Могучая крепость

I. Королевский дворец, Город Талкира, Королевство Дельфирак

.I.

Королевский дворец, Город Талкира, Королевство Дельфирак

— Всё так плохо, как говорится во всех отчётах, Филип? — мрачно спросила Айрис Дейкин.

Она и граф Корис стояли в одном из её любимых мест, глядя на озеро Эрден из окна маленькой выступающей турели. Одной из причин, по которой эта турель была одним из её любимых мест, был вид на огромное озеро, особенно в это время дня, когда солнце садилось в красно-золотом великолепии за его дальним берегом. Другой причиной было её удобство, поскольку она выходила прямо в гостиную небольших апартаментов, которые ей выделили в центральной башне замка короля Жамиса. Но самая важная причина заключалась в том, что конкретно в этом месте их было невозможно подслушивать.

Она лишь хотела бы, чтобы где-нибудь во всём этом замке было другое место, где это было бы так же верно.

В данный момент лысый мужчина лет сорока с густой версией того, что на планете под названием Старая Земля когда-то называлось «моржовыми усами», и носом, который, очевидно, был не один раз сломан, стоял снаружи двери в её апартаменты, чтобы убедиться, что она и её «опекун» не будут потревожены. Его звали Тобис Реймейр — сержант Тобис Реймейр, недавно вышедший в отставку (так сказать) из Королевской Корисандийской Армии. Реймейр не входил в её первоначальное окружение, но капитан Жоэл Хэрис, которому удалось вытащить её и её брата из Корисанда целыми и невредимыми, порекомендовал Реймейра Корису. Капитан сказал, что он был не только верным и упрямым, но и «мастером на все руки», так что, возможно, он мог бы быть полезен Его Высочеству во время его… визита в Дельфирак.

С тех пор прошло несколько месяцев, и Корис вместе Айрис пришли к выводу, что капитан Хэрис знал, о чём говорил, и Реймейр тихо собрал небольшую, компетентную и совершенно неофициальную «королевскую гвардию» для их девятилетнего князя. Только один из них был дельфиракцем, и всем им платила непосредственно Айрис, используя «дискреционные средства», которые Корис спрятал на различных счетах на материке для использования шпионских сетей её отца. В результате их преданность принадлежала ей — и Дейвину — а не королю Жамису. Жамис до сих пор мирился с этим, несомненно, потому, что (предполагая, что он вообще знал о существовании «гвардии» Дейвина) она была такой маленькой. В конце концов, в ней было всего двенадцать человек.

В данный момент Корис хотел бы, чтобы их было двенадцать сотен.

Он пристально посмотрел на принцессу, обдумывая её вопрос. Через два месяца ей должно было исполнится восемнадцать, но выглядела она на десять лет старше, а её карие глаза были внимательными, тёмными от беспокойства, которое она старалась показывать очень немногим. Как печально подумал Корис, это не были глаза молодой женщины — девушки — её возраста. Но это были глаза того, кому он был обязан говорить правду.

— На самом деле, я боюсь, что они, вероятно, ещё хуже, чем говорится в отчётах, — тихо сказал он. Он на мгновение отвёл взгляд, глядя на багровую поверхность озера. — То, что мы видели до сих пор — это официальные отчёты, — продолжил он. — Предварительные. Боюсь, они пока ещё готовят почву, — его губы сжались. — Когда Клинтан будет готов, отчёты станут намного хуже.

— Пусть Бог и Лангхорн смилуются над их душами, — пробормотала Айрис. Настала её очередь несколько секунд невидящим взглядом смотреть на озеро.

— Как ты думаешь, сколько правды в этих обвинениях? — спросила она затем ещё тише, и Корис глубоко вздохнул.

Это был опасный вопрос. Даже не столько потому, что она задала его, пусть и здесь, где, как он был практически уверен, не было никаких недружелюбных ушей, которые могли бы его услышать, но и потому, что она просто об этом подумала.

«И ты думаешь, Филип, что она уже не думала о них?» — саркастически спросил он себя.

— Вы действительно хотите моего честного ответа, Айрис? — тихо спросил он. Она спокойно встретила его взгляд и кивнула. — Очень хорошо, — вздохнул он. — Очевидно, что мы не можем знать этого наверняка с такого расстояния, но, по моему мнению, по крайней мере в девяноста процентах обвинений Клинтана нет правды. На самом деле, в них вполне может не быть никакой правды.

— Тогда почему? — Её тон был почти умоляющим. — Если всё это неправда, тогда зачем их арестовывать? Зачем обвинять их в чём-то, что влечёт за собой такое ужасное наказание?

— Потому что… — начал было Корис, но затем замолчал. Айрис Дейкин была очень умной молодой женщиной, которая понимала политические манёвры. Если бы она действительно не могла сама ответить на эти вопросы, он предпочёл бы — предпочёл бы больше всего на свете — оставить её в таком несведущем состоянии.

«Но, правда в том, что она уже знает, — печально сказал он себе. — Она просто не хочет в это верить. На самом деле, она, вероятно, так сильно хочет не верить, что наполовину убедила себя в том, что её подозрения ошибочны. Но лишь наполовину».

— Ваше Высочество… Айрис, — сказал он, — я не сомневаюсь, что викарий Сэмил и викарий Ховерд делали то, что Клинтан посчитал предательством. Правда, к сожалению, — он решительно встретился с ней взглядом, — заключается в том, что определение «измены» Клинтана в наши дни имеет очень мало общего с предательством Матери-Церкви или Бога и очень много общего с оппозицией ему.

— Мои собственные отчёты и анализ внутренней политики викариата ясно показывают, что Сэмил Уилсинн был единственным реальным соперником Клинтана на пост Великого Инквизитора, и он — был — совсем другим человеком, чем Клинтан. Я не сомневаюсь, что он был в ужасе от многих действий «Группы Четырёх» за последние пару лет. Учитывая то, что мне сообщили о его личности, я был бы очень удивлён, если бы он не пытался сделать что-то, чтобы хотя бы умерить… излишества Клинтана. И это, я боюсь, было бы более чем достаточным оправданием — по мнению Клинтана — для ареста его и любого из его… сообщников.

Глаза Айрис слегка дрогнули при слове «излишества». Это был первый раз, когда он использовал именно это слово, его самое открытое заявление о несогласии с официальным хранителем души Матери-Церкви. И всё же единственным проявлением её удивления было то, что он, наконец, использовал его, а не то, что он вообще выразил это.

— Но отдать приказ о его аресте — их аресте — по подобным обвинениям, — сказала она. — Обвинениям, которые обрекут их на столь ужасное наказание. А также об аресте всех семей. — Она покачала головой, и Корис поморщился.

— Айрис, — сказал он так мягко, как только мог, — Клинтан выбрал эти обвинения из-за наказания, которое они влекут. О, ему нужны были предполагаемые преступления, достаточно серьёзные, чтобы оправдать арест и отстранение от власти членов самого викариата, но его настоящие причины — его истинные причины — это, во-первых, найти обвинения, которые навсегда и полностью дискредитируют его критиков, а, во-вторых, наказать этих критиков так строго, что никто не посмеет занять их места, когда они уйдут. Он пытается удержать кого-либо от противостояния ему или политике и стратегии «Группы Четырёх», и это его способ предупредить любого из этих потенциальных противников о том, насколько… неразумно с их стороны было бы даже намекать на попытку критиковать их.

Он увидел, как что-то промелькнуло в её глазах. На мгновение это озадачило его, но потом он понял, что это было.

«Ты думаешь о своём отце, так ведь? — подумал он. — Думаешь о том, что он иногда наказывал кого-то более сурово, чем следовало, чтобы удержать других от совершения того же проступка. И ты действительно умная, Айрис. Как бы тебе ни хотелось думать так о своём собственном отце, ты знаешь, что были и другие вещи, которые он делал — вещи, которые он никогда с тобой не обсуждал — и которые имели очень мало общего с «правосудием» и довольно много общего с устрашением».

— Так ты действительно думаешь, он подвергнет их Наказанию Шуляра?

— Боюсь, единственный реальный вопрос заключается в том, подвергнет ли он Наказанию и их семьи, — печально сказал Корис. Айрис резко вдохнула, новый ужас наполнил её глаза, и он протянул руку и нежно коснулся её щеки, чего он почти никогда не делал.

— Но дети, Филип, — умоляюще сказала она, поднимая свою руку и накрывая ладонью ладонь на своей щеке. Её голос был едва слышен, она почти шептала. — Конечно же, он пощадит…

Она замолчала, когда Корис печально и мягко покачал головой.

— Для него они не дети, Айрис. Уже нет. В лучшем случае они — «отродье предателей и еретиков». Хуже того, они пешки. Они будут более полезны Матери-Церкви — и ему — в качестве предупреждения будущим «предателям». — Он снова покачал головой. — Нет, я думаю, вопрос только в том, согласится ли он просто казнить детей, а не подвергать их Наказанию Шуляра.

Айрис выглядела так, словно ей было физически плохо, и Корис не винил её за это. Некоторые из этих детей действительно были маленькими детьми, а в некоторых случаях вообще младенцами. И это не имело ни малейшего значения для Жаспера Клинтана. Не больше, чем…

Он быстро отбросил эту мысль. Он знал, что Айрис по-прежнему убеждена, что Кайлеб Армак приказал убить её отца и брата. Во многих отношениях он хотел, чтобы её разум был более открыт для других возможностей — особенно для той, которая всё больше и больше казалась ему несомненной, когда дело касалось Жаспера Клинтана. Но когда он увидел беспокойство, расстройство в этих карих глазах, он почувствовал знакомое колебание.

Она уже была глубоко обеспокоена безопасностью своего младшего брата. Хотел ли он усилить это беспокойство? Наполнить её ещё большим беспокойством и страхом? Если уж на то пошло, её собственная лучшая защита от Клинтана вполне может заключаться в её очевидном, продолжающемся незнании той роли, которую, по убеждению Кориса, Великий Инквизитор сыграл в убийствах Гектора и его сына. До тех пор, пока она оставалась страстно и открыто убеждённой в виновности Кайлеба, она была полезна Клинтану — как ещё один, очень заметный голос, осуждающий Кайлеба, Шарлиен и всю Черис за это преступление. Ещё один источник легитимности для любого в Корисанде, кто испытывал искушение противостоять черисийской аннексии этого княжества. Но если бы она хоть раз открыто усомнилась в виновности Кайлеба, то, по мнению Клинтана, она мгновенно перешла бы из категории «умеренно полезной» в категорию «помех». И если бы это случилось…

— Они встали у него на пути, — сказал граф Корис вместо того, что он думал сказать. — И он не собирается упускать из виду тот факт, что так много людей, которые могут выступить против него, также являются отцами и матерями. Можешь ли ты придумать хоть одну угрозу, которая могла бы быть более эффективной, чем эта?

Он задал этот вопрос тихо, и через мгновение она молча покачала головой в ответ.

— Конечно же, не можешь. — Губы Кориса задвигались, как у человека, который хотел выплюнуть что-то гнилое, и он снова посмотрел в окно на озеро. На чистую, холодную воду озера. — Конечно же, не можешь, — мягко повторил он, — и Жаспер Клинтан тоже. Вот почему он это сделает, Айрис. Никогда не сомневайся в этом ни на мгновение. Он сделает это.

II. Кабинет Робейра Дачарна, Храм, Город Зион, Храмовые Земли

.II.

Кабинет Робейра Дачарна, Храм, Город Зион, Храмовые Земли

— Робейр, ты не можешь продолжать это делать, — категорично заявил Замсин Трайнейр.

— Делать что? — спокойно, почти холодно спросил Робейр Дачарн, отрываясь от бесконечного моря бумаг, которое ежедневно текло по его столу.

— Ты прекрасно знаешь, что.

Трайнейр закрыл за собой дверь личного кабинета Дачарна и, пройдя через комнату, встал перед столом викария.

— Ты думаешь, Жаспер единственный, кто заметил, что ты делаешь… или не делаешь? — требовательно спросил он.

Дачарн откинулся на спинку кресла, положив локти на подлокотники, и ожидающе уставился на Канцлера Церкви Господа Ожидающего. Как и всегда, в его кабинете было идеальное, спокойное освещение и точно подходящая температура. Кресло под ним — как и всегда — было почти невероятно удобным. На стенах, как и всегда, была изображена медленно, почти незаметно меняющаяся мозаика из свежих зелёных деревьев, растущих на фоне далёких голубых гор. И воздух — как и всегда — был наполнен нежными звуками фоновой музыки.

Все это выглядело резким, почти — нет, не почти — непристойным контрастом с ужасами, которые Инквизиция Жаспера Клинтана уже сейчас обрушивала на мужчин, женщин и детей во имя Господа.

— И что именно я не делаю, Замсин? — он спросил. — Скажи мне. Неужели я не участвую в судебном убийстве моих собратьев-викариев? Оказался неспособным аплодировать пыткам женщин, жён, которые, вероятно, даже не знали, что делали их мужья… предполагая, что их мужья вообще что-то делали? Или не способен выразить своё одобрение решению сжечь заживо шестнадцатилетних девочек, потому что их отцы разозлили Жаспера? Это то, что я не способен сделать, Замсин?

Глаза Трайнейра распахнулись от холодного, едкого презрения Дачарна. Он долго смотрел на другого викария, затем его собственный взгляд опустился, и он какое-то время стоял, глядя на рабочий стол Дачарна, пока, наконец, снова не поднял глаза.

— Всё не так просто, Робейр, и ты это знаешь, — сказал он.

— Или наоборот, всё именно так просто, — ответил Дачарн. — Ты можешь возразить, что здесь задействованы другие факторы, другие соображения, но это не делает ни один вопрос, который я только что задал тебе, менее обоснованным или менее уместным. Ты можешь лгать себе об этом, если хочешь, но я не буду. Больше нет.

— Неужели ты не понимаешь, как отреагирует Жаспер, если ты начнёшь говорить подобные вещи кому-нибудь ещё? — Глаза Трайнейра были почти умоляющими. — Если он просто думает, что ты пытаешься инспирировать какое-то сопротивление Инквизиции…

Голос Канцлера затих, и Дачарн пожал плечами.

— К моему собственному стыду, — сказал он категорично, — я ничего подобного не делаю. Я держу рот на замке… и пусть Бог простит меня за это. Потому что, поверь мне, Замсин, если бы я хоть на мгновение подумал, что смогу инспирировать какое-то эффективное сопротивление — что я смогу остановить это… это зверство, я бы это сделал. Я бы сделал это, даже если бы знал, что завтра сам умру за это.

Он встретил пристальный взгляд Трайнейра прямо и без колебаний, и напряжение, повисшее между ними, словно зазвенело в глубокой тишине кабинета.

Под непоколебимым взглядом Дачарна глубоко внутри Замсина Трайнейра что-то дрогнуло. Что-то, что когда-то тоже верило в истинность призвания служить воле Божьей.

