Народ Моржа

Глава 7. Нишав

После «покорения» имазров и аддоков конфликт с далеким и грозным кланом укитсов казался Семену неизбежным. Чтобы оттянуть его начало, он решил вступить в контакт с главой укитсов — личным посланником верховного божества, великим колдуном и пророком по имени Нишав. Посредник для такого контакта имелся — так называемый «сын» (а на самом деле просто член «семьи») главы клана по имени Ванкул. Этот парень крупно провинился перед хозяином и ради сохранения в тайне своего проступка готов был на многое, если не на все. Семен решил сделать из него гибрид шпиона, посредника и дипломата.

Ванкула снарядили в дальний путь, снабдив многочисленными подарками, среди которых имелись и три маленьких бурдючка с самогоном. Что это такое, Ванкул уже прекрасно знал — склонность к алкоголизму у него, похоже, была врожденной и выраженной очень ярко. Дабы уберечь содержимое кожаных мешочков, послание, которое курьера заставили выучить наизусть, включало подробное описание самых ценных подарков — их количества, вида, размеpa и веса. Расчет был на особенности первобытного мышления: врать в глаза у всех народов считается очень опасным — в мистическом (то есть главном) смысле, конечно. Искусство обмана заключается в том, чтобы правду умолчать или как-то иначе подать слушателю — Ванкул на такое явно не способен. Кроме того, он знает, что по прибытии домой его заставят показать на себе действие чужого колдовства, против чего он, разумеется, не возражает.

Основной текст первого послания сплошь состоял из намеков и обиняков. Ничтожный колдунишка малочисленного народца лоуринов приветствует великого колдуна, пророка и посланца, чей голос слышит сам Умбул. Семхон так сильно уважает Нишава, что даже не истребил полностью верные ему кланы имазров и аддоков. Он лишь объяснил этим людям, что воплощением Умбула в Среднем мире является мамонт, а не кто-нибудь другой. Имазры и аддоки всё поняли и остановили свое движение на восток. Теперь они охотятся на своей территории и больше не бьют мамонтов почем зря. Семхон и все лоурины будут просто счастливы, если люди Нишава поступят так же. Или хотя бы не будут соваться на чужую землю. Дело в то, что магия Семхона слаба, у лоуринов мало воинов, и они плохо вооружены. Поэтому истребить СРАЗУ ВЕСЬ клан укитсов им будет трудно.

Что подействовало лучше, слова или спирт, осталось невыясненным, но вместо военных действий завязалась вялая дискуссия об Умбуле и его воплощениях, которая продолжалась несколько лет. Ванкул проводил свою жизнь в дороге — вместе со спутниками совершал многодневные переходы между ставками великих колдунов, возил подарки и послания, выученные наизусть. Довольно быстро выяснилось, что интенсивность «переписки» зависит от количества полученного самогона. То есть новая порция должна поступить к потребителю не позднее, чем тот допьет предыдущую. А пьет Нишав, судя по всему, в одиночку и каждый день (вдвоем, но через день — вряд ли). В общем, «сел на иглу» — и это хорошо!

С началом налаживания «товарно-денежных» отношений между племенами старейшины лоуринов (в основном, конечно, Медведь) выразили недовольство столь большим расходом ценнейшего продукта — его и хорошим-то людям не хватает! На что Семен ответил, что кровь людская уж всяко дороже самогона. А если кто не согласен, то ведь он может и перенести производство к себе в форт! В общем, начальству пришлось смириться, и спирт сделался чем-то вроде дани или платы за мир.

«По данным науки былой современности, европейцу, живущему в обычных условиях, нужно старательно пить лет семь, чтобы сделаться хроническим алкоголиком. В экстремальных условиях процесс идет быстрее — за три-четыре года. У представителей большинства коренных народов Севера (и не только его) отсутствует иммунитет, и алкоголиками они не становятся, а буквально рождаются. Впрочем, изначально „алкоголизм“ — термин не социальный (пьянство!), а медицинский. Можно быть алкоголиком и годами не брать в рот спиртного — все от характера человека зависит. Здесь — у людей каменного века — иммунитета нет никакого, так что…» В общем, через некоторое время после начала «переписки» Семен принялся экспериментировать.

Сначала он перестал посылать Нишаву что-либо кроме спирта — реакции не последовало. Тогда Семен прозрачно намекнул, что желал бы получать обратно порожнюю тару — Ванкул стал привозить пустые бурдючки. Потом… Потом курьер повез послание, в котором, помимо прочего, говорилось, что душа Семхона исполнена скорбью из-за печального события. Охотники одного из кланов видели на своей земле укитсов, которые гнали раненого мамонта. Причем этих укитсов было достаточно много, чтобы завернуть ослабленного зверя, но они гнали его прочь от своего стойбища. Значит, им было нужно не мясо, а жизнь священного животного. Всесильный Умбул, чьим воплощением является мамонт, так разгневался на людей за этот поступок, что лишил силы магию Семхона. Сколько ни взывал Семхон к Творцу всего сущего, сколько ни приносил жертв и извинений за людей Нишава, Умбул позволил ему наколдовать для них лишь один бурдючок волшебного напитка (вместо обычных трех). Семхон просто в отчаянии…

На сей раз Ванкул вернулся на удивление быстро. Вероятно, в степи за его спиной остался не один труп загнанной насмерть лошади. Под глазом у курьера красовался начавший уже желтеть синяк. Ни слова послания он не привез, зато доставил плотно завязанный кожаный мешок странной формы. Семен разрезал ремень и вытряхнул содержимое на землю.

Ему повезло, что дело происходило на улице.

В мешке содержались три изрядно протухшие человеческие головы. Семен, всякого уже навидавшийся в этом мире, блевать не стал, а присел на корточки и принялся рассматривать подарок. Мужчины средних лет, европеоиды, волосы собраны в «конские хвосты» на затылках, лица покрыты довольно густым и сложным узором татуировок. Убиты примерно в одно время.

— Кто такие? — спросил Семен.

— Старшие «сыновья» семей, чьи люди участвовали в той охоте, — горько вздохнул Ванкул и потрогал синяк. — Зачем ты дал мне такое послание, Семхон? Теперь зубы шатаются, а два пришлось совсем выкинуть…

— Твои зубы меня не волнуют. Кто-нибудь из семьи самого Нишава тут есть?

— Н-нет… Он сказал, что его «сыновья» не ступали на землю аддоков.

— Допустим! Эти, как и ты, принадлежат к клану укитсов. Почему у них лица разрисованы, а у тебя и тех, кто с тобой, — нет?

— Они — старшие «сыновья», а я — младший…

Судя по всему, от Семена ждали быстрой реакции. Он и отреагировал — отправил с Ванкулом обычную порцию самогона и несколько туманных фраз об отблеске божественного света, лежащем на каждом, даже плохом, человеке. Дальнейшее общение пошло обычным порядком, словно никакого инцидента и не было. Однако Семена этот случай навел на мысль, что об укитсах и Нишаве он постоянно слышит от аддоков и имазров, но по сути знает о них очень мало. Семен начал целенаправленно собирать информацию, проводить опросы и, кроме того, попытался узнать что-нибудь от самого Нишава, предложив «представиться».

Гордый рассказ о собственном возвышении вскоре был получен. После отсечения «лишних сущностей» эта история живо напомнила Семену судьбу пророка Мухаммеда, только роль Мекки и Медины играли базовые стойбища неизвестных кланов, а основные события разворачивались на фоне экологической катастрофы. Среди прочего подтвердилось давнее подозрение, что в этой общности (народе?) кланы аддоков и имазров не считаются влиятельными и сильными — они всего лишь недавно возникшие провинциалы.

