Ненормальный практик 3

Глава 1

Шесть дней. Ровно шесть дней катафалка на колёсах тащится на север, увозя меня, да десяток душ в местный филиал ада с поэтичным названием «Чёрный Лебедь».

Как дорога? Ну, сложно ту назвать «дорогой». Скорее, направление. Колея, пробитая в снегу, уходящая всё дальше от цивилизации. Повозку трясёт, вся скрипит, но, падлюка, ползет исправно. Сидишь на прелой соломе, задница отмерзает, руки в кандалах ноют, а единственное развлечение — считать выбоины или наблюдать за соседями по клетке. Компания, конечно, подобралась прям «цвет нации». Убийцы, воры, дезертиры, политические деятели и я — герой-любовник, спаситель шпионов. В общей сумме семь повозок, набитых зеками.

Едем уже шесть суток. Шесть одинаковых, серых, холодных дней. Рано утром — подъём пинками конвоя. Потом — шесть часов тряски в этом ящике. Остановка на «обед» — миска тёплой жижи, которую острословы называют баландой. На вкус точь размоченные опилки с лёгким привкусом безысходности. Но есть надо. Тело требует топлива, даже паршивого. Потом опять тряска до позднего вечера. «Ночлег» — отдельная песня. Температура падает на десяток градусов ниже. Холод пронизывает всё. Спишь вполглаза, прижавшись к таким же бедолагам ради тепла, и слушаешь, как ветер воет похоронные марши. Романтика, блин. Хорошо, что я не жмусь. Духовное ядро позволяет находиться без вреда здоровью на холоде. Да и привык ещё в прошлой жизни к экстремальным условиям. Что до тела — тоже свыкается по-немногу и становится сильнее.

Вообще, поначалу всё было сносно, да. Но с каждым днём путешествия на Север становилось только холоднее. Воздух более колкий, более злой. Дышишь — будто битое стекло глотаешь. Многие зеки то и дело растирали пальцы на ногах и руках, иначе отморозили бы. Конвоиры тоже мёрзли, кутались в тулупы, но им хоть двигаться можно было. Нам же — сиди и превращайся в ледяную статуэтку.

На третий день игра в «заморозь заключённого» дала первые плоды. В соседнем обозе трое не проснулись утром. Просто замёрзли насмерть во сне. Тихо, буднично. Их тела вытащили, бросили в сугроб у дороги, как мешки с мусором, и поехали дальше. Никто даже бровью не повёл. Ни конвоиры, ни остальные зэки. Ценность человеческой жизни в этих краях стремится к нулю, особенно если ты в кандалах.

Видимо, данная демонстрация произвела впечатление. В следующую ночь четверо самых отчаянных, уже из другой повозки, решили попытать счастья. Пока конвоиры грелись у костра, выбрались и рванули в лес. Далеко не убежали. Через полчаса их приволокли обратно. Двоих — уже трупами, с дырками. Двух оставшихся, избитых до полусмерти, швырнули обратно в повозку. Прямо к самым отбитым уркаганам, которые тут же принялись «воспитывать» беглецов. Конвоиры даже не вмешались. И тех убили свои же.

Но после этого случая всем выдали одеяла. Видать, испугались, что количество заключенных резко сокращается. Некем будет войско пополнять. В общем, больше о своих шкурах забеспокоились чем наших.

Так и продолжилось путешествие.

Большую часть времени я сидел в своём углу, наблюдая. Испытывал ли жалость к беглецам? Нет. Сочувствие? Пожалуй, тоже нет. Они — глупцы. Бежать зимой, на Севере, без еды, без тёплой одежды, со стражей на хвосте? Разве не самоубийство? Они просто выбрали способ умереть чуть быстрее, чем от холода или в штрафбате. Их право.

Сам я вёл себя спокойно. Не лез в драки, не жаловался, молча ел баланду, молча наблюдал. За конвоирами — их сменами, привычками, уровнем бдительности. За зэками — кто лидер, кто шестёрка. Собирал информацию. Скорее больше от того что нечем было заняться. Да и какой смысл ныть или бунтовать? Нет. Наоборот, я еду в место, где смогу убивать и становиться сильнее. Разве не идеально?

Седьмой день пути в этом скотовозе.

За окном… если дырку в досках можно так назвать, всё тот же унылый пейзаж — заснеженные ели, сугробы по пояс, да свинцовое небо, готовое вот-вот разродиться очередной порцией колючего снега. Холод пробирал уже не до костей, а до самой души.

В нашей персональной камере на колёсах ехало семеро, не считая меня. За неделю пути народ, естественно, успел перезнакомиться, сколотить временные альянсы и даже, прости господи, подружиться. Ну, или сделать вид. Дружба здесь — понятие относительное, как и совесть. Сегодня делите последнюю корку хлеба, а завтра один из вас придушит другого за лишнюю тряпку. Стандарт тюремного жанра, универсальный для всех миров.

Компашка подобралась разношёрстная. Был тут бывший охранник таверны по имени Степан — здоровенный детина с туповатым рылом, попавший сюда то ли за перепалку, то ли за пьяную драку с офицером. Рядом с ним — карманник Митька, с бегающими тёмными глазками и вечной полуулыбкой на хитрой физиономии. Без умолку травил байки о своих «подвигах» на питерских улицах, привирая процентов на девяносто. Ещё был мрачный мужик неопределённого возраста, с прыщавыми щеками и пустыми глазами — убийца, отбывавший пожизненное, но решивший «искупить вину кровью». Звали его то ли Фрол, то ли Егор — он представлялся по-разному. Чокнутый малёха. Четвёртый — бывший купец Захар, пузатый, обрюзгший, попавшийся на махинациях с казёнными поставками. Постоянно хныкал, жаловался на холод, голод и несправедливость судьбы. Ну и ещё тройка, которые сидели тихо, особо не разговаривая.

Ко мне больше не лезли. Ещё в самом начале пути, на второй день, охранник Степан — решил «проверить молодого». Подошёл, начал быковать, что-то там про «петушиный угол» и «правила жизни». Я тогда просто посмотрел на него. Не зло, не угрожающе. Просто посмотрел взглядом человека, что видел вещи похуже пьяного тупицы и знает сотню способов убить его голыми руками за пару секунд. Видимо, что-то такое он в моих глазах и прочитал. Потому как заткнулся на полуслове, побледнел, пробормотал что-то невнятное и отвалил. С тех пор ко мне никто не лез. Пару раз Митька и Захар пытались завязать разговор — из любопытства или просто от скуки, черт знает, но я отвечал односложно, не поддерживая беседу. «Да», «нет», «не знаю». Друзья мне здесь не нужны. Союзники? Возможно, но только по необходимости. А болтать по душам? Не по мне такое. Лучше помедитировать.

Вот и сейчас они что-то там тёрли между собой, пытаясь перекричать скрип колёс и завывание ветра.

— Да когда ж приедем-то, мать их⁈ — ныл купец Захар, кутаясь в рваную телогрейку. — Седьмой день уже! Замёрзнем к чертям собачьим!

— А ты думал, на курорт везут? — хмыкнул Митька, ловко сворачивая самокрутку из припрятанной дряни, которую громко обозвал табаком. — «Чёрный Лебедь», папаша! Теплее уже не будет, зуб даю! Говорят, медведи белые там строем ходят и водку из самовара пьют, шоб не замерзла!

— Брехня, — буркнул убийца Фрол-Егор. — Нет там ни хрена. Только снег, лёд и смерть.

