Могучая крепость

I. Королевский Дворец, Город Менчир, Княжество Корисанд

.I.

Королевский Дворец, Город Менчир, Княжество Корисанд

— Итак, Корин, как ты думаешь, что всё это значит?

— Отец, если бы я знал это, я бы также умел читать мысли, предсказывать погоду, выбирать лошадь-победителя на скачках, и определять, куда делся мой левый носок, — ответил сэр Корин Гарвей, и граф Каменной Наковальни рассмеялся.

— Я думаю, вероятно, мы можем сделать как минимум несколько предположений, Ризел, — предложил сэр Терил Лектор. Граф Тартарян сидел на одном конце совещательного стола, чистя ногти кончиком перочинного ножа, удобно откинувшись назад и поставив каблуки сапог на сиденье кресла, обычно предназначенного графу Скалистого Холма. Сам Гарвей подозревал, что Тартарян выбрал именно это конкретное кресло не случайно.

— Ну, Терил, в таком случае, предполагай, — пригласил Каменная Наковальня.

— Во-первых, — сказал Тартарян. — Капитан Атравес попросил поговорить только с нами четырьмя, а не со всем Советом. Во-вторых, мы все знаем, насколько сейджин близок к Императору, и — если я не ошибаюсь — к Императрице тоже. В-третьих, архиепископ Мейкел не будет присутствовать.

Он сделал паузу, чтобы, подняв левую руку, полюбоваться своими ногтями, и Каменная Наковальня фыркнул.

— И что именно эти три соображения подсказывают твоему мощному интеллекту?

— Я очень сильно подозреваю, что добрый капитан собирается передать нам сообщение, — ответил Тартарян, глядя поверх руки на своего старого друга. — Учитывая отсутствие архиепископа, я бы также заподозрил, что это серьёзно светское послание. Возможно, это то, о чём Церковь не хочет знать.

— В таком случае, как ты думаешь, почему он так долго ждал, чтобы доставить его?

— С этим немного сложнее, — признался Тартарян. — С другой стороны, мы знаем, что они получают постоянный поток сообщений. Так что, скорее всего, он просто о нём не знал, пока Кайлеб не отправил ему депешу.

— За исключением того, милорд, — почтительно вставил сэр Чарльз Дойл со своего места рядом с Гарвеем, — что Кайлеб и Шарлиен отплыли в Теллесберг больше месяца назад. Это означает, что они сейчас в море, что немного затрудняет отправку любых сообщений сейджину Мерлину.

— Опрометчивые и импульсивные юнцы, указывающие на пробелы в логике старших, плохо кончают, — заметил Тартарян, ни к кому конкретно не обращаясь, и Дойл (который был не так уж сильно моложе графа) усмехнулся.

— Тем не менее, Терил, в его словах есть смысл, — сказал Каменная Наковальня.

— Конечно, есть. Если бы его не было, я бы просто уничтожил его смертоносной силой своей собственной логики и покончил с этим. Как бы то ни было, я вынужден признать, что понятия не имею, почему сейджин так долго ждал, чтобы обсудить это с нами, что бы это ни было. Ну вот! — Он начал работать над ногтями на другой руке. — Я признаю это. Я несовершенен.

— У меня просто сердце замерло, — едко сказал Каменная Наковальня, и настала очередь Гарвея рассмеяться.

Правда заключалась в том, что ни один из них понятия не имел, о чём хотел поговорить с ними капитан Атравес. За исключением, конечно, что Тартарян почти наверняка был прав насчёт того, от имени кого будет говорить сейджин. С другой стороны, атмосфера в совещательном зале была гораздо более спокойной и уверенной, чем всего несколько месяцев назад.

Гарвей всё ещё горько сожалел об убийстве отца Тимана, но решение Веймина убить его явно стало поворотным моментом в Менчире. Гарвей не собирался делать никаких чрезмерно оптимистичных триумфальных заявлений, но после ареста Веймина количество случаев насилия резко упало, а казнь бывшего интенданта вызвала не протесты и беспорядки, а нечто гораздо более близкое к огромному вздоху облегчения. По всему городу на дверях по-прежнему висели плакаты с анти-черисийскими воззваниями. Храмовые Лоялисты продолжали собираться в своих собственных церквях, следуя за своими священниками. Отряды черисийских морпехов продолжали вызывать сердитые взгляды, иногда даже улюканье, но никто больше не бросал в них дохлых кото-ящериц. По факту, не бросали даже тухлых помидоров.

Черисийская оккупация по-прежнему вызывала недовольство, но большинство жителей Корисанда — по крайней мере, на юго-востоке — казалось, были готовы признать, хоть и неохотно, что черисийцы делают всё возможное, чтобы не наступать на них.

Скрупулёзное соблюдение генерал-наместником Чермином как местных законов, так и обычаев везде, где это было возможно, тоже вносило свою лепту. И то, что черисийцы явно доверяли гвардейцам Гарвея служить основными миротворческими силами княжества, тоже не осталось незамеченным корисандийцами. Испытание на прочность, во многих смыслах, наступило, когда трое черисийских морпехов изнасиловали молодую фермерскую девушку. Гарвей отправился прямиком к Чермину, и реакция генерал-наместника была быстрой и решительной. Он приказал арестовать подозреваемых насильников, созвал трибунал и приказал стражникам Гарвея привести свидетелей-корисандийцев. Допрос адвоката защиты был резким, но этим свидетелям было оказано полное доверие, и вердикт суда был быстрым. Статьи Военного Кодекса устанавливали только одно наказание за изнасилование с применением силы, и виновные были отправлены на ту самую ферму, где произошло преступление, для казни.

И это был не единственный случай быстрого и беспристрастного правосудия. Справедливости ради, таких инцидентов было гораздо меньше, чем ожидал Гарвей. На самом деле, он с сожалением осознал, что его собственная армия, когда он противостоял черисийскому вторжению, совершила больше преступлений против подданных князя Гектора, чем захватчики. Конечно, были и другие нарушения — черисийцы, может, и вели себя хорошо, но едва ли они были святыми! Кражи, мародёрство, случайные драки или избиения и, по крайней мере, две смерти, одна из которых явно была результатом самообороны со стороны черисийца. И всё же подданные княжества были вынуждены, многие против своей воли, признать, что «оккупация» действительно была полна решимости обеспечить справедливость, а не только власть черисийцев.

«А ещё есть Стейнейр, — подумал Гарвей. — Этот человек пугает. Это просто неестественно. Он черисиец и еретик… и я думаю, что он, скорее всего, смог бы уговорить хлещущую ящерицу есть у него из рук».

Его губы изогнулись в лёгкой улыбке, но он не был уверен, что эта мысль была полной гиперболой. Мейкел Стейнейр ни разу не извинился за раскольнический пыл Церкви Черис. Он проводил грань между Церковью Черис и Храмовыми Лоялистами в каждой своей проповеди так же непоколебимо, как и в самой первой, и никто из тех, кто посещал и слушал его проповеди, ни на мгновение не смог бы усомниться в его непоколебимой преданности этому расколу. И всё же, несмотря на всю непреклонную силу его личной веры и ожесточённое неповиновение Викарию и «Группе Четырёх», он излучал мягкость и доброту, отрицать которые могли лишь одни фанатики.

Многие эти фанатики поступали именно так, но Гарвей видел, как Стейнейр шёл по нефам соборов и церквей по всей столице. Он видел, как «иностранный архиепископ», «вероотступный еретик» и «слуга Шань-вэй» останавливался, чтобы возложить руку на головы детей и поговорить с их родителями, останавливал целые процессии, чтобы сказать слово здесь и благословить там. Должно быть, это был сущий кошмар для людей, ответственных за сохранение его жизни, потому что никто не мог гарантировать, что в этих домах Божьих не было спрятанных кинжалов.

Но он всё равно это делал. Он протягивал руки, обнимал, приветствовал. И всякий в каждом из этих соборов и церквей слышал рассказ о том, что случилось с ним в Теллесбергском Соборе. Они знали, что он знал из непосредственного и личного опыта, как легко было бы кому-то повторить это нападение. И, зная это, он всё же выбрал идти среди них, рискуя именно этим.

Архиепископы не должны были быть такими. Они должны были быть величавыми. Предполагалось, что они будут посещать свои архиепископства раз в год. Они могли отслужить мессу в соборах, примыкающих к их дворцам, но они не ходили в маленькие церкви, такие как церковь Святой Екатерины или церковь Победоносных Святых Архангелов. Они проходили мимо прихожан, как князья Матери-Церкви, которыми и являлись, не останавливаясь, чтобы подержать на руках ребёнка, или положить успокаивающую руку на больного малыша, или мягко благословить скорбящую вдову. Они распространяли постановления и правосудие Матери-Церкви, и управляли, но не подхватывали на руки грязного шестилетнего ребёнка, смеющегося и вызывающего раздражение, не обращая внимания на свои изысканно расшитые сутаны, когда отправлялись навестить один из сиротских приютов Матери-Церкви.

Корисанд понятия не имел, что с ним делать. Если уж на то пошло, Гарвей и сам не был уверен, что ему думать о Стейнейре. Он не привык сталкиваться со святыми… особенно, как он подумал более мрачно, в архиепископских облачениях.

«Конечно, он не святой — он просто был бы самым первым, кто настоял бы на этом! Но пока не появится что-то получше…»

Звук открывающейся двери вырвал его из размышлений, и его глаза сузились, когда в совещательный зал вошёл Мерлин Атравес.

Сейджин подошёл к переговорному столу и вежливо поклонился.

— Милорды, благодарю вас за то, что позволили мне поговорить с вами, — сказал он.

— Я действительно не думаю, что существует хоть какая-то вероятность того, что мы могли бы не «позволить» вам поговорить с нами, — сухо сказал Каменная Наковальня.

— Возможно, и нет. — Мерлин улыбнулся. — Тем не менее, есть видимость, которую нужно поддерживать.

— Действительно, есть. — Каменная Наковальня задумчиво склонил голову набок. — Я уверен, вы не удивитесь, обнаружив, что мы обсуждали между собой, почему именно вы хотели поговорить с нами, сейджин Мерлин. Буду ли я прав, если предположу, что вы здесь по поручению Императора и Императрицы?

— Конечно, будете.

— В таком случае, полагаю, мы должны пригласить вас сесть, — сказал граф, указывая на незанятый стул через стол от своего сына и Дойла.

— Благодарю, милорд.

Мерлин отстегнул ножны своей катаны и положил их на стол перед собой, а затем сел и сложил руки на столешнице.

— Ну что ж, сейджин, — пригласил Каменная Наковальня. — Мы внимательно вас слушаем.

— Благодарю, — повторил Мерлин, а затем слегка улыбнулся.

— Милорды, — начал он, — к этому времени, я уверен, весь мир знает, что у Императора есть свой собственный личный телохранитель-сейджин. Однако, как вы возможно слышали, я никогда на самом деле не утверждал, что я сейджин. Истина, насколько я знаю, заключается в том, что настоящих сейджинов в смысле всех старых басен и сказок не существует.

Он сделал это признание спокойно, и слушавшие его зашевелились. Каменная Наковальня наклонился вперёд, опершись локтем на подлокотник кресла, а Тартарян задумчиво нахмурился.

— Если вы, например, обратитесь к сказкам о сейджине Коди, — продолжил Мерлин, — вы обнаружите, что он способен на всевозможные магические, мистические подвиги, от чтения мыслей и левитации до общения с большими ящерицами. И давайте так же не будем забывать о его волшебном мече и способности проходить сквозь стены. — Он криво улыбнулся. — Поверьте мне, милорды, было немало случаев, когда я жалел, что не могу проходить сквозь стены. К сожалению, я не могу.

— Но это не значит, что в этих сказках нет определённой доли правды. — Его улыбка исчезла. — И, хотя я никогда на самом деле не утверждал, что я сейджин, я должен признать, что у меня есть некоторые способности, приписываемые сейджинам. Таким образом, этот ярлык имеет определённую применимость, и он обеспечивает удобное… описание. Или, возможно, было бы лучше сказать, воображаемую классификацию, в которую люди могут меня поместить.

Он на мгновение замолчал, изучая свою аудиторию, затем пожал плечами.

— Причина, по которой я заговорил об этом, милорды, заключается в том, что я, возможно, не так уникален, как вы предполагали. Или, другими словами, вокруг может быть больше «сейджинов», чем вы могли бы предположить.

Все его слушатели напряглись. Они быстро переглянулись, а затем как один наклонились к нему, и его улыбка вернулась, немного более слабая и ещё более кривоватая, чем раньше.

— Когда я впервые предложил свои услуги Королю Хааральду, а затем, позже, Императору Кайлебу, это не было прихотью, милорды, — категорично сказал он им. — Я не буду притворяться, что предвидел всё, что произошло с тех пор, но я действительно видел, в какую сторону дул ветер, и я знал, где я нахожусь. И всё же, когда я предложил Черис свой меч, это было не всё, что я привёз с собой в Теллесберг, и я действительно пришёл не один. Если меня вообще можно назвать сейджином из-за способностей, которыми я обладаю, то я не единственный сейджин на лике Сэйфхолда.

— Вы не единственный? — тихо спросил Каменная Наковальня, когда Мерлин снова сделал паузу.

— Конечно, нет, милорд. — Мерлин покачал головой. — Кроме того, сами сказки утверждают, что не все сейджины — воины. Они также могут быть советниками, учителями, наставниками, даже шпионами.

— Да, в них действительно так говорится, — медленно произнёс Дойл, и Мерлин улыбнулся ему.

— Действительно, так и есть, сэр Чарльз. И так получилось, что прямо здесь, в Корисанде, есть довольно много «сейджинов».

— Здесь? — Каменная Наковальня сел совершенно прямо, и Мерлин кивнул.

— Да, милорд. На самом деле, у сэра Корина уже были доказательства этого.

— У меня были доказательства, вот как? — Гарвей посмотрел на Мерлина через стол.

— Несомненно. — Улыбка сейджина превратилась в нечто, удивительно похожее на ухмылку. — Они прилетели в форме камня, брошенного в окно вашего кабинета.

— Это был сейджин? — Брови Гарвея поползли вверх, а Мерлин усмехнулся.

— Если я сейджин, то это, безусловно, тоже был сейджин, генерал. Всё это княжество находится под наблюдением, милорды, и началось это ещё до вторжения Императора. — Он пожал плечами в ответ на их недоверчивые выражения лиц. — Очевидно, что даже наша сеть не может видеть всё. Если бы это было возможно, мы бы знали, кто заказал убийство князя Гектора, а мы этого не знаем.

Его неземные сапфировые глаза посуровели, когда он сделал это признание. Затем он глубоко вздохнул.

— Мы не можем видеть всего, но мы видим многое, и, как может подтвердить сэр Корин, мы довольно хорошо передаём информацию в руки властей, когда это кажется уместным. Именно по этой причине я хотел поговорить с вами сегодня. Находясь здесь, в Корисанде, я получил несколько сообщений, подтверждающих то, чего Их Величества ожидали в течение некоторого времени. Поскольку архиепископ Мейкел должен покинуть княжество в конце следующей пятидневки, и я уеду вместе с ним, моим… контактам здесь, в Корисанде, вероятно, потребуется предоставить информацию непосредственно вам после моего отъезда. В частности, сэру Чарльзу и сэру Корину. Поскольку эффективность этих контактов зависит от их анонимности и ненавязчивости, любые отчёты от них будут в письменной форме, и они сами найдут способ попасть к вам в руки.

— Путём бросания в окна? — язвительно спросил Гарвей, и Мерлин усмехнулся.

— Мы постараемся быть немного менее разрушительными, — сказал он.

— Я надеюсь, что никто из ваших собратьев-сейджинов не засыплется, пытаясь проскользнуть мимо наших часовых, — немного едко сказал Каменная Наковальня. Граф явно находил идею чересчур умных шпионов, шныряющих вокруг да около в чёрных плащах с капюшонами, менее чем забавной.

— Я думаю, что это… вряд ли произойдёт, милорд.

— Вы упомянули, что получили отчёты, подтверждающие то, чего ожидали Император и Императрица? — медленно произнёс Дойл, и Мерлин кивнул, а выражение его лица стало серьёзным.

— Действительно, получил, — сказал он. — В частности, я получил вот это.

Он достал конверт и положил его на стол перед собой.

— Отбрасывая все шутки в сторону, милорды, наши агенты здесь, в Корисанде, подтвердили, что граф Скалистого Холма, среди прочего, участвует в активном заговоре, как против Империи, так и против этого Совета.

Все лица за столом натянулись, не столько от удивления, сколько от напряжения.

— Это серьёзное обвинение, сейджин Мерлин, — сказал Тартарян, немного помолчав. — Это было бы серьёзным обвинением против кого угодно; против кого-то с таким положением, как у Скалистого Холма — не говоря уже о его членстве в этом Совете — оно становится чрезвычайным.

— Поверьте мне, милорды, Их Величества полностью осознают это. Точно так же, как они знают, что Скалистый Холм действует не в одиночку. На самом деле, он координирует свои действия с графом Штормовой Крепости, графом Глубокой Впадины, герцогом Чёрной Воды, бароном Ларчросом, бароном Баркором и по меньшей мере с дюжиной других мелких рыцарей и землевладельцев, не говоря уже о довольно большом количестве банкиров и торговцев в северном Корисанде. — Теперь его аудитория смотрела на него с застывшим выражением лица. — Кроме того, вовлечены епископ Мейлвин в Баркоре, епископ-исполнитель Томис и Амилейн Гарнат, бывший епископ Ларчроса, а также несколько десятков других священнослужителей из Храмовых Лоялистов… большинство из которых нарушили свои клятвы архиепископу Клейрманту.

Остальные смотрели на него несколько ударов сердца, а затем обменялись быстрыми взглядами.

— Я не буду притворяться, что у меня не было собственных подозрений относительно некоторых людей, которых вы только что назвали, сейджин Мерлин, — сказал затем Тартарян. — Правда, соединяя их все вместе… — Он покачал головой. — Это довольно трудно проглотить. И, откровенно говоря, потребуются очень веские доказательства, чтобы убедить меня принять это.

— Я уверен, что так и будет, милорд. И, честно говоря, я испытываю облегчение от того, что так и будет.

— Испытываете облегчение? — Выражение лица Каменной Наковальни выражало больше, чем намёк на подозрение. — И почему так может быть, сейджин Мерлин? Я бы подумал, что если бы действительно существовал такой серьёзный заговор, вы бы хотели, чтобы мы действовали немедленно!

— Милорд, Их Величества знают об этом заговоре буквально уже несколько месяцев. За это время их агенты собрали довольно много доказательств, и эти доказательства будут предоставлены вам. Однако Их Величества не желают, чтобы вы действовали опрометчиво или необдуманно.

— Нет? — Глаза Каменной Наковальни сузились.

