Наемники Гора

Глава 18 Дорога сокровищ

— Дорогу! Уступи дорогу! — прокричал возница, сидевший на фургонном ящике, приблизительно на ярд ниже, поднятой и огражденной перилами платформы заставленной скамьями, служившей пассажирской зоной.

Эта повозка имела два больших узких окованных по ободу железом колеса, диаметром около семи футов. В движение экипаж приводился двуногим тарларионом, породы немного меньшей, но более быстрой, чем обычный высокий тарларион используемый всадниками гореанской тяжелой кавалерии.

— Богатые тарски, — проворчал пешеход, сходя на обочину.

— С дороги! — снова крикнул возница, взмахнув кнутом.

О приближении его повозки заранее извещал звон двух колокольчиков, прикрепленных к выступам по обеим сторонам кузова прямо перед колесами. На этот раз мы миновали группу беженцев, и едва выбравшись из толпы, снова набрали скорость.

— Похоже, немного сокровищ перевозят в эти дни по этой дороге, — заметил Хурта.

— Несомненно, Ты прав, — кивнул я, — и насколько я заметил, основной поток движения направлен в сторону Ара.

— Косианская армия будет придерживаться этого маршрута? — уточнил Хурта.

— Скорее всего. По крайней мере, это — самый короткий маршрут между Торкадино и Аром

Я бросил взгляд на Боадиссию, стоявшую на передке повозки и, схватившись за передний поручень, всматривавшуюся вдаль. Волосы и платье девушки развевались на ветру.

— Смотри, — привлек я внимание Хурты. — Видишь того солдата у дороги?

— Вижу, — ответил он, высовываясь из повозки, чтобы иметь лучший обзор.

— На нем другая униформа, но он тоже из Ара, — пояснил я.

— Это немного успокаивает, — сказал мужчина справа от меня.

За последнее время мы видели уже нескольких солдат такой форме.

— Вы едете в Ар? — поинтересовался низкорослый товарищ, сидевший напротив меня. Это опять был все тот же самый торкадинец выделявшийся своими тонкими усами.

— Да, — признал я.

— А у Вас есть бумаги? — спросил он.

— Нет, — ответил я.

— Ох, — вздохнул коротышка, почему-то улыбаясь.

— А в чем дело? — полюбопытствовал я.

— Я предполагаю, что Ар не станет размещать всех беженцев, которые могут попросить у него убежища, — объяснил он. — Мне даже представить трудно, как они смогут принять такую массу народа. Уверен, что документы или письма могли бы быть необходимы, чтобы попасть в город.

— Возможно, — пожал я плечами.

— Любая такая бумага могла бы стоить на вес золота, — предположил он.

— Все может быть, — не стал спорить я.

— Скажите, у Вас есть при себе какие-либо ценности? — шепотом спросил он, наклонившись вперед, почти к моему уху.

— Нет, — ответил я.

Боюсь, при этом моя левая рука непроизвольно дернулась, как если бы собираясь коснуться ножен. Чтобы отвлечь внимание от моего движения, я проверил легкость, с какой выходит меч.

— Это даже хорошо, — сказал он.

— Почему это? — удивился я.

— Видите того мужчину в конце Вашей скамьи? — спросил коротышка.

— Да, — кивнул я, мазнув взглядов в ту сторону. — А в чем дело?

— Это — Эфиальтэс, — прошептал он, прикрывая рот справа открытой ладонью. — Знаменитый вор из Торкадино. Остерегайтесь его.

— Благодарю, — сказал я.

Всегда хорошо заранее получать такие предупреждения.

Коротышка кивнул и, откинувшись на спинку скамьи, положил локоть на поручень. Пожалуй, стоит не упускать из виду товарища на том конце скамьи, Эфиальтэса. Я был благодарен усатому за его информацию о нашем попутчике.

На задке экипажа имелось место для багажа. Именно в том отделении, позади поручней, я и разместил Фэйку. Это было абсолютно правильно, поскольку она являлась собственностью. Рабыня была закована в цепи. Я не боялся, что она попытается убежать. Но это полезно, время от времени, так приковывать своих невольниц. Так же, как и подвергать их наказанию плетью. Я встал и подошел к Боадиссии, присоединившись к ней.

— Привет, — улыбнулась она.

— Привет, — ответил я ей.

— Мне не терпится увидеть Ар, — призналась она.

— Если Ты стоишь здесь, в надежде первой увидеть блеск Ара, — заметил я, — то Ты сильно поторопилась с этим, до туда еще несколько дней пути.

