Народ Моржа

Глава 6. Сын

Семен и сам не мог понять, как так получилось, что он фактически остался без сына. Впрочем, «остался без…» в европейском — очень позднем — смысле слова. Принцип тотемного родства делал отцовство (да отчасти и материнство) коллективным. Попытка Семена считать своего ребенка более «своим», чем остальных детей рода Волка, в глазах окружающих выглядела очередной причудой. Тем не менее Семен упорно старался воспитывать сына индивидуально. Надо признать, что ничего путного из этого не получалось. Говорить маленький Юрик начал сразу на трех языках — русском, лоуринском и языке питекантропов. Причем предпочтение он отдавал последнему. По-видимому, этот способ коммуникации был ближе детской психике. Собственно говоря, вечерними сказками воспитание со стороны папаши в основном и ограничивалось — Семену хронически было некогда.

При переезде в форт на постоянное жительство Семен, конечно, забрал Юрика с собой. Сухая Ветка не понимала, зачем это нужно, — детей здесь предостаточно, но сверстников-малышей нет. Зато в поселке лоуринов их полно, и женщины будут заботиться о ее сыне не хуже, чем об остальных. Такой расклад Семену казался диким — расстаться, отдать в чужие руки своего ребенка?! Да дети в поселке сплошь и рядом гибнут в бесконтрольных вылазках и играх!

На пятом-шестом году Юркиной жизни Семен начал сильно сомневаться в своей правоте: «Для того чтобы понятия „отец“, „мать“, „сын“ со всем ореолом значений и смыслов закрепились в сознании ребенка, они, наверное, должны подтверждаться окружающей действительностью. А они не подтверждаются — ни в родном поселке, ни в атмосфере школы, где для детишек главной становится принадлежность к классу (ко второму, к третьему), а не к роду-племени. По-видимому, для Юрки все это вылилось в то, что ему (именно ему!) главный взрослый оказывает повышенное внимание. Значит, он может позволить себе больше, чем другие! Так или иначе, но имеют место явные отклонения в поведении — капризы, упрямство. А самое неприятное — из чего-то сформировалась способность „впадать в ступор“: вот этого делать не буду — хоть убейте! Или наоборот: мне запрещают, а я буду! Почему, зачем?! — А вот буду, и все!»

В психологии дошкольного возраста Семен не разбирался совершенно, но знал, что в былой современности это чуть ли не отдельная научная дисциплина. Осваивать же ее методом проб и ошибок… В общем, ему хватило ума понять, что попытка воспроизвести отношения отец — сын в здешних условиях просто калечит ребенка. Кроме того, если судить объективно, то этот мальчишка ничем не лучше и не хуже других, так почему он достоин большего?!

Из очередной поездки в поселок лоуринов Сухая Ветка вернулась без сына. На вопрос Семена она ответила, что мальчишка не захотел возвращаться. Заставить его, конечно, было можно, но для этого пришлось бы поймать, связать и заткнуть рот, чтобы не слишком сильно орал. Семен вздохнул и смирился — значит, не судьба.

С тех пор Юрка рос как обычный лоуринский пацан. Когда Семен появлялся в поселке, сын проявлял к нему не больше (а то и меньше) интереса, чем вся остальная детвора — чумазая и шумная.

Вступительный экзамен в школу Юрка сдавал на общих основаниях. Не принять его Семен не мог, хотя и готов был к этому. Оказалось, что русский язык пацан подзабыл, приобрел жуткий лоуринский акцент, но все-таки владеет им лучше, чем многие другие абитуриенты. Из-за этого, по-видимому, он меньше старался на первом году обучения и к его концу почти сравнялся с одноклассниками. Семен принял правила игры, навязанные ему судьбой, — этот парень один из многих, такой же как все. Сомнения в этом появились только во время летнего «культпохода» с участием сына.

Свой караван Семен остановил на берегу ручья. Место было удобным: «Здесь достаточно дров, в ручье можно купаться, а кое-где на склонах виднеются фигурки мамонтов. Скорее всего, это пасется довольно многочисленная семейная группа. Судя по обилию корма вокруг, она пробудет поблизости еще несколько дней. Если, конечно, не предпочтет держаться от людей подальше». Объяснения с мамонтами являлись заботой Вари, поэтому Семен в первую очередь ее распряг и отправил к сородичам. Детей он тоже отпустил — гулять и осваивать новую территорию. Сам же вместе с двумя неандертальскими «старухами» занялся устройством лагеря. На самом деле старухами эти женщины, конечно, не были — вряд ли им перевалило за тридцать, хотя способность к деторождению они утратили. «Работа» при школе, по сути дела, спасала их от смерти. Женщины это понимали и старались изо всех сил. Среди прочего им пришлось усвоить «немыслимо» жестокие требования своего хозяина к личной и общественной гигиене и санитарии.

Мысль о том, что в незнакомом месте за детишками нужно присматривать, Семен оставил давно. Во-первых, это практически невозможно. Во-вторых, о наличии опасных хищников Варя предупредила бы. В-третьих, это совсем не городские дети — заблудиться, утонуть или наступить на змею будущий охотник не может. Если же ребенок все-таки умудрится это сделать, значит, он оказался лишним в Среднем мире.