— Ох, мне бы сейчас… — мечтательно протянул Степан, глядя в потолок. — В «Золотой Якорь»… там девки… пиво рекой… эх! А потом морду кому-нибудь набить… хорошо!

— Во-во! — подхватил Митька. — Я как-то раз, на Невском, такую фифу обчистил! У неё в ридикюле, прикиньте, не только кошель тугой, а ещё! Флакончик французских духов и… кружевные панталоны! Запасные, видать! Я те панталоны потом за бутылку водки толкнул!

— Идиот, — снова буркнул Фрол-Егор. — Духи надо было толкать. Дороже стоят.

— Да что вы всё о бабках, да о бабах! — взвыл Захар. — Жрать охота! До смерти! Вчерашняя баланда… да разве ж это еда⁈ Вот у меня в трактире… поросёнок молочный с хреном, да под рюмочку анисовой…

Сижу и слушаю этот незамысловатый трёп. Обычные разговоры людей, лишённых будущего и пытающихся согреться воспоминаниями. Каждый цеплялся за какую-то свою иллюзию: Митька — за воровскую удаль, Степан — за пьяный разгул, Захар — за сытую купеческую жизнь. Только убийца ничего такого не припоминал.

Мне же всё равно. Пусть болтают. Пусть вспоминают. Ноют. Их судьба меня не касается.

Откидываюсь на борт, закрываю глаза.

Так проходит час.

Второй.

Третий.

Трёп моих попутчиков уже порядком надоел. Истории про «фиф», «поросёнка» и «кружевные панталоны» повторялись по третьему кругу. Скука.

Ещё и пузатый купец Захар, видимо, окончательно отчаявшись найти сочувствие в своих жалобах на судьбу, решил обратиться ко мне. Либо просто задумал разбавить свой монолог новой жертвой.

— Эй, парень… — он поёрзал на своей толстой заднице, пытаясь повернуться. — Сашка, да? Ты ж вроде помоложе нас всех будешь… Как думаешь, а? Что нас там ждёт? Впереди-то? Может, не так всё страшно, как говорят? Может, амнистия какая будет к празднику? Или на работы отправят, а не на передовую? А?

Медленно открываю глаза и смотрю на него. Взглядом, безо всяких иллюзий. Тем, что смотрят на неизбежное.

— Всех нас ждёт смерть, — произношу мрачно.

И снова закрываю глаза.

Зачем обнадёживать человека, когда шансов практически нет? Пусть лучше сразу готовится к худшему.

Захар аж поперхнулся.

— Тьфу ты! Ну ты сказал! — пробормотал он. — Пессимист какой… Злой ты, парень. Не по-людски это.

— И то верно, — поддакнул Митька-карманник. — Чего сразу смерть-то? Может, и пронесёт. Я вот, например, живучий. Три раза пырнуть пытались — и ничего, как видишь, живой! И там выкручусь! Главное — смекалка и руки ловкие!

— А я вот силой возьму! — неожиданно встрял Степан, ударив себя в грудь. — Я хоть и неофит второй ступени, но дурь-то есть! Я как-то на подпольном чемпионате по кулачным боям… на Лиговке… третье место взял! Там такие бугаи были! Во! — и развёл руки, показывая необъятные размеры. — А я их раскидал! Почти всех! Так что и там… если что… постою за себя!

— Пф-ф, кулачные бои, — фыркнул кто-то из молчавших. — На передовой не кулаками машут. Там эфиром жарят так, что только пепел остаётся.

— А я вот тоже не промах! — вдруг встрепенулся другой молчун. Тихий такой, невзрачный лет тридцати. — Меня дед тренировал! Сильный у меня он был. Я, между прочим, неофит третьей ступени! Так-то! И тоже кое-что умею!

— Пф. Третьей… — презрительно хмыкнул ещё один тип, доселе молчавший, с наглым лицом и шрамом на шее. — Всего-то? Сопляк. Вот я — инициированный второй ступени. Сам дошёл, без всяких дедов, — и вскинул подбородок, оглядывая всех свысока. — Так что заткнулись бы вы тут, салаги.

Начался типичный базар — меряние рангами и былыми заслугами. Каждый пытался доказать, что круче, сильнее, хитрее и уж точно выживет там, где другие сдохнут. Герои, блин. Неофит третьей ступени? Инициированный второй? Как долго они протянут?

Приоткрываю глаза и смотрю в щель. Небо немного прояснилось, и проглядывало бледное, негреющее северное солнце. Пейзаж не менялся — всё тот же бескрайний снег, только теперь без каких-либо елок. Стало ещё холоднее, слышался шум. Будто мы приближались к поселению или ещё чему-то.

И через пятнадцать минут повозка дёрнулась и остановилась. Так внезапно, что все, кто не держался, повалились друг на друга. Снаружи раздался хриплый голос конвоира:

— ПРИЕХАЛИ, УБЛЮДКИ! ВЫЛЕЗАЙ! КОНЕЧНАЯ! ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В «ЧЁРНЫЙ ЛЕБЕДЬ»!

Все тут же зашевелились.

— Думаешь, нас сразу на передовую отправят?

— Заткнись, лучше помолись своим богам, если они есть.

— Молчать, отребье! — рявкнул стражник снаружи.

Тент откинули. Ослепительный свет хлынул внутрь, заставив всех прищуриться. На фоне сияния вырисовался силуэт стражника, что весело постучал по решётке копьём:

— Просыпайтесь, зайчики! — прокричал он с бодростью, очевидно наигранной. Ведь во взгляде была та ещё усталость. — Скоро вам предстоит веселье!

Глаза привыкли к свету, и рассматриваю окружающий пейзаж. Повозка встала посреди военного лагеря, раскинувшегося прямо на равнине, без каких-либо возвышенностей, холмов или деревьев. Просто белая пустошь. Сотни самодельных юрт и палаток, покрытых снегом, тянулись до самого горизонта. Между ними сновали люди. Одни тащили дрова, другие чистили оружие. Дым от палаток поднимался к серому небу и развеивался.

Рядом с нашей повозкой выгружались зэки из соседних. Нас становилось всё больше. Человек пятьдесят, не меньше.

Пока все топтались на месте. Кто выпрямлял спину от усталости, кто растирал ладони от холода. Приблизился офицер лет пятидесяти-пятидесяти пяти с обветренным лицом и длинными чёрными усами. На глове шапка-ушанка с кокардой. В сером тулупе. У пояса два меча.

Окинул нас взглядом, как мясник туши на бойне, а затем смачно харкнул в снег:

— Тьфу. Ну и нулёвое дерьмо привезли, — процедил он сквозь зубы. — Где вы таких откопали? В борделях столицы?

— Неделя на передовой сделают из них солдат, капитан! — хохотнул один из стражников.

— Или трупы, — пожал плечами капитан. — Мне похрен.

Кто-то из соседней повозки, видимо, решив проявить характер, подал голос:

— Эй, офицерьё! Кормёжка тут лучше, чем в дороге?

Тишина, последовавшая за этим вопросом, была тяжёлой, как чугунная плита. Капитан медленно повернул голову, сузил глаза, как боров, заметивший добычу, и ровным тоном произнёс:

— Накормите говоруна.

Двое стражников вытащили из толпы вырывающегося зека. То, что последовало, было недолгим, но жестоким. Показательным. Его избили. Методично, профессионально, без следов на лице, но отбив внутренности. Все мы стояли молча. Похоже чудик всё ещё не понял, куда попал.