— Я не могу дождаться того момента, когда мы доберемся до Ара, — сказала она.

— Вон, посмотри, — кивнул я головой в сторону обочины.

— Рабыни, — отметила она, провожая взглядом расположившихся на траве рядом с дорогой в различных позах отдыхающих женщин.

— Они могли бы дать им одежду, — поморщилась Боадиссия.

— День теплый, — пояснил я. — Когда возможно, таких женщин держат голыми, чтобы сберечь их туники от грязи и пота.

Все женщины были скованы между собой за шеи одной цепью. Некоторые из них смотрели в нашу сторону, пока мы ехали мимо. Вскоре они остались далеко позади нас.

— Обычно, по этой дороге перегоняют гораздо большее количество рабынь, — сообщил ей я. — Фактически нам на глаза попалось очень немного товара.

— Что меня ждет в Аре? — вдруг спросила Боадиссия, задумчиво теребя медный диск на шее.

— Не знаю, — пожал я плечами.

— Мне кажется, что у меня может ждать большое наследство, — предположила она. — Возможно, я найду, что мне принадлежит огромное состояние, что для меня были оставлены большие деньги, что у меня благородная семья и что я — одна из самых богатых и самых влиятельных женщин Ара!

— Почему Ты решила, что такое возможно? — полюбопытствовал я.

— А Ты считаешь, что это невозможно, — спросила девушка, резко поворачиваясь ко мне лицом.

— Нет, — ответил я. — Я не думаю, что это так уж невозможно.

— Я путешествовала, хотя и всего лишь младенцем, с огромным караваном, — напомнила она. — Разве это не означает положение и богатство?

— Не знаю, — снова пожал я плечами.

— Я думаю, что это возможно, — заявила Боадиссия.

— Да, конечно, — признал я. — Это возможно.

— Посмотри на тех бедных женщин, — показала Боадиссия, на приближающуюся к нам группу.

Навстречу нам шли три крепких девушки и мускулистый мужчина с палкой в руке. Шедшие гуськом девушки сгибались почти вдвое под огромными вязанками хвороста. Они были связаны веревкой за шеи. Лишь мельком взглянув на проезжающий мимо них наемный экипаж, они опустили головы и продолжили тащить свою ношу. Сопровождавший их мужчина приветливо помахал нашему вознице, не замедлившему возвратить приветствие.

— Такая судьба могла ожидать Тебя, — заметил я, — сделай мы попытку достичь Ара напрямик через сельские районы.

— Так они — рабыни? — спросила Боадиссия.

— Конечно, — кивнул я.

— Ох, — вздохнула она, — тогда это не имеет значения.

— Признаться, я не ожидал, что у нас появится возможность покупки поездки в платном экипаже, — сказал я. — Я просто не знал, что они все еще работают. Но я даже не рассматривал бы путешествие через сельские районы, по крайней мере, со свободной женщиной.

— Зато теперь мы здорово сэкономим время, — заметила девушка.

— Это точно, — согласился я. — Через несколько дней мы уже должны быть в Аре.

— А это правда очень красивый город? — поинтересовалась она.

— Да, можешь не сомневаться, — улыбнулся я.

— Я уверена, что у меня должно быть высокое рождение и положение. Я не могу дождаться, когда я доберусь до Ара, чтобы потребовать мою славу и богатство! — со счастливым видом заявила Боадиссия, теребя маленький медный кулон, висевший на ее шее, но, не дождавшись моего ответа, продолжила мечтать: — Нисколько не сомневаюсь, что учитывая процентные ставки на Улице Монет, за эти несколько лет мое состояние могло значительно возрасти. Я могу оказаться одной из самых благородных, самых богатых и самых влиятельных женщин в Аре.

— Возможно, — не стал спорить с ней я.

Мы обогнали фургон-клетку. Внутри находились пять рабынь одетых в туники больше напоминавшие тряпки. Две из них держась за прутья клетки, с интересом наблюдали за нами пока мы не проехали мимо.

— Этих скорее всего везут на рынок, — предположил я.

— Фэйка в последнее время отлично выглядит, — заметила Боадиссия.

— Да, мне тоже так показалось, — признал я.

— Что Ты такое делаешь с ней по ночам? — полюбопытствовала Боадиссия.

— Не знаю. Полагаю все, то же самое что все рабовладельцы делают со своими рабынями.

— Понятно, — кивнула Боадиссия, и вдруг призналась: — Я говорила с ней этим утром.

