Ненаместные

Глава 9

— Да ты посмотри, у нее зрачки на свет не реагируют!

— А должны?

— Вообще-то, да! — рявкнул Ким, и добавил уже тише, ворчливо, — Чему вас только в школе учат… В литивоме играть?

— Ладно, — мелодичный девичий голос звучал примирительно, — что-то действительно не так. Но зачем ты ее сюда-то привел? Знаешь, зачем придумали убежища? Чтобы беглецы могли там прятаться от представителей властей!

— Пункт пятый в инструкции о защите свидетеля, — устало ответил Ким, — «если свидетель ведет себя неестественно, дыхание поверхностное, реакция зрачков на свет замедлена или отсутствует, пульс слабый, свидетель не противится или же, наоборот, неадекватно ситуации противится приказам, следует немедленно обратиться к специалисту в ближайшее отделение Ведомства».

— У тебя на все — своя цитата… Что, неужели и что-то вроде «отвести ее туда, где прячется от Ведомства человек, которого она вроде как ищет» найдется?

— Ага. Инструкция по надлежащему содействию представителям власти тоже, представь себе, существует, — раздраженно ответил Ким, — и я не собираюсь делать вид, что мне очень нравится рисковать своей лицензией, только чтобы казаться вежливым.

— Да пошел ты!

Голос взвился под потолок и зазвенел в оконных стеклах. Женский голос, женские интонации и абсолютное неумение ими пользоваться выдавали Герку с головой.

Этот пронзительный взвизг окончательно выдернул Жаннэй из той сладкой полудремы, в которой она провела последние несколько… часов? Дней?

За окном мела метель. Ну, хоть не месяцев.

Жаннэй не двигалась. Она пыталась ощутить свое тело. Кажется, затекли ноги. Ныла шея. Покалывало в висках — не сильно, так, чуть неприятно.

Тело было слабым и совершенно не хотело шевелиться. И Жаннэй не собиралась пока с ним бороться. Кажется, она в безопасности, так что… почему бы чуть не расслабиться? Заодно можно послушать, что интересного скажут эти двое.

По законам Кетта они преступники и в то же время вовсе нет. Закон — что дышло, куда повернешь, туда и вышло. Особенно если поворачивает талантливый адвокат. А Ким, кажется, талантливый… А уж если Жаннэй поможет…

Она ведь талантливая следящая-сопровождающая… вроде бы даже с большим будущим… По крайней мере, ей нравилось так про себя думать. Адекватная самооценка еще никому не вредила.

— Так, — чуть успокоившись, начал Герка-в-теле-Лиль, — Ты говоришь, что она повела себя неестественно.

— Она улыбнулась мне и поцеловала на прощание. В щеку, — чуть смущенно ответил Ким.

Взрослый человек, поцелуя в щечку стесняется… обычно такого рода вещи люди считают забавными.

Жаннэй попыталась вспомнить это несомненно увлекательное приключение. Не получалось: вот она вышла из Ведомства, прочитав досье, вот Ким сыплет цитатами великих. «Доверие — это безразличие». Вот воцаряется неловкая тишина, и она не знает, куда идти, и скрипит под ногами снег, а потом мягкая темнота — и ничего.

Порядочный ей попался ухажер. И догадливый. Не склонный к самообману, точно знающий, на что он может рассчитывать.

Она все-таки совсем не умеет работать одна. Слишком положилась на стандартную ведомственную защиту, не обезопасила себя от возможных враждебных воздействий… Ее не пугала мысль, что злоумышленник мог сотворить с ней все, что угодно, но, пожалуй, думать об этом было неприятно.

Куда и зачем бы она пошла бы, не заподозри Ким неладное? Впервые Жаннэй была благодарна Коту за его навязчивость.

Он вообще оказался удивительно полезен. И подозревать его во всех грехах становилось все труднее и труднее. Хоть Жаннэй и не позволяла себе расслабляться полностью, но, кажется, она, хоть и не доверяла Киму, теперь готова была на него положиться.

— А что тут… разве ты не…

— За три минуты до этого она меня отшила.

Еще немного благодарности, теперь за то, что он принял те ее слова всерьез. Отнюдь не все это умели. Жаннэй повидала немало мужчин, которые не слышали «нет», даже если крикнуть им в ухо.

В самых запущенных случаях помогал Ланерье.

Здесь Ланерье не помог, зато сработало «нет». Жаннэй не была уверена, как именно такое интерпретировать, но воспринималось это скорее положительно. Одно она знала точно: ей противно даже подумать, что могло бы случиться, окажись какой-нибудь «запущенный случай» на месте Кима. Могло кончиться и мотелем на окраине города, и Окос знает чем еще — Жаннэй явно не контролировала свои действия последние несколько часов как минимум.

А судя по тому, что она пошла туда, куда ее привел Ким, эти несколько часов она пробыла даже слишком послушной овечкой. Воспользуйся он…

Мысль о мотеле с Кимом не вызывала особого отвращения, но Жаннэй сюда не в отпуск приехала. К тому же фраза Яйлы про легкую интрижку перед замужеством… все портила.

Мысли текли лениво и куда-то не туда. Жаннэй постаралась собраться, сосредоточилась на голосах.