Он всегда считал, что, во многих отношениях, Робейр Дачарн был самым слабым из «Группы Четырёх». Возможно, он был гораздо умнее — и принципиальнее — чем Аллайн Мейгвайр, но в конечном счёте неполноценнее. Не желающим сталкиваться с тем, что должно было быть сделано ради поддержания авторитета Матери-Церкви. Он был из тех людей, что готовы смотреть в другую сторону, соглашаться, когда кто-то другой был готов сделать то, что должно быть сделано, до тех пор, пока этого не требовали от него.

Большая часть Канцлера по-прежнему так думала. Но не весь он… не что-то внутри него, что когда-то имело убеждения.

«Может быть, он по-прежнему такой, — подумал он. — Может быть, вся эта его „возрождённая вера“ — всего лишь ещё один способ избежать участия в неприятных делах. Но я не думаю что это так. Не по-настоящему. Если бы всё дело было только в этом, он не стал бы настраивать таким образом Жаспера против себя. И он уверен, что Шань-вэй не стала бы настраивать против меня, когда я единственный потенциальный союзник против Жаспера, которого он может надеяться найти!»

— Если Жаспер когда-нибудь услышит, как ты говоришь что-то подобное, — услышал Трайнейр свой собственный голос, говорящий почти непринужденно, — то тот факт, что ты член «Группы Четырёх», тебя не спасет. Ты ведь понимаешь это, да? Что ты с таким же успехом можешь зайти дальше, и открыто выступить против него?

— Я мог бы оказаться и в гораздо худшей компании, — спокойно ответил Дачарн.

— Но не в более мёртвой компании.

— Вероятно, нет. Вот почему ты единственный, кому я это сказал. Конечно, ты всегда можешь пойти и сказать ему, что я сказал, так ведь? С другой стороны, если ты сделаешь это, и он сделает со мной то, что он уже сделал со многими другими мужчинами и женщинами, которых мы знали всю нашу жизнь, тогда ты останешься совсем один с ним и Аллайном, не так ли? Как долго, по-твоему, ты продержишься — особенно когда ты тот, к кому прислушивается Великий Викарий, единственный человек с источником власти, который может соперничать с Инквизицией — когда он начнёт беспокоиться о предателях в наших собственных рядах?

Трайнейр почувствовал, как его челюсть сделала попытку отвалиться. Он сдержал свой порыв, опираясь на опыт десятилетий политической борьбы, но острота того, что только что сказал Дачарн, потрясла его.

«А ведь он прав, чёрт бы его побрал. Я не могу позволить, чтобы Жаспер так думал. И я так же не могу позволить себе позволить Робейру погибнуть. Потому что, пока он всё ещё здесь, я всегда могу отвлечь Жаспера, чтобы он занялся им, если ему понадоблюсь я. А вот когда его не станет…»

— Ладно. Я не буду отрицать — не могу отрицать — твою точку зрения, — признался Трайнейр вслух. — Я не хочу остаться единственным потенциальным голосом оппозиции, теперь, когда он закусил удила. Но это не поможет тебе остаться живым и невредимым, если ты достаточно сильно настроишь его против себя. У меня могут быть эгоистичные причины не хотеть, чтобы с тобой… что-нибудь случилось. Но тебе тоже не принесёт никакой пользы, если я уйду на дно вместе с тобой, а я не хочу этого делать.

Настала очередь Дачарна задумчиво смотреть на Трайнейра. Это было самое откровенное признание, которое он когда-либо слышал от Канцлера.

— Скажи мне, Замсин, — сказал наконец Церковный Казначей, — ты действительно веришь хоть одному из представленных свидетельств? Будь честен — по крайней мере, со мной. Ты знаешь, как Инквизиция добивается «признаний», так что скажи мне. Ты действительно думаешь, что Сэмил и Ховерд Уилсинны — Сэмил и Ховерд, из всех на кого можно подумать — растлевали детей? Что они поклонялись Шань-вэй прямо здесь, в Храме? Что они были в предательской связи с Церковью Черис? Что ни планировали сотрудничать с черисийцами, признать «законность» раскола в обмен на поддержку Черис в том, чтобы посадить одного из них на трон Великого Викария здесь, в Храме?

Трайнейр отвёл взгляд. Он почти целую минуту стоял, невидящим взглядом уставившись на мозаику на стене, а затем глубоко вздохнул и снова посмотрел на Дачарна.

— Нет, — тихо сказал он. — Нет, я не верю в это. Но я верю, что они плели заговор против Жаспера. И, как следствие, это означает, что и против нас с тобой тоже. Ты может быть достаточно уверен в своей вере, чтобы спокойно отнестись к чему-то подобному. Я нет. Я признаю это — я не такой. Но я думаю не только о своей собственной безопасности, своей собственной власти и комфорте. Планировали ли они вступить в сговор с черисийцами или нет, это, на самом деле, в некотором смысле, не имеет значения. Если бы им удалось свергнуть Жаспера, это создало бы огромный вакуум власти в Храме и викариате. Одному Богу известно, чтобы из этого получилось, чтобы это значило для сплочённости Матери-Церкви в данный момент. Но что ещё хуже, они могли попытаться свалить его… и потерпеть неудачу.

— Ты думаешь, то, что сейчас происходит, ужасно? Что ж, я действительно не могу с этим не согласиться. Но насколько хуже было бы, если бы им удалось спровоцировать настоящее восстание против Жаспера? Удалось расшевелить достаточно викариата, чтобы поддержать их? Удалось расколоть Мать-Церковь… расколоть викариев Матери-Церкви со всеми последствиями, которые это имело бы для веры и поддержки простых людей? Неужели ты думаешь, что это не открыло бы черисийцам дверь настежь, независимо от того, хотели они этого или нет? И неужели ты думаешь, хоть на мгновение, что другие, отобранные и назначенные Рейно и Жаспером в Инквизиции и иерархии Шуляритов не остались бы ему верны? Как ты думаешь, что бы произошло, если бы Уилсинны развязали настоящую гражданскую войну внутри самых высокопоставленных викариев Матери-Церкви? Ты думаешь, что цена не была бы намного хуже, даже чем то, что мы уже видим?

— Я думал об этом, — признался Дачарн. — Я не уверен, что это могло быть «намного хуже». Если уж на то пошло, я вообще не уверен, что могло быть хуже. Но я так же не могу знать, что этого не было бы. И я должен признаться, что в данный момент я не вижу никого, кто мог бы противостоять Инквизиции и той истерии, которую создал Жаспер. Без чего-то, чего угодно, с реальной надеждой на то, чтобы действительно остановить его — а мы оба знаем, что на данный момент его пришлось бы останавливать силой — попытка остановить его только ухудшит ситуацию. Я знаю это. Именно по этой причине я и не пробовал. Это причина, по которой я не планирую пытаться.

— Но… — начал было Трайнейр.

— Я не буду пытаться остановить его, но и не собираюсь заявлять ему о своей поддержке. Может быть, это ханжество, но я не собираюсь посещать эти его ужасные фестивали убийств. Я не собираюсь подписывать никаких ордеров на казнь. Не собираюсь одобрять убийства каких-либо детей или давать ему ни единой унции прикрытия или оправдания, которые он не может создать для себя. Он Великий Инквизитор. Можешь ли ты хотя бы начать считать, сколько раз он говорил нам это? Хорошо, пусть он будет Великим Инквизитором. Пусть он возьмёт на себя ответственность — и потребует признания заслуг, если таковые имеются — за разгром этой гнусной попытки предать Мать-Церковь её врагам.

Ирония Дачарна была испепеляющей, и Трайнейр нахмурился.

— Что ты тогда собираешься делать, Робейр? — спросил он через мгновение. — Если ты не собираешься выступать против него, и ты не собираешься поддерживать его… то что? Ты планируешь удалиться в какой-нибудь монастырь?

— О, я думал об этом, — очень, очень тихо сказал Дачарн. — Поверь мне, Замсин, ты не можешь себе представить, что я думал сделать именно это. Но я не могу. Это было бы бегством, попыткой спрятаться от моей собственной ответственности.

— Тогда расскажи мне, что ты собираешься делать! — рявкнул Трайнейр, и его тон был таким раздражённым, что Дачарн удивил их обоих кривым подобием улыбки.

— Хорошо, я так и сделаю. — Он снова придвинул свой стул вперёд, и, сложив руки перед собой на столе и склонившись над ними, пристально посмотрел на Трайнейра. — Я собираюсь выполнять свою работу Казначея Матери-Церкви. Я собираюсь поддерживать её финансовое здоровье — насколько это в моих силах, учитывая, во сколько обходится эта безумная война. И каким-то образом, в то же время, я собираюсь позаботиться о том, чтобы бедардисты, паскуалиты и другие благотворительные ордена действительно получили финансирование и поддержку, которые им положены. Следующей зимой я позабочусь о том, чтобы по всему Зиону, Замсин, были открыты бесплатные столовые. Я собираюсь построить бараки для бедных, чтобы они могли пережить снег и лёд за нашей входной дверью. Я собираюсь построить больницы, чтобы заботиться обо всех искалеченных, которых породит эта война, и детские дома, чтобы заботиться обо всех сиротах, которых она оставит. Я, наконец, собираюсь использовать своё положение викария Церкви Господа Ожидающего, чтобы сделать именно то, в чём Мейкел Стейнейр, Кайлеб и Шарлиен Армаки — справедливо — обвиняли нас, что мы этого не делаем.

Трайнейр уставился на него. Затем он разразился резким, лающим смехом.

— Что это, Робейр? Пытаешься купить прощение Архангелов? Это твоя взятка? Что ты обещаешь Богу в качестве компенсации за свою неспособность открыто противостоять «перегибам» Жаспера?

— В некотором смысле, да, — непоколебимо сказал Дачарн. — Это один из способов выразить это. Другими словами, я собираюсь сделать всё, что в моих силах, несмотря на «перегибы» Жаспера, не так ли? И поскольку с твоей стороны было бы так… нецелесообразно позволить мне исчезнуть из уравнения, у тебя есть моё разрешение представить это Жасперу именно в этих выражениях. Считай это моей личной сделкой с Шань-вэй.

— Что ты имеешь в виду? — нахмурился Трайнейр, и глаза Дачарна сверкнули.

— Я думал, это было достаточно ясно. — Он снова откинулся назад, скрестив ноги. — Давай, скажи Жасперу, что мы с тобой говорили об этом. Скажите ему, что я не могу поддерживать его решения как Великого Инквизитора, но я признаю, что это его решения как Великого Инквизитора. Что я не буду открыто выступать против него, но, в свою очередь, он не будет стоять у меня на пути к тому, чтобы благотворительные ордена — которые в любом случае находятся под общим контролем Казначейства — получали необходимую им поддержку. Скажи ему, что ты думаешь, что это мой способ подкупить собственную совесть. Лангхорн, возможно, ты даже прав! Но я также предлагаю тебе напомнить ему о погонщике драконов, который обнаружил, что ему нужна морковка в дополнение к кнуту. Он может оставить всё это слащавое подобострастие, всю эту слюнявую заботу «о массах» мне. Позволь мне справиться с этим — видит Бог, у меня это получится лучше, чем у него когда-либо получалось! И пока я всё ещё являюсь членом «Группы Четырёх», заслуга будет принадлежать «Группе Четырёх», включая Жаспера. Он доказал, что может терроризировать людей, заставляя их повиноваться. Теперь всё, что ему нужно сделать, это позволить мне купить их послушание, и он будет счастлив, я буду… удовлетворён, и конечным результатом будет укрепление его позиции, а не её ослабление.

Трайнейр нахмурился, в очередной раз застигнутый врасплох политической проницательностью Дачарна. Это был совершенно правильный способ представить аргументы Казначея Великому Инквизитору. Но кроме этого, это действительно имело смысл.

Он пристально посмотрел на собеседника, задаваясь вопросом, что именно изменилось внутри Робейра Дачарна. Что-то там изменилось, он чувствовал это, но не мог точно определить, что именно. Дело было не в том, что какая-то часть возрожденной веры Казначея исчезла. Не то чтобы ему вдруг стало комфортно от жестокости Клинтана. Даже не то, что он смирился с этим. Это было что-то… другое.

«Может быть, это просто потому, что Жаспер наконец-то доказал, что его нельзя контролировать. Может быть, это просто доза реализма, принятия, смягчающая весь его идеализм. И, может быть, это тоже не так. Может быть, это что-то совсем другое. Но это не значит, что он ошибается насчёт лучшего способа продать его Жасперу. И он ни в коем случае не ошибается насчёт важности поиска какого-то мотиватора, кроме простого ужаса! Это всегда было слепым пятном Жаспера. Если я только смогу убедить его позволить Робейру быть нашим… более добрым, мягким лицом, тогда, возможно, я действительно смогу исправить часть ущерба, который он наносит».

Он ещё раз посмотрел в глаза Дачарну, а затем, наконец, пожал плечами.

— Ладно, Робейр. Если моё посредничество в какой-то сделке между вами и Жаспером удовлетворит тебя, если ты дашь Жасперу гарантии, что оставишь вопросы Инквизиции на усмотрение Инквизиции, если он даст тебе полную свободу действий в том, что касается твоей благотворительной деятельности, я попытаюсь. И я думаю, что, вероятно, я добьюсь успеха… до тех пор, пока ты серьёзно относишься к этому. Но не лги мне. Если это тебя удовлетворит, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы продать это Жасперу. Но если я когда-нибудь позже узнаю, что ты не готов до конца выполнить свою часть… соглашения, я умою руки от того, что в конечном итоге с тобой случится. Это понятно?

— Конечно, понятно, — сказал Дачарн и снова удивил Трайнейра — на этот раз странно мягкой улыбкой. — Ты знаешь, во многих отношениях Жаспер всегда был своим злейшим врагом. И одна из причин заключается в том, что он забыл — и я должен признать, что я тоже забыл об том — что иногда доброта, мягкость — такое же сильное оружие, как любой террор или наказание. Конечно, я полагаю, это не то оружие, которое подходит ему по конституции. Так что я уверен, что для нас — для всех нас — будет лучше, если он позволит мне позаботиться об этом за него.

III. Кабинет отца Пейтира Уилсинна, Улица Золотой Марки, Город Теллесберг, Королевство Старая Черис

.III.

Кабинет отца Пейтира Уилсинна, Улица Золотой Марки, Город Теллесберг, Королевство Старая Черис

Отец Пейтир Уилсинн невидящим взглядом уставился в окно своего кабинета.

Яркое солнце Теллесберга освещало широкую улицу за густой зелёной тенью деревьев, растущих вокруг здания бывшего Казначейства, в котором располагался этот кабинет. Было позднее утро, и, как всегда, Теллесберг был полон энергии. Офис Уилсинна находился достаточно далеко от гавани и обслуживавшего её складского района, чтобы местное уличное движение было относительно свободным от тяжёлых грузовых повозок, которые так много времени грохотали по большей части остального города. Это был прежде всего финансовый район, где располагались банкиры и юристы, биржевые торговцы и бухгалтерские конторы, и, если не считать регулярно курсирующих тележек, запряжённых ящерицами, большая часть движения здесь состояла из пешеходов, лишь изредка встречавшихся с экипажами или всадниками. Вокруг было замечено несколько уличных торговцев, чьи тележки и маленькие фургоны были затенены разноцветными навесами. Большинство из них были продавцами продуктов питания, обслуживающими офисных работников, работающих по соседству, и время от времени дразнящие ароматные запахи проникали в его открытые окна.

