Нелюбимая жена-попаданка для герцога

28.

Телега остановилась с глухим скрипом, словно и она знала, куда меня везет. И ей тоже было стыдно. Или страшно. Или и то, и другое. Рядом всхрапнула лошадь.

Потому что фыркнула, отвела взгляд и захотела быть где угодно, только не здесь.

Меня не тронули. Не схватили. Просто... предложили спуститься. Мол, и так всё ясно. Идёшь? Иду. Сама. Ноги ватные, ступни — будто приклеены к дереву, но я спускаюсь. Медленно. Шаг за шагом. Никакой драмы. Только тихое скрипение колёс, шорох толпы и чьи-то всхлипы. Не знаю — обо мне или себе.

Площадь. Толпа. Воздух дрожит, будто закипел. Я чувствую на себе тысячи глаз, и ни один по-настоящему сочувствующий. Кто-то крестится, кто-то шепчет, кто-то смотрит с любопытством. Ах да, представление. Кому-то просто нужен спектакль.

Я встала у столба.

Он был... обычным. Дерево, немного обугленное. Верёвки, уже навязанные. Под ногами — сено, сухое, предательское. Запах дыма — или мне мерещится?

Далеко, на возвышении — трибунка. Кто-то читает что-то. Голос ровный, как у чиновника, выносившего решение о выселении. Только теперь — не из дома, а из жизни.

Меня не трясёт. Это странно. Может, нервы сгорели раньше, чем я? Внутри пусто.

Ни крика, ни злости. Только усталость. Такая, как после бессонной смены, когда весь день лечила чужих, а домой пришла — и рухнула. Только тут — домой я не приду.

Я позволила связать себе руки. Позволила — вот ключевое. Потому что я всё ещё позволяю, а не подчиняюсь. Потому что это мой выбор — стоять, не рыдать, не молить, не унижаться.

Один из стражников — молодой, бледный — боится даже смотреть мне в глаза. Я поднимаю на него взгляд. Спокойный. Усталый. Он вздрагивает. И я понимаю: мне верят. Хотя бы один человек. Поздно. Но верят.

Шорох факелов. Кто-то идёт вперёд. Толпа замирает.

Я стою. Прямая. Гордая. Чёрт бы побрал вас всех, если думаете, что получите слёзы.

Если это конец — я его встречу красиво.

Я слышу топот.

Не сразу. Сначала — шорохи, шепот, как будто сам воздух начинает тревожно вздыхать. Потом — ритм. Чёткий. Глухой. Становящийся громче с каждым ударом.

И люди... они замолкают. Один за другим. Голоса стихают, словно ветер прошёлся по полю пшеницы и пригнул колосья. Я не поворачиваю головы. Пока. Но чувствую: что-то происходит:

Первый поворачивается палач. Потом — стражник. Потом весь народ, как по команде. Гул топота уже не гул — это грохот. И вот он: сотрясает камни, тревожит пыль. Летит, как гроза на копытах.

Я оборачиваюсь.

Скачут Человек двадцать. Нет, больше. Плотная шеренга всадников, плащи развеваются, сталь сверкает, словно молнии среди бури. И с ними, позади…ввалившиеся в строй не по уставу — крестьяне. Простые. С вилами, с топорами, с палками. Кто в рубахе, кто в мешке. Но с лицами — ох, с лицами, от которых бы отшатнулись и уставшие сборщики налогов.

А впереди — он.

Райнар.

Без шлема, как идиот. Ветер резкий, пронизывающий, с пылью и запахом дыма. И что он, спрашивается, думает? Он же болел. Совсем недавно! Температура под сорок, бред, холодные компрессы, а теперь вот — герой в броне, с непокрытой головой. Герцог, черт бы тебя побрал. Простудишься!

Скачет, как буря. Глаза сверкают. Лицо — из камня. Ни тени сомнений. Ни одного жеста колебания. Только ярость. Словно весь этот путь он ехал, глотая пыль, чтобы лично стереть в пыль тех, кто посмел поднять руку на его жену.

А у меня внутри — тёплое, тревожное и... странно глупое. Потому что стою связанная у столба, готовая умереть, а думаю: "Шапку бы надел, дурачок. Простынешь ведь снова."

И вот он подъезжает. Резко. Конь вздымается, сталь лязгает, толпа отскакивает, как будто перед самой стихией. И я знаю — сейчас будет гром.