— И ты…

— Опешил. Есть женщины, от которых ждешь неожиданностей, но от нее… Не таких неожиданностей ждешь. Неожиданность в квадрате. Она вела себя как… девушка. Как могла бы вести себя моя сестра или… Любая самая обычная девушка, но… Это было неправильно. — Ким перевел дыхание, — И этих нескольких минут ей хватило, чтобы развернуться и куда-то зашагать, — он добавил, — очень решительно. Я спросил, куда это она, и мы мило поговорили и погоде, она постоянно сбивалась в цикл… Я вспомнил инструкции и…

Вряд ли Герка понимал, о чем говорит Ким. Это у Жаннэй воскресали в голове сухие строчки учебников. Подчиняющее воздействие классифицируется по длительности; по тяжести; по глубине. Есть редкий императивный дар, который порабощает на время личность пострадавшего. Слабенькая разновидность такого дара была у сокружницы Жаннэй огневички Майи. Считается, что этот дар и возник, как эндемичный для Ялена, и с мигрантами попал в Кетт. Есть более распространенный дар, когда поверх основной личности накладывается простенькая субличность, несущая определенную функцию, в просторечии — пиявка. Гораздо легче отрубить сознание вообще и перехватить контроль над телом, чем преодолевать волевое сопротивление… Такая субличность может даже поддержать простенький разговор, но ее легко «зациклить» — заставить повторять одни и те же фразы снова и снова. Чем сильнее обладатель дара, тем дольше действие, тем лучше имитируется нормальное поведение жертвы, тем выше вариативность выполнения поставленной задачи….

Рекорд — семь часов. Интересно, сколько продержалась эта субличность?

Это ведь, скорее всего, и есть случай Жаннэй, и ей стоит обратиться к специалисту, чтобы эту пиявку снять. То, что сейчас она соображает, ничего не значит. Пиявка наберется сил и попробует снова.

Хорошо хоть, что пока под воздействием Жаннэй, таинственный обладатель дара не может применить его на ком-то другом.

— Почему сюда-то? Я понять не могу. Сам же сказал, в Ведомство, к специалисту…

— Потому что это произошло после того, как она узнала, что у ее стажерки рабочий стаж чуть ли не больше, чем ей самой лет! — Зашипел Ким, — Произошло не так много событий, которые могли бы быть триггером для отложенного подчиняющего воздействия, и большая их часть была связана как раз с ближайшим отделением Ведомства!

Ким прав. Триггер. Должен быть спусковой крючок. Пиявка — дар отложенного действия, если императивисту необходимо самолично контролировать жертву, то пиявка отлично работала автоматически. Обладателю дара достаточно была назначить кодовое слово или ситуацию, в которой она должна была начать выполнять задачу…

— Ты, наверное, отличником был, — протянула Жаннэй.

— Белый диплом и расширенная лицензия, — не без гордости ответил Ким и тут же замер, — э-э-э… и как долго ты…

Жаннэй осмотрелась. Она сидела в удобном кресле, стоявшем, похоже, в каком-то деревенском доме. Комнатка была маленькой и… грязной. Драные выцветшие обои, тысячу лет не беленая печка, вздутый пол, мебель, которую выкидывали сюда умирать еще, наверное, со времен позапрошлого Правителя, полуслепые грязные окна, спрятанные за серым тюлем….

Но никакой старческой аккуратности: Жаннэй разглядела поблескивающую в углу мятую банку из-под пива… вряд ли в других комнатах было лучше.

Все это указывало на то, что это место нельзя было даже назвать домом; это было убежище, берлога; вряд ли хоть кто-то смог бы жить здесь долго.

— Только что, — Жаннэй не смогла отказать себе в удовольствии немного затянуть паузу, — спасибо.

— Так. — Вмешался Герка, — Я правильно понял? Какая-то гадость, которая сидит на тебе, отрубила тебе сознание и пуф! — он встряхнул руками, изображая взрыв, — Ты пошла незнамо куда? А потом с Кимом, потому что он тебя попросил?

— Вроде того, — кивнула Жаннэй.

Она невольно задумалась, что же теперь делать. Она знает, где находится убежище. Плохо дело. А если ей прямо прикажут доложить? Она не может не подчиниться прямому приказу. Вся ее работа — это бесконечные ухищрения, чтобы, пощади Лаллей, не нарваться случайно на прямой приказ устранить угрозу общественному спокойствию сразу и с концами. Или отойти в сторонку и не мешать боевикам. Это одно и то же.

— И как она выглядит? Какое именно пятно на скорлупе — та самая гадость? У тебя их так много… я боюсь счистить какое-нибудь милое сердцу родовое проклятье… — Герка на секунду отвлекся от попыток рассмотреть что-то незримое у Жаннэй под ухом, чтобы продемонстрировать всем, что для него это вообще плевое дело, — Что? Мне ж тут больше нечем заниматься, вот я и разбирался.

Несмотря на то, что мимику чужого лица Герка так до конца и не освоил, и играл непринужденность из рук вон плохо, Ким все равно смотрел на него-нее изумленно. Жаннэй тоже не могла не удивиться.

Геркин дар придется скрыть. Его необходимо скрыть любой ценой. Он слишком силен. Если верха узнают, то заберут его — не в Учреждение, в шарашку заберут. Будет снимать с Правителя сотоварищи родовые проклятья. Оттуда так просто не выходят, там до капли выжимают из человека все, что только можно.

Жаннэй не хотела мальчишке такой участи. Она слишком хорошо знала, как страшно даже ожидать пожизненного заточения, не то что в нем жить.

