Молодая элита (ЛП)

Аделина Амутеру

Я погружаюсь и выныриваю из странного тревожного сна, полного призраков. Или иллюзий? Не могу уже их различить.

А может быть, разницы в них и нет.

Иногда я вижу зависшего сверху надо мной отца, его лицо кривится в усмешке. Иногда — залитое слезами лицо Виолетты. И Энцо. Энцо. Он тоже парит в воздухе, но в отдалении. Я плачу и зову его, пытаясь порвать невидимые путы, чтобы дотянуться до него. Он жив. Он тут. Откуда-то издалека доносятся крики. «Держите ее!». Я словно в каком-то полузабытье, и не могу задерживать внимание ни на чем, кроме огромных созданий, несущих нас через море, и молчаливой неподвижности сидящих рядом со мной. Я хочу что-нибудь сказать. Что угодно. Но не в состоянии сделать этого — горло сковано. Я провожу рукой по своей груди — ее чем-то перевязали, чтобы остановить кровотечение.

Я силюсь разглядеть окружающих, но перед глазом всё плывет. Я возвращаю взгляд к вечернему небу. Мир посерел со смертью Энцо. Единственное, что я сейчас ощущаю — руку Виолетты в своей. Сестра сжимает мою ладонь, и я слабо отвечаю ей тем же. Развевающиеся на ветру пряди волос мешают зрению. Они темно-серые, темнее, чем когда-либо.

Я смутно воспринимаю наш полет на спине балиры и меняющийся под нами ландшафт. Вечерний свет косо падает сквозь кроны деревьев, в темноте танцуют светлячки. Время от времени сверху видны то обширные холмы, то нежные, сочно-зеленые равнины. Окраины Эстенции?

На меня накатывает тошнота, и, прикрыв глаз, я проваливаюсь в сон.

Проснувшись, обнаруживаю себя в сумраке какой-то спальни. Сизый вечер перетекает в ночь. У меня вдруг возникает ощущение, что я перенеслась во времени назад — в тот день, когда члены общества «Кинжала» спасли меня от казни и забрали с собой во дворец Фортуны. Спальня здесь почти такая же. И если я немного подожду, то зайдет и улыбнется служанка, а вслед за ней придет Энцо — с настороженным и печальным взглядом и горящими ярко-красными крапинками в глазах. Он наклонится ко мне и спросит, хочу ли я наказать тех, кто причинил мне зло.

Спальня медленно меняется у меня на глазах и теперь уже не кажется знакомой. Со мной снова играют шутки иллюзии. Мне требуется долгое мгновение, чтобы осознать, что я нахожусь не во дворце Фортуны, а в каком-то незнакомом особняке, и что я совсем не одна, а окружена Элитой. Застонав, я перевожу взгляд на того, кто сидит со мной рядом.

Стоит мне шевельнуться, как все в комнате напрягаются. В руках присутствующих появляются кинжалы. Я застываю. Их движения посылают по моим венам возбуждение, их страх стимулирует мою энергию. Затем все ощущения испаряются, смятенные болью. Мои бывшие друзья. Боятся меня.

Ближе всех ко мне сидит Рафаэль. Он единственный, кто не дергается от меня. Он покрыт синяками и ссадинами — на скуле сине-фиолетовый кровоподтек, губа рассечена, шея вся в порезах. Когда Джемма подходит, чтобы отвести его от меня, он поднимает руку, безмолвно останавливая ее. Она отступает. Я молча наблюдаю за ними.

— Где моя сестра? — шепотом спрашиваю я. Это мои первые слова.

— Отдыхает. — Видя мое встревоженное выражение лица, он кивает: — Она в порядке.

Я остро ощущаю выросший между нами барьер, и сквозь туман в голове осознаю, что Элита еще не поняла, какую роль я сыграла в смерти Энцо. От этой мысли я кривлюсь. Моя энергия пробуждается, и Рафаэль сжимает челюсти.

— Это ты убила Данте? — спрашивает Лусента. В ее голосе нет ни привычного мне насмешливого веселья, ни толики дружелюбия и доверия, которые я уже начала завоевывать. Ничего, кроме злости, сдерживаемой только из уважения к Рафаэлю. — Как ты это сделала?

