Мой неожиданный сиамский брат

Медвежуть

Северный холодный колючий и навязчивый ветер дул сильно. И нес с собой запах чего-то непередаваемого, необычного и совершенного. Для одних людей это был запах зимы, с которым были связаны радостные ожидания катания на коньках, дальних лыжных походов. Кто-то готовил снасть для зимней рыбалки, заботливо собирая красненького мотыля или чего погорячее, в смысле заветную фляжечку с горячительным напитком. Другие любители более активных видов отдыха точили коньки, обновляли обмотку клюшек. Клич «Шайбу! Шайбу!» уже звучал в их сердце и волновал кровь. Хоккей… как красива и всепоглощающа эта игра. Достаточно буквально небольшого пятачка залитого льдом и вот уже слышны веселые крики детворы, стуки клюшек хоккеистов. По всей советской России и Союзу есть мало мест, где не знали и не играли в хоккей. Поистине это великая игра. Даже в жарких республиках Средней Азии играли в хоккей, но на траве.

Да, прекрасен запах холодного зимнего ветра для простого советского труженика. И не беда, если где-то еще не было электричества или не показывал телевизор. Советский человек любил зиму, как неотъемлемую часть своего бытия. Конечно, летом жить легче, зато зимой — веселее. Купишь мороженого, неторопливо слизывая холоднющее лакомство, пройдешься по улице, на которой минус двадцать. И сразу становиться теплее внутри, потому что мороженное — оно теплее. А чтобы уж совсем не замерзнуть, надеваешь на ноги валенки, а на голову меховую шапку, закутываешься в тулуп, дубленку или ватник и идешь себе спокойно по делам…

Но существовала в советском обществе одна группа или, лучше сказать, порода, подвид людей, существование которых, как ни прискорбно говорить, отравляло все страны, народы и континенты. Увы, советское общество не миновала сия чаша, хотя и могла бы миновать. В смысле, значит, заслужили его на своей земле. Это многочисленное племя чиновников-бюрократов. Для советских бюрократов зимний ветер ноября тысяча девятьсот восьмидесятого года навевал тревожные ожидания. Сердце учащенно билось, и где-то екало в правом боку. К тому же пропал аппетит и желание посещать столь желанные сердцу рестораны, и устраивать шумные и веселые посиделки в санаториях закрытого типа. За прошедший месяц многие решения родного и, в общем своего, советского правительства оказались до безобразия жестокими и непонятными.

«Наш дорогой Леонид Ильич», словно одержимый злыми джинами, с упорством осла (ну действительно, по-другому не скажешь, и где спрашивается его совесть, так доставать «бедных»?) стал сокращать численность чиновников. Утешало чиновничье племя только то, что их, как и самых древних насекомых — тараканов истребить было невозможно. И чиновники, как и эти вездесущие насекомые, выживали во все времена. И при царях-батюшках, то бишь Рюриках, а потом и Романовых. И при отце народов жили всегда не плохо. Правда, не надо лукавить, при Иосифе «Грозном» полегло тараканьего племени не мало. Только вроде прижился, нашел кормушку, вдруг приходят ночью с малиновыми петлицами в шинелях, сажают в черный "воронок" и поминай, как звали. Где-нибудь на Колыме лес валит былой ловкий чиновник. Перешел, видать, кому-то дорожку, вот и «стукнули», куда надо. Но ничего, минуло и это. Пригрело солнышко и тараканчик, глядь, опять лапками, да длинными усищами шевелит — вот он, какой я — бойся меня. Можно вспомнить и неугомонного Никитку — кукурузника. Тоже не приведи Господи был правитель. Не было при нем покоя «древнему» племени, все обидеть норовил. То сокращает, то укрупняет, то разукрупняет. Ну не давал, паразит, возможности напитать ненасытное тараканье брюшко. Тут уж не до "крошек с барского" стола компартии. Но и здесь не оставил подземный хозяин своё племя — убрал Никитку. Пусть теперь сам на котлетках посидит за семь копеек штука. Все перетерпели, настали наконец добрые, сытные времена. Пришел вроде бы свой (бывший партийный функционер как-никак) плоть от плоти чиновничьей, генсекушка — наш Леонид Ильич. И, если бы можно было, то есть не так жалко золотишко, отлили бы Лене памятник, все честь по чести. Но вот теперь племя вездесущее одолевало сожаление, может стоило отлить? И пронесло бы, в смысле так и сидел бы Генеральный секретарь у себя в Кремле, вешал бы на грудь, хоть ежегодно, очередной орден или медаль. Носи, дорогой ты наш Верховный главнокомандующий, не жалко. Только нас не трогай и не беспокой. Так нет — опять грозовые тучи сгущаются над головой. Нет, не радовал зимний ветер — воздух больно холодный, вреден для тараканов такой воздух.