— То, что ты только что сказал, Герка… — начала она, почему-то шепотом, — никогда. Никому. Ни за что. Не говори. Если не хочешь переселиться в дом Хвостатых для взрослых и до конца своей жизни чистить чужие… чужую… скорлупу?

— Не думаю, — по-девичьи высокомерно фыркнул Герка и изящно перекинул криво заплетенную косу с плеча на плечо.

От некоторых привычек тела нелегко избавиться.

— Лучше подумай.

— Я ж не один такой, — Герка пожал точеными плечиками, — а скорлупу вроде твоей, кстати, вижу в первый раз. Там одна-единственная застарелая трещина… через которую, я думаю, эта гадость и смогла до тебя добраться. Но закрывать я ее не буду, иначе ты задохнешься, сразу говорю. Обмен энергией с внешней средой и тремя другими источниками у тебя через нее идет.

— Знаешь… — с сомнением протянула Жаннэй, — делай, что хочешь.

Она опасалась, что если она будет колебаться, помедлит — опять потеряет сознание.

Дар осваивается интуитивно. Нет никаких учебников, методичек, курсов, учивших бы управляться с даром. Каждый взаимодействует со своим даром по своему, дар — это часть индивидуальности.

Герка отличался от обученного специалиста только тем, что у него не было уймы курсов бесполезного теоретического образования. Как специалист действовал бы в основном на удачу, так и Герка.

Но, кажется, он знал, о чем говорил — или хотя бы смог, наконец, взять под контроль мимические мышцы. Теперь он казался очень уверенной девушкой.

— Откинься на спинку кресла и расслабься… Ким, прижми ее за плечи, чтобы не дергалась… Сейчас ты, Жаннэй, заснешь и будешь видеть сны. Раз…

Какая-то мысль всплыла из глубины сознания, беззастенчиво отодвинув смутное недоверие к этим двоим в сторонку.

— Два…

— Подожди! Ты сказал, «не один»? Кто еще, Ге…

— Три.

И Жаннэй снова погрузилась во тьму.

Герка зашивался.

Он носился как угорелый: лагерь-дом, лагерь-дом.

Сначала в лагере была драка, пришлось разнимать, думать, отправлять виновников обратно до следующего года или просто заставить таскать дрова для костра. Потом оказалось, что в компанию Белок затесалась одна девчонка силы воды. Яцка, который присматривал за детьми в лагере, клялся и божился, что был уверен, что зеленые волосы — это вовсе не признак силы воды, что она просто крашеная, но Герке все равно больше всего на свете хотелось удушить недоумка собственными руками.

Пришлось тащить ее в дом, экстренно собирать мини-собрание старшаков и решать, допускать ее или нет. Допустили, хотя Герка был против.

Туда-сюда, туда-сюда. Споры до хрипоты, детские крики, суета. Нога под вечер болела уже просто нестерпимо, хотелось лечь куда-нибудь и притвориться ветошью.

Слава богам, Ким присматривал за Дангой, Бинкой и Умарсом, потому что беспокоиться еще и о них Герка просто не успевал.

Лиль мельком видел в лесу около лагеря. Ее и толпу детей. Совсем как они чумазую и удивительно счастливую. Даже на секунду остановил свой бесконечный бег ради этого зрелища: он никогда не думал, что лощеная городская киса способна стать древней лесной ведьмой. Коса ее растрепалась, в волосы набились листья, ветки и прочая труха, модную спортивную курточку она где-то сбросила, оставшись в длиннющей мятой футболке, джинсы были продраны на колене. Вокруг свистели шишки, но ни одна не могла коснуться ее кожи.

Она раскинула руки и полуприкрыла глаза, полностью положившись на свой дар.

Одна из шишек врезалась ему в скулу, расцарапав кожу до крови, это вывело его из ступора.

Герка был искренне благодарен Лиль: устроив детям грандиозное шишечное месилово, она избавила его от драк и ссор до конца дня. Они просто выдохлись, и вечером мирно жарили сосиски в пламени костра.

Конечно, она могла бы и согласовать с ним этот план, но он подозревал, что эта игра, как и всякая по-настоящему веселая детская забава, была результатом внезапного порыва вдохновения. И если бы они договаривались и планировали заранее, ничего бы не получилось.

Так почему-то всегда выходит.

Нет ничего более жалкого, чем натужное веселье.

Как только наступило какое-никакое затишье, Герка рухнул на кресло около печки с твердым намереньем не вставать никогда и ни за что. Нога, нывшая еще с утра, теперь болела так, как будто в нее вколотили раскаленный железный штырь и изредка проворачивали, поджаривая кость до полной готовности.

Здесь, около печки, было тихо и хорошо, а главное, совсем не было людей. За окнами давно уже была ночь, и мирно потрескивающие дрова и отблески пламени делали эту грязную захламленную комнатку даже немного уютной.

И вот тогда-то и вошел Амме. Вошел, аккуратно прикрыв дверь.

Амме будил в Герке темные, тухлые чувства. Песчанка его раздражал. Тем ли, как вел себя, тем ли, как говорил — не суть важно. Когда Амме появился, Герка с трудом проглотил желание его куда-нибудь послать.

Подальше.

Чтобы не смел даже переступать порога дома Вааров.

