На золотом крыльце — 3

Глава 7 Ингрийская хтонь

Огромный человекоподобный робот по-деревенски замахнулся, заскрежетала сталь — и тяжкий, алый, с явными следами ржавчины кулак врубился в мраморную скулу ожившей статуи. Каменная крошка полетела во все стороны.

— Их мохте даст ду стрибст! — рявкнул молодой кхазад, управлявший стальным великаном из его брюха, и, повинуясь движениям пилота, робот врезал хтонизированной скульптуре античного бога еще раз — мощный апперкот в подбородок. — Йа, йа-а-а, а-ха-ха-ха-ха!

Подсечка металлической ноги, приведенной в движение сервоприводами, сбила статую на землю. Гном в кабине продолжал хохотать, топча ступнями своей машины статую ожившего, а теперь — падшего божка. Кажется, это когда-то был Аполлон. Кхазад радовался, как малое дитя, и я мог его понять: когда сам сидел внутри робота-погрузчика у Цубербюлеров, тоже дико пёрся от того, как гигантские руки и ноги мощной машины двигаются, как будто являясь продолжением моего тела. Так, наверное, киборгами и становятся, а? Не-не-не, такого счастья нам не надо, бр-р-р-р…

— Давай! — закричал мне пилот робота. — Проезжай, на той стороне только Ломоносов, но он — бюст, разве что материться будет, ничего тебе не сделает! Мы почти всех покрошили, пока новые не нарастут, можно жить спокойно!

Я крутанул рукоять на руле «Козодоя» и рванул вперед. Сумасшедший дом эта ваша Ингрия! Особенно в сервитутных районах. Натуральная дичь: статуи оживают! Что характерно, с ними местные привыкли справляться. С теми, что поменьше, в рост человека — ломами, кирками, молотами. Иногда — минами-липучками. С теми, что побольше — реактивными гранатометами, бульдозерами, магическими амулетами (особой популярностью пользовались те, что могут быстро понизить, а потом резко повысить температуру), ну, и магией, это если об одаренных говорить. Сломал, взорвал, стер в порошок — порядочек, живем дальше. Да? Нет!

Скульптуры, эти каменные сволочи, растут на зданиях, в парках и скверах, как грибы после дождя! Буквально — стоит пройти дождю, самой завалящей мороси, и начинают расти статуи. Боги, ученые, генералы и писатели, какие-то всем хорошо знакомые, какие-то — не очень. Если ливень, то деятели покрупнее, если грибной дождичек — кто-то типа садовых гномов и писающих мальчиков. А как случается Инцидент — оживают и начинают вести себя разнузданно и бестактно! Это в городе, который претендует на звание культурной столицы Государства Российского!

А главное, пока они не оживут, все как бы и не осознают, что они тут — предмет хтонический. Очень даже эстетично в городскую среду вписываются! Такая вот Ингрийская Хтонь — вкрадчивая, коварная, архитектурно и урбанистически продуманная, с фоновой промывкой мозга. Что-то вроде пресловутого «отвода глаз», о котором я недавно читал. Стоит, понимаешь, у фонтана, такой Аполлон, а потом случается Инцидент, и он дает крепкого леща каменной дланью проходящему мимо дедушке!

Нет, если дедушка сервитутный — то у него наверняка вместо трости ломик, и он сдачи даст. Или в кармане — граната на липучке и с запалом секунд на двадцать, чтобы ее на задницу дурной скульптуре прилепить и сбежать. А если это скромный земский дедушка или погруженный в свои проблемы пожилой теоретик от магнауки из опричнины? Получит он сотрясение мозга в лучшем случае. В худшем — помрет скоропостижно, и что потом прикажете делать?

Вот потому-то земские и опричные редко через сервитут ходят, предпочитают подземкой пользоваться. Ну, или сразу после инцидента гуляют, тут после того, как жахнет, обычно недели две все спокойно. Чего, спрашивается, тогда Ингрия и ее сервитутные острова до сих пор не обезлюдели? Так где Хтонь — там магия, а где магия — там сильные мира сего, а значит — деньги, влияние, движуха всякая… Ингредиенты, опять же — разбогатеть можно!

