Глава 5. Сказка

На шестом году существования школы и, соответственно, всей близлежащей инфраструктуры Семен вынужден был подводить итоги своих долговременных контактов с представителями «альтернативного человечества». Будучи же подведенными, они — эти итоги — его не обрадовали. Пришлось признать, что неандертальская проблема зашла в тупик: «Ежегодно выше по течению на берегах образуются новые поселки, заметно увеличивается численность жителей в старых. Относительно высокая плотность населения ведет к перегрузке кормящего ландшафта — это уже видно невооруженным глазом. Загонные охоты и регулярные массовые забои на переправах через реку делают свое дело — количество животных на доступной территории год от года сокращается. То ли их слишком много гибнет, то ли животные находят новые, более безопасные пути миграций. Зимние и весенние голодовки неандертальцев стали традицией, которая крепнет».

Проигрывать, терпеть неудачи Семен не любил и долго настаивал на продолжении эксперимента по введению в рацион неандертальцев растительной пищи и, главное, рыбы. В конце концов ему пришлось сдаться — с ним боролись не сами люди, а их организмы. Что-то в этих организмах было не так с ферментами, метаболизмом и еще черт знает с чем. В общем, две-три недели чисто рыбной диеты превращали даже могучих мужчин в почти инвалидов: мышечная слабость, шатающиеся зубы, нарушение координации движений, понос, какие-то нарывы на коже… Складывалось впечатление, что просто голод они перенесли бы легче. Как ни крути, а получалось, что их потребность в мясе и жире — даже тухлом или проквашенном в мясных ямах — не является данью традиции, а обусловлена физиологически.

Возможно, останься Дынька в живых, он помог бы Семену пробиться во внутренний мир неандертальцев. Впрочем, с годами Семен сомневался в этом все сильнее и сильнее. Надежды на уцелевшего мальчишку-неандертальца из первого выпуска не оправдались — его приобщение к духовной (или какой?) жизни взрослых оказалось ложным, или, точнее, формальным. Скорее всего, сородичи под свирепым надзором Хью не решились его убить, но оставили «неподключенным» к своему «информационно-чувственному» полю. Примерно в такой же ситуации оказались и ребята из следующих выпусков. То ли в процессе обучения в школе они утратили какие-то способности, то ли, наоборот, слишком много чего-то приобрели, только сородичи казались им тупыми и неинтересными. Все, как один, просили Семена разрешить им пройти подготовку и посвящение в племени лоуринов. После такового путь к «душам» сородичей был для них окончательно закрыт. Семен сначала пытался мальчишкам отказывать, а потом махнул рукой — пусть делают, что хотят, если руководство лоуринов не возражает.

Оставалось либо плюнуть на все, либо… бросаться под танк самому. Собственно говоря, в былые годы к этому психическому неандертальскому «полю» Семен «подключался» дважды. Первый раз — в пещере мгатилуша, с применением наркотика. Тогда он «шел» по узкой тропе (или коридору?), ведомый волей неандертальского «колдуна». Второй раз он побывал там с оноклом и никаких воспоминаний не сохранил. В обоих случаях «отход» (или «выход»?) были болезненны, но разум Семен сохранил.

Ставить над собой эксперименты больше не хотелось, однако, посетив как-то раз поселок лоуринов, Семен прихватил с собой кусочек той самой грибной субстанции, которая используется в обряде посвящения или общения с жителями Верхнего и Нижнего миров. Прихватил так, на всякий случай. Спустя примерно полгода этой случай представился. Или Семену так показалось.

Приближалась весна, и в поселках неандертальцев, особенно новых, царил самый настоящий голод. Семен это знал, но изо всех сил старался не замечать — боялся, что не удержится, все раздаст и оставит школу без продовольствия. В конце концов он сломался: дал поручения учителям и обслуге, загрузил нарту и отправился в путь. Три дня спустя он вернулся в «базовый» поселок неандертальцев на совершенно пустой нарте — не только остатков собачьего корма, но и собственного спального мешка назад Семен не привез. Он долго разбирался с Хью, прежде чем убедился, что по большому счету главный неандерталец ничего поделать не может. А потом…

Потом Семен выбрался наружу из вонючей полуземлянки и увидел довольно обычную здесь картину: трое мужчин сидели на снегу лицом друг к другу и молча смотрели куда-то в пространство. Подошли еще двое и уселись рядом. Семен вспомнил «камлание» онокла, тысячи глаз, смотрящих на него, и… И решился — достал из кармана замшевый сверток, развернул и отправил в рот заплесневелый комочек. Потом подошел к неандертальцам и уселся на снег, как бы замыкая неровный круг.

