Нелегкая служба

Глава 11

Боярин задумался. Ожидать от степняков сейчас можно чего угодно. Не для того они гонялись по лесам за экспедицией, чтобы о чем нибудь мирно договориться. Но и штурмовать острог, пускай слабый и наспех построенный, тоже не хотят. Их понять можно. На такой крепостце запросто себе зубы обломать – половину воинов положить. Улус обескровить. Степь им такого не простит… Тут же охотники найдуться, их под себя подмять… Без пушек или осадных машин, которые Кручина наблюдал у степной орды зим пять назад, когда Великий хан Дурбанай пришел воевать яровитов, за обиды, якобы послами царскими учиненные. Тогда даже льяхам досталось до кучи – пощипал хан их хоругви пернатые. Да, лихое было время. Намотался тогда Всеволок по степи – то бей, то беги. В седле и ели и спали и нужду правили. Ну а эти берендеи жидковаты. Хотя для полусотни, да уже и не полусотни, стрельцов, их с лихвой хватит. Надо идти, разговаривать – все хоть время потянуть. Подождем пока Редька все свои “опить” доделает, тогда опять разговоры разговаривать пойдем. До Полевицына дня всего ничего. Обмануть-то их берендеи точно попытаются, но на переговорах предавать вряд-ли станут. У степных народов так не принято. Хан на такое не пойдет, он перед своими людьми лицо потерять побоиться…

Вот такие мысли теснились в голове помощника воеводы, пока Фролка седлал и выводил коней.

– Хлюзырь! – постучал боярин по стене повозки. – Со мной пойдешь! Будет что в приказе доложить.

Опричный с Емкой, который держал боярский значок, остались на месте, когда Всеволок, горделиво подбоченясь, тронул поводья и медленно подъехал к спокойно сидящему на коне хану. Что это сам хан, боярин понял быстро. Не по богато украшенном золотыми птицами черному халату с соболиным воротником, и не по золотым перстням с огромными камнями на руках или дорогому восточному шамширу. А по осанке, по горделиво-презрительному взгляду слегка раскосых, но широких черных глаз. Аккуратно подстриженная бородка и идеально белая шелковая рубаха, выглядывающая из-под халата, вызывали уважение. Большого человека всегда видно издалека. Кручина ощутил легкий и неуместный укол зависти. Это ж надо себя так держать, даже царь-батюшка и то попроще будет. Интересно, сразу пугать начнет или торг предложит, думал Всеволок, разглядывая застывшего, как изваяние, предводителя степняков. Сопровождавшие хана нукеры тоже остались чуть позади. Поэтому Кычак с боярином были одни.

Хан, видимо, тоже прикидывал, как себя вести, пристально разглядывая помощника воеводы. Всеволок подъехал почти вплотную и, остановив коня, поздоровался: – Здрав будь, милчеловек. Кручина я, воевода отряда этого.

– И тебе здравия, боярин. – неожиданно чисто, с легким мелодичным акцентом ответил степняк. – Хан Кычак перед тобой. Это мой улус. – небрежно махнув рукой, обозначил он находящуюся за ним орду.

Воцарилась пауза, которую оба держали достойно. Наконец, хан уважительно хмыкнул и заговорил: – Ты сильный, боярин. Крепкий воин. Хорошо от меня уходил… Хочу с тобой договориться. Отдай мне человека, который мертвых знает. Знаю, есть у тебя такой. Сам отдай. И разойдемся миром. К чему он тебе?... А я тебя достойно отблагодарю. Три сотни золотых и десять скакунов из моего табуна. Таких у тебя точно нет. Быстрые, как ветер. И людям твоим по золотому. А твой царь ничего не узнает. Скажешь, человек в пути от болезни помер. Не хочу у такого славного воина силой отнимать…

Боярин хмыкнул. Триста золотых это сумма… Хорошая сумма. Вкусная. Всеволок таких денег и в руках-то не держал никогда. Да и лошади такие, как стоящий под ханом длинноногий красавец, поди двадцать-тридцать золотом стоят… Но зачем мертвым золото. Кручина внутренне усмехнулся.

