Народ Моржа

Глава 12. Море

В том, что ждать милостей от природы не стоит, Семен не сомневался. Соответственно, он попытался максимально использовать относительно спокойные, погожие дни, дарованные им морскими духами — в первую очередь для разведки!

Судить обо всех достоинствах и недостатках ландшафта Семен, конечно, сразу не мог — что здесь будет зимой или во время шторма? Тем не менее он решил, что место стоянки менять пока не нужно: обзор хороший, доступ к морю и пресная вода имеются, укрытия от ветра — тоже. Правда, подниматься с берега к жилому уступу нужно метров тридцать — как на десятый этаж без лифта, но… что ж тут поделаешь?

Прибрежные обрывы оказались, в основном, не очень высокими, но они почти всюду были «плохими» — с них постоянно что-то сыпалось и валилось. Это, конечно, верный признак того, что сформировались они недавно и абразия (разрушение берега волнами) идет тут полным ходом. Площадок внизу, которые с гарантией не зальет во время шторма в сочетании с высоким приливом, поблизости обнаружить не удалось. Зато на берегах бухты кое-где наблюдались обширные залежи плавника — палок и бревен, выброшенных далеко от кромки обычного прибоя.

Наверху — на прилегающей к обрывам плоскотине — ничего интересного не оказалось. Судя по следам, этот район иногда посещают северные олени, бизоны и лошади. Сейчас же ни одного стада усмотреть вдали не удалось.

Отлив регулярно обнажал дно — кое-где на многие десятки и даже сотни метров. Это было, по сути, пастбище: ракушки, облепляющие камни иногда в несколько слоев, плавающая, ползающая, бегающая живность, которая упустила момент и обсохла или застряла в лужах. Все это активно истреблялось птицами, лисами, песцами и еще какими-то зверушками, определить которых Семен не смог. Пару раз видели даже бурых медведей, бродивших по обнаженной отмели. В придонной морской фауне Семен мало что понимал, но ему казалось, что в средних и высоких широтах ядовитые твари в ее состав не входят. Иными словами, съедобным является все или почти все. Собрав все свое мужество, Семен показал пример поедания незнакомых существ — в сыром виде, конечно. Подростки и женщины начинание подхватили — и очень активно.

Кроме того, на отмелях иногда оставались трупы морских млекопитающих — в основном, тюленей. В первые же дни таких трупов обнаружилось аж три штуки, правда, все в далеко не свежем виде. Впрочем, неандертальцев это устроило…

В воде между кромкой льдов и берегом постоянно кто-то плавал — главным образом нерпы. По сравнению с моржами эти зверушки казались просто лилипутами — еще не добыв ни одной особи, Семен оценил на глаз вес самых крупных — килограммов 50—60 максимум. Зато их было много, лодок и людей они не боялись, даже наоборот — приближались, пытаясь, вероятно, удовлетворить свое любопытство.

Кроме того, и на льдинах, и в воде Семен довольно часто видел других животных — гораздо крупнее нерп, но значительно мельче моржей и без клыков. Их Семен определил как обычных тюленей или лахтаков. Взрослые особи были длиннее двух метров и весили, наверное, больше двухсот килограммов.

С географией района в целом разобраться, конечно, не удалось. Карта, хранившаяся в Семеновой памяти, помочь тут не могла, так что приходилось фантазировать на основе видимого пространства. Семен предположил, что они находятся на западном берегу какого-то широкого пролива, по которому весной и в начале лета льды дрейфуют к северу, и морское зверье мигрирует вместе с ними. Если это так, то, может быть, осенью все будет происходить в обратном порядке?

«Специалисты-диетологи из другого мира считают, кажется, что мясо морского зверя для человеческого организма полезней и питательней, чем мясо сухопутных животных. Спорить с этим я не буду, но… Но за годы жизни в древнем мире вкусовые рецепторы у меня на языке не атрофировались, а обоняние даже улучшилось. В общем, не нравится мне моржатина ни в каком виде. Может, попробовать ловить рыбу, благо сеть лоуринского производства в хозяйстве имеется?»

Со способами ловли рыбы в приливной зоне Семен был немного знаком. Во время отлива сеть выкладывается и расправляется на грунте перпендикулярно берегу. Дальнее грузило должно быть очень тяжелым. Нижняя веревка — длинная и крепкая — привязывается к забитому колу или большому камню за верхней границей прилива. Вариантов действий два: либо по мере прибытия воды сеть подтягивается к берегу, чтоб поплавки не утонули, либо ставится таким образом, чтобы полотно оказалось полностью развернутым при самой большой воде.

Семен предпочел первый вариант, а место для рыбалки выбрал на входе в бухту недалеко от поселка. Профиль дна здесь удовлетворял его требованиям, и, по наблюдениям в предыдущие дни, волна у берега была небольшой. Время приливов и отливов постоянно менялось, и, когда Семен «созрел» для первой рыбалки, прилив должен был начаться вечером и максимума достигнуть глубокой ночью.

Как только первые пять метров десятиметровой сети оказались в воде, поплавки начали нырять и мотаться из стороны в сторону. Семен с напарником, разумеется, немедленно влезли в каноэ и поплыли разбираться.

Попавшаяся рыбина оказалась, скорее всего, кетой-серебрянкой. Поскольку полотно сети еще не расправилось, она успела изрядно запутаться. Приливное же течение активно сносило лодку вдоль берега, и Лхойкиму пришлось непрерывно работать веслом, чтоб удержать каноэ на месте.