Я открываю рот, но из него не выходит ни звука. Я действительно убила Данте. Сделала это, наслав на него иллюзию настолько жестокой боли, что его сердце истекло кровью. Мое молчание — всё, что нужно Лусенте. Ее губы сжимаются, и комнату затягивает пелена страха и беспокойства.

— Это вышло случайно, — сдавленно говорю я. Больше я пока ничего не способна сказать.

— Ты служила Терену? Это к нему ты бегала из дворца Фортуны? — набрасывается на меня с вопросами Лусента. — Ты доносила на нас Инквизитору? Ты о чем-то с ним договорилась? — повышает она голос. — Он поблагодарил тебя за помощь над телом Энцо. Ты…

— Нет! Я могу всё объяснить. — Подобные предположения вызывают во мне ярость, и иллюзии грозят снова выйти из-под контроля. Я вовремя подчиняю их себе. Рафаэль улавливает это, и останавливает на мне встревоженный взгляд. Джемма изучает меня, покусывая губу. От нее тоже исходит страх. У меня сжимается сердце. — Я бы никогда такого не совершила. Это вышло случайно. Клянусь богами!

— Рафаэль? — зовет Мишель, прорезая повисшую после моих слов тишину. — Что теперь будем с ней делать?

То, как Мишель обращается к Рафаэлю, и то, как Джемма подчиняется одному лишь жесту его руки, показывает, что общество «Кинжала» выбрало себе нового лидера. Рафаэль качает головой. Его глаза полны грусти.

— Ты сказала, что можешь всё объяснить, — говорит он. — Так расскажи же нам, что случилось.

Я начинаю рассказывать ему о том, как иллюзорно изменила внешность Энцо, но Рафаэль прерывает меня поднятием ладони.

— Нет, — твердо произносит он. — Расскажи обо всём с самого начала.

Мои губы дрожат. Он хочет знать всю правду. Я как всегда колеблюсь.

Но затем я не выдерживаю и, запинаясь, наконец во всём признаюсь.

Я рассказываю Рафаэлю о том вечере во дворце Фортуны, когда впервые увидела его представление. О том, как ко мне подошел Терен и пригрозил жизнью сестры. Я рассказываю, как воспользовавшись скачками пошла к Терену и дала ему информацию о Турнире Штормов. Рассказываю, как Терен нашел меня на празднике Весенних Лун, и как я подслушала разговор между Энцо и Данте. Как я отправилась в Башню Инквизиции, чтобы забрать свою сестру. Как убила на темной аллее Данте. Освобождаясь от всех своих секретов и лжи, я чувствую облегчение и опустошение. Я рассказываю о том, как Терен бросился ко мне на арене, как я вскинула руки, защищаясь, и обрушала на него иллюзию невыносимой боли. Как я осознала, что атаковала не его, а Энцо.

На этих словах у меня дрогнул голос. Пересказ случившегося рождает в моем сердце такую боль, что я едва могу дышать. Объятая горем, я вижу призрак Энцо, то появляющийся в комнате, то исчезающий, взгляд его темных глаз не отрывается от меня. Я ощущаю излучаемую всеми подозрительность, их невысказанную мысль, что я в ответе за то, что случилось. Что я — монстр.

Мне так жаль. Как же мне жаль.

Наверное, Терен всегда знал, что я совершу что-то подобное.

Когда я замолкаю, все молчат. Лусента смотрит на меня со смесью отвращения и страха. Джемма отошла назад, встав за ее спиной. А Мишель, кажется, готов броситься на меня, если я вдруг захочу им навредить. Я знаю, о чем они думают, хоть они и не говорят об этом вслух. Они хотят, чтобы я умерла. Моя смерть принесла бы им облегчение. Во мне поднимается густая, темная ярость. Я цепляюсь за нее. Разум проясняется. Сила вспышками растет во мне, пробиваясь сквозь горе и одолевающую тело от потери крови слабость.