— Правда в том, милорд, что Их Величества намеренно позволили этому продолжаться, не привлекая к этому вашего внимания. Во-первых, потому что они боялись, что вы будете действовать так же быстро и энергично, как обычно. Обычно это было бы хорошо. В этом случае, однако, Их Величества, по совету князя Нармана, предпочли позволить заговорщикам полностью посвятить себя делу, чтобы, когда мы начнём действовать, не было никаких сомнений в их виновности. Чтобы ни у кого не было права на законных основаниях предполагать, что Их Величества — или Регентский Совет — сфабриковали обвинения, как средство очищения княжества от личных врагов. Во-вторых, однако, был ещё один фактор, ещё один заговорщик, подтверждение чьей вовлечённости ждали Их Величества.

— Должны ли мы предположить, что «заговорщик», о котором идёт речь, проявил себя, сейджин Мерлин? — спросил Дойл.

— Должны, сэр Чарльз, — спокойно сказал Мерлин. — Согласно нашим агентам, Великий Герцог Зебедайя пообещал предоставить заговорщикам современные нарезные мушкеты. Более того, у нас есть доказательства того, что нарезные мушкеты, о которых шла речь, будут предоставлены предателем, прикомандированным к штаб-квартире герцога Восточной Доли.

Если перед этим выражение их лиц было скептическим, то на этот раз оно было гораздо более недоверчивым… и шокированным.

— Нарезные мушкеты? — Каменная Наковальня произнёс это почти задыхающимся голосом, в изумлении откинувшись на спинку стула. — Из собственной штаб-квартиры Восточной Доли? Вы хотите сказать, что герцог…?

— Конечно, нет, милорд! — Мерлин махнул рукой. — Я лично обсудил этот вопрос с герцогом Восточной Доли от имени Их Величеств. Его первым побуждением было отдать приказ о немедленном аресте предателя. Однако, как посланник Их Величеств, я смог отговорить его от этого.

— Вы смог… — начал Гарвей, затем резко умолк, и его глаза загорелись догадкой. Мерлин просто смотрел на него несколько секунд, пока Гарвей не начал качать головой и снова не откинулся на спинку кресла.

— Так вы думаете, что у них теперь достаточно верёвки, не так ли? — тихо спросил он.

— Что-то в этом роде, — признал Мерлин с лёгким поклоном. Другие корисандийцы посмотрели на Гарвея, а затем Тартарян начал кивать.

— Значит, Император и Императрица решили отрубить голову кракену, не так ли? — сказал граф, и в его тоне был намёк — слабый, но безошибочный — на что-то очень похожее на восхищение.

— Совершенно верно, милорд. — Мерлин пожал плечами. — Агент Великого Герцога Зебедайи в штаб-квартире герцога Восточной Доли не знает, что мы очень тщательно отслеживали ружья, которые, по его мнению, ему удалось «потерять». Мы проследили каждый их шаг от мануфактур в Старой Черис до Чизхольма, и мы можем установить — с помощью свидетелей и письменных показаний — точный момент, когда он направил их мимо складов Имперской Армии, на которые они направлялись.

— Другие наши агенты отслеживали его переписку с Великим Герцогом Зебедайей, так что нам стало известно о некоторых документальных доказательствах, находящихся в распоряжении графа Скалистого Холма, подтверждающих причастность Зебедайи. Намерением Их Величества является разрешить доставку этих нарезных мушкетов сюда, в Корисанд. Когда это произойдёт, вы будете проинформированы… как и генерал-наместник Чермин. В этот момент генерал-наместник, от имени Их Величеств, обратится к вам за помощью в борьбе с заговорщиками. Имперский Флот предоставит морской транспорт для перевозки ваших войск, поддерживаемых морской пехотой генерал-наместника, чтобы арестовать заговорщиков и изъять оружие и другие улики.

— Лангхорн, — тихо сказал Каменная Наковальня. Он выглядел более чем умеренно ошеломлённым. С другой стороны, на лице у Тартаряна была удивительно зловещая улыбка.

— Мне никогда не нравился Зебедайя, — заметил он. — А Скалистый Холм стал занозой в заднице с того момента, как был убит князь Гектор.

— И я не могу сказать, что моё сердце разрывается от того, что Баркор по уши увяз во всём этом, — почти мечтательно заметил Гарвей.

— Как и моё, — сказал Дойл более мрачно, наклоняясь, чтобы помассировать ногу, которая была наполовину искалечена в битве при Переправе Хэрила.

Четверо корисандийцев посмотрели друг на друга, и Мерлин откинулся на спинку стула, чтобы дать им подумать. После нескольких минут молчаливого самокопания их внимание, одно за другим, вернулось к нему.

— Могу я спросить, как долго Их Величества — и давайте не будем забывать про князя Нармана — позволяли этому маленькому заговору тлеть на медленном огне? — наконец спросил Тартарян.

— С того момента, как они узнали об этом, — ответил Мерлин. — Полагаю, я должен признаться, что мы с самого начала особенно пристально следили за Великим Герцогом Зебедайей.

— Ещё б вы не следили! — Каменная Наковальня фыркнул. — Любой, кроме слепого, пускающего слюни идиота, которым Император Кайлеб определённо не является, как он наглядно продемонстрировал, следил бы за ним обоими глазами!

— Почему у меня такое отчётливое чувство, сейджин Мерлин, что доказательство измены Зебедайи совсем не огорчило Их Величеств? — спросил Тартарян.

— Отчасти, я полагаю, потому, что это едва ли стало неожиданностью, милорд, — сказал Мерлин. — А также, я подозреваю, потому, что они испытывают некоторое облегчение от того, что решили как можно скорее покончить с этим. — Он пожал плечами. — Как выразился Император, вопрос никогда не заключался в том, нарушит ли Зебедайя свои клятвы или нет, а всего лишь в том, когда. В данном случае, Их Величества вполне счастливы иметь недвусмысленные, очевидные доказательства его предательства.

— И то же самое верно в отношении Корисанда, не так ли? — Глаза Каменной Наковальни были проницательными.

— Да, то же самое верно в отношении Корисанда, милорд. — Мерлин спокойно встретил пристальный взгляд графа. — Я понимаю, что многие люди, участвующие в этом заговоре, считают себя патриотами. На их месте я мог бы чувствовать то же самое. Однако так считают не все из них, и независимо от того, считают они себя патриотами или нет, Их Величества предлагают налагать самые суровые наказания только на тех, кто нарушил свои собственные клятвы. Я не предполагаю, что все остальные участники выйдут сухими из воды, потому что они не нарушали клятв. Но я полагаю, вы увидели в подходе генерал-наместника Чермина к беспорядкам здесь, в Менчире и прилегающих землях, доказательство того, что Их Величества не желают быть кровавыми деспотами. Наказание будет назначаться только в соответствии с законом, и там, где это практически осуществимо, сострадание будет иметь право голоса при вынесении приговора.

— Надеюсь, в конце концов, мы сможем — как выразился граф Тартарян — отрубить голову кракену одним ударом, без ожесточённой битвы и с минимальным кровопролитием. Их Величествам нужны все предатели, милорды, но одна из причин, по которой они хотят их всех сразу — это убедиться, что нам не придётся делать это снова и снова.

Мерлин окинул корисандийцев взглядом своих спокойных голубых глаз.

— Кайлеб и Шарлиен — это не Жаспер Клинтан. Они не получают удовольствия от жестокости или крови. Но они полны решимости покончить с этим делом раз и навсегда, потому что вы можете быть уверены, что такие люди, как Скалистый Холм, Зебедайя и Баркор, не планируют проливать свою кровь во имя независимости Корисанда. Они планируют проливать кровь других людей во имя своей собственной власти, и Их Величества не намерены позволять им это сделать.

II. Около острова Дракона, Залив Хэнки, Королевство Долар

.II.

Около острова Дракона, Залив Хэнки, Королевство Долар

«Ну что же, по крайней мере, мы их нашли, — сказал сам себе капитан Арнальд Стивирт. — Правда, выяснить, что с ними делать теперь, когда мы их нашли — это ещё одна проблема».

Стивирт тонко улыбнулся, а затем поморщился, когда ведущий доларский галеон дал ещё один залп. Его собственный «Шквал», прикрывавший тыл сокращённой — очень сокращённой — боевой линии черисийцев, пока ещё не вступил в бой, и, к сожалению, должно было пройти ещё некоторое время, прежде чем он смог бы это сделать.

Позднее утреннее солнце припекало, обжигая голубые воды пролива Хэнки, южную часть Доларского Залива и зелёные склоны Острова Дракона на востоке, но сильный северо-западный бриз был резким, почти холодным. Он вздувал волны высотой девять или десять футов, и «Шквал», днище которого было обито медью, двигался на юго-восток со скоростью почти семь узлов под брамселями и взятыми на один риф марселями при хорошем ветре в левую раковину. Доларские корабли, державшие курс на юго-запад правым галсом, пока две силы медленно сближались, держали ветер почти против ветра. Это было близко к их лучшей точке плавания, но они делали не более шести узлов. К несчастью, они оказались между черисийцами и их предполагаемой добычей, и их было пятеро.

Три доларца уже вступили в бой с КЕВ «Дротик», который возглавлял черисийский строй. Капитан Жон Павел, шкипер «Дротика» и самый старший офицер из здесь присутствующих, был ветераном Каменного Пика, Скального Плёса и Залива Даркос, а его корабль был одним из новейших судов сэра Гвилима Мензира. «Дротик» на самом деле был на пять с половиной футов длиннее «Императрицы Черисийской», любимого флагмана Императора Кайлеба, но на нём было установлено на десять орудий меньше. Сэр Дастин Оливир пришёл к выводу, что «Императрица Черисийская» будет нести слишком много пушек для её водоизмещения, ещё до того, как завершилась её постройка. Тот факт, что после ввода в эксплуатацию судно быстро начало изгибаться, а её киль посередине начал выгибаться вверх из-за большого веса, давящего на концы корпуса, только подтвердил его первоначальные опасения. Её мощный бортовой залп сделал её грозным противником, но как только стало очевидно, что его опасения были обоснованы, у него не было другого выбора, кроме как уменьшить её вооружение. Однако, предвидя надвигающуюся проблему, он приложил все усилия, чтобы избежать её, когда проектировал корабли класса «Меч Черис», и, в дополнение к снижению веса и увеличению водоизмещения, он экспериментировал с диагональной обшивкой корпуса, как средством дальнейшего увеличения её продольной прочности.

В результате «Дротик» с лёгкостью нёс разработанное для него вооружение. На нём было установлено то же количество тридцатифунтовых орудий, что и на «Императрице Черисийской», но при этом только двадцать карронад, а дополнительная длина орудийной палубы, по-видимому, обеспечивала более высокую скорострельность. И хотя у него было меньше карронад, они стреляли пятидесятисемифунтовыми снарядами вместо тридцатифунтовых, что фактически увеличивало вес его бортового залпа. Кроме того, его пушки были размещены немного выше, а силовой каркас корпуса был толще. Всё это делало его идеальным кораблём для того, чтобы возглавить черисийскую линию в данный конкретный момент, но не меняло того факта, что он сражался против трёх вражеских кораблей.

КЕВ «Щит», идущий за кормой «Дротика», мог бы прийти ему на помощь в ближайшие десять-пятнадцать минут, но «Шквал» отошёл на наветренную сторону, когда был замечен враг. Его родословная торгового судна также делала его, хотя Стивирту и не хотелось это признавать, самым медлительным кораблём из трёх, и он отстал от своих спутников во время преследования. Было очевидно, что он всё-таки быстрее доларских галеонов, но на их нынешних курсах он был по крайней мере в сорока минутах — а скорее всего, в часе — от любого расстояния, на котором он мог вступить в бой. С другой стороны, два самых крайних судна в доларской формации отставали почти так же сильно.

«Но и не предполагалось, что они будут так хорошо держать строй. — Стивирт осознал, что его собственные мысли звучат жалобно, почти раздражённо. — Сэр Гвилим сказал нам, что Тирск был самым опасным парнем на другой стороне, но это просто смешно!»

На самом деле это была случайность, что они вообще столкнулись с этим конвоем. Отряд капитана Павела крейсировал у северо-восточного побережья полуострова Хэррис в Провинции Швэй, разыскивая суда в водах между Мысом Попугая на севере и Песчаным Утёсом на юге. У них были сообщения о том, что литейные заводы в Швэе отправляют пушки на доларские верфи в Горате, и сэр Гвилим отправил Павела перехватывать этот трафик.

Они перехватили пять небольших бригов, которые действительно были нагружены отлитыми в Харчонге бронзовыми пушками, и капитан Павел выделил призовые экипажи, чтобы отправить их обратно на Остров Когтя. Ему не нравилось выделять людей в эти экипажи, но их груз из пушек потенциально был слишком ценным, чтобы не отправить их туда. После этого, однако, прошло почти целых пять дней скучного бездействия, прежде чем лейтенант-коммандер Шовейл на десятипушечной шхуне «Вспышка», находившейся на восточном фланге формирования Павела, заметил марсели дальше к востоку. Это было накануне вечером, и они пустились в погоню, гнались всю ночь при лунном свете… а «Шквал» медленно отставал всё дальше за кормой. Теперь, спустя большую часть тридцати часов, они, наконец, настигли конвой, и доларские галеоны отделились и развернулись, чтобы встать между преследователями и торговыми судами.

«Шовейл никогда бы не заметил их, если бы не эскорт, — подумал сейчас Стивирт. — Мачты торговых судов были слишком короткими, чтобы их можно было разглядеть, пока мы не подошли ближе».

Однако тот факт, что галеоны выдали присутствие конвоя, мог оказаться чем-то вроде палки о двух концах. Все доларские боевые корабли были больше «Шквала». Возможно, ни один из них не был таким большим, как «Дротик» или «Щит», но, по лучшим оценкам Стивирта, они несли по меньшей мере двести орудий против ста сорока четырёх орудий сокращённой черисийской эскадры. Доларское вооружение, вероятно, было легче, но всё равно это было значительной диспропорцией.

В данный момент «Вспышка» и её немного более крупная сестра, «Булава», вместе скользили вокруг кормовой полусферы Доларских галеонов. Пара галер, назначенных для непосредственной защиты каботажных судов, были новыми, большими и более мощными, чем всё, что Долар взял с собой на Армагеддонский Риф, но Стивирт сомневался, что они смогут сравниться с бортовыми залпами проворных, хорошо управляемых шхун. К сожалению, учитывая галеры и галеоны, было вполне вероятно, что большинство каботажников смогут спастись, если они рассредоточатся достаточно быстро. Каждая шхуна могла бы потопить пару из них — возможно, даже три, если бы они достаточно быстро избавились от галер — но их было четырнадцать. Если бы «Шквал» и его спутники-галеоны смогли протянуть руку помощи, весь конвой, несомненно, был бы уничтожен.

Чего сейчас не должно было случиться.

Капитан Кейтано Рейсандо улыбнулся с яростным удовлетворением, когда с правого борта КЕВ «Ракураи» снова прогремел залп. Его артиллеристы, вероятно, были не так точны, как ему хотелось бы, но они поддерживали впечатляющую скорострельность, особенно для команды корабля, которая никогда прежде не принимала участия в бою.

Он мог бы пожалеть, что он не находится с наветренной стороны, вместо того, чтобы быть вынужденным вступать в бой с подветренной, но он хотя бы находился с наветренной стороны от конвоя. У него было искушение выделить КЕВ «Князь Доларский», свой самый дальний галеон, чтобы помочь галерам, назначенным для непосредственного сопровождения каботажников. К сожалению, «Князь Доларский» не смог бы добраться туда раньше адски быстрых, Шань-вэй их побери, черисийских шхун. По той же причине, однако, все пять кораблей Рейсандо находились между черисийскими галеонами и конвоем, и он был удовлетворен тем, что ни один из них не собирался прорваться мимо него, чтобы помочь в резне торговых судов. Во всяком случае, не без того, чтобы пробиться сквозь них с боем.

«А правда в том, даже если я никогда не признаюсь в этом ни одной живой душе, что разбить два или три черисийских галеона в плавник будет стоить потери всего конвоя».

Как переоборудованному торговому судну, «Ракураи» не хватало палубы полуюта, как у специально построенных галеонов Доларского Флота. В результате его штурвал, орудия на шканцах и офицеры были полностью открыты для навесного огня. С другой стороны, это означало, что у Рейсандо был (по крайней мере, теоретически) ясный обзор, когда он стоял у поручня правого борта, пристально глядя на врага. К сожалению, он также смотрел прямо на столб удушающего, зловонного порохового дыма, который ветер относил назад по палубам «Ракураи». Это была ещё одна проблема, связанная с нахождением с подветренной стороны. Мало того, что его артиллеристам приходилось бороться со своим собственным дымом, который задувало им прямо в лицо, так ещё и дым черисийской артиллерии сносило в их сторону. На самом деле ветер был достаточно свежим, чтобы быстро рассеивать их собственный дым, но на смену ему всегда прилетали свежие клубы черисийских выстрелов. Всё, что они действительно могли разглядеть — это мачты своей цели над бурлящим, вонючим туманом, и это не могло не повлиять на их точность.

Ещё один черисийский залп сокрушительно прилетел в ответ. Казалось, что они стреляли немного медленнее, но при этом смогли нанести неприятное количество попаданий. И каждое из этих попаданий наносило значительно больший урон, чем, по оценкам Рейсандо, наносили его собственные, более лёгкие попадания. Он ожидал тридцатифунтовых, даже тридцатипятифунтовых орудий, судя по отчётам графа Тирска о Скальном Плёсе, и не рассчитывал на разницу в весе металла. К сожалению, по крайней мере некоторые из орудий его нынешнего противника были ещё тяжелее, и он поморщился, когда одно из его собственных двенадцатифунтовых орудий на шканцах получило прямое попадание.

Ядро с визгом влетело в орудийный порт фальшборта под углом, достаточным для того, чтобы выгрызть идеально закругленный полумесяц из переднего края рамы открытого порта. Оно врезалась в лафет, по-видимому, под слегка увеличивающимся углом, и ударило в нижнюю часть ствола двенадцатифунтового орудия. Полуторатонная бронзовая труба орудия рванулась вверх, подпрыгнув от взрыва расколотых досок лафетной тележки и разбитых рым-болтов, со звуком, который мог бы издавать думвал. Половина расчёта из восьми человек была убита, когда огромное ядро хлестнуло прямо по ним; двое из четырёх выживших были раздавлены и переломаны, когда ствол их собственного орудия обрушился на них сверху.

Что-то — вероятно, щепка; или, возможно, сломанный железный болт — просвистело у правого уха Рейсандо, достаточно близко, чтобы в голове зазвенело, как будто кто-то только что… сильно его шлёпнул.

«Ещё дюйм или два, и мне бы никогда больше не пришлось ни о чём беспокоиться», — подумал он, а затем отбросил эту мысль в сторону, созерцая кровавую бойню, которую оставил после себя одно единственное попадание.

«Наверное, одна из этих проклятых „карронад“», — мрачно подумал он. По крайней мере, они знали, как черисийцы называют свои более короткие, тупорылые пушки, но это не особо помогло, когда Храм постановил, что все галеоны Матери-Церкви будут оснащены исключительно длинноствольными пушками.

