как прикажете.

Она снова оглядывает командный состав:

— Джентльмены. Завтра решающий день. Эта битва — вопрос престижа Британии. Королева наблюдает. Парламент наблюдает. Вся нация наблюдает. Как и весь мир. Мы не имеем права на ошибку. Поэтому завтра я ожидаю от каждого абсолютной отдачи. Без колебаний. Без жалости. Без слабости. Кто не справится — ответит передо мной. И поверьте, вам это не понравится.

Тройка офицеров бледнеют.

— Вопросы?

Молчание.

— Отлично. Подъём в пять. Построение в семь. Идите, отдыхайте. Завтра понадобятся все силы.

Все кивают и расходятся.

Палатка пустеет.

Аннабель остаётся одна.

Смотрит на серые фишки имперских позиций. Берёт красную фишку, обозначающую отряд Маккензи, и медленно перемещает по карте. Через леса. Через предгорья. К имперскому флангу. Ставит позади их линии обороны.

— Бедные имперские ублюдки, готовитесь к честному бою, а получите нож в почку… А ты, старикашка, — смотрит она на отдельную фигуру архимагистра Разина. — Даже не представляешь, что тебя ждёт…

Британский лагерь

Потрескивает костёр. Вокруг расположились пятеро британских солдат. Все из лёгкой пехоты. Измотанные, грязные, с порезами. День выдался тяжёлым. Очень тяжёлым. Шесть тысяч восемьсот товарищей не вернулись. Этим пятерым повезло больше.

Один из них — рыжеволосый бугай лет тридцати по имени Генри жуёт сухарь и смотрит на огонь. Напротив него ветеран Уильям, с густой чёрной бородой и шрамом под левым глазом. Воюет лет как десять. Видел всякого. Но сегодня даже он выглядит потрясённым.

— Имперцы дрались как звери, — хрипло говорит Генри. — Не отступали ни на шаг. Стояли, суки, как проклятые.

— Обороняться всегда проще, — отвечает Уильям. — Плюс, не хочется признавать, но артиллерия у них работала как следует. Многих наших положили, даже не дав подойти.

— Не только артиллерия, — вмешивается третий, худощавый лучник Эдвард. Лицо бледное, под глазами тёмные круги. — Я видел, как работали их стрелки. Один ублюдок, в частности.

Генри поднимает на него взгляд.

— Кто?

Эдвард сплёвывает под ноги.

— Арбалетчик. В деревянной маске птицы какой-то, воробья или вороны, хер разберешь. Со второй линии. Стрелял так быстро, что я сначала подумал, их там пятеро. Но нет. Один был… подонок. Косил наших как траву.

Уильям нахмурился.

— Маска птицы? Хм-м, я слышал, кто-то из наших кричал про какого-то «воробья». Думал, позывной просто.

Лучник отвечает тише, напряжённее.

— Он снял Роланда. Роланда, блядь… Нашего сержанта, что прошёл двадцать битв и ни разу не был ранен. С семидесяти метров. В голову. Одним выстрелом.

Тишина.

Генри перестаёт хрустеть сухарями. Уильям смотрит на Эдварда со скепсисом.

— Ты уверен, что это был один и тот же стрелок?

— Абсолютно. После того, как Роланд упал, я следил за тем сектором. Хотел понять, кто стреляет так хорошо. И видел только ту тварь с арбалетом. Он всё продолжал стрелять. Каждый выстрел в цель. Каждый. Лейтенанты, сержанты, контурщики. Он стрелял без разбора.

Четвёртый пехотинец, самый молодой из этой компании подал голос.

— Я… я тоже его видел. Мы атаковали их во второй волне. Шли плотной группой, думали прорвать строй. А потом… потом парни начали падать. Один, второй, третий. Один за другим. Стрелы в шеи, сердца, головы. За полминуты семеро легли. Мы даже не поняли, откуда стреляют, пока кто-то не крикнул: «Воробей! Это проклятый Воробей!»

— Семеро за полминуты? — повторяет Уильям медленно. — Это невозможно. Даже для мастера-лучника. Перезарядка арбалета занимает время.

Молодой же мрачно отвечает:

— Но он… он перезаряжался так быстро, как будто арбалет сам взводился. Или у него их пять штук, не знаю… Но он стрелял быстрее любого, кого видел.