К тому времени, когда полотно распутали и расправили, вся сеть оказалась в воде, а в двух местах поплавки вновь активно ныряли. Попались еще две кетины, но одна сумела спастись — дала Семену хвостом пощечину и убежала. Вместо нее в сети сразу же оказалась другая рыбина. Эту Семен уже не упустил, а когда завершил процесс успокоения (палкой по голове) и выпутывания, то обнаружил, что два крайних — дальних от берега — поплавка исчезли под водой, а третий собирается последовать их примеру. Это означало, что на том конце сети стало уже слишком глубоко, полотно сети натянулось, и грузила утопили поплавки — пора подтягивать сеть к берегу. Стали выгребать, но по пути Семен не удержался и достал из сети еще одну рыбину.

Нижняя веревка, на которую были нанизаны грузила, сначала пошла легко — метра полтора-два. А потом встала — и ни в какую! Они пытались тянуть кожаную плетенку вместе и порознь, вправо и влево — никакого результата!

Активно — прямо на глазах — темнело, поплавки один за другим исчезали под водой. Медлить было нельзя, и Семен решился:

— Я поплыву на лодке один. По верхней веревке доберусь до дальних поплавков и подниму крайний груз над дном. В этот момент ты потянешь с берега нижнюю веревку — подтащишь поближе и сеть, и меня вместе с лодкой.

— Думаете, получится?

— Конечно! Просто мы перегрузили дальний конец — слишком большую каменюку привязали, или она за что-то зацепилась. Как только я ее приподниму, сразу тяни — сильно и быстро, — иначе сеть сдвинет течением вдоль берега. Понял?

Маневр удался — поплавки вновь оказались на поверхности, кроме тех, которые топила запутавшаяся в сети рыба. Уже почти совсем стемнело, но Семен, пользуясь тем, что еще хоть что-то видно, начал выпутывать рыбу. При этом ему приходилось свешиваться с носа лодки и действовать, по сути, одной рукой, а второй держаться за верхнюю веревку, чтобы лодку не унесло от сети.

Собственно говоря, это была нормальная рыбалка: пока выпутываешь одну рыбу, успевает попасться другая, а то и две. Вот только в одиночку этим заниматься очень неудобно: кругом темно, и никак не возникнет паузы, чтобы забрать с берега напарника. К тому же дальние поплавки вновь начали тонуть, значит, сеть опять пора подтаскивать к берегу…

Семен почти закончил возиться с очередной кетиной, когда рядом — буквально в метре от борта — из воды возникла голова. От неожиданности Семен вздрогнул (ну, точно — водяной!), выпустил из рук все, что держал, и выругался. Тут же сообразил, что это всего лишь нерпа, и попытался дать ей подзатыльник:

— Пошла вон, дура! Только тебя тут и не…

Высказывание свое он не закончил, поскольку сообразил, что увлекся: давно пора вытянуть сеть на берег и покончить с этим мокрым делом. Значит, нужно опять приподнять грузило и крикнуть напарнику, чтобы тянул. Лхойким, однако, отозвался первым:

— Куда это вы, Семен Николаевич?

В темноте голос звучал как бы издалека — еле слышно. Семен попытался объяснить это обстоятельство и ужаснулся: он же отпустил поплавковую веревку! И теперь его плавно, незаметно, но очень быстро несет приливным течением вдоль берега! Ничего вокруг он не видит, зато точно знает, что на протяжении нескольких километров дальше по берегу в большую воду высаживаться некуда! Вот блин!!!

— Лхойким!!! Лхойким!!! — заорал Семен. — Ты меня слышишь?!!

— Слышу, слышу! — пришел ответ.

— Голос подавай! Голос! Меня ж уносит! Ни черта не вижу!

— …Лаич, вы-ы где-е?! — слабо разнеслось над водой, и Семен схватил весло.

Точнее, хотел схватить: оно лежало на дне вдоль киля каноэ, а это самое дно было сейчас завалено серебристыми телами кетин. Рукоять он все-таки нащупал, схватил, достал, опустил лопасть в воду и… и чуть не расстался с единственным веслом — ручка была скользкой от рыбьей слизи и крови. Пришлось перед началом гребли ее отмывать, что заняло добрых полминуты.

— Лхойким, ты где?! — вновь завопил Семен. Еле слышный ответ все-таки пришел, и Семен, встав на колено, заработал веслом.

Вообще-то, данное судно, хоть и называлось «каноэ», обычно передвигалось при помощи двух весел, закрепленных в ременных уключинах. По дороге на рыбалку они с Лхойкимым их вынули и гребли каждый своим — для ускорения процесса. В первый раз проверяя сеть, напарник вполне обходился одним веслом, сидя на корме — чтобы лодка не слишком кренилась, когда Семен свешивался с носа. Отправляясь поднимать груз, второе весло Семен не взял — он полагал, что ему и одного-то не понадобится. В общем, грести «по-индейски» он умел, но чтобы лодка двигалась по прямой, да еще и против течения, нужен какой-нибудь ориентир…

Это продолжалось бесконечно долго — в темноте голос то удалялся, то приближался, то звучал совсем не с той стороны, куда греб Семен. Он устал, натер мозоли на ладонях, ему было обидно, стыдно и страшно. В конце концов Семен разглядел в темноте красную точку, а затем и пятнышко. Это его и спасло — если не от смерти, то от позора. Молодой неандерталец на берегу, не переставая кричать, умудрился добыть огонь «лучковым» способом и поджечь кучку сухого мусора, вынесенного когда-то волнами.