Конь Райнара встал на дыбы, копыта взбили пыль и воронья крылья поднимавшейся паники. Один из стражников бросился вперёд — и получил сапогом в челюсть так, что у меня перед глазами мелькнули воспоминания о хорошем левом боксёра из участковой поликлиники. Райнар слез с коня, как воин с картин: быстро, точно, намеренно. И на его плече... Василиус.

Рыжий демон гордо восседал, как капитан штурмового судна на ветру. И главное —никого не смущало, что кот. На плече. В доспехах. Вернее, на плече доспехов.

При этом Василиус явно получал удовольствие от происходящего и ждал своей порции хаоса.

Первый удар меча — и стражника снесло как табуретку. Второй — рассёк воздух у уха одного из служителей, тот завизжал и побежал, сбросив сан и достоинство.

Люди в толпе — мои, спасённые, те, кто верил — вывалились вперед, кто с палкой, кто с вилами, кто с кухонным половником.

— Вперёд! — рявкнул Райнар. — Давайте! Наведите здесь порядок!

Агнесса появилась, как грозовое предупреждение из глубин сюжета. Метла в руках — не метла, а оружие массового поражения. Ею она размахивала с таким азартом, что один дворянин в кружевном воротнике визгнул фальцетом и полез под телегу.

— Я вам дам ведьму! Это ж герцогиня, не коза вам на празднике урожая! — шипела она, размахивая щетиной направо и налево. — Ведьма, говорите? А ничего, что у нас тут половина народа сдохла бы, если 6 не она, безмозглые кочаны!

Стража в панике. Кто-то пытался вытащить меня из верёвок — я чувствовала, как канаты слабеют. У кого-то за спиной лязгнула броня.

А потом — самое сладкое.

Телохранители короля — два надменных типа с позолотой и кислым выражением лиц — вдруг резко передумали участвовать в происходящем. Один развернулся, второй уронил копьё и закричал:

— Мы за порядок! Но не за смерть.

И исчезли в толпе вместе с королем. Буквально вынесли его на руках.

А Леди Эванна? АХ, эта змейка на бархатной подушке. Она что, будет ждать, пока народ вспомнит, кто травил слухи, кто шептал «а вы заметили, как она глядит на огонь»?

Нет.

Подол задрав выше приличий, и — в подворотню.

— Ах, я не причастна! Я только трава... в смысле, травницу звала!

Да-да, бегите, бегите, милочка. Райнар уже подбежал ко мне, сорвал последние верёвки, руки горят от боли, но я стою, держусь, дышу. Он посмотрел на меня —зло, срывая дыхание:

— Какого чёрта ты здесь, женщина?!

Я выдохнула:

— А ты, как всегда, без шапки. Простынешь.

А Василиус на его плече, не выдержав паузы, выдал:

— Пошли уже, герой. А то и мне придётся вас тащить обоих.

Он запрыгнул на коня — ловко, как будто всю жизнь занимался исключительно этим, — и подняв меня за талию как пушинку усадил перед собой, крепко прижав к себе. Горячая, сильная грудь, запах металла, кожи и чего-то... личного. Странно, но успокаивающего. За спиной — крик, гул, звон стали, мольбы, проклятья и рыдания:.

А перед нами — лес. Тёмный. Густой. Надежда или смерть — пока не ясно.

Мы мчались. Я чувствовала, как копыта вбивают страх в землю. Лес навстречу —зелёный, весенний, равнодушный к драмам королевства. Райнар держал поводья одной рукой, второй — меня, крепко, как будто боялся, что я снова возьму и исчезну. За нами грохотали кони, всадники — его люди, мои крестьяне, все, кто решился уйти. Уйти с нами.

— Это всё... — выдохнула я, пытаясь перекричать ветер. — Это переворот, да?

— Это спасение, — рявкнул он. — Для тебя.

А для остальных?

Для пшеницы, которую только начали сажать? Для больных, для лекарств, для плана, над которым я билась ночами, выскребая из бюджета последнюю монету?

Где теперь мои травы? Где сушёный зверобой, который я бережно раскладывала по банкам с подписями? Где Василиус, чёрт бы его побрал — а, нет, вот он, прижат к моей ноге и мявкает, как личный истерик на выездном приёме. И это я ещё не начала паниковать.

— Всё, что я построила... всё, что мы сделали... — Я сглотнула. — Мы не вернёмся?

Он молчал.

И это молчание звучало страшнее любой клятвы. Я чувствовала, как конь уносит нас вглубь леса, туда, где нас никто не найдёт. И где мы должны начать всё заново.

И знаете что?

Если уж я смогла сварганить пенициллин в чулане, то и новый замок — по силам.