Уилсинн не замечал этого. Не больше, чем он замечал контраст между ярким солнечным светом и густой тенью, или слышал громкие голоса торговцев, или действительно видел проходящих пешеходов. Нет. Его внимание было сосредоточено на чём-то другом, на запомнившихся словах из письма, которое лежало сложенным на столе перед ним.

Итак, это наконец произошло. Он снова почувствовал ощущение жжения в глубине своих голубых глаз. После всех этих лет.

Он не знал, как это письмо попало к нему. О, он был уверен, что смог бы отследить как минимум последние две или три пары рук, через которые оно прошло, но после этого оно бы бесследно растворилось в анонимности, которую требовал его отправитель, и он был рад, что это так.

Он откинул голову на высокую спинку своего кресла, закрыл глаза и вспомнил каждый шаг путешествия, которое привело его в этот кабинет, на эту улицу. Он вспомнил своё собственное осознание того, что у него есть истинное призвание священника. Он вспомнил, как решил последовать за своим отцом в Орден Шуляра, потому что это было то, что делали Уилсинны, и потому что он разделял приверженность своего отца реформированию того, во что превратился этот орден. И он вспомнил тот день, когда отец убедил его занять должность интенданта архиепископа Эрайка Динниса.

— Клинтан становится одержимым черисийцами, — мрачно сказал ему отец, тоном викария, разговаривающего с молодым священником, которому он доверял, чем как отца, разговаривающего с сыном. — Им отчаянно нужен честный интендант, кто-то, кто будет справедливо применять Запреты, а не потворствовать паранойе Клинтана. И, честно говоря, — отец вышел на первый план, — я хочу, чтобы ты убрался из Зиона. Мне не нравится направление, в котором развиваются события, а ты уже сделал себя слишком заметным для моего душевного спокойствия.

Пейтир почувствовал, как его брови поползли вверх, и его отец резко фыркнул.

— О, я знаю. Знаю! Кастрюля и чайник, и всё такое. Но, по крайней мере, я старший викарий, а не какой-то старший священник! Кроме того…

Он начал было говорить что-то ещё, потом остановился и просто покачал головой. Но Пейтир тоже понял то, чего не сказал его отец. Если Сэмилу Уилсинну «не нравилось направление, в котором развивались события», то как минимум одна из причин, по которой он хотел, чтобы Пейтир был в Теллесберге, заключалась в том, чтобы вывести его настолько далеко из досягаемости Жаспера Клинтана, насколько это было физически возможно.

В долгосрочной перспективе это, вероятно, не имело бы никакого значения. Если бы дело дошло до этого, ни одно место на Сэйфхолде не было бы действительно вне досягаемости Клинтана, поскольку досягаемость Великого Инквизитора была досягаемостью самой Матери-Церкви. Но Пейтир понимал логику, стоящую за этим, и, как бы мало ему ни нравилась мысль о «дезертирстве» от своего отца и остальных реформаторов из Круга Сэмила Уилсинна, он понял, что его отец также был прав насчёт того, что черисийцам нужен честный интендант. А честные интенданты, к сожалению, были всё более дефицитным товаром.

И поэтому он последовал совету своего отца и принял этот пост.

С тех пор он был рад, что сделал это. Он точно понимал, почему черисийцы могли встревожить и привести в ярость кого-то вроде Клинтана, но чем лучше он узнавал их, тем более понимал, что опасения Клинтана были беспочвенными. Возможно, черисийцы были более изобретательны, чем следовало бы, но среди них не было и намёка на Тьму. Он был уверен в этом. И ни одно из нововведений, которые ему было предложено оценить, даже близко не подходило к фактическому нарушению «Запретов». Но Клинтан был не готов принять этот вывод — не потому, что у него были какие-либо конкретные доказательства обратного, а потому, что любой намёк на «неортодоксальность» среди граждан Черис был оскорблением его собственной власти как блюстителя Божьего. Хуже того, это потенциально угрожало уютной маленькой империи Инквизиции.

Тем не менее, Пейтир оказался не готов к внезапному всплеску открытой войны между Королевством Черис и Рыцарями Храмовых Земель. Внезапная эскалация застала его врасплох не меньше, чем кого-либо другого, и он оказался вынужден выбирать между клятвой повиновения Великому Инквизитору, возглавлявшему Орден Шуляра, и клятвой повиновения Богу.

В конце концов, это не было соревнованием. Он не мог притворяться, что ему было комфортно — что ему действительно было комфортно, даже сейчас, если уж на то пошло — в его нынешнем положении. Он согласился служить Мейкелу Стейнейру в качестве его интенданта, но не ожидал, что в конечном итоге возглавит вновь созданное Королевское, а затем и Имперское Патентное Бюро! Теперь он не просто следил за тем, чтобы новые нововведения не нарушали «Запретов». О, нет! Теперь он был вовлечён в активное поощрение нововведений… до тех пор, пока они «Запретов» не нарушали.

Как он и опасался с самого начала, напряжённость между этими двумя наборами обязанностей неуклонно подталкивала его всё дальше и дальше к «черисийскому» мышлению. Он переходил от понимания того, что они должны внедрять инновации, если хотят пережить нападение на них, к восприятию инноваций как достойной самоцели. Это была опасная перспектива для любого человека, но особенно для священника, которому было поручено защищать «Запреты». Тем не менее, по крайней мере до сих пор, ему… удавалось жить с этим. Помогло то, что он так глубоко проникся восхищением к императору Кайлебу и императрице Шарлиен и — особенно — к Мейкелу Стейнейру. «Еретический» архиепископ Черис был таким же благочестивым, как и любой другой человек, которого когда-либо знал Пейтир Уилсинн, включая любого из коллег его отца, и Пейтир стал глубоко и лично предан своему новому архиепископу.

И вот теперь это.

Его мысли снова вернулись к письму. Письмо было отправлено специальным шифром, который они с отцом разработали перед его отъездом в Теллесберг, и он ни на секунду не сомневался, что оно пришло от человека, который его подписал.

{i}…поэтому, твой отец хотел, чтобы я и дети остались дома. Я боюсь за него, Пейтир, но, в конце концов, дома мы не останемся. Я не знаю, какие новости дойдут до тебя из Храма и Зиона в ближайшие несколько месяцев. Я не ожидаю, что они будут хорошие. Но если всё пойдёт по плану, нас с детьми там не будет. Кое-кто, кого я знаю — и кому доверяю — устроит это, а также то, чтобы Эрейс, Фрейман и юный Сэмил в конце концов присоединились к нам. Я точно не знаю, как это будет, а если бы и знала, то не стала бы доверять это письменным материалам, даже тебе. Но знай, что я сделаю всё — всё, что в моих силах — чтобы защитить твоих братьев и сестер и доставить их к тебе в целости и сохранности. И знай также, что твой отец любит тебя и очень, очень гордится тобой.{i}

{i}Лисбет{i}

Он знал, что означало это письмо. Он не знал, произошло ли это уже, но он знал, что это значило для его отца, дяди и всех других людей, которые присоединились к их борьбе за спасение Ордена Шуляра и самой Матери-Церкви.

Он заплакал, когда открыл это письмо накануне вечером. Заплакал о своём отце и его друзьях, и о Матери-Церкви… и о себе. Не из-за смерти своего отца — все люди умирали — а из-за того, какой смертью умрёт его отец. Из-за того, что его отец умрёт, не завершив великую задачу своей жизни.

И из-за того, что со смертью его отца эта великая задача ложилась на плечи Пейтира Уилсинна, который был навсегда сослан в страну, столь далёкую от Храма. Он был единственным живым человеком на Сэйфхолде — или станет им слишком скоро — который обладал Ключом, и он никогда не сможет им воспользоваться, если только каким-то образом Церковь Черис не сможет действительно победить Мать-Церковь и всю ту огромную власть, которой она обладала в мире.

Он провёл долгую бессонную ночь в молитвах и медитациях. Умолял Бога указать ему его путь, направить его туда, куда он должен идти. И он провёл столько же часов, молясь за женщину, которая написала это письмо.

«Ты никогда не позволяла мне называть тебя мамой, Лисбет, — подумал он. — Ты всегда настаивала, чтобы я помнил свою «настоящую» мать. И я это делаю, и благодарен тебя за это, но мне было всего четыре года, когда она умерла, рожая Эрейс, и как бы ты ни разрешила мне называть тебя, ты тоже моя мать».

Он не всегда чувствовал в себе это. На самом деле, он слишком ясно (и с большим чувством стыда) помнил, как его четырнадцатилетнее подростковое эго ощетинилось от оскорбленной пристойности, когда его престарелый отец — ему тогда был всего сорок один год — привёл домой новую «жену», всего на семь лет старше, чем его собственный сын, оставшийся без матери. Если уж на то пошло, менее чем на одиннадцать лет старше его собственной дочери! Позор! Какое право имел его отец увиваться вокруг кого-то, кто был намного моложе его? Ведь было же очевидно, что он просто был сражен её физической красотой и молодостью?

Лисбет потребовалась большая часть года, чтобы пригладить эти ощетинившиеся колючки. На сей день более взрослый (и, как он надеялся, более мудрый) Пейтир Уилсинн знал, что именно её физическая привлекательность впервые привлекла к ней Сэмила Уилсинна. И тот факт, что красота её образа стройной брюнетки так отличалась от образа его первой рыжеволосой голубоглазой жены, вероятно, помог. И всё-таки, какой бы ни была причина, по которой он впервые обратил на неё внимание, простая красота и молодость не были причинами, по которым он женился на ней. И по мере того, как Пейтир узнавал её, по мере того, как она убирала эти щетинки, он сам полюбил её так же сильно, как полюбил младших братьев и младшую сестру, которых она ему подарила.

И вот теперь она где-то пряталась… если ей повезло. Она и те братья и сестра, которых он так любил, спасались бегством, отчаянно прячась от членов того же ордена, чьи цвета и символ Пейтир Уилсинн носил даже сейчас. Если бы их нашли, если бы их схватили, она могла бы увидеть, как не только её муж, но и её дети будут подвергнуты Допросу прямо у неё на глазах. И всё же, столкнувшись лицом к лицу со всем этим ужасом, со всем этим потенциальным ужасом, она нашла время напомнить ему о любви его отца. Чтобы напомнить ему, утешить его.

«Пожалуйста, Господи, — взмолился отец Пейтир Уилсинн. — Пусть они будут в безопасности. Защити их. Яви Руку Свою над ними и приведи их сюда, в безопасное место».

IV. Замок, Остров Замка́, Глотка, Королевство Старая Черис

.IV.

Замок, Остров Замка́, Глотка, Королевство Старая Черис

— Так насколько всё плохо на этот раз? — спросил верховный адмирал Брайан Остров Замка́, граф Острова Замка́, далёким от веселья тоном.

В данный момент он стоял на железном балконе, привинченном к фасаду самой высокой башни в городе-крепости, известной просто как Замо́к. Несмотря на то, что это был богатый город, а также самая важная единственная военно-морская база Королевства Старой Черис, и что он располагался на Остров Замка́, критически важном острове, который составлял все его графство, он всегда думал, что это было особенно лишённое воображения название для города. О, оно было достаточно красноречиво, поскольку он находилось прямо в центре Глотки, единственного пути, по которому любой захватчик мог добраться до Бухты Хауэлл, истинного сердца и жизненно важного центра Старой Черис. Пока Черис удерживала Замо́к, её контроль над Бухтой Хауэлл был абсолютным; а вот потеряй она Замо́к или позволь кому-нибудь взломать его силой, и Старая Черис оказалась бы открытой и уязвимой.

Когда он смотрел на воды Глотки, сверкающие и покрытые белыми шапками пены в свете позднего утра, он необычайно хорошо осознавал как ценность, так и уязвимость Замка́.

На протяжении веков, Старая Черис вложила целое состояние в укрепление Замка́ и двух крепостей, известных как Ключи, по обоим берегам Глотки. И всё же, несмотря на все заботы и расходы, потраченные на камень и катапульты, а затем и пушки, истинной целью крепостей было только высвободить истинную оборону королевства. Укрепления были щитом королевства; Флот был его мечом.

— Крепость Черис — это деревянные борта её флота.

Старый король Жан II сказал это более ста пятидесяти лет назад. Конечно, в то время это было скорее хвастовством, чем фактом. Королевский Черисийский Флот времён Жана II только начинал своё восхождение к известности. Но он точно знал, что имел виду, и с тех пор он и его наследники неустанно работали, чтобы поднять черисийскую морскую мощь на вершину, которую никто другой не мог оспорить. И до тех пор, пока Флот нёс вахту у её берегов, Старая Черис сама по себе была крепостью.

«Как-то ещё Жан II сказал, что Черис — это крепость, созданная Самим Богом», — подумал Остров Замка́. Графа всегда тихо забавляло количество крепостей, которые, по-видимому, представлял себе старый король, но это не означало, что старый чудак не имел полного представления о стратегических реалиях королевства, в процессе строительства которого в тот момент находилась его династия.

По мнению Острова Замка́, именно Жан II по-настоящему создал концепцию черисийцев как черисийцев, их чувства идентичности друг с другом, которая распространялась на весь огромный остров.

«Интересно, что бы он сделал в нашей нынешней ситуации?» — язвительно подумал Верховный Адмирал и повернулся спиной к залитой солнцем морской глади. Откинувшись назад, он прислонился спиной к перилам балкона, высотой ему по пояс, взялся за эти перила обеими руками, и, собравшись с духом, повернулся лицом к трём своим «гостям».

Рейджис Йеванс, граф Серой Гавани, был маленьким, щеголеватым мужчиной. Он был значительно ниже ростом, чем Остров Замка́, и сложен скорее для скорости и выносливости, чем для грубой силы. В виду того, что он был всегда безукоризненно ухоженным и одетым по последней моде, некоторые особо неосторожные души сначала могли списать его со счетов, как щёголя. Однако во второй раз люди такой ошибки не совершали. Остров Замка́ был готов признать, что в облике графа, вероятно, присутствовал некий намёк на щегольство, но, хотя Серая Гавань уже был в годах, в молодости он был королевским офицером — и хорошим офицером. Он также, вероятно, был одним из двух или трёх лучших первых советников, которыми когда-либо могло похвастаться Королевство Старой Черис, а также напрямую связан с императором Кайлебом — и, если уж на то пошло, с Брайаном Островом Замка́ — через брак.