В этот момент к костру подходит капрал Ричард, с вечно недовольным лицом. В руках стопка бумаг. Останавливается, смотрит на пятерых солдат.

— Вы из третьего полка?

— Да, сэр, — отвечает Уильям, поднявшись.

— Получите обновлённые списки. — Ричард протягивает несколько листов. — Приоритетные цели. Командование составило. Разнесите остальным наёмникам и лучникам в третьем полку. Завтра на построении зачитают всем, но можете ознакомиться и сейчас.

Уильям берёт листы, кивает.

— Слушаюсь, сэр.

Ричард уходит. Уильям же разворачивает первый лист, подносит к огню, чтобы разглядеть текст. Остальные четверо наклоняются, смотрят через его плечо.

На бумаге список имён. Имперские офицеры, практики, наёмники, все важные фигуры. Напротив каждого имени — награда. Золотом. За голову или за пленение, в зависимости от ценности цели.

Уильям читает вслух, водя пальцем по строчкам:

— Полковник Гусев. Командир центра обороны. Награда: тридцать тысяч золотом за голову, сорок тысяч за живого. Архимагистр Олег Железнов. Главный военный контурщик. Награда: тридцать тысяч за голову, тридцать пять тысяч за живого.

Генри присвистывает.

— Ничего себе суммы. За такие деньги половина наёмников завтра пойдёт охотиться на этих людей.

— В том и суть, — отвечают ему. — Командование хочет деморализовать имперцев, снять их ключевых фигур. Развалить оборону.

Уильям продолжает читать, пролистывает страницу. Ещё имена, награды. Генералы, полковники, капитаны, мастера и магистры. Цены варьируются, но начинаются от тысячи золотом.

Его взгляд останавливается на одной строчке. Читает. Перечитывает. Моргает.

— Дева Мария…

— Что такое? — спрашивает Эдвард.

Уильям поворачивает лист так, чтобы видели остальные и тычет пальцем по строчке в середине списка.

— Глядите.

Те наклоняются. Читают.

«Воробей. Наёмник-стрелок. Маска птицы. Награда: десять тысяч золотом за голову, пятнадцать тысяч за живого.»

Тишина.

При чём долгая.

Генри первым нарушает молчание:

— Десять тысяч? За наёмника? Обычного стрелка?

— Он не обычный, — качает головой лучник Эдвард, всё ещё глядя на список. — Настрелял, наверное, несколько десятков наших, а может и сотни. За день. Командование не дураки. Поняли, что этот ублюдок опасен. Очень опасен.

— Но десять тысяч, — повторяет Генри в изумлении. — Это больше, чем за большинство офицеров… Больше, чем за капитанов и майоров. Это уровень награды за особых магистров.

Уильям отпивает из фляги и отвечает:

— Значит, командование считает его настолько же опасным, насколько магистра. Или даже опаснее, ведь он стреляет издалека, убивает кого хочет и исчезает. Против такого не знаешь, откуда ждать выстрел.

Молодой пехотинец вновь бледнеет:

— Завтра он снова будет убивать наших…

— Не факт, что долго, — хмыкает лучник нервно. — За десять тысяч золотом… Ему конец. Завтрашний день он не переживёт. Пара наёмнических гильдий точно выйдут на него охотиться. Не говоря уже о всех лучниках армии. Каждый захочет снять его и получить не только награду, но и славу. Гляди, и магистры могут заинтересоваться.

Уильям кивает.

— Верно. Как только утром объявят список на построении, каждый британский стрелок и наёмник-охотник будут искать этого Воробья. Он точно станет целью номер один.

— Интересно, знает ли он сам, — задумчиво бубнит Генри, продолжив грызть сухарь. — что за его голову назначена такая награда?

— Узнает. Когда половина нашей армии будет целиться именно в него…

Утро

Рассвет приходит запоздало, нехотя, точь сам не хочет освещать то, что произойдёт сегодня. Серый свет с трудом просачивается сквозь щели палатки. Ночной мороз ещё не отступил, кругом холодрыга.

Степан чешет щетину, Ванька стоит рядом, выглядит уже бодрячком. Контузия прошла, но голова всё ещё гудит, в ушах временами звенит. Но жив. Это главное.

И оба смотрят на третьего — Воробья.

Тот лежит на подстилке, укутанный одеялом по шею. На лице, как всегда, маска. Дышит размеренно, не шевелится. Спит. При чём так крепко, что хрен разбудишь его, пробовали уже.