– Обдумать это надобно. – ответил боярин, с прищуром разглядывая хана. – С людями посоветоваться.

В глазах Кычака мелькнула ярость. Но тут же погасла. Как бы в задумчивости, его рука дотронулась до навершия сабельной рукояти, несколько раз пальцами побарабанив по обрамленному золотом большому рубину. Всеволок, конечно, отметил этот жест, но даже не шелохнулся. Густая борода боярина медленно разошлась в легкой улыбке. Нехорошая эта была улыбка – понимающая, снисходительная, глумливая. На хана накатила дикая волна гнева. Только неимоверным усилием своей стальной воли он сдержал внутренний порыв тут же порубить наглого яровита. Кычак демонстративно убрал руку от сабли.

– Ты думай, боярин. Думай. – лицо хана стало непроницаемым. – А пока думать будешь, мои воины тебя развлекут. Чтобы думалось быстрей…

Кычак одними коленями развернул коня и неспешно стал уезжать. Боярин тоже медленно поворотил к своим.

– Ну че? – тут же задал вопрос молодой и неопытный Хлюзырь, как только Всеволок подъехал к своим сопровождающим.

Че… Воевать будем, вот че. – ответил боярин, все еще держа на лице наглую ухмылку.

Опричный судорожно сглотнул. А Емка на это заявление, как обычно, только пожал плечами.

Войдя в острог, боярин спешился и упер руки в бока. Громко, так чтобы всем было слышно, заговорил: – Ребятушки! Будем стоять! Стоять насмерть! У нас боле никакого выбора нету! С помощью Сормаха и Черноволка ратного выстоим! А не выстоим, всех степняки порежут! В дуру не соваться! Порох не растрачивать попусту! Если жить хотите, выстоять надо!!!

Стрельцы одобрительно загудели.

Пока длилось затишье, Всеволок с Фролом сидели в “казарме”, в закутке, который стрельцы отгородили для боярина.

– О чем с ханом говорили? – негромко спросил холоп, роясь в немудреных вещах боярина. – Че хотел?

– Редьку хотел. – так же тихо ответил боярин. – Только ты никому…

Холоп укоризненно посмотрел на Всеволока. Итак было понятно, что узнай стрельцы о возможности откупа, могли бы с перепугу взбунтовать и выдать ученого человека. Но, как знал боярин из своего опыта, берендеи потом, все одно бы всех порезали. Ну может просто попозжей. Затем, покопавшись, Фролка вытащил из небольшого дорожного сундука древнюю кольчугу мелкого плетения с толстым зерцалом и мелкими щитками по всему животу и спине. На зерцале вокруг лика Яра-сжигающего змеились грубо выбитые руны. Холоп натужно встряхнул доспех, разравнивая кольца.

– Волька, давай одевай. – сказал он, протягивая тяжелую броню Всеволоку.

– Да на кой она мне! – скривился боярин. – Не размахнуться, не пригнуться как следует. Словно в самоваре ходишь…

– Давай, одевай без разговоров. – сказал Фролка с тем выражением лица, которое боярин воспринимал как необоримую силу еще с самого раннего детства, когда развитой не по годам холоп заламывал будущему боярину руки, не пуская понырять в холодном глубоком омуте – Она еще для твоего деда заговоренная, в семи рассолах закаленная. Трем богам посвященная.

Глаза Фролки сияли такой безумной, почти материнской решительностью, что спорить было бесполезно. Это было проверено годами. Всеволок обреченно вздохнул и вытянул руки, погружаясь в стальную броню, весящую, наверное почти пуд.

В стане берендеев пронзительно загудели трубы.

– Пошли! – закричал из гнезда один из стрельцов. Мог бы и не орать. На самом виду у яровитов, степная конница медленно начала свой убийственный танец. Началось-таки острожное сидение небольшого отряда Всеволока Кручины.

***

Степняки шагом отъехали почти на три сотни шагов, потом как по команде повернулись и пошли кругом вокруг острога, наращивая скорость и постепенно приближаясь к защитникам. Двести шагов, сто пятьдесят, и первая туча стрел взвилась в воздух.