С другой стороны, сэра Доминика Стейнейра, барона Каменного Пика, никто никогда не принял бы ни за кого другого, кроме как морского офицера. Он сильно походил лицом на своего старшего брата, архиепископа, но был значительно моложе и пользовался хорошей репутацией у дам. Как иронично подумал Остров Замка́, потеря ноги в Битве в Заливе Даркос, похоже, ничуть не замедлила его в этом отношении.

А ещё был Бинжамин Райс, барон Волны Грома, примерно такой же твёрдый, флегматичный, архетипичный черисиец, каким он и являлся. Лысый, обветренный, просто (хотя и дорого) одетый, намеренно демонстрирующий захватывающее дух великолепие каменной глыбы.

— Ну что, Бинжамин? — приглашающе сказал Остров Замка́. — Насколько всё плохо?

— Вероятно, всё именно так плохо, как ты думаешь, — спокойно ответил Волна Грома. — Но ты знаешь даже лучше, чем я, что нет волшебных лёгких путей, когда дело доходит до строительства боевых кораблей, Брайан. Завтра они точно не поразят нас у Восточного Мыса внезапно построенным, полностью укомплектованным экипажами, полностью вооружённым, полностью обученным флотом.

— Я уверен, что это звучит очень обнадёживающе, — немного едко сказал Остров Замка́. — Однако, я также уверен, что ты поймёшь, что как человек, ответственный за рекомендации, что делать с Флотом, пока Кайлеб и Шарлиен в отъезде, я действительно ценю периодические новости об их успехах.

Как подумал Каменный Пик, верховный адмирал был явно более встревожен, чем хотел казаться. Вряд ли это было неразумно с его стороны, учитывая обстоятельства, но это был отрезвляющий признак того, насколько серьёзными эти обстоятельства были.

Были те, кто ошибочно принимал обычно весёлое поведение Острова Замка́ и его любовь к (по общему признанию) плохим розыгрышам за шутовство. Даже те, кому следовало бы знать лучше, иногда совершали ошибку, предполагая, что кто-то столь ошеломляюще богатый, как он, просто играет в свои военно-морские обязанности, чтобы было чем заняться, пока марки катятся в карман. Остров Замка́ не был особенно крупным графством, но каждый корабль, проходивший через Глотку, платил графу Острова Замка́ пошлину за проход. Она была не очень высока, и ни один корабль никогда по-настоящему не уклонялся от её, но каждые пятидневку через этот водный путь проходило огромное количество судов, и каждое из них вносило свой небольшой вклад в кошелёк Острова Замка́. Учитывая, что одной из традиционных обязанностей графов было следить за тем, чтобы Глотка оставалась открытой, и как долго и хорошо они выполняли свою работу, очень немногие были склонны возражать против такого соглашения.

Возможно, это должно было подсказать тем душам, которые относились к верховному адмиралу легкомысленно, что история его самого и его семьи требуют повторного взгляда на это удобное предположение. Потому что правда заключалась в том, что Брайан Остров Замка́ обладал примерно той же силой ума, как и они и обнаруживали, а за этой весёлой внешностью скрывались движущая энергия и мощное чувство ответственности. Когда он начинал раздражаться, это обычно было признаком того, что ситуация была серьёзной… и становилась всё хуже.

— Я склонен согласиться с Брайаном, Бинжамин, — сказал Серая Гавань значительно более мягким тоном. Волна Грома взглянул на него, и первый советник пожал плечами. — Я уверен, что это ничего не изменит, но любой командующий флотом хочет получать наилучшую информацию, которую он может получать, как можно раньше. Чем раньше ты её получишь, тем скорее ты сможешь начать планировать, как на неё реагировать.

Его глаза на мгновение потемнели, когда все трое вспомнили, чего добился король Хааральд с помощью информации, которой он располагал до нападения «Группы Четырёх» на Черис.

— Я понимаю и согласен, — сказал Волна Грома. Он снова перевёл взгляд на Острова Замка́. — Очевидно, что после того, как Мерлин покинул Королевство, мы вернулись к другим способам отслеживания, — сказал он, и Остров Замка́ кивнул. Все четверо были осведомлены о видениях сейджина Мерлина, хотя только Каменный Пик и Волна Грома знали всю правду о нём. По крайней мере, пока.

— Ладно, с этой оговоркой и принимая во внимание, что вся моя информация устарела значительно больше, чем могла бы быть, — как подумал Каменный Пик, это заявление было не совсем точным, учитывая личный доступ Волны Грома к СНАРКам Сыча, хотя ни один из них не собирался объяснять это Острову Замка́ или Серой Гавани, — похоже, граф Тирск быстро совершенствует выучку Доларских подразделений. Я пока не уверен, но я думаю, что он, вероятно, завершит работу над ними раньше наших первоначальных прогнозов, и доларские литейные заводы также справляются с работой намного лучше, чем другие, когда дело доходит до производства новых пушек. Не так хорошо, как наши, но лучше, чем у остальных наёмников «Группы Четырёх». Я бы не удивился, — он бросил быстрый взгляд на Каменного Пика, — если бы большинство его торговых судов уже не были готовы к выходу в море, хотя, как и все их верфи, они всё ещё пытаются войти обратно в колею нового строительства после перехода с галер на галеоны.

— Деснейр занят примерно тем же, что мы и ожидали от него. Как и у Долара, у них есть преимущество того, что они могут строить круглый год, но они по-прежнему выясняют, как это делать. У них мало квалифицированных корабельных мастеров, и, честно говоря, «эксперты», которых Мейгвайр отправил из Харчонга, чтобы «консультировать» их, сделали ситуацию только хуже. Деснерийцы — не черисийцы, но и не харчонгцы, и им не нравится, когда с ними обращаются как с рабами. — Зубы Волны Грома сверкнули в невесёлой улыбке. — По моим лучшим оценкам, у них примерно девяносто галер, которые они построили по первому плану Мейгвайра, и, примерно, от пятидесяти пяти до шестидесяти пяти — назовем это двумя третями — галеонов, за строительство которых они отвечают по новому распределению. Однако я сомневаюсь, что хотя бы половина из этих галеонов уже завершила комплектацию. Очевидно, орудия и экипажи являются узким местом в данном вопросе. Пройдёт ещё как минимум пара месяцев, прежде чем корабли, которые они уже построили, будут действительно готовы к выходу в море.

— Могли бы они сократить этот временной интервал, сняв людей с галер, Бинжамин? — спросил Серая Гавань, внимательно глядя на него, и Волна Гром пожал плечами.

— В данный момент они, похоже, не желают отказываться от галер, — ответил он. — Я не знаю, сколько из них действительно приняли превосходство галеона — я имею в виду, действительно осознали. Когда Аэрли взял в плен коммодора Вейлара в ноябре, я думаю, он бросил камень в шестеренки.

— Данкин хорош в такого рода вещах, — с усмешкой заметил Остров Замка́, и Каменный Пик фыркнул.

— У меня сложилось такое же впечатление, — согласился Волна Грома. — Но моя точка зрения заключалась в том, что Вейлар, как минимум, кажется достаточно гибким, чтобы понять, как изменилось уравнение, даже если он по сути армейский офицер. Возможно ещё более важно что, он был одним из немногих деснерийских флаг-офицеров, про которых я бы сказал, что они настроены по-настоящему наступательно. Из отчётов моих агентов и того, что Мерлин передал мне в своём последнем сообщении, ясно, что большинство остальных деснерийских коммодоров и адмиралов… не горят желанием скрестить с нами мечи в открытом море. А случившееся с Вейларом, вероятно, не заставило остальных из них ещё больше стремиться подражать его подвигам.

— Харчонг и Храмовые Земли? — спросил Остров Замка́, и Волна Гром кисло усмехнулся.

— Без доступа к Мерлину я действительно ничего не могу сказать о том, что происходит так далеко, Брайан, — заметил он. — Я скажу, что большинство отчётов, которые я получил, указывают на то, что там была особенно суровая зима. Они уже отстали от графика, и я не думаю, что весь этот лёд и снег хоть как-то помогли делу. Харчонг, по крайней мере, не испытывает таких сильных затруднений с литейным производством, как Деснейр. Тем не менее, у них гораздо больше проблем производством необходимой им артиллерии, чем у нас, после того, как Эдвирд Хоусмин действительно набрал обороты в Дельтаке. Так что даже если предположить, что они вернут к работе всех своих корабельных мастеров, пройдёт ещё некоторое время, прежде чем они смогут вооружить двести галеонов. Честно говоря, я сомневаюсь, что они будут готовы к службе до конца следующей весны или начала следующего лета.

— А Таро? — спросил Каменный Пик.

— А Таро — и наш хороший друг король Горжа — всё ещё находятся в пресловутом ручье, полном кракенов, без весла, — сказал Волна Грома с волчьей улыбкой. — На самом деле он преуспевает, когда дело доходит до строительства кораблей, но он полностью и целиком облажался в том, что касается их вооружения. И даже со всеми субсидиями Церкви, он испытывает ужасные трудности с поиском финансирования на то, чтобы помочь тем литейным заводам, которые у него есть, расширить свои возможности по производству артиллерии.

— Это хорошо, — сказал Остров Замка́ с нескрываемым удовлетворением, и Серая Гавань рассмеялся.

— На самом деле, Брайан, это значительно лучше, чем «хорошо», — сказал ему первый советник. Остров Замка́ приподнял бровь, и Серая Гавань пожал плечами. — Я полагаю, что, уж с кем с кем, а с вами я могу поделиться маленькой пикантной подробностью, что я установил связь с Горжей. Как предположила Её Величество перед отъездом в Чизхольм, он понимает, что застрял между думвалом и глубоким открытым морем, и ему это ни капельки не нравится. В данный момент он ведёт себя показательно скромно, ни к чему себя не обязывая. На самом деле, всё, что он в основном сделал, это отправил ответное сообщение, спрашивая меня, что мы имеем в виду, когда заявляем, что исповедуем свою вечную верность Матери-Церкви. Я полагаю, что большей частью этого делается для того, чтобы прикрыть его задницу на случай, если оно попадёт в руки Церкви… не то, чтобы это, вероятно, принесло ему в итоге много пользы. Тем не менее, тот факт, что он пошёл хотя бы на это, многое говорит мне о том, насколько отчаявшимся — и, я бы предположил, разочарованным — он сейчас себя чувствует.

— Ты действительно думаешь, что можешь доверять ему, если он переметнётся на другую сторону… и останется там? — Голос Остров Замка́ прозвучал скептически, и Серая Гавань пожал плечами.

— Все доказательства, включая видения Мерлина, предполагают, что Горжа был более виновен в оппортунизме — и, конечно же, в подчинении приказам «Группы Четырёх» — чем в том, что он был фундаментальным врагом, вроде Гектора. О, — первый советник снова пожал плечами, махнув рукой, — мы всегда знали, что он возмущался тем договором, который подписал его отец, поэтому я не предполагаю, что он участвовал так же неохотно, как Её Величество. Если уж на то пошло, я не притворяюсь, что он вообще сопротивлялся, как только понял, что обещает ему «Группа Четырёх». Но я не думаю, что его злоба зашла так же глубоко, как у Гектора. Или, если на то пошло, как у короля Ранилда. И что бы он ни думал тогда, на данный момент он куда более печальный и мудрый человек.

— Ещё один Нарман? — вопрос Острова Замка́ прозвучал настолько скептически, насколько было возможно.

— Нет. — Сарая Гавань покачал головой. — Я думаю, мы все недооценили, насколько серьёзно Нарман относился к своим обязанностям перед Изумрудом. Я не думаю, что Горжа хоть близко настолько самоотвержен — например, я не вижу, чтобы он посылал Сосновую Лощину на переговоры с нами, даже понимая, что Кайлеб может потребовать его собственную голову в качестве цены любого мирного договора. Но он и не такой легкомысленный, как, скажем, Ранилд или император Вайсу. Или, да поможет нам всем Бог, Зебедайя!

Мгновение щеголеватый первый советник выглядел так, словно собирался плюнуть на пол кормовой галереи. Вместо этого он ограничился звуком, который был наполовину ворчанием, наполовину рычанием, а затем встряхнулся.

— Я хочу сказать, что почти уверен, что он понимает, что его положение безнадёжно, если мы решим выступить против него. К тому времени, как Кайлеб и Шарлиен вернутся домой, я думаю, наш друг Горжа уже созреет для небольших недвусмысленных переговоров.

— Но в то же время, я полагаю, тебе нужно, чтобы Доминик и я продолжали оказывать на него давление?

— Определённо! — Серая Гавань энергично закивал. — Нам особенно важно держать Канал Таро закрытым, а не просто блокировать Бухту Тол. Я не хочу, чтобы император Марис мог отправить войска для усиления армии Горжи.

— Ты действительно думаешь, что Горжа попросил бы об этом? — с сомнением спросил Каменный Пик, и поднятая рука Серой Гавани сделала взад-вперёд жест «ни то, ни сё».

— Я сомневаюсь, что он добровольно сделал бы такой запрос, учитывая, сколько усилий предыдущие деснерийские императоры вложили в попытки добавить Таро к своей империи. С другой стороны, он может почувствовать, что у него нет выбора, особенно если он достаточно напуган «Группой Четырёх». Если уж на то пошло, «Группа Четырёх» может «предложить» то же самое в любой день. Однако, говоря по существу, я хочу усилить давление. Я хочу, чтобы он понял, что даже если бы он захотел призвать деснерийскую поддержку, она не смогла бы к нему добраться. Ширина Канала меньше четырёхсот миль. Я хочу, чтобы он задумался о том факте, что Деснейр не в состоянии доставить транспорты даже на такое ничтожное расстояние.

— Ты хочешь, чтобы он чувствовал себя ещё более изолированным, — сказал Каменный Пик, и Серая Гавань снова кивнул.

— Вот именно. И я также не хочу, чтобы какая-нибудь умная душа в Сиддармарке решила, что она может прорвать нашу блокаду Канала маленькими быстрыми каботажными судами с любым товаром, который нужен Таро. Я хочу, чтобы эта блокада причиняла боль, а не протекала.

— Итак, на самом деле мы здесь говорим, — подумал вслух Остров Замка́, — о том, что наша нынешняя диспозиция нуждается лишь в небольшой корректировке.

На несколько мгновений он бросил взгляд на Глотку, затем перевел взгляд на Каменного Пика.

— Насколько удобно тебе было бы перенести свою якорную стоянку из города Хант в Плёс Холм?

Брови Каменного Пика поползли вверх при этом вопросе. Он начал было что-то говорить в ответ, но затем умолк и более тщательно изучил предложенную возможность.

— Вообще то, я не думал об этом, — медленно сказал он. — Но теперь, когда ты спросил об этом, я не вижу причин, по которым мы не могли бы этого сделать. В конце концов, Аэрли уже расположил там свою эскадру, и до сих пор Горжа — или Белый Форд — ничего не смогли с этим поделать. Пожалуй, побудем немного… дерзкими. Или, может быть, слово, которое я ищу — «наглыми».