О том, чтобы в темноте вытащить сеть на берег, нечего было и думать. Оставалось перекусить кое-как обжаренной рыбой и устраиваться спать до рассвета. Что они и сделали. Правда, Лхойкин вскоре разбудил Семена и попытался получить от него ответ: кто там в воде, плещется и сопит? Семен решительно ничего не видел за пределами трех метров, да и слышал, конечно, далеко не все — что он мог сказать? Только одно: утро вечера мудренее.

Утро явило картину довольно печальную. Вода ушла, на камнях и заиленном щебне лежало то, что осталось от сети. Улов был таков: одна кетина, два здоровенных морских бычка, состоящих в основном из огромных шипастых голов, и… дохлая нерпа килограммов на тридцать. Скорее всего, она лакомилась застрявшей в сети рыбой, запуталась сама и утонула, точнее, задохнулась, не в силах всплыть. Вдвоем рыбаки разобрали снасть, освобождая ее по мере возможности от прядей морской травы. В итоге они заполучили еще один сюрприз: дальний конец полотна отсутствовал. Точнее, там располагалась дыра почти от верхней веревки до нижней. Куда девалось три-четыре квадратных метра сухожильной вязки, было совершенно непонятно. Семен смог придумать только фантастическое объяснение: в сети запуталась нерпа, потом приплыла большая акула или косатка и съела эту нерпу вместе с сетью — сволочь…

«Получается, что нерпу, да, наверное, и тюленей сетями ловить можно. Только сети должны быть крупноячеистыми — из крепких тонких ремней. Ставить их нужно параллельно берегу, возможно, не только на поплавках и грузилах, но и на кольях, забитых в дно по отливу. Чтобы вернуть к жизни нашу рыболовную сеть, ее придется довязывать (нечем!) или укорачивать на треть. В последнем случае останутся не у дел довольно приличные обрывки. Их можно… Да!»

Как делаются «любительские» краболовки, Семен представлял хорошо. В наличии же крабов он не сомневался — на берегу попадались расклеванные птицами панцири, да и по отливу встречалась какая-то мелочь. К работе Семен приступил на следующий же день.

«Круглый обод диаметром метр или больше можно сделать из связанных прутьев. Этот обод нужно затянуть крупноячеистой сетью. Собственно говоря, быть натянутой ей совершенно не обязательно — может и провисать немного. Снизу в центре к сетке привязывается груз, сверху внутри — приманка (рыбья голова, кишки или что угодно, вплоть до тухлятины, но это противно). К ободу привязываются три или четыре шнура, которые выше сходятся в один узел. К нему вяжется основная веревка. Там же помещается маленький поплавок. В рабочем положении вся конструкция лежит на дне с приподнятыми этим поплавком шнурами — как чашечка старинных весов. К дальнему концу основной веревки крепится большой поплавок — он должен плавать на поверхности. Угадать глубину заранее невозможно, поэтому веревка обычно берется с запасом. Ее излишек наматывается на поплавок и снова завязывается. Расстояние от дна до большого поплавка обычно определяется по высоте максимального прилива. Если линь коротковат, то поплавок приподнимет краболовку над дном, и снасть благополучно унесет течением. Смысл данной снасти заключается в том, что краб забредает в лежащий на грунте обруч и начинает жевать приманку. Если внезапно, осторожно, но решительно потянуть краболовку вверх, то убежать краб не сможет, поскольку лапы у него провалятся в ячейки сетки. Пока его тащат, он будет лежать на брюхе, грустно свесив ножки».

Краболовок Семен изготовил три штуки. На большее не хватило ременных веревок, а пускать в дело сухожильную леску он не хотел — на нее у него были другие виды.

И вот настал день, настал час. Точнее, раннее утро. Вставать в такую рань, конечно, не хотелось, но все определялось временем начала прилива, которое успело сместиться. Семен решил не мудрствовать с выбором места (все равно не угадаешь!) и экспериментировать прямо напротив стоянки. Он снарядил и поставил краболовки, потом отплыл от них на пару десятков метров и опустил якорь. На крючок он насадил сразу трех червей, которые в изобилии водились в илистой отмели возле берега. Было красиво и тихо — из моря вставало солнце. Вода прибывала, тут и там появлялись головы нерп, но больше ничто не происходило.

Примерно через час клюнуло, и Семен вытянул из воды уже знакомое чудовище — шипастого головастого бычка. Извлечь из него крючок стоило немалого труда, и, когда это все-таки удалось, Семен злобно запустил рыбиной в проплывающую мимо нерпу. Нерпа удивилась.

Новая поклевка случилась минут через 20—30. Была она очень многообещающей, и Семен, выбирая леску, гадал: «Тунец? Акула? Палтус?» Разочарование было полным, поскольку рыбка оказалась просто ничтожной: круглое змееобразное тельце длиной сантиметров двадцать и толщиной в полтора пальца. Правда, очень скоро выяснилось, что столь малые размеры добычи следует считать удачей, а не наоборот.

