Нелегкая служба

Глава 5

Фролка, с подачи боярина, немногословно, но очень грамотно запугал зачинщиков смуты. Быстро и в простых матерных выражениях объяснив им их неправильное поведение и его последствия для стрелецких семей. Покорившийся и напуганный Хлюзырь поклялся молчать. Все дело представили, как будто ката не удавили, а тот сам оступился, да на острую ветку напоролся. Теперь, оставшись вдвоем, опричные попритихли, выползая из своей кибитки только по нужде, да за харчами.

…

Повинуясь окрику боярина, полусотник выстроил стрельцов на расчищенной поляне, перед шатрами. Волхв в это время принес на плече и установил на землю небольшой, очень искусно вырезанный и раскрашенный идол Сормаха – так называемый дорожный. Звериная голова истукана смотрела на людей бездонными провалами глазниц, в которых посверкивали вставленные драгоценные камни. На плечах идола, врезанная в дерево, “висела” тяжелая золотая цепь, на массивных звеньях которой змеилась тонкая вязь письма. Как только ведун осторожно поставил истукана на землю, чистое доселе небо стало быстро и неумолимо затягиваться тучами. Как будто голодные боги чувствовали и ждали пиршества. На поляне появился кашевар Збор с жалобно блеющим козленком на руках. Бродобой, почему-то сердито, посмотрел на козленка и, повернувшись к идолу, стал распевно читать молитву, обращенную к богу ненасытности и ярости. Затем, не глядя, протянул руку к Збору и, взяв козленка за шею, ловким и умелым движение перерезал животному горло. И на истукана полилась красная вода жизни. Волхв вытащил из котомки полкраюхи хлеба и, щедро полив ее кровью, положил перед резным изображением своего бога. Вдали громыхнул гром и явственно потянуло холодом. Некоторым из самых пугливых стрельцов даже показалось, что на звериной морде тотема проступил хищный довольный оскал, будто идол наслаждался жертвой. Затем ведун прошелся перед строем воинов, читая молитву и чертя измазанным кровью пальцем на лбу каждого знак Сормаха. Всеволок снял шапку и подошел к Бродобою, склонив голову. Редька, со своим Митрохой, стоял чуть поодаль, прижимая к носу надушенный платок и периодически посматривая на серое рокочущее небо. Возницы, как люди, по сути, нератные, к ведуну вообще старались не приближаться. Потому, только любопытно выглядывали из-за окружавших поляну деревьев. Волхв поставил знак на чело боярина и еще минуту дочитывал свой речитатив, возвысив свой громоподобрый голос до зловещего громкого рыка. Затем он воздел руки к небу, и тут задул резкий холодный ветер, принося с собой первые холодные капли начинающегося ливня.

Как потом делились друг с другом стрельцы, все, как один, почувствовали холодную ярость и внутренний подъем. Хотелось куда-то идти и убивать. И сразу появилось чувство сильного голода, которое, по счастью, быстро прошло.

– Смотрите на ответ бога! Сормаху радостен наш поход! Мы пойдем под крылом его и ярость его будет с нами! – волхв кричал, пытаясь вклиниться в оглушающие раскаты грома и его гулкий сильный бас разнесся по поляне. – Не посрамим доверия его, ребятушки! Да пройдем сквозь любую преграду и любого врага, как горячий нож сквозь масло!!! Благодарите бога ярости!!!

Вдруг, остолбеневшие люди увидели, как к ногам Бродобоя из кустистых зарослей метнулись какие-то мелкие зеленые тени, проявившись в виде маленьких человечков со злобными морщинистыми лицами и лысыми головами с крошечными остроконечными ушками. Одетые в какие-то жуткие одежды из мха, коры, кусков замшелой дерюги, человечки были размером по колено волхву. Каждый из них держал в тоненькой ручке крошечное копье с наконечником из зазубренной кости. Всеволоку стало не по себе, и по спине пробежал холодок, когда он увидел преобразившегося Бродобоя – откуда у этого свойского и простого мужика, с которым еще третьего дня так неплохо гуляли в харчевне, столько жуткой потусторонней силы? Остолбеневший боярин никак не мог посчитать, сколько зеленых существ столпились вокруг звероподобного жреца. Лешаков было пять, или семь – человечки находились в постоянном движении, и никак не хотели поддаваться счету. Лешие – маленький колдовской народец – затаившийся в самых глухих чащобах непредсказуемый страх яровитских лесов.