Семен попытался сосредоточиться и вспомнить былые ощущения. Вскоре (или когда?) он обнаружил, что сидит не с краю, а в центре круга. Круг же этот образуют несколько десятков неандертальцев, причем многих из них он знает. Все они смотрят на него, а он смотрит на них — даже на тех, кто находится за его спиной. Сначала Семен удивлялся, откуда взялись те, кто давно умер или даже погиб от его руки. Потом он понял, что они все, да и он тоже, видят одними глазами — темно-карими, почти черными, глубоко посаженными под выступающими валиками бровей…

И возник звук. Точнее, он вроде бы был изначально, только Семен не сразу осознал, что он есть. Тот самый звук, которым иногда сопровождаются «камлания» неандертальцев. Теперь стало ясно, что сопровождаются они не иногда, а всегда, просто он обычно не слышен «снаружи». Звук же этот… Он всеобъемлющий и мощный: притягивающий и отталкивающий, насыщающий и опустошающий, растворяющий и концентрирующий, поднимающий в немыслимые выси и опускающий в бездонные глубины. Его, конечно, воспринимают не барабанные перепонки в ушах…

Остатками еще не растворенного сознания Семен понял, что вот в этом звуке, в этих рожденных им образах все дело и заключается. Если он поддастся, если поплывет вместе с ним, то… Нет, никакого кошмара, наверное, не будет, но не будет и его — его прежней личности. А что будет? Неандерталец с кроманьонской внешностью? Или тихий идиот, безмятежно радующийся зеленой травинке и солнечному лучу? Наверное, субъективно такое состояние воспринимается как счастье, как блаженство, но…

Но Семен уже имел в этом мире опыт измененных состояний сознания. Он даже не задал себе вопроса, стоит ли сопротивляться — надо! А как? Ему казалось, что если он совладает со звуком (или как это назвать?), то сможет контролировать ситуацию: «Никакой закономерности, никаких правил — нет даже намека на мелодию! Похоже, что именно это засасывает, гасит, растворяет сознание. Вот если бы удалось уловить, нащупать, выцедить хотя бы намек на музыкальную фразу, на знакомую комбинацию нот! И зацепиться за нее, опереться, оттолкнуться, повиснуть! Иначе надо выходить наружу, а сил на это уже нет…»

И Семен что-то поймал — случайное совпадение последовательности звуков, возможно, даже мнимое.

Когда-то (очень давно!) он учился в детской музыкальной школе. Однажды их группа получила домашнее задание по сольфеджио: подобрать на инструменте и записать нотами любую понравившуюся мелодию. Почти все, не сговариваясь, попытались воспроизвести музыкальную тему из кинофильма «Генералы песчаных карьеров». Этот изрезанный советской цензурой фильм был тогда очень популярен, а песня, звучавшая под аккомпанемент тамтамов, была у всех на слуху, хотя и не имела еще русского текста. С тем домашним заданием почти никто не справился: что-то в этом мотивчике оказалось не так, не по правилам — закавыка какая-то. Возможно, она-то и делала мелодию болезненно притягательной. И вот теперь Семен ухватился за отдаленную похожесть одного-двух тактов и начал сопротивляться растворению собственного «я»:

…За что отбросили меня, за что?!

Где мой очаг, где мой ночлег?

Не признаете вы мое родство,

А я ваш брат, я — человек…

Очнулся Семен три дня спустя — в своей избе. И долго не мог понять: три — это много или мало, хорошо или плохо? Один, семь и девять нравились ему почему-то гораздо больше. Дней через пять (как потом выяснилось) он уже мог делить и умножать трехзначные цифры, вспомнил, что такое колесо, и понял устройство своего арбалета. Вскоре он восстановил в памяти имена своей женщины и сына, а потом сообразил, что звукосочетание, с которым к нему обращаются окружающие, является его собственным именем. В общем, в себя он приходил, наверное, не меньше месяца. Впрочем, и через месяц еще можно было спорить — пришел ли? К своему изумлению, Семен обнаружил, что давнишних неандертальских загадок для него больше не существует. В частности, он прекрасно знает, кто и что такое Амма, бхаллас, онокл, мгатилуш, тирах и так далее. Знает, но объяснить это ни на одном языке не может — что тут объяснять-то?!