Часа через два Семен забрался на ближайший бугор и прокричал призыв на ужин. Потом он стоял, смотрел, как к костру собираются дети, и в очередной раз оценивал результаты своей работы: «У них, конечно, свои компании, друзья-приятели и соперники. Однако „кучкования“ по „национальному“ признаку не наблюдается — и это хорошо. Все, что ли, собрались? Сколько их?»

Семен пересчитал свою команду. Потом еще раз — одного не хватало. Руководитель «культпохода» прислушался к себе: предчувствия беды, несчастья вроде бы не было. Никто, конечно, не спросит с него за погибшего ребенка, но от этого не легче — скорее, наоборот. Тем более что отсутствует его сын.

Семен спустился вниз и подошел к своим подопечным, активно пережевывающим мясо:

— Где Юрка? Кто видел, куда он пошел?

— Там! — ткнули пальцами сразу несколько человек и захихикали с набитыми ртами. — Он уйти не может!

Семен расчехлил клинок пальмы и отправился в указанном направлении — вверх по ручью. Метров через двести он начал обходить обширные заросли кустов, над которыми явно поработали хоботы мамонтов, и услышал… Сначала ему показалось, что это монолог, а потом он понял, что общаются все-таки двое, но второй — ментально:

— …Уже давно звали!

— «Еще! Я еще хочу…»

— Все! Последний-распоследний раз! Вот смотри: чего больше, кругов или квадратов?

— «Кругов…»

— А сколько их?

— «Три. Или пять…»

— Неправильно! Их четыре! Все, я пошел! Семхон ругаться будет! То есть Семен Николаевич, конечно.

— «Ну… Я… Не ходи! Еще…»

— Да отстань ты от меня, длинноносый! Я есть хочу!

— «И я хочу… Давай еще — один раз!»

— Ох, и противный! Ладно… — Следует небольшая пауза. — Вот смотри: сколько фигур я нарисовал?

— «Круг — три, и квадрат — тоже три…»

— Вот дурак-то! Я спрашиваю: сколько здесь вообще фигур! А фигура — это и квадрат, и круг, и треугольник!

— «Треугольник?! Покажи…»

— Треугольник, это когда три угла, понимаешь? Вот смотри: раз, два, три! А у квадрата — четыре!

— «Три… Четыре…»

— Темнота неграмотная! А у круга сколько углов?

— «Ну-у… Я… Не…»

Семен выбрался-таки на открытое пространство и увидел то, что готов был увидеть: будущий второклассник просвещал своего неученого сверстника. Этот сверстник размерами немного превышал домашнюю корову и был весь покрыт длинной светло-бурой шерстью. Песок довольно обширного пляжа был разрисован кругами и квадратами. Кроме того, здесь валялось несколько небольших булыжников, видимо специально принесенных сюда для обучения счету.

— Это что еще такое?! — зарычал Семен. — Кому-то особое приглашение требуется?!

Мальчишка замер ни жив ни мертв — от него так и плеснуло страхом, сознанием своей вины и полным отсутствием возможности хоть как-то оправдаться. Мамонтенок, похоже, воспринял эту эмоциональную волну и аж присел от испуга.

— А ну, быстро в лагерь! — продолжал свирепствовать Семен. — Хочешь завтра весь день просидеть в палатке? Считаю до одного: р-р-раз!

К концу счета вдали лишь мелькали голые пятки.

— А ты что тут хобот развесил? — напустился Семен на второго участника дисциплинарного проступка. — Шибко умным стать хочешь? Круги с квадратами тебе понадобились?! Они же несъедобные!

— «Несъедобные… Интересно…»

— Интересно ему! Мал ты еще, вот глупостями и интересуешься! Твое дело есть и расти! А потом — размножаться! Где мамаша? Почему один бродишь?!

— «Я большой уже…»

— Ты-то?! А ну, топай к маме, пока под хвост не напинали!

Мамонтенок шумно вздохнул и двинулся в сторону от ручья. Вид у него был понурый и жалкий, но Семен не смягчился и сказал ему вслед:

— Углов у круга вообще нет! — И с издевкой добавил: — Может, тебе про звуки и слоги рассказать? При отсутствии голосовых связок это жизненно необходимо!

— «Про слоги?» — робко переспросил детеныш и остановился.

— Шуток не понимаешь?! — изобразил гнев Семен. — К маме иди!

Наказывать Юрку Семен, конечно, не стал, но на другой день поднялся пораньше и перекусил остатками вчерашнего мяса. Когда завтрак был готов, он разбудил народ и объявил ему, что сегодня каждый может заниматься чем хочет. Для начала дети занялись приемом пищи, а Семен отправился на вчерашнее место и устроил в кустах засаду по всем правилам. Ждать пришлось недолго: первым появился Юрка, затем мамонтенок.

— Вот видишь, — сказал мальчишка, — мне из-за тебя досталось! Говорил же!

— «Мне тоже, — вздохнул мамонт. — Твой старший очень злой. Пошли отсюда скорее — он где-то поблизости!»