– Хоронись!!! – заорал Всеволок, прячась за стеной гуляй-города. На дощатую защиту обрушился град ударов. Тяжелые граненые наконечники глубоко входили в сосновые доски гуляйки, иногда пробивая их насквозь, или с глухим треском вонзаясь в бревна частокола. Кто-то дико заорал, но боярин даже не повернул головы.

– Готооовсь!!! – рявкнул товарищ воеводы и стрельцы выставили пищали в бойницы или поверх врытого частокола. Сам боярин приладил свою пищаль поверх щита гуляйки. Подождав, пока приблизившиеся степняки опять изготовили луки, боярин заорал: – Паль!!!

Грянул залп. Почти над головой Всеволока захлопала многоствольная пищаль Хлюзыря. Клубы дыма заволокли позиции яровитов, и на несколько секунд, пока ветер не развеял пороховую гарь, ничего не стало видно. Слышались истошные крики и жалобное ржание раненых коней. Хоть и тяжело стрелять по быстро скачущим всадникам, но стрельцы все таки собрали свою невеликую, но кровавую десятину. Рядом со Всеволоком запоздало и оглушительно громыхнула пушка, удобряя участок перед собой снопом картечи. Трех коней аж кувырком швырнуло боком вместе с теряющими конечности всадниками. Крики боли и предсмертное ржание лошадей слышались со всех сторон маленького острога. Чуть правее от входа в крепостец, карусель берендеев наконец-то пересекла незримую черту, за которой все подходы к яровитам были густо засеяны чесноком. Первая лошадь с жалобным ржанием упала, перевернувшись на спину и сбросив с себя седока, следующая споткнулась уже о нее и пропахала землю придавленным и истерично орущим всадником. Возник затор. Послышались громкие крики: “Ченье! Ченье!” Скачущие следом степняки стали спешно отворачивать прочь от острога, уходя в сторону замерших в чернеющей степной траве повозок улуса. Последними поспешали, быстро перебирая ногами, оставшиеся без коней воины. Из гнезда раздался хлопок выстрела и придавленный лошадью берендей замолчал.

– Никак отбили!? – подал голос кто-то из стрельцов.

– Молодцы ребятушки! – крикнул боярин. – Так и стоим!

В этот момент с той стороны острога, где была серая плешь, что-то громко заискрило и послышалась каркающая ругань ученого, за которой успокаивающе забасил волхв. Затем раздались идущие как бы изнутри головы жуткие потусторонние крики, которые довольно быстро закончилось.

– Не боись хлопцы! – крикнул Всеволок, хотя его самого по коже пробрал студеный озноб, а желудок от страха сжался. – Это наш Редька! В игрушки свои играет!

Люди засмеялись, сбрасывая напряжение боя и последствия испуга перед непонятными загробными голосами.

Между тем берендеи решили сменить тактику. Теперь степняки собрались в кучу и после громкого визга труб галопом устремились прямо на острог яровитов. Половина всадников, под началом сотника с необычным бунчуком, сразу отделилась и стала забирать вправо, опять начиная вокруг крепости свою смертоносную карусель. Остальные, не доезжая шагов сто с гаком резко осадили лошадей и стали резво прыгать наземь, прикрываясь круглыми степняцкими щитами. Затем, выставив пики, по трое в ряд побежали прямо к проему входа в острог.

– Палим по готовности!!! – Всеволок уже все понял. Основной удар идет на него. Если берендеи прорвуться, здесь станет совсем жарко. – Горыныч, стоим!!!

