Наемники Гора

Глава 13 Дорога к Сэмниуму

Я слышал крики сбитых с толку, напуганных детей и причитания женщин.

— Туда, следовать этим путем, — командовал солдат, перекрывая улицу.

На улицах было настоящее столпотворение, большая часть людей двигалась между солдатами, направлявшими их поток к большим воротам Торкадино. У многих за спиной висели мешки.

— Смотри куда прешь! — донесся до меня недовольный голос.

Я отстранился, чтобы дать дорогу двуколке, загруженной вещами и управляемой молодым парнем. Улицы были заполнены беженцами.

— Следуйте за мной, — велел Минкон. — И вы будете в безопасности. Держитесь ближе друг к другу.

— Я хочу свой топор, — заявил Хурта.

— Держитесь вместе, — повторил я команду Минкона. — Не разделятся.

Двери многих жилищ по пути нашего следования были выломаны. Изнутри доносились крики, и звуки ломающейся мебели. Это солдаты занимались грабежом. Из открытого окна другого здания, приблизительно на четыре — пять футов ниже подоконника, и где-то в сорока футах над мостовой, спиной к оштукатуренной стене, свисало тело.

— За что его? — поинтересовался я у Минкона.

— Я читать не умею, — отозвался Минкон. — У него на шее табличка, что там написано?

— Грабитель, — прочитал я.

— Значит, так оно и есть, — пожал плечами Минкон.

— По-моему грабеж и не прекращался, — заметил я. — Более чем в дюжине домов мы это имели возможность наблюдать.

— Этот — гражданский, — пояснил Минкон. — Таким грабить незаконно. Они не уполномочены на это.

— Понятно, — кивнул я.

— В Торкадино должен быть порядок, — заявил Минкон.

— Ну, само собой, — усмехнулся я.

— Я хочу свой топор, — опять начал конючить Хурта.

— Просто держись поближе к нам, — отмахнулся я.

Мы сдали все наше оружие на выходе из лагеря фургонов, который в компании Минкона, мы оставили несколько енов назад. В Торкадино, как выяснилось, были установлены строгие правила ношения оружия. Владение неразрешенным оружием могло быть рассмотрено как тяжкое преступление, наказание за которое, по усмотрению любого солдата, могло быть назначено на месте, немедленно, без каких-либо апелляций и адвокатов. Хватка когтей Серебряного Тарна не могла быть слабой. Все же оружие мы сдали совершенно легально. В моем кошельке лежал клочок бумаги с номером, который соответствовал другому, оставленному с моим оружием, позади оружейного стола, который установили у ворот лагеря.

Нас толкали в толпе.

— Туда, — приказал солдат, указывая рукой. — Тем путем.

На улицах не пахло дымом, его клубы душными облаками не закрывали солнце, превращая день в удушливый сумрак. Наши глаза не слезились. Дышать можно было без труда. Зачастую, взятый приступом город наполнен жаром, идущим от стен горящих зданий. Но Торкадино не было предан огню.

— Туда, — указал другой солдат.

Мы торопясь следовали за Минконом, продираясь сквозь толпу. В одном месте мне на глаза попалась девушка, стоявшая на коленях у стены к которой была прикована цепью за шею. В этом месте, примерно в ярде от мостовой имелось рабское кольцо, закрепленное на стальной пластине, зафиксированной на стене болтами. По запыленному лицу рабыни пролегли мокрые дорожки слез. Она отчаянно цеплялась за цепь около кольца. Трудно сказать, посадил ли ее здесь хозяин, намереваясь вернуться за ней, или она просто была брошена. Она была раздета. В любом случае ей предстояло оставаться там, где она была. Цепь позаботится об этом.

— Следуйте за мной, — периодически командовал Минкон, по мере того как мы продвигались по запруженным улицам. — Держитесь вместе.

Мы так и делали, изо всех сил стараясь не отставать. Я шел следом за ним, за мной держался Хурта, потом вплотную к нему Боадиссия. Замыкали процессию Фэйка и Тула с веревками на шеях, концы которых были в руке Хурты. Как испугались они этим утром, узнав, что у города теперь был новый хозяин. Какими полными ужаса взглядами они обменивались. Полагаю, такие же взгляды были бы у тарларионов, слинов или у других животных, если бы они имели понятие о таких делах, или считали целесообразным принимать их во внимание. Хотя, на мой взгляд, у Фэйки и Тулы, объективно, было гораздо меньше причин опасаться последствий падения города, чем у свободных людей. Фактически у них поводов бояться было не больше, чем у любых других домашних животных. Самое худшее, что грозило таким как они, это просто оказаться у новых владельцев. Мы взяли Фэйку и Тулу на поводки вовсе не из опасения, что они могли бы попытаться убежать от нас, воспользовавшись неразберихой, а чтобы держать их с нами, и не позволить им оказаться сметенными толпой. Рядом с нами раздалось испуганное блеяние пары верров. Женщина тащила их за собой сквозь толпу. У них, также как и у наших животных на шеях были повязаны веревки.