«Вот тебе и спрятался, — сокрушенно подумал Семен. — Нет, все-таки засады — это не мой конек». Приятели немедленно двинулись прочь, но кое-что «расслышать» Семен успел:

— Вообще-то, он не очень злой. Только сильно не любит, когда дисциплину нарушают.

— «А что такое дисциплина?»

— Ну, это когда его все слушаются и делают все, как он хочет.

— «Я бы не смог… А у круга совсем нет углов, да?»

— Нет, конечно! Он же — круг!

— «А что такое звуки и слоги?»

— Ну, понимаешь, вот когда люди говорят вслух, они издают звуки. Из нескольких звуков состоят слоги, а из слогов — слова. Вот послушай…

Весь этот день Семен бродил по холмам вокруг лагеря и напряженно думал. Вообще-то, общий абрис идеи возник у него почти сразу, но требовалась цепочка последовательных решений, которые можно будет воплотить в жизнь. А для этих решений нужна теоретическая база — такой уж у него способ мышления.

«Человек и мамонт. В былой современности слонов активно использовали и используют на различных работах. Однако для этих целей отлавливают и приручают диких животных — в неволе они почти не размножаются и, кроме того, очень медленно растут. Мамонты, кажется, растут еще медленнее — их жизненный цикл по длительности сопоставим с человеческим. Они слишком умны, чтобы быть домашней скотиной, — с мамонтами можно дружить, можно сотрудничать. Какая от этого может быть польза людям — понятно. А чем человек может заинтересовать мамонта? Опыт моего общения с Варей показывает, что она получает огромное удовольствие от совершенно ненужной, бесполезной для нее информации. Она с наслаждением прослушала курс лекций по общей геологии. Как-то раз во время рассказа я назвал песчаники изверженными породами, и она обиделась — поняла ошибку и ее преднамеренность. Однако спустя некоторое время не смогла ответить на простейший вопрос „из пройденного“. Отсюда вывод: для нее, скорее всего, важен сам процесс общения, совместное, так сказать, шевеление мозгами. В этих ее мозгах, наверное, активизируется какой-то участочек или орган, который доставляет удовольствие. Бывает же у людей бессмысленная страсть к разгадыванию кроссвордов или к громкой ритмичной музыке! Формулирую гипотезу: человек может заинтересовать мамонта гармонией умственных упражнений, логикой рассуждений и выводов. Нужно это проверить, и если догадка подтвердится…

А еще следует изучить Юркину способность к ментальному общению. Она унаследованная или приобретенная? Может быть, и другие дети смогут такое?»

Следующая возможность наблюдать мысленный контакт сына с животными представилась Семену лишь в конце четвертого года его обучения. Радостным этот случай назвать было нельзя.

Ту оттепель Семен сначала принял за окончательное весеннее потепление — пора! Несколько дней подряд солнце светило почти по-летнему, под ногами чавкала снежная каша, сугробы оседали на глазах. И вдруг ударил мороз — настоящий, зимний. Замотанный занятиями гораздо сильнее своих учеников, Семен осознал случившееся не сразу. А когда осознал, начал считать дни: два, три, пять…

«Наст. Смертное покрывало степи. Даже южные склоны холмов не успели протаять до земли — слишком много снега накопилось за зиму. Животные же, наоборот, истратили летние запасы жира и теперь из последних сил ждут открытой земли, свободного доступа сначала к прошлогодней, а потом и к свежей траве. Вместо этого лед. Наст. Всюду».

Семен опросил тех, кто чувствителен к изменениям погоды — волков, питекантропов, неандертальцев: скоро это кончится? Нет…

«Трупы в степи. Пир хищников и падальщиков. Тот, после которого их тоже ждет голод. В былой современности льву или тигру для стабильного существования нужно порядка 800 голов копытных. Причем живых и размножающихся, восполняющих потери от его трапез.

В былые времена лоурины, да и люди других племен, падаль, даже зимнюю, в пищу не употребляли — из ритуальных соображений. В том смысле, что без акта убиения животного его мясо не становится едой, поскольку… В общем, объяснять это длинно и сложно. В зиму катастрофы традиция была сломана, а позже появилась другая — не без моего участия. Да, падеж животных зимой иногда случается — с этим ничего не поделаешь. Только нужно не скорбеть и молиться, а пытаться помочь. Как? Сделать так, чтобы весной и в начале лета пришлось меньше забивать молодняка — пусть растет взамен погибших. Да, нужно находить и разделывать мерзлые туши павших животных — мясо пойдет в пеммикан. В таком виде оно уже будет пищей — пусть и „ненастоящей“. Оставлять же туши в степи, проходить мимо трупов в погоне за живыми — грех. В общем, наст — это для людей страда. В ней должны участвовать все, кто может переносить груз, нужно задействовать весь транспорт… А с транспортом проблема. Лошади по насту не ходят и сами голодают. Да их у лоуринов почти и нет. Ездовые животные — собаки и волки. При необходимости мобилизовать можно многих. Но только не при такой нужде: таскать нарты с „падалью“ соглашаются лишь „домашние“ собаки. Волки, особенно чистокровные, отказываются понимать необходимость этого. Их не уговорить даже мне.