Когда избитого швырнули в снег, капитан подошёл ближе, дыша облачками пара в морозном воздухе:

— Надеюсь, остальные усвоили урок. Вы — никто. Социальный мусор. И сдохнете здесь. Однако, только вам решать — сдохнуть мужчиной или трусом.

Он повернулся к молодому лейтенанту, что всё это время стоял рядом, не проявляя никаких эмоций:

— В четвёртый взвод их, Лукин. У них как раз всего трое остались после последней вылазки.

Лейтенант Лукин — худощавый парень с несоразмерно большими ушами и острым носом — козырнул:

— Есть, капитан!

Старший развернулся и ушёл, оставив нас на попечение лейтенанта. Тот чувствовал себя очевидно не в своей тарелке. Видать, впервые командует отрядом преступников.

— Внимание, отщепенцы! — выкрикнул он, стараясь придать голосу строгость, но вышло комично, от чего парочка зеков хихикнули. — Никаких разговоров! Постройтесь в две шеренги!

Под тычками копий стражников все мы выстроились в подобие строя.

— Слушайте внимательно, ибо повторять не буду, — начал Лукин, расхаживая перед первым рядом. — Вы находитесь в третьем лагере батальона «Чёрный Лебедь». Здесь северо-восточная граница Империи, буферная зона между нами и Ледяными Кланами. Жрать будете два раза в день, может даже три, если повезёт. Спать — в общих казармах, вон в тех юртах, — он указал на потрёпанные конструкции, покрытые шкурами и брезентом. — Подъём в пять утра, отбой в девять вечера. Утром тренировки, потом обед, потом тренировки, потом караул или работы по лагерю.

И сделал паузу, очевидно, ожидая вопросов, но все молчали. После чего продолжил:

— Я — лейтенант Лукин из штабных офицеров. Но по всем вопросам обращаться не ко мне. Срать я хотел на ваши хотелки. Все вопросы — к вашему лейтенанту. Вон она.

Лукин указал на фигуру вдали. Высокая, под два метра, тётка с короткими рыжими волосами и плечами, которым позавидовал бы любой грузчик. Неспешно рубила дрова. В одной руке топор, в другой — дымящаяся папироса. Белая рубаха облегала мускулистое тело, на поясе висел тесак, да такого размера, что им можно расчленить лошадь.

— Лейтенант Галина Куваева, — представил её Лукин. — Бывшая чемпионка Империи по борьбе. Посажена за убийство трёх мужчин голыми руками в таверне «Пьяный гусь» в Новгороде, — и тихо добавил, чтобы она не услышала. — Они, видите ли, назвали её «мужиком в юбке». Советую следить за языком, если не хотите умереть. — после набрал воздуха и выкрикнул: — Лейтенант Куваева! Прошу, подойдите!

Галина повернулась к нам. Голубые глаза жуткие, холоднее окружающей снежной пустыни. Затянулась папиросой и выдохнула дым через широкие ноздри, как сука, минотавр. Щелчком выбросила окурок и, воткнув топор в пенек, направилась к нашему строю.

— Добро пожаловать в ад, малыши, — подошла она ближе и взяла папку из рук Лукина. — Надеюсь, вы привезли с собой яйца. Они вам понадобятся.

После чего открыла ту. Пролистала с десяток страниц. Затем захлопнула и взялась обходить строй, внимательно изучая каждого. Тяжёлые, грузные шаги проминали снег с хрустом. Медленно раздавливали ледяные комки. О, и делала она это нарочно, дабы показать кто тут главный. Одним словом — мощь. Ходячая на двух крепких ногах. То и дело Галина останавливалась перед особо жалкими, заглядывала в глаза, и улыбалась без намека на радость.

— Та-а-ак, — протянула она, остановившись напротив купца Захара, трясшегося сразу от всего, и от страха и от холода. — Да не трясись ты, торгаш. Думаешь, быстро сдохнешь? Не-е-ет. Мы из тебя сначала свиное сало вытопим на полевой кухне. Потом и помрёшь.

Харя купца посерела, глаза забегали, ища спасения, но, увы, безуспешно.

— Я… я… — заблеял он. — П-п-помилосердствуйте… я могу быть п-п-полезен… я с-с-счета могу вести… к-к-казначеем…

— Счетоводов у нас с два мешка, — отрезала Куваева. — А вот пушечного мяса вечно не хватает.

И двинулась дальше по строю.

Остановилась напротив Степана — бывшего охранника таверны. Окинула его скучающим взглядом.

— Хм. Мышцы есть. Но мозгов, как погляжу, не завезли, — и постучала костяшкой пальца ему по лбу. — Тупое орудие, значит. Сойдёт для первой линии.

Степан хотел что-то возразить, но хватило ума заткнуться.

Куваева прошла дальше.

Митька-карманник попытался одарить её фирменной обаятельной улыбкой, по привычке пытаясь очаровать.

Она харкнула ему под ноги, снова открыла папку, сличила с номером на робе и хмыкнула:

— Ворюга? На мародёрство после боя сгодишься.

Таким макаром лейтенант прошлась по строю, раздав большинству «перспективы» в новой жизни. Лишь нескольких, включая меня, обошла молчанием. Уверен, ей было что сказать и нам, но просто приберегла на потом.

— Всем вам повезло, — объявила Куваева, закончив осмотр. — Сегодня не тренировочный день. А банный.

По строю пронеслось удивление.

Баня?

Здесь? На краю света?

— Не мечтайте, — оскалилась она, точь прочитав мысли. — Не будет вам ни парилки, ни кваску холодного. Банный день — значит моемся и стираемся. В проруби. — и указала мощной лапищей на замёрзшее озеро в сотнях метров от лагеря. — А то воняете хуже мертвечины.

— Но там же лёд! — не сдержался кто-то из края шеренги. — Вода ледяная!

— Она и должна быть ледяной, мудила, — спокойно хмыкнула Куваева. — Это Север. Тут всё ледяное. Привыкайте, сучата. Или сдохните.

Затем повысила голос, обращаясь уже ко всем:

— Порядок такой! Сейчас вольным бегом к озеру! Раздеваетесь догола, одежду в кучу! Каждый моется, стирает личные обноски и возвращается! Последнюю тройку буду лично окунать ещё раз, с головой под лёд! Шевелитесь! У вас ровно двадцать минут! Кто не успел — тот сдох!

— Но мы же замёрзнем! — пискнули с конца строя.

— От холода⁈ — Куваева закинула голову и расхохоталась, грубо, заливисто. — Не успеете! Гарантирую! У нас обычно замерзают только после недели службы! Или после того, как вам отрубят ноги ледяные кланы! Отличная смерть, кстати!

И цыкнула:

— Осталось девятнадцать с половиной минут! Чего встали, болваны⁈ БЕГО-О-ОМ!

И ведь не соврала, сучка. Пока мы бежали к озеру, конвоиры с дубинками гнали отстающих. Действительно не замёрзли. Напротив, вспотели. В груди горело от мороза, лёгкие сжимались, но бежать было легче, чем ехать в скотовозке неделю. Движение — жизнь!

Проруби на озере уже были подготовлены. С два десятка прямоугольных дыр во льду, из которых шёл пар. Рядом курили солдаты, опираясь на алебарды со светящимися эфиром наконечниками.

— РАЗДЕВАТЬСЯ! — гаркнул стоявший ближе остальных. — ЖИВО!

Многие медлили, не решаясь скинуть робу на морозе. Но выбора не было. Как говорится, нравится — не нравится, терпи, красавица. Одежда полетела на лёд. Мужики в одном исподнем принялись обмываться, кто как мог. Получалось хреново, но мало-мальски дело шло.