— Идеально! — Серая Гавань фыркнул. — О, это просто идеально, Брайан! Горжу хватит удар! А уж когда Клинтан услышит об этом…!

Каменный Пик понимал ликование первого советника. Одно дело, когда одна небольшая эскадра время от времени посещает твои прибрежные воды без приглашения; но совсем другое — столкнуться с целым враждебным флотом и заставить тебя что-то предпринять по этому поводу. Горжу действительно, как неэлегантно выразился Серая Гавань, «хватил бы удар» от этой новости.

«И, — подумал адмирал, — он тоже ничего не сможет с этим поделать». — Протяженность Плёса Холм составляла сто шестьдесят миль с севера на юг и добрую сотню миль с востока на запад, а воды у восточного побережья Острова Песочных Часов были достаточно мелкими, а дно достаточно песчаным, чтобы обеспечить хорошую якорную стоянку. На таком расстоянии от основной территории Таро ничто, кроме другого флота, не могло им угрожать, а у Горжи Таросского больше не было никакого флота.

Всё равно это было бы далеко от идеала, хотя Песочные Часы и могли бы обеспечить укрытие от случайных западных ветров, которые могли превратить Плёс в один из самых коварных водоёмов на поверхности Сэйфхолда. Единственным реальным недостатком — помимо того факта, что каждый кусочек побережья плёса контролировался Королевством Таро — было то, что мог натворить достаточно мощный юго-западный ветер. Любые корабли в плёсе, вероятно, могли бы найти укрытие за Песочными Часами или Островом Ростка даже при встречном юго-западном ветре, но выход галеона из плёса против юго-западного ветра был бы в лучшем случае медленным и трудоёмким процессом. Тем не менее, было маловероятно, что он реально окажется в ловушке внутри него.

«Особенно, — подумал он, — учитывая, что у меня, в отличие от Данкина, будет Сыч для разведки и прогнозирования погоды».

— Я бы не стал предлагать это, если бы у Горжи по-прежнему был флот, — сказал Остров Замка́, явно следуя собственным мыслям Каменного Пика (или, во всяком случае, большинству из них). — В этих водах даже флот галер может сделать ситуацию сложной. Но я уверен, что у тебя хватит огневой мощи, чтобы справиться со всем, что он может бросить на тебя из своих нынешних ресурсов.

— Я согласен. — Каменный Пик решительно кивнул. — И это может предоставить мне гораздо лучшую позицию для блокирования Канала Таро. Если уж на то пошло, у меня будет наилучшая позиция для того, чтобы предотвратить любую попытку деснерийцев перебросить в Таро одну или две эскадры из Залива Ярас. Она не будет идеальной, но я буду на три тысячи миль ближе, чем сейчас. И это также поставит меня между любыми попытками объединить деснерийскую эскадру с эскадрой Храмовых Земель, пробирающейся вдоль побережья Хейвена.

— Но ты будешь намного дальше от Бухты Маргарет, — указал Волна Грома. — Если только эскадра Храмовых Земель не находится намного дальше, чем предполагают ваши отчёты, это не будет проблемой, — ответил Остров Замка́. — То, о чём мы сейчас говорим — это то, что есть у Деснейра и Таро, и Доминик мог бы выстоять против них обоих вместе взятых — на данный момент — если бы ему пришлось. И нам понадобится база поближе к Транджиру, если мы собираемся донести точку зрения Рейджиса до Горжи.

— Я согласен, — твёрдо сказал первый советник.

— Тогда очень хорошо, Доминик. Как только вы закончите свой небольшой разговор с глазу на глаз с Альфридом и доктором Малином, я хочу, чтобы ты приступил и организовал передвижение. Я выделю пару батальонов морской пехоты и немного артиллерии. Если мы собираемся разместить твою базу в Плёсе Холм, давайте пойдём дальше, установим пару оборонительных батарей, и превратим маленькие огородные грядки Данкина на Песочных Часах в постоянные. — Он противно улыбнулся. — Я полагаю, что это действительно разозлит Горжу.

V. Цитадель Королевской Гавани, Остров Хелен, Бухта Хауэлл, Королевство Старая Черис

.V.

Цитадель Королевской Гавани, Остров Хелен, Бухта Хауэлл, Королевство Старая Черис

Из окна кабинета барона Подводной Горы, смотревшего вниз с цитадели через якорную стоянку, флагман адмирала Каменного Пика выглядел детской игрушкой. Или, возможно, идеально детализированной моделью. КЕВ «Разрушитель» встал на якорь, над его палубами были натянуты навесы для защиты от солнечных лучей, и он видел, как одна из лодок неуклонно кружит вокруг него по кругу. Каменный Пик узнал катер капитана Тимити Дериса, и его губы дрогнули в подобии улыбки. Он любил свой галеон, но никогда не был вполне доволен его отделкой. Он никогда не упускал возможности изучить его, когда он лежал неподвижно, размышляя, следует ли ему переложить балласт, чтобы поднять его нос на дюйм или два или, наоборот, увеличить осадку вперёд.

Он покачал головой, затем отвернулся от окна и посмотрел на сэра Альфрида Хиндрика. Коммодор сидел за своим столом, перед покрытыми записями грифельными досками, которыми он покрыл стены своего кабинета. Как всегда, диаграммы и расчёты, разбросанные по этим доскам, и заметки, которые он делал там, чтобы напомнить себе о разных вещах, были захватывающими, но Каменный Пик решительно сосредоточил своё внимание на самом бароне.

В этот момент ещё один офицер стоял на другом конце стола Подводной Горы. Коммандер Арвин Мандрейн был примерно на восемь лет моложе самого Каменного Пика и был худым, как хорёк. На самом деле, несмотря на то, что у него было всего четыре конечности вместо шести, и чёрные волосы вместо чешуйчатой шкуры, Мандрейн всегда напоминал ему именно хорька. У него было то же самое почти пугающее изобилие энергии, и он был таким же безжалостным охотником. Правда, его добычей, как правило, были идеи, а не пауко-крысы, но как только он вонзал зубы в свою добычу, его уже нельзя было заставить отступить, пока он не одержит победу.

Это делало его почти идеальным помощником для Подводной Горы. К сожалению, он так же рьяно стремился внедрить концепции Подводной Горы в эксплуатацию, как и сам коммодор, что означало…

«Брайан, ты трус, — подумал Каменный Пик, мысленно представляя отсутствующего Верховного Адмирала. — Не захотел провести немного времени вдали от флота, чёрт возьми! Настоящая причина, по которой ты послал меня высадить Рейджиса в Теллесберге вместо того, чтобы сделать это самому, заключалась в том, что ты не хотел встречаться с Альфридом. В том, что ты свалил это на меня. — Он фыркнул. — Не думай, что я тебе это забуду. Так или иначе, каким-то образом ты заплатишь. Поверь мне, ты заплатишь!»

— Верховный Адмирал и я с большим интересом прочитали ваши отчёты, Альфрид, — сказал он. — Мы, как всегда, были впечатлены. Как, — он кивнул в сторону Мандрейна, — и вкладом коммандера.

— Прекрасно! Я рад это слышать. — Подводная Гора просиял, хотя у Каменного Пика сложилось впечатление, что он был ещё более доволен тем, что Мандрейн удостоился похвалы.

— Доктор Маклин, — Каменный Пик взглянул на главу Королевского Колледжа, который сопровождал его на остров Хелен, — также проинформировал нас о своей собственной оценке вашей работы. Конечно, он был больше заинтересован в том, чтобы обобщить всё то, чего вы достигли, чем выделить конкретные идеи, но в некотором смысле это было даже более полезно.

На этот раз Подводная Гора только кивнул, а Каменный Пик улыбнулся и обратил своё внимание на Мандрейна.

— Я был особенно поражён вашими выводами по результатам артиллерийских испытаний, коммандер. Я должен сказать, что, когда коммодор Подводная Гора впервые описал нам ваши предложения, я не представлял, насколько исчерпывающими вы намеревались быть.

Что, как признался себе Каменный Пик, было преуменьшением. Он понятия не имел, сколько выстрелов сделал Мандрейн в ходе своих испытаний, но он знал, что это были буквально тысячи снарядов и зарядов картечи, а также более сотни новых снарядов, которые Подводная Гора собирался запустить в производство. Тесты коммандера учитывали баллистику; различия в качестве пороха; эффективность крупной, тяжёлой дроби по сравнению с более мелкой, более быстро летящей дробью; влияние влажности; улучшенные конструкции лафета; способы увеличения скорострельности; сколько выстрелов данное орудие данного веса сделало до испытаний, каков был износ или повреждения у ствола; попытки уменьшить ржавление ядер; различные способы хранения снарядов в море; расчёты, насколько можно уменьшить парусность, прежде чем она достигнет точки, при которой обрастание корпуса снижает скорострельность… Он даже построил на суше секции корпуса в натуральную величину всего, что только можно — от традиционной галеры до одной из военно-морских шхун, от стандартных торговых судов до самых тяжёлых галеонов, — а затем методично разнёс их на куски, останавливаясь после каждого выстрела, чтобы осмотреть и оценить ущерб, нанесённый этим выстрелом. И вместо набитых соломой манекенов, которые использовались в первых демонстрационных стрельбах Подводной Горы, Мандрейн развесил внутри мишеней куски мяса крупного рогатого скота и свиней, чтобы оценить поражающее действие различных комбинаций боеприпасов.

По словам Мерлина, никто не удосужился провести такие исчерпывающие испытания на Старой Земле, хотя артиллерия была на вооружении буквально на протяжении веков, и количество информации, накопленной коммандером, просто поражало.

— Должен признаться, я уже подозревал, что мы ставим слишком много пушек, — сказал он, — хотя хорошо иметь подтверждение этому. — Он поморщился. — Однако, конечно, было бы ещё лучше, если бы нашлось быстрое решение.

— Я согласен, сэр, — Голос Мандрейна был мелодичным тенором. — На самом деле нам нужно дать каждому орудию примерно на фут больше пространства с обеих сторон. На данный момент, там слишком тесно для достижения максимальной скорострельности — люди мешают друг другу. Около фута. — Он поморщился. — Я знаю, это звучит не так уж много, но…

— О, я вам верю! — Каменный Пик махнул рукой. — На самом деле, главная причина, по которой я использовал «Бурю» в качестве своего флагмана на всём протяжении кампаний у Армагеддонского Рифа и в Заливе Даркос, несмотря на то, что на ней было установлено всего тридцать шесть орудий, заключалась в том, что её артиллерийская подготовка всегда казалась чуть лучше, чем у кого-либо другого корабля. Что, как указано в вашем отчёте, вероятно, произошло потому, что там было почти тринадцать футов палубы на орудие, вместо десяти с половиной, как у «Разрушителя».

— Совершенно верно, сэр! — ухмыльнулся Мандрейн. — Там было дополнительное свободное место, но, в новых проектах, мы его уменьшили, чтобы иметь возможность установить как можно больше орудий. — Его ухмылка превратилась во что-то больше похожее на гримасу. — Я полагаю, было бы глупо предполагать, что мы всё делаем правильно, когда мы вносим такие радикальные изменения в наше вооружение и в то, как мы его располагаем.

— О, конечно, — согласился Каменный Пик, — и сэр Дастин уже изменил чертежи «Меча Черис» и его собратьев. Просто жаль, что гораздо проще изменить расстояние между портами на корабле, который ещё не построен, чем сделать то же самое на кораблях, которые уже введены в эксплуатацию! — Он нахмурился. — Однако, коммандер, вы не затронули один момент: поможет ли переход на более лёгкое оружие или нет. Будет ли уменьшение размера орудий иметь тот же эффект — или какой-то из тех же эффектов, — как и большее расстояние между ними?

— Мы действительно думали об этом, сэр, — вставил Подводная Гора. — Проблема в том, что размеры лафета фактически идентичны, если только вы не хотите использовать гораздо меньшие и более лёгкие орудия. Учитывая разницу в эффективности тяжёлого ядра по сравнению с лёгким, нам показалось лучше продолжать с чуть менее оптимальной скорострельностью. Разница в скорострельности измерима, особенно при длительной стрельбе, но недостаточно велика, чтобы оправдать использование орудий, которые будут наносить гораздо меньший урон с каждым полученным попаданием.

Каменный Пик кивнул. Он был совершенно уверен, что это было то, что они собирались сказать, прежде чем он задал вопрос, поэтому он перешёл к следующему пункту.

— Я также был поражён вашим замечанием о том, что унифицированное вооружение, состоящее из стреляющих снарядами пушек, может быть гораздо эффективнее, чем смешанная батарея, стреляющая ядрами и снарядами.

Он приподнял бровь, глядя на Мандрейна, приглашая коммандера подробнее остановиться на этом вопросе, и тот слегка пожал плечами.

— Как указано в нашем отчёте, сэр, мы довольно рано обнаружили, что наиболее эффективной комбинацией веса и скорости выстрела была та, которая просто пробила бы корпус судна. Как я уверен, вы убедились на собственном опыте, потопить корабль сразу гораздо труднее, чем мы изначально надеялись. — Он снова пожал плечами, немного сильнее. — Я полагаю, что это тоже было неизбежно. В конце концов, у нас не было большого опыта в попытках потопить корабли артиллерией, поскольку ни у кого не было достаточно хороших орудий, чтобы сделать их основным оружием.

— Теперь, когда у нас была возможность оценить боевые отчёты и провести наши собственные эксперименты, очевидно — и должно было быть очевидно для нас заранее, если бы мы потрудились действительно подумать об этом, — что пули пробивают довольно небольшие отверстия. Мало того, дерево… эластичное. Оно имеет тенденцию пропускать выстрел насквозь, а затем пытается вернуться в свою первоначальную форму. Таким образом, отверстия не очень большие, что позволяет корабельному плотнику относительно легко их заткнуть. Что ещё хуже, с точки зрения потопления кого-то, большинство пробоин находятся выше ватерлинии, поскольку это та часть другого корабля, в которую мы действительно можем попасть. Нам удалось потопить несколько галер артиллерийским огнём у Каменного Пика и Скального Плёса, но для этого потребовался огонь до дюжины галеонов, и это были доларские корабли. Их обшивка и каркас были намного легче, чем у нас или у тароссцев, и, по моим собственным оценкам, я думаю, что произошло это потому, что сами шпангоуты разрушились под ударами, что привело к гораздо большим пробоинам в корпусе.

— Но из рапортов наших капитанов ясно, что победа над вражеским судном гораздо больше зависела от уничтожения его экипажа, чем от разрушения самого корабля. — Взгляд Мандрейна был пристальным, и он слегка наклонился вперёд, двигая руками в красноречивых (хотя и бессознательных) жестах. — Чаще всего именно потери лишали корабль возможности продолжать бой или маневрировать, сэр. Галеоны будут более уязвимы к повреждениям, чем галеры, но галеры более уязвимы к потерям среди своих гребцов, и ни один из них не сможет эффективно сражаться, если потеряет слишком много людей в своих экипажах. Это было решающим фактором почти в каждом рапорте, который я смог изучить.