Может, дело было в интонациях Амме. Слишком тонкий для парня голосок, скрипучий, крысиный какой-то… Он ввинчивался прямо в мозг, и Герке казалось, что у него вот-вот кровь хлынет из ушей. Может в его походке, походке мышки, выбежавшей за крошками, пока кошка спит…

— Герка, у тебя же есть время? — Спросил Амме.

— Ну? — Не слишком вежливо ответил тот.

— Так вышло… — Протянул Амме так, как будто ему слегка стыдно, хотя Герка точно знал, что этому крысенышу не стыдно не капли, — что кроме младшего на попрыгушки захотел поехать еще и мой племяш.

— Поздравляю, — буркнул Герка.

— Я не мог ему отказать… И не мог отказать сестрене… ну, я его забрал.

— Угу.

Герка глотнул чаю из термоса. Крепковат, и сахара бы побольше, но что есть… Он даже не помнил, откуда этот термос взялся. В какой-то момент кто-то протянул ему — попей, мол… и вот он пьет.

— С утра подъехал к дому Хвостатых, сестрена оформила мне разрешение. И забрал. На выходные.

Герка закашлялся.

— …что? — отплевавшись, спросил он, — откуда ты его забрал?

— Из Дома Хвостатых. У меня есть разрешение. Все законно. Я думал сказать тебе раньше, но в поезде было слишком много посторонних, а потом никак не мог тебя поймать: стоило куда-то прийти, ты тут же оттуда уносился, — затараторил Амме, по бабьи заламывая руки, — слушай, он так этого хочет! Может, это ему поможет, а?

— Собери народ, мы поду…

— Нет, — неожиданно жестко ответил Песчанка.

Теперь только пристукивающая по полу пятка выдавала его нервозность. Он даже смог убрать уши и резцы оставались почти человеческими, и руки он за спину спрятал, выпрямился весь. Амме старался казаться взрослее своих лет, спокойным и серьезным, будто копировал кого-то. У него получалось не слишком хорошо, но Герка все-таки проникся к нему чем-то отдаленно похожим на уважение.

Особенно когда увидел, как трепещет светлячок на левом плече Амме. Парнишка волновался, очень волновался, так что сейчас Герка наблюдал очень неплохой самоконтроль. Для Песчанки, конечно.

— Нет, — повторил Амме, — если собрать старших, они откажут. Это не девчонка силы воды, которой очень жаль и которая хлюпает носом. Мой племяш не напомнит им их младших сестренок, его не пожалеют. Он застрял в половинной трансформации, это даже не Хвост, это Морда!

Герка подобрал больную ногу, готовый, если что, отпрыгнуть. Амме становился все агрессивнее. А его аргументы… пожалуй, защищай Герка таинственного племяша, он говорил бы то же самое, но…

Дело в том, что Герка не собирался его защищать, он совершенно не планировал допускать Хвост на попрыгушки. С чего вдруг? Если с ним что-то случится, то Герке придется отвечать не только перед собственной совестью, но и перед Ведомством. Слишком большой риск.

К тому же Герка никогда Хвостам особо не сочувствовал. Они существовали где-то в другой реальности, никак не влияя на его судьбу, и даже если он случайно видел их на улице, то никогда не испытывал ничего, кроме стыдливой гадливости. Зачем Хвосту вообще прыгать? Над ним не будут смеяться, если он этого не сделает.

— Я не могу принимать таких решений в одиночку, — сказал Герка как можно увереннее.

— Нет, только ты и можешь, — взвизгнул Амме и тут же поправился, снизив тон, — потому что ты Ваар, это твой дом, ты главный…

— Я не главный. Я несу больше всего ответственности, но я не главный, — безразлично ответил Герка, — главный тут Гуга. Иди к нему и спрашивай.

— Именно потому что на тебе больше всего ответственности, я прошу тебя. Что мешает взять на себя еще хоть чуть-чуть?

Герка вгляделся в встревоженное лицо Амме, покачал головой.

— Потому что я не хочу?

Стоило людям узнать, что Герка готов брать на себя ответственность, они тут же перекладывали свои заботы на его плечи.

Он делал домашку за половину класса, пока не перестал давать списывать; он гулял с сестрами и братом, пока Данга носился где-то со своей бандой; он разбирался с Кимом, хотя это должны были делать его родители.

Даже в организаторы попрыгушек он совершенно не рвался. Его всего-то попросили крупы закупить, а потом пошло-поехало…

Герке было сложно отказывать людям. Так что он был искренне благодарен всем богам за свою иррациональную неприязнь к Амме. Проси его кто-нибудь другой…

Например, Лиль, хотя странно, что ему в этот момент вспомнилась именно Лиль.

Проси его кто-нибудь другой, было бы куда сложнее отказать. Возможно, он даже проникся бы сочувствием к неведомому племяшу.

Но Амме… Амме мог даже не пытаться.

— Слушай, — горячо зашептал Амме, — хочешь, встану на колени? Этот всплеск адреналина… он может ему помочь! Может ему помочь и сестрене моей помочь, и…

— У тебя этих сестер штук десять. И племянников под сотню, — Герка встал с кресла: похоже, здесь ему отдохнуть не удастся, — что же ты так печешься именно об этом?