«Будем считать, что мне опять дико повезло — как когда-то со щукой и волчицей. Скорее всего, под действием псилоцибина (или чего?) сознание размякло, стало доступным для вторжения. Наверное, „собеседники“ активизировали какие-то участки моего мозга или, может быть, заставили их работать в несвойственном режиме — существование моей прежней личности явно было под большой угрозой. Что же полезного можно извлечь из глубин (или высот?) чужого подсознания?

Беда в том, что наш биологический вид просуществовал несколько десятков тысяч лет, а неандертальский — сотни тысяч. У него, естественно, накопилось такое… Пожалуй, единственное, что имеет хоть какой-то аналог, это надчувственное представление о некоем идеальном месте. Нечто подобное сидит в подсознании и обычных людей. Оно рождает сказки о рае, о золотом веке, о земле обетованной. Возможно, неандертальцы интуитивно понимают, что остались без места (без экологической ниши) в этом мире, и коллективно грезят о „земле обетованной“.

У этой „земли“ даже имеются кое-какие характеристики. В ней, конечно, нет молочных рек в кисельных берегах, а есть… Горы мяса и озера жира? Почти так, но для неандертальца лучшая, настоящая еда — это все-таки добыча, которую он настиг и убил. То есть в „раю“ очень много крупной дичи, изобилующей жиром. Дичь эта почти не возражает против своего умерщвления, не пытается ни напасть, ни скрыться. Ситуация, в реальной жизни не более вероятная, чем медовая или молочная река. Если только не представить себе лежбище каких-нибудь моржей…»

Размышлениями Семен занимался во время ужина и теперь застыл с полной ложкой в руке. Сухая Ветка осторожно вынула ложку из его пальцев и положила в миску. Семен этого, конечно, не заметил.

«Географическую карту данного мира я видел. Правда, она была „допотопной“ — в буквальном смысле слова. То есть отражала географическую обстановку до Всемирного потопа. На „глобус“ — мелкомасштабное изображение всей планеты — я глянул лишь мельком и почти ничего не запомнил. Контуры материков если и напоминают таковые в родном мире, то весьма и весьма отдаленно. Нашему материку я уделил больше внимания. Почему-то он сразу проассоциировался с Евразией. Здешние события тоже вроде бы напоминают евразийские в конце древнекаменного века. Примем это — за неимением лучшего. Тогда на севере у нас аналог Ледовитого океана, а на востоке — Тихого. Наша Большая река течет, преимущественно, в восточных румбах. Где-то там — вдали — она вливается в другую реку, которая впадает в океан — Тихий! Ну-ка, ну-ка, что там есть в моей „бездонной“ памяти?

Освоение человеком прибрежных и морских ресурсов Тихоокеанского бассейна началось уже в конце плейстоцена и активно продолжалось в голоцене. Эволюция: от собирательства в приливно-отливной зоне до морской охоты, то есть охоты с воды на тех, кто в ней плавает. Резкое потепление в конце плейстоцена поставило мамонтовую фауну на грань вымирания. При этом температура воды в океане поднялась на несколько градусов. Это создало благоприятные условия для развития морской фауны, в том числе млекопитающих. Считается, что климатические изменения и всеобщая перестройка экосистем привели к трансформации охотников тундры в морских зверобоев. Причем охота на морских млекопитающих возникла там, где были наиболее благоприятные условия, — на лежбищах. Для такой охоты сначала использовались обычные сухопутные орудия: лук и стрелы, копья, дротики, дубинки и палицы. Дальнейшее развитие промысла привело к появлению специализированных орудий…

По морфологическим, физиологическим и прочим параметрам многие ученые считают современных эскимосов довольно близкими вымершим неандертальцам. Это, конечно, не свидетельствует о каком-то генетическом родстве, но является показателем сходства условий жизни и способов адаптации к ним.

А ведь у нас тут сейчас как раз то самое время… На здешнем Тихом океане формируются новые экологические ниши для людей. Со временем они, конечно, заполнятся туземцами, но это произойдет не завтра… Так что же, неандертальская „земля обетованная“ существует в реальности?! Смешно, однако…»

На данную тему Семен думал много дней. Контур замысла становился все более четким, а вот «фундаментальных» недостатков в нем автор не находил, что было в общем-то подозрительно.