Требовалось освободить крючок, и Семен поместил рыбу в лодку. Ее активность в воде и в воздухе поначалу не вызвала у него подозрений — кому ж понравится, когда его тащат? А потом началось…

Рыба скакала, прыгала, сворачивалась кольцами как бешеная, запутывая сложенную в лодке леску. С превеликим трудом Семен умудрился ее схватить рукой и тут же обнаружил, что силы его пальцев просто не хватает, чтоб удержать это маленькое чудовище. Оно выворачивалось, упираясь в руку согнутым хвостом, выдавливалось из кулака! Придавить ногой, прижать к шпангоуту, просто пристукнуть рыбку рукояткой ножа не удавалось — она была неуловима…

Пропуская леску между пальцев, Семен попытался подтянуть добычу к себе, однако рыба отцепилась и продолжала совершенно свободно прыгать по лодке. Семен попытался поддеть ее рукой и выкинуть за борт, однако вовремя заметил, что крючка на конце лески нет — он по-прежнему торчит у рыбы во рту. Битва продолжалась — Семен дважды чуть не опрокинул свое судно и вскоре готов был пожертвовать крючком, лишь бы избавиться от этой бешеной твари. В конце концов человек победил: враг был загнан в угол, окружен и убит. Крючок Семен извлек, то, что осталось от добычи, выкинул, и стал озирать поле боя.

Сухожильная леска была не просто запутана — она представляла собой беспорядочное нагромождение петель и узлов разной степени затянутости. Внутри этого кома просматривались рыбьи кишки и головы, предназначенные для ловли крабов. По ним ползали толстые черные черви, разбежавшиеся из опрокинутого кожаного кулька. «Ну, полный атас, — вздохнул Семен и выругался. — Наверное, это та самая рыбка, которую называют „вьюн“ и еще как-то. Говорят, у нее очень вкусное мясо. В случае поимки рекомендуют немедленно отрывать ей голову…»

Рыбалка была безнадежно испорчена — это ж сколько времени придется распутывать?! Окружающее благолепие стало раздражать, а нерпы, как будто специально, собрались вокруг лодки и стали издавать звуки, похожие на ехидные смешки. «Я вам посмеюсь, гады! — погрозил кулаком Семен и принялся поднимать якорь. — Пора проверять краболовки, хотя и так ясно, что там ничего нет».

Вытягивая первую конструкцию, Семен решил, что перестарался с грузом — надо было привязать камень поменьше. Все оказалось гораздо смешнее — внутри кособокого обруча сидел краб — и какой! «Камчатский, наверное! — радостно засмеялся Семен. — Да у него „размах“ лап, наверное, с метр! Ну, может, чуть поменьше… Даже если он один, то сегодняшний день прошел не зря!»

Добычу Семен извлек, поправил наживку (она почти не пострадала) и отправил краболовку обратно в воду — на то же самое место. Крабу же сидеть спокойно не захотелось, и он начал перемещаться по лодке, наматывая на лапы и без того перепутанную леску. «А вот этого не надо!» — всполошился Семен. Одной рукой он схватил краба за панцирь, а другой принялся снимать с него леску. Краб, естественно, ему активно помогал. По ходу дела выяснилось, что, поскольку якорь не спущен, лодку уносит течением куда-то в безвестную даль. Нужно было или сбрасывать якорь, или грести, но при этом контролировать краба. Семен решил опустить якорь, а потом оторвать крабу лапы — все равно только они и съедобны.

Обмотанный ремнями и заляпанный илом камень ушел в воду, а Семен взвыл от боли. Воспользовавшись удобным моментом, краб сомкнул клешню на фаланге мизинца правой руки человека. Сомкнул и сжимал все сильнее — как пассатижами!

— А-а-а, сволочь! — застонал Семен и начал бороться.

Разжать или хотя бы ослабить крабий захват одной свободной рукой не удавалось. Отрываться от туловища клешня не хотела. Использовать нож возможности не было — он валялся в другом конце лодки.

В конце концов краб отпустил его сам — просто разжал клешню — и Семен долго массировал посиневший, начинающий распухать палец. В благодарность за доброту Семен не стал отрывать крабу лапы, а просто навел в лодке порядок: собрал червей и рыбьи головы, а леску скомкал и пристроил так, чтобы краб не мог до нее добраться. После чего поплыл проверять остальные снасти.

Во второй краболовке сидели сразу два краба, правда, значительно меньших размеров, чем первый. В третьей сидел один крупный краб другой породы — панцирь у него был голубовато-серого цвета, а ноги чуть тоньше, но длиннее, чем у всех остальных. Семена обуял азарт, и он вернулся к первой краболовке — она оказалась пустой: «Ясное дело — ждать надо, а чем заняться?»

Книжек от издательства «Крылов» у Семена с собой не было, поэтому он стал распутывать леску, время от времени отпихивая ногами ползающих по лодке крабов. С леской он управился, как ни странно, меньше чем за час, после чего еще раз проверил краболовки. В одной сидел приличных размеров краб, другая оказалась пустой, а в третьей обнаружилась только клешня, вцепившаяся в рыбью голову. «Кто-то со мной поделился», — догадался Семен и, поставив краболовки на прежние места, решил еще раз попробовать рыбачить.

Клюнуло почти сразу. Рыба ходила широкими кругами и тянула так, что леска резала пальцы. Семен разглядел темную широкую тень, перемещающуюся под поверхностью воды. «Это кто? — озадачился рыбак. — Кто бывает такой широкий? Неужели скат попался?! А вдруг он электрический? Или этот — как его? — хвостокол?!»