Один упрямец замялся, отказавшись раздеваться полностью. Зря.

— НЕ ПОНЯЛ⁈ — заорал солдат, и приложил ему в живот древком алебарды.

Тот согнулся от удара, выпучил глаза. Его тут же пнули пару раз, накинули петлю на ноги и прямо в одежде швырнули в прорубь.

Крик захлебнулся ледяной водой.

Но вытащили, да.

Просто выволокли тросом на лёд.

Тот хватал ртом воздух, глаза по пять рублей. Шокирован. Весь вон ходуном ходит.

— Давай, отогревайся! — ухмыльнулся солдат. — А то околеешь раньше положенного! Сорок отжиманий! Вперёд!

Все остальные, кто припозднился, в торопях скидывали остатки робы, не желая повторить подобную судьбу.

Я уже был раздет. Холод кусал кожу. Неприятно конечно, но не смертельно. Подхожу к проруби, опускаю сначала ноги, и погружаюсь по пояс. Ух. Кожу будто пронизывают тысячи игл. Но ожидаемо. Контролируемо. Знакомое ощущение.

Рядом барахтались остальные. Одни визжали от холода, другие молча стучали зубами. Митька-карманник дрожащим голосом материл всё на свете, от императора до собственной мамки. Купец Захар плакал настоящими слезами. Степан истерично хохотал. Каждый по своему реагирует на стресс.

Что до меня, то не трачу время. Тщательно оттираю грязь с рук, шеи, лица. Даже голову окунул, хоть и опасно в такой холодине. Выбираюсь из проруби и принимаюсь за стирку. Зубы пока не стучат. Спасибо духовному ядру, тепло от которого планомерно греет всё тело. Только кожа покрылась мурашками размером с горошину, но всё вполне терпимо.

Стирка в ледяной воде, конечно, то ещё удовольствие, особенно с голой задницей на морозе. Интересно, сколько человек сегодня помрут?

Вой вокруг стоял тот ещё. Все ругались, дрожали, некоторые скулили, как побитые псины. Служивые наблюдали с насмешкой, перебрасываясь шуточками:

— Гляди, как трясутся!

— Это вам не Нева, сучары, а северная водица!

— Долбанные столичные неженки! Им бы в баньке с девками париться!

— Эй, ты, чучело! Быстрее мойся, а то яйца отвалятся! Хотя, тебе они всё равно не пригодятся!

Первые зэки напялили мокрую постиранную одежду и побежали обратно к лагерю. Мерзко, но выбора нет. Так хотя бы есть шанс, что она подсохнет от тепла тела, а не превратится в ледяной панцирь.

Надеваю и свою робу, после чего пристраиваюсь в их хаотичный строй. Так и бежим. Не хочу как-то выделяться, но и тормозить тоже не стоит. Средина — лучшее место.

Добегаем до палаток. И каждому прикрепили на ногу браслет с контуром. Легкий. Надежный.

— Что это за хрень? — крутил на лодыжке браслет Митька.

— Чтобы вы, малыши, не сбежали слишком далеко, — усмехнулась лейтенант Куваева. — Триста метров от лагеря и… бум. Отрывает ногу на раз. После вас ловить легче, — и пожала плечами.

Торговец сглотнул:

— Но что будет… если на лагерь нападут превосходящие числом силы? Как же передислокация?

Между солдатами раздался смех. Один из них сказал:

— Разве не очевидно? Если лагерь будет захвачен, то всем конец, так что советую не спать в карауле и на позициях.

Другой произнес:

— Те, кто получил браслеты, проходим в юрты! Бегом! — и указал на череду так называемых здесь «казарм».

Прохожу в ближайшую.

Внутри просторно. В центре — печка-буржуйка, от которой исходило блаженное тепло. По периметру — лежанки, покрытые затасканными шкурами. На скамье сидели трое в форме с нашивками сержантов. Вероятно остатки того самого «четвёртого взвода», в коий нас определили. Они даже не повернули головы, когда мы вошли. Через пару минут юрта наполнялась прибывающими зэками. Купец Захар ввалился в числе последних, трясясь как осиновый лист. Весь колыхался в скуляже. Позади лейтенант Куваева волокла за шиворот двух других неудачников, которых, как и обещала, искупала последними.

— Эй, бойцы! Встречайте новых товарищей, — процедила она, обращаясь к сидящим у печки солдатам. — Пять десят один штук. И постарайтесь не угробить их в первый же день, Анисимов. А то опять мне писать объяснительные.

Один из сидящих — невысокий крепыш с лицом, наполовину скрытым под бурым шарфом, лишь коротко кивнул:

— Постараюсь, лейтенант. Но ничего не обещаю.

Гигантша хмыкнула и вышла, оставив нас на попечение «старичков».

Анисимов не спешил подниматься со скамейки, греясь у буржуйки. Только после того, как все постепенно расселись кто где, тогда и поднялся:

— Итак, отбросы, слушайте и внимательно, — его голос был на удивление спокойным, монотонным, будто все эмоции давно подохли или вымерзли. — Меня зовут Василий Анисимов. Это, — кивок в сторону угрюмого детины с медной бородой, — Трофимов. А это, — на худого как щепка парня с торчащими вихрами соломенных волос, — Белов. Мы — всё, что осталось от четвёртого взвода третьей роты батальона «Чёрный Лебедь».

Он сделал паузу, позволяя осознать сказанное. Затем продолжил всё тем же ровным тоном:

— Неделю назад нас было тридцать два человека. Двадцать девять легло в вылазке за линию фронта. Их тела забрал враг. Так что можете не искать могил, чтобы помолиться за упокой души. Ледяные кланы не оставляют никого. Они используют наших мертвецов… для других целей.

Пара человек переглянулись. Кто-то, наиболее смелый, подал голос:

— Для каких ещё «других целей»?

Анисимов посмотрел на него, как на насекомое:

— Узнаешь, если доживёшь до первой вылазки.

Он оглядел всех по очереди и продолжил:

— Правила просты: я — сержант и заместитель командира взвода. Иными словами старший после лейтенанта Куваевой. Трофимов и Белов — командиры отделений и мои заместители. Наши приказы выполнять беспрекословно. Мы не офицеры и не потомственные военные. А такие же отбросы, как и вы. Только с небольшим преимуществом — выжили здесь уже три месяца.

Информация произвела на всех впечатление. Три месяца в этом аду? И остаться в живых? Значит какой-никакой шанс всё же есть? Хотя если учитывать, что текучка тут будь здоров, не стоит слишком сильно рассчитывать на выживание.

— За время службы вы можете получить нашивки за отличие в бою, — продолжал Анисимов. — Три нашивки — условно-досрочное освобождение. Но не обольщайтесь. Получить одну уже достижение. Да и те, кто отличался в бою, обычно погибали в следующем.

После чего сержант кивнул своим товарищам:

— Трофимов, объясни этим счастливчикам распорядок.

Детина со шрамами кивнул.

— Внимание, новобранцы. Подъём в пять утра по команде. С пяти до семи — работы либо же утренние учения, отработка построений и маршировка. С семи до восьми — завтрак. Каша из ячменя с солониной, если повезёт. С восьми до двенадцати — боевая подготовка. В полдень — обед. С часу до шести — работы по лагерю. В шесть — ужин. С семи до девяти — чистка оружия и снаряжения. В девять — отбой.