По окончании своих размышлений вождь и учитель народов не издал указ о начале строительства лодок, которые звались бы «Вера», «Надежда», «Любовь». В старой песне Макаревича с этого «все начиналось», а Семен начал с другого — он сочинил сказку.

Дети любят слушать сказки. Некоторые даже умеют их сочинять. Неандертальские дети умеют — все поголовно. Они просто поселяются в волшебном лесу Вини-Пуха или в условном мире палеолитического варианта «Ну, погоди!». Они там живут и рассказывают как очевидцы. Новая сказка «У горькой воды» стала вскоре самой популярной, получила бесконечные продолжения. В ней все необычно и ново, в ней живут такие странные, смешные и вкусные существа — моржи, тюлени, нерпы…

Наверное, этот сюжет действительно что-то затронул в неандертальском сознании или подсознании. После первых же каникул, проведенных детьми среди сородичей, о стране, где живое жирное мясо плавает в воде и лежит на берегу, заговорили взрослые. Эта сказка не противоречила их мифу, гармонично вписывалась в их культурно-информационное поле. Собственно говоря, она была его частью, которая теперь оказалась названной, то есть проявленной. Страна, лежащая у границы «горькой воды», для них стала столь же реальной, как Амма, бхаллас или убитый вчера олень.

Примерно год спустя первоклассник-неандерталец спросил учителя, почему народ темагов живет здесь, а не у горькой воды? Семен не сразу нашел, что ответить.


Это была обычная ежегодная Семенова рыбалка — несколько свободных дней после окончания занятий в школе. Вставать в несусветную рань, на зорьке, чтобы поймать несколько рыбешек, он не собирался. Однако вчера рыбак принял «граммульку» и как-то незаметно уснул — очень рано. В итоге утром проснулся отдохнувшим и свежим еще до восхода.

Стоял полный штиль, над водой висел молочный туман, кое-где подсвеченный уже первыми лучами солнца. Птицы молчали, слышалось лишь тихое журчание воды в притопленных кустах да тяжелые всплески рыбы на русле и в заводях. Вода давно уже начала спадать, но часть поймы еще оставалась затопленной. Один такой разливчик, напоминающий озеро со слабым течением, Семен облюбовал еще накануне. Собственно говоря, место было, наверное, не лучше и не хуже других, но оно было новым и потому манило. Семен погрузился в лодку и заработал веслами, прогоняя утренний озноб и стараясь не слишком нарушать тишину.

На разливе он остановился недалеко от полузатопленных зарослей, тихо опустил в воду якорь, размотал леску и сделал первый заброс — вот он, кайф! Почти сразу клюнуло, и Семен выдернул широкую белую рыбину граммов 500—700 весом — таких или почти таких рыб он называл подлещиками.

Сняв добычу, Семен насадил на крючок нового червяка, закинул удочку и, глядя на поплавок, свесил руку за борт и стал отмывать ладонь от слизи. И вдруг…

Опущенную в воду кисть кто-то обхватил и потащил вниз! Да так, что лодка качнулась!

Семен, естественно, дернулся в обратную сторону и не без усилия освободил руку.

«Еш твою в клеш! — изумленно разглядывал рыбак пострадавшую конечность. — Эт кто ж такой может быть?! Уж, наверное, не щука — она гораздо зубастей… Русалка или водяной?! А кто является прототипом водяного в русском фольклоре? Сом, что ли?! Во-от, значит, кто тут водится…»

В предыдущей жизни Семен никогда не ловил сомов: в детстве хотелось поймать, но не удавалось, потом расхотелось, потом он оказался на северо-востоке Азии, где эта рыба не встречается. «А на что их ловят? На живца, конечно, — на рыбку или на лягушку!»

Вернувшись на стоянку, Семен наспех поджарил нескольких пойманных подлещиков, съел их и принялся мастерить снасть, об устройстве которой знал из рассказов бывалых людей и литературных источников. Снасть он изготовил в двух экземплярах. Сделал из бересты некое подобие коробки и посадил туда трех лягушек, предназначенных на заклание. Потом озаботился сложной философской проблемой: «Рыбок-живцов поймать нетрудно, но куда их девать? Из подходящей посуды имеется только горшок. Но если его занять, тогда в чем варить?» Мощь интеллекта, конечно, не подвела бывшего ученого: «До вечерней зорьки еще далеко, значит, надо сварить в котле уху, съесть ее, а потом заняться живцами!»