Потом заговаривает Рафаэль и сразу становится очевидно, что группа полностью ему доверяет и глубоко его уважает. С первыми же его словами остальные немедленно успокаиваются и поворачиваются к нему, словно в надежде на то, что он обладает силой всё исправить. Его голос тих, но ровен:

— Когда я впервые тестировал тебя, — начинает он, беря меня за руку, — ты откликнулась на страх и ярость, страсть и жажду знаний. Ты это помнишь?

Он действует на меня своей энергией. Я чувствую, как он мягко тянет за мои сердечные нити, успокаивая меня, вынуждая оттаять. Неосознанно стремясь к его прикосновениям, я сильнее сжимаю его ладонь. Наша первая встреча с ним, кажется, произошла совсем недавно.

— Помню, — отвечаю я.

— Твоя реакция на ночной камень и янтарь, тьма в тебе, напугали меня, — продолжает он, и в его голосе явно слышится грусть. — Они очень сильно напугали меня. И всё же мне хотелось верить в то, что тебе каким-то образом удастся обуздать свою темную силу. Ты хоть понимаешь, какой властью могла бы обладать, если бы контролировала свои эмоции и научилась управлять как своими страхом и яростью, так и чужими? Я верил в тебя. Я думал… — он медлит пару секунд. — Я думал, что тебя спасет твоя страсть. Энергия страсти яркая и теплая, как и цвет выявляющего ее самоцвета. Страсть — это свет в темноте, огонь в ночи. Я решил, что в окружении тех, кто тебя любит, ты будешь чувствовать себя в безопасности, что ты сможешь обратить свою внутреннюю тьму на пользу себе. Я думал, страсть сначала смягчит тебя, а потом и поможет тебе.

Слезы жгут глаз. Я уже понимаю, куда ведет Рафаэль.

Он опускает взгляд.

— Я ошибался. Страсть яркая и теплая… но и у нее есть своя темная сторона. Она связана со страхом. Наши сердца наполняются ужасом при мысли о том, что кто-то причинит боль нашим любимым. Нельзя любить и не испытывать при этом страха. Эти два чувства сосуществуют. Страсть в тебе подпитывает и твой страх, и твою ярость. Она наоборот взращивает в тебе тьму. Чем сильнее ты кого-то любишь, тем более неуправляемой становится твоя сила. Твоя вспыхнувшая страсть к Энцо пошатнула твою стабильность. Она привела к тому, что ты потеряла контроль над своей силой — силой, ставшей опасной и мощной. Это, вкупе с твоими яростью и злостью, сделало тебя невероятно непредсказуемой.

— Что ты хочешь этим сказать? — шепчу я сквозь слезы.

От нежных прикосновений Рафаэля к моим энергетическим нитям, мое тело омывают волны грусти, и я вдруг понимаю, что он чувствует себя виноватым.

— Аделина, — тихо говорит он, и меня пронзает острая боль.

Удивительно, что именно это в конце концов разбивает мне сердце. Рафаэль никогда, никогда не называл меня Аделиной, даже при первой нашей встрече. Сейчас он разрывает связывающие нас узы привязанности.

— Я с самого начала советовал Энцо тебя убить. Он отказался.

Я начинаю плакать. Приходит воспоминание о том, как однажды мы сидели с Рафаэлем у золотистых вод каналов Эстенции, глядя на проплывающие мимо гондолы, и как он пел мне колыбельную моей мамы. Данте был прав. Рафаэль — красивый, добрый, чувствительный Рафаэль, — за которого я всей душой переживала, единственный во всем мире человек, которому, как я думала, я могу доверять, тот, ради спасения которого я вернулась в общество «Кинжала», никогда мне самой не доверял.

Его доброта ко мне была вынужденной.

Он был тем, кто вывел меня к свету. Без него я бы быстро скатилась в бездну, туда, откуда никогда бы не смогла уже выбраться.