— Да сдохнуть проще, чем так жить, — пробормотал кто-то сзади.

Трофимов усмехнулся:

— Именно поэтому большинство здесь и не живёт больше месяца. Кто от холода окочурится, кто от болезней, ну а кто от вражеского меча. Способов сдохнуть предостаточно. Не облажайтесь с выбором.

Белов — самый молодой из троицы, тоже заговорил. Тем ещё выразительным картавым говорком:

— Самое главное, не покидайте периметр лагеря. Вокруг эфирный контур. Он активирует браслеты у вас на ногах и оторвёт ту по колено. Видели мы подобных. Никто отсюда никогда не сбегал. Вы можете попробовать конечно, но далеко ли на одной ноге-то? — и усмехнулся.

Анисимов накинул шапку и произнёс:

— Теперь — на выход все. Получать снарягу. Похороним ваши мокрые тряпки, и будете осваиваться с настоящей формой. После — ужин и построение на плацу для знакомства с командиром роты, хотя вы итак уже его видели.

Неровной толпой мы потянулись наружу. Холодный воздух после жаркой юрты обжёг лицо. Мокрая роба прилипала к телу, как вторая кожа, создавая ощущение, что ты завёрнут в мокрую простыню.

Нас привели к длинному дощатому бараку, по форме напоминавшему гроб. У входа топтались двое служивых с унылыми обветренными лицами и уставшими глазами.

— Эй, Михалыч, — окликнул одного из них Анисимов, — открывай лавочку! Покупатели пришли!

Тот скривился, как от зубной боли:

— Твою-то мать, Васька! Опять мне с отребьем возиться?

— Родина зовёт, — хмыкнул Анисимов. — И капитан Громов. Угадай, кого из них двоих я боюсь больше?

Михалыч сплюнул под ноги и дёрнул дверь барака, что отворилась с мучительным скрипом, будто тоже не хотела иметь с нами дела.

— Заходите, ублюдки, — проворчал он, не глядя ни на кого конкретно. — И не дай вам бог что-то спереть или сломать. Кишки через глотку вытащу.

Мы гуськом потянулись внутрь. В бараке — полутьма, пахло сыростью, затхлостью и металлом. Тусклая эфирная лампа под потолком с трудом разгоняла тени.

После адаптации глаз можно было разглядеть стойки с тюками, стеллажи со всяко-разным, сундуки вдоль стен.

— Складское хозяйство «Чёрного Лебедя», — торжественно объявил Михалыч, обводя рукой своё скромное царство. — Тут вы получите всё, что нужно для счастливой жизни и быстрой смерти!

Он подошёл к одному из стеллажей и начал сбрасывать на пол тюки. Развернул один, показывая содержимое:

— Форма. Спецпошив для штрафников. Вместо звёздочек на погонах — нашивки с вашими номерами. Цвет — благородный белый сука, шоб стирать удобней от крови и дерьма. Хотя стирается хреново. Ну, это ваши проблемы.

Форма и правда выглядела непрезентабельно. Бело-серая, с буроватыми пятнами, застиранная до дыр и местами залатанная. Но, по крайней мере была сухой.

— Белов, Трофимов, — скомандовал Анисимов, — проследите, чтобы все переоделись. И побыстрее, чай не в балете, так что можно без красивых поз.

Так началась самая неприглядная групповая переодевалка, которую только можно представить. Полсотни обмороженных, трясущихся, вонючих мужиков пытались стянуть с себя мокрые, прилипшие тряпки и натянуть новые. При этом все толкались, чертыхались, норовили оттеснить друг друга от более приличных комплектов, как сука, бабы на рынке.

— Размер подбирайте по принципу: налезло — значит, впору! — философски заметил Михалыч, наблюдая за этим безобразием.

К счастью, мне удалось ухватить комплект, более-менее соответствующий по габаритам. Штаны белые, подшитые двойной тканью на заднице, чтобы меньше изнашивались. Свитер тоже белый, а вот куртка медной расцветки, с высоким воротником и затяжками, чтобы меньше задувало. Пара портянок, сапоги, тулуп из овчины, подбитый внутри мехом неизвестного зверя, шапка-ушанка и рукавицы.

— Эх, мечта солдата, — прокомментировал карманник Митька, осматривая свои обновки. — Под таким тулупом и к девке в сарай не стыдно! Только она, сука, не даст — всё воняет.

— Заткнись, Митя, — беззлобно бросил Фрол-Егор, натягивая сапоги. — Подохнешь без девок. Тут другие радости.

Какие именно у Фрола-Егора тут намечаются радости, никто уточнять не стал.

Купец Захар всё никак не мог пристроить свой необъятный живот в штаны:

— Да что ж это такое⁈ В империи миллионы солдат, и ни одного моего размера⁈

— Жрать надо было меньше, — заметил Степан. — Ничего, тут быстро схуднёшь. За неделю в размер войдёшь!

Кто-то из новоприбывших надел всего одну пару портянок вместо положенных двух. Белов тут же заметил и гаркнул:

— Эй ты, сука экономная! А ну сюда! — Он подошёл к нарушителю и навис над ним: — Две портянки — это два слоя между тобой и обморожением! Решил яйца отморозить⁈ Так их и так отрежут в первом бою! Быстро перематывай, мудила!

Пока все переодевались, Трофимов прохаживался между рядами, дергая то одного, то другого за рукав или воротник, проверяя, правильно ли надета форма.

— Ты, доходяга! — рявкнул он на тощего заключенного, что пытался подтянуть штаны. — Форма должна сидеть как влитая! Затяни ремень сильнее, пока кишки не прижмет к позвоночнику!

— Быстрее, — поторопил Анисимов. — Что как барышни на балу⁈

Через пару минут все были в сборе.

Видок конечно тот ещё. Форма сидела как на корове седло. Кто-то тонул в ней, как котёнок в море, кому-то жала во всех местах разом. Но, по крайней мере, все были одеты и относительно сухи.

Дальше нас повели в столовую, представлявшую собой огромную юрту с длинными столами и скамьями. Внутри тепло, что самое приятное. В центре — большой очаг, над которым висел котёл размером с бочку. Запах стоял неописуемый — вареное мясо допотопных времен, затхлость, соль, пряности.

Двое поваров в промасленных фартуках разливали в миски нечто, отдалённо напоминающее суп. Один из них — коренастый мужик с залысинами и вздутым от постоянного пьянства красным носом. Второй — худой старик с нервным тиком, его правый глаз постоянно дёргался.

— Налетай, молодняк! — прохрипел толстяк, постукивая половником о борт котла. — Свеженькое, только что бабка из колодца выбросила! — И рассмеялся.

Мы выстроились в очередь с мисками, выданными тут же, у входа. Глиняные, грубые, с отколотыми краями и трещинами, заделанными чем-то серым.

— Это мыли хоть? — спросил кто-то из новичков, разглядывая замызганную миску.

— А хер его знает, — пожал плечами старик-повар. — Пока не блестит зелёным, считай чистая.

Очередь дошла до меня. Получаю свою порцию — мутный бульон, в коим плавали куски чего-то серого. При определённой фантазии можно было бы назвать мясом, если бы не его странная консистенция. Оно буквально расползалось на волокна при любой попытке подцепить ложкой.

— Да это ж конина! — возмутился купец Захар, сунув нос в свою миску. — Тухлая, похоже. И… Бог мой, тут плавает какая-то шерсть!

— Скажи спасибо, что не человечина, — угрюмо заметил Трофимов сидевший за сержантским столом. — Бывали тут дни и похуже.