Уху Семен сварил. Получилась она отменной, что создало новую проблему: «Нельзя же такую вкуснятину употреблять просто так! В выходной-то день!!! Можно даже сказать, на каникулах!!!» В общем, перед первой порцией Семен нацедил себе стопочку из заветного кувшинчика. Перед второй порцией, естественно, еще одну. И так далее. Всем известно, что после сытного обеда организм, особенно изможденный праведными трудами, нуждается в отдыхе. Таковой отдых Семен ему предоставил. В общем, дело кончилось тем же, чем и вчера, — «вечернюю зорьку» он проспал. Когда же проснулся и понял это, то от расстройства принял еще «граммульку», заел ее вареным подлещиком и вновь улегся спать — уже до утра.

Утро оказалось ничем не хуже вчерашнего — кругом тишина, туман и благолепие. Впрочем, туман оказался несколько густоват, так что Семен чуть не проплыл мимо заветного места. Там он немедленно установил свои снасти, а именно: на дне — камень, он же грузило. От него веревка к поплавку — обломку сухого бревна. К веревке над дном привязан поводок с крючком. В одном случае Семен насадил лягушку, а в другом — окуня примерно с ладонь размером. Потом Семен отплыл в сторону, закинул обычную удочку и стал ждать, сильно переживая, не слишком ли мелкие у него крючки, не слишком ли толстая сухожильная леска, и вообще, едят ли сомы окуней, ведь они колючие.

Примерно через час начала клевать плотва (или красноперка?). Экземпляры были мельче вчерашних, но попадались чаще. Разумеется, Семен увлекся и, когда снова взглянул на бревна-поплавки, то одного из них недосчитался — именно того, под которым был прицеплен окунь. Данное обстоятельство рыбака обеспокоило, и он, с сожалением отложив удочку, поднял якорь и отправился на поиски. Смешно, конечно, но почти метровое полено, толщиной с его голень, исчезло бесследно. Впрочем, этому мог способствовать туман, а также тот факт, что вдоль близкого берега в изобилии имелись и кусты, и коряги, и даже небольшие заломы из бревен, принесенных большой водой.

Железного крючка было жалко до слез. Да и вообще обидно как-то. Однако поиски пришлось отложить до лучших времен — когда рассеется туман. Из-за него, проклятого, Семен даже никак не мог опознать место, где только что рыбачил. В конце концов выяснилось, что он вернулся на правильное место, просто теперь здесь отсутствует и второй «поплавок». «Ну, это уж слишком!» — решил рыбак и принялся плавать кругами, всматриваясь то в туман над водой, то в кусты, покрытые молодой листвой. И, разумеется, безуспешно. Оставалось признать поражение, ругнуться и заняться ловлей плотвы.

Семен собрался именно так и поступить, но услышал странный звук. Он явно шел не сверху, а доносился с воды или из воды. На что это было похоже? Да в общем-то ни на что, если только… Ну, так, наверное, получится, если по поверхности воды тихонько хлопать перевернутым вверх дном стаканом или кружкой. Звук явно приближался, Семен зарядил на всякий случай арбалет и стал ждать.

Постепенно в тумане прорисовался знакомый контур — небольшой катамаран тихо дрейфовал по течению. Сначала показалось, что на нем лишь один пассажир. Он стоит на одном колене в центре «палубы» и держит в руке палку. Потом Семен разглядел, что неандертальцев двое — второй лежит на животе, свесив голову и руки в дыру посреди настила. Вероятно, он-то и является автором странных звуков. Семен узнал стоявшего парня — бывший ученик прошлого года выпуска. Он имел труднопроизносимое имя (учителю пришлось долго тренироваться), которое писалось кириллицей как Лхойким.

Когда до судна остался десяток метров, Семен потер ладони друг о друга. Сам он ничего не услышал, но Лхойким поднял голову и сделал знак, призывающий к тишине. Семен кивнул и изобразил жест, который можно было понять как вопрос: «Что это вы тут делаете?» Парень немного подумал, потом расслабился, улыбнулся и сделал приглашающий жест: «Давайте к нам!»

