Нелегкая служба

Глава 4

Попрощавшись, с вышедшим проводить экспедицию Севычем, Кручина дал приказ выступать. Как ни торопил людей Фролка, как ни орал Всеволок, отряд вышел поздним утром. У боярина еще была надежда, что они успеют пройти хоть десяток верст засветло. Впереди подбоченясь и, гордо взирая вперед, верхом ехали сам боярин с Емкой. Боевой холоп держал на длинной свежевыструганной пике значок Кручин – развевающийся треугольник черного флажка с вышитым серебряным бобром. За ним привычно шагали, положив пищали на плечи и повесив за спину бердыши, четыре десятка стрельцов. За ними ехала бричка Густава. Затем тянулись, запряженные волами, повозки со скарбом, рядом с которыми тоже вышагивали одиночные стрельцы. Потом телега с прицепленной пушкой и замыкали все это Збор со своей кухней и опричные. За телегой с мешками овса блеяли, привязанные веревками, козы, перекрывая утробный храп, развалившегося на мешках, Бродобоя. Проснувшийся еще затемно, Фролка досыпал на соседней телеге. Куры в клетях истерично кудахтали, создавая музыкальное сопровождение походу. Через пару верст, Всеволок приказал сворачивать с наезженной дороги, уходящей на юго-восток и отряд пошел дикой степью на запад, вдоль опушки леса. Трава была еще по-весеннему зелена, солнышко не пекло, а ласково грело. Легкий, чуть промозглый, ветерок милостиво обдувал людей. Неторопливая езда успокаивала, внушая надежду на благополучный исход мероприятия. Стрельцы дружно грянули речитативом бравой маршевой песни.

Сарыш трясся в телеге рядом с одним из пушкарей, зарывшись в мотки пакли. Чтобы его не углядели из опричной повозки. Пушкарь – молодой стрелец по имени Сидор, бывший за возницу, изредка покрикивал на медлительных волов. Пацан посмотрел назад, на свесившего ноги с телеги и почесывающего голову Горыныча.

– А почему его зовут Горынычем? – шепотом спросил мальчик Сидора. – Это потому что он из пушек огнем палит?

– Неее, – флегматично протянул Сидор. – Потому шо жрет в три горла.

Идущие рядом с повозкой, стрельцы и сам Сидор дружно заржали. Затем шутку стали передавать в голову отряда и вот уже, вместо скомкано оборвавшейся песни, поднялся веселый солдатский гогот. Сам здоровяк Горыныч тоже посмеялся этой бородатой хохме.

“Пущай лучше так. – улыбнулся про себя Всеволок. – Чем они смурные всю дорогу идти будут. Хоть мыслей дурных в головы поменьше влезет. Мне поспокойней”

Экспедиция медленно катила почти до темноты, пока Всеволок ни приказал становиться лагерем. Телеги составили полукругом впритык к высоким стволам деревьев. Так чтобы была какая-никакая защита от степи. На споро расчищенной чуть поодаль в лесу поляне, поставили шатры боярину и опричному десятнику. Густав предпочел ночевать в своей натопленной кибитке, которую тоже загнали в лес. А стрельцы и возницы улеглись прямо на землю – под деревья, оставив на дежурстве пару человек.

Выйдя утром из шатра, Всеволок увидел, как Фролка тихо о чем-то разговаривал с одним из стрельцов. Усатым понурым мужиком с вытянутым слегка лошадиным лицом. Выслушав холопа, ратник покивал и пальцем поманил к себе Сарыша, отиравшегося возле раскочегаренной кухни. Фрол стал что-то вполголоса втолковывать пацаненку. Мальчонка смотрел снизу вверх с не по детски серьезным и сосредоточенным лицом. Затем, увидев, что боярин поднялся, Фролка быстренько направился к Всеволоку. Надо было прислужить боярину умыться и одеться.

– Ну что там у нас? Все тихо? – негромко спросил боярин у держащего рушник и кувшин холопа.

– Пока тихо. Я пацаненка за волхвом наказал смотреть. – так же вполголоса ответил Фрол. – Своенравный жрец. Да и опасаюсь я его. Как бы стрельцов не взбаламутил.