Действительно, после Пленума ЦК, в Викторина словно бес вселился — буквально запилил генсека. Все вспоминал саблю золотую с каменьями, поднесенную чекистами, ковер от Рашидова и другие подарки. Ильич держался долго, но, в конце концов, и у него терпение лопнуло. Таким дерганным Брежнева не видели давно. Но видимо всякому овощу свое время, как и всякой вещи под небом. Что-то сломалось в Ильиче. На следующее утро приказал все свои подарки свезти в музей Революции или в музей Вооруженных сил, включая особенно любимый и лелеемый военный мундир, со всеми килограммами орденов и медалей. Оставил у себя лишь те награды, что получил в войну.

— Знаешь Витя, а ты прав. Ну глупо, по детски получилось. Всё, как дитя малое, медали и ордена на грудь вешал — тешил свое самолюбие. Как будто свои военные ордена не заслужил и кровь не проливал. Ну а самую главную награду я уже получил — живой. А сколько не вернулось с войны домой?

С утра следующего дня, после часовой разминки в бассейне и легкого завтрака, Ильич, к ужасу начальника охраны, приказал ехать в Москву. Цель поездки — завод «Красный пролетарий».

«Ильич, пора уж тебе быть попроще, — зудел Викторин, — ну пообщайся с народом. Хватит по кремлевским кабинетам таскаться. Дело это хоть и хорошее, но толку от этого много не будет, если «снизу», от простого труженика поддержки нет. Рабочий человек сразу видит и на своем хребте чувствует, для кого и ради чего власть реформы затевает. Давай, Лень, хватит спать, пора дело исполнять.

— Надо мне действительно, Вить, к народу поближе. Я ведь в молодости сам у верстака слесарного стоял и что такое мозоли на руках знаю. Рабочий человек это становой хребет нашей партии, а я генеральный секретарь, — нахмурив брови, добавил решительно, с твердым сердцем — тут спать некогда, пора дело делать».

И уехал в Москву. На заводе, всё же успели предупредить местное начальство, готовили встречу. И торжественное собрание, богатый стол, и плакаты с многочисленными высказываниями генсека, типа «Экономика должна быть экономной». И, конечно, множество портретов. В общем, все как обычно. Необычно было другое, сам Брежнев, увидев приготовленную встречу, махнул рукой и, проигнорировав приготовления, пошел в цеха. И тут генеральный секретарь открылся с совершенно неожиданной стороны. Брежнев был человек компанейский и вникал во многие вещи. Мог и пошутить, и поговорить с простым рабочим.