На съезде с моста я увидел бюст Ломоносова, который грязно ругался с постамента, почем свет стоит понося и проклиная двух магов — возрастных уже мужчину и женщину. Они, стоя на зеленой зоне и пользуясь близостью канала, водяными плетями хлестали какого-то бронзового дядьку в старинном наряде и цилиндре. Понятия не имею, кто это был при жизни, но доставалось ему неслабо!

— Маринка, подсекай ему ногу! — веселился седой длинноволосый маг.

— Генка, подпусти его поближе, давай скинем чучело в канал! — престарелая Маринка сфомировала плотный жгут из водяных струй, ухватила этим странным арканом хтонизированную скульптуру за обе ноги и потащила к парапету набережной, вдоль окон монументального административного здания.

Бронзовая рука статуи была уже выгнута под неестественным углом, цилиндр смят в гармошку бешеным напором воды (я заподозрил, что дядька внутри — пустой), и двое волшебников, похоже, готовы были наслаждаться сражением и дальше, но закончилось все тривиально:

— Хорош уже! — свистнул кто-то с крыши ближайшего здания, и статуе прилетело камнем по голове.

Кругом на улицах шла самая настоящая война: ожившие статуи пытались устроить погром, а свирепый сервитутный народ надеялся такое развитие событий предотвратить. И, надо сказать, у народа получалось лучше: то ли потому, что к таким явлениям они были готовы, то ли — из-за незначительного числа агрессивных хтонических скульптур. Больше сотни ходячих статуй тут с незапамятных времен не видали, а в последние лет десять — штук сорок на всю Ингрию за раз считалось средним по силе Инцидентом. Вот если бы тут целая Терракотовая армия образовалась — тогда местные уже начали бы задумываться о дополнительных мерах безопасности, и на входе в каждую булочную, например, поставили бы укрепления из мешков с песком, а на крыши — гранатометчиков. Или еще что-нибудь…

С такими мыслями я покатил дальше, потому что Инцидент или не Инцидент, а посылку нужно доставлять. Путь мой лежал на Васильевский остров. Блокпосты, одновременно с оповещением о хтонической активности возникшие на мостах, отделявших сервитутную территорию от земской и опричной, мне особенно не помешали: суровые стражи Адмиралтейского острова просто попросили меня поднять забрало и посветили в лицо фонариком. От фонарика шибало магией, и от его луча — тоже, ну, а как иначе? Вдруг я не мотоциклист, а скульптура мотоциклиста?

На Васильевском острове, кстати, хтонь-матушка продолжала дремать: статуи не бегали, дома с места на место не телепортировались (да, да, это тоже местная фишка). Дурдом в одной части Ингрии вовсе не означал его же в другом месте. Инциденты случались в территориальном плане хаотично, и предсказать их было невозможно. Можно было только смириться и приспособиться, и это получалось у ингрийцев неплохо. Гранаты с липучками в карманах у дедушек — только один из примеров. Жители культурной столицы даже приложение разработали для смартфонов, где, кроме пробок на дорогах, обозначали границы хтонических возмущений и факты погромов со стороны оживших статуй. Очень современно!

Из-за буйства Хтони на Казанском острове стояли в этих самых пробках Спасский, Коломенский, Покровский и, конечно — Адмиралтейский острова, отчасти — Безымянный и те автомобилисты из других районов города, кто надеялся воспользоваться мостами через Неву. А я не стоял — «Козодой» позволял петлять между машинами, этим-то я и занимался. Сказано — в 16−00, четвертая линия, дом 52/2, значит — буду в шестнадцать!