— Таким образом, вместо того, чтобы пытаться потопить корабль, более эффективно сосредоточиться на использовании корпуса корабля для нанесения ущерба его экипажу. — Он поднял обе руки ладонями вверх. — Наши испытания показывают, что большой, тяжёлый снаряд, движущийся достаточно быстро, чтобы пробить обшивку одного борта, но недостаточно быстро, чтобы продолжить движение и пробить другой борт, или просто застрять в нём, приведёт к наибольшим потерям. Он вызовет огромное количество осколков на своём пути, и их облако, разлетающееся наружу из пробитого отверстия, приведут к максимальным жертвам. И если снаряд не сможет вылетать из корабля или не застрянет в его обшивке, он сможет срикошетить на нижнюю палубу и нанести ещё больше потерь.

Каменный Пик медленно кивнул. Часть его не могла не быть потрясена хладнокровным подходом Мандрейна к поиску способа нанести максимальное количество жертв — как убить или искалечить как можно большее количество человеческих созданий — за один выстрел. В то же время он понимал, что это было глупо с его стороны. Целью любого командира, достойного своих людей, должно было быть искать способы убить как можно больше их врагов в обмен на как можно меньшее их количество.

— На основе наших испытаний, — продолжил Мандрейн, — установка максимально тяжёлых орудий с учётом таких факторов, как скорость их обслуживания и влияние их веса на конструкцию корабля, должна обеспечить наиболее эффективное вооружение. Будет сделано меньше выстрелов, но каждый отдельный выстрел будет гораздо эффективнее.

— Это верно для ядер, но наши исследования также показывают, что это ещё более верно для орудий, стреляющих снарядами. — Коммандер покачал головой, его глаза были сосредоточены, как будто он смотрел на что-то, чего Каменный Пик не мог видеть. — У нас было не так много снарядов для экспериментов — мы всё ещё в основном производим их по одному за раз, по мере необходимости для испытаний, и мастер Хоусмин сказал мне, что пройдёт несколько месяцев, прежде чем мы сможем перейти к какому-либо массовому производству. Но даже с тем небольшим количеством, которое мы смогли протестировать, разница между одиночным попаданием из тридцатифунтового орудия, стреляющего ядром, и тридцатифунтовым орудием, стреляющим снарядом… велика, сэр. Как я уже сказал, ядро пробивает относительно небольшую пробоину в корпусе; снаряд, особенно если он попадает в шпангоуты корабля, пробивает огромную пробоину. По нашим меркам, пробоины, которые получаются от тридцатифунтового ядра, имеют диаметр всего около пяти дюймов. На самом деле, они немного меньше, учитывая эластичность древесины. Пробоина, пробитая снарядом точно в таком же корпусе, достигают трёх и даже шести футов в диаметре. Достаточно одной такой ниже ватерлинии, или даже просто на её уровне, и плотнику будет почти невозможно их залатать. Получив одно или два таких попадания, корабль уцелеет, если сможет быстро завести парус поверх пробоины, но несколько таких отправит на дно самый большой в мире галеон.

— Кроме того, снаряды также гораздо более разрушительны для корпуса корабля выше ватерлинии. Они не только пробивают пробоины в борту, но и производят в процессе больше осколков и разрушают структурную целостность корабля гораздо быстрее и эффективнее, чем ядра. И они обладают мощным зажигательным эффектом. — Коммандер снова покачал головой. — По любым стандартам, адмирал, стреляющее снарядами вооружение будет гораздо более разрушительным, чем стреляющее ядрами.

— Понятно. — Каменный Пик мгновение пристально смотрел на Мандрейна, затем отвернулся к окну и снова посмотрел вниз, на свой флагман. — А как насчёт производственных проблем, упомянутых в вашем докладе?

— Мы работаем над этим, сэр, — ответил Подводная Гора. — Как говорит Арвин, мастер Хоусмин делает успехи — на самом деле, он строит совершенно новую производственную линию на своём главном литейном заводе специально для их производства. Мы не хотим прерывать производство наших существующих, стандартных поражающих элементов, а литьё пустотелых снарядов будет более сложным и трудоёмким, чем литьё ядер. Это означает, что мы не сможем производить снаряды так быстро, как ядра, даже когда он отладит и запустит его новое предприятие, тем более что нам также нужно производить взрыватели для них. Каждый снаряд для оценок коммандера Мандрейна был в основном сделан специально для него. Если мы собираемся производить их в достаточном количестве, нам нужно довести их производство до уровня, который составляет, по крайней мере, половину того, что есть у ядер, но мы всё ещё далеки от этого. Как я уже сказал, мастер Хоусмин делает успехи, и я думаю, что он сможет начать крупномасштабное производство, хотя и не с той скоростью, как нам хотелось бы, скажем, к октябрю. После этого нам потребуется несколько месяцев — скорее всего, как минимум полгода — чтобы произвести их достаточно, чтобы заменить запасы на наших складах из соотношения «один к одному».

— Понятно, — повторил Каменный Пик, не сводя глаз с «Разрушителя». Он попытался представить, что поток разрывных снарядов сделает с его флагманом и его командой. Потом, в конце концов, он решил, что не хочет этого представлять.

Он встряхнулся, краешком глаза взглянул на Маклина и снова повернулся к Подводной Горе и Мандрейну.

— Очевидно, вы уполномочены действовать, Альфрид. И я уверен, что мне не нужно напоминать вам или кому-либо из ваших людей о необходимости абсолютной секретности. Наша лучшая оценка на данный момент заключается в том, что где-то следующей весной или в начале следующего лета военно-морской флот «Группы Четырёх» будет готов — или настолько близок к «готовности», насколько это когда-либо будет — прийти за нами. Когда это произойдёт, нам понадобятся все возможные преимущества, чтобы уравнять шансы. Включая ваши адские взрывающиеся снаряды. И нам нужно, чтобы эти преимущества стали неожиданностью для другой стороны.

— Да, сэр. Это понятно. — Подводная Гора серьёзно кивнул, и Каменный Пик кивнул в ответ. Затем он глубоко вдохнул.

— Что подводит нас, — сказал он, — к вашей нарезной артиллерии.

— Да, сэр! — глаза Подводной Горы заметно заблестели.

— Альфрид и коммодор Мандрейн выполнили действительно удивительно точную стрельбу, сэр Доминик, — услужливо вставил Ражир Маклин.

— Действительно, адмирал! — Подводная Гора просиял. — На самом деле, Арвин и его команда, стреляя из нарезной тридцатифунтовой пушки, оказались способны регулярно попадать в цель на расстоянии более шести тысяч ярдов. В одном испытании они зарегистрировали восемь попаданий из десяти выстрелов, произведённых на дальность шестьдесят пять сотен ярдов, по мишени такой же длины и высоты, что и одна из наших шхун!

Каменный Пик кивнул, и он был настолько же впечатлён, насколько это отражало выражение его лица. Одно из тридцатифунтовых гладкоствольных орудий новой конструкции могло метнуть снаряд на шесть тысяч ярдов, учитывая достаточное возвышение, но вероятность попадания во что-либо столь маленькое, как корабль, на таком расстоянии практически отсутствовала. И это было верно даже тогда, когда пушка стреляла с твёрдой земли, как это делала команда Мандрейна во время только что описанных Подводной Горой испытательных стрельб.

«В этом-то и дело», — с иронией подумал адмирал.

— Я ожидаю, что мы сможем увеличить дальность стрельбы ещё дальше, как только мастер Хоусмин начнёт производить свои «проволочные» пушки, — с энтузиазмом продолжил Подводная Гора. — Конечно, это всё равно займёт некоторое время. Хотя и не так много, как я боялся. Проекты его механиков по оборудованию для волочения проволоки к текущему моменту уже завершены и протестированы. Он придумывает способ вращать пушку и при этом наматывать проволоку на ствол с достаточной точностью и аккуратностью, что на данный момент требует времени. Ну, ещё и мощности оборудования, в котором мы нуждаемся. Как вы понимаете…

— Альфрид.

Подводная Гора закрыл рот, и его глаза сузились, когда он распознал мягкость — и что-то очень похожее на… сожаление — в тоне Каменного Пика.

— Да, адмирал?

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, но вы только что сказали, что орудийные расчёты коммандера Мандрейна получили восемьдесят процентов попаданий на расстоянии более трёх миль. Это так?

— Да, сэр, — немного насторожённо подтвердил Подводная Гора.

— Я предполагаю, что для этого требовались благоприятные обстоятельства. Я имею в виду, ясная погода для хорошей видимости? Устойчивая орудийная платформа?

— Ну, да, сэр. Конечно. Но даже при далеко не идеальных условиях точность, очевидно, была бы значительно повышена, и…

— Я понимаю это, — сказал Каменный Пик. — Но вот в чём дело, Альфрид. У нас не будет таких идеальных условий в море. Даже при самых благоприятных условиях и корабль, и цель будут двигаться. На самом деле, они будут двигаться сразу в нескольких разных направлениях.

— Конечно, сэр. Но, как я уже говорил, даже если условия не идеальны, мы всё равно…

— Альфрид, у кого будет больше шансов создать условия, благоприятные для боя на большой дистанции с этими вашими нарезными пушками? У флота в море — такого как, скажем, наш — или у хорошей стабильной, неподвижной, прочной каменной крепости — как, скажем, у той, которая принадлежит «Группе Четырёх»? Той, которую наши корабли будут атаковать?

Подводная Гора на мгновение застыл неподвижно. Затем его плечи поникли. Он покачал головой, протирая глаза одной рукой. В конце своего стола коммандер Мандрейн выглядел таким же удручённым. Если бы тема не была настолько убийственно серьёзной, Каменный Пик был бы совершенно уверен, что ему было бы очень трудно не рассмеяться над выражением их лиц.

— Я полагаю, мы должны были подумать об этом, не так ли? — сказал наконец Подводная Гора огорчённым тоном. — Очевидно, что это то, что пойдёт на пользу защите больше, чем нападению, не так ли?

— Я не уверен, что это верно в каждом конкретном случае, — возразил Каменный Пик. — Как вы только что указали, и как указал доктор Маклин, когда он, Верховный Адмирал Остров Замка́, и я впервые обсуждали это, ваши нарезные орудия будут более точными на всех дистанциях, включая те, на которых морская артиллерия уже эффективна. Тут не над чем насмехаться. Проблема в том, что для того, чтобы эффективно бороться с этим новым флотом, который строит Церковь, мы, скорее всего, будем атаковать их якорные стоянки, а они будут атаковать наши. Другими словами, если они в состоянии атаковать наши якорные стоянки, мы, вероятно, уже полностью облажались. Очевидно, что это то, чем мы хотим заниматься, но мы пришли к выводу, что это не то, что мы хотим на самом деле поместить на борт корабля. Пока нет.

— Я понимаю. — Разочарование Подводной Горы всё ещё было очевидным, но он встряхнулся и сумел улыбнуться. — Итак, что вы и Верховный Адмирал Остров Замка́ — и, я полагаю, доктор Маклин — хотите, чтобы мы с этим сделали, сэр?

— Мы хотим, чтобы вы продолжали его развивать, — решительно сказал Каменный Пик. — Судя по тому, что вы сказали, мы в любом случае не сможем какое-то время запустить эти новые пушки в производство. Из ваших отчётов нам кажется более вероятным, что снаряды для гладкоствольных орудий мы сможем обеспечить гораздо быстрее. Итак, на данный момент мы думаем о том, чтобы продвигаться вперёд как можно быстрее с гладкоствольными орудиями. На самом деле, было предложено рассмотреть возможность производства предложенных коммандером Мандрейном тяжёлых орудий, возможно, с калибром ствола в восемь или девять дюймов, специально для стрельбы снарядами максимально разрушительной силы. Это должно дать нам решающее преимущество на море даже без нарезной артиллерии.

— В то же время и в условиях максимальной секретности, насколько это возможно, приложите усилия к разработке нарезных орудий мастера Хоусмина. Продолжайте и протестируйте их здесь, в Королевской Бухте, где вы сможете держать любопытные глаза на расстоянии. Как только вы придумаете работоспособную модель, мы двинемся дальше и запустим её в производство в качестве оружия береговой обороны. Если пушка окажется практичной и в качестве морского оружия, мы также разработаем для неё морской лафет. Но мы будем держать его в резерве до тех пор, пока либо мы не узнаем, что он нам понадобится для самозащиты, либо мы окажемся в таком сильном положении, что раскрытие его врагу не будет критичным.

— Да, сэр.

— А тем временем, коммандер, — продолжил Каменный Пик со сверкающей улыбкой, когда он обратил своё внимание на Мандрейна, — У Верховного Адмирала Острова Замка́ и у меня есть ещё одно небольшое испытание для вас и ваших поставщиков разрушений.

— Да, адмирал?

Если несколько мгновений назад голос Подводной Горы звучал немного насторожённо, то в тоне Мандрейна послышалась откровенная тревога, и улыбка Каменного Пика стала шире.

— О, тут нет ничего сложного, коммандер, — заверил он молодого человека. — Просто, как показали ваши тесты, разрывные снаряды будут чрезвычайно разрушительными. В таком случае, и поскольку ваши тесты были настолько тщательными и профессионально выполненными, Верховному Адмиралу и мне кажется, что вы идеально подходите для нашего следующего проекта — выяснения того, как защитить или бронировать корпус корабля, чтобы снаряды не разрывали его на части.

Его улыбка стала поистине блаженной при виде выражения лица Мандрейна.

— Я уверен, что вы не найдёте в этом никакой проблемы, коммандер.

VI. Менчирский Собор, Город Менчир, Княжество Корисанд

.VI.

Менчирский Собор, Город Менчир, Княжество Корисанд

Сэр Корин Гарвей встал, когда органная прелюдия взлетела, как крылья самих Архангелов, и огромные двери Менчирского собора распахнулись. Процессия двинулась по проходу за скипетроносцем и кадильщиком. Струйки сладко пахнущего дыма тянулись за украшенным драгоценными камнями кадилом, раскачивающимся на золотой цепи, а за кадильщиком следовала полудюжина свеченосцев, за которыми шла плотная фаланга послушников и младших священников. За ними, однако, появилась истинная причина, по которой собор был так плотно заполнен в данную конкретную среду.

Архиепископ Мейкел Стейнейр, Примас Церкви Черис, шествовал за этими послушниками и младшими священниками. Когда многочисленные голоса соборного хора взлетели в прославляющем песнопении, те, кто был достаточно близко к архиепископу, могли видеть, как шевелятся его губы, когда он подпевает им. Рубины на его короне сверкали в утреннем солнечном свете, льющемся сквозь витражи собора, словно свежие кровавые сердечки, и он был на целую голову выше Клейрманта Гейрлинга, который шёл рядом с ним.