Шлифовщик пятого разряда Комаров Михаил Иванович проработал на заводе почти всю свою жизнь, исключая то трудное послевоенное время, когда молодого деревенского паренька призвали служить в армию. Пришлось даже повоевать в Львовской области, с фашистскими бандитами — бандеровцами. С тех пор как отморозил ноги, лежа на снегу в засаде, болели они, особенно в старости. Поэтому обедал старый рабочий, не отходя от рабочего места, прямо тут же за своим верстачком. Ну конечно для настроения принял и стаканчик «беленькой». Это что бы время быстрее шло, да и веселей работалось. И узнав о митинге, встречать кого-то из начальства не пошел. Чего он там не видел и не слышал за свою жизнь. Поэтому он, подойдя к верстачку, по случаю пропускал ещё стаканчик. Настроение становилось бодрее. Станок плоскошлифовальный тихо, разбрызгивая веер искр туда — сюда, работал. Станок, конечно, уже видавший виды — импортный «АРТЕР», американский, тридцать шестого года выпуска. Работал исправно, хотя и ремонтировался не раз. И когда вдруг, перед его работающим станком сгрудилась толпа, то поначалу не очень-то и смутился. Видали разных гостей и проверяющих на заводе. И собирался шлифовщик выпить было, но неожиданно перед ним возник «наш дорогой Ильич». Из полуоткрытого шкафчика за спиной рабочего было видна стоявшая на полке чекушка. На газетке рядом была разложена нехитрая снедь — несколько кружков колбасы, четверть черного хлеба и половина луковицы. Брежнев понимающе подмигнул работяге.

— Ну что, закусываем? — Стоявший за спиной генсека директор завода спал с лица. Дружно побледнели начальник цеха и парторг завода. За спиной, как в улье, встревожено зашептали. Ильич сначала нахмурил брови: «Смотри Викторин, распустились совсем, выпивают прямо на рабочем месте. И где соблюдение техники безопасности, где качество работы? Ну, я им дам!

— Леня, только не вздумай орать на рабочего. Сам в своем рабочем кабинете не позволял себе рюмку? А? То-то. Ну, а пьют не от хорошей жизни. Ты посмотри, на каком оборудовании человек работает. Где уж тут качество работы. А начальников до ж… И все требуют — давай. Вот он допинг и принимает. Хотя, конечно, так и спиваются люди. И куда руководство местное смотрит? Вот их и взгреешь».

Ильич подошел вразвалочку к шлифовщику. Посмотрел на рабочего, нюхнул воздух. В нос шибануло густое «амбрэ». Рабочий взволновано перекладывал инструмент, руки слегка подрагивали. Генсек обернулся к стоявшей за спиной толпе.

— Тааак… здесь всё ясно. А где мастер участка?

Мастер участка Котов в свое время был лучшим рабочим. Но тяжелый труд и неурядицы в семье сильно напрягали. Способ выхода из семейного кризиса после развода был прост — пропустил стаканчик и легче. И все чаще стал Котов прямо на рабочем месте прикладываться к бутылочке. А сегодня, как обычно с утра, он уже заглядывал в свой шкафчик — поправлял здоровье. И когда на его участке появилось высокое начальство, предпочел скрыться в инструментальной… Ильич нахмурил брови. Перед ним происходило перемещение начальствующих лиц, но никто не выходил.

— Так, мастера нет. Где начальник цеха? — Из толпы вышел высокий, под два метра роста, с почти казацким чубом и повисшими усами, но бледный как смерть, начальник цеха Борисенко. Был он нрава веселого, силы не мерянной и прошел все ступеньки карьерного роста от станочника до начальника цеха. Сейчас он ждал только худшего.

— Ну, подойдите, товарищ начальник, поближе. Мы поговорим пока с Вашим подчиненным, а вы послушаете.

Участникам войны всегда есть о чем поговорить. Поговорили хорошо, спокойно, Брежнев слушал все внимательно. Потом Ильич, уже собираясь уходить, спросил, что мол, Иваныч тебе надо? Как у золотой рыбки можешь попросить.

Шлифовщик указательным пальцем с черным обломанным ногтем постучал по бутылке. Та жалобно прозвенела — Дзинь, дзи- инь…

— Вот, Леонид Ильич, смотри. Водочка-то дорогая стала, особенно и не разгуляешься. А пожелать…так это… главное, что бы был мир. Не допустить войны проклятой. Вот это я и желаю, — ухмыльнулся Комаров

— Посмотрим, чем могу помочь — Брежнев, поманил пальцем начальника цеха. — Рабочего отправить домой, пусть отдыхает. Но строго не наказывать, предупредить, лишить премии. А ты сам, голубь, становись к станку. Не можешь заставить соблюдать порядок, работай за него сам. — Генсек засмеялся и пошел.

Но скоро появилась в магазинах новая водка по 3 рубля 12 копеек. Прозвали ее в народе «Брежневка».