Свернув налево на Авалонской набережной, я доехал до Благовещенского моста и, встроившись в поток электрокаров, двинул через Неву. Красотища, конечно, вокруг царила неописуемая: низкие темные облака, солнечный свет плотными столбами бьет сквозь просветы в тучах, блики по воде гуляют, золотые шпили и купола храмов в Неве отражаются, каждая набережная каждого канала — как с картинки, со всеми этими колоннами, кариатидами, пилястрами и карнизами…

Сигнал электрокара сзади вынудил меня увеличить скорость и мигом съехать с моста — направо, в поисках нужной мне линии. То, что линиями улицы называют — это было мне привычно, в Пелле точно так же, в частном секторе. Хотя — наверняка они по примеру Ингрии такое учудили, а не наоборот. А вот то, что одна улица — это две линии, например — четвертая для четных домов, пятая — для нечетных — вот это я офигел! Я думал, что четвертую проехал, когда вывеску с пятеркой увидал! Даже на разворот пошел, а потом увидел четверку на другой стороне, и… Только и осталось, что под шлемом пыхтеть и ругаться, под гудки и матерщину водителей выруливая на прежнюю траекторию.

По тротуару маршировал отряд курсантов военно-морского училища — может быть, двадцать или тридцать парней. Девчонки-студентки на электробусной остановке улыбались и махали им, какой-то пожилой дядька импозантного вида с орденскими планками на пиджаке приложил руку к козырьку белой фуражки. Он, похоже, тоже был флотским!

— И-и-и-и р-р-р-аз! — синхронно повернули в сторону ветерана головы служивые и пошли парадно, громко, чеканя шаг.

Дед явно был растроган. Ну, и я тоже — впечатлен. Очень красивый момент. Я аж чуть светофор не прозевал и под трамвай едва не заехал. Идиот самый настоящий, вот я кто. Мне в Ингрии не курьером надо работать, а городским сумасшедшим: ходить со стеклянными глазами и слюни на местные красоты и моменты пускать… Это у меня очень хорошо получается!

Место доставки оказалось пабом. Что такое паб? Это заведение из человеческой культуры Авалона, созданное людьми и для людей. Не одни ж там эльфы живут! Эльдаров, кстати, в Авалонском королевстве подавляющее меньшинство, всего несколько миллионов. А человеческое население представляет собой причудливую смесь из всех захватчиков, которые в разные века пытались заселить острова, но с течением времени, часто — после мнимых военных успехов и территориальных приобретений пасовали перед многолетними интригами и колдовским могуществом Высших Эльфов. Потомки пиктов, кельтов, римлян, саксов, скандинавов — все они теперь играли роль стада, которое пасли эльдары.

Но иногда в стаде этом появлялись бодливые барашки, не согласные идти на бойню. Паб назывался «Роб Рой» и как раз был посвящен тематике борьбы людей-авалонцев против эльфийских угнетателей.

Я опустил подножку «Козодоя», заглушил мотор и пошел в сторону бело-зеленой вывески над зелеными же воротами. Оттуда неслись звуки разухабистого фолк-рока, хриплый голос певца ревел на авалонском языке что-то вроде «ай эм олд гуд рибел», «фак еври эльдарс тугезер» и «гив ми зе ган, мама, ай вонт кил мо элвес» и всякое такое прочее. Весело, задорно, что тут скажешь…

Когда я вошел в зал — весь из темного дерева, неизвестных флагов, бутылок с алкоголем, портретов деятелей авалонского Сопротивления и холодного оружия на стенах, — кажется, каждый посетитель повернулся ко мне. В пятнадцать часов сорок семь минут все они были самым живописным образом пьяны. Могучие люди, исполины, богатыри! Если бы я столько пил — наверное, я бы сдох. И притом — очень неживописно. А эти делали очень бодрый вид!

— Посылка для Патрика, — сказал я. — Служба доставки Пеллинского экспериментального колледжа прикладной магии.

— А! — сказал бармен — толстый детина с черной бородой и в зеленом переднике. — Па-а-а-атрик, твои зелья приехали!