— У нас, Песчанок, сердце большое и горячее, мы любим всю свою семью, — выплюнул Амме, — это совсем не то что ваше склизкое жабье трусливое сердечко, неспособное вместить ничего кроме страха и самолюбования. И обиды на других. Вы — Хвосты для всех зверозыков, но вместо того, чтобы понять моего племяша, ты его презираешь, потому что себя презирать… страшно? Хоть кто-то больше Хвост, чем ты, а? М-морда…

Герка сжал кулак. Он хотел было вмазать этому придурку в крысиную мордочку, но увидел, как ярко и светло горит светлячок Амме. Парнишка почти плакал, жалкий, слабый, но был уверен, что говорит правду. И это было… больно.

Кулак как-то сам разжался.

— Я… — Герка сглотнул, прищурился: светлячок слепил, — я… не готов рисковать просто так. Мне голову мои же снимут, если узнают. Я парией стану! А если с ним что-то случится? Он же не владеет телом!

— Трус, — тихо сказала Лиль, появляясь из-за двери, — в жизни не видела такого труса.

В ее руку вцепился мальчик, совсем мелкий, Герка не дал бы ему и десяти. На лице у него была врачебная маска, а огромные карие глаза смотрели на мир затравленно, хоть и без обиды.

Он все понимал.

Он подергал Лиль за футболку.

— Он больше боится себя, чем за себя, теть Лиль, — шепеляво сообщил он, — но все хорошо. Я вижу, как горит его огонек. Он добрый.

— У нас есть разрешение, Герка, — сказал Амме тихо, — ты не будешь нести за него ответственности. Она на мне. И на его матери, она дала согласие. Просто позволь ему отпрыгать дистанцию, и все. Если с ним что-то случится…

Герка не слушал. Он присел перед маленьким Песчанкой на корточки, осторожно снял маску. Мышиная мордочка — и при этом человеческий лоб и глаза. Он почувствовал тошноту, но не позволил себе отвести взгляда, даже прищуриться не позволил.

Если бы его светлячок горел ярче, чем у всех прочих или тусклее, Герка, наверное, отказался бы. Но этот мальчишка ничем не отличался от Данги и его приятелей. Только нечеловеческой мордочкой и покрытой мехом кожей разве что. А когда Песчанка протянул лапку, Герка заметил между короткими мохнатыми пальцами с острыми коготками кожистые перепонки.

Он не был иным, не был чуждым, не был чудовищем. Просто мальчишка по какой-то прихоти судьбы застрявший в половинной трансформации.

— Я очень прошу, дядя Герка.

— Я тебе не дядя, к счастью, — Герка встал, — если кто-нибудь до завтра раскроет эту вашу маску, я сделаю вид, что разговора не было. А за тобой, Амме, должок: я еще придумаю, какой именно. И будь уверен, я его взыщу. Очень надеюсь, что его мать на самом деле знает, что ты затеял. Я мог бы потребовать письменное разрешение, или чтобы мать присутствовала на попрыгушках, но я не требую. Запомни это.

Амме склонил голову.

— Я запомню.

— После того, как все закончится, я заскочу к дядь Кееху. Если он после этого оставит тебя на работе — его воля. Лиль… Киму не говори. Подружкам своим молчи. Это тайна. Это все — тайна.

— Я…

Герка перебил, не готовый слушать ее возражений.

— Мне плевать. Ты лезешь в чужой ритуал, к которому не имеешь никакого отношения. Ты заступаешься за чужой Хвост. Я считал тебя умной девушкой, а ты все играешь в липовое мягкосердечие. Зря. Не стоило позволять Киму тебя звать.

Он очень старался не хромать, пока шел к двери.

Похоже, он не сможет сегодня спать в доме Вааров. Кем бы ни был мальчишка, в нем текла и толика жабьей крови. Очень малая толика… Или в Герке было что-то от Песчанки? Хотя вряд ли, Ваары скрупулезно вели свою родословную…

Как бы то ни было, родственная маленькому Хвосту кровь пробудила в Герке его странный дар. Слишком показательная вышла у Песчанки фраза про огоньки, но и без нее он почувствовал родство: похоже, Герка нашел мальчишку с таким же даром, вряд ли он мог возникнуть у никак не связанных друг с другом людей просто по случайности. Так что, когда тот назвал Герку «дядей» он просто слегка ошибся в степени родства.

Достаточно… болезненное открытие.

Трудный был день.

Наверное, стоит просто завалиться в чью-нибудь палатку и переночевать там, подальше от просителей и горящих жаждой справедливости девушек.

Пока он и правда не свернул какой-нибудь крысе шею…

Лиль недолго бродила по лесу: почти сразу же она набрела на лагерь.

Он располагался прямо в лесу, хотя здесь было порядком проплешин, деревья росли негусто. Лиль пришлось пересечь вырубку, чтобы до него добраться, и высокая трава вымочила ей ноги до колена и рукава куртки: ей приходилось разводить заросли руками. Солнце с утра было выглянуло, но тут же скрылось с серой хмари, и некому было высушить утреннюю влагу со стеблей и листьев.

Похоже, тут бушевала недавно какая-то древесная болячка, судя по вырубке, то уже не в первый раз: еще лет десять назад такой лес вырубали просто сплошняком, это потом стали звать специалистов-землевиков, которые определяли зараженные и больные деревья для точечного устранения. В этот раз все заразные деревья выкорчевали и сожгли. Лиль старалась обходить эти не до конца затянувшиеся ранки земли и так засмотрелась под ноги, что не заметила палаток.