Люди стали делать знаки Сормаха, кланяясь измазанному кровью идолу, со страхом косясь на лешаков. И в этот момент наконец зарядил холодный, пронизывающий до костей, ливень.

…

Брадобрей наводил последний лоск, ровняя аккуратную бородку хана маленькими серебряными ножницами, когда полог, большой и красиво обставленной резной сюаньской мебелью, юрты откинулся и вбежавший воин упал на колено. Затем низко склонившись, он почти прокричал: – Хан, тебя ждет Мать Черных степей! У нее для тебя какая-то весть! Сказала, что тебе нужно спешить!

От зычного голоса Кычак чуть скривился и придирчиво оглядел работу брадобрея в большом зеркале, красиво оправленном в серебро. Затем, дождавшись пока тот уберет с него белоснежную салфетку, легко и гибко поднялся. Затем пристально осмотрел принесшего послание воина, который все также стоял на колене с опущенной головой, и проговорил: – Ступай. Скажи скоро буду…

Хан сидел перед Матерью Черных степей и усиленно размышлял над ее словами, перебирая в руках четки из лакированных костяшек пальцев убитых им враждебных ханов. Старая сморщенная ведьма, бренча золотыми бубенцами, которые украшали ее высокий конусообразный головной убор, собирала трясущимися, скрюченными артритом, руками, гадальные кости с древними рунами смерти. Хан наблюдал за ее исковерканными пальцами и думал о том, что довольно давно она не говорила так уверенно. Последнее время все ее предсказания были витиеваты и малопонятны. Он считал, что старуха изжила себя, и оставлял у себя, только как дань уважения к пожилой родственнице – единственной его родни, спасшейся вместе с ним от Чалашской резни, устроенной Батусай-ханом. Его пальцы как раз нащупали верную костяшку – фалангу мизинца этого шакала с вырезанным на ней родовым знаком Батусаев. А вот сейчас – она сумела его удивить.

– Ты уверена, что эти яровиты везут то, что мне нужно? – все таки решил развеять свои сомнения хан. Старуха вполне могла уже сойти с ума, и отправить его на край света, повинуясь своим бредовым снам, вызванным несварением желудка.

– Да, мой мальчик. – надтреснутый голос ведьмы напоминал скрип несмазанного колеса, но взгляд, при этом, был на удивление ясным. – Я не вижу куда они едут, ужас этого места не дает мне его разглядеть, но знаю, что везут они с собой спящую силу мертвых. Если завладеть этой силой, тебе не будет равных на земле смертных. И запомни, самый опасный из них – их вожак. Он не колдун, и не великий боец, но удача очень любит его, а проклятые звериные боги яровитов опекают его, а потому – остерегайся! Но сила мертвых не у него, а у кого, не видно. Где они будут идти, я смогу тебе указать, но чем ближе они будут к своей цели, тем сложней мне будет что-то разглядеть в тумане этого мира.

За спиной хана зашуршали служанки и приживалки, шушукаясь и бренча украшениями.

– Вон пошли! – не поворачивая головы, приказал хан, и женщины послушно и торопливо покинули натопленную юрту. Когда стало тихо, Кычак задумчиво посмотрел на старуху: – Мне взять всадников и выйти им наперерез?

На этот раз Мать надолго задумалась: – Нет, мой мальчик. – вздохнув, наконец проскрипела она. – Собирай весь улус. Там решиться твоя судьба. И наша тоже. Если ты погибнешь, нашему улусу не жить. Ты же помнишь – мы все изгнанники. Да и я тебе буду там нужна. А если ты победишь… Ты сможешь завоевать весь мир! И вся степь будет подчиняться тебе! Ты затмишь славу Учишина Железного!

У хана загорелись глаза, он непроизвольно стал все быстрей щелкать костяшками четок. Его взгляд, как будто провалился в себя, и теперь перед его внутренним взором мелькали нескончаемые полчища выносливых и злобных степных всадников, завывающих как охотящиеся волки. Полыхающие города, горы сокровищ и вереницы плачущих рабов…

Когда Кычак пришел в себя, он насупился. Если уйти с этих тучных пастбищ весной, все соседи решат, что он ослаб. И много жеребят умрет. Можно потерять уважение и страх других ханов, которые он зарабатывал долгими годами сражений, обманов, торговли и переговоров. Ни для кого не было секретом, что небольшой, но сильный улус Кычака держиться только на его воле и харизме. Чтобы выжить без родового плеча, собрав таких же отщепенцев и беглецов, нужно очень много хитрости и коварства. Чего, конечно, у хана было в избытке. Но в бескрайней степи всегда надо быть настороже. Обманчиво спокойна Черная степь. И никогда нельзя показывать хоть тень слабости. Но уж больно заманчивой была награда…