Плавным, но мощным рывком Семен выдернул добычу из воды, перевалил в лодку и стал рассматривать, благо вела она себя относительно смирно. «Нет, это, конечно, не скат. Может быть, маленький палтус? Вряд ли… Скорее всего, это просто большая камбала-каменушка — у нее на „спине“ колючие жесткие наросты. А весит она, наверное, килограмма три».

Вторую поклевку Семен почувствовал даже раньше, чем грузило коснулось дна — снова камбала, причем не меньше первой. И пошло-поехало…

Собственно говоря, рыбалкой в обычном смысле назвать это занятие было нельзя — скорее уж «добычей» или «промыслом». Все поклевки без срывов — сразу намертво, интервал — несколько минут, а чаще — как только опустишь. Правда, самыми крупными оказались первые особи, остальные же мельче — около одного килограмма весом. Черви кончились, и Семен попробовал насаживать рыбьи жабры, глаза или кусочки мяса. Существенной разницы он не заметил — ну, может быть, клевать стало чуть реже. Несколько раз Семен прерывал свое занятие, подплывал к краболовкам и пополнял коллекцию одним-двумя крабами.

В конце концов начался отлив — прибрежное течение после некоторого раздумья двинулось в другую сторону. И как отрезало: ни камбалы, ни крабов!

«Хорошенького понемножку! — констатировал Семен, озирая это самое „понемножку“ и прикидывая, что с ним делать. — Так или иначе, но сегодня у меня будет праздник живота — эх!

В конце голодных перестроечных лет в Северном Приохотье осталась только одна „массовая“ рыба, которую простым людям („любителям“) разрешалось бесплатно ловить в любом количестве, — это камбала. А ее, когда клев, на простую донную удочку с лодки можно натаскать очень много. И что с ней делать? Изначально — при социализме — камбалу полагалось жарить. Ну, пожаришь ты ее раз, два, три… На четвертый раз есть ее никто не будет даже с голодухи. Варить? Вообще-то, в общепитовских столовых в „рыбный день“ борщ с камбалой готовили довольно часто, но я бы не назвал это блюдо деликатесом. Так куда ее девать, когда много?!

Бывшие советские люди нашли этой рыбе прекрасное применение — вялить!

Вяление — это ведь не сушка, это сложный процесс ферментации белков. Строго говоря, не так уж и много рыб могут по-настоящему вялиться — вобла, тарань, лещ… А вот, скажем, щука, судак, окунь не вялятся совершенно — просто сохнут. Селедка и многие лососевые не только не вялятся, но и не сохнут — слишком жирные. А вот камбала, оказывается, вялится! В ходе данного процесса воняет она ужасно — не в смысле, что противно, а в смысле — сильно. В общем, на кухне ее лучше не развешивать. Зато при нормальном посоле вяленая камбала с пивом… м-м-м!

Пива у нас нет. И не будет. А соль? Ну, соли вокруг море — в прямом смысле. Правда, я не слышал, чтобы рыбу для вяления замачивали в морской воде, но теоретически — с химической точки зрения — препятствий вроде бы нет. Мясо морской рыбы содержит значительно меньше солей, чем морская вода. Значит… Что мы там проходили про осмотическое давление?

Впрочем, рыба — это, так сказать, проза жизни. А вот крабы… И, что самое главное, в наличии имеется решительно все, что нужно для вкушения этого деликатеса — вкушения по полной программе! Ну, разве что ножницы отсутствуют…

Крабы — существа нежные. Они любят, чтобы их погружали в кипящую воду. Как только вода вновь закипит, ее нужно немедленно слить! Каждая секунда промедления — это потеря качества продукта! Кто-то, конечно, спросит: „А сколько нужно бросать соли? Какие требуются специи?“ Ответ однозначный: никаких специй! Никакой соли!!! Но как же… А вот так! Весь фокус в том, что варить краба нужно в морской воде — той самой, из которой он выловлен! Именно в ней содержится необходимое количество соли (самому не угадать!), именно она придает мясу незабываемые вкусовые оттенки!

Ножниц нет, и это грустно. Зачем они?! Ножницы (не маникюрные, конечно) нужны для того, чтобы аккуратно разрезать хитин на крабьих лапах и вытаскивать из-под него красновато-белые колбаски мяса. Те, кто ел только крабов, купленных в магазине, или их мясо из банок — много потерял в жизни! И еще один нюанс: краб не требует ни пива, ни водки — он хорош сам по себе!»

Конечно же, и крабы, и рыба по-настоящему интересовали лишь Семена. Неандертальцы предпочитали мясо и жир — в любом виде и любого качества. Тем не менее Семен счел своим долгом угостить соратников деликатесом. Крабьи ноги неандертальцы жевали вместе с «кожурой», которую потом сплевывали (впрочем, не всегда). Содержимое панцирей, которое «белые» люди в пищу не употребляют, им понравилось гораздо больше. Впрочем, и то, и другое явно не доставляло им удовольствия, так что Семен не стал переводить на них продукт. Сам же он наелся до отвала, причем не один раз. Последствия не замедлили сказаться — нет, не в смысле расстройства желудка. Просто большое количество крабового мяса, как и икры, оказывает на мужской (да и на женский, наверное?) организм… скажем так: тонизирующее воздействие. Что-то там в железах начинает усиленно вырабатываться и требовать употребления в дело. Про эту профессиональную «болезнь» промысловиков Семен знал, но вовремя не вспомнил. Что ж, начальство добытчиков, когда есть возможность, старается подобрать в бригаду повариху, обладающую соответствующими способностями. В «бригаде» Семена поварих не было, но женщин хватало…