Неспособность заблудиться была одновременно и ее слабостью, и ее козырем. Она всегда следовала из точки А в точку Б, даже если просто хотела погулять по лесу. Наверное, и в этот раз подсознательно шла на далекий гул голосов.

Первым открытием этого дня стало то, что Песчанки, оказывается, не все одинаковые.

Группка шумных детей повисла на высоком и ушастом парне. Казалось, его сейчас растащат на много очень маленьких парнишечек. Лиль бы не обратила на них внимания, если бы не солнцезащитные очки, которые красовались на каждом из этой веселой компании.

Это несомненно были именно Песчанки, но… другие.

Лиль подумала, что очень мало знает даже о хищниках Тьмаверста, что уж и говорить о грызунах и прочих мелких зверьках. Каждый вид старался дистанцироваться от других; ее бы просто не поняли Кошки, попытайся она наладить контакт с Медведями, а уж тем более — Змеями. Она ведь была всего лишь приживалкой, ничтожным вассалом, и не могла позволить усомниться в своей верности.

Сейчас ее статус изменился. Судьба была решена, и, хоть пока не сказано было слова, и не существовало никакой бумаги, Лиль фактически оказалась кошкиной невестой. Даже захоти она сейчас сменить стаю, ее бы не приняли, поэтому никто и не ждал от нее таких глупостей. Ей позволялось куда больше, чем раньше, но пользоваться этим — все равно, что капризничать перед виселицей, перебирая варианты последних желаний. Можно, и можно нагуляться вволю, да что толку? После свадьбы Яйла не спустит с нее глаз.

Яйла внушала Лиль иррациональный страх. Она казалась себе мышкой рядом с этой вальяжной львицей. Это была женщина, которая выпестовала из мелкого бизнесмена дельца регионального масштаба; женщина, которая вышла замуж по расчету, за безутешного вдовца, и заставила его на себя чуть ли не молиться. Она была сильной женщиной, но не стоило говорить ей этого в лицо: сложно найти кого-то более закостенелого в предрассудках прошлого, чем Яйла. Для нее «сильная женщина» прозвучало бы оскорблением, и она прошлась бы с огнем и мечом по всякому, кто посмел бы такое вякнуть. Она старалась казаться понимающей и прогрессивной, но это была не более, чем маска, которая не обманывала никого… кроме, разве что, мужа. Мужьям и полагается быть обманутыми, такого рода маскарадные костюмы создаются только ради них. Детям открыто гораздо больше, потому что для матери они до конца жизни — неразумные младенцы, а кто будет притворяться перед несмышленым детенышем?

И получится ли? Дураки иногда видят куда больше, чем мудрецы.

Лиль понимала это как никто другой, потому что много общалась с Мрыклой. Высшие и низшие; женщины и мужчины; Мрыкла и подумать не могла о дружбе с парнем или Песчанкой, она четко знала свое место, и знала, какие кары ждут ее, если она вдруг о нем позабудет. И, пусть это было весьма высокое положение, Мрыкла, скованная уймой правил и предрассудков, всегда под зорким оком матери, никогда им не пользовалась иначе, чем принято. По сути, она была не более свободна, чем Лиль.

Вот почему их вынужденная и с самого начала фальшивая дружба стала так похожа на настоящую сейчас. Когда Лиль окончательно утратила свободу, Мрыкла начала ей сочувствовать. Она не могла сделать много, но… она делала то, что могла.

Они стали проводить больше времени вместе, Мрыкла не позволяла себе больше на Лиль срываться или указывать ей на происхождение; она повернула разговор о поездке с Кимом так, что имя Герки или его брата ни разу не всплыло в диалоге. Она позволила Лиль не участвовать в конфликтах и приходить в гости лишь по собственному желанию. Она прикрывала ее от матери и никогда не доносила на мелкие промахи. Мрыкла могла бы стать просто ужасной золовкой, и Лиль была искренне благодарна ей за то, что она не захотела.

Пашты были не самой лучшей семьей. Лиль не хотела бы в нее войти ни на каких правах. Но… если уж придется, то лучше иметь с ними более-менее нормальные отношения. Не всем же жить огромными теплыми кланами, как Песчанкам…

Песчанки были повсюду, их было как грязи. Они селились большими семьями на окраинах, шумные, жизнерадостные и в большинстве своем не очень умные. Они работали кассирами в супермаркетах, уборщицами везде, подметали улицы, держали полулегальные СТО, в общем, выполняли почти всю низкоквалифицированную работу. Им мало платили, к ним плохо относились, но… пожалуй, это были самые свободные люди в Тьмаверсте.

И глядя на веселую кучу-малу, Лиль ощутила жгучую зависть. Даже мягкий осенний свет, похоже, резал им глаза, но они просто нацепили солнечные очки и отправились в путь, наплевав на режим.

Классно.

— Эй! Эдде, там зеленая девчонка с Белками. Проверь, откуда! — застрекотали откуда-то из-за плеча, — А то Яцка ж большой молодец, приехали — и ладненько, распихиваем.

— Да-а-а, Яцка — молоде-е-ец, — ехидно протянул парень, стряхивая с себя мелкотню, — этот могет, канеш. Ща. Тент поставишь?

— Ты не слишком задерживайся, мне еще своих встречать, — вздохнул Амме, покорно принимая мешочек с колышками.

Парень только белозубо улыбнулся и был таков.