Неандертальцы падаль употребляли всегда. Теперь они умеют делать запасы и понимают, зачем это нужно. Но средств передвижения у них нет, кроме собственных ног, конечно. А перетаскивать мерзлое мясо придется иногда на десятки километров. Но — надо. Действительно, по-настоящему надо! Наст, зимний падеж животных для неандертальцев реальный шанс сделать большие запасы мяса. Даже если оно потом прокиснет в мясных ямах, они все равно будут его есть — это лучше, чем человечина».

Семен лично проехался по неандертальским поселкам и приказал готовить волокуши. Новичкам объяснил, что это такое и зачем. Ямы же были выкопаны еще летом и сейчас всюду были почти пусты — весна не за горами. На шестой день мороза Семен объявил всеобщую мобилизацию и выход в степь. Сам он никуда не пошел: пусть рушится мир, но занятия в школе будут продолжаться!

Еще через три дня — уже в сумерках — в форт прибыл Перо Ястреба. Семен разглядел, что нарту тянут волки, причем огромный зверь, бегущий впереди, ему хорошо знаком — по старой привычке он все еще называет его Волчонком. Это было странно: Перо Ястреба, конечно, немного умеет общаться с животными, но поставить в упряжку Волчонка — фактического вожака стаи — ему никогда не удавалось. Этот зверь и Семена-то соглашался возить лишь в особых случаях. Что стряслось?!

— Он упал, — сказал Перо и устало опустился на пол, хотя рядом была скамейка. — Бизон решил, что для тебя это важно, и велел ехать. Ему кажется, что это тот самый.

— Я сейчас. — Семен стал напяливать только что снятую верхнюю меховую рубаху. — Умойся и поешь — вода вон там, а еду Ветка сейчас принесет.

За забором — недалеко от входа — по снегу перемещались серые тени. Слышался хруст — волки грызли нарубленное для них мороженое мясо. Семен подошел. Один из зверей перестал есть, поднял голову и посмотрел на человека — тусклый свет зрачков.

— «Что случилось (…такого важного, что сам ты возглавил упряжку)»?

— «Он зовет тебя, — ответил волк. — Почему-то именно тебя».

Семен всмотрелся в переданный ему «мыслеобраз» — похоже, он не ошибся, предположив худшее. Только это оказалось еще не все — волк продолжил:

— «Твой зверь идет с ними».

— «Но почему…» — начал было человек и осекся: и то, и другое событие когда-нибудь должно было случиться — неизбежно. Словами «твой зверь» Семен переводил для себя «мыслеобраз», состоящий в основном из запахов, которым Волчонок обычно обозначал мамонтиху Варю.

— «Ты сможешь собрать местных еще на одну упряжку?» — спросил человек.

— «Смогу», — ответил волк.

— «Сделай это. Утром мы пойдем в степь».

Сухая Ветка приготовила спальное место для Пера, и тот уснул как убитый. Потом помыла посуду и улеглась сама. Семен даже не пытался последовать ее примеру — знал, что все равно уснуть не сможет. Он сидел у очага, подбрасывал в него палочки и вспоминал.

«По представлениям людей пяти племен (а теперь уже только лоуринов), творение мира закончилось разделением зверей и отделением от них людей. Род Волка когда-то был един с волком, а род Тигра, соответственно, с саблезубом. Ряд событий заставил местных мудрецов усомниться в моей принадлежности к тому или другому роду. Было высказано предположение, что Семхон Длинная Лапа имеет отношение не конкретно к волку или тигру, а к не разделенному еще первозверю. Позже я увидел его рисунок — на стене нашей Пещеры. Это человек-мамонт-тигр-волк. Да-да, именно в такой последовательности. Все это уже давно не кажется мне ни смешным, ни глупым. Наверное, я „заигрался“, как Карлос Кастанеда, и из наблюдателя превратился в адепта. А что делать, если жизнь так складывается?!

На первой же охоте в этом мире я столкнулся с волчицей. Позже выяснилось, что волки здесь на людей не нападают — не считают их добычей или конкурентами. Эта же напала — вероятно, не сочла меня человеком. Я убил ее — почти случайно. Она была с волчонком — с тем самым. Почему он не убежал тогда, не попытался отомстить? Потому что мы честно сражались с его матерью, и я оказался сильнее. А ему в том возрасте нужно было быть возле кого-то очень сильного, чтобы „играть“, перенимая эту самую силу. Он и сейчас считает меня несопоставимо сильнее, хотя давно перерос. Впрочем, возможно, его устраивает такое положение дел.

Мамонты. Это тоже была случайность — чистой воды. Они, оказывается, почти никогда не дерутся друг с другом, а тут сцепились. Тот, которого я назвал Рыжим, смертельно ранил противника, а добить не смог — мамонты этого не умеют. Раненого добил я — даже не представляя себе, какой подвергаюсь опасности. Рыжий, оказывается, был рядом, но почему-то оставил меня в живых. Наверное, за то, что я избавил сородича от мучений. В зиму катастрофы тоже был наст — как сейчас или даже хуже. Мамонты собрались в огромное стадо. Самцы образовали многокилометровый клин и пошли по степи, ломая бивнями наст, чтобы дать возможность кормиться молодняку и самкам. Ну и, конечно, копытной мелочи, которая брела следом за мамонтами. Они шли, не останавливаясь, много дней. Питаться самцам было некогда, и они умирали на ходу — один за другим. Точнее, падали, а умирали уже потом — лежа на боку мамонту трудно дышать. Они шли к залитой водой равнине, на которой в иные годы всегда было много корма.