Требовалось что-то ответить, и Семен, принимая игру, перемешал куски биографий Моисея и Иисуса из Назарета, а потом из этого смело вылепил собственную историю. В ней Бог говорил с ним, представ в виде мамонта, роль Иоанна Крестителя исполнял волк, а сатаны-искусителя — инопланетяне. Богоизбранным народом оказались, конечно, лоурины.

Антагонистических противоречий в двух «религиях» вроде бы не наблюдалось, и Семен начал кропотливую работу по «сближению позиций». Правда, он подозревал, что весь этот треп Нишаву на фиг не нужен, а нужен лишь самогон.

Постепенно накопились и «агентурные» данные, которые уже можно было как-то обобщить. Правда, пытаясь понять устройство чужого общества, Семен вынужден был подбирать аналогии в родной современности, а там их почти не было. Такие термины, как «народ», «племя», «клан», «семья», «сын», «отец», здесь, по сути, не годились, но ничего более близкого он найти в своей памяти не смог.

Где-то там, на западе, тысячи лет существовала некая общность первобытных охотников. Наверное, та самая, след которой археологи назовут «культурой» — один тип орудий и оружия, сходные жилища и погребения. Как теперь выяснилось, язык тоже общий. Территория расселения, конечно, огромная — охота требует больших пространств и малой плотности населения. В настоящее время этот «народ» делится на «кланы», каждый из которых имеет свою охотничью территорию и «базовое» стойбище. Кланы состоят из «семей» и возглавляются «отцом» самой влиятельной из них. Материальная и духовная власть не разделена — каждый «светский» начальник является колдуном или шаманом (эти термины, впрочем, тоже далеко не точно отражают суть дела). Все это для Семена не было новостью, неожиданным оказалось другое.

«И в былой современности, и в этой люди почему-то не могут обходиться без всяких тайных, полутайных и вполне открытых организаций — военно-мистических союзов. Впрочем, цивилизованные народы без них обходиться тоже не могут. В одном таком союзе я когда-то состоял и даже прошел три низших стадии посвящения — был октябренком, пионером и комсомольцем. В этом же мире я имел дело с кааронга — военно-мистическим союзом неандертальцев, который мне очень не понравился. Получается, что укитсы это по сути тоже союз — самых праведных из праведников. Просто он обособился в некое подобие клана или ордена со своей охотничьей территорией и базовым стойбищем — ставкой. Главой его сделался заурядный когда-то колдун Нишав, который провозгласил себя тем и этим, и в том числе личным представителем верховного божества Умбула».

В свое время Семен был немало удивлен тем, что довольно воинственные имазры и аддоки не скрывают своего страха перед укитсами. В здешнем мире вождь вроде бы не имеет права признаваться, что он боится кого-то или чего-то из «посюсторонних» сущностей. И вдруг — такое! Оказалось, что ларчик открывается просто: на то они и укитсы! Их бояться не стыдно, они для того и существуют. Среди многочисленных вариантов перевода их самоназвания есть и такие: «жаждущие убийства», «рождающие страх».

Вся эта информация Семена отнюдь не обрадовала. Получалось, что он который год подряд курит, стряхивая пепел в открытую бочку с порохом, что он принимает за обыкновенную змею кончик хвоста огромного дракона. Впрочем, особых глупостей он, кажется, не наделал, зато спал спокойно. Что же за монстр этот Нишав, почему так легко купился на самогонку?!

В тот год народу на весенний «саммит» собралось даже больше обычного. Помимо вступительных экзаменов, спортивных соревнований с тотализатором и «ярмарки» возникла и крепла традиция устраивать нечто вроде смотрин девушек, достигших определенного возраста. На «майдане» целый день толпился народ, и Семен с «чувством глубокого удовлетворения» отмечал, что в этой в основном кроманьонской толпе здесь и там мелькают фигуры питекантропов и неандертальцев — и никто от них не шарахается.

Приемные экзамены закончились, а в остальных мероприятиях Семен участия мог и не принимать — все давно уже работало само. Он решил приступить к отдыху и для начала принять участие в футбольном матче. Отдыха не получилось — пришло известие, заставившее забыть о мелких радостях жизни: на их «саммит» едет сам Нишав! Более того, не позднее чем завтра он уже будет здесь!!!

Первым делом Семен принялся выяснять, велика ли свита посланца Умбула. Оказалось, невелика — не больше, чем у всех остальных: десяток воинов, несколько женщин и приличное количество лошадей с грузом, словно они действительно едут на ярмарку. Все это Семена немного успокоило, и «военное положение» он решил не объявлять. Потом он задался другим вопросом: «Эта компания уж всяко не вскачь сюда мчится. Как минимум несколько дней она двигалась по землям охоты имазров и аддоков. Они что, не заметили чужаков?! Быть того не может!»

Семен в категорической форме потребовал объяснений от глав кланов. Ващуг и Данкой твердили, что о Нишаве они сами только-только узнали. Нет, их люди не ослепли, просто Нишав силой своего колдовства умеет перемещаться в пространстве или становиться невидимым. При этом оба предводителя бледнели, потели и отводили глаза в сторону.

«Врут, — догадался Семен. — Это загадочно и страшно: они прекрасно знают, что лгать опасно, особенно более сильному колдуну. То есть получается, что этого Нишава они боятся больше, чем меня, что они сговорились! Хороши союзнички! Этак они целое войско к нашему поселку пропустят и скажут, что не заметили!»

Никакой помпезной встречи Семен решил не устраивать: «Прибыли гостями на сборище — будьте как все, не выше и не ниже. Не желаете соблюдать наши правила — можете быть свободны. Вот только как бы эти самые правила повежливее объяснить… И пусть только кто-нибудь попробует упасть ниц перед этим Нишавом!»

Караван прибыл, и все сбежались на него смотреть. Не узнать Нишава было трудно: крупный, мордатый мужик восседал с чрезвычайно гордым видом на самой толстой и рослой лошади. Его лицо было сурово и неподвижно, а глаза прикрыты, словно его совершенно не интересовало происходящее вокруг. Несмотря на теплую погоду, он был облачен в несколько слоев разноцветной замши.

Семен же оделся совершенно обычно — парадную экипировку он вообще никогда не признавал и даже диссертацию в свое время защищал в потертом свитере. Однако некрашеная шерстяная рубаха здесь считалась довольно ценной одеждой, а волшебный (железный) нож на поясе с лихвой перевешивал все многочисленные украшения Нишава. Да и сам выход Семена «на сцену» получился довольно торжественным — люди замолкли и почтительно перед ним расступились.

Из известных ему ритуальных жестов и фраз Семен составил короткое приветствие, означающее, что хозяин чрезвычайно уважает гостя, но считает его равным себе. Толпа затаила дыхание, ожидая реакции. Величественно-медленный ответный жест Нишава можно было перевести одним словом: «взаимно»!

— Ну, тогда располагайтесь и чувствуйте себя как дома! — усмехнулся Семен. — Здесь все равны и все — друзья.

Хотя слезать с лошади для приветствия пешего хозяина здесь не считалось обязательным, Семену поведение гостя все равно показалось невежливым. Кроме того, мог бы и глаза открыть — подумаешь, фон-барон какой! В общем, Семен счел свой долг выполненным и отбыл наблюдать за дальнейшими событиями со смотровой площадки.