В некотором смысле, Рейсандо действительно согласился с логикой Викария Аллайна. «Карронады» очевидно имели меньшую максимальную дальность стрельбы, по сравнению с длинноствольными орудиями того же калибра, и способность поражать врага (и убивать его экипажи) до того, как он подойдёт на расстояние, требующееся чтобы ответить на комплимент, многое объясняла. К сожалению, в этой логике было несколько недостатков.

Во-первых, граф Тирск был прав насчёт относительного мастерства обеих сторон в мореходстве. Хотя Рейсандо не хотелось это признавать, у черисийского адмирала было гораздо больше шансов достичь желаемой дальности поражения, чем у доларского адмирала помешать ему это сделать. Однако, даже игнорируя это, Викарий Аллайн, казалось, по-прежнему думал в терминах обычных абордажных действий, несмотря на логическое несоответствие между ними и большей дальностью, которую он хотел получить от своих более длинноствольных орудий. Казалось, его больше интересовало большее количество более лёгких орудий, пригодных для прочесывания палубы противника непосредственно перед сближением с абордажем, чем меньшее количество более тяжёлых орудий, способных пробивать борта вражеского корабля на больших дистанциях. Уничтожение членов экипажа противника, по мнению Рейсандо, было хорошо и правильно, но абордажные действия явно стали второстепенными (в лучшем случае) по сравнению с артиллерийскими дуэлями. А в артиллерийской дуэли, если артиллеристы противника были защищены тяжёлыми бастионами, которые ваша артиллерия не была способна пробить, у него было бы гораздо больше возможностей уничтожить ваш личный состав, чем у вас уничтожить его.

«О, хватит жаловаться, Кейтано! — выругал он себя. — У тебя по-прежнему больше пушек, чем у них, и больше кораблей, чем у них, и пришло время тебе сосредоточиться на том, что ты собираешься сделать с ними, а не на том, что они собираются сделать с тобой!»

— Отвернуть на четверть румба! — крикнул он рулевым.

Капитан Жон Павел смотрел на мачты ведущего доларского галеона, как вдруг тот слегка изменил курс. Он отворачивал всё дальше, и Павелу хотелось бы думать, что это означает, что с него хватит. К сожалению…

«Он просто даёт себе немного больше дистанции, пока его друзья не доберутся сюда, — резко подумал Павел. — Не совсем то, чего я ожидал. Предполагалось, что они либо убегут ко всем чертям, либо соберутся толпой, как это было в Каменном Пике и в Заливе Даркос».

Павел начал медленно расхаживать взад-вперёд, держась подальше от отскакивающих карронад. Дальность стрельбы упала до чуть более двухсот ярдов, что вполне соответствовало эффективной дальности стрельбы пятидесятисемифунтовых пушек, и он оскалил зубы, размышляя о том, что эти мощные выстрелы, должно быть, делают с их целями.

Но свирепая ухмылка слегка померкла, так как вражеский огонь продолжил обрушиваться в ответ. Они не были особенно точны, артиллеристы с той стороны, но они были чертовски настойчивы. Это был первый раз, когда Павел столкнулся с настоящим бортовым залпом, и он был откровенно поражён тем, как стойко держались доларцы. Чистый вес бортовых залпов черисийского огня подорвал боевой дух не одного корабля у Каменного Пика и в Заливе Даркос, но на этот раз этого не произошло.

Или, по крайней мере, не с этого расстояния, сказал он себе и посмотрел за корму, где быстро приближался «Щит» Хэриса Айвейна. Из-за дыма он больше не мог видеть паруса «Шквала», но он должен был быть где-то за «Щитом». Во всяком случае, он на это надеялся! Два ведущих доларца продолжали обстреливать «Дротик», но третий и четвёртый вражеские галеоны начали стрелять по «Щиту». Однако Айвейн пока не открыл ответный огонь. Он явно приберегал свой первый залп до тех пор, пока не достигнет желаемой дистанции… предполагая, что он её достигнет.

— Поверните нас на румб на левый борт! — рявкнул капитан Павел.

Капитан Стивирт наблюдал за верхушками мачт, торчащими из клубящегося дыма, когда головная часть «Дротика» повернулась немного севернее, изменив направление ветра почти прямо по корме, так как Павел поменял курс, чтобы помешать врагу держать дистанцию стрельбы. Стивирт одобрил это, хотя ему хотелось, чтобы другой капитан подождал немного дольше и позволил «Шквалу» подойти ближе, прежде чем он это сделает.

«Щит» неотрывно плыл в кильватере своих спутников, и ему по-прежнему был хорошо виден корабль капитана Айвейна в подзорную трубу. В результате он мог видеть белые брызги, взлетающие со склонов волн, как внезапные фонтаны, когда доларцы начали стрелять по «Щиту». Судя по рассеянному виду этих брызг, вражеские артиллеристы не слишком блистали меткостью, но их было явно много.

Как раз в тот момент, когда эта мысль пришла ему в голову, в грот-марселе «Щита» внезапно образовалась дыра. Расстояние от «Щита» до ближайшего доларского галеона сократилось до двухсот ярдов, самое большее, подумал Стивирт и задался вопросом, сколько ещё Айвейн собирается ждать.

Когда ядро пробило грот-марсель «Щита» со звуком гигантского хлопающего кулака, Хэрис Айвейн поднял глаза. По пути корабль получил ещё по меньшей мере три попадания, но пока сообщений о жертвах не поступало. «Щит» был более коротким и коренастым кораблём, чем «Дротик», однотипный с КЕВ «Неустрашимый», самым первым галеоном, спроектированным как боевой корабль от киля и до клотика. Он нёс такое же количество орудий, что и «Дротик», хотя его батарея была более тесной, чем у более позднего, более крупного корабля, а его карронады были всего тридцатифунтовыми, и он был немного медленнее в большинстве случаев. Однако его шпангоуты и стрингеры были прочнее, чем у любого переоборудованного торгового судна, и они хорошо выдержали несколько попаданий, которых до сих пор добились доларцы.

«Похоже, коммодор Подводная Гора был прав насчёт того, что их порох слабее нашего, — подумал Айвейн. — И конечно, ещё не повредит, что их пушки в придачу легче!»

Во всяком случае, он знал, что как минимум часть доларской артиллерии была легче; всё, что ему нужно было сделать, это выглянуть из-за гамачной сетки и посмотреть вниз на двенадцатифунтовое ядро, наполовину зарывшееся в борт его корабля прямо перед его двадцать седьмым орудийным портом. Он крайне сомневался, что любое из его собственных тридцатифунтовых ядер не пробьёт цель, когда придёт время.

«Конечно, когда мы подойдём ближе, они тоже начнут нас пробивать, — подумал он. — Это будет неприятно».

Он посмотрел на ближайшего доларца. Дальность стрельбы сократилась до ста ярдов, и он услышал внезапный крик с нижней палубы, когда по крайней мере одно доларское ядро наконец-то попало в цель. Он не знал, пробило ли оно обшивку «Щита» или пролетело через открытый орудийный порт, но что бы оно ни сделало, он не сомневался, что очень скоро начнёт нести новые потери.

— Батарея левого борта, приготовиться! — крикнул он Мотокею Дейкару, своему первому лейтенанту.

Сэр Даранд Рохсейл сердито уставились в ослепляющий дым, который каскадом падал обратно на КЕВ «Великий Викарий Марис». Он стоял на трапе правого борта на полуют, в трёх футах над уровнем своих шканцев, пытаясь заглянуть через гамачные сетки, которые образовывали (как он надеялся) непробиваемый мушкетами барьер вдоль поручней. В данный момент вонючие столбы дыма, вырывавшиеся с каждым бортовым залпом, делали его попытки разглядеть что-либо более или менее бесполезными.

Пятидесяти пушечный корабль Рохсейла был одним из первых галеонов новой постройки Королевского Доларского Флота, и он был более чем удивлён, когда получил его под командование. Он никогда не делал секрета из своей личной преданности герцогу Торасту и полностью разделял неприязнь герцога к графу Тирску, хотя и не совсем по тем же причинам. Хотя Рохсейл никогда не собирался забывать обо всём, чем он был обязан покровительству Тораста, он не мог отрицать — в уединении своих собственных мыслей — что Тирск был совершенно прав, а герцог Мэликай явно ошибался перед битвой у Каменного Пика. Любой, кто хоть немного разбирался в том, как работает придворная политика, знал, что было бы глупо ожидать, что Тораст совершит катастрофическую глупость, признав, что из-за глупости его шурина просрали почти весь флот мирного времени, но даже герцог должен знать, что это правда. Во всяком случае, Рохсейл знал!

Если уж на то пошло, капитан был готов признать преимущества сигнальных флагов, которые Тирск скопировал у проклятых черисийцев. Степень контроля — способность передавать информацию между кораблями — которую они обеспечивали, была бесценна, и он содрогнулся при мысли о том, как всё могло бы сложиться, если бы это оставалось черисийской монополией. На самом деле, он был вынужден признать, что у Тирска, почти во всех отношениях, был более ясный, более реалистичный взгляд, чем у Тораста, на типы кораблей и тактику, необходимые для того, чтобы заставить этих высокомерных черисийских ублюдков пятиться назад.

Всё это было правдой, и Рохсейл знал это. Но он также знал, что граф в процессе систематически уничтожал Флот. Он ставил простолюдинов выше дворян, настаивая на том, что джентльмены должны получать «нравоучения» от неотёсанных, низкородных моряков торгового флота, таких как Андейр Крал из Бедарда. Он подрывал дисциплину своими глупыми ограничениями на то, как её можно было обеспечить. И это его безумие — требовать, чтобы заработная плата моряка выплачивалась непосредственно его семье, если таков был его выбор, когда он был в море. И что она должна была быть выплачена полностью и вовремя!

Рохсейл не возражал против того, чтобы выплачивать людям их жалованье… когда-нибудь. Но с деньгами всегда было туго. Иногда приходилось принимать решения о том, куда потратить ограниченные средства, а морякам на борту боевого корабля не на что было тратить деньги, что делало невыплату им до окончания срока службы разумным способом сэкономить скудные средства. Конечно, иногда они не могли быть выплачены сразу после того, как команда списывалась с корабля, но всегда находились брокеры, готовые выкупить их задержанную заработную плату за примерно двадцатипроцентную комиссию. А уж если человек погибал в море — что случалось довольно часто — Флоту не нужно было никому платить, не так ли? Но не по словам Тирска!

Даже без безумия пожизненных пенсий для вдов и сирот, требование немедленной выплаты заработной платы семье мужчины со временем сыграло бы злую шутку с финансами Флота. Мать-Церковь могла бы себе это позволить, но у королевства Долар не было никакой возможности продолжать эту практику после того, как еретики были разгромлены. И кого в конечном итоге обвинят и возненавидят обычные отбросы с нижних палуб, когда от этого придётся отказаться? Не графа Тирска, это уж точно! Нет, разгребать беспорядок придётся герцогу Торасту, и им повезёт, если в процессе они смогут избежать мятежей.

«И когда это произойдёт, то то, как Тирск подрезал яйца флотской дисциплине, тоже ни на йоту не поможет, — мрачно подумал Рохсейл. — Плеть не может сделать плохого моряка хорошим, но она может сделать хорошего моряка плохим, в самом же деле! Плеть — это всё, что большинство из них действительно понимают! То, как Тирск подлизывается к ним, оставит всех нас ещё глубже в дерьме, когда придёт время убирать за ним».

Но сейчас было не время ссориться с человеком, которого викарий Аллайн и викарий Жаспер выбрали командовать Доларским Флотом. Это время наступит, как только станут очевидны катастрофические последствия более диковинной политики Тирска, и Рохсейл с нетерпением ждал этого дня возмездия. Тем временем, однако, предстояло вести войну, и каким бы безумным во многих отношениях ни был граф Тирск, по крайней мере, он понимал, что нужно сделать, чтобы эта война была выиграна.

«Великий Викарий Марис» подскочил на волне, выпустив ещё один бортовой залп в этот дым, и Рохсейл тонко улыбнулся, представив, что этот поток железа, должно быть, делает со своей целью.

«Хотел бы я увидеть эту чёртову хрень, — признался он себе. — Хорошо хоть, я вижу мачты, а остальная часть этого чёртова корабля должна быть где-то под ними!»

Он фыркнул от резкого веселья, порождённого этой мыслью, и преодолел остаток пути по трапу на полуют. Оттуда он был бы более заметен, но, возможно, он действительно смог бы увидеть что-то с наветренной стороны.

С воем прилетел новый доларский бортовой залп. Этот залп был лучше нацелен, и Айвейн Хэрис увидел, как ядро пробило насквозь фальшборт миделя. Щепки разбитой обшивки, некоторые длиной в три фута и более, со свистом разлетелись по палубе, а клочья разорванной парусины дико захлопали, когда ядро пробило туго скрученные гамаки, стоявшие стоймя и натянутые между стойками на фальшборте. Двое мужчин упали около карронады номер пять. Один из них безвольно упал на посыпанную песком палубу, разбрызгивая капли крови, а другой закричал, схватившись за зазубренный осколок, торчащий из его правого плеча. Кто-то оттащил раненого, и два человека из батареи правого борта — по одному от шестой и восьмой карронад — быстро прибежали на замену раненым.

Капитан впитал в себя все эти детали, а также отметил свежие дыры, появившиеся в его фор-марселе, и кусок вант, развевающийся на ветру, потому что их срезало очередным ядром. Но он воспринимал это лишь уголком своего мозга; всё остальное его внимание было сосредоточено на третьем корабле в доларской линии. Теперь он был почти прямо напротив «Щита» и не более чем в пятидесяти ярдах. Он подождал ещё мгновение, а затем его меч рубанул вниз.

— Огонь!

«Щит» выстрелил на перекате вниз.

На самом деле, оценка дальности стрельбы капитана Айвейна была немного ошибочной; фактическое расстояние до «Великого Викария Мариса» составляло всего сорок ярдов, и лавина огня, вылетевшая со «Щита», обрушилась на корабль Рохсейла с разрушительной эффективностью. Несмотря на то, что «Великий Викарий Марис» был специально спроектирован и построен как боевой корабль, его шпангоуты и стрингеры были не такими прочными, как у «Щита», и тридцатифунтовое черисийское ядро пробило их насквозь с презрительной лёгкостью, разлетевшись по пушечной палубе доларца веером осколков.

Артиллеристы Айвейна были гораздо опытнее, чем у Рохсейла. Они могли видеть свою цель более чётко, а также лучше оценивали движение своего собственного корабля, и они почти идеально подгадали перекат «Щита». Несмотря на короткую дистанцию, несмотря на их опыт, очень многие их выстрелы всё равно умудрились промахнуться. Только тот, кто действительно стрелял из гладкоствольной пушки посреди дыма, грома и воющего хаоса морского сражения, мог по-настоящему понять, насколько трудно на самом деле было попасть во что-то размером с вражеский боевой корабль при таких обстоятельствах, даже с относительно небольшого расстояния. Но гораздо меньшее количество орудийных расчётов «Щита» потеряли свою цель, и ни один из их выстрелов не прошёл мимо. Каждое попадание врезалось в корпус их цели, и они были достаточно близко, чтобы услышать крики.

Капитан Рейсандо поморщился, когда в бой вступил второй черисийский корабль. Невозможно было ни с чем спутать звук этого слитного, мощного залпа — или, если уж на то пошло, внезапное извержение свежего дыма. Он вгляделся за корму, пытаясь определить, на какой корабль нацелился черисиец. Было трудно разобрать детали. На самом деле, он едва мог видеть передние паруса КЕВ «Бе́дард», которая плыла в кильватере «Ракураи». Тем не менее, было не похоже, что корабль Андейра Крала был поражён, а Рейсандо был неприятно уверен, что черисийский бортовой залп, выпущенный с такой короткой дистанции, вряд ли пройдёт мимо цели.

Он решил, что должно быть, это был «Великий Викарий Марис».

Эта мысль вызвала смешанные чувства. Рейсандо ненавидел сэра Даранда Рохсейла вплоть до его ногтей на ногах о-о-о-ч-ч-ень-благородного происхождения. Этот человек был высокомерным, аристократичным педантом, который никогда не утруждал себя тем, чтобы скрыть тот факт, что он был на хорошем счету среди офицеров, подлизывающихся к герцогу Торасту. Или, раз уж об этом заговорили, чтобы скрыть своё несогласие с представлениями графа Тирска о корабельной дисциплине. С другой стороны, он соблюдал ограничения Тирска на использование плети, независимо от того, соглашался он с ними или нет, и он обладал мужеством. Если уж на то пошло, он действительно хотел научиться хотя бы азам мореходства (как бы сильно он ни ненавидел брать уроки у простолюдинов), и ни один живой человек не мог усомниться в его готовности вступить в схватку с врагом.

«Я могу ненавидеть этого ублюдка, но этот сволочной сукин сын сейчас в нужном месте!»

Рохсейл пошатнулся, когда секция поручня в пяти футах слева от него испарилась. Что-то с чудовищной силой врезалось ему в плечо, едва не сбив его с ног, и он услышал крики со шкафута корабля, куда попала основная часть вражеского бортового залпа. Его правая рука судорожно вцепилась в неповреждённый поручень перед ним, каким-то образом удерживая его на ногах, и он повернулся вперёд.

Его левое плечо было сломано, рука бесполезно болталась вдоль тела, но не было никаких признаков крови, и уголок его мозга задался вопросом, что же его ударило. Однако времени беспокоиться об этом не было, и он, спотыкаясь, наклонился вперёд, чтобы опереться на поручни полуюта, глядя в сторону носа.

Большая часть вражеского залпа прилетела низко, попав в орудийную палубу «Великого Викария Мариса». Судя по крикам, это, должно быть, причинило Шань-вэй знает сколько потерь, подумал он, а затем напомнил себе не предполагать худшего. В конце концов, раненый человек может кричать достаточно громко, чтобы спутать его с двумя или тремя.

Но, по крайней мере, некоторые из этих ядер пропахали верхнюю палубу. В отличие от черисийских кораблей, у «Великого Викария Мариса» не было установлено орудий на баке, но десять стояли на верхней палубе на шкафуте, по пять с каждого борта.

Теперь по правому борту в строю остались только два.

Рохсейл сжал челюсти. Одно из трёх замолкших двенадцатифунтовых орудий было выведено из строя прямым попаданием; два других, казалось, были целы, но большинство из шестнадцати человек, которые их обслуживали, были убиты или ранены. Из сорока человек, управлявшихся со всеми пятью орудиями, не более дюжины остались на ногах, и все они были заняты оттаскиванием мёртвых и раненых членов экипажа от всё ещё исправных орудий.

«Великий Викарий Марис» был едва ли сто шестьдесят футов в длину, но клубящийся дым — теперь большая его часть валила из вражеских орудий — мешал разглядеть детали дальше средней части корабля. Однако из того, что он мог видеть, по крайней мере ещё около полудюжины моряков и солдат, служивших корабельной пехотой, также были убиты. И это была только верхняя палуба; невозможно было сказать, сколько людей было убито или ранено на орудийной.