Захар издал нервный смешок:

— Ты же шутишь, да?

Трофимов поднял взгляд от своей миски, в глазах не было ни тени юмора:

— Пару недель назад. Метель, двадцать дней. Дорогу замело так, что и собаки не могли пройти. Обоз со снабжением не дошёл. А тут ещё нападение ледяных кланов…

Он не закончил и вернулся к еде, но всем и так стало ясно, к чему клонил.

— Быть того не может, — Захар отчаялся. — Мы же не дикари…

— Забудь всё, что знал о цивилизованности, — процедил сквозь зубы Белов. — Здесь, есть только два закона. Выживает сильнейший. И ешь, иначе сожрут тебя.

И сам приступил к супу, громко чавкая и отхлёбывая.

Я потянул носом. Пахло, на удивление, не так уж плохо. В бульоне определённо какие-то травы, перебивающие запах мяса сомнительной свежести. Зачерпываю ложкой, пробую… и понял, это можно есть. Даже не так плохо, как на вид. В любом случае, нужны калории, не до сюсюканий с личными вкусовыми рецепторами.

Большинство также налегли на суп…

И тут…

Женский смех прозвенел по всей столовой, заставив всех заключённых, и не только, одновременно оторвать головы от мисок. При том, настолько неожиданно, настолько чуждо в нашей мрачной обстановке, что казался нереальным.

У входа в столовую показалась группа женщин!

Не кухарок или прачек, а настоящих воительниц!

В военной форме, как и мужчины, только подогнанной по фигурам. Двенадцать девиц, разного возраста и сложения, но все крепкие, подтянутые, с суровыми взглядами.

Одна из них — та, что смеялась, оказалась молода и даже по-своему красива, с короткими русыми волосами и обветренным лицом. Смеялась же она, глядя на нашу растерянно-изумлённую компанию.

— Ой, не могу! — и вытерла глаза. — Как щенята мокрые! Вася, эти продержатся хоть неделю⁈

Анисимов улыбнулся:

— Маша, не каркай. Может, из этих и выйдет толк. По крайней мере, они хотя бы мыться пошли без понуканий.

— Да ты оптимист! — хохотнула она. — Спорим, половина сомлеет после первой тренировки?

По юрте прокатился шёпот.

— Бабы…

— Откуда тут бабы…

— Да ещё в форме…

— Гляди какая…

— Да заткнись, услышит…

— Вы кто такие? — не выдержал Степан, обращаясь к женскому отряду.

— Мы-то? — протянула русоволосая и ухмыльнулась. — Боевая химера. Первая рота. Первый женский взвод «Чёрного Лебедя».

— Первый из скольки? — подал голос Митька, тоже оживившись.

— Из одного, — хрипло засмеялась воительница постарше, с глубоким шрамом через губу. — Больше такого дурдома нигде нет.

Женщины двинулись через столовую, направляясь к раздаче. Уверенно. Спины прямо, головы высоко. И дураку понятно — все они далеко не хрупкие создания. Таких только тронь — прилетит.

— Но… как это возможно? — пробормотал Захар, глядя на них. — Здесь… на фронте…

— Полгода назад было нападение на караван со снабжением, — вполголоса пояснил Белов. — Конвой перебили, провизию захватили. Но в караване ехали девки из публичного дома — их везли на передовую для развлечения офицеров. И именно они отбили караван обратно. Офицеры долго орали, что это позор, и что бабы не могут воевать. Но, когда тех наградили, запели по-другому.

— Так они проститутки? — удивился Митька, не сводя глаз с женщин.

— Были, — кивнул Белов. — А теперь — солдаты. И связываться с ними не советую. Мария, вон та русая, кастрировала двоих за попытку лапать её. Другие тоже не отстают в боевых подвигах.

Женщины заметили всеобщие взгляды и общее оживление, что вызвало их появление.

— Что, ошалели? — крикнула Мария, обращаясь ко всем мужикам. — Пожирайте глазами, пока можете. Завтра нас уже не будет — уходим. Так что не думайте даже о знакомствах! Последний, кто пытался «познакомиться», до сих пор ест через трубочку!

И тут же громкий смех среди её товарок.

— Господи, что за манеры, — пробормотал Захар. — Пусть мы и на краю света, могли бы сохранять хоть немного женственности…

— Скажи им об этом в лицо, — усмехнулся Белов. — Если, конечно, хочешь всю оставшуюся жизнь говорить фальцетом.

Но, предупреждай-не предупреждай, а среди наших нашёлся смельчак. Или самоубийца. Косой — здоровенный бугай, севший за грабёж и изнасилование, поднялся и уверенно пошагал к женщинам.

— Эй, красавицы, — прогудел он низким голосом, остановившись у их стола. — А может, всё-таки узнаем друг дружку получше? Зачем терять время зря? Повеселимся…

По их хмурым лицам было видно, что «веселье» в их понимании может сильно отличаться от того, что имел в виду Косой.

— Смотрите-ка, — протянула Мария. — Первый смертник объявился.

Косой наклонился к ним, явно недооценивая опасность. Похоже, в его башке женщина всегда оставалась существом, созданным для его личного удовольствия. Возможно, он просто сбрендил от холода. Или безысходности. В любом случае, он сделал худший выбор за всю свою недолгую жизнь.

— Ну чего ты, котёночек, — он протянул руку, собираясь погладить Марию по щеке. — Я люблю светленьких де…

И не закончил фразу.

Рука Марии метнулась вперёд, схватила запястье Косого, вывернула под углом, и в ту же секунду её колено взлетело вверх, впечатываясь в его пах.

Хрясь!

Прозвучал хруст — то ли костей запястья, то ли чего-то более чувствительного.

Косой взвыл, сложившись пополам. Но Мария не удовлетворилась. Ей хотелось продолжения. Схватила его за волосы и с силой шибанула его лицом в ближайшую миску с супом. Всплеск, брызги полетели во все стороны, следом — глухой стук, когда его лоб встретился с деревянным столом.

Всё произошло за секунды. Никто даже не успел отреагировать, а Косой уже лежал на полу, скорчившись и поскуливая, одной рукой зажимая пах, а другой — разбитый нос.

— Ой, извини, — Мария театрально прижала ладони к щекам. — Я такая неловкая. Просто споткнулась.

Одна из её товарок — та самая, со шрамом, одобрительно хлопнула её по плечу:

— Машка! Ты ему уже яйца по всему животу размазала! На кой чёрт добавлять?

— Образовательная цель, — пожала плечами Мария. — Для остальных, — и обвела всех тяжёлым взглядом. — Запомните, зверушки: мы — не ваши подружки. Мы даже не ваши товарищи. Мы — боевая единица, отдельный взвод. И лучше держаться от нас подальше. Уясните это, раз и навсегда.

Никто не осмелился ответить, только кивки и невнятное бормотание.

Анисимов тем временем подошёл к скорчившемуся Косому и пнул его носком сапога:

— Вставай, дебил. Есть ещё сможешь? Или сразу к лекарю?

Косой что-то прохрипел, из чего можно было разобрать только богатый набор матерных выражений.

— Тебя предупреждали, — спокойно сказал Анисимов. — Думаешь, единственный, кто положил глаз на этих фурий? Придурок.

Затем повернулся ко всем нам:

— Как видите, жизнь в «Чёрном Лебеде» полна сюрпризов. Первый женский взвод, пусть не из нашего лагеря, но наша гордость и проклятие одновременно. И каждая стоит десятка обычных солдат. Обычно они на особых заданиях, сегодня же просто заглянули к нам на огонёк. Завтра уходят. Так что наслаждайтесь зрелищем, пока можете.