– Полей. – приказал Всеволок, и стал, фыркая и крякая, плескаться в студеной поутру воде. – Этот не взбаламутит. С пониманием дядька. – закончил он, растирая тело рушником до красна.

…

Звероподобный Бродобой явно куда-то засобирался. Перекусив со стрельцами у походной кухни, махнув рукой боярину, дескать – “я скоро” и подхватив посох направился в лес. Увидев, что ведун выходит из лагеря и скрывается между деревьями, Фролка поймал взгляд Сарыша и слегка качнул головой. Мальчишка кивнул в ответ и юрко метнулся вслед жрецу.

Ожидавший подвоха ото всех и по любому поводу, Фрол старался никого надолго не выпускать из виду. Будучи мальцом, он еще в то время изумлял непоседливого Вольку своим раздражающим умением вдруг появляться ниоткуда в самый неловкий момент. Например, когда вроде-бы удравший ото все малолетний Кручина, пытался запалить украденный у тятеньки порох. Порох они все таки запалили, но уже вдвоем, с восторгом наблюдая за шипящей огненной дорожкой.

Широкоплечая высокая фигура волхва мелькала среди увеличивающихся вширь деревьев. Жрец шел ходко и практически бесшумно, что было удивительно при его росте и весе. Мальчишка еле поспевал за ним, высматривая, куда поставить босую ступню и перебегая от ствола к стволу. Шли они довольно долго. Лес становился все более густой и темный. Наконец волхв вышел на небольшую поляну, заваленную гниющим валежником. Сарыш затаился за деревом и принялся наблюдать. Бродобой расчистил небольшое место и сел на ствол упавшего гнилого дерева. Затем поставил перед собой маленький туесок с медом и выложил из котомки здоровенный кусок вяленого мяса, затем достал из сапога нож и с трудом порубил мясо на куски помельче, сложив их рядом с туеском. После чего немного молча посидел. Затем, глубоко вздохнув, издал пронзительно-протяжный крик, похожий на громкое тявканье лиса, если бы зверь был размером с лошадь. Через несколько минут волхв опять также затявкал, только чуть дольше и протяжней. Дрожащего за кустом орешника, Сарыша, от этих криков пробирала дрожь. Уж как ему не хотелось следить за грозным ведуном, но батя строго настрого велел Фролке не перечить и делать все, что тот скажет. А уж что такое служба – Сарыш сызмальства знал, чай тятька не кто нибудь, а стрелец государев.

Волх просидел около часа, за это время еще пару раз издав громкий тявкающий крик. Потом в дальних зарослях что-то зашуршало и к, сидящему на бревне, Бродобою, вышла, фыркая и что-то ворча, здоровенная и седая от старости росомаха. Зверь искоса посмотрел на сидящего неподвижно ведуна и что-то положил к его ногам. Сарышу было не видать, что там лежало. Затем росомаха смешно плюхнулась на задницу и стала ворчать, потявкивая, взрыкивая, фырча и постоянно принюхиваясь к меду. Волхв кивал, будто понимая язык зверя, а может и вправду понимал. Через пару минут, Бродобой раскрыл туесок и пододвинул его к россомахе. Та суетливо погрузила морду с короткими ушами в берестяную коробку и с огромным аппетитом зачавкала. Звуки были такие понятные, что у Сарыша даже заурчал с утра пустой живот – мальчишка так и не успел ничего поесть. Пока зверь насыщался, жрец поднял что-то с земли, и тихонько поднявшись, пошел обратным путем. Возле орешника, где, стараясь не дышать, прятался паренек, Бродобой остановился и вполголоса проговорил: – Ну давай, вылазь уже, пойдем в лагерь.

К отряду как раз присоединились казаки, дожидаться которых в Черноборе оставляли Щепу. Он и привел почти полторы дюжины всадников на невысоких, но жилистых степных лошадях. И пару подвод с остатком провианта. Подводы должны были вернуться в крепость и, поэтому Фролка быстро организовал стрельцов перегружать припасы в отрядные телеги.