…

Монотонность многодневного путешествия по голой степи, по самой кромке густого леса, убаюкивала не хуже мамкиных колыбельных. Только изредка люди видели непуганые стада сайгаков и диких лошадей. Да из леса иногда выглядывала любопытная лисица. В полверсты впереди, размытые в теплом мареве, виднелись силуэты передового разъезда. Молодой казачок, из ехавших сразу за боярином, затянул тонко и задушевно:

– Как во черном поле, ихал казаченько…

Протяжную песню подхватили еще голоса, и вскоре, над отрядом лилась тягучая и протяжная история молодого парня, уехавшего из родного хутора на большую войну. Всеволоку стало грустно. Мысли опять вернулись к разрушенной семье, дочке Любавушке и пустому дому.

“Не забижает ли Дубовит дочку-лапушку? Добр ли он к малютке? Или может, оголтелая Оксанка сбагрила девку какой нибудь старой бездетной родственнице, а сама сейчас на ярмарке, какие, говорят, идут в столице, чуть не каждую неделю? Надо было пороть, конечно. Эх, вина бы щас…”

Всеволока волновало, скорей, не то, что он стал посмешищем для всей дворни и любопытствующих соседей – в жизни бывало всякое, а то, что дом теперь обезлюдел. Нет веселого детского смеха. Не слышно бабьей трескотни, которая местами убаюкивала, создавая уют вместе с запахом свежих пирогов. Один тятька старый, да ворчливые бабки приживалки, в тоске свой век доживают. Фролка уже всю плешь проел, что надо снова бабу в дом привести… Хотя, правильно холоп говорит – так и закиснуть недолго, если в печали жизнь коротать.

Покачиваясь в седле, погруженный в свои мрачные думы, боярин и не заметил, как лес, тянущийся темно-зеленой стеной по правую руку, неуловимо, но явственно изменился. Листва деревьев стала более тусклой, а стволы все больше искривлялись, порой закручиваясь причудливыми финтами. Лесная подстилка, выглядывающая из-за деревьев, курчавилась высоким папоротником. Но папоротник был какой-то странный – темно-зеленый, почти черный, и казалось, что лес погружается в мрачную чернильную тьму, превращаясь в пыльно-зеленый цвет под лучами яркого утреннего солнышка. Степная трава под копытами коней тоже изменилась, стала суше и темнее. Сама степь, уходящая вдаль до самого горизонта, стала чернеть, появились какие-то холмы с проплешинами, на которых ничего не росло. Только сухая безжизненная земля выставляла себя напоказ, как гнойный нарыв, созревший для того, чтобы прорваться. Птичьи голоса в лесу становились все реже, да и сам щебет боярин уже не распознавал. Выросший на природе, даже он не мог определить, что за птицы так поют. На одном из кривых деревьев Всеволок увидел движение – белка! Но не обычная, а какая-то несуразно большая, с мощными лапами. Она сидела на ветке и смотрела на людей. Черно-рыжий мех тела плавно переходил в какой-то фиолетово-зеленый на хвосте. Боярин сплюнул через плечо и, по старой ратной привычке, сделал рукой знак Черноволка – бога битвы не на жизнь, а насмерть. Чтобы не затуманило голову чужое колдовство. Затем он поднял руку и отряд потихоньку остановился. Кручина стал взглядом выискивать волхва, но тот уже сам споро шагал в голову колонны.

– Что это? – обратился боярин к подошедшему Бродобою и обвел рукой все – кривой лес, чернеющую степь и непонятной расцветки белку, которая все также сидела на ветке и, глазея на остановившуюся экспедицию, деловито лущила какой-то орех.

– Так это – земля в древности колдовством порченная. – степенно ответил волхв, оглядев открывшиеся виды и почесав затылок. – В лес особо соваться не надо. Мало ли, что там живет. Да на эти лысые холмики лучше тоже не заезжать. Вон там, видишь, вдали – это уже Мертвые холмы. Мы, как раз, их по краю объедем. Я вот вперед леших пущу, пусть все разнюхивают. Будет медленней, но покойней. – жрец щелкнул пальцами и у его ног показались маленькие фигуры лесовичков.