Они размеренно шагали сквозь шумные волны музыки и голосов, и Гарвей задался вопросом, как трудно это было. Несмотря на безмятежное выражение лица архиепископа, воспоминания о Храмовый Лоялистах, которые пытались убить его в его собственном соборе, должно быть, витали в его голове, особенно в свете того, что случилось с Тиманом Хаскенсом.

Если это и было так, то в поведении Стейнейра никаких признаков этого не было, и Гарвей обнаружил, что на самом деле это его не удивило.

Его губы дёрнулись, так как он вспомнил первую встречу Стейнейра со своим собственным отцом и остальными членами Регентского Совета — за исключением графа Скалистого Холма, которого довольно кстати (по мнению Гарвея) отозвали в Валейну по какому-то чисто местному делу. Хотя он полагал, что это было неуважительно с его стороны, Гарвей решил, что отношение его отца к архиепископу было удивительно похоже на отношение охотничьего пса, стоящего в стойке, чьё острое обоняние подсказывало, что он вот-вот столкнётся лицом к лицу с ящерицей. Тартарян был менее откровенно жёстким, хотя даже его манеры были достаточно насторожёнными, а реакция остальных членов Регентского Совета варьировалась от этого и вниз.

И всё-таки было в Мейкеле Стейнейре что-то такое…

Сэр Корин Гарвей не мог бы придумать точный ярлык для этого «что-то», но что бы это ни было, это была мощная штука. Гарвей решил, что дело не столько в том, что сказал архиепископ, сколько в том, как он это сказал. Очевидно, он просто решил предположить, что члены Совета были людьми доброй воли[14]. Что, несмотря на факт отлучения Кайлеба — и, если уж на то пошло, его самого — от церкви, они дали свои клятвы добросовестно. Что он понимал, что их первой заботой должно быть благополучие корисандийцев, которые искали у них защиты. Что он считал само собой разумеющимся, что когда люди доброй воли признают проблему, они будут искать её решение.

И было столь же очевидно, что если где-то во всём его теле и была хоть одна нетерпимая, узколобая, одержимая фанатизмом косточка, то он обладал волшебными способностями в её сокрытии.

«Это и есть его настоящее секретное оружие, — подумал Гарвей. — Он действительно является человеком Божьим. Я не думаю, что в нём есть хоть унция слабости, но очевидно — по крайней мере, для меня — что им движет кротость. Возможно, оскорблённая кротость, но всё же именно она. Никто не может провести двадцать минут в его присутствии, не осознав этого. Он может ошибаться, но нет никаких сомнений в том, что им движет искренняя любовь к Богу и ближним своим. И это делает его „секретное оружие“ таким эффективным, так это то, что это вообще никакое не оружие. Просто он такой, какой есть. Конечно, есть и ещё кое-что…»

Взгляд генерала скользнул вверх, к королевской ложе. Как и в любом соборе, она находилась достаточно близко к алтарю, чтобы быть уверенным, что находящиеся в ней всё ясно видят и слышат. Поскольку князь Дейвин и принцесса Айрис находились в изгнании в Дельфираке, ложа была совершенно очевидно пуста. Что только делало одинокого имперского гвардейца, стоящего перед ведущей в неё закрытой калиткой, ещё более заметным.

На нём были чёрные доспехи, в чёрных, золотых, синих и серебряных цветах Черисийской Империи, но кажется, что в первую очередь все заметили его странные сапфировые глаза. В отличие от подавляющего большинства корисандийцев, Гарвей раньше встречался с сейджином Мерлином Атравесом. На самом деле, каждый член Регентского Совета встречался с ним, хотя бы мимоходом, а граф Каменной Наковальни и граф Тартарян провели довольно много времени в его обществе, поскольку он был единственным оруженосцем, которому Кайлеб позволил присутствовать на переговорах о капитуляции. Сэр Алик Артир в некотором смысле знал его даже лучше — или, можно сказать, лучше знал возможности сейджина, поскольку это было единственное, что сохранило ему жизнь в Битве при Зелёной Долине.

Но любой во всём княжестве знал его репутацию. Знал, что он был самым смертоносным воином во всём мире… и что он лично убил всех троих убийц, которые напали на Стейнейра в Теллесбергском Соборе. Так что знание того, что он был там, и его бдительные глаза, постоянно бегающие взад-вперёд по переполненному собору, вероятно, хотя бы немного способствовали спокойствию архиепископа.

Интро́ит[15] перенёс Стейнейра и Гейрлинга в алтарь, и, как только оба архиепископа уселись на ожидающие их троны, и прихожане тоже смогли сесть, Гарвей откинулся на спинку своей скамьи.

Служба протекала гладко. В давней и всеми любимой литургии практически не было никаких изменений. Действительно, единственным значимым отличием было отсутствие клятвы верности Великому Викарию, как главе Церкви Божьей на Сэйфхолде. Что, как подозревал Гарвей, вероятно, поразило «Группу Четырёх» как очень «существенное изменение».

Но, в конце концов, они подошли к моменту, которого ждал каждый человек в этом соборе, и в огромном здании воцарилась тишина, такая тихая, что слабые звуки шагов Стейнейра, пока он шёл к кафедре, были чётко и отчётливо слышны.

Он мгновение постоял, глядя на собор, а затем начертил знак скипетра поверх огромного переплетенного тома Писания, прежде чем открыть его. В прислушивающейся тишине собора раздался шелест переворачиваемых страниц, и когда он мягко откашлялся, этот звук показался почти шокирующе громким.

— Сегодняшняя проповедь, — сказал он, и его глубокий голос донёсся до каждого уха, — взята из «Книги Чихиро», главы девятой, стихов с одиннадцатого по четырнадцатый.

— {i}Затем сказал Господь архангелу Лангхорну: „Вот, Я создал свою Святую Церковь, чтобы она была матерью всех мужчин и женщин на лице этого мира, который Я создал. Проследи, чтобы она растила всех детей Моих. Чтобы она учила молодых, поддерживала поступь и мудрость тех, кто вырос, заботилась о пожилых. И, прежде всего, что она воспитывала в детях Моих, как они должны поступать.{i}

{i}Найди среди священников Моих людей, достойных этого великого поручения. Наставь их во всех их обязанностях, исследуй их и измерь их души, взвесь их на чашах весов Моих, сожги их в печи Моей дисциплины, выкуй их на наковальне Моей любви.{i}

{i}И когда ты сделаешь это, когда будешь уверен ты, что это священники, достойные вести и пасти овец Моих, поставь их на места власти. Дай им то, что им нужно, чтобы исполнять волю Мою, и напомни им, и священникам, которые придут после них, и всем священникам, которые последуют за ними, что цель их, их обязанность и их долг — исполнять волю Мою, и, всегда и везде, всеми силами, служить Моему народу.{i}

{i}И выслушал Архангел Лангхорн все эти наставления Всевышнего и Святейшего, и склонил Архангел лицо своё к земле, и сказал Господу, своему Богу: «Воистину, да будет так, как Ты повелел».{i}

Архиепископ положил руку на раскрытую книгу, глядя на собор.

— Это Слово Божье для Детей Божьих, — сказал он им.

— Благодарение Богу и Архангелам, что являются Слугами Его, — ответили прихожане, и в этом ответе чувствовалась напряжённость. Своего рода затаившее дыхание удивление по поводу того, как Стейнейр предложил обратиться к этим стихам.

— Садитесь, дети мои, — пригласил он, и они повиновались ему, заскрипев ногами и зашуршав одеждой в громком вздыхающем бормотании.

Он подождал ещё добрую половину минуты, слегка сжимая руками Святое Писание. Он пристально смотрел на них, его глаза обежали весь собор, позволяя им увидеть, как он смотрит на них, и давая им, в свою очередь, время осмотреть его. Перед ним не было никаких признаков каких-либо записок, даже ни одной карточки с пометками, и он улыбался.

Она была совершенно удивительной, эта улыбка. Нежной и тёплой, гостеприимной и — главное — настоящей. И она не была натренированной улыбкой актёра. Она исходила откуда-то из глубины человеческой души, и Гарвей почувствовал странное лёгкое движение, скорее ощутимое, чем услышанное, пронесшееся по собору, когда верующие увидели её.

— Я намеренно выбрал сегодняшнее место Писания, — сказал он им затем. — Но я уверен, что большинство из вас уже поняли это, — добавил он с идеальным чувством времени, и его улыбка почему-то стала озорной.

Тихие смешки — смешки, удивившие самих смеющихся — пронеслись по собору, и его улыбка на мгновение стала ещё более ослепительной.

— Конечно же, я выбрал его намеренно. — Его улыбка исчезла, а голос стал серьёзным, став немного тише, так что им пришлось слушать чуть внимательнее. — Все вы слышали этот отрывок много раз. На самом деле, у него есть название, вы же знаете? Мы называем его «Великим Поручением». И мы называем его так, потому что так называли его Архангелы, и потому что это действительно Великое Поручение. Этот отрывок, этот священный текст, является фундаментальной основой Матери-Церкви, собственным Божьим распоряжением относительно её сотворения и рождения. Его наставление Святому Лангхорну содержит не только Его повеление о создании Матери-Церкви, но и описание её обязанностей. Цель — предназначение — ради которой Он постановил её создание. Он говорит нам, что она должна делать, простыми, понятными словами.

Он сделал паузу, позволяя своим словам проникнуть в умы и мысли слушателей, а затем продолжил.

— Конечно, «просто и понятно» — это не то же самое, что «легко». Никакая великая задача, какой бы простой она ни была, никогда не бывает «лёгкой», а какая задача может быть более важной, чем та, которую Сам Господь возложил на Мать-Церковь? И какое другое учреждение этого мира могло бы завоевать преданность, уважение и любовь детей Божьих сильнее, чем Его собственная Церковь? Нам предписывается снова и снова, раз за разом, в каждой книге Священного Писания любить Бога, соблюдать законы Его, исполнять волю Его, жить во исполнение Его плана, а также почитать и повиноваться Его Церкви.

Тишина в соборе стала ещё более напряжённой, более сосредоточенной, и он снова грустно улыбнулся, словно почувствовал, что на него наваливается это физическое давление.

— Конечно, так Он и сказал, — спокойно сказал им всем архиепископ-раскольник. — В Божьих наставлениях по этому вопросу нет возможностей для «интерпретации», дети мои. Никаких серых теологических областей, где учёные и богословы могут спорить, дискутировать и анализировать язык. Это не предложение, не приглашение, не предложение — это приказ. Это Божья заповедь, так же верная, как Он заповедал нам соблюдать святые Среды или любить друг друга так же сильно, как мы любим самих себя.

Он покачал головой.

— И всё же сам факт того, что я стою здесь перед вами в этом соборе, является доказательством того, что Церковь Черис не подчиняется Церковным декретам. — Теперь его голос звучал жёстко. Не сердито, не осуждающе, даже не бросающе вызов, но непоколебимо, как меч.

— Я был отлучён от Церкви Великим Викарием, — продолжил он, и напряжение в соборе усилилось, когда он столкнул их лицом к лицу с этим фактом. — Я был лишён — по его повелению — моего статуса священника. Я был заочно осуждён за ересь, вероотступничество и измену и приговорён понести Наказание Шуляра за мои многочисленные преступления и грехи. «Церковь Черис» восстала против декретов Викариата, Великого Инквизитора… самого Великого Викария. Мы отвергли указания Храма. Мы лишили сана и повесили за убийство священников, действовавших от имени Великого Инквизитора. Мы создали наших собственных епископов и архиепископов, рукоположив наших собственных священников, и в каждом уголке Черисийской Империи мы бросили вызов Матери-Церкви и осмелились пойти ещё дальше. Мы встретились с её ставленниками в битве, и завоевали другие земли — даже вот это Княжество Корисанд — силой оружия, несмотря на объявленную волю Матери-Церкви. И я говорю вам сейчас, что всего лишь вопрос времени, и не очень большого, прежде чем Мать-Церковь объявит Священную Войну против Церкви Черис, Черисийской Империи и любого человеческого существа — любого чада Божьего — которое настолько утратило своё послушание Матери-Церкви, что поддержало её врагов. Мы пришли к вам сюда не с миром, дети мои, и я не буду притворяться, что мы это сделали. Нет, мы пришли с мечом, и этот меч в наших руках так же верен, как неповиновение в наших сердцах.

Тишина теперь была настолько напряжённой, что Гарвей был немного поражён тем, что она не разрушилась, когда он вдохнул. Стейнейр позволил этой тишине задержаться, позволил ей греметь в ушах верующих. Он стоял в солнечном свете, который лился сквозь витражные стёкла, окутанный завихрениями благовоний, словно каменная глыба на дне глубокого холодного колодца тишины.

— Да, — сказал он наконец, — мы отказались от нашего послушания Матери-Церкви, несмотря на приказ самого Господа. Но есть причина, по которой мы это сделали, дети мои. Несмотря на всё, что вы, возможно, слышали, Королевство Черис и Церковь Черис не объявляли войну Матери-Церкви.

Ноги и тела протестующе зашевелились, но он резко покачал головой, и шевеление прекратилось.

— Мать-Церковь объявила нам войну, дети мои. Она приказала уничтожить Черис, и она использовала вашего князя, ваш флот, ваших мужей, отцов, сыновей и братьев, чтобы осуществить это уничтожение. Она начала свою атаку без предупреждения или объявления. Она не упрекала нас, никогда не говорила нам, что мы впали в доктринальную ошибку, никогда не наставляла нас в том, что мы могли бы делать лучше, более послушно. Она просто распорядилась о нашем уничтожении. Чтобы мы были разбиты вдребезги и стёрты из истории Сэйфхолда. Чтобы наши люди были убиты в их собственных домах, и чтобы эти дома были сожжены над их головами. И поэтому мы защищали себя, защищали наши дома — наши семьи — от этого разрушения… и за это — за это — нас объявили еретиками и отлучили от церкви.

Он снова покачал головой, с мрачным выражением.

— И в тринадцатом стихе этой утренней проповеди вы найдёте нашу защиту. Господь сказал Лангхорну: «И когда ты сделаешь это, когда будешь уверен ты, что это священники, достойные вести и пасти овец Моих, поставь их на места власти. Дай им то, что им нужно, чтобы исполнять волю Мою». Но Он также сказал Лангхорну: «Напомни им, и священникам, которые придут после них, и всем священникам, которые последуют за ними, что цель их, их обязанность и их долг — исполнять волю Мою, и, всегда и везде, всеми силами, служить Моему народу». Он объяснил Лангхорну, что это их обязанность, та самая причина, по которой он создал Викариат, чтобы воспитывать, учить, направлять, защищать и служить Его народу. Нет и не может быть призвания выше этого. Нет более глубокого обязательства, нет более важного долга.

— Но Мать-Церковь не выполнила это обязательство, проигнорировала этот долг. Матерью-Церковью, дети мои, управляют люди. Им предписано управлять ею в соответствии с волей Божьей, но они всё-таки люди. И люди, которые в настоящее время контролируют Мать-Церковь, которые превратили самого Великого Викария в свою марионетку и рупор — такие люди, как Аллайн Мейгвайр, Робейр Дачарн, Замсин Трайнейр и, прежде всего, Жаспер Клинтан — они такие же коррумпированные и продажные, злые и бесчестные, как и все люди, которые когда-либо ходили по Божьему миру.