Всадники остановились возле прохода в засеке, люди из свиты соскочили на землю и начали торопливо снимать с лошадей кожаные мешки с поклажей. Потом несколько человек потащили их внутрь изгороди, развязали и начали возводить небольшой шатер с пестрой покрышкой. При этом выяснилось, что в одном из длинных тюков у них помещены палки, которые они привычно и ловко связывают вдвое-втрое, превращая в несущие слеги жилища. Семен, наблюдая эту процедуру, с удивлением отметил, что места для нового шатра на довольно узком пространстве предостаточно — Ващуг и Данкой как-то так расположили свои палатки… «Мерзавцы какие, — думал Семен. — Ведь знали заранее, что этот хмырь приедет, приготовились! А кто проинструктировал гостей о том, где должен располагаться шатер предводителя? И когда? М-да-а…»

Нишава буквально сняли с лошади и, поддерживая под руки, провели к шатру. Всей процедурой руководил среднего роста мужик, лицо которого издалека казалось темно-серым, настолько плотно его покрывал узор татуировок. Как только великий колдун скрылся в шатре, свита вздохнула с явным облегчением и отправилась искать себе место на краю «майдана». Хозяин форта пожал плечами — он представлял себе Нишава иным.

Семен все-таки принял участие в футбольном матче и даже лично забил гол. Это было крупным успехом, поскольку в молодости он в мяч почти не играл и сейчас значительно уступал в мастерстве старшеклассникам. По полю он бегал в одной набедренной повязке, а когда потом стал натягивать на себя рубаху, то почувствовал чей-то пристальный взгляд. Кто смотрел, определить было нетрудно — тот самый татуированный мужик из свиты Нишава. Зрители, довольно плотным кольцом окружавшие игровое поле, старались держаться от него подальше.

— Это кто ж такой? — спросил Семен ближайшего имазра.

Суровое лицо немолодого мужчины дрогнуло, он растерянно заморгал, сглотнул ком в горле и, наконец, заикаясь, ответил:

— Ма-ал-хиг.

— Ну и что? Он кто?

— Н-ну-у… Э-э-э… С-со… Со-ветник, п-помощник, — с трудом выдавил воин и стал торопливо пробираться сквозь толпу, словно вдруг вспомнил о каком-то срочном деле.

«Интересное кино, — посмотрел ему вслед Семен. — Только все эти „непонятки“ мне начинают надоедать. Пора с ними бороться». Люди расступились, и он подошел к советнику.

— Приветствую тебя, Малхиг, — спокойно сказал Семен.

— Приветствую тебя, Длинная Лапа, — повернулся к нему новый знакомый.

Они были примерно одного роста и схожей комплекции, однако укитс явно старше Семена — на лице, помимо узоров, еще и морщины, а под глазами мешки. Белки глаз красноватые, но взгляд… Скажем так, довольно пронзительный и как бы имеющий свое собственное выражение, мало связанное с выражением лица. Несколько секунд они всматривались друг в друга, и Семен вдруг безошибочно понял, что ему сейчас нужно делать.

— Пошли! — кивнул он в сторону, и Малхиг понимающе качнул головой:

— Пошли!

Возле частокола недалеко от калитки был поставлен старый походный вигвам Семена. Он предназначался для бесед с глазу на глаз — вдвоем в нем как раз можно было разместиться. Кроме того, там была возможность усадить собеседника лицом к открытому входу, а самому сесть спиной — прием простенький, но очень эффективный. Поскольку вигвамчик располагался почти под смотровой площадкой, на которой при многолюдье всегда дежурил арбалетчик, можно было не опасаться, что кто-нибудь подберется незамеченным.

Прием не сработал — оказавшись внутри, Малхиг, не дожидаясь приглашения, расположился сбоку от входа. Семену, естественно, пришлось занять место напротив. Он порылся под стенкой и извлек кувшинчик с деревянной пробкой и две глиняных стопки — приближенный Нишава уж всяко должен знать, что такое волшебный напиток! На камнях крохотного холодного очага лежало некое подобие доски, вытесанной из ствола дерева. Семен перевернул ее чистой стороной кверху и принялся резать на ней кусок копченого мяса поперек волокон. Делал он это с двумя целями: во-первых, нужна закуска, а во-вторых, посмотреть, как гость отреагирует на стальной нож. Малхиг отреагировал, и Семен в очередной раз поразился разнице выражений его глаз и лица: первые смотрят с восторгом и вожделением, а второе сохраняет отрешенно-доброжелательное выражение.

— Нравится? — с сочувствием поинтересовался Семен. — У лоуринов таких много. Только ни дарить, ни обменивать нельзя — очень сильная магия. Металл нам дал сам Умбул — сбросил с неба большой кусок возле поселка. Нам к нему прикасаться можно, а вот всем остальным — нельзя. Если кто чужой возьмет в руки — беда. Ладно, если б такой человек просто сразу помер, так ведь нет! Или бесы в него вселятся и мучить начнут, или близкие умирать станут один за другим, или на охоте удачи не будет, а уж что мужское орудие навсегда мягким останется — это наверняка. И ничего тут не поделаешь, никакие заклинания не спасут!

— Я видел волшебные орудия в руках нелюдей.

— Мы зовем их темагами — и вам советуем. Умбул (сам!) сказал мне во сне, что они тоже люди, только другие. Он заботится о них, как о детях, и нас заставляет.

— Ничего себе — дети! — усмехнулся Малхиг, но глаза его остались серьезными.

— Нам ли спорить с Умбулом? Мы можем лишь робко пытаться понять его промысел. Я много говорил об этом с Нишавом.

— Знаю. Я слушал все твои послания и помогал составлять ответы.

— Значит, ты в курсе! — изобразил радость Семен и начал лихорадочно вспоминать, чем он успел «загрузить» Нишава за годы «переписки». Нужна была пауза, и он предложил: — Давай вмажем волшебного напитка! Вряд ли Нишав щедро делился с тобой моими подарками.

— Делился?! Посланец Умбула никогда ни с кем не делится. Да и кто рискнет желать этого?

— Да? — удивился Семен и подал собеседнику наполненную стопку. — Тогда будем здоровы! Только дыхание задержи, когда глотнешь.

Себе хозяин налил половину (как раз на глоток), а гостю полный стопарь. Выпил, поставил стаканчик не березовую плаху, взял ломтик мяса и принялся его жевать. Малхиг повторил его действия — все, за исключением одного: самогон он не выпил, а лишь смочил им губы.

«Однако! — изумился Семен. — Такого в этом мире еще не было! Губы он смочил, чтоб показать, что чужого колдовства не боится или, точнее, боится, но хозяину доверяет. А не выпил! Что ж, один ноль в его пользу!»

Малхиг, похоже, мысли Семена разгадал (чем же он себя выдал?!):

— Попав внутрь, волшебный напиток возносит человека к высотам иных сущностей или погружает в пучины предвечного бытия. Мой же удел — дела Среднего мира. Так говорит Нишав, а ему, сам понимаешь, виднее.

Произнес это Малхиг с некоторой печалью по поводу упущенных возможностей. Глаза его, однако, ничего подобного не выражали.

— Да ладно! — махнул рукой Семен («гостевой» самогон был неразбавленным и по мозгам бил довольно быстро). — Это он тебе специально наплел, чтоб самому больше досталось. А чего он сидит в своем шатре и не вылезает? Боится, что ли?

— Зачем ему вылезать? — усмехнулся (глазами!) Малхиг. — Он и так все видит, слышит и понимает.

— Тогда зачем в такую даль приехал? Сидел бы дома и все понимал там!

— Кто знает мысли великих? — пожал плечами гость. — Вряд ли он скоро снизойдет до дел этого мира, так что тебе придется пока говорить со мной.

— Пожалуйста! — в свою очередь пожал плечами Семен. — Мы люди простые, незатейливые…

— Тогда скажи, зачем великий маг Семхон Длинная Лапа вместе с детьми пинал ногами круглый мешок с шерстью? На это смотрели иноплеменники, дикие люди и нелюди. Они чему-то радовались и кричали.