Из-под стойки вылез еще один детина — такой же, только с рыжей бородой.

— О! — сказал он. — Не мои зелья, а наши зелья! Давай их скорее сюда. Выпьешь?

Я сразу не понял, что это он мне говорил, и потому вопрос проигнорировал. Достал из рюкзака обмотанную пупырчатой пленкой коробку, положил ее на стойку, а рядом пристроил договор и ручку:

— Распишитесь в получении.

— Так не выпьешь? — спросил Патрик снова, после того, как подписал бумаги.

— Я ж за рулем, — вздохнул я. — Да и вообще — я малопьющий.

— Так! — он сделал отсекающий жест рукой. — Ничего не знаю. Снимай шлем, я тебе нулевочки налью. Зайти в «Роб Рой» и не выпить — великий грех! Давай — полпинты безалкогольного? Чисто символически, чтоб традицию не нарушать.

— Ну, давай, — согласился я, снял шлем и полез за деньгами.

— Чш-ш-ш! — оба бармена замахали на меня руками. — Окстись, малахольный! Ща-а-ас мы еще с рабочего человека деньги брать будем! Ты вообще знаешь, что привез?

— Не-а… — я завороженно смотрел, как янтарная жидкость льется из крана в стеклянный бокал.

Кранов у них за стойкой имелось, может быть, двадцать!

— Это «Синие слезы!» — провозгласил рыжий Патрик, огромным ножом вскрывая коробку и извлекая на свет Божий три флакона. — Или в народе — его величество Вытрезвин! Самый волшебный из всех волшебных эликсиров! Вот что ты нам доставил.

— О как! — я принял из рук чернобородого бармена стакан и наконец прочитал у него на бейджике имя — «Шимус».

Похоже, они были реальными авалонцами, с острова Эйре, вот это да!

— Ага! Можно день пить, а потом — фьють! Употребить пару капель на стакан гранатового сока — и как огурчик… — закивали оба здоровяка. — Главное близко к туалету в это время находиться. Фигачит спереди и сзади! Организм очищается! Потом — еще литр гранатового сока, и иди домой.

— Извращение! — подал голос кто-то из завсегдатаев. — Ересь! Зачем пить, чтобы потом — «фьють»?

Скопировать присвист бармена у любителя возлияний получилось очень натурально.

— И ничего не ересь, — обиделся другой пьющий тип. — А мне нравится вкус алкоголя, а завтра — на работу! Я, например, бронирую себе порцию, слышишь, Патрик? Мне это «фьють» очень даже надо!

— Слышу, слышу! — разулыбался бармен. — Организуем. Но ты учти — сорок.

— Живоглот, — констатировал работящий пьяница.

Я понял, что сорок — это цена за порцию. То есть — за каплю. Кучеряво. Одним глотком опорожнив стакан, прислушался к ощущением и признал их приятными. Освежает, хотя газики в нос и шибают, конечно.

— Отлично! — признался я и поставил пустую посуду на стойку. — Я пиво в общем-то и не пил никогда, но эта ваша нулевочка — очень даже ничего. Поеду, у меня еще дела.

— Ты к нам не по работе заезжай, — предложил Шимус. — Я тебя наугощаю. Пиво он не пил, надо же. Я вижу, ты парень свойский, мы таких любим. Тебя как звать?

— Миха, — кивнул я.

— Запиши мой контакт в Пульсе, Миха, — он смотрел прищурившись. — От нас заказов по алхимии много будет, это однозначно. Будешь курьерствовать дальше — точно еще увидимся.

— Мин херц, сказать по правде, это не совсем то, что в списке написано, — Людвиг Аронович натуральным образом мялся у дверей красивого трехэтажного здания по Среднему проспекту Васильевского острова.

Величественное готическое здание церкви, выстроенное на деньги кхазадов-христиан в середине девятнадцатого века, высилось на другой стороне улицы, и я больше смотрел на стрельчатые окна и контрфорсы, чем на извиняющуюся рожу Лейхенберга. Они с Гутцайтом решили меня попользовать, вот что.