Стараясь шуметь как можно меньше, Семен разрядил арбалет, подгреб к катамарану, перебрался на настил, а каноэ привязал за кормой. Загадочный дрейф продолжался. Семен счел за благо сесть поудобней и замереть. Лежащий на животе парень возобновил свои манипуляции — он шевелил в воде пальцами, прищелкивал ими и время от времени похлопывал собранной «в лодочку» ладонью по поверхности. Палка, которую держал в руках Лхойким, оказалась древком гарпуна странного вида или, может быть, однозубой остроги. К костяному наконечнику был привязан тонкий и, вероятно, длинный ремень, лежавший небрежной бухтой возле дыры в настиле.

Ничего не происходило — плыли и плыли. По временам Лхойким откладывал гарпун, брал весло и слегка подправлял движение катамарана, чтоб его не воткнуло в берег или не вынесло на сильное течение. Когда задница у Семена окончательно занемела, когда он ослабил внимание и стал в основном смотреть по сторонам, а не на воду…

Что именно случилось? Семен смог увидеть только, что Лхойким нанес сильный удар гарпуном вниз — в воду возле рук лежащего напарника. Сначала показалось, что он промазал, поскольку гарпун остался у него в руках. Потом Семен заметил, что ременный линь рывками начал уходить в воду. Оказалось, что половины наконечника на гарпуне уже нет. Парень бросил древко, взял в руки ремень и стал пальцами притормаживать его движение. Второй неандерталец уселся рядом и положил на колени обычную боевую палицу.

Вытягивание добычи продолжалось не менее получаса. Вела она себя не очень активно — ни мощных рывков, ни бурных всплесков. Тем не менее благодаря ее усилиям катамаран снесло в сторону, он наехал на притопленное бревно и остановился. Наконец из воды показалась грязно-серая широкая плоская башка. Немедленно последовал удар палицы, после чего голова скрылась. Впрочем, ненадолго — рывки почти прекратились, вскоре существо вновь оказалось у поверхности, и в жабры ему мгновенно был просунут довольно толстый сосновый сук с ответвлением. После чего дружным усилием неандертальцы извлекли добычу из воды и свалили на «палубу» катамарана. Еще один удар палицы, и можно приступать к осмотру.

«Внешность, конечно, не слишком красивая. Голова составляет, наверное, шестую или пятую часть тела, покрытого густым слоем слизи. Пасть здоровенная, но зубы мелкие, хоть и острые, — как щетка. На верхней челюсти два мясистых беловатых уса, похожих на червей или пиявок, а на нижней четыре уса, но они значительно меньше. Глаза крошечные, придвинутые к верхней губе. Хвост сильно сплющен с боков и составляет не меньше половины тела. Спина темная, почти черная, а брюхо желтовато-белое, с крапинками какого-то голубоватого цвета. Бока темные, с зеленоватым оттенком, имеются пятна. — Семен подобрался поближе и, пачкаясь слизью, попытался приподнять добычу, но не смог. — В этой рыбке, наверное, килограммов 60—70. Впрочем, для сомов это мелочь. Если верить литературе, то в первой половине XIX века в Одере поймали сомика на 400 кг. У нас в бассейнах Днепра и Волги тогда такие уже не водились — и до трехсот-то килограммов редко дотягивали».

Делиться впечатлениями, однако, не пришлось. К немалому удивлению Семена, рыбаки собрались продолжить свое занятие, которое можно было назвать скорее охотой, чем рыбалкой. Пока Лхойким работал веслом, выводя судно на спокойное течение, его напарник извлек из туши наконечник, смотал и уложил ременный линь. Вновь сидеть неподвижно Семену не хотелось, но азарт и любопытство взяли свое — он остался на катамаране и даже предложил подрабатывать веслом, чтобы гарпунер не отвлекался.

На сей раз ждать долго не пришлось. Семен успел только вспомнить, как в его мире называется этот вышедший из употребления способ ловли сомов — «клочение». Это когда рыба подманивается звуком, имитирующим не то кваканье лягушки, не то призыв самки — раньше считалось, что сомы умеют издавать звуки.

Вторая рыбка оказалась чуть меньше первой — всего лишь килограммов 50—60. Неандертальцы сочли себя удовлетворенными и собрались плыть в поселок. Семен же, мучимый вопросами, зазвал их в гости к себе на стоянку, благо она оказалась поблизости. Он соблазнил парней вареной сомятиной, поскольку горшок у него был, а в поселке, как он знал, керамика в дефиците и используется лишь для варки мяса, да и то редко. Запас специй у Семена еще не иссяк, так что бульон получился не только наваристым, но и ароматным. Прихлебывая его из миски, разговорились — на двух языках, поскольку напарник Лхойкима русского, конечно, не знал.