— О?! — удивился я.

— Да, — сказала Боадиссия. — Она, кажется, боится меня.

— Ты — свободная женщина, — напомнил я ей.

— Она не посмела даже посмотреть мне в глаза, — сообщила она.

— Возможно, она боялась, что Ты можешь подумать, что она слишком наглая или смелая, раз осмелилась взглянуть в глаза свободной женщины, — предположил я.

— Возможно, — кивнула Боадиссия. — А с Тобой, она настолько же робкая?

— Иногда, — улыбнулся я.

— Но я не заметила, что Ты бил ее в последнее время, — сказала девушка.

— Нет, — признал я.

— Почему нет? — полюбопытствовала Боадиссия.

— Она уже вполне прилично выдрессирована, — объяснил я.

— Выдрессирована? — переспросила Боадиссия.

— Да, в идеале, как только девушка достигнет определенного уровня дрессированности, уже не требуется избивать ее слишком часто. Конечно, она может быть избита просто для удовольствия рабовладельца, или по любой другой причине или без причины вовсе.

— Конечно, — кивнула Боадиссия. — Она же рабыня.

— Бывает, что некоторые рабовладельцы чувствуют, что девушку нужно выпороть время от времени, чтобы помочь ей ясно держать в памяти, что она — все еще рабыня. Считается, что такие порки, изредка применяемые к рабыням без всякого повода, оказывают на них благотворное влияние.

— Само собой, — согласилась Боадиссия. — Рабынь нужно держать в строгости.

— Безусловно, опытная, прилежная рабыня редко заслуживает наказания.

— Возможно, — сказала Боадиссия, — но я думаю, что для них все же полезно чувствовать плеть время от времени.

— Возможно, Ты права, — пожал я плечами.

— Если я была мужчиной, — заявила девушка, — то была бы беспощадна с ними. Я научила бы их, что означает их пол, и очень быстро.

— Возможно, им повезло, что Ты не мужчина, — улыбнулся я.

— Возможно, — засмеялась она.

— Ты же не мужчина, — заметил я.

— Я знаю, — вздохнула Боадиссия.

— А кто Ты? — поинтересовался я.

— Я женщина, — ответила она.

— Ты — красивая молодая женщина, — добавил я, отчего она покраснела, даже, несмотря на то, что ветер охлаждал ее лицо. — Возможно, Ты должна отчаянно надеяться, что никогда не станешь рабыней.

— Почему? — спросила девушка.

— Но ведь Ты же можешь попасть в руки человека, который мог бы быть столь же строгим и безжалостным с Тобой, как Ты сама была бы таковой со своей рабыней, будь Ты мужчиной.

— Но я — свободная женщина, — напомнила Боадиссия.

— Фэйка тоже когда-то была свободной, — заметил я.

— На самом деле не была, — заявила девушка.

— О, — протянул я.

— Конечно, не была. Я говорила с Фэйкой на днях. Я спросила у нее, была ли она прирожденной рабыней. И Ты знаешь, что она мне ответила?

— Откуда мне знать? — пожал я плечами.

— Она сказала — «Да».

— Думаю, что это правда, — кивнул я.

— А правда ли, что она сама попросилась в неволю, — спросила Боадиссия, — что она сама, добровольно, выбрала рабство?

— Правда, — ответил я.

— Какая же она дура! — скривила губы Боадиссия.

— Возможно, — не стал спорить я.

Безусловно, такое решение не должно приниматься необдуманно. Ведь такое решение может быть принято по собственной доброй воле, но уже не может быть по собственной воле отменено, поскольку, после того, став рабыней женщина становится беспомощной, что-либо изменить или повлиять на новые условия своего существования. Домашнее животное не может стать человеком, как бы ему того не хотелось.

— Но Ты так не думаешь, не так ли? — осведомилась Боадиссия.

— Нет, — признал я.

— А почему нет? — заинтересовалась Боадиссия.

— Предположи, что существуют некие женщины, которые являются прирожденными рабынями, — предложил я ей.

— Некие безнравственные, низкие женщины? — уточнила Боадиссия.

— Если Тебе так хочется, — пожал я плечами.

— Продолжай, — попросила она.