Лиль обнаружила, что уже несколько минут просто стоит на месте и ничего не делает. Опрометчивое поведение. В лагере, где все суетятся и чем-то заняты, нужно делать вид, что ты тоже очень-очень занят и вообще, а то припашут.

— О, Лиль! — Воскликнул Амме так, как будто только ее увидел, и она поняла, что безнадежно опоздала с занятым видом, — поможешь?

И пришлось помогать. Хотя… это было весело. Когда еще выдастся возможность потусить с Песчанками? Особенно с ночными, хоть Амме и сказал, что зимой они перестраиваются на нормальный режим дня.

Похоже, дело было вовсе не в ее патологическом неумении заблудиться в трех соснах: пожалуй, она шла на гул голосов, потому что ей жизненно важно было провести немного времени в компании веселых незнакомых людей, которые не знают ее, а она не знает их. И, в общем-то, им нет друг до друга никакого дела. Никто ничего не подумает, никто ничего не потребует — чистое общение без заморочек.

Вот чего ей так отчаянно не хватало, вот зачем она сюда приехала.

И вот что она получила сполна.

Тем более, что Эдде, как и ожидалось, и не подумал вернуться быстро, а очень даже подзадержался.

Ближе к вечеру, когда умаявшаяся Лиль пыталась поджарить на костре сосиску (те обугливались снаружи, но оставались потрясающе сырыми внутри; вряд ли в каких-либо других обстоятельствах Лиль сочла бы это вкусным, но в вечернем лесу около костра просто не могла остановиться, и ела, и ела, одну за одной, позабыв о фигуре, здоровом питании и прочей такой важной в городе ерунде), Амме плюхнулся рядом с ней на бревно.

— Говорят, — сказал он беззаботно, — ты частенько навешаешь Канги?

Сосиска свалилась с прутика прямо в костер, но Лиль больше не было до нее дела.

— Откуда ты знаешь Канги? — спросила она хмуро.

Она готовилась защищаться сама и защищать ее, но Амме вовсе не собирался нападать.

— Шапочно знакомы. Я ведь частенько туда захожу, такое дело. Мне есть, кого навещать.

Для постороннего этот разговор вряд ли имел хоть какой-нибудь смысл. Но Лиль услышала главное. Признание в горе.

Она конечно понимала, что если в Доме Хвостатых есть дети, то у этих детей должны быть и родственники, которые не прочь бы их оттуда забрать или хотя бы не прочь иногда их увидеть. Но забрать по каким-то причинам не могут — вот и навещают время от времени. Она своими глазами видела таких взрослых.

Но она никогда не думала, что таким человеком может оказаться кто-то знакомый, вроде Амме. Хотя, если задуматься, что она о нем знала, кроме того, что он хороший заботливый парень, хоть и немного нервный, и работает в кафе «Ласточка» официантом? Ну и того, что он знаком с Ваарами?

Да она даже о Герке знала больше.

Так почему бы ему не оказаться, совершенно случайно, обладателем родственника-Хвоста? И почему бы ему не захотеть этим поделиться с кем-то, кто его точно поймет?

Она никогда не скрывала, что ее родители хотят взять их Дома Хвостатых девочку. Да, не болтала об этом лишний раз, но и не молчала, когда ее спрашивали, потому что считала, что не обязана этого стыдиться. Принципиальная позиция. Несмотря на давление Мрыклы и Яйлы — не молчала. Не молчала бы, снизойди к ней хоть сама Хайе, стращай ее сам Окос…

Возможно это, как и всякая пикантная сплетня, теперь известно всем и каждому.

— Вот как… — протянула она.

— Ты не могла бы мне помочь? — Амме поднял уши, глаза забегали, — пожалуйста. Я хочу, чтобы мой племяш тоже прыгал. Мне кажется, это ему поможет стать… повзрослеть, понимаешь? Перерасти… Хвост. Такое же иногда случается?

— Я слышала, это очень опасно. Прыгать, — после долгой паузы наконец выдавила из себя Лиль.

Ей было сложно об этом говорить, в горле вставал ком.

— Думается мне, племяш тоже хочет. Он мечтает об этом уже очень-очень долго, — вздохнул Амме, — чтобы наравне со всеми… я долго думал, как это устроить, правда. Я долго-долго… Слушай, сначала я вижу тебя в «Ласточке» с одним из организаторов попрыгушек, который реально может это провернуть; потом я, навещая Пиита, замечаю тебя в Доме; если это не судьба, то я не знаю, что это.

— Мы с Геркой не настолько знакомы, чтобы я влияла не его решения, — получилось слегка резковато, зато правда.

Лиль Амме в Доме не видела. Но она вообще старалась там лишний раз по сторонам не смотреть.

— Это ты так думаешь. Мне подойдет любой, к кому он не питает неприязни. Меня он недолюбливает. Я не знаю почему. Может, я просто… — Амме сглотнул, — просто жалкий.

Лиль осторожно отцепила его пальцы от своего рукава. Сложновато: он ухватился за нее, как утопающий за последнюю соломинку.

Она понимала Амме, как никто другой: если бы у нее была надежда, что Канги сможет перерасти свой Хвост, она бы сделала для этого все и еще больше.

Унижалась бы, умоляла; Амме не жалкий. Амме смелый. Амме очень-очень повезло, раз ему выпал такой шанс.

Песчанки — чувствительные, даже парни. Нет ничего зазорного в том, чтобы расплакаться по такому поводу. Амме пытался отвернуться, но Лиль все равно заметила.