И всё же, несмотря на крики и кровь, оставшиеся пушкари Рохсейла всё ещё принимали участие в бою. Теперь они стреляли независимо друг от друга, так быстро, как только каждый расчёт успевал перезарядить орудие, без дисциплинированного единодушия контролируемых залпов. Пушечный гром превратился в адскую какофонию, почти непрерывную череду ревущих выстрелов. Точность должна была страдать, поскольку каждый капитан расчёта стрелял вслепую в дым в любой, по его мнению, подходящий момент крена корабля, но они стреляли, и даже сквозь бедлам он слышал крики — ободряющие от офицеров и старшин, и призывы к драке от матросов и солдат.

Он поднял глаза. В нескольких парусах были дыры, разорванные паруса и фалы развевались на ветру тут и там, и по крайней мере четверо или пятеро мертвецов валялись около грот-мачты, где их подстрелили злобно щёлкающие ружья черисийских морпехов. Однако, казалось, ничего критического не унесло, и прямо на его глазах мачтовые команды копошились в такелаже, не обращая внимания ни на дробь, ни на пули, стараясь починить бегучий такелаж корабля.

Рохсейл подумал, что они никогда не станут никем иным, кроме просторожденных ничтожеств, ведь слишком многие из них — отбросы из Горатских сточных канав. И всё же, наблюдая, как они стаскивают мёртвых и раненых товарищей в центр палубы, занимаются ремонтом под черисийским огнём, сбрасывают обломки перил и упавшие блоки с казёнников своих пушек, перезаряжают и стреляют снова, и снова, он почувствовал укол яростной гордости за них.

— Покажем им, ребята! — услышал он свой крик. — Покажем им!

Капитан Стивирт выругался себе под нос, сдерживая совершенно неподобающее искушение ударить кулаком по нактоузу, поскольку ярость артиллерийской перестрелки нарастала. Со своего места, за кормой и всё ещё с наветренной стороны, он мог ясно видеть мачты «Дротика» и «Щита», когда их гроты пересекались с доларскими. Сейчас они сражались с тремя из пяти доларских галеонов, и четвёртый вражеский корабль вот-вот должен был вступить в бой.

До сих пор весь такелаж «Дротика» и «Щита» казался неповреждённым; оба корабля по-прежнему находились под контролем и, в отличие от доларцев, по-прежнему вели контролируемый бортовой огонь. Это о многом говорило Стивирту. Несмотря на ярость боя, несмотря на тот факт, что они были близки к тому, чтобы сражаться с коэффициентом два к одному, и Павел, и Айвейн продолжали стрелять залпами, вместо того, чтобы вести самостоятельный огонь. Он подозревал, что каждый из них также сражался только с одним вражеским кораблём, предпочитая методично уничтожать одну цель за раз, а не распределять огонь между двумя целями и наносить лёгкий урон обеим. Это требовало хладнокровия, поскольку означало, что по крайней мере один из их противников оставался нетронутым, а его артиллеристы могли заряжать и стрелять, не беспокоясь о том, что ядро или картечь попадут им в лицо. К тому же, это давало им гораздо лучший шанс относительно быстро полностью вывести из строя одного из своих врагов.

Он переключил своё внимание на последний галеон в доларской линии. Он казалась меньше остальных, чуть больше его собственного низкорослого «Шквала». Однако, несмотря на это, его капитан на глазах у Стивирта увеличил парусность, меняя курс, чтобы набрать большую скорость. Очевидно, он намеревался наброситься на «Дротик» и «Щит» как можно быстрее.

«Скорее бесстрашный и решительный, чем умный, — подумал Стивирт. — «Дротик» и «Щит» оба быстрее любого из них. Возможно, он сможет обогнать их под своим гротом, но, как только он доберётся туда, он только стеснит их собственный строй. Он, конечно, не сможет добраться до наветренной стороны от Жона и Хэриса, что бы он ни делал! На самом деле, ему придётся выйти из строя или столкнуться с одним из своих собственных товарищей!»

Это была ошибка, хотя, как и все ошибки, она была предпочтительнее многих других. По крайней мере, другой капитан был полон решимости вступить в бой, а не держаться за чужими спинами, стараясь избежать его, и это говорило неприятные вещи о степени, в которой моральный дух Королевского Доларского Флота восстановился после Каменного Пика и Скального Плёса.

«Что ж, нам просто нужно посмотреть, что мы можем с этим поделать, не так ли, Арнальд?» — мрачно подумал он.

Со своего места капитан Рейсандо не мог видеть, что делает «Князь Доларский» капитана Мартина Жермейна. Густой дым делал это невозможным с уровня палубы, и люди наверху, включая тех, кто был назначен наблюдателями, были (по понятным причинам) больше сосредоточены на черисийских кораблях рядом, чем на своих собственных товарищах. Однако, если бы Рейсандо мог наблюдать за манёврами «Князя Доларского», он бы полностью одобрил анализ действий Жермейна Арнальдом Стивиртом. В то же время, хотя ему и не понравилось бы то, что делал Жермейн, он также согласился бы со Стивиртом в том, что слишком большая агрессивность — гораздо лучшая проблема, которую надо решать, чем слишком большая робость.

Однако в данный момент у Рейсандо были более неотложные дела, о которых следовало беспокоиться. Ведущий черисийский галеон медленно сокращал дистанцию, несмотря на то, что сам Рейсандо отвернул, а его огонь был одновременно неприятно тяжёлым и пугающе точным. Ровный, размеренный рёв его орудий — явно продолжающих стреляющих контролируемыми залпами — был подобен ритмичному сотрясению шипастых сапог какого-то гиганта, безжалостно топающего по палубам «Ракураи». Он был уверен, что теперь, когда дистанция сократилась, больше его выстрелов попадало в цель, но черисийский ядра били по фальшборту и боку «Ракураи», как безжалостные удары дубины того же гиганта.

Полдюжины орудий «Ракураи» — четверть всей его батареи левого борта — были выведены из строя, и груда тел вдоль центральной линии палубы становилась всё больше. Раненых тащили вниз к целителям и хирургам, что затрудняло составление какой-либо точной оценки, но Рейсандо подозревал, что у него было по меньшей мере сорок или пятьдесят раненых и убитых. Это был почти каждый восьмой из всей его команды, но команда — как опытные моряки, так и вынужденные встать к орудиям сухопутные солдаты — стойко держалась у своих пушек, отстреливаясь так быстро, как только могли перезаряжать.

Черисиец продолжал стрелять низко, нанося залп за залпом по корпусу «Ракураи», постоянно убивая членов экипажа, в то время как стрелки на марсах «Дротика» стреляли по своим доларским коллегам или в дым внизу. Однако, по крайней мере, несколько черисийских выстрелов прошли высоко, и палуба «Ракураи» была усеяна упавшими блоками и обрывками снастей. Рейсандо видел, как два или три человека были сбиты с ног этими тяжёлыми, падающими кусками, и он корил себя за то, что не подумал о защитных верёвочных сетках, которые он видел на борту черисийских галеонов, прежде чем был открыт огонь. Очевидно, они были установлены над палубами противника, чтобы ловить обломки — и тела — падающие сверху, и он сделал мысленную заметку предложить Долару адоптировать ту же практику в своём отчёте графу Тирску.

Конечно, сначала он должен был вернуться, чтобы написать этот отчёт.

Голова Жона Павела дёрнулась вверх, когда над ним что-то громко треснуло. Мгновение он не понимал, что это было, но затем его глаза распахнулись, когда он увидел, что начала заваливаться вся грот-мачта.

«Вот дерьмо», — услышал он почти спокойный мысленный голос, и затем начал уворачиваться, так как сверху начали падать обломки.

— Да!

Капитан Андейр Крал с КЕВ «Бе́дард» понял, что голос, выкрикнувший это единственное слово, был его собственным. Вероятно, это был не совсем героический поступок для капитана королевского корабля, но в данный момент ему было всё равно. Его орудийные расчёты били по ведущему черисийцу, казалось, часами, что бы там ни говорили его лживые карманные часы, без какого-либо видимого эффекта. Он даже не смог убедить этого ублюдка перенаправить огонь на «Бе́дард». Вместо этого враг продолжал безжалостно наносить удары по «Ракураи». Крал не мог ясно видеть флагманский корабль, но он мог видеть, что паруса Рейсандо становились всё более и более изодранными, и, как ни трудно было составить какое-либо точное суждение в таком хаосе, ему показалось, что огонь «Ракураи» начал ослабевать.

Теперь он наблюдал, как грот-стеньга, грот-брам-стеньга и грот-бом-брам-стеньга его цели медленно накренились на левый борт, словно какой-то падающий лесной великан. Бизань-бом-брам-стеньга пошла вместе с ними, и на мгновение он понадеялся, что фор-бом-брам-стеньга тоже упадёт. Он был разочарован этим, но черисийский галеон, казалось, пошатнулся, когда более половины из его установленных парусов с грохотом упали за борт.

«Как вам такое, ублюдки?» — подумал он.

«Дротик» резко замедлился из-за резкой потери парусов. Капитан Павел был поражён тем, что фор-бом-брам-стеньга и фор-брам-стеньга тоже не упали, но он слишком отчётливо почувствовал внезапное торможение от обломков, упавших в воду рядом с ним, и всё ещё привязанных к кораблю вантами и леерами. Верхние сетки — пока ещё более или менее целые, хотя они и порвались, как паутина, там, где конец грот-мачты упал на фальшборт левого борта — были усеяны обломками дерева, упавшими блоками и длинными змеями верёвок.

Каким-то образом рулевым на штурвале удалось сохранить контроль, а посреди запутанного змеиного хаоса упавшего такелажа уже засверкали топоры и даже матросские тесаки, так как боцман и его помощники повели группы матросов разбирать обломки. Однако до тех пор, пока они не смогут это сделать, почти половина орудий левого борта «Дротика» была заблокирована обломками, лежащими поверх их портов. Это было достаточно плохо, но потеря скорости означала, что доларцы начнут уходить вперёд. Они собирались использовать все пять своих кораблей в бою против лидера боевой линии Павела.

Он потерял свой рупор в суматохе, пытаясь избежать падающих обломков, поэтому он сложил ладони рупором вокруг рта в импровизированной замене.

— Мастер Дейкар!

Первому лейтенанту «Дротика» удалось услышать его, несмотря на стоявший вокруг грохот, и Павел немедленно указал на выглядящую неожиданно короткой грот-мачту.

— Поднять на неё грот! — крикнул он.

Дейкар мгновение смотрел на него, затем кивнул с очевидным пониманием. Грот не был частью обычного боевого парусного вооружения корабля. Он был слишком большим, слишком громоздким и слишком близко расположенным к верхней палубе, когда его устанавливали. Однако потерю грот-марселя и грот-брамселя нужно было как-то компенсировать, и первый лейтенант начал вытаскивать людей из групп контроля повреждений и из вышедших из боя орудий и направлять их наверх.

Павел оставил его с этим, переключив своё внимание обратно на врага, и его челюсть сжалась, когда он увидел, что паруса доларца начали двигаться вперёд, именно так, как он и опасался.

Хэрис Айвейн энергично выругался, когда «Дротик» замедлил ход. У него не было другого выбора, кроме как самому уменьшить площадь парусов, если он собирался оставаться за флагманским кораблём. Часть его хотела вместо этого обогнать «Дротик» и обойти его. Но если бы он это сделал, его собственным орудиям помешал бы стрелять корпус «Дротика», когда он проходил бы вдоль его не участвующего в бою борта, не позволяя ему произвести залп, пока он не обгонит корабль Павела.

Его мозг лихорадочно работал, обдумывая альтернативные варианты. На данный момент он не знал, намеревались ли доларцы полностью завершить боестолкновение. Если бы они хотели выйти из боя, убедившись, что защитили свой конвой, повреждение такелажа «Дротика» предоставило бы им прекрасную возможность сделать именно это. Если, с другой стороны, они хотели остаться и сражаться, то тот же самый урон дал бы им явное преимущество в маневрировании.

У Айвейна не было никаких сомнений в том, что сделает черисийская эскадра, но доларцы не были черисийцами. Они могли решить довольствоваться знанием того, что они уже добились гораздо большего успеха в борьбе с черисийскими боевыми галеонами, чем кто-либо другой, а конвой — который в настоящее время подвергался нападению «Вспышки» и «Булавы» — в конце концов, был их основной ответственностью.

«Лучше оставаться там, где мы есть, и колотить им по задницам изо всех сил», — решил он, но при этом подозвал к себе одного из своих гардемаринов.

— Несись на бак, мастер Уолкир, — решительно сказал он бледному двенадцатилетнему мальчику. — Я хочу, чтобы ты забрался на салинг фор-брамселя. Следи за флагманом — не своди с него глаз! Если он изменит курс или ты увидишь, что один из этих ублюдков обходит его спереди, тащи свою задницу обратно сюда и скажи мне! Усёк?

— Так точно, сэр! — ответил подросток и стремглав бросился прочь сквозь дым и гром.

Корабль Андейра Крала постепенно продвигался всё дальше вперёд, перебрасываясь бортовыми залпами с более крупным, более мощным, но покалеченным черисийским галеоном. Ядра колошматили туда-сюда, но, несмотря на повреждения в рангоуте и растущее количество пробоин от ядер, которые Крал мог видеть в его фальшбортах и борте, черисиец по-прежнему стрелял так мощно, как только мог.

И его орудия по-прежнему были тяжелее, чем что-либо, что было у него, в чём его заставило убедиться черисийское ядро, которое пробило бок «Бе́дард», убив дюжину человек и разрушив лафет одной из её двадцатипятифунтовых пушек.

Он посмотрел за корму, туда, где «Великий Викарий Марис», наконец, начал разрывать дистанцию дуэли со вторым черисийцем. Крал был привязан к сэру Даранду Рохсейлу не более, чем Рохсейл был привязан к нему. Несмотря на это, он должен был признать, что высокомерный аристократический придурок не был неумехой. «Великий Викарий Марис» получил несколько сильных попаданий от более мощной артиллерии своего противника. Крал не был уверен, но ему показалось, что он действительно видит кровь, сочащуюся из шпигатов корабля Рохсейла. Несмотря на это, его орудия всё ещё действовали, и пока он наблюдал, они сменили цели и начали лупить ведущего черисийца, идущего рядом с «Бе́дард», в то время как «Гвардеец» Мардея Сейгана принял вызов второго черисийца.

Арнальд Стивирт заставил себя стоять неподвижно, сцепив руки за спиной, с бесстрастным лицом, так как доларцы толпились вокруг «Щита» и «Дротика». Дым теперь был таким плотным, что он мог видеть только верхушки мачт вражеских галеонов, но было и так ясно, что там происходит. С замедлившимся «Дротиком» и зажаты сзади него «Щитом», головной доларский галеон постепенно обгонял два черисийских корабля. Пройдёт совсем немного времени, прежде чем он сможет повернуть дальше на запад, пытаясь возглавить доларскую линию, возможно, даже занять позицию, чтобы нанести удар по «Дротику» спереди.

«А я всё ещё не в состоянии начать бой!»

Он глянул на свои собственные паруса и принял решение.

— Отдать рифы марселя, мастер Малдин! — решительно сказал он. — И после этого, поднять брамсели, будьте любезны.

«Ах ты, ублюдок», — мрачно подумал Жон Павел.

Палуба «Дротика» была завалена убитыми и ранеными. Обломки мачт, парусов и рангоута были убраны, и корабль снова находился под полным контролем, но даже с установленным гротом он сдавал позиции своим противникам. Ведущий доларец был на два корабельных корпуса впереди него, и второй корабль в доларской линии тоже начал уходить вперёд. Третий галеон приблизился, чтобы обрушиться на него, хотя этот корабль, казалось, сам был довольно хорошо потрёпан. Он слышал, как «Щит» за кормой по-прежнему яростно сражается — теперь уже с четвёртым кораблём в доларской линии — и глаза Павела стали решительными и твёрдыми, когда он увидел, что угол наклона мачт первого доларца начал смещаться.

Тот поменял свой курс, чтобы пересечь курс «Дротика», и он повернулся к своим собственным рулевым.

— Поверните нас на два румба на правый борт! — приказал он.

— Сэр! Сэр!

Хэрис Айвейн повернулся на высокий голос. Гардемарин Уолкир побежал прямо к нему, почти не замешкавшись от того, что перед ним матрос отшатнулся назад. Обе руки раненого взлетели вверх, чтобы схватиться за забрызганные кровью руины на том месте, где только что было его лицо, и он упал на палубу прямо перед Уолкиром. Мальчик просто перелетел через тело и остановился, задыхаясь.

— Что? — требовательно спросил Айвейн.

— Сэр, — выпалил Уолкир, — «Дротик» поворачивает на правый борт! Примерно два румба, я думаю! И… и я не смог увидеть наверняка, но я думаю, это потому, что враг пытается обойти его спереди!

— Хороший парень!

Айвейн хлопнул мальчика по спине, затем повернулся к своим рулевым.

— Три румба на правый борт! — рявкнул он, затем поднял свою рупорную трубу.

— Команда наверх! Отдать рифы и приготовится отдать грот!

«Дротик» повернул на правый борт, изменив курс, чтобы принять ветер на свой правый борт, так как «Ракураи» попытался обойти его спереди. «Дротик» поворачивал внутри меньшего корабля, сокращая расстояние, но «Ракураи» теперь был значительно быстрее, и поединок между ними удвоился в свирепости. «Бе́дард», держа строй с «Ракураи», продолжала яростно стрелять, нанося удары по раковине «Дротика», и Павел был искренне благодарен, что точность доларцев не соответствовала ни их дисциплине, ни их решимости.

Несмотря на это, его корабль был сильно повреждён, и он знал это. Он потерял пять орудий с левого борта, а его орудийные расчёты правого борта сильно поредели из-за необходимости замены убитых и раненых на другой батарее. У него никогда не было достаточного количества артиллеристов, чтобы полностью укомплектовать оба борта одновременно; а с такой скоростью на орудиях правого борта у него вообще слишком быстро никого не останется.

Внезапно кто-то радостно закричал, и он развернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как бизань-мачта «Великого Викария Мариса» свалилась за борт. Доларский галеон резко замедлил ход, и было очевидно, что обломки мешают ему слушаться руля. На глазах у Павела его грот-мачта последовала за бизанью, и потрёпанный доларец отвалился от ветра, дрейфуя к подветренной стороне.

Что-то замаячило в углу его поля зрения, и он посмотрел на правый борт как раз в тот момент, когда «Щит» подошёл к нему с противоположной от противника стороны, сильно накренившись к ветру, с отпущенными рифами марселей и гротом под ними. Его подветренные орудийные порты были едва ли в двух футах над верхушками волн, когда он сильно накренился, и он сразу понял, что задумал Айвейн.

Он сорвал с головы шляпу и помахал ею в сторону другого корабля.

— Посмотрите на это, парни! — крикнул он. — «Щит» расквасит этим ублюдкам нос за них!

По крайней мере, некоторые из его людей услышали его, и он услышал, как они радостно закричали в ответ. Это было не слишком радостно, учитывая, что многие из них уже были убиты, но это было далеко не поражение, и он обнажил зубы в свирепой усмешке.