Дней через десять после прибытия Семен приступил к первым обобщениям: «Будь здесь человек двадцать с соответствующим снаряжением и навыками, можно было бы за месяц сделать запасы на весь год. Только народу значительно больше, ни навыков, ни снаряжения у них нет. Может быть, со временем они приобретут и то и другое, если раньше не вымрут. Как там было на самом деле, я не знаю, но, судя по литературе, приморские чукчи, коряки и эскимосы охотились круглый год. Серьезных запасов мяса они не делали — почему? Вероятно, в древности зверя было достаточно, чтобы кормиться „с копья“, и традиция „отсроченного потребления“ не выработалась. А раз нет традиции, то… то пусть хоть небо упадет на землю! Наверное, нам нужно действовать иначе: оборудовать мясные ямы — большие, построить закрытые вешала для сушки мяса — много. Вообще-то, запасать вяленое мясо лучше по первым или последним заморозкам, когда нет мух. Но на берегу их, наверное, и летом много не будет. Часть жира можно попробовать перетапливать и хранить в кожаных мешках. Теперь о добыче… Самые лучшие ремни вроде бы получаются из тюленьей кожи. Значит, нужны тюлени. Из ремней будем плести сети. Нужна еще пара моржей, чтобы из их шкуры сделать покрышку для большой байдары. Да и малую, наверное, строить придется. Гарпуны неандертальцы бросать не умеют — а надо ли? Может, удастся пока обойтись без охоты на воде? В принципе, можно попробовать использовать их самострелы, превратив болты в небольшие гарпуны. Пожалуй, это идея, только нужно придумать „катушку“ (или как это назвать?) для линя, чтобы он с нее легко уходил после выстрела. Впрочем, на воде катушка не обязательна — линь можно сложить в лодку. Кроме того, нужно начинать строить жилища, причем зимние. Дерево — плавник — имеется, но он довольно далеко. Тогда что? Приморские охотники используют в качестве конструкционных элементов кости морского зверя…»

Опыт сооружения мясных ям у неандертальцев имелся — с этого обычно начиналось приобщение новичков к «новой» жизни на берегу Большой реки. Заниматься их оборудованием пришлось на плоскотине, которая располагалась чуть выше человеческих укрытий в камнях. Закончить работы не удалось — начался шторм.

Стихия буйствовала пять дней. Ветер буквально валил с ног и при этом хлестал то дождем, то градом, то мокрым снегом. На море страшно было смотреть. Впрочем, желающих ради этого зрелища выползать из укрытий не находилось. Да и сами укрытия, не располагайся они между камней обрыва, сдуло бы в первый же день. Впрочем, без эксцессов не обошлось: в трех укрытиях сорвало и унесло куда-то покрышки, которые оказались плохо придавлены, две старые бизоньи шкуры, исполнявшие роль крыш, порвало в клочья. Несколько человек оборудовали жилье под нависающим пластом песчаника, и, когда с плато пошла вода, этот навес рухнул, придавив трех жильцов. Лишившихся крова нужно было куда-то подселять, а все норы оказались переполнены — уплотняться добровольно никто не хотел. Пришлось Семену выползти наружу и лично бороться и со стихией, и с людской «тупостью». Впрочем, Семен уже неплохо разбирался в психологии неандертальцев и действовал по методу Хью: мужчину, продемонстрировавшего нежелание повиноваться, он зарубил клинком пальмы, снятым с древка. Зарубил, по сути, не за протест, а за то, что тот обладал способностью к нему. Сородичи убитого посмотрели на Семена с благоговением.

На третий день ветер еще больше усилился, а дождь почти прекратился. Возникла новая проблема — нет питьевой воды! Есть лужи на камнях, что-то сочится из трещин и чавкает под ногами, но зачерпнуть горстью и попить негде. Единственный в округе ручей вздулся и превратился в сплошной водопад, в котором вместо воды — коричневая жижа. Семен попытался отстоять эту «какаву» в глиняном горшке, но и через сутки она прозрачней не стала. Плюс к этому выяснилось, что морж кончился. Точнее, от него осталась одна шкура, которая несъедобна даже для неандертальцев.

Семен вполне допускал, что этот жуткий катаклизм в здешних местах и не катаклизм вовсе, а просто плохая погода. Самое неприятное, что данное безобразие началось очень быстро и почти без предупреждения. То есть окажись ты в море далеко от берега… Впрочем, предупреждения, наверное, были, просто никто не смог их понять. Но все, как известно, когда-нибудь кончается — кончился и шторм.

— Ну как, понравилось? — поинтересовался Семен у своих бывших учеников. — Представляете теперь, как должны здесь выглядеть зимние жилища?

— Наверное, в землю нужно закапываться, — вздохнул Лхойким. — Точнее, в камни. Семен Николаевич, а что там такое лежит — длинное?

— Где?

Они втроем подошли к краю уступа и стали смотреть на море. Был полный отлив, льдин вдали не видно. Здесь и там над обнажившимися отмелями кружили стаи чаек.