«Так, — мысленно крякнул Семен. — Хороший вопрос — для чего нужны публичные спортивные состязания. Ответом, что мол „для развлечения“, тут не отделаешься — гость решит, что я хитрю и „пудрю ему мозги“. Тогда что сказать? Чего ради в Древней Греции возникла традиция проведения Олимпийских игр? Женщины в них не участвовали, только мужчины, причем в голом виде. Они там все были гомиками, так что это своего рода древний стриптиз? Конкурс красоты на звание „мистер Греция“? Безусловно так, но не это главное. На самом деле это было некое религиозное действо, форма поклонения (или жертвоприношения?) обитателям Олимпа. А у нас что?!»

— Это — игра, — сказал Семен. — Действо, услаждающее Умбула и тварные потусторонние сущности.

— Каким образом?! — вскинул бровь Малхиг. — По площадке бегали дети разных племен и народов, в том числе и тех, кто не знает Умбула.

— Видишь ли, — рассмеялся Семен, — Творца знают все, но для одних он Умбул, для других Амма, для третьих Пренгол. Даже дикие люди знают его, но не произносят его обозначения. Творец всемогущ и всеведущ. Ему, конечно, известны заранее последствия всех его деяний и деяний тварей его. Не ведает он лишь одного: в чьи ворота попадет в следующий раз мешок, набитый шерстью.

— Он не властен над мешком?! Или теми, кто бьет по нему ногами?!

— Властен, конечно, — никаких сомнений!

— Тогда почему?! Такое глупое занятие…

— Ну-у, Малхиг… Я всего лишь маленький, слабый колдун, робко пытающийся понять желания и волю Вседержителя. Ты же видел: и те, кто играл, и те, кто смотрел на игру, испытывали сильные чувства — радость, горе, волнение. А ведь это была не война и не охота. Никто никого не лишал жизни и даже не наносил увечий. Тем не менее чувства у людей были. Не скажешь же ты, что все дружно лишились разума?

— Не скажу.

— А раз Умбул даровал людям лишнюю радость, значит, их занятие угодно ему, правильно? Встают вопросы: угодно чем и почему? Я думаю, именно потому, что Творец не вмешивается в игру и сам с интересом ждет результатов. Он, наверное, наслаждается, наблюдая, как люди (дети!), предоставленные сами себе, реализуют возможности и вероятности.

— Удивительные дела творятся на берегах этой реки, — качнул головой гость. — Наверное, лишь великий Нишав способен понять их. Мужчины-воины тоже могут играть?

— Ну-у, видишь ли… — замялся Семен. — Могут, наверное, но это сложно. Они должны объединиться в группы, в которых будут иноплеменники — с ними придется действовать вместе. Иначе нельзя — проверено! Играть же вместе с «чужими» получается только у детей, которых я этому специально учу. Мне приходится отбирать лучших из всех племен и кланов. Это очень трудно… Как раз перед вашим приходом я проверил очень многих, чтобы найти тех, кто способен научиться говорить на волшебном языке и рисовать магические знаки.

— Волшебный язык нужен, чтобы говорить с духами?

— Нет. Он нужен чтобы понимать иноплеменников, нелюдей и диких людей.

Гость опустил веки и надолго задумался. Потом открыл глаза, многозначительно и твердо посмотрел на Семена:

— Нам это нужно. Понимание дает власть. Тебе больше не придется выбирать лучших детей для обучения. Я… то есть Нишав, даст тебе их.

— Это мы уже проходили! — рассмеялся Семен. — Правила, по которым живет школа, освящены волей Умбула. Я не раз пытался нарушать их и всегда бывал жестоко наказан.

— Как?

— Меня начинала мучить совесть. Только не спрашивай, что это такое! — Семен изобразил содрогание. — Больше я не хочу подвергаться мукам и буду послушен.

— Какие же правила освятил здесь Умбул?

— В школе обязательно должны учиться разные дети — всех племен и кланов, которые хотят и могут сюда добраться, которые готовы давать нам пищу.

— Значит, и наши тоже?

— Конечно! Однако сейчас я не смогу принять даже пятерых юных укитсов — как бы ни хотел это сделать!

— Почему?

— К поступлению в школу детей в их племенах готовили те, кто уже прошел обучение. Ваших же детей никто не готовил, они не в состоянии произнести или понять ни одного волшебного слова, не могут нарисовать даже самого простого магического знака. Пусть великий Нишав меня простит: в этом году прием окончен!

— Конечно, я передам ему твои извинения. Но ведь Нишав… Он может и разгневаться!

— На все воля Умбула, — сделал горестный жест Семен и склонил голову. — Я ведь не скрываю своего бессилия и слабости подвластных мне племен. Даже если я сам возьму в руки оружие, нам понадобится не один день, чтобы уничтожить всех ваших воинов. Может быть, два дня… или даже три… Давай на будущий год, а?

— Не знаю, не знаю… А кто будет готовить наших детей?

— Н-ну-у… Вообще-то, обученные люди для этого найдутся, только они добровольно не пойдут к вам, а заставлять их нельзя.

— Это еще почему?!

— Видишь ли… Мы тут все, конечно, разные… Но все признают и понимают смысл истинного земного воплощения Творца, как его ни называй. А укитсы… Мне очень жаль…

— Нишав мудр и осторожен — знай это!

— Разве я сомневаюсь?! А… в чем проявляется его осторожность?

— Две зимы назад на большом камлании Нишав говорил с предками. Они сказали ему, что желают теперь иной пищи.

— То есть с тех пор вы не кормите предков жизнями мамонтов?! — удивился Семен.

— Конечно, — пожал плечами Малхиг. — Разве ты не получил подарок Нишава?

— Отрезанные головы охотников? Получил — большое спасибо! Было очень приятно… Только… Только я думал, что они покинули Средний мир из-за того, что охотились на чужой земле.

— На какой?! — вскинул брови Малхиг. — Для укитсов нет чужой земли!

— А-а-а, ну, тогда ладно…

Семен растерялся — самым натуральным образом. Привычный, устоявшийся за долгие годы политический расклад рушился прямо на глазах: «По сути дела, мне предлагают союз и выход на „широкую международную арену“. Но то, что существовало до сих пор, держалось на „двух китах“ — моем колдовском авторитете и страхе перед укитсами и Нишавом. Что будет без этого страха? И равноправным ли окажется для меня этот союз? Нет, такие вещи решать с бухты-барахты нельзя, нужно все разведать и прощупать».

— Что ж, — сказал он вслух, — пожалуй, я не вижу препятствий для нашей дружбы. Мы можем поговорить о ней с великим Нишавом.

— Видишь ли, Семхон Длинная Лапа… — Теперь смутился Малхиг. Семен, правда, почти сразу сообразил, что это лишь игра: глаза собеседника смотрят спокойно и уверенно, с некоторой даже насмешкой — непонятно над кем. — Видишь ли… Боюсь, что Нишав вообще не будет говорить с тобой. Не стоит на него обижаться за это — общение со столь могучим колдуном грозит ему нарушением тонких связей с иными мирами. Можешь считать это признанием своей силы…

— Допустим, посчитал. А договариваться с кем?

— Со мной, конечно. Нишав слышит моими ушами, говорит моим языком…

— И видит твоими глазами?

— Разумеется.

— М-да-а… Годится! Насколько я знаю, по вашим и нашим правилам столь важные беседы можно вести лишь после совместной трапезы. Ты уже пробовал пищу, приготовленную в глиняной посуде?

— Она великолепна!

— Тогда скажу Ветке, чтоб принесла нам чего-нибудь поесть.