— Воробей! — вновь кричит Степан. — Подъём! ПО-О-ОДЪЁ-Ё-Ё-ЁМ! Завтрак уже закончился! Скоро построение! ТЫ ГДЕ ШЛЯЛСЯ⁈ ПРИЗНАВАЙСЯ! К УТРУ ТОЛЬКО ПРИШЁЛ!

Никакой реакции. Даже не дёргается.

Ветеран ухмыляется, смотрит на Ваньку.

— Говорю тебе, он пришёл полчаса назад. Где был всю ночь, черти знает! Я отлить выходил, его уже не было.

Иван пожимает плечами.

— Может к бабам ходил?

— Наш Воробей? Смеёшься? Он же скромняга каких свет не видывал! — хохотнул Степан. И снова за своё. — Воробей! Вставай, птичка! День начался! Война не ждёт!

А в ответ только дуля, показавшаяся из одеяла.

— Отвяньте.

Ванька хихикает.

— Живой!

— Живой, живой! — усмехается Степан. — Вставай давай, пока Олаф не пришёл и не поднял тебя своим методом.

Юноша медленно, очень медленно повернул голову к Степану. Из-под маски донеслось сонное бормотание, явно недовольное.

— Встаю… встаю… достали…

Те смеются.

— Мы с Ванькой с завтрака вернулись, будили тебя, будили! Ты так и не встал. Думали, помер, если честно. Проверять пульс собирались.

— Не помер, — бормочет Воробей, медленно садясь. — Просто… устал.

— Чем ты занимался всю ночь? И куда пропал? — любопытствовал Степан.

— Гулял.

— Гулёна, блин, — лыбится ветеран. — Везёт молодым, сил хоть отбавляй. Я вот от вчерашнего до сих пор отойти не могу.

— Кстати, Сашка, — Ванька вдруг от чего-то заводится азартно. — Мы завтракали, так на кормёжке только о тебе и речь. «Кто этот Воробей?», «Видели, как он стреляет?», «Трёх сержантов снял подряд, одного за другим!».

— Ага! — поддакивает Степан, — а Олаф божится, что ты воплощение северных богов, представь? Говорит, мол, стреляешь как какой-то там охотник из легенд. У него там целая речь была, со сравнениями и эпитетами. Похоже ты ему понравился.

Воробей вздыхает. Глубоко, тяжело. Наклоняет голову, смотрит в пол.

— Замечательно.

Ему было пофиг. Лишь бы слишком не приставали. Да и ночь… Ночь была столь сложной, что его до сих пор штормит от усталости.

— Гордись, — Степан хлопает его по плечу. — Ты ведь язычников прославил теперь на весь север. Люди восхищаются. И это… правда, что ты вчера настрелял на три тысячи рублей?

Тот молча кивает, натягивая сапоги.

— Ничего ж себе! — восклицает Ванька.

Степан поддакивает:

— Это достижение, парень, особенно среди наёмников. — он вдруг приглядывается и уже серьёзней произносит. — Слушай, что с тобой? Выглядишь не очень…

Юноша вяло пожимает плечами.

— Всё в порядке. Скоро приду в норму.

— Понимаю, — кивает Ванька сочувственно. — Мне вот всю ночь кошмары снились. Взрывы, крики, кровь. Проснулся раз пять, вспотел весь. Тоже разбит. Но позавтракал и, вроде как, отлегло.

— У всех так, — добавляет Степан. — Первая настоящая битва засядет в голову надолго.

Воробей же молча собирается. Проверяет арбалет, болты. Закрепляет кожаный панцирь. Накидывает тёмный плащ.

Степан и Ванька наблюдают. Потом первый говорит:

— Сегодня бойня будет жёстче. Британцы бросят всё, что есть. Все сорок тысяч.

— Мы выстоим? — тихо спрашивает Ванька.

Степан пожимает плечами.

— Не знаю, Ванька. Честно не знаю. Нас меньше раза в два. Если прорвутся… беда будет.

Ванька сглатывает. Понимает. Конечно понимает.

Воробей же закрепляет за спиной арбалет. Перекручивает в руках два кинжала и чётко вставляет их в ножны у пояса. После чего уставшим, но спокойным голосом произносит:

— Выстоим.

Конец шестого тома