— Если эти женщины — прирожденные рабыни, и их сердца говорят им об этом, — продолжил я, — неужели Ты предпочтешь, чтобы они жили, скрывая это от мира? Тебе нравится такая ложь? Ты действительно рекомендуешь им это? Ты посоветовала бы этим женщинам не отказывать себе в обмане и наслаждаться собственным лицемерием? А что Ты прикажешь им делать с их потребностями? Они неважны, потому что они не касаются Тебя лично? Поэтому Ты призываешь их терпеть лишения? Ты действительно предписываешь им жить в состоянии смятения чувств и томления с каждым днем все большего, и в конечном итоге во все возрастающем страдании рано или поздно доводящим их до полного расстройства? Неужели все должны быть такими, какими хочется Тебе, а возможно, такими, какой Тебе хочется быть самой, поскольку Ты сама себе отчаянно приказала быть такой? Чего Ты боишься? Что вызывает твою враждебность, твое ядовитое негодование? Ты действительно хочешь удержать их от их естественного места указанного им природой?

— Полагаю, что нет, — задумчиво проговорила Боадиссия, — если они — действительно такие как Ты описал.

— Но все же, я слышал, есть кое-кто, кто мог бы отказать прирожденной рабыне в ее неволе, и даже по закону, даже несмотря от того что это могло бы принести ей психическое, эмоциональное и физическое страдание.

— Это абсурдно, — заметила Боадиссия. — Конечно же, рабство подобает, как морально, так и легально, прирожденной рабыне. Никто в трезвом уме не мог вбить себе в голову отрицание этого.

— Для прирожденных рабынь? — уточнил я.

— Да, — ответила Боадиссия.

— Для распутных девок, таких как Фэйка?

— Конечно, — кивнула она.

— В таком случае, если Фэйка — прирожденная рабыня, то разве Тебе не кажется, что ей подобало признать это, а затем покорно вступить в свою подлинную действительность?

— Да, — признала Боадиссия, — раз уж она — такая шлюха.

— Возможно, Ты даже сочтешь, что поступить так было ее нравственной обязанностью, учитывая то, кем она была, не так ли? — спросил я.

— Я думаю, что это соответствовало ей, что это полностью подходило ей, — согласилась со мной Боадиссия, — но я не думаю, что это была ее фактическая обязанность поступить именно так.

— Тогда Ты могла бы усмотреть в ее поступке, учитывая все, что вовлечено в это: смелое признание, потерю статуса, суровую действительность неволи, беспомощную и полностью принадлежность владельцу, то как теперь свободные женщины будут рассматривать ее и относиться к ней, как действие очень храброй женщины, — предположил я.

— Или очень отчаянной, — поправила меня Боадиссия, — возможно, та, что боролась с собой столь долго и столь мучительно, в конце концов, чувствует, что больше не может выдержать этого, и жалко сдаваясь своим потребностям, облегченно бросается к ногам мужчины, где ей и надлежит быть.

— Возможно, — не стал спорить я.

— Такая судьба является подходящей для прирожденных рабынь, — презрительно заявила Боадиссия. — Чем раньше они получают ошейники на свои шеи, тем лучше.

— Лучше? — переспросил я.

— Тем лучше для них самих, для мужчин, животных, и тем лучше для благородных свободных женщин, на которых они больше не смогут пытаться быть похожими.

— Я рад услышать, что Ты это сказала, — улыбнулся я.

— Почему? — удивилась Боадиссия.

— Да потому, что все женщины прирожденные рабыни, — объяснил я.

— Нет! — возмутилась она. — Нет!

— И ни одна женщина, — добавил я, — не сможет быть полностью удовлетворена, если она не понимает этого, не принимает это и не ведет себя соответственно.

— Нет! — замотала головой Боадиссия. — Нет! Нет!

— Это — всего лишь теория, — успокоил ее я.

Боадиссия застыла, вцепившись в поручень, и тяжело задышала. Костяшки пальцев ее рук побелели от напряженья. Она задрожала.

— С Тобой все в порядке? — поинтересовался я.

— Да, — прошептала она, опустив голову и не выпуская поручня.

Я не мог сдержаться, чтобы не представить себе, как прекрасно смотрелся бы ошейник на ее горле. Наконец, она подняла голову и, посмотрев на меня, спросила:

— Это ведь только теория, правда?

— Правда, — ответил я, вцепившейся в ограждение, дрожащей девушке. — Как правда и то, что эта теория может быть истинна.

Боадиссия надолго замолчала, и я, видя ее обеспокоенность, вернулся на свое место. Девушка, через некоторое время, тоже заняла свое место на скамье. На этот раз она избегала встречаться со мной взглядом, как впрочем, и с Хуртой, и, мне кажется с взглядом любого другого мужчины находившегося в экипаже.