— Кажется, здесь будет трудно протиснуться, — заметил я Минкону.

— Такая давка продлится еще долго, — объяснил он. — В городе установлено несколько кордонов. Они разделяют толпу на отделенные колонны, ведущие к большим воротам. А там проводится досмотр, чтобы из города не вынесли ничего ценного.

— Получается, что все гражданское население изгоняется из города, — понял я.

— Да, — кивнул он. — Двигаемся вперед. В сторону, в сторону!

Мы с трудом продирались сквозь заполонившие улицы толпы, растянувшись гуськом.

— А ну сдай в сторону, — рявкнул Минкон кому-то впереди.

— А куда Ты ведешь нас? — полюбопытствовал я.

— В Сэмниум, — ответил наш провожатый.

— Зачем? — спросил я.

— Намереваюсь получить для Вас охранные грамоты, — объяснил Минкон.

— Я бы приветствовал это, — сказал я.

— Только, лучше бы Тебе не брать их, — вдруг сказал он, оборачиваясь.

— Почему это я не должен брать эти охранные грамоты? — опешил я.

— В любом случае, решение принимать Тебе, — заявил он.

— Я Тебя не понимаю, — признался я.

— Просто следуй за мной, — бросил он, разворачиваясь, и снова вкручиваясь в толпу.

Вскоре мы добрались до барьера, представлявшего собой несколько брусьев уложенных на козлах, перегородивших главный проспект Торкадино. Толпа была остановлена перед этим барьером. Оказавшиеся в первых рядах, изо всех сил давили назад, пытаясь сдержать напиравшие на них задние ряды, чтобы не быть прижатым к барьеру.

— Стоять, — приказал солдат, стоявший позади барьера с копьем наперевес.

Минкон произнес пароль, и нас пропустили за барьер. Как оказывается здорово идти свободно, не проталкиваясь сквозь волнующееся людское море. Приблизительно в двухстах ярдах дальше по улице мы увидеть другой сегмент толпы, также ожидавших позади барьера. Через пару енов мы миновали тот барьер, а затем и еще один.

Сбоку от того барьера, который мы пересекли первым из этой пары, возвышалась приличная груда различных предметов. Чего там только не было: мебель, подушки, коврики, настенные ковры, гобелены, рулоны ткани, одежды, ящики, посуда, кувшины, тарелки. На наших глазах к горе трофеев подошел солдат и вытряхнул к ее основанию принесенную в наволочке добычу. Полагаю, что его короткий, гремящий дождь кубков, будет едва заметен в таком скоплении предметов быта. Но, несомненно, именно такими небольшими порциями и была возведена эта гора, в высоту уже перевалившая за десять футов. В целом, это была дешевая добыча, которой предстояло быть проданной различным контрактным скупщикам.

— Смотрите! — воскликнула Боадиссия, указывая вперед и влево от нас, когда мы проходили перекресток за третьим барьером.

Там, приблизительно в пятидесяти ярдах от нас, у стены какого-то общественного здания, сложенной из плоских узких кирпичей, весьма распространенных в южно-гореанской архитектуре, на коленях стояла группа из приблизительно полутора сотен женщин. Все они были раздеты, и скованы цепью друг с дружкой за шеи. Их охраняли двое солдат с плетями в руках.

— Еще трофеи, — усмехнулся Минкон.

— Рабыни! — бросила Боадиссия с пренебрежением и отвращением.

— Или точнее скоро станут рабынями, — поправил ее Минкон.

— Ох, — испуганно вдохнула Боадиссия.

— Конечно, они — рабыни, — успокоил ее я.

— Многие из них, — пояснил Минкон, — женщины и дочери тех, кто был сторонниками Коса в Торкадино. Теперь их приготовили для клеймения и неволи.

— Понятно, — кивнул я.

— Их списки были подготовлены еще несколько недель назад, — сообщил он.

— Даже не сомневался в этом, — ухмыльнулся я.

К действиям того рода, что сейчас происходили в Торкадино, необходим разумный подход и щепетильной отбор среди гражданского населения, требующий тщательной подготовки.