— Тут очень, ОЧЕНЬ хороший человек хочет кое-что забыть, понимаешь? Не хочет он от курения избавляться, у него проблема посерьезнее…

— Аронович, это непорядочно, — отрезал я. — Мы же договорились! Что за игра втемную? Знаешь же, как оно меня бесит? Давай, я поехал!

— Миха, ну… Ну, да, ну, виноват я, должен был сразу сказать, но я думал — ты не согласишься! — вдруг он снял с головы свою тюбетейку и выдал. — Химмельхерготт!!! Да давай я из своего кармана доплачу, а?

Тут я сбавил обороты. Не потому, что кхазад хочет доплатить из своего кармана, хоть это и оксюморон чистой воды. И даже не потому, что он заикнулся про деньги, и я обиделся. Нет! Потому что дверь за спиной Лейхенберга скрипнула, отворилась, и там показался тот дедушка в белой фуражке. Перед которым курсанты строем маршировали.

— Так, — я потер лицо ладонями. — Блин.

Я — человек с иррациональным складом ума, хоть некоторые сильно умные судари и сударыни и считают меня ушлым. Но одно другого не исключает! Для меня такие совпадения — или знаки, как угодно — имеют большой вес в смысле принятия решений.

— Людвиг! — сказал ветеран в фуражке, и на суровом лице старика появилась слабая улыбка. — Пришел-таки? И специалиста привел?

— Хуябенд, Николай Николаевич… — Лейхенберг умоляюще посмотрел на меня. — А это…

— Титов моя фамилия, — шагнул вперед я и протянул руку. — Постараюсь вам помочь.

Все оказалось просто и ясно: он стеснялся. Знаете, эта железная порода мужчин: даже если копье в спине будет торчать, к врачу не пойдет, типа — само отвалится и заживет? Вот он такой был. Николай Николаевич мучался бессонницами и паническими атаками, ему снились кошмары — но никто, кроме его самого, и теперь — Людвига Ароновича и меня — об этом не знал. Он лечился спортом — старик был крепкий, в свои семьдесят семь он делал сто приседаний, сто отжиманий и сто подъемов туловища на пресс за одну тренировку. А еще — коньяком, горячей ванной, препаратами магния, витаминами группы бэ и настоем зверобоя. Он и меня-то пригласил только потому, что жена у него на реабилитации была, после перелома шейки бедра, в больничке.

— Через неделю вернется, она в нашем флотском санатории, там ее быстро подлатают, — Николай Николаевич немного суетился. — Надо бы мне за это время в себя прийти. А вы точно…

— Не точно, — сказал я. — Но я попробую. Чего конкретно вы хотите?

— Забыть. Никогда не вспоминать, — он расставлял на кухонном столе своей адмиральской квартиры сервиз: на шесть персон. Потом спохватился и стал убирать лишние чашки. — Я очень сильно не хочу больше вспоминать седьмое ноября одна тысяч девятьсот девяносто второго! И седьмое ноября две тысячи пятого. И седьмое ноября две тысячи двенадцатого. И… Вообще — все седьмые ноября убрать прочь из моей жизни! Кажется — это проклятая дата для меня!

— Так… — я вздохнул, прикидывая, как именно могу исполнить его просьбу. — Ну, да, это может получиться. Семьдесят семь седьмых ноября — долой. В принципе — могу.

— Давайте, я подпишу все, что угодно. Что претензий не имею, даже если у меня мозг через уши потечет, — с горячностью заявил он. — Где бумаги?

Когда он подписывал, я даже не удивился: его фамилия была Рождественский, и он вправду ушел на пенсию в звании адмирала. Я читал про него в контексте морских операций Балканской войны. Тогда он Черноморским флотом руководил — вот это уровень, а?