Общение с Малхигом потребовало от Семена немалого умственного и нервного напряжения. Когда же они наконец расстались, Семен обнаружил, что расслабиться не может — слишком взвинчен, слишком сильно скребут его мозги всевозможные вопросы. Он решил себя не мучить, а продолжить ковать железо, пока оно не остыло.

Первым делом Семен отправился на «майдан», отловил первого попавшегося имазра и велел ему найти главу клана. Известие о том, что Семхон хочет побеседовать с ним наедине, да еще и на свежем воздухе, Ващуга не обрадовало — у него явно были какие-то более безопасные планы на вечер. От колдуна довольно сильно разило сивухой, хотя пьян он, кажется, еще не был.

Семен увел главного имазра подальше от стоянки — на берег полного вешней воды ручья. Там он разулся, разделся и предложил проделать то же самое своему недобровольному спутнику. В полном недоумении Ващуг стянул через голову богато украшенную замшевую рубаху.

— Не переживай, — ухмыльнулся Семен. — Я же лесбиян — меня только женщины интересуют. А еще не дает покоя вопрос: почему же мне не сообщили, что укитсы идут к форту?

— Нишав — великий маг, Семхон! Он сделал своих людей и лошадей невидимыми!

— Да?

— Или, может быть, тех, кто увидел его караван, он сразу лишил памяти!

— Это все я уже слышал, — печально вздохнул Семен. — Нехорошо так поступать с колдунами, а что делать?! Посмотри, какое небо голубое!

Ващуг посмотрел и получил удар кулаком в солнечное сплетение — чуть повыше изрядно уже округлившегося брюшка. Колдун крякнул, согнулся в поясе и собрался падать на землю. Однако Семен аккуратно взял его за волосы, развернул в нужную сторону и пинком отправил в ледяную воду. Некоторое время он наблюдал, как главный имазр копошится на отмели, стонет и кашляет от попавшей в дыхательные пути воды, а потом слово в слово повторил свой вопрос.

— Да ведь он же великий… кхе-кхе! — ответил Ващуг.

— Нет, — покачал головой Семен, — по-моему, ты меня не понимаешь. Мокрый сухого не разумеет, да? Придется и мне лезть в воду.

Он оттащил Ващуга чуть дальше от берега, заломил ему за спину правую руку, ухватил волосы на затылке. После чего еще раз повторил вопрос, предложил подумать над ответом и опустил голову собеседника под воду…

Для представителя сухопутного степного народа смерть в воде была наименее желанной из всех возможных — в этом Семен не ошибся. Да и тонуть, наверное, не очень приятно… В общем, после трех «погружений» взаимопонимание стало налаживаться.

— Да, я знал, знал… Не надо больше!!! Знал, но боялся! Боялся сообщить тебе!

— Что ж, — вздохнул Семен, — страх, как и лень, великий двигатель… процесса. Беда только в том, что мы с тобой живем в жестоком первобытном мире. Здесь такие суровые нравы! Разве может здесь трус быть отцом «семьи» и даже главой целого клана?! Нет, конечно… Кем же он может быть? А? Правильно: только женщиной! Я с удовольствием помогу тебе ею стать — избавлю от кое-чего лишнего. Ты, конечно, не первой молодости, но, я думаю, мужчины твоего клана не обойдут своим вниманием такую красотку! Ползи на берег — это будет, наверное, не очень больно.

Ничего нового Семен не придумал — «смена» пола в кланах не была экзотикой и не всегда происходила насильно. Но даже если и насильно (в виде наказания), то такая инверсия всегда обходилась без хирургического вмешательства. Удаление «лишних» частей тела изобрел и начал практиковать сам Ващуг — для устрашения потенциальных претендентов на свою власть. Как с ним будут обходиться сородичи после превращения «папы» в «маму», иллюзий колдун не питал и предпочел бы быть все-таки утопленным. А поскольку топить его Семен отказался, за сохранность половых органов ему пришлось заплатить информацией. Увы, ничего радостного в ней не было.

То, что укитсы — это не клан, а скорее орден, Семен уже знал. Теперь же выяснил, в чем их главная сила — в том, что они… есть везде. Теоретически любой воин любого клана может оказаться тайным укитсом низшего посвящения. Такие люди живут среди своих сородичей, соблюдают их законы и правила, но… Но только до тех пор, пока не получат приказ (пожелание!) главы укитсов. А таковой приказ может быть любым. Откуда они берутся, как происходит вербовка?! Да очень просто: подготовка юношей аддоков и имазров к посвящению длится обычно два года, и часть этого времени мальчишки проводят в стане укитсов — так было всегда. Причем «в стане» вовсе не значит «в одном месте». Их приобщают к великим сакральным тайнам бытия, после чего они возвращаются (почти все!) к сородичам и ведут обычный образ жизни. Кто из них сделался укитсом, остается тайной.

«Да-а, — размышлял Семен, — прямо как в старом анекдоте про Вовочку: живешь-живешь и не знаешь… что чем называется. А ведь уже не один мой выпускник прошел посвящение и — ни гу-гу! А чего ж я хотел?! Расспросы и рассказы о подробностях твоего личного посвящения являются универсальным табу. В культуре моего родного этноса отдаленным аналогом этого является табу на информацию о половых сношениях. Именно этот моральный запрет придает смак всякой там эротике и порнографии, пьяной похвальбе подростков. Здешнее же табу нарушать никому и в голову не приходит — растление цивилизацией еще не началось».

Семен начал было «трясти» Ващуга, чтобы выяснить, не является ли он и сам укитсом. Такое подозрение колдун сумел отвести довольно легко: будь он укитсом, разве ему понадобилась бы помощь Семхона в борьбе за власть?! Все остальное было не менее интересно: да, Ващуг (как и Данкой!) втайне от Семена не раз сносились с Нишавом, просили прощения за измену и вымаливали пощаду. При этом оправдывались чрезвычайной мощью напавшего на них чужого колдуна, противостоять которому они не смогли. Но если он, Нишав, Семхона уничтожит, то они, конечно, с превеликой радостью вернутся в прежнее состояние. Главный укитс изменников пощадил и приказал им оставаться (пока!) лояльными Семхону. Позже он «выразил пожелание», чтобы имазры и аддоки начали «обмен подарками» с лоуринами. И пусть они не боятся заполучить скверну от продуктов чужой магии — его мощи хватит, чтобы нейтрализовать любое дурное влияние. «Во-от в чем дело! — мысленно охнул Семен. — Жадность Ващуга тут ни при чем! А я-то, старый дурак, раскатал губу…»

В своем импровизированном расследовании Семен довольно быстро подошел к рубежу, после которого нужно было пускать в ход кулаки, нож и другие способы воздействия на собеседника. Применять пытки Семену еще не приходилось, но он полагал, что силы духа у него на это хватит. Однако стало ясно, что одним только психическим давлением Семен уже довел Ващуга до состояния, в котором он готов подтвердить или отрицать все, что угодно. В общем, допрос пришлось на этом закончить, погрозить пальцем и сказать, что пошутил.

Ващуг остался на берегу приходить в себя, а Семен побрел к дому. Идти ему было страшно: из кустов, из распадков, из-за облаков в небе за ним хищно следили глаза членов всевозможных обществ и военно-мистических союзов — укитсов, кааронга, ассасинов, масонов, тимуровцев, зилотов, народовольцев, комсомольцев и многих, многих других. Шум и веселье на «майдане» его больше не радовали. Люди перед ним расступались, давая возможность двигаться почти по прямой. Семен уже полагал, что беспрепятственно доберется до прохода в засеке, как на него чуть не налетела пьяная «в сосиску» личность.

— Приветствую тебя, Семхон! — восторженно закричал Ванкул.