Мы подошли к женщинам ближе.

Одна из них вдруг встала, но, немедленно, едва только на ее спину упала плеть, снова оказалась на коленях, но уже рыдая.

— Руки на бедра, — прорычал солдат, — колени широко, спину выпрямить, подбородок выше!

Он приподнял ее подбородок своей плетью, заставив смотреть вперед. По холеному лицу женщины текли слезы.

— Сейчас Ты получишь еще два удара, — сообщил он ей.

И она тут же вскрикнула от боли, раз затем еще, сгибаясь от каждого удара вперед почти касаясь животом тротуара. Удары солдата были почти небрежны, но я уверен, что той, что получила их, они показались весьма значащими.

— Положение, — скомандовал солдат, и женщина быстро и точно приняла прежнюю позу, в которую ее поставил мужчина, прежде чем опустить плеть на ее спину.

В ее глазах теперь, вместе со слезами, появился страх и раскаяние. Теперь, когда мы оказались совсем рядом, я мог видеть, что все женщины были скованы одной единственной цепью. Цепь оборачивалась петлей вокруг шеи пленницы, и звенья запирались крепким замком, после чего цепь шла к следующей шее. Простой, практичный и недорогой способ. Сверху на левой груди каждой женщины были проставлены номера.

— Ой! — вскрикнула связанная девушка, только что приведенная к группе.

— Ай! — вскрикнула Боадиссия одновременно с ней.

Она обернулась, оторвавшись от наблюдения за процессом наказания сидевшей на цепи женщины, и столкнулась с этой новой девушкой.

— Неуклюжая рабыня! — возмутилась Боадиссия, и дважды, зло ударила ее своими маленькими кулачками.

Солдат, приведший девушку, грубым толчком бросил свою пленницу на тротуар перед Боадиссией и, погрузив руку в волосы, склонил ее голову к сандалиям аларки.

— Проси прощения! — рявкнул он.

— Простите меня! Простите меня! — заплакала та.

— Простите меня, что? — уточнил солдат, еще сильнее сжимая ее волосы.

— Простите меня, Госпожа! — всхлипнула новая девушка, стоявшая на коленях согнув спину и опустив голову.

Маленькие ручки девушки беспомощно дергались в стягивающих их шнурах.

— Неуклюжая рабыня! — снова обругала ее Боадиссия.

— Простите меня, Госпожа, — повторила девушка, вздрагивая от рыданий.

Насколько я смог рассмотреть, эта новая девушка рабыней еще не была. По крайней мере, ей пока не поставили клеймо и не надели ошейник. С другой стороны, не приходилось сомневаться в ее судьбе, весьма скоро она получит и то, и другое. Она была предназначена, чтобы носить эти прекрасные украшения, объявляющие о бескомпромиссном статусе гореанской рабыни, украшения которые, так увеличивают красоту женщины, украшения означающие, что все требуемые формальности, необходимые, чтобы сделать ее неволю вступившей в силу полностью соблюдены. Можно считать, что этот парень был довольно милосерден и услужлив к женщине. Он просто аккуратно готовил ее, не для того, что могло бы быть ее ролью в жизни, но для того, что в ее новой жизни станет полной и бескомпромиссной действительностью.

— Целуй ее ноги, — приказал солдат, и испуганная девушка послушно и отчаянно поцеловала ноги Боадиссии.

— Неуклюжая рабыня, — сердито повторила Боадиссия,

— Пожалуйста, простите меня, Госпожа, — всхлипнула девушка.

— Должен ли я убить ее для Вас? — спросил солдат, потянув волосы будущей рабыни назад и выгибая ее перед Боадиссией.

Я обратил внимание, что у этой девушки, как и у других, на верхней части левой груди имелся номер. Полагаю, что солдата послали, чтобы арестовать ее, и пометить ее именно этим числом. Все делалось согласно заранее подготовленных списков.

— Нет, — ответила Боадиссия. — В этом нет необходимости.

Солдат вернул девушку в прямое положение, и отпустил ее волосы. Она осталась стоять перед нами на коленях, низко опустив голову.

— Спасибо, Госпожа, — прошептала она.

— Сэр, — внезапно гаркнул солдат, вытягиваясь в струнку.

— Подними свою голову и откинь волосы за спину, девка, — приказал только что подошедший офицер, державший в руке планшет с пачкой бумаг. — Запрокинь голову, насколько возможно.

Девушка подчинилась немедленно, и офицер, более не имея никаких препятствий для своего взгляда, считав номер с ее левой груди, принялся листать свои бумаги.