«Конечно, есть ещё два ублюдка, с которыми Айвейн дрался до этого, — резко подумал он. — Я уверен, что они скоро будут рядом с нами. Но пока пусть ребята поболеют за наших».

Даже с увеличенной парусностью, «Щиту» потребовалось добрых пятнадцать минут, чтобы обогнать «Дротик». Всё это время он не участвовал в бою, и Хэрис Айвейн почувствовал тупую боль в стиснутых челюстных мышцах, когда услышал возобновившийся гром артиллерии позади себя. Он знал, что четвёртый и пятый доларские галеоны подбираются к «Дротику» всё ближе, с новой яростью обрушиваясь на тяжело раненный флагманский корабль, но он ничего не мог с этим поделать. Павелу просто нужно было продержаться, пока «Щит» разбирался с «Ракураи» и «Бе́дард».

По крайней мере, передышка дала ему время реорганизовать свои орудийные расчёты, тщательно перезарядиться и выполнить некоторые из наиболее важных ремонтных работ, пока «Щит» двигался вперёд, клонясь под давлением своих парусов. Он чувствовал, что подталкивает его вперёд, пока он постепенно обгонял «Дротик», и его мозг щёлкал, как один из новомодных абаков, вычисляя дальность и пеленги.

— Взять нижние паруса на гитовы! — крикнул он, когда абак в его голове досчитал, и над редеющим дымом мелькнули верхушки мачт ведущего доларца. Матросы метнулись к шкотам, тросам и гитовам, и паруса начали подниматься, как огромные занавесы, задёрнутые невидимыми руками.

Дым стал развеиваться сильнее. «Щит» намного опережал «Дротика» и всё ещё двигался значительно быстрее, и…

Там!

— На подъёме! — рявкнул он, затем на мгновение остановился и…

— Огонь по готовности!

Кейтано Рейсандо стоял, барабаня пальцами правой руки по нактоузу и щурясь от вездесущего удушливого дыма, а «Ракураи» медленно, но неуклонно продвигался вперёд. Ещё десять, максимум пятнадцать минут, и он окажется достаточно далеко впереди, чтобы подойти ещё ближе к наветренной стороне. Учитывая повреждённый такелаж черисийца, он был уверен, что «Ракураи» сможет подойти ближе к ветру. При очень небольшом везении он собирался пройти под носом у «Дротика» и…

Бушприт и фок-мачта ещё одного корабля внезапно вынырнули из дыма, и прищуренные глаза Рейсандо широко распахнулись. Это был второй доларский галеон, и он проложил свой курс так, что он ничего не заметил из-за дыма и неразберихи.

И благодаря моей концентрации на их головном корабле, признался он сам себе и проклял себя за то, что позволил этому случиться. Ему не следовало позволять своему вниманию сужаться, но теперь было слишком поздно для этого.

Доларский капитан шёл на риск, поставив столько парусов в разгар битвы. Давление ветра на дополнительную площадь паруса сильно увеличивало нагрузку на такелаж — даже обычно незначительный удар по реям мог привести к серьёзному повреждению мачт или стеньг в этих условиях — а слишком сильный крен мог повлечь затопление открытых орудийных портов. Но он добился того, чего хотел, и его нетронутые нижние паруса, уже исчезавшие, так как он преодолевал препятствие своего флагмана, выглядели невероятно белыми и чистыми на фоне грязно-серых стен дыма и порванных и испачканных полотнищ над ними.

Однако Рейсандо недолго пришлось созерцать их красоту. Как только он начал отдавать собственные приказы, в орудийных портах «Щита» полыхнул огонь.

Расстояние было чуть менее двухсот ярдов. Это было слишком большое расстояние для морского сражения, но «Щиту» дали время подготовиться к нему, и впервые он стрелял на перекате вверх, а не вниз. Тщательно нацеленный и подготовленный бортовой залп опалил воду между ним и «Ракураи», и фок-мачта доларского корабля разлетелась в щепки.

— Чёрт побери! — злобно выругался Рейсандо, когда его фок-мачта упала за борт. Его грот-брам-стеньга исчезла вместе с ней, и «Ракураи» сотрясло внезапной потерей площади парусов. Внезапное исчезновение кливеров сделало ситуацию бесконечно хуже. Их важнейшей функцией было уравновешивать руль и бизань во время манёвров; без них судно уваливалось ещё быстрее, чем даже «Великий Викарий Марис».

«Щит» также изменил курс, готовясь напасть на «Ракураи» и прикончить его, но «Бе́дард» бросилась вперёд, чтобы перехватить его, когда капитан Крал поставил свой корабль между ним и своим повреждённым флагманом.

Жон Павел зашатался, едва не сбитый с ног, когда один из его морских пехотинцев на шканцах врезался в него. На мгновение ему показалось, что капрала ранили, но только на мгновение. Ровно настолько, чтобы понять, что морпех успел оттолкнуть его с пути заваливающейся бизани.

Падающая мачта раздавила по меньшей мере ещё трёх членов команды «Дротика», и галеон пошатнулся почти так же сильно, как и его капитан. Как и верхние секции грот-мачты до этого, бизань свалилась за борт, волочась за искалеченным кораблём, и среди обломков снова замелькали топоры и тесаки.

Павелу потребовался один удар сердца, чтобы хлопнуть морпеха по плечу в знак признательности и благодарности, а затем он вернулся к битве, так как КЕВ «Гвардеец» и КЕВ «Князь Доларский» заряжали орудия, чтобы завершить уничтожение «Дротика».

Капитан Мартин Жермейн не мог видеть, что происходит впереди доларского флагманского корабля. На самом деле, он почти ничего не мог разглядеть сквозь удушающую пелену порохового дыма. Тот был повсюду, ослепляя слезящиеся глаза, разрывая носы и лёгкие. Несмотря на частые артиллерийские тренировки, до этого момента он действительно не осознавал, насколько густым и полностью скрывающим будет дым от такого количества пушек. Хотя он по-прежнему мог различить призрачные, туманные очертания цели, к которой он так долго подбирался.

— Огонь! — крикнул он, и первый бортовой залп «Князя Доларского» вонзился в «Дротик».

Целая секция фальшборта миделя «Дротика» испарилась. Две его карронады слетели с лафетов, а двадцать три члена экипажа были убиты или ранены. Капитан Павел, шатаясь, подошёл к этой бойне, выкрикивая приказы, причём ему казалось, что его горло разорвано до крови, и начал убирать обломки собственными руками.

«Мы больше не выдержим, — подумал он. — Мы просто не можем».

— По пушкам стоять, парни! — услышал он свой крик. — Размолотим ублюдков!

Огонь противника, наконец-то, начал ослабевать, как подумал Мардей Сейган, и это было чертовски вовремя. Теперь, когда его собственный «Гвардеец» и «Князь Доларский» схватились с ним, черисийский галеон сражался против всех пяти членов эскадры капитана Рейсандо… и он всадил в них столько же, сколько все они в него.

«Может, они и чёртовы еретики, — сурово подумал Сейган, — но у них сила воли, как у самого Чихиро! Не то чтобы это ещё долго будет играть им на руку».

— Бей его! — крикнул он. — Бей этого козла!

Жермейн увидел, как сминается бизань «Дротика», и, как и Сейган, понял, что теперь это только вопрос времени. Он по-прежнему не знал, что происходит в голове линии, но с тремя доларскими галеонами против одного черисийского, он не слишком беспокоился об этом. Нет, там всё зависело от Рейсандо, Крала и Рохсейла. У него и Сейгана был свой собственный кракен, которого нужно было вытащить на сушу, и…

— Огонь по готовности!

Это заняло слишком много времени, но Арнальд Стивирт почувствовал, как его губы растянулись в ухмылке охотящегося дракона. Дым и концентрация доларцев на «Дротике» и «Щите» скрыли приближение «Шквала». Он не мог видеть врага намного лучше, чем они могли видеть его — если предположить, что они смотрели — но он ориентировался на то, что мог видеть по их мачтам. Теперь, опасно накренившись к ветру под всеми поднятыми брамселями, «Шквал» вырвался из дыма, прорвавшись почти прямо к корме «Князя Доларского» на расстоянии едва ли тридцати ярдов.

Орудийный порт за орудийным портом, по всему правому борту заревели заряженные двумя ядрами «кракены» нового типа и тридцатифунтовые карронады. В этом бортовом залпе было восемнадцать орудий. Они метнули тридцать шесть тщательно нацеленных железных шаров, каждый шесть дюймов в диаметре, по всей длине палубы «Князя Доларского». Кормовые иллюминаторы доларского галеона разлетелись вдребезги, и ядра с визгом понеслись вдоль орудийной палубы дальше, убивая артиллеристов и срывая орудия с лафетов.

Мартин Жермейн так и не успел понять, что произошло, так как одно из этих ядер разорвало его пополам. Другое сорвало с лафетов три орудия на шканцах «Князя Доларского». Этот единственный бортовой залп убил или ранил треть всего экипажа галеона, и, что ещё хуже, один выстрел попал в головку румпеля, и его штурвал свободно вращался, а перо руля свободно болталось.

Не имея возможности управлять рулём, он увалился под ветер, разворачивая свой нос прямо по ветру.

— Лево на борт! — рявкнул Стивирт. — На брамселях и основных парусах!

Последовали подтверждения, и штурвал повернулось влево, когда матросы, сидящие на реях, начали вытравливать паруса.

Руль «Шквала» рывком дёрнулся вправо, и корабль резко повернул на правый борт. Набранная им скорость пронесла его мимо «Князя Доларского», и его новый курс заставил его снова вернуться на юго-западный курс.

— Матросов к шкотам и брасам! Назад грот-марсель!

Учитывая количество людей, управлявших его парусами, у «Шквала» было достаточно людей только для одного бортового залпа, но он резко замедлил свой ход, когда грот-марсель был брошен назад. Это ещё больше снизило его скорость, выровняв его как раз в тот момент, когда «Князь Доларский» полностью увалился под ветер и направил свой нос в правый борт «Шквала».

— Огонь!

Ещё один залп вонзился в шатающегося доларца. У Стивирта не было возможности узнать, насколько разрушительными были его два залпа. «Князь Доларский», был явно тяжело повреждён, но у него не было времени добить его. «Гвардеец» по-прежнему яростно сражался с «Дротиком» — Стивирт даже не мог сказать, понял ли доларский галеон, что только что произошло с его собратом — а вот огонь «Дротика» начал ослабевать.

— Руль на левый борт! — снова скомандовал он, и «Шквал» пронёсся ещё дальше, принимая ветер на правый борт. — Закрепите грот-марсель, мастер Малдин! Команду на батарею левого борта, быстрее!

Мардей Сейган в шоке обернулся, услышав внезапный пушечный залп за кормой. Всего на мгновение его разум был совершенно пуст, он не мог понять, что бы это могло быть. Затем, подобно вспышке ракураи самого Лангхорна, пришло понимание, и он богохульно выругался.

«Чёрт возьми! Чёрт возьми! Он с самого начала знал, что их было трое, и позволил себе забыть об этом. Позволил себе так сосредоточиться, так сконцентрироваться на корабле рядом, что полностью проигнорировал угрозу его второго собрата!»

Даже сквозь ослепляющие клубы порохового дыма он мог видеть, как мачты «Князя Доларского» раскачиваются от того, что он уваливается на подветренную сторону. Несмотря на то, что его такелаж казался неповреждённым, было очевидно, что он больше не управляется, а это означало, что либо его штурвал, либо перо руля, скорее всего, снесло. В любом случае, он больше не мог маневрировать, и Сейган снова выругался, когда третий черисиец, грот-марсель которого немного замедлил его, когда он нёсся вперёд под безумным давлением парусов, хлестнул вторым бортовым залпом в нос «Князя Доларского».

Прямо на его глазах черисийский галеон изменил курс, чтобы лечь между «Гвардейцем» и его текущим противником, и Сейган почувствовал, как у него внутри всё сжалось при мысли о том, что он внезапно окажется вовлечённым в бой с коэффициентом два к одному. Особенно с коэффициентом два к одному, половину которого составлял совершенно нетронутый галеон, который только что эффективно вывел «Князя Доларского» из строя всего двумя залпами.

— Право руля! — скомандовал он, и «Гвардеец» быстро увалился на левый борт. Он развернулся по ветру, на мгновение подставив корму «Шквалу», и отвалил от него в подветренную сторону.

Настала очередь Арнальда Стивирта богохульствовать.

«Шквал» по-прежнему двигался быстрее, чем «Дротик» или «Гвардеец», поскольку он использовал свою инерцию, чтобы пройти между двумя другими галеонами. Даже его хорошо обученный экипаж был лихорадочно занят, когда канониры с грохотом пронеслись по палубе справа налево, а резкий поворот «Гвардейца» обнажил его корму. Это был бы идеальный, смертельно удобный случай, чтобы нанести удар его второму противнику… если бы собственный манёвр «Шквала» не лишил его такой возможности. Его батарея левого борта была заряжена и готова, его орудийные расчёты правого борта примчались туда вовремя, чтобы нацелить орудия, но относительное движение двух кораблей унесло «Гвардеец» за пределы дуги огня «Шквала», пока он не развернулся достаточно далеко, чтобы пройти почти параллельно ему. Вместо угла, которого он почти добился, два корабля прошли в противоположных направлениях, левый борт к левому борту, что было равносильно обратным курсам, с «Гвардейцем» с подветренной стороны от «Шквала». Артиллеристы Стивирта были так же разочарованы, как и их капитан, упущенной возможностью, но они быстро пришли в себя и нанесли разрушительный бортовой залп по своему врагу, когда проходили мимо.

«Гвардеец» не смог ответить. Он сражался с «Дротиком» своей батареей правого борта. Его орудия левого борта никогда не заряжались и не стреляли, и когда «Шквал» выстрелил, его команда всё ещё отчаянно рубила снасти.

Дальность стрельбы была намного больше, чем у «Князя Доларского», а пушки, заряженные двумя ядрами сразу, как известно, были неточны на расстоянии более половины пистолетного выстрела. С другой стороны, артиллеристы «Шквала» были очень хороши, и «Гвардеец» задёргался под хор криков, когда в него попал новый ураган железа.

Мардей Сейган не был трусом, иначе граф Тирск никогда бы не сделал его одним из своих первых галеонных командиров. И всё же он был невосприимчив к эффекту неожиданности не более, чем любой другой человек, и потому он почувствовал что-то очень похожее на панику, когда черисийский залп врезался в его корабль.

«Прекрати это! — яростно приказал он себе. — Да, ты позволил этим ублюдкам подкрасться к тебе незаметно. Прими это — и смирись с этим!»

Он потряс головой, как человек, приходящий в себя после удара в челюсть, затем глубоко вздохнул и огляделся, оценивая ситуацию.

«Как всё так быстро скатилось в дерьмо?» — задумался он мгновение спустя.

«Князь Доларский» дрейфовал по ветру, полностью потеряв управление. Большая часть дыма над ним рассеялась, как и над «Гвардейцем» на его нынешнем курсе, и Сейган теперь мог ясно его видеть. Не то, чтобы это было большим утешением; судя по хаосу на палубах и телам, висящим на его марсах и свешивающихся с гамачных сеток, он, должно быть, понёс чрезвычайно сильный ущерб от двух черисийских бортовых залпов. Хуже того, не было никаких признаков какой-либо организованной реакции на его трудности, а капитан Жермейн был слишком хорош, слишком компетентен, чтобы пустить всё… вот так на самотёк, если бы он всё ещё был на ногах.

Уже это было достаточно плохо, но «Великий Викарий Марис» был ещё дальше с подветренной стороны, чем «Князь Доларский» или сам «Гвардеец». В отличие от корабля Жермейна, Рохсейл явно сохранил контроль над «Великим Викарием Марисом», хотя его такелаж был серьёзно повреждён. Выглядело так, что Рохсейлу перепало уже достаточно, и когда Сейган увидел красные струйки, стекающие по его бортам, увидел человеческую кровь, буквально стекающую с его шпигатов, он ни капельки не винил другого капитана. И, для полного счастья Сейгана, «Ракураи» неуклюже отходил с подветренной стороны, насколько это было возможно, без фок-мачты или кливеров.

Всё это означало, что, по сути, его собственный «Гвардеец» и «Бе́дард» Крала остались единственными боеспособными доларскими галеонами.

Он оглянулся назад, за корму, где «Шквал» вновь изменил курс, приближаясь к «Дротику». Прямо на глазах у Сейгана фор-брамсель и фор-бом-брамсель черисийского флагманского корабля, казалось, медленно наклонились вперёд, проваливаясь в дым в мешанине лопающихся вант и тросов. В данный момент в него никто не стрелял, так что это должно было быть результатом кумулятивного урона, но Сейган не собирался жаловаться.

С юго-запада донёсся грохот новых выстрелов, и он перевёл своё внимание в ту сторону, чтобы увидеть, как «Бе́дард» тоже отступает. Андейр Крал вёл оживленный огонь по своему более крупному противнику, но его истинной целью явно было прикрыть свой собственный раненый флагман, пока тот не сможет отступить.

— И что, чёрт возьми, нам делать? — резко спросил себя Мардей Сейган.

Хэрис Айвейн увидел, как «Бе́дард» вильнула в сторону. Инстинкт побуждал его последовать за ней, окружив меньший корабль и заставив его подчиниться. Или как минимум прогнать его, пока он заканчивал свои дела с доларским флагманом.

К сожалению, он по-прежнему не знал, что происходит за его кормой. Всё, что он мог видеть, так это то, что фор-брамсель и фор-бом-брамсель «Дротика» упали за борт, оставив флагманский корабль почти без мачт. В сочетании с тяжёлыми потерями, которые, как он уже знал, понесла команда Павела, «Дротик» был бы почти беспомощен, если бы кому-нибудь удалось схватиться с ним. И хотя было очевидно, что «Шквал» Стивирта наконец-то смог принять участие в бою — очевидно, с сокрушительной эффективностью, — Айвейн понятия не имел, насколько серьёзно пострадал «Гвардеец» или «Князь Доларский» на самом деле.

Он посмотрел дальше на подветренную сторону, и увидел несколько столбов дыма, поднимающихся с моря. Похоже, «Вспышке» и «Булаве» всё-таки удалось справиться с конвоем. Он сомневался, что им удалось подстрелить больше, чем несколько каботажников, прежде чем остальные разбежались, но это немного было лучше, чем ничего.

«Да, это так, — подумал он. — И, да, ты бы действительно хотел прикончить хотя бы одного из ублюдков. Но «Дротик» расстреляли в пух и прах; у нас своих убитых и раненых более чем достаточно; мы находимся за тысячи миль даже от Острова Сокровищ; и неизвестно, когда появится ещё одна эскадра этих кровожадных ублюдков».

Он недовольно поморщился от своего же неприятного заключения. К сожалению, он не мог оспорить собственную логику.

Стивирт наблюдал, как «Гвардеец» ставит ещё больше парусов.

