Нелегкая служба

Глава 9

Второй день отряд шел по степному “языку”, далеко вклинившемуся в густой пораженный древней магией лес. Остановившись прошлой ночью на ночевку, разожгли костры глубоко в лесу, чтобы свет огня и дым не выдавали их расположения. Всеволок торопил людей и экспедиция продолжила движение, еще только начался рассвет. Казалось, что местность вокруг постепенно серела, теряя краски жизни. Люди уже давно не слышали пения птиц и зверье не мелькало среди деревьев. Деревья все больше изгибались, разрастаясь во все стороны, иногда стелясь практически по земле. Да и вездесущая мошкара все реже жужжала среди высокой сухой травы. Плохие места, мертвяцкие. Люди и животные понуро плелись вдоль опушки. Даже лешаки, которые обычно сновали по густым кустам или шуршали в высокой степной поросли, сторонясь человеческого взгляда, клубились сейчас возле телеги, на которой спал Бродобой. Даже к повозке с кухней не подбегали, как обычно. Сердобольный Збор, проникшись к напоминающим странных зеленых детей человечкам, втихаря давал им по сухарю, до которых лешачки были большие охотники. Волхв, конечно, ругался за это на кашевара, но без особой злобы – так, для порядку. Чтоб стрелец ему лесных людишек не портил, к человечьей еде не приучал. Сам Бродобой отсыпался уже второй день. Видать, призывы Сормаха ему просто так не давались. После перехода болота, отряд он догнал совсем ослабевшим и каким-то осунувшимся. Тяжело видать было взывать к богам, тем более к своенравному и буйному богу ярости. Но эта помощь была, ох как не лишней.

Мысли Всеволока постепенно сделались чернее тучи. Да и дурацкие, не по делу, а так – то о жене заполошной, сбежавшей к красавцу столбовому, то о тятьке, который совсем уже сдал, и в глубине души Кручина боялся, что уже его не увидит. То представилась плачущая дочурка, почему-то сидящая в холодном темном чулане. Видение это просто разрывало сердце Кручины. И так в этот момент стало жалко родную кровиночку, которую забижает чужой человек, хоть плачь. Дом привиделся – пустой холодный. Сестры-дурехи, у мужей живущие, да унижения терпящие. Хотя разумом-то боярин и понимал, что хорошо живут сестры, сыто им и безбедно. Не по разу уже в гостях у каждой побывал проездом. И мужья у них свойские – хлебосольные, да не бедные. А вот почему-то представилось ему, что страдают сестрицы. Никогда Всеволок не был слезлив, а тут вдруг так жалко себя стало. Обидно на судьбу свою горемычную. Ведь недаром поди, их род таким именем нарекли…

Настолько горестное и понурое лицо стало у боярина, что ехавший рядом Фролка тихонько спросил: – Ты чего закручинился, Волька? Об чем думы думаешь?

Хотел было Всеволок приструнить приставучего холопа. Но потом как-то сам собой принялся рассказывать, как скучает по дочке, да жив ли отец и вернуться ли они из этой мертвой земли, да сделают ли дело царево… Слова полились из него тихим и нескончаемым горестным потоком. Фрол оторопело и сочувственно глядел на своего хозяина, растекшегося сейчас как опавшая квашня. Наконец, Всеволок стал понемногу выдыхаться. Холоп сочувственно потрепал боярина по плечу. Ехавший поодаль за ними Емка с боярским значком, тоже протяжно и печально вздохнул о чем-то своем.

– Вина нету у нас? – как-то жалобно спросил Кручина.

– Пошто тебе вино? Ты крепись, Волька… – проникновенно и вкрадчиво начал холоп. – Ты посмотри вокруг. Неживое, какое-то все, давит это. И на меня давит, и на тебя… Меня вот тоже хандра заела, но вокруг как посмотрел, на деревья эти кривые, на траву эту мертвяцкую. Ну нет, думаю, вам меня не сожрать… Так и ты посмотри… На тебе токмо сейчас все и стоит… Ежели ты захандришь, так остальные и подавно на погост сами пойдут. На тебя только надежа, ты нам всем опора… Не печалься, боярин.