— Имя, женщина? — спросил он начавшую неудержимо дрожать девушку. — Говори, пока остальных не привели.

Солдат тут же, легким пинком, добавил ей разговорчивости.

— Леди Евфросинья их Торкадино, — представилась она, задохнувшись от боли.

— Семья, и каста? — продолжил допрос офицер.

— Дочь матроны Аглайи, Леди Торкадино, из касты торговцев, — сообщила она, — из рода Миртоса, торговки специями и казначея Совета Торкадино по Специям.

— Ах, да, — буркнул офицер, делая пометку в бумагах. — Полагаю, что твоя мать уже находится на цепи.

Девушка испуганно осмотрелась. Уверен, имей она такую возможность, она прикрыла бы грудь и низ живота. Глупый жест для того, кто вот-вот должен стать рабыней.

— Я не знаю, увидишься Ты с ней снова, или нет, — сказал он, — разве что на расстоянии. Но должен предупредить тесная дружба между рабынями не приветствуется.

— Я не рабыня, — простонала девушка.

— Сейчас, в ближайшие пару мгновений, Ты, конечно, можешь думать о себе как о Евфросинье, раз уж твоей матери до настоящего времени разрешили думать о себе как о Аглайе. Но вскоре, Вы обе получите новые имена. Как мне кажется, «Евфросинья» — имя слишком изысканное для рабыни. Скорее всего, Ты скоро станешь чем-то другим, возможно «Путой» или «Ситой». А до того момента, и с настоящего времени Ты, в наших и в твоих собственных интересах номер четыре-три-семь. Это твое имя пленницы, и Ты будешь думать о себе только так. Вы не можете спрашивать остальных здесь сидящих об их прежних именах, ни называть им свое бывшее имя, даже если они вдруг спросят. Точно так же Ты не можешь интересоваться такими вещами, как их бывшие семьи, статус и каста, ни давать им подобную информацию имеющую отношение к Тебе самой. Ты просто пленница Номер четыре-три-семь и ничего более, без прошлого и без будущего. Твоя мать, кстати, теперь Номер два-шесть-один. Отныне Ты должна думать о ней именно так, впрочем, как и она о себе. В прежней жизни она была важнее Тебя, вот и теперь у нее более ранний номер.

Четыре-три-семь был тем номером, что написан на левой груди девушки. Учитывая, что она 437-я в списке, а здесь на цепи около стены если и было собрано больше полутора сотен, то ненамного, имело смысл предположить, что было, вероятно, еще одно или даже больше мест сбора в других районах, возможно ближе к Сэмниуму — Залу Совета. С другой стороны, могло быть и так, что просто не всех женщин изловили. Цифры на их грудях совершенно точно были заранее присвоенными им номерами, а не просто указателем очередности пленения. Об этом можно было судить хотя бы по тому, что офицер уже имел ее число в своем списке, и наверняка вместе с ее именем. Таким образом, женщины, добавляемые к цепи в качестве пленниц, в этой группе, или любых других, могли иметь совершенно разные номера. Я обратил внимание, например, на то, что сказал чиновник, мать девушки, пленница под номером 261, была где-то на этой самой цепи, что было бы маловероятно, если женщин добавляли в строгой последовательности но очередности захвата. Впрочем, при желании, конечно, расставить их в порядке возрастания порядковых номеров можно было и позже, когда у похитителей появится свободное время. А в настоящее время важнее было следуя списка не упустить внесенных в него женщин.

— Ты можешь опустить голову, — сказал офицер, оторвавшись от своих бумаг и посмотрев на девушку, но как только она с облегченным вздохом это сделала, вдруг резко спросил: — Кто Ты?

— Леди Евфросинья их Торкадино, — ответила она, но под его суровым взглядом, осеклась и быстро исправилась. — Четыре-три-семь.

— Что-то еще? — уточнил он.

— Нет, — замотала девушка головой. — Нет!

Солдат подхватил ее за волосы и, резким рывком вздернув на ноги, толкнул к цепи. Не прошло и нескольких инов, как девушка уже стояла на коленях среди прочих своих сестер по несчастью, а ее горло плотно обнимала цепь, замкнутая на замок.

— Вы думаете найти всех женщин согласно своим спискам? — поинтересовался я у офицера.

— По крайней мере, большинство из них, — ответил он. — Хотя, конечно, некоторые могут ускользнуть от нас, но думаю, лишь на какое-то время.

— Многие попадутся на воротах, — добавил Минкон. — Они же не будут знать, что попали в списки. Их прямо там разденут, свяжут, поставят им номер и доставят к месту сбора.