Признаться честно, мне страшно было лезть к нему в голову. И не зря — стоило ему уснуть под воздействием двух таблеток снотворного, и я шагнул за стальную дверью его разума, точь-в-точь такою, как на подводных лодках в кино. И увидел…

… испуганные глаза молодого еще мичмана, которого за ноги утаскивает в море огромное щупальце с присосками…

… крики из-под металлической обшивки перевернувшегося тральщика, который медленно уходит под воду, а отчаянные звуки голосов становятся все тише и тише…

…носферату в боевой форме на палубе большого десантного корабля, который рубит морских пехотинцев в кровавый фарш, и длинная очередь из автоматической пушки, сметающая в воду и проклятого упыря, и тех из парней, кто еще стоял на ногах…

…поднятые молодым некромантом — красивым парнем с порочным лицом, кажется, из Радзивиллов — утонувшие и убитые пулями и осколками матросы, которые по дну моря идут на штурм береговых укреплений Джурджийской крепости…

Я разорвал все эти вахтенные журналы с проклятыми седьмыми ноября в клочки и выбросил к черту, а потом прошелся по библиотеке и навел минимальный порядок — так, как себе его представлял, стараясь не нарушать систему, выстроенную Рождественским.

С этической точки зрения любое ментальное вмешательство — штука весьма спорная. Я это понимал. Расставишь тут книжечки по ранжиру, а у человека мозги набекрень встанут, и он в сумасшедшего перфекциониста и педанта превратится, например… Но в данном конкретном случае мне на это было плевать. Как в случае с Ароновичем и с Динкой. Все дело ведь в возможном вреде и пользе, которые могут стать последствиями моих действий. И здесь все было предельно ясно: человек хотел покоя.

Конечно, окольными путями он все еще мог вспомнить… Например, если кто-нибудь заговорит с ним о кракене. Или — начнет расспрашивать о порте Джурджу. Я физически не в силах был за полчаса или час перелопатить весь его гигантский архив знаний, впечатлений и ассоциаций, накопленный за долгую и насыщенную событиями жизнь. Но от фиксации на седьмом ноября избавить его мог. Всего-то семьдесят семь толстых тетрадей в кожаных обложках… Да, да, с самого первого года жизни. Тогда его, полугодовалого еще младенца, оставленного на минуту без присмотра молодой нянькой, утащила дворовая псина, ухватив зубами за пеленки. И потом из года в год на эту дату приходились самые скверные события. Тут волей-неволей поверишь в проклятья, хотя страдали в основном те, кто окружал Николая Николаевича, а сам он седьмого ноября хоть и попадал в страшные переделки, но оставался жив и невредим.

Как я понял — приближался ноябрь, и он больше не мог жить с мыслями о грядущей беде. А как предотвратить ее наступление и уберечься от неведомой опасности — не знал. Что ж — помочь в этом я ему не мог, а вот избавить от страха — вполне. Именно поэтому я сорвал со стены и выбросил нафиг большой календарь, в котором эта самая дата — 07.11 — была выделена жирным и много-много раз обведена нервными концентрическими кругами, аж бумага прорвалась.

— О капитан, мой капитан! Рейс трудный завершен… — продекламировал я, отряхнув руки, и вышел за дверь.

И только я открыл глаза, осознавая себя сидящим на диване рядом с Николаем Николаевичем, как сам старый адмирал глубоко вздохнул, очнулся, сел и проговорил:

— … все бури выдержал корабль, увенчан славой он! — а потом недоуменно посмотрел на меня и на Лейхенберга и спросил: — Чего это я? Я Уитмена только в школе в учебнике истории читал, в параграфе про культуру народов Америки, и откуда… Хм! И что, господа — у нас получилось? Вы избавили меня от… От чего вы меня должны были избавить? По ощущениям у меня как будто мешок с мукой с плеч сняли!

— Думаю, получилось, — сказал я. — Рад, что смог помочь, Николай Николаевич.

А сам думал о том, что черта с два еще стану трепаться в чужой голове вслух. Менталистика — страшная сила!