Фролка говорил все это с интонацией, как будто сердобольная нянька утешает разбившего коленку ребенка. Но это, как ни странно, пришлось впору. Знал, гаденыш, как усовестить. Всеволок очнулся от своих печалей, и даже разозлился малость. Стало ему стыдно, что он такую слабость при холопе проявил. Негоже все это на люди выносить. Боярин выпрямился, подбоченился, затем, обернувшись, крикнул: – Полуха, давай песню радостную! Чтобы кровь разыгралась! Не хмурься, ребятушки!

– Давай Маруську, хлопцы!!! – скомандовал полусотник.

Сначала неохотно, затем все более распаляясь, ратники запели похабную историю про бедовую Маруську, ищущую себе жениха, скача от одного хахаля к другому. Постепенно к стрельцам присоединились посмеивающиеся возщики и казаки, и над отрядом загремела веселая, но донельзя срамная песня, разгоняя своим игривым мотивом навалившуюся на людей тяжесть.

Солнце уже давно ушло за полдень, скатываясь к земле, когда Всеволок увидел скачущих им навстречу всадников. Боярин приготовил пищаль, тоже сделал и Емка. Но слава богам, это оказался один из разъездов Сермяги.

– Боярин! – заорал подлетевший казачек. – Мы кажись, нашли! Серо все, голо! Жуть! Кони встают – в саму середку не идут. Круг такой серый мертвяный! А в нем трава, не трава – пепел! Меня прям страх обуял. А Ничипор, вон, чуть порты себе не споганил!

Второй казак – взрослый уже, спокойный дядька с длинными вислыми усами, только закатил глаза, чем вызвал громкий гогот у повеселевших стрельцов.

– Далеко?

– Ни… Верст пять. Може меньше. Сермяга там с останьшыми.

Шибче идем!!! Подтянись!!! – заорал Всеволок, повернувшись к отряду. Затем сказал уже казаку. – Показывай.

– Да шо там показывать? Прям вдоль опушки – сам увидишь.

Стрельцы прибавили ходу и защелкали кнуты возниц, заставляя животных тоже ускорить шаг.

…

Всеволок сидел на коне и рассматривал большое, пару десятков шагов в диаметре серое пятно на траве. В самом центре пятна виднелся практически черный клочок голой земли, отсюда похожей на мелкий темный песок. Над этим местом крутилось непонятное сероватое марево, размывая видимость жарким прозрачным туманом. Трава в этом месте тоже была такая-же серая и хрупкая. Спешившийся Фролка, как раз попытался отломать стебелек, но травинка рассыпалась в его руке мелким серым пеплом, тут же унесенным легчайшим порывом ветра. Странное место находилось в нескольких сотнях шагов от больного и скрюченного леса. В этом мрачном неживом краю большинство деревьев стояли совсем голые, без листвы, покрытые лишь желто-белыми пятнами гнилого лишайника. Было совсем тихо, ни птиц, ни мошек. Лишь недовольное фырканье животных и шум шагов подходящих людей нарушали эту гробовую тишину.

К группе, где находился боярин, уже спешил Редька, бережно прижимая к себе хитроумный прибор, с которым определял направление. За ним неспешно подходили Полуха и тяжело опирающийся на посох волхв. Выглядел Бродобой совсем больным. Посеревшее лицо, темные круги под запавшими усталыми глазами.

– Смотри – тут? – спросил боярин подошедшего ученого.

Густав поднял руку, жестом попросив подождать и стал медленно ходить кругами по краю серой проплешины, постепенно приближаясь к центру.

Всеволок видел, что людям нехорошо, маетно, животные вообще отказывались приближаться к пепельному пятну. И один только Редька радостно скалился, глядя на циферблат, где стрелка, как бешеная крутилась волчком, иногда притормаживая и закручиваясь в другую сторону. У боярина мелькнула крамольная мысль. Его суеверные яровиты были настолько измотаны и так тяжело давила на них унылая мертвяцкая местность, да подгоняла мысль о берендеях, что никто особо уже и не волновался по поводу цели их путешествия.

– Тут онь!!! Тверь Нафь!!! Incredibile!!! Ми нашель их!!! – Редька чуть не вприпрыжку подбежал к боярину. – Буту делять опить! Прям вот этоть самый место! Тут делать!

Редька посмотрел вокруг, и вдруг, его счастливая улыбка увяла, когда он увидел серые от усталости и тяжелой ауры мертвого места, лица людей.

– Мне нюжен кузнес. – очень серьезно проговорил ученый человек.