— Даже ты, — шепчу я, плача. — Как ты мог? — Мне нет нужды спрашивать его о том, кто посоветовал Энцо убить мальчика, способного вызывать дождь, но не сумевшего подчинить себе свою силу, я и так знаю ответ. В каком-то смысле Рафаэль всегда был лидером общества «Кинжала». — Ты хоть когда-нибудь был мне другом? — слабо спрашиваю я. — Хоть когда-нибудь я была тебе небезразлична?

Рафаэль морщится. Я вижу, что ему больно говорить мне правду, что даже несмотря на желание успокоить меня, он сдерживается, ожесточая свое сердце.

— Я всегда считал, что Энцо должен был последовать моему совету. И тренировал тебя медленно, потому что не хотел, чтобы ты вошла во всю свою силу. Я с самого начала знал, что она принесет страдания всем нам… включая тебя.

«Кто захочет тебя, Аделина? Ты и правда думала, что сможешь сбежать от самой себя? Ты нигде и никогда не найдешь себе места», — появляется рядом призрак отца. Его тяжелое и холодное дыхание касается моей кожи, знакомый голос шипит в мое ухо. Однако никто из присутствующих не реагирует на его появление. Он — иллюзия, что мучает лишь одну меня.

— Мы можем всё исправить, — говорю я, сжимая ладонь Рафаэля в последней, неистовой попытке. — Ты когда-то рассказывал мне о том, что по слухам существует человек, способный возвращать мертвых к жизни.

Рафаэль качает головой.

— Ты заблуждаешься, Аделина, — мягко отвечает он, и я знаю, что он говорит не о возможности воскресить Энцо. Он говорит о любви Энцо ко мне.

Я не была ему безразлична. Он рисковал своей жизнью ради меня.

В отчаянии я тянусь к своей энергии и создаю вокруг Рафаэля иллюзии эмоций, пытаясь убедить его, что Энцо меня любил — даже если недолго, даже если в момент своей слабости, — пытаясь убедить, что я не была ему безразлична. Слова льются из меня рекой:

— Я научусь сдерживать свою силу… Я обещаю. В следующий раз у меня всё получится. Только дай мне еще один шанс!

Рафаэль закрывает глаза. Я чувствую, как он сопротивляется сотканным вокруг него иллюзиям.

— Не надо, — шепчет он.

— Пожалуйста, — шепчу я в ответ надломленным голосом. — Ты всегда был добр ко мне, Рафаэль. Не оставляй меня, умоляю тебя. Я без тебя пропаду. Что я буду делать? Как чему-либо научусь?

Когда Рафаэль снова открывает глаза, они блестят от непролитых слез. Он нежно убирает прядь волос с изуродованной стороны моего лица.

— В твоем сердце есть доброта, — говорит он. — Но твоя тьма поглощает всё хорошее, что в тебе есть. Твоя жажда причинять боль, уничтожать и мстить гораздо сильнее твоего желания любить, помогать и прощать. Я достиг предела своих знаний. Я не знаю, как тебя обучать.

«Красота и боль идут рука об руку», — поговаривал мой отец. Воображение на мгновение рисует мне, как я возвращаю Рафаэлю боль, причиненную им сейчас мне, как заставляю его в агонии корчиться передо мной. Какое удовлетворение это принесло бы мне! Моя энергия крепнет в предвкушении этого. Затем я понимаю, какое жуткое действие вызвало в моей душе радость, и меня охватывает ужас и омерзение. Рафаэль прав насчет меня. Он с самого начала был прав.

Рафаэль сжимает губы. Слезы больше не блестят в его глазах. А может, они были лишь плодом моего воображения.

— Ты можешь остаться здесь на ночь, — произносит Рафаэль. — Но утром вам с сестрой придется уйти. Моя работа — защищать наше общество, а я уже не чувствую, что находясь рядом с тобой мы все будем в безопасности. Прости.

Он изгоняет меня. Я теперь не одна из них.