Казаки были западные, реестровые, но подозрительно оборванные, для состоящих на жаловании. Они были увешаны с ног до головы добротным оружием, за которым явно следили лучше, чем за своей одеждой. Из всей этой шайки оборванцев сильно выделялся только их атаман. Как он представился – сотник Сермяга. Одетый в ярко-синие шелковые шаровары, белую рубаху, подпоясанную красным кушаком, и светло-коричневую короткую куртку с лисьей опушкой, на которой выделялись вышитые красные продольные разговоры. Длинные крепкие краги с подвернутыми раструбами, короткие, собранные в гармошку, сапоги, а на шее массивные золотые цепи – сотник выглядел значительно представительней своих людей, одетых в износившиеся наряды явно с чужого плеча. Сняв перед боярином пышную шапку, к которой изнутри был прикреплен железный чепец с бармицей, Сермяга коротко поклонился, представляясь и затем поправил свой длиный сальный оселедец.

– Наказом Верхнелицкого казачьего войска, направлен под твою руку, боярин. – закончил свое представление сотник и молодцевато выпрямился, брякнув навешанным на себя железом. Висевшая на его груди медалька Рыцкого похода, тускло блеснула. Сотник был невелик ростом и худощав – даже выпрямившись, он едва доставал коренастому Всеволоку до бровей. Его кривые ноги выдавали прирожденного наездника.

– Добро! – улыбнулся Кручина. – В Черной степи на вас одна надежда.

– Отряд у меня невелик. – как бы виновато скривился Сермяга.

– Так и мы не воевать идем. Человека ученого оберегать будем. – Всеволок махнул рукой. – Сермяга, а че у тебя казачки оборванные такие? – спросил боярин, кивая на разношерстную ватагу.

Сотник помялся, зачем-то опять поправил чуб и ответил: – Так, когда нас у Релицкой речки льяхи-то порубали. Нас почти сотня была и боярина Дылниша отряд еще, с пушками, со стрельцами. Когда заваруха началась, нас то и отрезали от боярина, псы кудлатые… И в “каруселю” взяли… Вот, это все что ушли… Потом нас на постой определили аж в Городище-Волицком. Круг казачий обещал мне людей прислать. Чтобы значит сотню пополнить. Да, видать и забыли о нас… Ну, тут как-то и загуляли хлопцы, выплаты то, тоже “забыли”… Вот все и прогуляли… Одного пришлось из острога выкупать. Вожу вот теперь голожопых, чтоб матку их через колено. Стыдоба конечно… – Сермяга несколько неловко пожал плечами, опустив голову. – А тут наказ пришел – спешно к тебе идти в Черноборы.

Всеволок понимающе покивал. Ситуация была ему знакома. Когда выводишь людей из жаркой сечи, они плохо воспринимают пренебрежительное отношение начальства.

В спорных землях Убойщины постоянно уже на протяжении многих лет происходили нескончаемые кровавые стычки. Старое название местности уже никто и не помнил – когда курганы общих могил стали расти в тех краях как грибы, так и стали называть эти земли Убойщина. Уже не один десяток лет никто не мог поделить эти области – то царь полки посылает, то льяхи подлые свои хоругви шлют, то казацкая вольница набегает, или тумены степняков саранчой по земле идут. Даже из султанатов гости приходят. Так те даже хуже степняков – после них ничего не остается, как корова языком лижет. Лишь трупы смердящие, да хаты сожженные. Гетманы местные только о своей шкуре пекуться. Либо в крепостях сидят, либо на содержании у льяхов – своими куренями пернатым всадникам дорожку расчищают. Люд простой – кто куда подался: кто поумней, те к царю прибились, буйные да справедливые в вольницу казацкую ушли, невезучие – в могилы сырые, или под ярмо султанское. И вся эта кровавая карусель опустошила и обезлюдела этот некогда благословенный край.

…

Волхв подошел к боярину, наблюдающему за разгрузкой обоза, и остановился рядом, терпеливо ожидая, когда Всеволок обратит на него внимание. Позади маялся Сарыш.

– Ну чего? – Всеволок наконец обратил внимание на ведуна.

Волх протянул боярину травинку сухого почерневшего ковыля и внушительно произнес: – Вестник Сормаха принес. Степи нам надо бояться. Сила черная оттуда придет.

– Тьфу ты. – боярин с укором посмотрел на Бродобоя. – Нет, что нить хорошее сказать… Так, мол и так, погадал, да все ладно будет…

– Не печалься, боярин, Сормах нам поможет! Самим, токмо, плошать не надо… – ведун выдал это совсем уж неуместно торжественно.