Отряд медленно, стараясь не приближаться к Мертвым холмам, продвигался по краю леса. Впереди шуршала высокая степная трава – лешаки разведывали дорогу. Когда уже стемнело, экспедиция почти прошла окутанные темными легендами холмы, куда не отваживались заходить даже бесстрашные степные берендеи. Возницы и стрельцы, особенно из сел, постоянно косились на огромные курганы, где, согласно преданиям, после страшной битвы, были захоронены павшие короли и вожди со всех окружных земель, вместе со своими свитами. Но земля вокруг была настолько напитана страшной магией, что, говорили, мервяки ночью вылазят из своих могил и шастают по округе. Благо, что тут никто не жил. Но редкие путники, по недомыслию попавшие в эти края, рассказывали жуткие вещи.

На ночевку остановились уже в ночной темноте, освещая себе стоянку фонарями и факелами. Прошли в этот день много, стремясь побыстрей проскочить эти места. Люди рухнули как подкошенные, как только поставили лагерь. А ночью случился переполох. Сначала тонко и пронзительно заверещали лешаки. Полусонный караульный с перепугу бабахнул из пищали, разбудив весь лагерь. Возницы бросились запрягать животных. Крики людей, пронзительное блеяние коз, мычание волов и ржание коней сплелись в жуткую какофонию. Полуодетые стрельцы занимали свои места за щитами гуляй-города. Горыныч, в одном кафтане на голое тело, вместе с Сидором, катил пушку к заслону из телег. Ковыляющий следом пушкарь тащил за ними охапку одежды. Вскочивший Хлюзырь, не разобрав спросонья, кричал “к бою”. Не увидевший никакого противника, Сермяга хрипло орал “отставить”. Дико матерясь, в одном исподнем, из своего шатра выскочил Всеволок с обнаженной саблей в одной руке и пистолем в другой. За ним бегал расхристанный Фролка, пытаясь надеть на Всеволока кафтан. Емка и Щепа в подштанниках и с саблями наголо, носились следом, привычно пытаясь защищать боярину спину. Через весь лагерь промчался как бык, утробно матерясь и сметая все на своем пути, Бродобой, и исчез в темноте степи за кругом света факелов.

– Что!!? Кто!!? Где!!? Степняки!? – пытался перекричать весь этот гвалт боярин. – Кто караульный!!? Проспал!!? Убью, сука!!!

Кто-то опять пальнул из пищали.

– Отставить!!! – заорал Всеволок и выстрелил в воздух. Командный крик боярина немного вразумил людей.

В степи, куда убежал волхв, послышался его громоподобрый рык и тонкое верещание леших.

Небо постепенно стало окрашиваться в сумеречные рассветные цвета и притихшие люди увидели, как сквозь еще невысокую траву к лагерю направляется Бродобой, вокруг которого скользили невысокими тенями лесовички.

– Лешаки отмочили! – громко заявил волхв, дойдя до лагеря. – Как дети малые… Призрака увидели. Видимо, с холмов все таки надуло. И один из этих бестолочей зеленопузых, попытался его своим копьем пырнуть. Херой! Копья-то у них непростые, заговоренные. Вон, идет скулит. Даром, что навских посланников видит и волховать немного умеет. Вот и ткнул. Ну, призрак ему руку-то и отсушил. Остальные разорались и призрака отпугнули.

Народ стал боязливо коситься в рассветную хмарь. Страх перед порождениями Нави глубоко укоренился в головах суеверных яровитов. В передаваемых из поколения в поколение сказках, за неупокоенными душами всегда шли беды и горести.

Следом за Бродобоем, тихонечко поскуливая и поддерживая похожую на сухую веточку руку, плелся лешак. Его собратья периодически подбегали к нему и дотрагивались. Утешали наверное.

– Да не ной ты. – раздраженно обернулся волхв. – Сейчас починим. – ведун, кряхтя, встал на колени и, аккуратно взяв маленького человечка за поджатую тоненькую руку, стал дуть на нее, что-то тихонько шепча.

Через несколько секунд лешачок перестал скулить и вдруг резво шмыгнул в растущие заросли какого-то местного кустарника.

Все люди оторопело смотрели на это представление.

Полуодетый Густав, услышав слово “привидение”, тут же подскочил к Бродобою и стал, коверкая слова, упрашивать волхва, чтобы тот дал ему лешаково копье для “наущьный опить”. Ведун только порыкивал, пытаясь отвязатся от настырного Редьки.

– И как ты с ними справляешься? Ведь тоже, те еще дуболомы… Ладно, всем досыпать! – ворчливо сказал боярин и широко зевнул. – А то устроили тут…

Фролка поморщился на боярское “тоже” и набросил на плечи Всеволока кафтан.