— А-а, это ты… — грустно посмотрел на него Семен. — Комсомолец?

— Нет!

— Масон?

— Нет!

— Кааронга?

— Конечно, нет! А кто это?

— Не важно! Признавайся: член партии? — продолжал расспросы Семен. Наверное, слово «партия» он перевел слишком буквально, так что Ванкул чуть не обиделся:

— Да ты что?! Он у меня целый!!!

— Ну, значит, укитс, — подвел итог Семен.

— Конечно! — обрадовался Ванкул. — Ты что, меня не узнаешь?

— По такой жизни я скоро и себя узнавать перестану, — пожаловался Семен.

— Это потому, что ты пьешь мало! — заорал профессиональный курьер. — И редко! А пить надо часто, но много, гы-гы-гы! Пойдем, вмажем!

— А у тебя есть? — заинтересовался Семен.

— Н-ну-у… Э-э-э…

— Все ясно: на халяву набиваешься! Но… черт с тобой — пошли!

Семен приобнял Ванкула за плечи и повел к избе. Пьяненький курьер был весьма польщен таким обращением. Он даже не поинтересовался, почему они прошли мимо двери и направились туда, где за учебным бараком красовалась бревенчатая будка школьного туалета. В данный момент там было безлюдно и тихо. Семен прислонил спутника к стене и с задумчивым видом стал ощупывать его голову.

— Э-э, ты чего, Семхон?! Давай по граммульке!

— Пролезет, наверное, — пробормотал Семен, как бы не слыша вопроса.

— Кто пролезет? Куда?!

— В дырку…

— В какую еще дырку?!

— Да вот… Понимаешь, решил я, что сначала буду долго бить тебя кулаками по лицу, потом ногами по яйцам, а потом медленно утоплю в дерьме — его у нас уже достаточно накопилось.

Некоторое время Ванкул молча хлопал глазами.

— Не надо…

— Что «не надо»? Бить? Не-ет, просто утопить — маловато будет!

Спокойно, уверенно и чуть устало Семен посмотрел Ванкулу в глаза. Что уж там увидел курьер в Семеновых зрачках, осталось неясным, только раздался тихий, но весьма характерный звук. Семен чуть отступил назад и глянул на то, что текло из-под рубахи по голым волосатым ногам Ванкула: «Надо же! Молодой здоровый мужик — бицепсы толщиной с мое бедро — и никаких попыток сопротивления, даже инстинкт самосохранения не срабатывает! Крепко, видать, я его сломал в молодости. Впрочем, наверное, в нем и ломать-то нечего было…» Он поморщился и сказал вслух:

— Ладно, уговорил: ниже пояса бить не буду, а то потом придется долго отмываться. Ты на самом деле радоваться должен, а не пугаться: ведь я могу сам с тобой и не возиться, а просто рассказать кое-кому, как ты когда-то с Тимоной… хе-хе! Это с «сестрой»-то! Нишав, конечно, поступит с тобой гораздо смешнее — такой позор для его «семьи»! Ну, благодари меня… пока можешь, — сейчас начнем.

— За что?!

— За что благодарить? За доброту, конечно!

— Но я ничего не сделал!

— С этим трудно не согласиться, — кивнул Семен. — Вот скажи мне: почему я узнал о визите твоего «отца», когда он был уже на подходе? Я тебя для чего столько лет поил волшебным напитком, гад?!

— Я не знал!!! Он не сказал мне!!!

— А может быть, ты просто забыл? Не придал значения такой мелочи?

— Я… Мне…

— Допустим, верю: ты не знал, что «отец» собрался в гости. Это, конечно, проступок, но небольшой — за него я утопил бы тебя не в дерьме, а в воде. Но почему только сейчас выяснилось, что у Нишава есть какой-то помощник или советник?! Который не пьет волшебный напиток и в делах разбирается, наверное, лучше твоего «папаши»! Ты меня за дурака принимаешь или за идиота?! Я же слушаю его речь и понимаю, что послания, которые ты мне привозил, он и сочинял! Знакомое построение фраз, знакомые обороты… Может, Нишав вообще не знает об этих сообщениях?!

Семен приблизился почти вплотную (чтоб только не запачкаться), привстал на цыпочки, левой рукой схватил Ванкула за волосы и прижал его голову к бревнам стены. Он сомкнул указательный и средний пальцы правой руки, чуть согнул их и потянулся к раскрытому в ужасе глазу курьера.

— Сейчас выковырну и заставлю проглотить. Потом второй. Ну?!

— А-а-а…

Веко захлопнулось, и Семен ласково пощупал сквозь него глазное яблоко. Корпус его был ничем не прикрыт, но он не сомневался, что ударить Ванкул не решится.

— Зря глаз закрыл — так больнее будет… Почему ты не сказал мне о существовании какого-то помощника?

— Нет… Нет никакого… — еле слышно выдавил из себя Ванкул. — Не-ету-у…

— Не понял?! — Семен отпустил свою жертву и сделал шаг назад. — Еще раз и, пожалуйста, громко и внятно!

Колени у Ванкула подломились, но он справился и устоял на ногах. Правда, секундой позже он согнулся в поясе, и его обильно вырвало. Семен отошел еще дальше, дождался окончания извержения и вздохнул:

— Что ж ты, сволочь, территорию пачкаешь? Сейчас вылизывать заставлю! Так что ты хотел мне сказать, а? Кажется, про Малхига? Ты, конечно, впервые слышишь это имя?

— Да…

Собеседника пора было бить, но он оказался так грязен, что Семен решил сделать еще одну попытку:

— Наверное, ты просто не замечал его, да? Не обращал внимания, правда? Ведь у Нишава столько помощников! Разве упомнишь каждого?

— Не-ет… Никого не-ет…

— Что, и Малхига нет? А кто есть? Да ты не молчи, а то мне уже скучно становится. Кто есть-то? Ну!!!

— Нишав! — выдохнул Ванкул и рухнул на колени в собственную блевотину. Он закрыл лицо руками и тихо, но очень горестно завыл.

— Всемогущий Умбул, — вздохнул Семен, — с какими людьми приходится иметь дело! С какими людьми… Да и люди ли это?! Давай-ка, парень, все сначала и по порядку. Значит, никаких помощников и советников у Нишава нет — я правильно понял?

— Да…

— А с кем же я болтал полдня? Ну!!!

— С Нишавом…

— Та-ак! — почесал затылок Семен и задал еще один вопрос, ответ на который, пожалуй, уже знал: — А кого же все приветствовали при встрече? Что за человек сидит в цветном шатре и не показывается? Он кто?

— Никто… — еле слышно прошептал Ванкул. — Младший «сын»…

— Хватит сидеть! — вяло сказал Семен. — Кишка вывалится или геморрой заработаешь!

— Кого?! — захлопал опухшими глазами Кижуч и начал медленно подниматься с унитаза. — Кого заработаю?

— Болезнь такую, — пояснил Семен. — Это когда злой дух в заднице поселяется. Говорят, очень больно…

— Не-е, — промямлил старейшина и, выбравшись из «санузла», начал продвигаться в сторону двуспального топчана, — злых духов нам не надо. Устал что-то я, Семхон. Годы, знаешь ли…

— Знаю, — кивнул Семен. — Пить надо меньше, а закусывать — больше!

— Меньше? — Кижуч начал заползать на ложе. — Это — мысль! Давай попробуем — наливай!

— Щас, разбежался! — фыркнул Семен.

— Злой ты, Семхон, — вздохнул старейшина и улегся на бок. — Добрее надо быть к людям!

— Я и так добер — дальше некуда! — Наличие данного субъекта на его супружеском ложе Семена никак не устраивало, однако он понимал, что до конца «саммита» все равно нормальной жизни не будет.