Всеволок только утомленно покачал головой, и тут же заорал на суетящихся стрельцов: – Ну куда, куда ты это прешь, дубина?!! Вон, в ту телегу неси!!!

…

Следующим утром, Хлюзырь энергично вошел в шатер к боярину, как к равному, не сняв шапки и даже не поклонившись. Всеволок возился с картой на складном походном столике и не подал виду, что заметил непочтительность опричника.

– Здрав, боярин. Пора бы уж дальше двигаться, нечего харчи проедать, казаки уже подошли. – говоря это, опричный десятник зачем-то выпятил нижнюю губу и вскинул подбородок. Наверняка, готовился к возражениям и спорам. – Смотри, напишу ябеду, что баклуши тут бьете. Царь-батюшка по головке не погладит…

– Надо, то надо… А как думаешь, Хлюзырь, отчего тебя – такого молодого и распрекрасного, ко мне приставили, и дали тебе двух самых черных душегубов, руки которых по локоть в кровушке стрелецкой? – через несколько секунд неожиданно спросил Всеволок и хитро посмотрел на опричника.

– И отчего же? – с вызовом спросил десятник, уперев руки в бока.

– А потому что, нет у тебя, человече, ни имени весомого, ни хором богатых, ни мошны полной. И плеча крепкого за тобой тоже нет. Вот пропадешь ты, и никто не вспомнит. А уж твоих палачей заранее похоронили. Слышь, стрельцы зашумели? – за стенками шатра и вправду раздавался многоголосый людской гомон. – Поди, твоих душегубов кончают. То-то смотрю, с утра все в гляделки играют… Мне же полусотню дали из Ельцкого приказа. А напомнить тебе, что твои браты с ельцкими стрельцами делали после Смоляной смуты? И тебя уже списали начальнички твои. Надо ж, одного, с двумя дуболомами послали.

Хлюзырь побледнел, и в отчаянии проговорил: – Это тебе с рук не сойдет. С тебя за убийство детей опричных спросят, да на дыбе.

– Это ты прав, милчеловек, конечно не сойдет. – так же степенно и размеренно протянул Всеволок, сосредоточенно помечая что-то на карте. – Если дурачка этого ученого не уберегу, тоже не сойдет. Ежели он свои игрушки царю не предоставит, ты если сгинешь по дороге – все не сойдет. За все в ответе моя голова. Мне что так, что эдак, нужно дело доделать. Потому, как не сделаю, царь всех нас воронью скормит. А мне не столько себя, сколько людей моих жаль – жизнь итак у них не медовая, да и семьи их батюшка наш не пожалеет. – закончил боярин с легкой издевкой. Затем продолжил со вздохом. – И за Отчизну душа болит… Думаешь, что царь наверху в жиру беситься? Так нет, ему ж надо сберечь нас всех, всю Яровию. Он за все в ответе. Стал бы такой поход затевать, если бы ему все эти Редькины опыты не важны бы были? А мы тут все только о брюхе своем печемся, дальше сапог своих и не видим ничего…

Хлюзырь положил подрагивающую руку на рукоятку пистоля. Ладони его вспотели и лоб покрылся испариной. Всеволок только ухмыльнулся на этот жест молодого десятника и продолжил: – Так что, давай-ка парень, не дури. Хочешь живым остаться и царю услужить – работай со мной и слушай что говорю.

В этот момент за тонкими стенками шатра, людское гневное многоголосье было перекрыто громоподобным матерным рыком и через несколько секунд вошел, грузно пригнувшись, больше похожий на какого нибудь зверя, волхв.

– Слышь, боярин, это что у тебя там за буза? – разводя руками, сурово спросил Бродобой. – Я там пока разогнал всех по углам. А то они одного их этих уже удавили. – волхв брезгливо ткнул пальцем в Хлюзыря.

Опричник стал белее мела, но губы его были упрямо сжаты. “А парень то – не робкого десятка. Бестолков только. Зелен еще.” – промелькнуло в голове боярина.

– Да ты что? – притворно удивился Всеволок. – А мы вот тут с десятником опричным решаем, как жить дальше.

– И чего решили? – поднял бровь ведун.

– Вот нам сейчас, Хлюзырь-то и расскажет…