На тот выход в степь меня, по сути, вынудили. Я не столько пытался спасти от гибели волосатых слонов, сколько свое племя — от крупных неприятностей. То ли я смог „уговорить“ вожака, то ли это получилось случайно, но они свернули. В момент контакта клин самцов вел Рыжий. Потом была история с устройством водопоев. Если осенью морозы начинаются раньше, чем выпадает снег, мамонты в степи жестоко страдают от жажды. Мы опять встретились. Со мной была Варя. Рыжий, кажется, так и остался вожаком — стадо не распалось, потому что ландшафт изменился и мамонтам трудно кормиться даже летом. Я предложил ему помощь — подкормку для молодняка зимой. Он, наверное, понял, но ничего не ответил. Возле поселка лоуринов его никогда не видели, но с тех пор каждую зиму самки с детенышами съедают приготовленное для них сено. Нет, конечно, никаких оснований думать, что они из стада Рыжего, но кто их поймет, этих мамонтов. Жаль, что возле нашего форта нет приличных пастбищ и они сюда не заходят.

Что же случилось теперь? Если собрать вместе рассказы волка и человека? Вновь степь покрыта настом. Да еще и в конце зимы, которая не была легкой. Рыжий построил своих самцов (или это они сами?) и повел стадо каким-то новым странным маршрутом. По широкой дуге они приблизились к реке в районе поселка лоуринов и вновь двинулись в степь. Возле стогов сена осталась мамонтиха с детенышем-сосунком, а Варя… Варя ушла вместе со стадом. Вряд ли она решила бросить людей ради общества „своих“. Скорее всего, просто отдала в распоряжение мамаши с ребенком и сено, и свое пастбище возле поселка. Наверное, как-то смогла объяснить, что этих людей можно не избегать. Что ж, в окрестностях поселка один-два мамонта могут спокойно кормиться всю зиму. Варя вернется? Может быть… Только это еще не все.

Рыжий повел своих куда-то на запад-северо-запад. Люди, как и прочие хищники, двинулись следом. Они подбирали трупы и добивали совсем ослабевших животных. Вожак выглядел очень истощенным, но шел уверенно и мощно, не сбавляя и не наращивая темп. И вдруг остановился, задрал хобот, протрубил и рухнул на снег. Как водится в таких случаях, самцы сомкнули строй и двинулись дальше. Клин сначала превратился в линию, потом у нее образовалось два выступа. Затем один из них исчез — кто-то переоценил свои силы. Образовался новый кособокий клин с новым вожаком во главе. Если это и конкуренция, то конкуренция за право умереть раньше других…»

Рыжий лежал и пытался дышать. Он знал, что агония может длиться очень долго. Если не помогут. Но саблезубы прошли мимо — им сейчас хватало более удобной добычи. Люди же остановились и стали совещаться. Поблизости зачем-то крутились несколько волков, но от них никакого толку не бывает.

«Почему двуногие медлят?! — Мамонт был почти в отчаянии. — Если уйдут и они…» Рыжий не мог общаться, с людьми, не мог обратиться к ним. Он знал лишь одного двуногого, которого понимал и который понимал его. Только этого странного существа поблизости не было — мамонт чувствовал это.

Двуногие падальщики все-таки ушли — вслед за стадом, подгоняя собак, привязанных к длинным предметам. Один из них, правда, задержался ненадолго — он пытался о чем-то говорить с волками. Когда последний человек и волки исчезли, Рыжий понял, что будет умирать долго. Может быть, его еще живым начнут обгрызать мелкие хищники…

Прошла ночь, новый день перевалил за середину, а Рыжий все еще был жив. Правда, нарастающее кислородное голодание все чаще и чаще погружало его в смутный мир предсмертных видений. Он уже ничего не хотел и был спокоен. Его сила, ум, может быть, удачливость спасли жизнь очень многим «своим», позволили родиться и выжить десяткам новых детенышей. Он пережил многих сильных, хотя давно перестал заботиться о себе. В эти последние зимы не раз и не два ему казалось, что больше он уже не может и имеет право, наконец, умереть. И каждый раз оказывалось, что все-таки может — еще немножко. А потом — еще. И еще чуть-чуть… Но теперь — все. Больше в нем ничего не осталось — ни сил, ни желаний.

— Пай-пай! Пай-пай, лари! — визжал мальчишка и размахивал палкой, заменяющей ему остол. — Быстрее, быстрее, серые!