– Фролка, тащи своего Ипатича, шоб все для Густава делал и быстро. Щепа, ты проверишь. – боярин устало вытер пот со лба. Затем посмотрел на Редьку. – Тебе много места надо? Для опытов?

– Неть, вот как этот серий пятнишко… Прямь тут. Совсемь над ним… – Густав потыкал пальцем в проплешину.

…

Всеволок уселся за разложенный Фролкой походный столик. Вокруг столпились командиры отрядов и Хлюзырь с Бродобоем. Боярин вытащил из сумы свернуты чистый лист бумаги, и расправив его, прижав уголки камешками, взял у Фрола протянутый огрызок писчего уголька.

– Значиться так. – Всеволок нарисовал на бумаге кривой кружок. Отступив от него сделал такой же кривой полукруг. – Это плешь будет. Отступаем от нее полсажени и ставим частокол. Бревна самые длинные должны быть. Затем ведем частокол вот так… – боярин провел от полукруга две параллельные линии. – Вот. Тута стенку замыкаем. И в дальнем конце опоры в ряд ставим. Штуки три-четыре. Навес сделаем. Тонкие стволы положим. Это жилое будет. Часть волов, какие на прокорм, и коней сюда же запрем. Под крышей погреб крытый с порохом и припасами. По всему частоколу бойницы. А сразу за плешью тоже две опоры и стену со стороны казармы рубим. Главное, надобно Редьке не мешать и от дурной стрелы уберечь. Вот тут проем оставляем и гуляйками с телегами его и закроем. Как раз пушку воткнем чтоб никто к нам не лазил. Ворота все равно делать некогда.

– Боярин. – вмешался Хлюзырь. – Давай мою повозку за гуляйками? Она у меня изнутри железом по бокам обшита. Пуля не берет.

– Хитер. А я-то думаю, че ж она у тебя такая тяжелая. Еле-еле через болото проволокли. – ухмыльнулся Всеволок. – Да, пущай стоит.

Затем помощник воеводы продолжил: – Сначала это все делаем, потом, если берендеи еще не придут – навесы, где открыто. Чтобы стрелами поверху не положили. И ров с кольями по всему частоколу. А вот где навес Редькин, там башницу какую надо удумать. И туда стрельцов самых метких посадить, чтобы к плеши никто не пробрался. – Взгляд Всеволока стал серьезен, губы сурово сжались. – И помните. Густав свои “опить” должен закончить. Иначе, можем сами к степнякам идти, да головы подставлять – домой нам ходу нет.

Все присутствующие мрачно кивнули, соглашаясь со словами своего воеводы. Сермяга кинул тревожный взгляд на Редьку, который в этот момент что-то втолковывал Ипатичу, стоя рядом с телегой, где у того был весь кузнечный инструмент.

– А как жечь будут? – осторожно спросил стрелецкий полусотенный.

Всеволок задумался, потом ответил: – Не будут, если им Редька живой нужен… А ежели нет… – затем многозначительно посмотрел на Полуху. – Да и мы на что? Как нить отобьемся.

– Воды надо в запас. – вклинился Бродобой. – Без нее никак.

– Прав ты. Не подумал я сразу. – боярин озадаченно поскреб бороду.

– И пусть Збор ее на огне греет, а я туда травки верные накидаю, а то тут вода вся в округе гнилая, Навью травленная. – продолжил волхв.

– Добро! Решаю: Полуха – два десятка лес валить лес и десятку казаков у Сермяги возьми. Раненых пока в лесу спрячь. Деревья рубите ближние, далеко не ходите. Остальные канаву под частокол копать и столбы ставить. Возниц бери – быстренько пусть бревна подвозят. Одного оставь, для Збора воду возить. Редьку со слугой не трогать, не отвлекать. Ипатич и Щепа у него на подхвате будут. Сермяга – в разъезды иди – надо берендеев загодя увидеть. Да чтобы все с заводными были. По три человека пусть едут, если что, хоть один, да вернется. Надо бы еще тюфяков насверлить, какая никакая подмога. Ну, да это опосля. Работаем до темна, встаем, как чуть посветлеет. На дозор болезных, кто пищаль держать сможет, остальным чуток отдохнуть нужно. Фролка – ты план острога вешками размечаешь и смотришь за ним. Хлюзырь, ты со своим тоже помогай, где придется. Обяжешь… И запомните. Не успеем, абы “устанем” – тут все и поляжем… Всем все понятно?