— Погоди спать! К тебе вопрос имеется!

— Спар… Спыр… Спраш-вай, разрешаю!

— Вот представь: прихожу я к Костру совета и говорю, что сегодня я не Семхон Длинная Лапа, а, скажем, Серый Лис. Вы мне поверите?

— Гы-гы-гы, а Лис тогда кто?

— А Лис до вечера будет Семхоном!

— Гы-гы, он же тогда твою Ветку… гы-гы. А ты этого вроде не любишь, гы-гы…

— Да не гыгыкай ты! Дело говори! Поверите вы мне или нет?

— Не, ну ты точно… Эта… С дуба упал. Или с этой — как ее? — березы… Чему верить-то?! Ну, Лис, ну, Семхон… Лучше Бизоном стань — у него такая Тим-мона…

— Да она меня одной сиськой придавит, — вздохнул Семен. — Ладно, спи уж…

Снаружи послышались голоса — слишком возбужденные, чтобы предположить, будто их обладатели трезвы. Семен счел за благо покинуть родное жилище, «пока не началось». Это ему удалось, но путь был свободен лишь в одну сторону — к берегу. Там Семен выбрал у мостков лодку поприличней, влез в нее, отвязал ремень и тихо заработал веслами вверх по течению — уже темнело, но ему нужно было побыть одному и подумать.

«Я все время забываю, что здесь иное отношение к СЛОВУ. До былой моей современности дошли лишь глухие отголоски такого отношения. Почему оппонент обидится, если ты его обзовешь идиотом или каким-нибудь малопочтенным животным? Да потому, что в подсознании каждого сидит убеждение: будучи названным, скажем, шакалом, человек в данное животное не превращается, но ему уподобляется. Почему существует древняя традиция похвальбы, преувеличения своих заслуг, достоинств и возможностей? А все та же архаика — утверждая, что он силен, человек и правда как бы становится сильнее. И наоборот, разумеется. На совете пяти племен я, помнится, из-за этого чуть не „сел в лужу“. Тогдашний вождь меня выручил: сказал, что только очень сильный человек может говорить о своей слабости, только очень умный — о глупости. То есть „самоуничижение паче гордыни“.

Что же произошло с Нишавом? Наше общение я начал с крутейшей похвальбы — представился слабым и робким колдуном из маленького народа. Главному укитсу хватило ума понять это, хватило мужества принять вызов и начать со мной игру. Наверное, он решил, что я хочу войны — и не начал ее, смог не начать! Он понаблюдал за алкоголиком Ванкулом и не только превозмог собственное (мной наколдованное!) желание опохмелиться, но и смог убедить меня, что „попался на удочку“!

Теперь этот визит. Прежде всего, конечно, это демонстрация своей мощи: я, дескать, считаю себя сильнее (или как минимум равным) и могу себе позволить появиться в зоне действия твоей магии. По простой линейной логике мне следовало бы пристрелить этого Нишава и начать военные действия против укитсов. Колдун это учел и устроил подмену. Большинство укитсов и аддоков, конечно, знают его в лицо, однако им было сказано, что Нишав сейчас — вот этот парень. А при нем некто Малхиг. Ну и что с того, что этот Малхиг похож на Нишава — свежий труп тоже похож на живого, однако ни говорить, ни бегать не может. Наверное, тут есть еще какие-то магические тонкости, но я о них просто не знаю.

Если отнестись к делу непредвзято, что я могу предъявить Нишаву? Что меня им много лет пугали? А реально-то что? Укитсы оказались действительно сильны и всепроникающи, однако до сих пор ничего плохого никому не сделали. А этот Нишав-Малхиг — вполне нормальный мужик. Похоже, с ним можно говорить и договариваться!»

Великие колдуны говорили и договаривались несколько дней — до конца «саммита». Среди прочего Семен устроил для Малхига показательный урок. От обилия и «крутизны» чужой «магии» Малхиг в обморок не упал, а под конец даже ошарашил Семена полушутливым предложением наколдовать знаки для обозначения звуков не волшебного, а обычного языка. Повода для отказа, кроме воли на то Умбула, Семен сразу не придумал и пообещал «провентилировать» этот вопрос «в верхах».

Прощальная трапеза была долгой — Сухой Ветке пришлось раз пять подогревать мясо, о котором заболтавшиеся колдуны забывали. Почему-то в этот раз говорил в основном Малхиг. За его словами явно скрывалась какая-то «задняя мысль», и Семен добросовестно пытался ее понять: «Я стараюсь создать политическую ситуацию, при которой „племена и народы“ будут заинтересованы друг в друге, будут подчиняться единой власти. Малхиг, похоже, ненавязчиво мне объясняет, что подобная ситуация уже создана — укитсами и лично Нишавом. Не стоит ли, дескать, мне подумать над тем, чтобы объединить древнюю систему „укитсизма“ с новомодной системой меновой торговли и школьного образования? М-да-а…»

После торжественного прощания с фальшивым Нишавом делегация укитсов отбыла в обратном направлении. Все остальные тоже собирались в дорогу, и Семен, дабы не нести в одиночку груз ответственности, решил поделиться информацией с главными людьми лоуринов. Им, впрочем, и самим было интересно.

— Ну, и что же сказал тебе этот урод? — как бы мельком поинтересовался Кижуч.

— Да Малхиг почти и не урод, — поправил Медведь. — Это Нишав настоящим придурком оказался! Надо было ехать в такую даль, чтобы просидеть все время в шатре! Он что, там и гадил?

— Не, — ухмыльнулся Бизон, — ему ж в шатер обслуга корыта деревянные с едой носила — наши видели. Туда, значит, с едой, а обратно — наоборот. Бывает же такое?! Слушай, Семхон, а откуда у этих укитсов наши ткани и посуда? Мы же вроде ничего им не давали?

— Откуда, откуда… — буркнул Семен. — От верблюда!

— Ну?! — удивился вождь. — Верблюды в наши края почему-то редко заходят.

— Да это поговорка такая, — махнул рукой Семен. — Не обращай внимания. И ткань, и посуду они вполне могли отнять у имазров или аддоков, но, скорее всего, они ее у них выменяли.

— На что?!

— Да на наш же волшебный напиток! Который мы Нишаву посылали.

— Ты говорил, что он его сам пьет!

— Я говорил, что так думаю — предполагаю то есть. Я ж с ним не пил, правда? А надутый дурак, который изображал здесь Нишава, вовсе и не он, а лишь его обозначение.

— А Нишав, значит, дома остался?

— Нет, он обозначал Малхига.

— Во-от в чем дело, — догадался Кижуч. — То-то ты с ним целыми днями не расставался!

— Когда ж мы бить этих укитсов начнем? — оживился Медведь. — Пора уже!

— Что, — усмехнулся Семен, — в племени лоуринов стало слишком много воинов? Девать некуда?

— Маленько есть, — самодовольно кивнул старейшина. — И какие!

— Знаю, — вздохнул Семен. — Наши воины самые воинственные, старейшины самые мудрые, а женщины самые красивые — кто бы спорил?! Только я думаю, что, пока Нишав жив, воевать мы с укитсами не будем. А будем мы с ними меняться товарами, будем учить в школе их детей.

— А мамонты?

— Нишав готов изменить традиции укитсов в отношении мамонтов. Да, по сути, он их уже изменил.

— Однако!

— Именно так. Поскольку военная угроза уменьшилась, у меня есть кое-какие предложения. В частности, почему бы не начать обучать в школе и девочек?

— Что-о?! — вытаращили глаза старейшины.

— Спокойно! При условии, что женщины прекратят военную подготовку — не их это дело!

— А-а, ну тогда конечно… — облегченно заулыбались руководители.