Он явно убегал, и в сложившихся обстоятельствах, как бы ему этого ни хотелось, Стивирт не мог винить его шкипера за такой образ мыслей. По крайней мере, ему нужно было убраться подальше, пока он не выяснит, что происходит.

И когда он это сделает, они продолжат бежать, решил Стивирт.

Два их корабля получили тяжёлые повреждения рангоута, в то время как такелаж «Шквала» и «Щита» всё ещё был практически цел. Они захотят защитить своих калек, и Стивирт понятия не имел, насколько близко может быть доларское подкрепление. Возможно, это была не единственная эскадра, которую Тирск отправил в море. В этом случае их «убегающие» противники могут «совершенно случайно» завести их прямо в засаду.

В сложившихся обстоятельствах он был готов позволить им убежать, если они сами этого захотят. Кроме того, ему нужно было побеспокоиться о «Дротике», а ещё был «Князь Доларский». Он всё ещё не мог восстановить контроль, что наводило на мысль, что огонь «Шквала» был даже более эффективным, чем Стивирт был готов предположить. Однако это не означало, что он не мог выздороветь в любой момент, и, если бы он это сделал, то вполне мог бы представлять серьёзную угрозу для повреждённого черисийского флагмана.

«Лучше удостовериться в нём, — решил он. — В конце концов, он наша виверна!»

Он ухмыльнулся при этой мысли, затем встряхнулся.

— Очень хорошо, мастер Малдин, — сказал он. — Приготовьтесь развернуть корабль, пожалуйста. — Он мотнул головой в сторону «Князя Доларского». — Я полагаю, что у нас есть приз, который нужно забрать.

III. КЕВ «Императрица Черисийская», 50, Теллесберг, Королевство Старая Черис

.III.

КЕВ «Императрица Черисийская», 50, Теллесберг, Королевство Старая Черис

КЕВ «Императрица Черисийская» больше не была самым мощно вооружённым боевым кораблём в мире. Фактически, восемнадцать из шестидесяти восьми орудийных портов были пусты, в результате чего у неё было только двадцать восемь длинных тридцатифунтовых орудий на орудийной палубе и четыре длинных четырнадцатифунтовых и восемнадцать тридцатифунтовых карронад на спардеке. Однако, несмотря на уменьшившееся вооружение, она оставался одним из самых мощно вооружённых боевых кораблей в мире, а также любимым флагманом императора Кайлеба.

Вот почему в настоящее время она почти при полном отсутствии ветра двигалась в сторону спустивших на воду вёсла галер у Теллесбергской дамбы. Ветер почти стих, его едва хватало, чтобы поднять легкую зыбь, и под всеми парусами она делала не более двух узлов. На самом деле, вероятно, даже меньше. Бриза едва хватало, чтобы время от времени развевать знамя на топе бизань-мачты, но этого было достаточно, чтобы показать — хоть и урывками — Армакского золотого кракена, плывущего по серебристо-синей Чизхольмской шахматной доске, разделённой на четвертинки с чёрным Черис. Но это знамя отличалось от любого другого имперского черисийского знамени, поскольку на нём были изображены золотая и серебряная короны над кракеном, указывающие на то, что на борту находились оба монарха Черисийской Империи.

Что, в свою очередь, имело какое-то отношение к полчищам лёгких кораблей, устремившихся ей навстречу, и оглушительным радостным крикам, раздававшимся с них. Прошёл почти целый год с тех пор, как императрица Шарлиен отбыла в Чизхольм, и полтора года с тех пор, как император Кайлеб отплыл в Корисанд. На самом деле, официально предполагалось, что они вернутся в Теллесберг на целый месяц раньше, и далеко не один «старый черисиец» разозлился — в некоторых случаях красноречиво — из-за такой задержки.

Конечно, половина этой задержки была вызвана исключительно встречным ветром на обратном пути, с которым даже император или императрица не могли ничего поделать. Тем не менее, они должны были покинуть Черайас на целых три пятидневки раньше, чем они это сделали, и нельзя было отрицать, что между столицами-близнецами Черисийской Империи уже возникло определённое соперничество. В целом, это было удивительно дружеское соперничество, но от этого оно не становилось менее реальным, и наиболее придирчивые из «старых черисийцев» возражали против решения своих монархов продлить своё пребывание в Черайасе.

По большей части те, кто жаловался, не находили сочувствия у своих собратьев. Во-первых, их юные монархи были удивительно популярны среди своих подданных (кроме, конечно, Храмовых Лоялистов, большинство из которых ничего бы так не хотели, как видеть их мёртвыми, но нельзя же иметь всё). Во-вторых, большинство их подданных понимали, что правители империи, сражающейся за свою жизнь против других семидесяти или восьмидесяти процентов мира, могут при случае оказаться вынужденными изменить расписание. А, в-третьих, как прямое следствие необходимости время от времени менять расписание, Шарлиен провела в Теллесберге на три месяца больше, прежде чем уехать в Черайас.

Однако истинной причиной, по которой жалобщикам было довольно грубо велено заткнуться, была новость о том, что Императрица Шарлиен не только беременна, но и то, что наследник императорского престола родится прямо здесь, в Теллесберге. Ребёнок должен был стать не просто черисийцем, но «старым черисийцем» по рождению. Несомненно, королевская семья была бы слишком тактична, чтобы когда-либо сказать об этом, но все, кто имел значение, знали бы. Отсюда и происходила бурная волна аплодисментов, захлестнувшая сотни маленьких судёнышек, когда «Императрица Черисийская» свернула паруса и бросила буксирные тросы на галеры, ожидавшие, чтобы доставить её к причалу.

Вот тебе, Черайас!

— Знаете, если все наши Старые Черисийцы не перестанут злорадствовать, мы, скорее всего, получим гражданскую войну, — капризно сказал Рейджис Йеванс.

Граф Серой Гавани сидел в конце обеденного стола, глядя вдоль него на Кайлеба. Шарлиен сидела справа от Кайлеба, лицом напротив епископа Хейнрика Вейгнейра, а Бинжамин Райс сидел справа от епископа. Ражир Маклин, сидевший слева от императрицы, завершал званый ужин.

Который казался — особенно для Волны Грома и Серой Гавани — неизбежно неполным без Мерлина Атравеса, стоящего за плечом императора.

— О, конечно же, нет, Рейджис, — безмятежно отреагировал Вейгнейр на заявление Серой Гавани. Ему было около восьмидесяти лет, у него были белоснежные волосы и карие глаза, окружённые морщинками от улыбки. Его худощавое телосложение, сутулая осанка и выступающие вены на тыльной стороне ладоней создавали впечатление хрупкости, но на самом деле его здоровье было превосходным, а с его разумом всё было в порядке.

— О, нет, милорд? — Серая Гавань улыбнулся. — Возможно, вы не слышали то, что слышал я?

— Я слышал столько же злорадства — извините, чрезмерно радостных праздничных комментариев — сколько и вы, — ответил Вейгнейр. — Однако я уверен, что чизхольмцы Её Светлости никогда не обидятся понапрасну. В конце концов, — настала его очередь улыбнуться, — наследник может родиться здесь, в Теллесберге, но где был зачат ребёнок?

Глаза Серой Гавани расширились, он откинулся на спинку стула и долго смотрел на епископа. Затем он покачал головой.

— Вы знаете, мне это даже в голову не приходило. — Он снова покачал головой, с ошеломлённым выражением лица. — Господи боже! Они будут злорадствовать по этому поводу, не так ли?

— На самом деле, они уже, — сказал Кайлеб обречённым тоном. — Я имею в виду, злорадствуют. И говорят о таинственных «вещах» в чизхольмской воде или воздухе. — Он криво улыбнулся. — Я знаю, что каждый в Империи имеет законный интерес в обеспечении преемственности. Я это понимаю. Я даже сочувствую этому. Но я должен сказать вам, что начинаю чувствовать себя как какая-нибудь ценная скаковая лошадь или жеребец-дракон.

— И кем же это меня делает, могу ли я поинтересоваться? — спросила Шарлиен, положив одну руку на свой раздутый живот.

— Другой половиной уравнения? — невинно предположил Кайлеб, и она другой рукой ударила его по костяшкам пальцев.

— Вы видите, с чем мне приходится мириться? — спросила она у стола в целом, и в ответ раздался хор смеха.

— На самом деле, Ваша Светлость, — сказал Серая Гавань, и выражение его лица стало более серьёзным, — то, что ваш ребёнок был зачат в Чизхольме и родился в Старой Черис, вероятно, самое лучшее, что могло случиться. При всём уважении к деликатным чувствам Её Величества — и вашим собственным, конечно — это, должно быть, самая широко обсуждаемая беременность в истории обоих королевств. И, — его улыбка внезапно стала нежной, — подавляющее большинство ваших подданных рады за вас.

— И это, Ваша Светлость, абсолютная правда, — мягко сказал Вейгнейр. — Мы служим благодарственные мессы каждую среду днём в Теллесбергском Соборе с тех пор, как получили известие о вашей беременности. Их посещаемость очень высока. И многие из ваших подданных незаметно оставляют небольшие пожертвования — несколько монет здесь или там, иногда просто букетик цветов или небольшую записку, в которых говорится, как усердно они молятся за вас и вашего ребёнка. — Он покачал головой. — Я очень сомневаюсь, что какая-либо будущая мать в Черисийской истории когда-либо получала столько молитв и благословений, сколько получаете вы.

Шарлиен слегка покраснела, но твёрдо встретила его взгляд через стол, а затем слегка кивнула в знак согласия.

— На самом деле, — бодрый тон Волны Грома был тоном человека, намеренно меняющего настроение, — единственное, что мне кажется совершенно неправильным, это то, что Мейкел и Мерлин находятся где-то в другом месте.

Головы серьёзно кивнули, когда кто-то, наконец, произнёс это вслух. Сарая Гавань, единственный присутствующий человек, который не знал истинной истории молодой женщины по имени Нимуэ Албан, тем не менее, знал о «видениях» сейджина Мерлина. Он также знал, насколько близок стал Мерлин и с Кайлебом, и Шарлиен. Поэтому он не удивился, услышав, что Волна Грома поставил сейджина в один ряд с архиепископом.

— Я согласна, — сказала Шарлиен через мгновение, мягким голосом. Но потом она пожала плечами. — Я согласна, но мы все знали, что Мейкел, вероятно, не сможет вернуться из Корисанда вовремя, и мы ни за что не отпустили бы его туда без Мерлина. Не после того, что случилось с отцом Тиманом.

— Я не понимаю, как кто-то может винить ваши приоритеты, Ваша Светлость. — Голос Вейгнейра стал мрачным. — Убийство любого дитя Божьего — это печаль и ужас. Убийство кого-либо — особенно священника — таким отвратительным способом просто для того, чтобы запугать других и заставить их повиноваться, выходит за рамки горя и ужаса и превращается в мерзость.

На этот раз улыбок уже не было, потому что никто не мог не заметить намёка епископа.

Отчёты полностью подтвердили то, что случилось с врагами Жаспера Клинтана в Храме и Зионе, и, как только что сказал Вейгнейр, это вышло за рамки горя и ужаса к жестокости.

Тридцать один викарий был арестован, подвергнут Допросу, а затем Наказанию Шуляра. Включая Сэмила и Ховерда Уилсиннов, погибли тридцать три из трёхсот викариев Церкви Господа Ожидающего. Восьмерым из коллег-Реформистов Уилсиннов посчастливилось умереть во время Допроса; двадцать три были подвергнуты полному, отвратительному списку варварства, которого требовало Наказание перед их окончательной смертью в огне. На самом деле только шестнадцать прожили достаточно долго, чтобы быть сожжёнными, что казалось недостаточным милосердием.

Пятьдесят два епископа и архиепископа последовали за ними. Как и личный персонал почти каждого из осуждённых прелатов. Жены также были подвергнуты Допросу, и каждая из них была казнена, хотя Клинтан проявил «милосердие», приказав их просто повесить. Дети старше двенадцати лет строго «распрашивались». Большинство из них старше пятнадцати лет присоединились к своим родителям. Допросы и Наказания заняли более двух месяцев, и повергли Зион в шок.

В общей сложности почти две с половиной тысячи человек были арестованы и более тысячи четырёхсот мужчин, женщин и детей казнены. Выжившие младенцы и груднички были «милостиво пощажены Матерью-Церковью» и переданы на воспитание другим членам викариата. Дети старше четырёх лет — те, чьи жизни были пощажены — были отправлены в монашеские общины (большинство из которых были в Харчонге, который считался цитаделью ортодоксальности) с традициями сурового аскетизма и дисциплины.

Клинтан также не упустил возможности рассказать о горстке черисийцев, переживших Фирейдскую Резню. Их было немного — на самом деле, всего семеро — и каждый из них был трясущейся физической развалиной, жаждущей «признаться» в чём угодно, даже зная, что их сожгут, если только это положит конец ужасу, в который превратилась их жизнь. И так они и сделали — признались во всех мыслимых ересях и извращениях. Провозгласили своё поклонение Шань-вэй, свою ненависть к Богу, договоры, в которых они сознательно продали свои души Тьме.

На фоне этого, «доказательства» того, как глубоко проникло отступничество черисийцев, этого самопровозглашённого «доказательства» еретических мерзостей Церкви Черис и того, как она продала себя злу, долгожданное объявление Священной Войны Великим Викарием было почти второстепенным вопросом. Никто не ставил это под сомнение, точно так же, как никто не поднял голоса против Клинтана и «Группы Четырёх» в Храмовых Землях. Больше нет. Не осталось никого, кто осмелился бы поднять его.

И всё же, даже если не было возмущённых голосов, ходили слухи, шепотки, что «зачистка» Великого Инквизитора была менее полной, чем он рассчитывал. Несколько семей осуждённых викариев таинственным образом исчезли, и то же самое сделали десятки семей епископов и архиепископов. Никто не знал, скольким удалось избежать сетей Инквизиции, но тот факт, что хоть и немногим, но кому-то это удалось, ослабил всемогущую ауру железного кулака Клинтана.

Конечно, были встречные слухи — шепотки о том, что чудесное спасение пропавших семей было доказательством влияния Шань-Вэй, доказательством того, что они действительно были её приспешниками. Что только Мать Тьмы могла вырвать их из рук Инквизиции. У людей, сидевших за обеденным столом Кайлеба и Шарлиен, не было никаких сомнений в том, кто несёт ответственность за эти шепотки. Никто также не сомневался, что одна из причин, по которой они были созданы, заключалась в том, чтобы дискредитировать любые показания, которые могли бы дать эти беглецы, если бы они когда-нибудь добрались до безопасности в Черисийской Империи.

— Простите меня, — мягко сказал Вейгнейр через мгновение. — Этот ужин должен быть праздником. Я прошу прощения за то, что омрачил его.

— Милорд, это не вы омрачили его, — сказала ему Шарлиен. — Все мы знаем, кто сделал это, и я боюсь, что мысли о том, что произошло в Зионе, никогда не покидают никого из нас.

— И не должны, — резко сказал Кайлеб. Они посмотрели на него, и он яростно замотал головой. — Этим ублюдкам придётся за многое ответить, и мы обязаны перед всеми их жертвами помнить, что дело не только в том, что они сделали — или пытались сделать — с нами. Вот что они делали со всеми, кто осмеливался встать у них на пути!

— Да, Ваше Величество, это так. — Вейгнейр печально покачал головой. — Все наши священники сообщают, что к ним обращались прихожане, отчаянно пытающиеся понять, как вообще «Группа Четырёх» могла совершать такие действия «во имя Господа». Мы пытаемся утешить их, но правда в том, что никто из нас сам этого не понимает. — Он снова покачал головой. — О, да, умом мы понимаем. Но внутри? Эмоционально? Где находится наша собственная вера в доброту и любовь Бога? Нет.

— Это потому, что ты действительно веришь в Божью любовь и доброту, Хейнрик, — сказал Серая Гавань. — Я не знаю, во что — если вообще во что-то — действительно верят Трайнейр и Мейгвайр, но я думаю, что мы все увидели, во что верит Клинтан. В лучшем случае он верит исключительно в свою собственную силу; в худшем случае он действительно верит в какое-то чудовищное извращение Бога. И в любом случае он готов на всё, чтобы достичь своих целей.

— Боюсь, вы правы. — Вейгнейр вздохнул. — Но это не даёт большого простора для утешения тех, кто напуган и сбит с толку. Всё, что мы можем сделать, это призвать их молиться, доверять Богу и помнить о долге всех добрых и благочестивых людей противостоять злу, где бы оно ни находилось… пусть даже это оранжевая сутана викария. Боюсь, это может быть слабым утешением, независимо от того, насколько сильна чья-то вера. И особенно для тех, кто остаётся в неведении о судьбах своих близких… таких, как отец Пейтир.

Он посмотрел через стол на Шарлиен, его глаза потемнели, и она слегка кивнула в знак понимания. Она знала, каким ужасным искушением, должно быть, было для Вейгнейра желание ободрить Пейтира Уилсинна известием, что его мачеха, братья и сестра сбежали. Она была более чем в восторге от того, как молодому интенданту удалось продолжать выполнять свои обязанности после подтверждённой смерти его отца и дяди… и полного молчания, когда дело касалось остальных членов его семьи. Она также знала, насколько Вейгнейр, как и все остальные, кто когда-либо работал с молодым шуляритом, уважал, восхищался и даже любил его. Наблюдать, как он справляется со своим горем и страхом, было бы достаточно тяжело при любых обстоятельствах. Наблюдение за тем, как он проходит через всё это, когда Вейгнейр мог бы сказать ему, что остальные члены его семьи присоединятся к нему в Теллесберге, лишь усугубляло ситуацию.

«Но они будут здесь в течение ещё двух или трёх пятидневок, — напомнила она себе. — Их корабль уже на полпути через Наковальню. Тогда он узнает, да благословит его Бог… и их».

— Я прекрасно понимаю, о чём вы говорите, Хейнрик, — сказала она вслух, встретившись взглядом с этими тёмными глазами. — И я согласна. Я бы только хотела, чтобы был способ развеять все эти страхи и опасения.

— Если вы простите меня, Ваша Светлость, — тихо сказал Серая Гавань, — я думаю, что вы собираетесь сделать именно это для очень многих ваших подданных.

Она приподняла бровь, глядя на него, а он взглянул на Вейгнейра.

— Вы извинились за то, что затронули эту тему, Хейнрик, но правда в том, что напоминание нам о том, что произошло в Зионе, может быть, не так уж плохо, особенно в такой момент, как этот. Я думаю, это помогает нам здесь, в Старой Черис, и по всей Империи, осознать, насколько мы действительно благословенны. Мы, по крайней мере, точно знаем, за что боремся — что Бог дал нам возможность положить конец кровавой бойне такого человека, как Клинтан. Как часто мужчинам и женщинам предоставляется шанс совершить что-то настолько важное? Я думаю, что все наши люди, даже те испуганные и растерянные души, ищущие утешения, о которых вы только что упомянули, понимают это глубоко внутри. И это, Ваша Светлость, — он снова перевёл взгляд на Шарлиен, — причина, почему ваш ребёнок так важен для всех них. Потому что они искренне любят вас и Кайлеба. Я тоже в это верю. Но этот ребёнок представляет собой нечто большее, чем просто обеспечение императорской преемственности. Он — или она — также является символом борьбы, ради которой была создана Империя.