В эту поездку Семен решил взять не Перо Ястреба, а школьника-лоурина. Перо все-таки довольно крупный мужчина, мальчишка гораздо легче, и, значит, можно будет нагрузить на нарту побольше травы, благо местной «валюты» в форте накопилось достаточно. Лоуринские же пацаны обращаться с упряжками учатся очень рано: волокуша с собакой давно стала их любимым развлечением. Кто из старшеклассников поведет вторую упряжку? Юрка, конечно…

Теперь парнишка азартно кричал, хотя перегруженные нарты и так неслись на предельной скорости — вот-вот перевернутся. Его упряжка состояла из шести некрупных лесных волков. От криков они ускорялись и начинали догонять первую нарту. В ее упряжке работало пять серебристых степных амбалов, и им волей-неволей приходилось тоже прибавлять скорость. И вдруг что-то случилось: вожак степняков издал звук, похожий на короткое рычание, и упряжки синхронно начали замедлять ход, а потом и вовсе остановились. Одним движением передних лап вожак освободился от сбруи — широкой ременной петли с одной связью через спину. Он повернулся и, тяжело поводя боками, потрусил ко второй нарте. Встать с нее юный погонщик не решался — а вдруг рванут? Причин же остановки он не понимал и пихал тупым концом палки в бока ближайших волков:

— Ну, вы что?! Чего встали-то?! Поехали!

Мальчишка что-то почувствовал, повернулся и… замер: волчья морда — глаза в глаза. В полуметре. Несколько секунд вожак просто смотрел, а потом поднял верхнюю губу и показал клыки. Очень большие. Повернулся и неторопливо двинулся к своей нарте.

Волк добежал до лямки, валяющейся на снегу, и остановился. Он стоял и ждал — надеть сбрую сам зверь, конечно, не мог. Юрка неподвижно сидел на своем месте. Его раскрасневшееся на морозе лицо стало белым — почти как снег.

Семен поднялся и подошел к волку. Поинтересовался вполне равнодушно, как бы мельком:

— «Зачем напугал детеныша?»

— «Шуметь не надо, — спокойно ответил зверь. — Здесь я веду (командую всеми). Щенок…»

— «Он и есть щенок (в смысле — совсем маленький), — согласился Семен. — Поэтому ничего не понимает. Просто он лоурин, а какой же лоурин не любит быстрой езды?!»

— «Любить будет, когда вырастет, — как бы проворчал волк. — Надевай ремень — уже близко».

«Знаем мы эти волчьи „близко“, — подумал Семен, выдергивая из снега остол. — Впрочем, сейчас ему виднее».

Рыжий лежал, и ему грезилось, что возникли новые запахи и звуки. Это, конечно, появился тот — знакомый — двуногий и сейчас убьет его. Только мамонт уже чувствовал себя почти мертвым и не мог обрадоваться по-настоящему. Ему казалось, что он опять идет. И вдруг снег под ногами кончается — кругом земля, покрытая густыми прядями высохшей травы. Она так пахнет… Или этот запах появился на самом деле — вместе с запахом волков и человека? Нет, конечно…

— Я буду разгружать, — сказал Семен мальчишке, — а ты разрезай ремни и вываливай траву в кучу — прямо на снег. Наверное, уже поздно, но назад все равно не повезем — кто-нибудь другой подберет.

Семен посмотрел на получившийся ворох: «Мамонту, конечно, на один укус. Или на три — даже смешно…» Потом подошел к лесным волкам, опустился на корточки:

— «Идите с нартой и детенышем туда, откуда мы пришли. Там вам дадут мяса. Можете не слушать его в пути — просто доставьте живым. Отправляйтесь!»

Юрка был явно не в восторге от перспективы проделать обратный путь наедине с волками. Кроме того, ему было жутко интересно, что такое задумал учитель? Зачем Семен Николаевич пригнал к умирающему мамонту две нарты, нагруженные связками сухой травы? Он же все равно ее есть уже не будет…

Семен дождался, пока нарта скроется за ближайшим холмом, вздохнул и обратился к оставшимся волкам:

— «Не распрягайтесь пока. Мало ли что… Отойдите в сторонку и подождите».

Пока животные выполняли просьбу, он смотрел на мамонта: «Когда-то я тоже лежал в степи и тихо умирал. И ничего мне было уже не нужно — такая смерть меня в общем-то устраивала. Но пришел Волчонок с какими-то незнакомыми волками и все испортил: раны мои звери вылизали и даже умудрились привести людей. Ненаучная фантастика, конечно, но так было. И никому, кроме меня, это удивительным не показалось, ведь волк — тотемный зверь нашего рода. С тех пор я прожил уже много лет и, пожалуй, не жалею об этом. Ситуация вроде бы повторяется, только роли людей и тотема поменялись. Надо бы отдать долг — жизнь за жизнь. А как? Если только…»

Наст вокруг был взломан, его обломки перемешаны со снегом и звериным пометом — тут прошло стадо. Проваливаясь временами чуть ли не по колено, Семен обошел мамонта, остановился возле головы. Верхний глаз открылся и вполне осмысленно посмотрел на него. Семен заговорил — вслух и мысленно:

— Что, Рыжий, отдохнуть решил? Бросил «своих», да?

— «Больше не могу», — пришел беззвучный ответ.

— Врешь! — рассмеялся Семен и пнул ногой бивень, торчащий вверх (тот даже не шелохнулся). — Врешь! Ты просто бросил их! Во время беды, во время наста!

— «Больше не могу. — Мамонт шевельнул раздвоенным концом хобота, словно пытался что-то ухватить. — Нет еды (для меня) давно. Слишком давно».