— Я попробую.

Она не пожалела о своем решении. Не пожалела бы, даже если бы об этом узнала Яйла и презрительно фыркнула, так, как умела только она.

Амме мог и не плакать. Достаточно было сослаться на Канги. Это было как общая тайна, как пуд соли на двоих: у нее Канги, у него Пиит.

Когда она привязалась к Канги? Сначала эта идея казалась ей глупой, одной из тех сумасбродных родительских идей, которые никогда не исполнялись. Иногда отец на кухне откладывал в сторону газету и говорил что-нибудь вроде… «А давайте махнем в горы? В Хаш, посмотрим знаменитые пещеры, и поднимемся на Айдан-гору, и, может, награбим в шахтах золотишка, э?» И мама соглашалась, и несколько месяцев все грезили поездкой в Хаш. А потом зажимали тринадцатую зарплату, или заболевала единственная тетка, которая до сих пор поддерживала с Фанками контакт и вообще была единственной свидетельницей на их свадьбе, или еще что-нибудь случалось, и горы так и оставались еще одной недостижимой мечтой.

Лиль очень быстро разочаровалась в этих мечтаниях. Она только рассеянно кивнула, когда мама спросила, кого бы она хотела, братика или сестренку; она и представить себе не могла, что мама возьмет и выберет себе вторую дочь. Просто пойдет — и выберет.

Влюбится с первого взгляда в маленькую хмурую Белку, а та нежданно-негаданно ответит ей взаимностью. Замкнутая девчонка, до того не подпускавшая к себе взрослых, доверчиво задремлет на коленях у незнакомой женщины.

Лиль всегда знала, что у мамы большое сердце. И как-то сразу поняла, что Канги это тоже знает. А еще — что в этот раз никакие болезни тетки и тринадцатая зарплата уже не помешают маме добиться своего.

Папа, конечно, поддерживал маму. Он всегда поддерживал маму; они так любили друг друга, что иногда Лиль чувствовала себя третьей лишней. А когда маленькие ручки Канги ярмом обвились вокруг ее шеи, вдруг поняла, что она не только дочь своих родителей, но теперь еще и старшая сестра. Уже не лишняя.

Канги была как последний кусочек паззла. Никто другой, будь он сколько угодно здоровый, не хвостатый, умный, общительный симпатичный и весь из себя прекрасный, не подошел бы Фанкам. А Канги нашла свое место, и только поганая бюрократия не давала ей занять его на законных основаниях. Вот уже четыре года инстанции пили из Фанков все соки; их передавали туда-сюда, теряли документы, требовали взяток и поручительств и никогда не говорили ничего конкретного. Это выматывало.

Амме показался Лиль уставшим. Слезы усталости — нет, это не позорно. Иногда кроме слез ничего не остается. Не остается сил, не остается надежды — и приходят слезы.

Иногда мама плакала, когда думала, что никто не слышит. Она заходила в ванну и включала воду…

Амме помог Пииту спуститься с высокой ступеньки вагона. Слишком мелкий для своих лет мальчишка двигался скованно, затравленно озирался по сторонам. Половина лица была скрыта за врачебной маской: Морда.

Лиль дружелюбно улыбнулась, и Пиит тут же уцепился за ее локоть, совсем как недавно Амме: семейное сходство. Он боялся всего на свете, шарахался от кустов, запинался о коряги; идти по темноте было не лучшим решением, но проведи он день в лагере, кто-то мог и снять маску.

— Ты такой смелый, — сказала Лиль, — ты хочешь прыгать попрыгушки. Так почему кустиков боишься?

— Я боюсь прыгать, — ответил Пиит, чуть шепелявя, — очень боюсь. Но я же должен переступить через себя, чтобы вырасти. Иначе не выйдет. Я допрыгаю и вывернусь наизнанку, как в сказке. Хочу человеческое лицо. Если я заплачу достаточно, я же смогу вырасти? Правильным?

Почему-то он казался ей одновременно и младше и старше, чем Данга или Умарс. В чем-то слишком взрослый, в чем-то совсем малыш. Он вдыхал лесной воздух, как будто хотел надышаться на годы вперед. При каждом шорохе норовил скукожиться так, будто в чем-то виноват. Его хотелось защищать.

Поэтому она не позволила Герке отказать.

И даже его выговор задел ее лишь по касательной. В чем-то он, конечно, был прав; но помогая Пииту, она помогала и Канги. Помогая маме Пиита, она помогала своей маме.

Но после она все равно догнала рассерженного Герку в ночном лесу. Она не чувствовала себя виноватой, но не хотелось, чтобы он считал ее виноватой. Это было странным желанием, но она слишком устала, чтобы анализировать.

Она могла бы сказать что-то вроде: «Я очень уважаю то, что ты решился на такое».

А он бы, наверное, сказал что-то вроде: «пошла к Окосу!» — ускорил бы шаг… А ему больно ускорять шаг.

Поэтому до лагеря они дошли молча. Оба — уверенные в своей правоте. Слишком уставшие, чтобы спорить. Слишком уставшие, чтобы молчание стало чем-то неловким. Вместо этого оно стало лучшим выходом. Диалогом без диалога, примирением без извинений.

Восстановлением статуса кво.

У них и раньше не было никаких отношений. И вот — их все еще ничего не связывает.

Идеальное окончание дня.