— И не думайте даже! — добавила Мария, заметив, как некоторые из новоприбывших буквально пожирали их глазами. — Если кто-то захочет пообщаться — результат будет тем же. Или хуже.

Её взгляд на мгновение задержался на мне, и в нём промелькнуло что-то вроде оценки. Но я отвернулся, делая вид, что полностью поглощён супом. Последнее, что сейчас нужно — конфликт с местными амазонками.

Женский взвод продолжили трапезу. Время от времени от их столика доносился смех и приглушенные разговоры, но никто больше не рисковал к ним приближаться.

Так и прошёл ужин.

После нас построили на плацу. Объявившийся капитан Громов обвёл всех безэмоциональным взглядом и, наверняка, остался не слишком впечатлён увиденным. Впрочем, его это не слишком огорчило. Следом речь. Никаких высокопарных слов о Родине, или пустых обещаний. Он просто в очередной раз, как и утром, сказал, что всем нам здесь предстоит умереть.

После построения Анисимов собрал наш четвёртый взвод возле юрты. Хмурясь, извлёк из кармана мятый листок:

— Так, доходяги, слушаем внимательно. Сейчас распределяю работу.

— А туалет тут есть? — робко подал голос кто-то из прибывших.

— Тебе что, мало всей тундры? — искренне удивился сержант. — Выбирай любой сугроб и твори, что душе угодно. Только не ближе двадцати метров от жилья и источников воды.

После вернулся к списку:

— Захар, Степан, Кутузов, Жарков — на кухню. Будете помогать с заготовкой продуктов. Фрол, Михеев, Лазаренко, Бородин — на дежурство по уборке лагеря. Дуйте к складу, Михалыч пояснит что к чему.

Он продолжал перечислять имена и задания, и постепенно группа заключённых таяла. Кого-то отправили чистить коровники, кого-то — латать дыры в палатках, кого-то — чистить оружие.

— Волков, Митька, Сомов, — Анисимов посмотрел на нас, — дрова. За юртами поленница, но дров там на два дня от силы. А вон там, — и указал на грубый навес в пятидесяти метрах, — лежат чурки. Превратите их в дрова. Топоры там же. Работаете до отбоя или пока руки не отвалятся. Что раньше наступит.

Митька судорожно вздохнул:

— Но я же… я же карманник. Руки для тонкой работы, а не колки дров…

Анисимов хмыкнул:

— А теперь дровосек с перспективой стать покойником. Запомни: здесь никого не ебёт, кем ты был снаружи. Зато имеет значение то, кто ты сейчас. И сейчас ты — мясо, которое рубит дрова. Ясно?

— Ясно, — Митька сник и поплёлся в указанном направлении.

Я пошёл следом. Колка дров, так-то, не самое худшее занятие. Ещё и помогает согреться. Одни плюсы, короче, хе-х.

Сомов — третий «дровосек», оказался невысоким лысым мужичком с рябым лицом и часто моргающими глазами. В Петербурге был счетоводом в маленькой лавке, пока хозяин не обвинил его в краже и не сдал властям. На суде клялся, что невиновен. Впрочем, здесь все были невиновны, если послушать.

Под навесом ждали огромные, промёрзшие до состояния камня пеньки и несколько топоров с расшатанными топорищами.

— Мать моя женщина, — простонал Митька. — Да тут на месяц работы!

— Не ной, — проворчал Сомов, осматривая топоры. — Хуже будет. Не понял ещё, что ли?

Беру один из топоров и провожу пальцем по лезвию. Тупой, как кирпич.

— Никто точильный камень не видит тут? — спрашиваю, глядя по сторонам.

— А ты разбираешься в заточке? — поинтересовался Сомов, окинув меня взглядом.

— Немного. Видел, как делают.

Сомов покопался под навесом и нашёл точильный камень. Старый, разбитый, но всё ещё пригодный. Принимаюсь за точку. Сначала свой топор, затем и два других. Вышло привычно. Чирк-чирк-чирк. Простое действо, зато как сильно разделяет страдание от комфорта. Рубить тупым топором — та ещё морока.

— Ты где так научился? — спросил удивлённый Митька. — На каторге уже был?

— Нет, просто жил в деревне одно время, — соврал я. — У бабушки. Там без дров никак.

Когда топоры были идеально наточены, мы принялись за работу. Я рубил методично, экономно расходуя силы, как это делал бы человек, привыкший к такой работе, но не обладающий особой мощью.

— А ты сноровистый, — всё же заметил Сомов, глядя, как лёгкими, при этом точными ударами я раскалываю очередное полено.

— Да ничего особенного, — пожимаю плечами. — Бей по центру, под углом, и дрова сами расходятся.

Конечно, рубка дров куда занятнее чем кажется. Прежде чем бить по пеньку, его нужно разгадать. Где именно ударить, под каким углом, с какой силой. На многих, порой, есть трещины, но они могут быть ложные и вести к сучку, рубить который поперек — зря тратить силы, он не даст расколоть волокна древесины. А когда их два или три — тогда нужно рассчитать направление удара между ними. Если пенёк всё равно не поддастся, можно перевернуть и попробовать с другой стороны. А лучше взять в руки колун.

Но дрова перед нами раскалываются без особых проблем. Всё-таки, сухая сосна — не берёзовый комель, с которым не каждый мужик с ходу справится, тут-то поленья только успевают отскакивать.

И даже так, Митька страдал, прям по-настоящему. Удары выходили слабыми, неточными, топор то и дело застревал в древесине, и ему приходилось затрачивать втрое больше усилий, чтобы выполнить ту же работу.

— Сука, я сдохну тут! — пыхтел он после каждого удара. — Лесоруб, блядь! Всю жизнь умом жил, а не руками!

— Судя по тому, куда тебя занесло, ума было не слишком много, — заметил Сомов.

— Да пошёл ты, — обиделся Митька. — Я, между прочим, у самого графа Толстого кошель свистнул, и никто не заметил! А тут дрова рубить…

— Надо же кому-то и руками работать, не всем же в графских карманах шарить, — крякнул Сомов, рубя пенек.

Митька вздохнул, снова взмахнул топором. Тот застрял, и пришлось в очередной раз вытаскивать.

— А ты за что здесь? — поинтересовался Сомов, глядя на меня, смахивая пот со лба. — Вроде молодой еще совсем.

— Не повезло, — продолжаю рубить. — Оказался не в то время, не в том месте.

— Эт ты верно сказал! — вздохнул Митька, снова берясь за топор.

— Так тебя за воровство, что ли, сюда отправили? — спросил Митьку Сомов.

— За убийство, — легко признался тот. — Ну, в смысле, не сам убивал. Фраера одного подогрел, а он перестарался. Купчишку пырнул за обман. А я рядом стоял, ну меня и повязали как соучастника.

— Все вы так говорите, — хмыкнул Сомов. — «Не я убивал, просто рядом стоял». Ага, знаем мы вас.

— А ты за что тут оказался, аль невиновный? — огрызнулся Митька.

— Деньги хозяйские занял. Думал, потом верну, а оно вон как вышло…

Так, перебрасываясь колкостями и откровениями, мы проработали до самого вечера. Небо постепенно стемнело, став чернильно-синим, ещё и со звёздами, кои здесь, на севере, казались особенно яркими и близкими.