Семен отошел и вернулся с ворохом сухой травы и веток. Свалил ношу на снег, засыпав конец хобота. Он понимал, что траву зверь не возьмет, но запах… Мысленный контакт не прервался. Семен глубоко вздохнул, избавляясь от последних сомнений. И закричал:

— Ты решил сбежать из Среднего мира! Слабак! Теперь «твои» будут умирать — один за другим, один за другим! Вокруг полно еды, а «твои» будут умирать!!!

Он выдернул из петли за спиной пальму и, перехватившись, наотмашь ударил древком по маленькому волосатому уху мамонта. Ему показалось, что зверь вздрогнул…

— Вставай, вонючая падаль, вставай! — драл глотку Семен и «передавал» образы падающих мамонтов, их предсмертный рев. А вот мамонтенок пытается добраться до сосцов матери, но она отгоняет его — у нее давно уже нет молока… И трупы, трупы, трупы — темно-бурые туши, лежащие в степи, — большие и маленькие.

— Вставай!!! — орал Семен и бил тяжелой палкой, стараясь попасть по чувствительным местам. — Здесь полно еды!!! Ее хватит на всех, а ты лежишь! Они не найдут ее и будут умирать! Ты предал их! Ты бросил их! Они шли за тобой, а ты оказался слабым! Ты оказался трусливым и глупым!

Семен чувствовал ответную реакцию мамонта — сначала слабую, потом все более сильную. Удивление, недоумение — почему, зачем двуногий беспокоит его, если не может убить?! Потом возмущение: со времен детства никто не смел!.. А тут двуногий — маленький, ничтожный, слабосильный падальщик! Медленно, постепенно возмущение перерастало в гнев. Семен чувствовал это и распалял себя все больше: орал какую-то матерную чушь, лупил древком и обливал презрением эту груду шерсти и истощенного мяса. Он понимал, что со страшной силой расходует свою нервную энергию, свою «жизненную» силу, но другого выхода не видел — что-то изображать, притворяться сейчас было бесполезно. Он и не притворялся, а действительно впадал в исступление от безграничной власти над бессильным гигантом: можно выколоть глаза, можно отрубить хобот!

Когда мамонт зашевелился, когда начал двигать ногами и ворочать головой, Семен был уже почти невменяем — кричал и бил палкой куда попало. Кажется, ему удалось найти в своей душе и расшевелить того мерзкого червячка, который заставляет людей будущего мучить беззащитных животных и получать от этого удовольствие.

Рыжий подогнул ноги и сделал попытку перевернуться на живот — он был в ярости. Семен только расхохотался:

— Я плюю на тебя! Ты больше никому не страшен! На!!! — Он с силой ударил по самому чувствительному месту — кончику хобота. — Трус и предатель! Лежи и подыхай, куча дерьма!!!

Ответные волны звериной ярости все глубже и глубже погружали Семена в пучину садистского экстаза вседозволенности. Сознание меркло…

Очнулся он от боли, а не от холода. Сильнее всего болела голова — будь в руке пистолет, он немедленно выстрелил бы себе в рот — терпеть такое невозможно. Двигая конечностями, как полураздавленная лягушка, Семен перевернулся на живот и погрузил лицо в снег. Стянул назад капюшон и стал загребать ладонями, пытаясь засыпать снегом всю голову, особенно затылок.

Столетия спустя боль начала стихать. А еще через тысячу лет он пришел к выводу, что многое в его теле болит сильнее, чем голова. Поэтому он попытался сесть. И сел — с пятой попытки. В нескольких метрах от него стояла пустая нарта. Волки сидели или лежали на снегу — упряжь с себя они так и не сняли. Вероятно, был уже вечер.

Семен стал учиться дышать — вдыхать воздух было больно до слез: «Такое впечатление, что ребра грудной клетки сломаны — все сразу». Потом он обнаружил, что снег, в котором он лежал, пропитан кровью. Попытался найти ее источник и пришел к выводу, что она, скорее всего, натекла из носа, хотя он и не разбит. Это было странно — носовых кровотечений у Семена не случалось, пожалуй, даже во времена занятий боксом.

Он довольно долго изучал себя и окружающий мир. Проще всего было объяснить происшедшее тем, что он куда-то ехал на нарте, упал с нее и сильно расшибся. Только нарта — это, извините, не вагон электрички. Тогда что же случилось? Память упорно выпихивала на поверхность какую-то бредово-безобразную сцену — будто бы он избивал пальмой умирающего мамонта. Это был, конечно, «глюк», потому что никакого мамонта поблизости не наблюдалось.

Самообследование показало, что травм, несовместимых с жизнью, у него, пожалуй, нет. Открытых ран — тоже: «Больно, конечно, но не смертельно, так что можно попытаться встать. Интересно, где пальма — на нее бы опереться…»

Пальму он нашел метрах в десяти-пятнадцати. Клинок ее был зачехлен. Снег вокруг перемешан с обломками наста, разворошен бивнями и копытами, так что разобраться в следах трудно. Семен разглядел только довольно обширную примятую площадку, на которой встречались обрывки длинной шерсти. «Похоже, тут действительно лежал мамонт, — удивился Семен. — Неужели этот бред был на самом деле?! Да как же я на такое сподобился?!» Догадка подтвердилась: нашлись и следы нарт, и место, куда была свалена привезенная трава. Правда, сама она куда-то делась, осталось лишь с десяток травинок.