IV. КЕВ «Чихиро», 50, Залив Горат, Королевство Долар

.IV.

КЕВ «Чихиро», 50, Залив Горат, Королевство Долар

Граф Тирск отвернулся от кормовых окон, когда лейтенант Бардейлан препроводил пришедших посетителей в большую каюту «Чихиро».

— Джентльмены, — тихо сказал граф.

— Милорд, — ответил за всех четверых Кейтано Рейсандо, как старший офицер.

— Пожалуйста, — Тирск указал на четыре стула, стоящие перед его столом. — Садитесь.

Они подчинились вежливо сформулированному приказу, и, прежде чем пересечь каюту и сесть за стол, он ещё мгновение постоял, рассматривая их.

Все они — в особенности Рейсандо и Рохсейл — выглядели измученными. Кроме того, Рохсейл испытывал явный дискомфорт, несмотря на решительные попытки скрыть это. Его левый локоть задел подлокотник кресла, когда он садился, и пальцы его левой руки инстинктивно дёрнулись от боли там, где они выступали из перевязи.

Однако в затенённых глазах, смотревших на него в ответ, было нечто большее, чем просто усталость или даже боль, и он сложил руки на столе перед собой.

— Я прочитал ваши отчёты и отчёты ваших старпомов — вашего исполняющего обязанности старпома, в вашем случае, капитан Крал. Конечно, есть определённые несоответствия. Учитывая неразбериху морского боя, совсем неудивительно, что никто из вас не видел события абсолютно одинаково. Однако, несмотря на это, я считаю, что вырисовывается чёткая и последовательная картина, о чём и я сообщил епископу Стейфану и герцогу Торасту.

Он сделал паузу, и напряжение в и так тихой каюте стало таким, что его можно было бы разорвать на куски.

— Я также сообщил им, — продолжил он через мгновение тем же спокойным голосом, — что я полностью одобряю ваши действия. Что, на самом деле, я считаю, что они делают большую честь всем вам четверым и командам ваших кораблей.

Ни один из присутствующих не пошевелил ни единым мускулом, но ощущение было такое, словно будто четыре пары лёгких одновременно выдохнули, и граф позволил себе слегка улыбнуться. Затем он слегка наклонился вперёд над столом.

— Не поймите меня неправильно, джентльмены. Я был бы ещё счастливее, если бы вам удалось захватить одного или двух черисийцев. Или, если уж на то пошло, если бы мы не потеряли пять кораблей из конвоя, а также обе галеры сопровождения. — Он снова улыбнулся, чуть более тонко. — Что полностью оставляет в стороне маленькое дело «Князя Доларского».

Ни один из капитанов, сидевших перед ним, не ответил. Это его не особо удивило.

— Я уверен, что никого из вас не удивляет, что я должен так себя чувствовать, — продолжил он. — Если уж на то пошло, я уверен, что каждый из вас согласен со мной. Но чего бы мы ни желали, никто не может просто щёлкнуть пальцами и волшебным образом добиться победы в морском бою. Верно, у вас было численное превосходство над противником, и я не буду притворяться, что не слышал несколько комментариев — и все они от людей, которых там не было, я мог бы заметить — на этот счёт. В каждом случае, однако, я напоминал тем, кто делал комментарии, что ваши корабли были индивидуально меньше, ваши пушки были легче, и что Кайлеб Черисийский лично отбирал своих самых опытных капитанов для операций проходящих так далеко от Черис. Другими словами, джентльмены, в вашем самом первом сражении вам противостояли самые лучшие бойцы противника.

— Очевидно, мы не хотим, чтобы у нас вошло в привычку предполагать, что нам всегда будет нужно численное преимущество два к одному. И, если уж на то пошло, я не думаю, что эта ситуация будет продолжаться бесконечно. Однако на данный момент, учитывая относительную неопытность экипажей ваших кораблей и ваших офицеров, а также то, насколько все мы новички в этом стиле ведения морской войны, я думаю, что вы справились очень хорошо. Впервые черисийская военно-морская эскадра была отброшена назад, не достигнув своей цели. Да, вы потеряли один из наших собственных кораблей. И ваши потери — особенно ваши, сэр Даранд — были тяжёлыми. Но вы ни разу не допустили, чтобы сражение переросло в разгром, а ваши экипажи хорошо сражались от начала до конца. Я не вижу ни у кого никаких признаков пораженчества, в отличие от полного падения боевого духа, которое мы пережили, когда впервые столкнулись с черисийскими галеонами.

Его оскаленные зубы очень мало походили на улыбку.

— Поверьте мне, джентльмены. То, что я увидел у Скального Плёса, когда Кайлеб посреди ночи выплыл из пасти шторма, было именно этим — полным и абсолютным моральным поражением. Я видел, как корабли под моим командованием выбрасывались на берег, поджигали себя, вместо того чтобы встретиться с черисийцами в бою. Я понимаю, почему это произошло, и шок от их огневой мощи стал для меня такой же большой неожиданностью, как и для всех остальных. Но больше всего меня поражает в вашем бою то, что никто не запаниковал. Вы этого не сделали, ваши офицеры этого не сделали, и этого не сделали ваши экипажи.

— Я уверен, что вы тоже многому научились. Этот опыт сослужит очень хорошую службу всему флоту, и я попрошу всех вас поделиться им с другими капитанами. С долгосрочной стратегической точки зрения это будет бесценным преимуществом.

— Что касается наших относительных потерь, то, хотя я уверен, что все мы сожалеем о потере «Князя Доларского», мы должны помнить, как далеко от дома находятся черисийцы. Очевидно, что по крайней мере один из их галеонов был сильно повреждён. Их потери вполне могут быть такими же серьёзными, как и ваши собственные, а они, в отличие от вас, находятся за тысячи миль от своих баз. В то время как у нас есть полностью оборудованные верфи и стапели, чтобы справиться с повреждениями ваших судов; то они их не имеют. В лучшем случае у них есть Остров Когтя, и я бы вряд ли назвал Бухту Невзгод идеальным местом для ремонта. Не говоря уже о том, что сначала они должны туда добраться. При таких обстоятельствах, я полагаю, любой беспристрастный судья был бы вынужден рассматривать исход вашего боя как ничью, в самом худшем случае. По моему же собственному мнению, на самом деле это была стратегическая победа.

Он покачал головой.

— Я уверен, что некоторые могут решить, что я просто пытаюсь найти светлую сторону, на которую можно посмотреть. Однако, если кто-то так решит, он будет заблуждаться. Я не говорю, что все ваши решения были идеальными, потому что это не так, и через несколько минут мы начнем обсуждать, где были допущены ошибки, какие уроки из них можно извлечь и как их можно исправить. Но вы сражались и сражались упорно, и совершенно независимо от потерь и ущерба, которые вы нанесли, враг дважды или трижды подумает, прежде чем снова разделить свои силы на такие маленькие эскадры. Это окажет значительное влияние на его способность блокировать наши перевозки.

— Я высказал те же самые соображения епископу Стейфану, герцогу Торасту, герцогу Ферну, и в моём собственном письменном отчёте Его Величеству. И я также отметил, что наша сила неуклонно растёт. Я намерен в ближайшее время перейти в наступление, джентльмены, и когда я это сделаю, — он посмотрел им в глаза, — вы и ваши корабли будете в авангарде.

Все четыре капитана, даже Рохсейл, теперь сидели прямо на своих стульях. Они по-прежнему были усталыми и измученными, но их глаза сияли, и он удовлетворённо кивнул. Он был уверен в каждом сказанном им слове. О, он кое-что немного приукрасил, преувеличил некоторые детали, но в основном он был абсолютно искренен.

«Потому что они действительно преуспели… чертовски преуспели, — подумал он. — Даже допуская честные завышения с их стороны — чёрт возьми, даже допуская определённое количество преднамеренного преувеличения с их стороны! — они выбили дерьмо по крайней мере из одного из черисийцев. И черисийцы знают это так же хорошо, как и я. Это повлияет на то, как они мыслят, насколько они готовы рисковать. И то же самое справедливо и для наших собственных экипажей. Мы не собираемся волшебным образом превратиться в одночасье в бич морей, но это действие — первый шаг к тому, чтобы убедить себя — и черисийцев — в том, что флот Кайлеба на самом деле не непобедим. И это, друзья мои, стоит каждого человека, которого вы потеряли. Как, и „Князя Доларского“ в придачу».

— А теперь, джентльмены, — сказал он с улыбкой, — поскольку я заверил вас в своём одобрении, давайте начнём разбирать ваши ошибки. Но не волнуйтесь. Я обещаю, — его улыбка стала немного шире, — быть нежным.

V. КЕВ «Танцор», 56, Остров Сокровищ, Доларский Залив

.V.

КЕВ «Танцор», 56, Остров Сокровищ, Доларский Залив

Сэр Гвилим Мензир сердито посмотрел на тёмные иссиня-чёрные воды бухты Хелм. Солнце скрылось за громадой острова Сокровищ, и тени протянулись через залив, превратив его поверхность в чернила, но самые верхние реи «Шквала» и «Щита» были позолочены последними ровными лучами заката, достигающими вершин острова.

А у КЕВ «Дротик» не были, поскольку у него не было верхних реев.

Рабочие команды неустанно трудились на корабле капитана Павела. Они уже установили новую бизань-мачту и новую грот-мачту, и, учитывая изобретательность и мастерство черисийских моряков, Мензир был уверен, что они исправят повреждения в оснастке, прежде чем Тирск сможет отреагировать, отправив более мощную эскадру, чтобы выселить скваттеров с острова Сокровищ.

«С другой стороны, я думаю, мы можем принять как данность, что он пошлёт эту эскадру. — Мензир покачал головой. — И прежде чем он это сделает, мне придётся пересмотреть свою оценку его боеспособности».

Его взгляд остановился на четвёртом галеоне, стоявшем на якоре в маленькой бухте. Ремонт «Князя Доларского» на самом деле прошёл быстрее и проще, и хотя рабочие команды всё ещё трудились над ним, он был практически готов к выходу в море. Во многих отношениях Мензир был рад это видеть. Его орудия не соответствовали орудиям ни одного из его других кораблей, и все боеприпасы, которые у него были для них, уже лежали в его кранцах для ядер. Тем не менее, корабль представлял собой полезную прибавку к его общей силе, и его захват был свидетельством того, чего могли достичь капитаны и команды Мензира даже при соотношении три к пяти.

Как и те пятьдесят процентов потерь, которые капитан Стивирт нанёс его доларскому экипажу.

Мензир нахмурился, так как эта мысль напомнила ему о его собственных потерях и почему его удовлетворение при виде захваченного галеона не было всеобъемлющим. Его взгляд вернулся к «Дротику», и хмурое выражение его лица стало ещё более мрачным.

Восемьдесят четыре члена экипажа капитана Павела были убиты или ранены в бою. «Шквал» отделался всего тремя ранеными, но «Щит» потерял ещё тридцать две человека ранеными и убитыми. Это означало, что сто девятнадцать моряков и морских пехотинцев выбыли из строя, и семьдесят один из них был мертвы. Вполне вероятно, что треть выживших также навсегда останется инвалидами. Даже если бы это было не так, должно будет пройти немало времени, прежде чем они вернутся к исполнению своих обязанностей. Но насущным моментом было то, что эти потери составляли треть от общего состава экипажа галеона, а его возможности по замене были ограничены.

Очень ограниченными.

Адмирал скрестил руки на груди, угрюмо прислонившись плечом к оконной раме, размышляя над этим неприятным фактом.

Он предвидел потери личного состава. Даже на борту черисийского корабля всегда существовали способы убить или ранить человека. Падения с высоты, несчастные случаи на стрельбах, случайно раздробленные руки или ноги при перемещении любого из множества тяжёлых грузов на борту боевого корабля…

В отличие от некоторых флотов, по крайней мере, пьянство редко было фактором в ИЧФ. Другие военно-морские силы — военно-морской флот Корисанда, существовавший до завоевания, и, особенно, Имперский Харчонгский Флот, которые невольно приходили на ум, — ежедневно выдавали ром своим экипажам. Люди в этих флотах с нетерпением ждали своих ежедневных «чарок» как паллиатива от скуки, тяжёлой работы и (особенно на борту харчонгских кораблей) страданий своей жизни, и многие из них проводили столь много времени в алкогольном тумане, насколько это было возможно.

Мензир был от природы воздержанным человеком, но не имел ничего против алкоголя. Также как не отказывал своим людям в тех маленьких удовольствиях, которые они могли найти. Однако позиция Черисийского Флота на протяжении более ста лет заключалась в том, что пьянство на службе было недопустимо. Оно было одним из немногих правонарушений, за которые на Флоте всё ещё предписывалась порка для матросов; в случае с офицером это стоило ему офицерского звания. К счастью, условия на борту черисийских боевых кораблей были намного лучше, чем могли похвастаться большинство других флотов. Черисийские моряки редко испытывали потребность сбежать в пьяный туман, а даже если бы и испытывали, возможностей для этого было немного. Не то чтобы алкоголь был полностью запрещён на борту черисийских боевых кораблей. Их экипажам выдавали пиво (и притом хорошее пиво) каждый день, обычно на обед в середине дня; иногда — на ужин. А ром часто выдавали в лечебных целях или по торжественным случаям. Но в промежутках между подобными случаями он хранился под замком и был далеко не так доступен, как в других флотах.

Как следствие, уровень несчастных случаев на борту черисийских боевых кораблей был едва ли на десятую часть ниже, чем, скажем, на борту харчонгской галеры.

Однако несчастные случаи всё-таки случались, и, несмотря на всё, что Орден Паскуаля мог сделать с диетой и гигиеной, стеснённые условия жизни на борту любого боевого корабля, с их многочисленными экипажами и неизбежно влажной окружающей средой, слишком часто становились питательной основой для болезней. Так что, да, он допускал определённое количество потерь, даже исключая те, которые могли быть причинены действиями противника.

К сожалению, было очевидно, что его оценки были занижены. Сражение у острова Дракона стало первым настоящим испытанием того, что могло произойти, когда Имперский Черисийский Флот столкнулся с такими же решительными, правильно спроектированными вражескими галеонами, и ему стало ясно, что он был слишком самоуверен. Небольшая эскадра Павела одержала победу, несмотря на значительное численное превосходство, и Мензир сильно подозревал, что его корабли нанесли более тяжёлые потери, чем понесли. Тем не менее, из отчётов эскадры он также подозревал, что, если Доларский командующий будет готов отправиться на ремонт, а затем возобновить боевые действия, результат может быть гораздо менее удовлетворительным.

«И что бы здесь ни случилось, я потерял половину экипажа галеона — возможно, к настоящему времени, в эскадре в целом больше, учитывая несчастные случаи и болезни, — и я только что добавил ещё один корабль. Так где же, собственно, мне найти людей, чтобы их укомплектовать?»

Этот вопрос имел определённую актуальность, но в данный момент он фактически отошёл на второй план после более насущной проблемы. Граф Тирск был твердолобым профессионалом. Он сделал бы почти те же выводы, что и Мензир. И, в отличие от Мензира, Тирск был в положении неуклонно растущей силы. Маловероятно, что такой человек, имея доказательства того, как хорошо его капитаны действовали на острове Дракона, не искал бы способов использовать эту растущую силу.

«Нам следовало взять с собой больше шхун, — подумал Мензир. — Что мне действительно нужно сделать, так это отправить пару дюжин из них, чтобы они действовали независимо и навели Шань-вэй знает какого шороху. Велеть им нападать на доларское и харчонгское судоходство в как можно большем количестве мест. Это вынудило бы Тирска рассредоточить свои галеоны, и он бы встал на уши, пытаясь поймать любую из шхун. Но у меня их недостаточно, чтобы быть везде, где они должны быть, а это значит, что он сможет прикрывать свои самые важные перевозки конвоями, как он это сделал на острове Дракона, и при этом высвободить силы — если не сейчас, то достаточно скоро — чтобы попробовать что-то немного более агрессивное. И единственный способ, при котором у меня хватит сил остановить его — это сконцентрировать мои собственные галеоны».

Ему не понравился этот вывод. Предполагалось, что это он уменьшает военно-морские силы Церкви, а его новая оценка боеспособности доларского флота должна была сделать это ещё более трудным. Он знал, что уже значительно задержал Доларскую кораблестроительную программу. Он захватил или потопил слишком много каботажных судов нагруженных пушками и партиями скипидара, смолы, лонжеронов и всех других видов военно-морских припасов, какие только можно вообразить, чтобы можно было допустить какой-то другой результат. И он был уверен, что сможет привнести ещё большую задержку, ещё больший ущерб. Но ему придётся действовать больше от обороны, а чем менее агрессивным он может быть, тем менее эффективным он будет.

И, если Тирск готов предпринять собственные наступательные операции, первым пунктом в его списке будет остров Сокровищ. И даже если бы у морских пехотинцев майора Уиндейла было достаточно тяжёлой артиллерии, чтобы удерживать якорную стоянку вечно — чего у них не было — был предел тому, как долго они смогут выдержать осаду. Если у Тирска хватит галеонов, чтобы прогнать нас, он мог бы изолировать остров с помощью всего лишь горстки галер старого образца. А если у меня не хватит сил прорваться и вытащить Уиндейла, Тирск в конце концов заставит его и его людей сдаться, как бы они ни хотели сопротивляться.

Он вздохнул, признав это.

«Что ж, это не конец света, Гвилим, — философски сказал он себе. — Остров Сокровищ был чертовски удобен и полезен, но это не важно. У нас есть транспорты, на которых прибыл Уиндейл, так что пришло время вытащить его и отправить обратно на Остров Когтя. В любом случае, это гораздо более оправданно, и к тому времени, когда у Тирска появятся какие-либо амбициозные идеи относительно Когтя, он будет чертовски далеко от своих собственных портов. А тем временем ты, вероятно, сможешь устроить настоящий ад харчонгцам».

Он резко кивнул, повернулся и направился к двери каюты. Открыв её, он высунул голову.

— Да, сэр? — сказал лейтенант Ражман, подняв глаза, а затем встав со своего места за столом Мензира, где он работал над отчётами эскадры.

— Я хочу встретиться с Павелом, Айвейном, Стивиртом и капитаном Махгейлом сегодня вечером после ужина, Данилд, — сказал ему Мензир. — Пожалуйста, проследи, чтобы они были проинформированы. И я полагаю, заодно тебе лучше предупредить Нейклоса.

VI. КЕВ «Армак», 58, Черисийское Море, и КЕВ «Рассветный Ветер», 54, Океан Картера

.VI.

КЕВ «Армак», 58, Черисийское Море, и КЕВ «Рассветный Ветер», 54, Океан Картера

— Что ты думаешь о новых планах Гвилима, Мерлин? — тихо спросил Брайан Остров Замка́.