Плещущая во мне тьма омывает берега моего сознания. Мне вспоминаются все наши с Энцо тренировки, как он спас мне жизнь и принял меня, как мы целовались, его подсвеченный в темноте силуэт, его спадающие на плечи распущенные волосы, нежность в его глазах. Затем мне вспоминается грозовая ночь, когда отец заключил сделку о моей продаже, то, как я под проливным дождем впервые в жизни создала иллюзии — настоящая причина, по которой Энцо решил спасти меня в день моей предстоящей казни, — все мгновения, когда меня оскорбляли и причиняли мне боль, оставляли или бросали, железный столб, огонь и беснующийся народ, пришедший поглазеть на мое сожжение и желающий мне смерти, пронизывающие меня светлые глаза Терена, члены общества «Кинжала», мое обучение, ухмыляющееся лицо Данте, предательство Рафаэля. Раненое самолюбие требует возмездия. Печаль вытесняется яростью, ненавистью и страхом, страстью и жаждой власти. Шепот в уголках моего сознания обретает образы, и они вылезают на поверхность, цепляясь когтями на длинных костлявых пальцах, радуясь подаренной им свободой. «Разве члены общества «Кинжала» чем-то отличаются от твоего отца, который хотел продать тебя, чтобы избавиться от своих долгов? — шипят они мне. — От Терена, который хотел использовать тебя против общества «Кинжала»? Тот же грот для обучения Элиты, спрятанный под землей, не очень-то отличается от темницы Инквизиторов».

Похоже, я просто сменила одну темницу на другую. Никто и никогда не одаривал меня добротой без надежды на что-то взамен.

«Разве они чем-то отличаются друг от друга?».

«Они все одинаковые».

«Они все хотят только использовать тебя, использовать, использовать, пока не получат того, что им нужно, а затем выкинут тебя за ненадобностью».

Всё, что Рафаэль увидел во мне в день, когда тестировал меня — правда. Все мои эмоции сливаются в единое целое, кружат во мне меняющейся, мощной энергией. Я дрожу.

Рафаэль чувствует возрастающую во мне силу, потому что я ощущаю в его энергии нотку страха. И всё же он не отстраняется. Он с мрачной решимостью разглядывает меня, отказываясь отступать. «Нет. Сосредоточься. Контролируй себя». Единственный способ усмирить мою энергию — избавиться от эмоций, поэтому я подавляю их, одну за другой. Моя печаль оборачивается злостью, потом — спокойно-ледяной яростью. Душа съеживается, чтобы защититься. Меня нет. Меня больше нет.

И мне не жаль.

— Вы не имеете права меня судить, — тихо произношу я, обводя всех взглядом. — Вы принадлежите обществу, наживающемуся на убийствах. Вы ничем не лучше меня.

Лишь Рафаэль стойко встречает мой взгляд. Он кивком показывает, чтобы остальные уходили. Лусента хочет возразить, но, вздохнув, бросает на меня последний взгляд и выходит вслед за Джеммой и Мишелем за дверь. Мы остаемся с Рафаэлем вдвоем. На мгновение, пусть и короткое, его лицо ожесточается, и в глубине глаз мелькает безжалостная тьма.

— Мы убиваем для достижения своей цели, — говорит он, склонив голову на бок. — А не ради удовольствия.

Если вы вышвырнете меня из общества «Кинжала», то я создам свое собственное. Я устала терять. Устала от того, что меня используют, ранят и бросают.

Настал мой черед их использовать. Мой черед ранить.

Мой черед.

— Ты совершаешь ошибку, не убивая меня сейчас, — ровно и холодно произношу я. Мой голос — голос незнакомого мне человека.

— Нет, — отзывается Рафаэль. — Не совершаю.

Он поднимается и выпускает мою руку. Со свойственной ему грацией идет к двери. Возле нее останавливается.

— Аделина, — говорит он, обернувшись. И я вижу в его глазах такое, что внутри у меня всё переворачивается. — Я тоже его любил.

Затем он уходит, и я остаюсь совсем одна.

Я посвящаю себя обществу «Розы» до конца моих дней. Клянусь:

Глазами видеть всё, что происходит вокруг,

Ушами слышать каждую тайну и секрет,

Устами склонять на нашу сторону других,

Руками уничтожать своих врагов.

Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы сокрушить всех, кто встанет у меня на пути!

— Вступительная клятва общества «Розы», данная Аделиной Амутеру.