– Понятно, боярин. – протяжно ответил за всех Сермяга. И люди разошлись по своим местам.

– Бродобой. – окликнул волхва Всеволок. – Останься. Где твои лешаки? Че-то я их не вижу.

– Страшно им. В лесу все попрятались. Сюда идти не хотят. – устало ответил жрец, тяжело опершись на свой посох. Казалось, маленький резной Сормах с его навершия зло и глумливо скалится боярину.

– Можешь им наказ мой передать? Пусть по лесу вокруг шарят, место хорошее ищут. Как степняки покажуться, мы туда возниц с лошадьми сошлем. А лешачки их сторожить будут с казаками. Если какие берендеи объявятся, так пусть им глаза отведут.

– Попробую. – кивнул Бродобой.

– Сам то, больной кажись?...

– Ниче, щас оклемаюсь… Было похужее…

– Ну, ты иди, с лешаками поговори, да Збору потом помоги.

Фрол пришпилил нарисованный Всеволоком “чертеж” к обтесанной жердине и воткнул ее рядом с серой плешью. Не то чтобы красиво, но наглядно…

Работа медленно, но стала двигаться. В лесу застучали топоры. Скинувшие верхнюю одежду возчики и стрельцы дружно копали узкую канаву в аршин глубиной, идя сначала вокруг проплешины, затем отводя ее дальше – по Фролкиным вешкам. Благо, каждый казенный возница обязан был таскать с собой набор инструментов – топор, молоток, лопату и пару крюков. Из леса появились первые подводы неотесанных бревен. Несколько стрельцов, под матерное сопровождение руководящего Фрола, стали закапывать их стоймя в свежую канаву. Редька с помощниками установили на самой серой проплешине диковатые приборы, блестевшие начищенной бронзой и стеклом, которые везли сюда с таким трудом. На большой треноге со множеством железных ободков, Густав аккуратно расставил большие круглые склянки с длинными узкими горлышками. Затем на крошечной бронзовой печурке стал подогревать в самой большой какую-то мерзкого вида жидкость. Раствор стал пузыриться и закипать, переливаясь по тонким трубочкам в соседнюю посудину поменьше, из нее в еще меньшую. К мрачной тяжести серой плеши добавилась резкая вонь Редькиных снадобий. Збор у своей кухни кипятил воду в кожаных ведрах. Сарыш кидал в каждое такое ведро раскаленный камень, с натугой таская их из костра щипцами. Затем Бродобой по щепотке кидал в кипяток порошок из сушеных трав. Когда последние лучи закатного солнца совсем поблекли, Всеволок приказал всем прекращать работу и отдыхать. Люди в изнеможении валились там где были. Тяжело конечно людям было в этом месте, маетно. Врата Нави не просто давили, в них, казалось уходит сама жизнь. Медленно, но неуклонно высасывая из человека силы, нагоняя тоску и телесную немочь. Сами собой опускались руки. Наваливались грусть и печаль. И только яростная тяга к жизни, осознание, что рыщут где-то рядом злобные степняки, да командные матюки командиров подстегивали яровитов.

…

К маленькому костерку, возле которого на отдых расположились боярин с холопами, подошел Редька и протянул Всеволоку шапку, наполненную небольшими свинцовыми жетонами. На неровной серой лепешке был криво отлит странный знак, похожий на какой-то дурацкий рыболовный крючок с раскиданными вокруг непонятными буквами и пробита шилом дырка для ремешка.

– Это что? – спросил помощник воеводы. Ему сейчас совсем не хотелось что нибудь обсуждать. Тем более с настырным Редькой. Руки боярина горели огнем. Настолько он намахался топором, обрубая ветки со срубленных деревьев. И вроде бы не пристало боярину черной работой руки марать, к примеру, из болота телеги тягать, но жизнь всегда вносит свои коррективы. Хочешь выжить – вертись. А выжить и дело сделать – вертись еще больше. Да и других наверчивай…

– Этьо защит. Оперех! – Густав тряхнул засаленной шапкой перед носом боярина. – Штоби мертвий не биспокоиль. Всем! Носить тут. К живот. – ученый хлопнул себя по груди, удерживая треух одной рукой.