Когда раздался свисток, возвещающий об отбое, успели наколоть приличную гору дров. Не так много, как хотелось бы, но на дней пять хватит. Руки гудели. У Митьки на ладонях вздулись мозоли.

— О-о-отвалились руки, — простонал он, потирая плечи. — Не знаю, как завтра топор держать буду.

— Как-нибудь удержишь, — говорю своим фирменным спокойным тоном. — Иначе Анисимов сунет его тебе в зад.

Сомов хрюкнул от смеха:

— Юмор у тебя, Волков, чёрный!

— Жизнь такая.

Митька только фыркнул и, покручивая плечевым суставом, шёл рядом, в попытке смириться с судьбой дровосека.

Когда вернулись в юрту, большинство наших «товарищей» уже заняли койки. Одни лежали, уставившись в потолок, другие тихо переговаривались, третьи рассматривали мозоли и ссадины на руках. Первый день адаптации выжал из всех соки.

Анисимов, как и прежде, сидел у печки, задумчиво потягивая отвар из металлической кружки.

— Ну что, дроворубы? — поинтересовался он, взглянув на нашу троицу. — Как успехи?

— Нормально, — ответил Сомов. — Могло быть и лучше, конечно, но для первого дня сойдёт.

Сержант кивнул, будто и не ожидал иного ответа:

— Это только начало. Завтра — подъём в пять. Ещё до завтрака успеете и дров наколоть, и на учениях «согреться». Так что давайте, устраивайтесь. Ночь тут наступает быстро.

Мы разбрелись по юрте, отыскали свободные места для ночлега. Мне достались нары у стенки, где было не так тепло, как у печки, зато не людно. А значит — меньше шансов подцепить вши, получить нож в бок или просто стать жертвой ночного недержания соседа.

Растянувшись на жёсткой койке, крытой потрёпанной шкурой, задумываюсь. Мой первый день в «Чёрном Лебеде» подходит к концу. Впереди ещё много таких деньков — полгода, если быть точным. Не проблема. Надеюсь, это время окажется, куда интереснее, чем бесконечная учеба в Академии, где приходилось скрывать свои способности. Здесь с этим будет попроще. По крайней мере, так кажется.

Печка в центре юрты потрескивала. Товарищи по несчастью постепенно затихали, погружаясь в сон. Послышался храп, ворчанье. Кто-то ворочался, пытаясь уснуть. После долгого дня даже жёсткие лежанки казались удобными.

Закрываю глаза. Необходимо восстановить силы, так что погружаюсь в неглубокую медитацию, позволяющую телу отдыхать, а разуму — оставаться частично бодрствующим.

Снаружи завывал ветер, швырявший в стены юрты пригоршни колючего снега. Звук вполне убаюкивающий — монотонный, глухой, с редким трепетом брезента при особенно сильных порывах. Вскоре уснули уже все. Даже Митька, что ворочался и никак не мог уснуть.

Время шло. Тянулось.

И тут…

Сквозь гул ветра, прорезался другой звук.

Вой.

Не ветра. Не животного. Нечто иное — протяжное, тоскливое, но странно мелодичное. Как пение, но без слов и чёткого ритма. Он звучал откуда-то издалека, из глубин снежной пустыни.

— Что за хрень? — пробормотал кто-то из заключённых, приподнимаясь на локте.

— Волки, что ли? — подал голос другой. — Слыхал, тут их тьма, в лесах.

— Какая, на хер, тьма? — просипел третий. — Какие, на хер, леса? Тут одна тундра на десятки вёрст.

Прислушиваюсь. Вой становится громче, отчётливей. Неестественным. Точь усиленное многократно эхо. И зазвучала мелодия. Восходящая, нисходящая, с долгими паузами и резкими взлётами.

— Не волки это, — раздался хриплый голос Белова. Он лежал на койке и смотрел в потолок. — Ледяные скотины опять завывают. Вечно страдают своей херней… хреновы язычники.

— Ледяные кланы? — переспросил Захар, сглотнув. — Они… они что, нападут?

— Не прямо сейчас, — ответил сержант. — Если бы собирались атаковать, не стали бы так шуметь.

— Да всё равно жуть берёт, — признался кто-то. — Как выть научились, черти, а? Прям за душу тянет.

— Эфирное усиление, — вставил Анисимов. — Они используют эфир, чтобы усилить голос. На их языке это называется «тиннит-кун». Что-то вроде призыва духов тундры.

— В смысле, призыва духов? — нервно прыснул Митька. — Ты ведь не серьёзно, да?

— А ты как думаешь? — ухмыльнулся в темноте Анисимов. — Ледяные кланы — язычники до мозга костей. И верят, что этот вой привлекает внимание их богов. И когда те снисходят до них, они становятся сильнее.

— Ну, мы-то знаем, что это чушь, да? — неуверенно произнёс Захар.

Никто ему не ответил. Вой лишь усилился.

Анисимов, закурив же, произнёс:

— Скажу так, если кто-то верит во что-то достаточно сильно, и это ему помогает, то вскоре и сам начинаешь верить. — Он замолчал, затянулся. Выпустил струю дыма и добавил: — И всё же, советую не принимать близко к сердцу все эти суеверия. Ложитесь спать.

Юрта снова погрузилась в неуютное молчание. Только вой не прекращался, и теперь можно было различить несколько голосов. Они то сливались в унисон, то расходились в странной, жутковатой гармонии.

— Как тут вообще спать с этим? — проворчал Сомов. — Мурашки по коже.

— А ты представь, что это колыбельная, — хохотнул Белов. — От ледяной мамочки.

— Не смешно, — отрезал Сомов.

— Спите, салаги, — сказал Белов, ложась обратно. — Обычно когда такой вой, они сообщают, что скоро грядёт битва, но не сегодня. Это просто ритуал у них или ещё что.

— А ты откуда знаешь? — спросил кто-то.

— Успел насмотреться всякого, — буркнул Белов.

Кто-то хотел задать ещё вопрос, но Анисимов грубо оборвал:

— Всё. Заткнулись все. Спать. Утром подъём в пять. Кто не встанет — сам виноват.

Заключённые неохотно затихли, но напряжение никуда не делось. Висело в воздухе, как тяжёлый туман. Некоторые натянули одеяла на головы, другие просто лежали с открытыми глазами, прислушиваясь к вою. Уснуть теперь было практически невозможно.

Время тянулось бесконечно.

Минуты превращались в часы.

Вой иногда стихал, даря надежду на тишину, то вновь нарастал, пронзая стены юрты и забираясь под одеяла.

Я чувствовал, как у многих нарастает паника — глухая, животная.

И только когда небо снаружи крапинку просветлело, вой стих.

Но покой, так и не вернулся, ведь в следующий момент тишину равнины разорвал пронзительный крик дежурного:

— БОЕВАЯ ТРЕВОГА! ВСЕМ СОЛДАТАМ ПОДЪЁМ! БОЕВАЯ ТРЕВОГА!!!

Юрта мгновенно пришла в движение.

Сонные, измученные бессонной ночью люди вскакивали, хватали форму, натягивали сапоги, расталкивали тех, кто успел задремать в последний час.

— Что происходит⁈ — метался в панике купец Захар.

— Нападение⁈ — Митька лихорадочно искал свои сапоги.

Анисимов уже стоял у выхода, полностью одетый, будто и не ложился вовсе. Взгляд сосредоточенный, но не испуганный:

— На выход, быстро! Построение! Ледяные здесь! Бегом, вашу мать! БЕГОМ!!!