— Там же полно еды! — обрадовался Семен. — Поднимайте всех взрослых и — вниз. Будем собирать урожай, пока вода не вернулась. Шакалить станем — как настоящие падальщики. Что ты мне хотел показать?

Справа, в конце узкой пологой отмели, уходящей далеко в море, белело что-то длинное. Если бы не активность птиц, данный предмет издалека можно было бы принять за исполинский ствол дерева, застрявший на мели.

— Та-ак, — сказал Семен. — Та-ак… Очень может быть, что это удача. Крупная! Подарок, так сказать, судьбы. Нужно придумать, как его не упустить…

Он не ошибся: на отмели лежал труп кита, причем свежий. В длину животное было почти 14 метров, а вес… даже представить трудно. Из общих соображений и из-за отсутствия зубов Семен решил, что это кит гренландский. «Нужно срочно резать мясо и перетаскивать… Много ли его перетащишь, если через пару часов здесь, наверное, уже будет вода? Но, с другой стороны, мертвые киты, в отличие от моржей и тюленей, в воде вроде бы не тонут…»

Было использовано большое грузовое каноэ, все имеющиеся в наличии ремни и ременные плетенки, связанные в некое подобие каната… Операция продолжалась несколько часов. Когда вновь начался отлив, туша кита осталась на пляже возле поселка. Началась торопливая и неумелая разделка.

— Ну, ребята, — сказал Семен, когда от кита остался почти голый скелет, — если вы не сможете сохранить мясо и опять начнете голодать, значит, вам действительно не место в Среднем мире!

Как оказалось, кожа кита ни на какие поделки не годится, зато, будучи подквашенной или сваренной, вполне может употребляться в пищу. Из ребер же получаются вполне приличные перекрытия для крыш землянок, вот только тухлятиной от них воняет со страшной силой. Никто на это не жаловался, но Семен счел своим долгом людей успокоить:

— Потерпите немного: года через два-три запашок выдохнется или, может быть, привыкнете.

Собственную же берлогу Семен предпочел оборудовать без использования свежих костей.

Зимы Семен боялся. Ему упорно казалось, что несколько месяцев подряд из жилища будет носа не высунуть. Перед глазами вставали видения полуживых от голода людей, каннибальских трапез в темных промерзших землянках и прочие радости. Он считал и пересчитывал наличных неандертальцев. Цифры получались каждый раз разные, но все они крутились вокруг сотни — чудовищно много!

«Как выглядит количество мяса, необходимое взрослому неандертальцу, скажем, на три месяца? Проще всего, конечно, умножить дневную норму на соответствующее число, но… Но какова эта самая норма? Сколько должен съесть Homo neandertalensis, чтобы быть сытым? Или, по крайней мере, не быть голодным? Увы, понятия „сыт“ и „голоден“ в языке неандертальцев отсутствуют. То, что можно принять за их аналоги, означают совсем иное: голоден — это когда начинаешь терять силы, хуже двигаешься. Такое состояние у взрослых наступает, если пища полностью отсутствует несколько дней подряд (4—5? 6—8?). Сытым же (не желающим больше есть) неандерталец не бывает в принципе. В том смысле, что есть он хочет даже тогда, когда физически не может больше ничего в себя затолкать. А каков минимум? Сколько нужно еды, чтобы человек просто не откинул копыта? Кусок мяса с кулак размером, но каждый день? Очень может быть, что смерть в этом случае наступит не от истощения — неандертальцу просто надоест такая жизнь».

В общем, Семен жестко определил приоритеты: никаких излишеств, даже строительство байдары можно отложить на потом. Нужно строить землянки, а все остальное — время и силы — тратить на организацию запасов: квасить в ямах и сушить все подряд, включая полутухлое мясо тюленей, найденных на отмели.

А еще было совершенно необходимо приучить неандертальцев к воде, сломать страх перед волной, перед качкой. Семен заставлял мужчин вчетвером забираться в грузовое каноэ и работать веслами. Частью вспомнил прочитанное когда-то у Тан-Богораза, частью изобрел заново способ высадки на берег при волнении средней силы. Как минимум двое должны встречать, либо пара гребцов должна спрыгнуть в воду, выбраться на берег и принять кормовую и носовую веревки. Лодка же, благо у нее почти нет киля, должна идти не носом вперед, а бортом к берегу. На самой мели (и волне) ее надо накренить так, чтоб обращенный к морю борт задрался вверх. И в такой позе нужно ловить волну и тянуть, помогая ей раз за разом все дальше выносить лодку на берег. Одновременно желательно начать разгрузку, оттаскивая добычу подальше от кромки воды и облегчая лодку. В знакомом месте при умеренной волне маневр, в общем-то, не сложный, но гребцы и встречающие должны действовать осмысленно и слаженно. Даже если на берегу и нет острых камней, под борт желательно что-нибудь подложить — хотя бы весла и при этом суметь не потерять их. Кроме того, неандертальцы мало боятся холода, но спрыгнуть с лодки в воду, пусть и не глубокую, для суровых воинов труднейшая психологическая задача. Впрочем, в их коллективном сознании (или подсознании?) Семен давно уже имел официальный статус «первоучителя», сокрушителя тысячелетних традиций и табу, так что не подчиниться ему они не могли.