Проще всего было подозвать Волчонка и расспросить его о недавних событиях. Оценив свое состояние, Семен решил, что ему дешевле не звать, а самому подойти к упряжке.

— «Где мамонт?» — спросил человек.

— «Ушел», — ответил волк.

— «Что… было перед этим?» — попытался Семен сформулировать вопрос. И получил в ответ черно-белый «мыслеобраз»: мамонт делает шаг вперед, хватает хоботом человечка и бросает далеко в сторону.

— «Он встал?!» — дал волю своему изумлению человек.

— «Встал, — подтвердил волк. — Ты заставил его. Разве не помнишь?»

— «Нет, не помню, — вздохнул человек. — Надо вас покормить — голодные, небось…»

Со временем Семен вспомнил почти все. А вот что он хотел бы забыть, так это путь домой — настолько было больно и унизительно. Ночью резко потеплело. На другой день в степи уже журчали ручьи.

Первое, что сделал Рыжий, когда оказался на ногах, это схватил двуногого и отбросил подальше. Он не знал, что не позволило ему чуть сильнее сжать хобот — может быть, просто слабость? А потом ярость его погасла. Ее сменило глубокое разочарование — изобилия еды вокруг не наблюдалось. Рядом лежала только жалкая кучка сухой травы. От нее исходил сильный запах двуногих, но Рыжий все-таки подошел и начал ее есть. Этого было, конечно, очень мало, но и столько еды сразу он не получал уже много дней.

Мамонт подобрал все, что смог ухватить, а потом долго стоял, прислушиваясь к себе и к окружающему миру. Налетел порыв ветра, Рыжий попробовал его на вкус и подумал, что очень скоро, наверное, станет тепло, снег растает и будет много еды для всех — совсем скоро. А еще Рыжий понял, что, пожалуй, сможет идти — только небыстро. Своих ему, конечно, уже не догнать, но можно пойти куда-нибудь в другую сторону и поискать там под снегом траву. Или лучше кусты — тогда не нужно будет ломать наст, ведь невесомые когда-то бивни сделались такими тяжелыми.

Семен закончил урок для старшеклассников и отпустил детей на улицу.

— А ты останься, — сказал он Юрке. — Поговорить надо!

Мальчишка вздохнул и опустился на лавку — похоже, настало время расплаты за тот проступок. А он-то уже начал надеяться, что все обойдется.

— Не бойся, — усмехнулся учитель, — свое наказание ты уже получил. Сейчас просто поговорим — мне нужно кое-что выяснить. Ты сам-то понял, что случилось?

— Понял… Я кричал на волков, погонял их, и они обиделись…

— Не совсем так. Видишь ли, в чем дело: и для людей, и для животных ты еще ребенок — маленький детеныш. Обидеть взрослого ты не можешь — по определению. Вожак не придал значения твоим крикам, но ему не понравилось, что волки в упряжке тебя слушались. Они вполне могли бы не обращать на тебя внимания. Почему так получилось?

— Не знаю… Просто, я очень хотел, чтобы они бежали быстрее.

— И они бежали! А чего ты потом так сильно испугался? Неужели подумал, что Волчонок в самом деле может причинить тебе зло?

— Н-нет, не подумал… Но он сказал… Или показал… Не могу объяснить.

— А ты что?

— Я… Я сказал, что больше не буду…

— Вслух? Голосом?

— Н-нет, но он все равно понял…

— Та-ак, — протянул Семен. — Это нормальный ментальный контакт. Как у меня. Только я начинал с зайца и успел немного освоиться, прежде чем пришлось всерьез общаться с крупным зверем. У тебя голова потом не болела?

— Н-нет…

— А когда с мамонтенком разговаривал?

— Что вы, Семен Николаевич, от мамонтов ни у кого голова не болит!

— Не понял?! — вытаращил глаза учитель. — У кого это?!

— Ну, у пацанов… Нас летом женщины к мамонтятам возили — на лошадях. И позапрошлым тоже… А что, нельзя, да?

— С чего ты взял? — в полном обалдении спросил Семен.

— Н-ну, вы же ругались тогда… На мамонтенка… Он просил вам не рассказывать…

Великий специалист по ментальным контактам вернул на место свою отвисшую челюсть и пробормотал:

— Я пошутил!

По наблюдениям охотников, с наступлением теплой погоды стадо Рыжего распалось на отдельные семейные группы во главе с мамонтихами, самцы стали пастись отдельно. Новость в общем-то была радостной — все это означало, что жизнь волосатых слонов налаживается. Может быть, стабилизировалась обстановка с пастбищами, а возможно, животные, следуя за своим вожаком, освоили огромную территорию, запомнили разведанные Рыжим маршруты. Самого же бывшего вожака несколько раз видели в степи, правда, никто из охотников не был уверен, что это именно он.

Летом Семен планировал всерьез заняться изучением вопросов общения людей и животных. Судьба, однако, распорядилась иначе — традиционный культпоход с первоклашками не состоялся. И вовсе не потому, что исчезла Варя…