— Послезавтра, кстати, всем гражданским лицам, не имеющим на то права запретят находиться в пределах стен, — сообщил офицер. — Наказание для пойманных мужчин будет быстрая и благородная казнь, попавшейся женщине грозит быть скормленной слинам, или, если она окажется достаточно миловидной и достаточно страстной, чтобы понравиться, возможно, неволя.

— Так что мало смысла в попытке скрыться в городе, — усмехнулся Минкон. — В конце концов, все дома будут обысканы. К тому же, когда они, рано или поздно проголодаются, им придется выползти на улицу, чтобы поискать еду, хотя бы ночью. А дальше, дело за слинами.

— Понятно, — кивнул я.

— Принимая во внимание ситуацию в Торкадино, — заметил чиновник, — очень маловероятно, что кому-то из женщин, попавших в наш список, удастся скрыться. Ведь стены, ворота, да и весь город под нашим контролем.

Я кивнул. Действительно у женщин из его списка, при тех условиях, что в настоящее время сложились в Торкадино, было мало шансов на спасение. Безусловно, многие из них еще не были рабынями. Практически, у гореанской рабыни, должным образом идентифицированной, заклейменной и заключенной в ошейник с именем ее хозяина, нет никаких шансов на побег. Даже если она сбежит от одного владельца, что крайне маловероятно, то она, скорее всего, просто угодит в цепи другого, который может оказаться гораздо хуже. К тому же, новый владелец будет знать, что она — беглая рабыня и, скорее всего, будет относиться к ней с большой жестокостью и держать с соблюдением самых строгих мер безопасности. Он наверняка позаботится, чтобы у него остались ее вещи, дабы можно было поставить слина на след беглянки. Не надо забывать, что наказание за второй побег может оказаться куда серьезней, вплоть до скармливания слинам или подрезания подколенных сухожилий, после чего женщину ждет участь рабыни-нищенки.

— И что станется с этими женщинами? — полюбопытствовал я у офицера.

— Большинство из них будет продано оптом нашим подрядчикам, — пояснил он.

— Как и большая часть других трофеев? — уточнил я.

— Да, — сказал он. — Основные контракты на большую часть предполагаемой добычи были заключены еще несколько недель назад.

— Разумеется, — сказал я.

Я обратил внимание на одного из солдат. Он прохаживался среди женщин вдоль линий цепи. То одной, то другой он подносил свою плеть к губам, и пленницы покорно целовали ее.

— Но некоторые из этих женщин весьма соблазнительны, — заметил я. — А номер 437, например, даже чрезвычайно привлекательна.

— Ее мать, 261, также довольно хороша собой, — усмехнулся он. — Бесспорно, часть из этих женщин, самые лучшие, как более дорогая добыча, не достанутся подрядчикам. Их сохранят, чтобы распределить среди солдат, чуть менее красивые пойдут рядовым, а те, что посмазливее офицерам.

Я понимающе кивнул. Это было в порядке вещей.

— Я уже сделал примечания относительно нескольких из них, — поведал офицер, указывая на свои бумаги, — включая и номера 437 и 261. Заранее-то, когда они ходили в одеждах сокрытия, никто не мог сказать которые из них самыми красивые.

— Ну, теперь-то это определить труда не составляет, — улыбнулся я.

— Это точно, — согласился он.

Я полюбовался на коленопреклоненных женщин. Все прошлые недели они ходили по своим делам, и по своей наивности даже представить себе не могли, что они уже включены, как скромные предметы в планы своих будущих владельцев. Несомненно, они уделяли много внимания таким важным для них вопросам, как соперничество друг с дружкой, поиск развлечений, свой внешний вид, домашние делам и проблемы. И все это время они не знали, что уже высохли несмываемые чернила, которыми их имена были вписаны в листы конфискаций. Я рассматривал их, некогда гордых, а ныне стоящих на коленях и скованных цепью. На верхней части левой груди каждой из них красовались цифры. Это были номера, которые следовали за их именами в списках захвата. Теперь это были их имена. Они были присвоены им еще несколько недель назад. Но только теперь, к своему ужасу, они вдруг узнали об этом и обнаружили, что они буквально надписаны на их телах.

Я увидел, что солдат поднес плеть к лицу номера 437. Девушка изогнулась и поцеловала ее.

— Идемте, — позвал Минкон. — Нам надо идти в Сэмниум.

И мы последовали за ним, Хурта, я, Боадиссия и Тула с Фэйкой на пеньковых веревках в руке алара.