К одному из тяжелых неандертальских самострелов Семен приделал большую коническую катушку-шпулю, на которую укладывался (наматывался) линь из тюленьей кожи. Оказалось, что обычный арбалетный болт тянуть линь после выстрела не может — слишком легкий. Пришлось переделывать ложе для стрельбы этакими дротиками. После всех усовершенствований гарпунная «пушка» оказалась для Семена почти неподъемной, отдачей после выстрела его буквально валило с ног. Из этого следовало, что на воде стрелять можно только с носа или с кормы — так, чтобы траектория снаряда примерно совпадала с длинной осью судна. Более-менее прицельно гарпун летел метров на 15—20. Смешно, конечно, и немного обидно, но позже выяснилось, что метать тяжелые гарпуны метров на десять (достаточно!) неандертальцы могут и без всяких приспособлений.

Первую серию наконечников поворотного типа Семен вырезал из кости вместе с Лхойкимым и Килонгом. Смысл этих приспособлений в том, что линь привязывается не к древку гарпуна, а к прорези в самом наконечнике. При попадании в цель наконечник отделяется от древка и остается в теле добычи. Натяжение линя его поворачивает на 90 градусов поперек раны, и он застревает в мясе или под кожей.

Технику и технологию охоты с воды предки коряков и эскимосов осваивали и развивали, наверное, сотни, если не тысячи лет. В данном случае первопоселенцам приходилось укладываться в недели и месяцы. Без жертв, конечно, не обошлось.

Пожилой неандерталец должен был спрыгнуть в воду при высадке на берег. То ли он прыгал, закрыв глаза от ужаса, то ли просто ошибся, но оказалось слишком глубоко. Следующая волна свалила его с ног и утянула от берега. Спасти его не удалось, хотя Семен решился на заплыв прямо в одежде и обуви. В итоге он еле-еле выбрался сам. Другая трагедия произошла в сотне метров от берега на виду у всей стоянки. Был загарпунен тюлень, но линь, сложенный в лодке, за что-то зацепился или запутался. Раньше, чем его успели освободить, зверь прошел под днищем и довольно сильно дернул. Все это, наверное, было не смертельно, но находившиеся в каноэ четверо мужчин, под сто килограммов весом каждый, двинулись одновременно и не туда, куда нужно. В итоге судно перевернулось. Уцепиться за него и ждать помощи хватило ума только у одного, остальные покорно утонули.

Еще две жизни унес белый медведь. Впрочем, «белым» назвать его можно было лишь условно, поскольку был он грязно-серого цвета, облезлый и тощий. Как и зачем он оказался на берегу близ стоянки, не ясно — заблудился, наверное. Так или иначе, но он являлся почти знакомой, привычной добычей — мужчины окружили зверя на обнажившейся отмели и забили вполне сухопутными копьями и палицами. Разделывать его предоставили женщинам и молодежи. К вечеру умерли подросток и одна из женщин. Другая долго находилась при смерти, но в конце концов смогла оклематься. Семен слишком поздно вспомнил, что печень белого медведя перенасыщена каким-то витамином (кажется, Е) и является ядовитой.

Чуть не весь обрыв ниже жилищ оказался завешен ломтями китового и прочего мяса. Его пытались клевать или утаскивать птицы, к нему подбирались песцы. В безветренную погоду мясо атаковали мухи — его приходилось постоянно перебирать, переворачивать, вычищать опарышей. К одной из мясных ям наверху повадился ходить пестун — годовалый бурый медведь. Дело кончилось тем, что этот лакомка получил арбалетный болт между ребер и после разделки сам оказался в яме, а его шкура (довольно плохонькая, кстати) пошла Семену на подстилку.

Сплошной лед, точнее, скопление льдин, после шторма так и не восстановился. Время от времени в пределах досягаемости проплывали довольно обширные ледовые поля или просто крупные льдины. Иногда на них были залежки животных — моржей или тюленей. Выходить далеко в море при сильном ветре Семен опасался, но трижды обстоятельства оказались благоприятными. Удалось добыть двух крупных тюленей и еще одного моржа. С тюленьими шкурами Семен обошелся безжалостно: почти все порезал (по спирали от центра) на тонкие ремни, а потом изготовил два полуметровых челнока, планки и заставил женщин вязать крупноячеистую сеть. Ее поставили там, где при большой воде чаще всего наблюдались животные. Затея себя оправдала: после каждого отлива обнаруживалось, что в ее петлях какой-нибудь зверь (а то и несколько!) расстался с жизнью.

Приближение осени ознаменовалось полным исчезновением плавучих льдов и более частыми штормами. Они приносили урожай, правда, не всегда пригодный в пищу.

А потом произошло событие, которое, в общем-то, надо было считать радостным, но Семен испытал сложные чувства: «Что, все эти горы полутухлого и подгнившего мяса заготовлены зря?! Я что, напрасно все лето держал людей впроголодь, заставлял каждый лишний кусок отправлять или в яму, или на вешала?!»

Дело в том, что в окрестностях стоянки за несколько дней сформировалось целых два моржовых лежбища!

«Да-а, — чесал затылок Семен, издалека разглядывая копошащихся на берегу животных, — мы рождены, чтоб сказку сделать былью. Жир и мясо, завернутое в шкуру, лежит и не убегает. Это мясо не забодает, не затопчет и не укусит — подходи и бери! Надо полагать, что моржовое лежбище, раз уж оно возникло, на другой день не исчезнет. А посему нужно сначала готовить хранилища для мяса, а потом браться за копья и палицы».