В данный момент верховный адмирал растянулся в своей койке на борту КЕВ «Армак», своего пятидесятивосьмипушечного флагманского корабля. Учитывая звуки, которые издавал корабль, идущий по морю с волнами высотой шесть футов, никто, вероятно, не услышал бы его, даже если бы он говорил в обычной разговорной манере. Однако он имел намеренья рисковать ошибиться на этот счёт.

Мерлин Атравес, сидевший на кормовой галерее КЕВ «Рассветный Ветер» и смотревший на ранний восход в нескольких тысячах миль к востоку, не имел с этим никаких проблем. Он был просто благодарен Кайлебу за то, что по возвращении в Теллесберг он сделал приоритетом полное включение Острова Замка́ во внутренний круг прежде, чем верховный адмирал вернётся к своему флоту в море. На данный момент, Остров Замка́ — как и все остальные, сразу после того, как им сказали правду — был маниакально осторожен, что было чертой, которую Мерлин одобрял.

— Я думаю, что в данных обстоятельствах это имеет большой смысл, — сказал он, отвечая на вопрос графа.

— Я должен признать, что сам был немного ошеломлён тем, насколько эффективной была эскадра Рейсандо, — продолжил он. — Я не думал, что со мной может такое случиться — мы все месяцами напоминали себе, что Тирск, вероятно, самый опасный командир на стороне противника — но так случилось. — Его губы скривились. — Может быть, я пробыл черисийцем слишком долго, чтобы начать страдать от этой… неуёмной уверенности в себе, которая делает тебя таким любимым всеми остальными моряками.

— «Неуёмной уверенность в себе», да? — фыркнул Остров Замка.

— Я думаю, это подходящий термин, — ответил Мерлин, улыбаясь восходящему солнцу. — Имейте в виду, я никогда не говорил, что это было не оправдано. Обычно, по крайней мере.

— Я только хотел бы, чтобы мы могли поговорить с Гвилимом точно таким же образом, — сказал Остров Замка́ более раздражённым тоном. — Я начинаю понимать, как должно быть было невыносимо для Доминика иметь возможность говорить с тобой и Кайлебом — видеть… «разведданные» Сыча (он тщательно произнёс всё ещё незнакомое слово) — и не иметь возможности рассказать мне об этом. Но с Гвилимом, находящимся так далеко на краю пропасти…

Он покачал головой, и улыбка Мерлина погасла.

— Я знаю, — вздохнул он. — На самом деле, это было то, что мы обсуждали — Доминик и я — ещё до того, как Гвилим отплыл. К сожалению, мы не можем действовать ещё расторопнее, чтобы привлечь больше людей в круг, и…

Он замолчал, пожав плечами, и Остров Замка́ кивнул.

— Я не буду притворяться, что был счастлив узнать, сколько времени потребовалось Братству, чтобы, наконец, решить, что я достаточно стойкая и заслуживающая доверия душа. — Губы верховного адмирала скривились в ироничной усмешке. — В то же время, я понимаю, почему они вероятно захотят немного подумать об этом, прежде чем начать болтать о таких вещах, как «космические корабли» и поддельные религии. И, честно говоря, я думаю, что вероятно было хорошей идеей подождать, пока Кайлеб вернётся домой, чтобы рассказать мне об этом лично. — Он снова фыркнул, чуть громче. — По крайней мере, у него было право сесть на меня, если я начну бегать кругами, как виверна с отрубленной головой!

— Эта мысль действительно приходила нам в голову, — дружелюбно признал Мерлин.

— Уверен в этом, — сказал Остров Замка́. Затем он на мгновение замолчал, нахмурившись.

— Что касается такого рода решений, — медленно произнёс он, — я думал об Альфриде.

— Не волнуйтесь. — Мерлин усмехнулся. — Они планируют сообщить ему об этом, как только он нанесёт один из своих визитов в Теллесберг. Целители не позволяют Шарлиен и шагу ступить из дворца, пока не родится ребёнок, и она решила, что именно она скажет ему об этом.

— Я не это имел в виду, — сказал Остров Замка́ ещё медленнее. Он заколебался, как человек, собирающийся с духом, чтобы сказать что-то, чего не хотел, но всё равно продолжил. — Моя мысль заключалась в том, что я не знаю, действительно ли было бы хорошей идеей вообще рассказать ему об этом.

Мерлин удивлённо моргнул. Несмотря на разницу в их рангах, барон Подводной Горы был одним из личных друзей Остров Замка́. Верховный адмирал даже лучше, чем кто-либо другой, ценил остроту ума сэра Альфрида Хиндрика. Если уж на то пошло, если кто-нибудь во всей Черисийской Империи точно понимал, насколько важны были инновации Подводной Горы, то это должен был быть Остров Замка́. Так почему же?…

— Вы боитесь, что он не примет правду о Лангхорне и Бе́дард? — спросил Мерлин через мгновение.

— Ты имеешь в виду, как Рейджис и Зелёная Гора? — Остров Замка покачал головой. — О, нет. Это наименьшая из моих забот, когда дело касается Альфрида!

— Тогда могу ли я спросить, почему у вас есть какие-то сомнения относительно того, чтобы рассказать ему?

— Просто…

Остров Замка́ снова сделал паузу, очевидно, собираясь с мыслями.

— Послушай, Мерлин, — продолжил он, — я знаю Альфрида почти тридцать лет. На всём белом свете нет человека, которому я бы доверял так безоговорочно. И видит Бог, я никогда не встречал никого с более острым умом! Но на самом деле есть три момента, которые, я думаю, необходимо рассмотреть.

— Во-первых, он продуцирует новые идеи быстрее, чем мы уже можем запустить их в производство. Мало того, он заставил всё своё Экспериментальное Управление делать то же самое сейчас, и всё это, не зная правды и не имея доступа ко всем этим… «компьютерным записям», о которых ты говорил. Я признаю, что я всё ещё мало что понимаю в них, но я хочу сказать, что Альфрид продвигается вперёд, основываясь на нескольких намёках, которые ты ему уже дал. Насколько я понимаю, твоя идея в долгосрочной перспективе заключается в том, чтобы люди начали думать о подобных вещах сами, и Альфрид делает именно это. Действительно ли нам нужно — или мы хотим — отвлечь его от использования своего собственного разума и разума таких людей, как коммандер Мандрейн, для поиска идей в чужих записях?

— Во-вторых, я действительно знаю Альфрида. Как только он узнает, что у него может быть доступ к таким передовым знаниям, он нырнёт в них с головой, и мы не увидим его снова в течение нескольких месяцев. Он не сможет устоять перед этим так же, как пьяница не может устоять перед виски, Мерлин, и ты это знаешь. Вероятно, мы сможем придумать какое-нибудь объяснение его внезапному исчезновению, но это будет нелегко. И в том же духе, как только он поймёт, что можно сделать, он перевернёт небо и землю, чтобы это сделать. Я думаю, что есть реальный шанс, что он может в конечном итоге слишком быстро продвинуться вперёд. Ты был очень осторожен, чтобы открыто не нарушать «Запреты», но я думаю, что сдержать Альфрида, не дать ему сделать что-то, что явно представляло бы собой нарушение, может оказаться сложнее, чем ты думаешь. И, наоборот, если мы этого избежим, он будет ужасно несчастен, зная, как много он мог бы сделать, если бы ему только позволили.

— Но третья проблема — и во многих отношениях она самая серьёзная — заключается в том, как он отреагирует на правду, на открытие того, что он мог бы бежать вперёд — учиться чему-то, открывать что-то, делать что-то — всю свою жизнь, если бы не «Запреты Чжо-чжэн»… и что сами «Запреты» были не более чем колоссальной ложью. Кайлеб сказал мне, что Братство было обеспокоены его возможной «юношеской импульсивностью», если они скажут ему правду. Что ж, Альфрид не импульсивный подросток, но я буквально не знаю, сможет ли он продолжать притворяться, что не знает правды, когда на самом деле узнает её.

— Хм.

Мерлин нахмурился, глядя на усиливающийся солнечный свет. Он не был уверен, что разделяет опасения Острова Замка́, но, как сказал верховный адмирал, он давно знал Подводную Гору. На самом деле, он знал его дольше — и лучше — чем кто-либо другой из ближайшего окружения Кайлеба.

— Я действительно не думал об этом с такой точки зрения, — наконец медленно признался он. — Я не уверен, что согласен — и я не говорю, что не согласен; просто сначала мне нужно подумать об этом, — но я думаю, что это определённо то, что стоит обсудить с Кайлебом и Шарлиен, прежде чем они скажут ему. — Он поморщился. — Шарлиен не понравится, если мы решим не говорить ему, вы понимаете?

— О, поверь мне, я знаю… я знаю! — Настала очередь Острова Замка́ скорчить гримасу. — И, честно говоря, во многих отношениях я не пожалею, если мне откажут в этом. Я буду беспокоиться об этом, но, чёрт возьми, Альфрид — мой друг. Я хочу сказать ему правду, Мерлин. Я просто думаю, что это то, что нужно очень тщательно обдумать.

— В данном случае, в этом я с вами согласен, — вздохнул Мерлин.

— Так ты обсудишь это с Кайлебом и Шарлиен?

— Вместо того, чтобы вы начали разговор об этом?

— Ну, вообще-то… да, — признался Остров Замка́.

— Трус.

— Абсолютный, — подтвердил верховный адмирал ещё быстрее, и Мерлин хмыкнул.

— Хорошо, я сделаю это. Мейкелу и мне всё равно нужно поговорить с ней и Кайлебом о переписке Рейджиса с Горжой. Мы думаем, что возможно пришло время, э-э, чуточку ускорить этот процесс. Вероятно, я смогу включить ваш небольшой мозговой штурм в разговор в своей обычной дипломатической манере. С другой стороны, она беременна, как вы знаете, и она была более чем немного раздражительной в течение всего последнего месяца. Я не обещаю, что она не подпрыгнет до потолка, каким бы тактичным я ни был. И всё же, — он снова засмеялся, громче, — я всё ещё за тысячи миль отсюда. Так что, если она… воспримет это плохо, угадайте, до кого из нас она сможет добраться в первую очередь?

VII. Архиепископский Дворец, Город Теллесберг, Королевство Старая Черис.

.VII.

Архиепископский Дворец, Город Теллесберг, Королевство Старая Черис.

— Епископ готов принять вас сейчас, отче.

Отец Пейтир Уилсинн оторвал взгляд от небольшого томика «Свидетельств», который он читал, ожидая, чтобы узнать, почему епископ Хейнрик вызвал его в Архиепископский Дворец. То, что его вызвали сюда, а не в резиденцию самого епископа, наводило на мысль, что дело было одновременно официальным и касалось непосредственно либо Церкви Черис в целом, поскольку епископ замещал архиепископа Мейкела во время его отсутствия, либо дел Королевского Совета Старый Черис, который в данный момент также возглавлял епископ в качестве заместителя Стейнейра. Однако, помимо этого, у него не было ни малейшего понятия, зачем он здесь, и поэтому он терпеливо старался собраться с духом, пока ждал, чтобы выяснить чего от него хотят.

Поэтому он встал и последовал за младшим священником в кабинет архиепископа.

Когда Уилсинн вошёл в кабинет, епископ Хейнрик поднялся, протягивая руку через стол. Интендант склонился над рукой, целуя кольцо Вейгнейра, а затем выпрямился. Уилсинну нравился епископ, и он уважал его, но всё же казалось немного неправильным видеть его сидящим за столом Стейнейра, пусть даже временно.

«Насколько же я стал черисийцем?» — Уилсинн криво усмехнулся, затем отбросил эту мысль, спрятал руки в рукава сутаны и с вежливым вниманием посмотрел на Вейгнейра.

— Вы посылали за мной, милорд?

— Да. Да, вообще-то говоря, посылал, отче, — ответил Вейгнейр и указал на кресло рядом с Уилсинном. — Пожалуйста, садитесь.

— Благодарю, милорд.

Не сводя глаз с лица Вейгнейра, Уилсинн устроился в кресле, и епископ слегка улыбнулся. Затем, с исчезающей улыбкой, он откинулся на спинку своего кресла, а его правая рука потеребила скипетр, который он носил на шее.

— Я уверен, что вам было как минимум немного любопытно, почему я попросил вас навестить меня сегодня, отче.

— Должен признаться, что этот вопрос действительно приходил мне в голову, — признал Уилсинн, когда Вейгнейр сделал паузу.

— На самом деле, мне нужно было поговорить с вами о двух вещах, отче. — Голос Вейгнейра внезапно стал намного серьёзнее, и Уилсинн почувствовал, как его собственные глаза сузились в ответ на это изменение тона.

— Однако, прежде чем я перейду к ним, отец Пейтир, я хочу ещё раз выразить свои соболезнования в связи с казнью — убийством — вашего отца и вашего дяди. Я не хочу бередить рану, которую, как я знаю, нанесла вам их смерть, но я поднимаю этот вопрос ещё раз, потому что есть ещё две вещи, которые я должен вам сказать, и обе они касаются вашей потери.

Лицо Уилсинна напряглось. Не столько от воспоминания о прошлом горе, сколько с напряжением от охватившего его беспокойства. Он не слышал ни слова от Лизбет Уилсинн с тех пор, как пришло её единственное письмо. По крайней мере, он не слышал о том, что её или детей схватили, но это было очень слабым утешением для его незнания о том, где они были, как у них дела, и живы ли они вообще. К настоящему времени даже человек, с такой глубокой личной верой, как у него, начал бы чувствовать себя почти обезумевшим от беспокойства.

— Первое, что я хотел с вами обсудить, — продолжил Вейгнейр, — это то, что то, как вы отнеслись к этой новости, только усилило моё и без того глубокое уважение к вам, как к человеку, как к дитю Божьему и как к священнику. — Епископ пристально посмотрел Уилсинну в глаза. — Было бы слишком легко впасть в личное отчаяние, получив такие новости, особенно в отсутствие каких-либо новостей об остальных членах вашей семьи. И когда подтвердились убийства стольких друзей вашего отца — и их семей — было бы так же легко восстать против Самого Бога за то, что он позволил совершать такие отвратительные преступления во имя Его Церкви. Вы не сделали ни того, ни другого. И, несмотря на вашу собственную потерю, ваше собственное отсутствие информации о ваших братьях, сёстрах и мачехе, вы ни на мгновение не дрогнули в своих обязанностях одного из священников Божьих. Архиепископ Мейкел часто упоминал мне о том высоком уважении, с которым он относится к вам. Так что я хочу сказать вам сегодня, отче, что за последние несколько месяцев я пришёл к пониманию — ясному пониманию — почему он именно так к вам относится.

Пейтир задумался, что же, ради бога, он должен был сказать в ответ. Что бы там ни говорил епископ Хейнрик, Пейтир Уилсинн слишком хорошо знал себя, чтобы распознать кандидата в святые, которого только что описал Вейгнейр. Это было ужасно неловко, и всё же он не мог отрицать, что это было также… подбадривающе. Не потому, что он считал себя выше кого-либо другого, более важным в глазах Бога, а потому… потому что это демонстрировало, что епископ и архиепископ, которому он служил, признали, что он, по крайней мере, пытался. И, что ещё более важно, тот, чьё мнение он глубоко уважал, счёл его усилия удовлетворительными.

Вейгнейр наблюдал за молодым священником, сидящим по другую сторону своего стола, и точно знал, о чём думает Уилсинн. Он не мог думать ни о чём другом и быть тем, кем он был. И епископ ни разу не сомневался, что он только что поставил интенданта в неловкое положение. Но есть времена, когда любое дитя Божье нуждается в похвале. Нуждается в положительном подкреплении в виде осознания того, что его или её по-настоящему ценят, что по-настоящему важно само по себе. И когда кто-то отдал — потерял — столько, сколько этот молодой человек отдал в служении Богу, для Хейнрика Вейгнейра было, по крайней мере, так же важно сказать ему, сколь высоко его ценят, как и для Пейтира Уилсинна услышать это.

—Я… — начал Уилсинн, но затем заколебался. Он закрыл рот, затем снова открыл его, но Вейгнейр поднял правую руку в «останавливающем» жесте и мягко улыбнулся.

— Отче, вы молоды. А я только что ужасно смутил вас, не так ли?

Его улыбка стала шире, карие глаза заблестели, и Уилсинн, несмотря на кокон горя, от которого он так и не смог полностью освободиться, почувствовал, что улыбается в ответ.

— Ну, на самом деле… да, милорд.

— Конечно, смутил. Но Писание говорит нам, что знать и признавать добродетель — такая же наша обязанность, как признавать и осуждать грех. Или, как выразилась Архангел Бе́дард, простого изучения того, что нам делать неправильно, недостаточно, если нам также не будут даны примеры того, что нам следует делать правильно. В этой связи вы можете рассматривать это как пример того, как я выполняю свои пастырские обязанности перед вами, повинуясь обеим этим заповедям. И вы также можете рассматривать это как урок на собственном примере, который вы можете применить в своём собственном служении, когда придёт время хвалить кого-то другого.

— Я… постараюсь запомнить это, милорд.

— Я уверен, вы постараетесь. Однако это было только первое, о чём я хотел с вами поговорить.

— Да, милорд? — сказал Уилсинн, когда Вейгнейр снова сделал паузу.

— На самом деле, — сказал епископ тоном человека, которого внезапно осенило счастливое вдохновение, — возможно, для меня было бы проще — или, по крайней мере, лучше — позволить кому-то другому поговорить с вами об этом конкретном вопросе, отче.

Уилсинн нахмурился, озадаченный почти капризной улыбкой епископа, но Вейгнейр просто встал, подошёл к двери своего кабинета и открыл её.

— Пожалуйста, отче, не могли бы вы попросить их зайти? — сказал он младшему священнику, который ранее препроводил Уилсинна в кабинет. Уилсинн не смог расслышать ответа, но он наполовину развернулся на своём кресле, чтобы видеть, как епископ стоит сбоку от двери, терпеливо ожидая чего-то.

Затем кто-то вошёл внутрь.

Пейтир Уилсинн так и не вспомнил — ни тогда, ни позже — как вскочил со своего кресла. Так и не вспомнил, как он одолел расстояние между ним и дверью. Так и не вспомнил, что он сказал — если он вообще что-то говорил — когда делал это.

Единственное, что он вообще вспомнил, это ощущение своих рук вокруг Лизбет Уилсинн, ощущение её рук вокруг него, вид его сестер, братьев, шурина, маленького племянника, которые — все они — толпились в кабинете Мейкела Стейнейра, в то время как слёзы текли по их щекам… и его.

Епископ Хейнрик Вейгнейр какое-то время наблюдал за происходящим, улыбаясь, видя слёзы, радость, горе… и любовь. Прислушивался к бормотанию голосов, удивлённым восклицаниям. Затем, очень осторожно, он вышел в приёмную и закрыл за собой дверь.

Он повернулся и увидел, что его секретарь смотрит на него, широко улыбаясь, и он улыбнулся в ответ.

— Иногда, отче, — тихо сказал он, — легче, чем в другие дни, вспомнить, насколько Господь на самом деле добр.