Мой Неидеальный прынц

Глава 40

На следующее утро я вышла из своей комнаты с лицом, высеченным из льда. Глаза были припухшими, но сухими. Боль я спрятала так глубоко, что, казалось, сама себе не верила в ее существование. Я была учительницей, ведущей урок в классе, где только что произошла жестокая драка. Никаких эмоций. Только процедуры.

Льера Брошка и Итан сидели за столом. На столе стоял нетронутый завтрак. Итан выглядел ужасно — мешки под глазами, осунувшееся лицо. Он поднял на меня взгляд, полный муки и надежды. Я прошла мимо, как мимо стула или вазы.

— Кристина, чай, — сказала я, садясь и разворачивая салфетку. — И попросите маэстро Гильома прислать что-нибудь легкое. Селедка и яйца сегодня не в моем вкусе.

Воцарилась тягостная пауза. Льера Брошка тяжело вздохнула.

— Мэриэм, мы должны обсудить...

— Что именно? — перебила я ее, поднимая на нее холодные глаза. — Погоду? Или, может, новости о здоровье герцога Хагена? Я слышала, его подагра отступает. Это хорошо для наших шансов.

Я говорила о нашем деле, о процессе, но тон был абсолютно отстраненным, деловым. Я отрезала себя от личного. Полностью.

— Марина, прошу тебя, — голос Итана был сдавленным. — Выслушай меня. Я ничего не помню. Я пил вино... оно было горьким... а потом... ничего. Пока мать не трясла меня за плечо.

— Не нужно подробностей, — я отпила чаю. Рука не дрожала. — Ваше физическое состояние вчерашним вечером не имеет отношения к нашим текущим стратегическим задачам. Мы должны сосредоточиться на...

— ЧЕРТ ПОБЕРИ, МАРИНА! — он ударил кулаком по столу, и тарелки подпрыгнули. — Я не изменял тебе! Меня опоили! Это ловушка!

Я медленно поставила чашку на блюдце. Звон был оглушительно громким в тишине.

— Успешная ловушка, — констатировала я. — Поздравляю противника. Теперь, если вы закончили, нам нужно решить, как использовать улучшение здоровья герцога. Я думаю, стоит послать ему еще один меморандум. О пользе пеших прогулок.

Я видела, как он смотрит на меня — с неверием, с болью, с яростью. Он ждал слез, истерики, обвинений. Всего, что дало бы ему возможность оправдаться, доказать, порвать кого-то в клочья. Но я не давала ему ничего. Только ледяную, непробиваемую стену.

Льера Брошка наблюдала за нами с мрачным пониманием. Она знала, что моя реакция в тысячу раз страшнее любой сцены ревности.

В тот день я работала как одержимая. Я восстановила по памяти ключевые моменты из разорванного блокнота. Составила новый план. Отправила маэстро Гильому три новых «меморандума» для разных членов Совета. Я была машиной. Безупречной, эффективной и абсолютно бездушной.

Итан пытался говорить со мной несколько раз. Он стоял в дверях моей комнаты, он заговаривал со мной в коридоре. Я отвечала односложно, глядя куда-то мимо него, и уходила по своим делам.

Вечером он не выдержал. Он встал у меня на пути, когда я возвращалась из библиотеки (я выпросила разрешение брата Малахия на доступ к нескольким томам по праву).

— Довольно, — сказал он тихо, но с такой силой, что по коже побежали мурашки. — Хватит этого спектакля.

— Я не знаю, о чем вы, — ответила я, пытаясь обойти его.

Он схватил меня за запястье. Его пальцы были обжигающе горячими.

— Ты знаешь. Ты прекрасно знаешь. Ты видишь, что я не виноват. Но ты решила наказать меня. Так? Потому что так проще. Поверить в измену проще, чем поверить в то, что тебя снова, как дуру, использовали в игре.

Его слова попали в цель. Точнее некуда. Да, возможно, так и было. Гораздо проще злиться на него, ненавидеть его за мнимую измену, чем признать свой собственный провал. Признать, что Амалия, эта никчемная девчонка, снова сумела нанести удар. И на этот раз — смертельный.

Я вырвала руку.

— Вы ошибаетесь. Я никого не наказываю. Я просто делаю то, что должна. Чтобы выжить. А вы... делайте что хотите.

Я прошла в свою комнату и на этот раз щелкнула замком. Я слышала, как он с силой пнул дверь и ушел, что-то проклиная.

Я прислонилась к двери и наконец позволила себе выдохнуть. Дрожь пробежала по всему телу. Это было невыносимо тяжело — держать эту стену. Но это было мое единственное оружие. Моя защита.

На следующее утро нас вызвали на предварительное слушание в Совете. Это была первая официальная встреча, где мы должны были предстать перед всеми.

Я надела самое строгое платье, собранное в тугой пучок. Я выглядела как судья сама себе.

Итан был мрачен и сосредоточен. Он смотрел на меня, но я упорно смотрела вперед.

В огромном, мрачном зале заседаний, за длинным дубовым столом, сидели те, кто должен был решить нашу судьбу. Герцог Людвиг, брат Малахий, граф фон Бюлов, барон Рейнер и другие. Их лица были масками.

Брат Малахий начал с обвинений. Он говорил о колдовстве, о странных знаниях, о страхах крестьян. Я слушала, не двигаясь, глядя куда-то в пространство над его головой.

И когда настала моя очередь говорить, я начала. Голосом ровным, холодным, лишенным всяких эмоций. Я говорила о логистике, об архитектуре, о медицине. Я цитировала законы, я ссылалась на исторические прецеденты. Я была блестяща. И абсолютно мертва внутри.

Герцог Людвиг слушал, подперев рукой подбородок. Его взгляд скользил по мне, по Итану, снова ко мне. Он видел. Он видел эту ледяную стену между нами. И он понимал, что это — не игра.

В какой-то момент, когда я говорила о принципах ротации гарнизонов для предотвращения болезней, Итан не выдержал.

— Довольно! — его голос громыхнул под сводами. Все вздрогнули. — Вы судите не ее! Вы судите нас обоих! И все это... этот цирк... из-за грязной интриги! Меня опоили! Подбросили ко мне ту... ту женщину, чтобы разлучить нас и лишить ее защиты!

В зале повисла шокированная тишина. Он выложил на стол наше грязное белье. Публично.

Я закрыла глаза. Все было кончено. Теперь мы выглядели не как сплоченная семья, а как враги, раздираемые скандалом.

Герцог Людвиг медленно поднялся.

— Заседание прерывается, — произнес он ледяным тоном. — До выяснения всех обстоятельств. Льер Итан, льера Мэриэм, вы возвращаетесь в свои покои.

Нас повели обратно. Мы шли по коридору молча. Спина у меня была прямой, но внутри все было перевернуто вверх дном.

Он разрушил все. Своим взрывом. Своей попыткой защитить.

И самое ужасное было то, что теперь, в этой тишине, сквозь лед пробивалась страшная мысль: а что, если он и правда говорил правду? И своим молчанием я просто добивала его? Добивала нас обоих?

Но повернуть назад было уже нельзя. Слишком много было сказано. Или не сказано.