То, что из этой беседы вырисовалось, Семена сильно удивило. Оказалось, что парни не пищу для сородичей добывали (разве рыба — это пища?!), а… играли! Впрочем, это очень неточный перевод обозначения действия, которым они занимались. На самом деле парни воспроизводили сказку (элемент мифа!), дабы сделать ее подобной реальности. Точнее, наоборот, — уподобить реальность сказке.

«Даже не знаешь, с чем это сравнить-то, — чесал затылок Семен. — Разновидность камлания? Имитативная магия? М-да-а… Ребята вполне могли вместо рыбалки отправиться на нормальную охоту, попытаться добыть настоящую пищу — мясо. Но они решили заняться более важным делом — немного поколдовать, слегка уподобиться.

Уподобиться чему?! Бред полнейший: получается, что своей рыбалкой они воспроизводили ситуацию из сказки о мире „у горькой воды“. Что тут общего, что похожего? Ну, собственно говоря, оловянные солдатики, которыми играет ребенок, тоже не очень похожи на живых солдат — сходство лишь обозначено или намечено.

Катамаран — это льдина. Разобранный настил, дырка в палубе — это прорубь. Подплывший к ней снизу сом, это, конечно, морской зверь тюлень. А гарпун?! Ведь это по сути настоящий гарпун с поворотным наконечником! Да, я объяснял его устройство и принцип действия, но не изображал, не показывал! И вот — сделали! Бывший школьник сделал! Ну, а клочение, звуки эти?! Зверя, конечно, надо подзывать, подманивать. В обычном случае это делается молча — мысленно, так сказать. Но здесь-то случай необычный — зверь находится в другой среде, в воде. Он как бы „по ту сторону“ — как же он там сможет услышать? Значит, надо „звать“ в воде. Но держать в ней голову человек не может, а может… Ну, может опустить в воду самую говорливую (после головы!) часть тела — руки. И этими руками пытаться воспроизвести на неандертальской „мове“ призыв: „Иди к нам!“»


После истории с ловлей сомов глаза у Семена немного «приоткрылись», и он обнаружил, что водная охота была всего лишь одним из мазков на общей картине.

Во время паводков по реке плывут деревья — иногда довольно большие. Раньше ими никто не интересовался, а теперь в каждом неандертальском поселке имелось по два-три необъятных ствола. По-видимому, их поймали и посадили на мель у берега (как умудрились?!). С некоторыми из них время от времени кто-то работал — пытался обрубить корневища и макушки. Если это удавалось, бревна откатывали подальше и приподнимали над землей, подложив камни или палки. И начинали выдалбливать середину. У кого были железные топоры или тесла — работали ими, у кого не было — обходились каменными рубилами. Все это было похоже на имитацию работы по изготовлению обычных лодок-долбленок. Почему похоже на имитацию? Потому что бревна слишком большие и к тому же сырые. Да и сама работа продвигалась еле заметно — она явно была рассчитана на годы, если вообще на что-то рассчитана, а не являлась ритуалом.

«Они что, действительно плыть куда-то собрались? В „землю обетованную“?! Да ну-у… Наверное, просто изображают, имитируют сборы. Вообще-то, аналогия в родном мире имеется: говорят, в XIX — начале XX веков евреи Восточной Европы жили как бы „на чемоданах“. Вместо „до свидания!“ при расставаниях они говорили друг другу: „До встречи в Иерусалиме!“ Огромное большинство никуда, конечно, не поехало, а так и оставалось бедовать в „черте оседлости“, но все как бы собирались. Так и тут…»

Никто не удивился, когда Семен лично начал интересоваться постройкой огромных лодок — неандертальцы восприняли это как должное. Характер работы изменился — из «ритуального» стал «реальным». Часть заготовок Семен безжалостно забраковал и порекомендовал вместо них заняться обычными бревнами для постройки плавсредств нормальных, уже опробованных размеров. Никаких авралов, никакой спешки: все делается в свободное от основных занятий время — у нас впереди вечность.

Возможно, насчет вечности Семен погорячился, но никаких конкретных планов на ближайшие годы у него действительно не было. Переселение части неандертальцев к морю, да еще и без предварительной разведки, продолжало казаться ему фантастикой. Правда, фантастикой научной…

Загрузка...