— Смысл тут не в том, чтобы дать возможность женщинам сплетничать на волшебном языке, а в том, чтобы они собственных детей потихоньку как бы готовили к школе, понимаете? А женщина с пальмой в руках, да еще и украшенная скальпами врагов, это знаете ли… Что ты так смотришь, Веточка? — прервал свою речь Семен. — Сказать что-то хочешь?

— Хочу, — кивнула женщина. — Он скоро умрет.

— Кто?!

— Нишав.

Главные люди лоуринов молча переглянулись — все знали о пророческом даре Сухой Ветки. И никогда не пытались им воспользоваться. Она тоже, казалось бы, о нем забыла или, может быть, его утратила. И вот пожалуйста…

Ни грана дополнительной информации они тогда от Сухой Ветки не получили: что значит «скоро», умрет сам или будет кем-то убит и так далее — ничего этого женщина не знала. Она вообще не могла объяснить, откуда у нее взялась такая уверенность.

Ничего, однако, не случилось ни через месяц, ни через год, ни через два. Семен отправил к укитсам «учителя» — мальчишку-выпускника из аддоков. Через год из одиннадцати привезенных детишек он отобрал пятерых, что заметно увеличило численность первого класса и несколько осложнило обучение. Постепенно юные укитсы слились с общей массой школьников, и Семен почти перестал отличать их от других.

Начало третьего учебного года в расширенном составе неожиданно оказалось задержанным — отпущенные на каникулы ученики-укитсы опаздывали. Семен не давал третьеклассникам нового материала, а заставлял «повторять пройденное» и все больше беспокоился. Наконец кто-то усмотрел в степи караван, и учитель смог вздохнуть с облегчением. Вскоре, однако, выяснилось, что это не укитсы, а имазры, но ни одного ребенка с ними нет, как нет и серьезного груза. Поскольку обращаться с малым арбалетом Сухая Ветка давно научилась, Семен отправил ее на смотровую площадку. Сам же повесил за спину пальму и отправился встречать гостей.

— Приветствуем тебя, Семхон Длинная Лапа, — сказал старший воин, слезая с лошади. — Мы рады видеть тебя в прежнем здравии и силе…

Семен дождался окончания ритуального приветствия и ответил не менее витиевато. Ему очень не хотелось устраивать церемонию приема гостей, и он решился на хамство, которое, впрочем, до сих пор ему с рук сходило:

— Да простят меня великие воины, да не поселится обида в сердцах могучих имазров, но дети племен и кланов ждут, чтобы я продолжил раскрывать им священные тайны. Служение, которое я в меру слабых сил своих пытаюсь исполнять, требует продолжения. Душа моя стонет от горя из-за того, что я не могу длить беседу с вами. Скажи мне, нуждаетесь ли вы в еде или отдыхе? Или, может быть, вы привезли какую-то весть?

— Мы не нуждаемся в еде и отдыхе, — ответил воин и отвел глаза в сторону. — Мы не можем сказать ничего такого, чего не знал бы мудрый Семхон.

Семен изобразил на лице вопрос: «А чего тогда приперлись?» — и молча уставился на гостя. Тот немного помялся и продолжил:

— Понимаешь, Семхон… Мы шли за стадом бизонов к северу от Черного озера. За Длинным Желтым бугром увидели всадников — они уходили куда-то к закату. Я отправил за ними двух людей. Они двигались за чужаками, пока те не миновали Сухой ручей, за которым начинается земля укитсов.

— Это были укитсы?

— Наверное… Они не несли знаков клана, а на наши жесты не отвечали.

— Очень интересно! А дальше что?

— Эти люди оставили на своих следах три кожаных мешка. Мы, конечно, не тронули их. Вернувшись в стойбище, мы рассказали обо всем Ващугу.

— И глава вашего клана очень обрадовался?

— Н-нет… Он совсем не обрадовался… Он велел нам забрать мешки и отвезти их тебе.

— Очень мило, с его стороны! Это, значит, чтоб я чего о нем не подумал. Ладно! Вы, конечно, вернулись на то место и никаких мешков там не обнаружили? Тем не менее ко мне заехать все-таки решили, поскольку таково было желание Ващуга, да?

— Н-нет… Мы нашли их… И привезли. Вот они.

Вся эта комедия начинала Семена раздражать не на шутку: «Опять какие-то недомолвки, обиняки. Мужик прячет глаза как нашкодивший пацан пред лицом грозного родителя. В чем дело?!»

— А ну, дай сюда! — сказал он вслух.

Первый мешок весил, наверное, килограмма три и был мягким. Горловина обмотана ремешком. Семен попытался развязать незнакомый узел и услышал:

— Семхон! Семхон… Позволь нам… э-э-э… Позволь нам уйти, прежде чем ты откроешь их! Позволь, ведь там может быть…

— Что там может быть? — поднял голову Семен. — Черт с рогами? Вредоносная магия, да?

Немолодой, сурового облика воин смотрел так умоляюще, так заискивающе, что Семен сжалился (точнее, ему просто захотелось поскорее отделаться от гостей) и махнул рукой:

— Пусть будет легким и быстрым ваш путь!

— Пусть не покинет тебя благосклонность Умбула, — радостно забормотал воин, взгромождаясь на спину своей мохнатой лошадки. — Пусть склонит он ухо к твоим словам!

— А что, — усмехнулся Семен, — у Умбула есть уши?

Ответа он уже не получил — всадники развернули лошадей и рысью помчались прочь, даже не соблюдая обычного строя. Впрочем, помчались — это громко сказано, но, похоже, из своих усталых лошадок они безжалостно выжимали последние силы. Семен посмотрел им вслед, пожал плечами и занялся узлом на горловине первого мешка — два других остались лежать на высохшей вытоптанной траве. Узел оказался тугим и каким-то хитрым — кажется, ни аддоки, ни имазры таких не вяжут. Возиться Семену быстро надоело, он вытащил нож, разрезал ремень и вывалил содержимое мешка себе под ноги.

И не понял, что это такое.

Зато запах узнал сразу — тухлятина.

Опустился на корточки, стал рассматривать. И понял.

Но не поверил.

Поднялся и глянул по сторонам: светло-голубое осеннее небо с белыми комьями облаков, желтоватая холмистая степь, за спиной уже серые от времени бревна частокола и засеки. Дальше с боков красно-желтые, а местами еще зеленые заросли речных террас. Из-за верхнего венца бревен на смотровой площадке виднеется голова Сухой Ветки — она ждет разрешения покинуть свой пост, ведь все уже кончилось, гости уехали… «Нет, все только начинается», — подумал Семен. Что-то внутри у него болезненно сжалось, и он вновь посмотрел себе под ноги.

На земле неряшливым холмиком лежали глаза мамонтов.

Точнее, оболочки глазных яблок. Они, вероятно, были предварительно проколоты и выжаты. Скорее всего — выпиты. Потом подсушены. Но не все — некоторые попали в мешок совсем свежими. Вот от них-то в основном и воняло.

Действуя словно во сне, Семен вновь извлек нож, сделал несколько шагов в сторону. Поднял с земли самый большой мешок и полоснул лезвием по завязке. Перевернул и вывалил содержимое.

Оно раскатилось в стороны. Но не далеко, поскольку круглым не было.

Детские головы.

Пять штук.

Ученики вернулись в школу после каникул.

Вскрывая и вытряхивая последний мешок, Семен уже ни о чем не думал. Просто не мог. Темный ком он опознал сразу.

Голова Нишава.

Это случилось осенью. А в конце зимы была оттепель, и в степи образовался наст. Мамонт по кличке Рыжий чуть не погиб, мамонтиха Варя ушла с сородичами.