Поговорив с рабочим, Ильич в окружении обеспокоенных руководителей предприятия прошёл, минуя банкетный зал, в кабинет директора. Было о чём поговорить. Тут уж Брежнев отыгрался на чиновничьей братии по полной программе за все те слова, что говорил ему Викторин. На совещании кроме чиновников завода присутствовало всё руководство горкома и новый премьер Байбаков. Генсек, заглядывая в записку и не стесняясь «татарских выражений», охарактеризовал положение в нашей тяжёлой промышленности.

— Начальников дохрена, а порядка нет. Станки до сих пор тридцатых годов выпуска. Это рабочим надо сказать спасибо, что они ещё работают. А вы, какого хрена смотрите? Почему не внедряются активно станки с ЧПУ? Все новые станки должны выпускаться только с ЧПУ. Мне тут вот стало известно — Ильич глянул в записку — на западе давно используются гибкие системы производства. Вы про это не знаете? Пока мы все в ж… не оказались, гибкие системы надо срочно внедрять и у нас. И прекратить практику строительства заводов-гигантов. Это уже к Вам, товарищ Байбаков. Лучше иметь семь небольших заводов, чем один гигант. И что мне Вам объяснять? Вы какого… тут сидите? Кого возглавляете? Что делаете? Тут ночей не спишь, голову ломаешь, как быть, а над вами не каплет, как я погляжу. Товарищ Байбаков, занимайтесь делом! Снимайте любого чиновника, а то много их тут развелось — сокращайте вдвое, не меньше. Хватит штаны просиживать! При Сталине за такое вы бы уже давно лес валили!…

После этого памятного выступления генсека министерства и ведомства залихорадило. Слухи, один другого страшнее, ходили по кабинетам и коридорам, заставляя вздрагивать и исподтишка крестится даже неверующих. Но одновременно, имея перед глазами такую перспективу, многие начали действительно работать, а не имитировать бурную деятельность. Страна почувствовала крепкую хозяйскую руку Ильича. И, как водится, Брежнев пошёл по проторенному пути, проложенному ещё великим «другом физкультурников». Сталинский пример закручивания гаек был понятен и близок всему народу. И всё чаще стали встречаться на дорогах грузовики и автобусы, на которых, за лобовым стеклом уже стояли две фотографии. К Сталину добавился Брежнев.

Родное ведомство Андропова не зря получило подарки от генсека. Повышение статуса КГБ почувствовали на себе все слои населения. Теперь и на улицах, и в магазинах, и в кинотеатрах, да вообще в любом общественном месте могли подойти двое в штатском и спросить прямым текстом. — А что Вы здесь делаете в рабочее время, гражданин (или гражданка)?

Улицы городов в рабочие часы стали пустеть на глазах, как при просмотре незабвенного и неповторимого Штирлица. На заводах карающая рука органов также стала наводить порядок. Начались тяжёлые, трезвые, безпохмельные времена. Ни тебе «здоровье поправить», ни выпить, ни закусить на рабочем месте. Статья трудового кодекса о пьянстве заиграла новыми красками — нарушителей ударили рублём по карману. В семьях с пьющими мужьями облегчённо вздохнули жёны. «Слава тебе, Господи! Спасибо генеральному секретарю».

На предприятиях усиливался контроль и учёт всего: материалов, комплектующих и готовых изделий. КГБ и ОБХСС совало нос абсолютно во всё. Могли остановить любую машину, с любым грузом и задать вопрос. — Куда это дровишки, вестимо? — И не волнует их, чья это машина, и какие номера. Документики проверяют, в накладных роются, души бумажные. Левую продукцию ищут. А ведь находят и часто… и тогда усталый следователь с добрыми глазами начинаете спрашивать, как в популярной передаче «Что? Где? Когда?», добавляя иногда четвертый вопрос: «Сколько?». И по итогам разговора — из директора завода превращался уважаемый прежде Некий Некиевич в работника на отдаленных от привычного комфорта северных регионах.

Жуть! И только воет за окном северный ветер…