Карусель дала свой первый залп. Каленые степные стрелы грозно загудели в воздухе, превращая бревна частокола в ежовую шкуру. Хитрые степняки целились чуть выше стен, чтобы стрелы находили спины бойцов с другой стороны узкого острога. Но повоевав в степи, Всеволок тоже кое-чему научился. Ширина вытянутого строения яровитов была настолько невелика, что пущенные поверху стрелы просто пролетали над всем острогом, редко задевая обточенные верхушки частокола. Тем временем, спешившиеся берендеи с громкими криками бежали прямо на боярина, который с Емкой, пушкарями и остатком отряда Сермяги прятались за щитами гуляй-города, усиленными рогаткой и подпертые с одной стороны телегой, с другой опричной повозкой. Несколько степняков, на секунду остановившись, пальнули из ружей. Глухо защелкали выстрелы из пищалей сопротивляющихся стрельцов. Пара человек упали. Первый ряд пик с сочным хрустом вошел в щиты гуляй-города, затем сразу второй. Степные воины навалились всей своей массой, сдвигая защиту яровитов и пытаясь не напоротся на рогатку. Только бы открыть проход основной массе завывающих волков Кычака. Боярин с Емкой и казаки уперлись в стены плечами, пытаясь сдержать натиск берендеев. Сермяга с кем-то из своих людей тыкали саблями в узкие бойницы, не позволяя зацепить и повалить прочные щиты гуляйки. В задних рядах берендеев гулко ухнул взрыв, потом чуть поодаль второй – это стрельцы кинули гранатные ядра. Нескольких степняков раскидало. Подобие строя развалилось, превратившись в кучу-малу. Над головами затарахтела многоствольная пищаль из опричной повозки. Кто-то опять заорал от боли.

– Горыныч!!!

Дуло пушки полыхнуло огнем и дымом. Умный пушкарь зарядил в этот раз чугунную чушку. Она, как горячий нож сквозь масло прошла через толпу берендеев, раскидав их подобно бревнышкам в городках. Вверх взлетели оторванные конечности, щедро забрызгав защитников кровью. Раздались громкие истеричные крики. Один из оставшихся степных воинов в яростном раже перелетел в прыжке щиты гуляй-города и перекувыркнувшись, с громким криком кинулся на пушкарей. Сермяга от души рубанул его по спине. Раненого берендея кинуло на Горыныча, который взревел от ярости, отшвырнув от себя степняка и сочно врезал ему кулаком в ухо. Оставшиеся в живых нападающие быстро рассыпались прочь от острога, оставив своих убитых и стонущих раненых.

– Шорох, Зубло! Вперед! – Сермяга указал саблей на двух молодых парней и вместе с Емкой натужно отодвинул дубовый щит, открывая небольшой проход. Всеволок согласно покивал головой.

Понятливые казачки тут же просочились наружу и уколами сабель стали быстро добивать раненых. Затем принялись перекидывать тела чуть дальше от острога.

Боярин осмотрелся и увидел что один из пушкарей – Сидор, сидит, прислонившись к колесу телеги, а из его глаза торчит толстая степняцкая стрела с белым пером. Парень был мертв. Горыныч стоял над ним, сняв шапку и с сожалением качая головой.

– Эх ты ж… Горыныч, возьми в помощь Хмыку! – Боярин ткнул пальцем в возницу. – Полуха! Бродобой как выйдет, скажи ему, чтобы ранеными занялся!

– Добро! – откликнулся полусотник.

Пока шла замятня у входа в крепостец, кто-то из самых отчаянных берендеев пробрался тишком через чеснок к забору у плеши. Решив, видать, воспользоваться тем, что из этой части никто не стреляет. Сидевшие в гнезде стрельцы как раз отвлеклись на сумятицу у входа. Коренастый степной удалец подпрыгнул и уцепившись за заточенные части бревен, подтянулся. Что он там увидел, было непонятно. Только глаза его расширились и он с громким криком: – “Албас!!!”, сверзился обратно. Видимо, там он еще напоролся на колья или наступил на колючку, потому что заорал уже от боли, и прихрамывая, с максимально возможной скоростью, заковылял прочь от страшного места, все подвывая “Албас, албас!”. Сидевший в гнезде ратник выстрелил, но так и не попал.

Небо стало потихоньку сереть. Наступала вечерняя прохлада, окрашивая темные верхушки леса красноватыми закатными цветами. Ратники запалили очаги и Збор быстренько стал всех кормить. Так закончился первый день острожного сидения.