Мягкий голос архиепископа был тем самым мечом, который, как он сказал им, Церковь Черис принесла Корисанду, и он был таким же острым и безжалостным, как любой, когда-либо выкованный, клинок.

— Наш долг — повиноваться Матери-Церкви, но также наш долг — понимать, когда приказы, которые нам отдают, исходят не от Матери-Церкви — не от Архангелов, и никогда не от Самого Бога — а от коррумпированных торговцев властью. От людей, которые решили превратить святую Божью Церковь в проститутку. Которые продают власть своих высоких постов. Которые продают саму Мать-Церковь. Которые приказывают убивать целые королевства. Которые используют власть Инквизиции, чтобы запугать любую мысль о противодействии их разложению. Которые до смерти замучивают священники самой Матери-Церкви на ступенях самого Храма за то, что они недостаточно коррумпированы.

— Божье наставление повиноваться Матери-Церкви так же просто и понятно, как слова сегодняшней утренней проповеди, но таково же и Его великое поручение священству Матери-Церкви. Людям, призванным носить оранжевые одежды викариев. Великому Викарию и Великому Инквизитору. И эти люди в Зионе… не справились… с Его… поручением.

Эта последняя, выверенная фраза зазвенела в ушах его слушателей, как железная перчатка, с вызовом ударившаяся о каменный пол.

— Послушание указаниям совершать грех становится соучастием в грехе, независимо от источника этих указаний. Шуляр рассказывает нам об этом в своей Книге. «Независимо от источника» — это слова самого Архангела Шуляра, дети мои! Я знаю, вы слышали, как Храмовые Лоялисты здесь, в самом Менчире, цитировали этот отрывок. И Церковь Черис не будет приказывать им молчать. Не будет стремиться диктовать свои условия их душам. Но Церковь Черис считает, что мы не можем оказывать благочестивое послушание грешным людям, утверждающим, что они говорят от Его пресвятого имени, когда они уже давно утратили это право своими собственными действиями.

Он выпрямился во весь рост, повернувшись лицом к переполненным скамьям Менчирского Собора.

— Мы так не делали, не делаем, и не будем, — сказал он. — Мы не диктуем совести ни мужчинам, ни женщинам. Мы не будем принуждать. Мы не будем пытать и убивать тех, кто просто не согласен с нами. Но мы и не сдадимся. Пусть по всему Корисанду будет известно, что мы будем рады любому, кто пожелает присоединиться к нам в наших усилиях по освобождению души Матери-Церкви от продажных людей, осквернивших её. Что мы будем приветствовать вас, как наших братьев, наших сестер и наших собратьев-детей Божьих. И что мы пойдём вперёд до конца этой великой задачи, к которой мы были призваны. Мы не дрогнем, нас не поколеблют, и мы никогда — никогда — не сдадимся. Пусть Клинтан, Трайнейр и их приспешники будут предупреждены. Со временем Церковь Черис придёт за ними. Придёт за ними в тот день, когда придёт время спасти Мать-Церковь и освободить её от слуг Тьмы, которые слишком долго оскверняли её.

VII. Скалистый Дом, Город Валейна, Графство Скалистого Холма, Княжество Корисанд

.VII.

Скалистый Дом, Город Валейна, Графство Скалистого Холма, Княжество Корисанд

Епископ-исполнитель Томис Шилейр оторвался от своего разговора с Мареком Халиндом, так как в дверь комнаты кто-то резко постучал. Несмотря на то, что он — умом — понимал, что здесь, в своём кабинете в Скалистом Доме, он в полной безопасности, его охватила тревога. Этим утром не было запланировано никаких посетителей или совещаний, и для разыскиваемого беглеца (особенно для находящегося в бегах епископа-исполнителя, интендант которого был безбожно убит) «неожиданный» переводился как «угрожающий».

«О, не говори глупостей, Томис! — обругал он себя. — Я сомневаюсь, что вооружённые приспешники Регентского Совета или Церкви Черис смогли бы проникнуть так далеко в графский особняк, не вызвав при этом некоторой тревоги. Если уж на то пошло, я склонен сомневаться, что нынешние власти стали бы вежливо стучать, если бы они зашли так далеко! Во всяком случае, они не потрудились „постучать“ в дверь Эйдрина».

Его лицо на мгновение напряглось от этой мысли. Затем он кашлянул.

— Войдите! — позвал он, и порог переступил граф Скалистого Холма.

— Доброе утро, милорд. — Шилейр услышал удивление в собственном голосе. — Я не ожидал увидеть вас сегодня утром.

— Я не ожидал, что окажусь здесь, Ваше Высокопреосвященство.

Что-то в манерах Скалистого Холма, и что-то, блеснувшее в его карих глазах, заставило Шилейра сесть в кресле немного прямее. Он быстро взглянул на Халинда, уловив проблеск любопытства на лице своего секретаря, а затем полностью переключил своё внимание на Скалистого Холма.

— Могу ли я спросить, что же заставило измениться ваши планы, милорд? — спросил епископ-исполнитель, указывая на удобное кресло перед своим столом.

— Определённо, можете, Ваше Высокопреосвященство.

Скалистый Холм сверкнул короткой, натянутой улыбкой, прежде чем устроиться в кресле. Халинд начал подниматься, но граф жестом усадил его обратно в кресло.

— Останьтесь, отче, — сказал аристократ. — Я уверен, что вы и Его Высокопреосвященство подготовите довольно много переписки в ближайшие несколько пятидневок, так что вы с таким же успехом можете услышать мои новости прямо сейчас.

— Конечно, милорд, — пробормотал Халинд.

Секретарь снова сел, взглянув на своего начальника в поисках подтверждения, и Скалистый Холм полностью переключил своё внимание на Шилейра.

— Я понимаю, что сообщения из Менчира были довольно разочаровывающими с тех пор, как Стейнейр прибыл в княжество, Ваше Высокопреосвященство, — сказал он затем, что, по мнению Шилейра, было одним из лучших примеров преуменьшения, которые он слышал за последние несколько лет. Назвать семафорные сводки из Менчира «довольно разочаровывающими» было примерно то же самое, что назвать Океан Картера «довольно глубоким».

Как бы епископ-исполнитель ни хотел признать это, было очевидно, что не только город Менчир, но и всё герцогство в значительной степени потеряно. Приказ Эйдрина о казни Хаскенса имел крайне неприятные последствия. Шилейр был поражён тем, что полностью оправданная смерть одного священника-вероотступника могла вызвать такой бурлящий гнев и возмущение. Было похоже, что граждане Менчира намеренно предпочли не понимать порочности нападок Хаскенса на Мать-Церковь. Словно они действительно сочувствовали ему просто потому, что он был способен на случайные вспышки красноречия в служении врагам Божьим.

И всё-таки было бы глупо недооценивать силу этого яростного гнева… или серьёзность его последствий. Стейнейр определённо этого не сделал. Его самая первая проповедь с украденной кафедры Менчирского Собора использовала этот гнев для своей выгоды, когда он изложил свои попытки оправдать собственное предательство Матери-Церкви и создание «Церкви Черис». Ничто не могло оправдать такую пародию, но разгневанные умы не были разумными, и проповеди Стейнейра упали на благодатную почву. Даже многие из тех, кто продолжал горько обижаться на Черисийскую Империю, ослабели в своём противостоянии «Церкви Черис». Если уж на то пошло, любой остаточный гнев в столице по поводу способа, которым были замучены Эйдрин Веймин и другие убитые священники, всё чаще был направлен на светские власти, а не на Стейнейра… или Гейрлинга. Любой идиот должен был понимать, что ни Регентский Совет, ни генерал-наместник Чермин не осмелились бы действовать подобным образом, если бы не прямой приказ Церкви, которой они присягнули на верность. И всё же опасная степень разделения между черисийской церковью и черисийской короной проникла в умы слишком многих. И другие проповеди Стейнейра, с их акцентом на «свободе совести», их отказом от Допроса и Наказания Шуляра, их конкретными гарантиями того, что Храмовые Лоялисты, соблюдающие закон, могут продолжать богослужения, используя литургию и даже священников, которых они выбрали, завоевали ему ещё большую поддержку. Что ещё хуже, возможно, это принесло ему терпимость даже среди тех, кто думал, что они остаются верными Матери-Церкви. Были сообщения, что даже многие из Храмовых Лоялистов стали уважать его — пусть и неохотно — за его «честность».

Эта эрозия веры была тем, что больше всего беспокоило Шилейра, но он знал, что его светские союзники, такие как Скалистый Холм, были так же обеспокоены тем фактом, что, несмотря на разделение, которое некоторые всё ещё проводили между империей и церковью, принятие «Церкви Черис» так же медленно, но неуклонно ослабляло сопротивление Империи. Первичная лояльность князю Дейвину явно оставалась высокой, многие жители Корисанда продолжали проводить различие между своим изгнанным князем и Регентским Советом, действующим от его имени, и народ Корисанда был очень, очень далёк от того, чтобы простить Кайлеба за убийство князя Гектора. И всё же существовала огромная разница между отрицанием легитимности нынешнего режима и активным сопротивлением ему. Именно там переполнение ползучего признания «Церкви Черис» постепенно разъедало основы светской поддержки сопротивления.

И, что ещё хуже, население столицы, похоже, пришло к выводу, что сопротивление — их освободители — были истинными врагами. Умом Шилейр мог понять грубые физические факторы, вовлеченные в этот процесс, но по своей природе он был неспособен по-настоящему сочувствовать кому-либо, кто мог принять такую странную идею. Это включало в себя такое глубокое отвержение Божьей воли в пользу чисто эгоистичных, материальных соображений этого мира, что он буквально не мог этого понять.

И всё же, понимал он это или нет, он всё равно был вынужден признать их существование и учитывать это в своих собственных, всё более удручающих размышлениях.

Под черисийским покровительством торговля на юго-востоке Корисанда снова начала процветать. Товары наводняли порты, предприятия были открыты, тарифы и импортные пошлины князя Гектора (многие из которых были сильно увеличены, поскольку он готовился противостоять вторжению черисийцев) были снижены, а черисийские инвесторы явно искали перспективные возможности. Экономика столицы пока не восстановилась до уровня, существовавшего до вторжения, но она быстро приближалась к нему, и такими темпами, которые предполагали, что вскоре она его превзойдёт.

В то же время, сокрушительный удар, нанесённый Гарвеем организации Веймина, положил конец всему скоординированному, централизованно управляемому сопротивлению. Горстка его людей смогла спастись, но они были слишком рассеяны, слишком глубоко загнаны в подполье, чтобы многого добиться. Это привело «спонтанные инциденты», за которыми тщательно ухаживал Веймин, к внезапной, подкашивающей колени остановке. Те, что остались, гораздо чаще являлись вспышками чистого бандитизма, как бы мало Шилейр ни хотелось это признавать. Они больше не были тщательно нацелены. В действительности, они были настолько плохо нацелены, что были практически случайными, почти с такой же вероятностью нанося урон не только предателям, но и Храмовым Лоялистам. Это обращало постоянный поток этих Храмовых Лоялистов против людей, ответственных за их собственные потери. А с теми, кто был ответственен за это, также безжалостно расправлялись власти. Это означало, что те, кто пытался сопротивляться оккупации, всё чаще рассматривались как источник насилия и разрушений, в то время как те, кто поддерживал оккупацию, рассматривались как защитники граждан от актов насилия.

Потребовался бы бедардист, чтобы объяснить Шилейру эту логическую цепочку. Конечно, любой должен быть в состоянии понять, что именно присутствие оккупантов спровоцировало насильственный ответ. В таком случае, какая запутанная цепочка рассуждений могла бы поставить им в заслугу подавление насилия, а не возложить на них вину за то, что они сами вызвали его?

И всё-таки, какой бы странной ни казалась ему эта мысль, он не мог отрицать, что это происходит. И, что ещё более обескураживающе, Регентский Совет на самом деле завоевывал всё большее уважение, даже среди столичных Храмовых Лоялистов, за свою «сдержанность». Никого не арестовывали просто так и не бросали в тюрьму «на всякий случай». Гвардейцы Гарвея не были особенно мягки с теми, кто сопротивлялся аресту, но любому, кто был арестован, также предъявлялись обвинения. И никто из тех, кому было предъявлено обвинение, не был наказан без суда. И пока они находились в тюрьме в ожидании суда, им был разрешен доступ к священнослужителям из Храмовых Лоялистов и членам семей… что только опровергало все слухи о тайных пытках заключенных.

Было довольно много казней, и все в Менчире знали, что их будет ещё больше, но Регентский Совет был скрупулёзен в поддержании хотя бы видимости справедливости.

Было удручающе ясно, что на юго-востоке — по крайней мере, в тех масштабах, в которых они нуждались — не будет всеобщего восстания. Конечно, оставалась какая-то поддержка, какие-то узлы сопротивления, и, вероятно, значительная часть людей проявила бы, по крайней мере, пассивное сопротивление, когда настанет момент. Но ничто из этого не могло скрыть тот факт, что, когда они, наконец, начнут здесь, на севере, своё собственное восстание, они инициируют не всеобщее восстание, а начнут прямо здесь, в Корисанде, гражданскую войну между теми, кто готов лизать руку черисийцев, и теми, кто по-прежнему верен Матери-Церкви и князю Дейвину.

«И каждый день постепенно перевешивает шансы против нас, — с горечью подумал Шилейр. — Каменная Наковальня и Тартарян уже готовятся к тому, чтобы расширить свою аккуратную маленькую цитадель там, на юго-востоке, и, судя по слухам, барон Чёрного Утёса собирается отдать свою душу и публично поддержать их».

Он стряхнул с себя гнетущие мысли и кивнул Скалистому Холму.

— Я думаю, что да, милорд, «разочаровывающие» было бы одним из способов описать эти сообщения, — сухо сказал он.

— Что ж, у меня есть кое-какие новости, которые, я думаю, гораздо более обнадёживающие, — сказал ему граф. — Боюсь, это не имеет никакого отношения к тому, что происходит там, на юге. Но Зебедайя наконец-то перестал танцевать вокруг да около.

— Перестал? — Шилейр выпрямилась, выражение его лица внезапно стало напряжённым, и Скалистый Холм улыбнулся. Прелат подумал, что это была не особенно приятная улыбка.

— О, он перестал, Ваше Высокопреосвященство. На самом деле, я думаю, что танец, возможно, пришёл к более полной остановке, чем он думает.

— В каком смысле?

— Он был очень осторожен, общаясь только устно, через личных представителей, которым он доверяет, — сказал Скалистый Холм. — О, я переписывался с ним, но ни одно из наших писем не содержало ничего компрометирующего. У нас обоих были веские причины избегать этого.

Граф поморщился, а Шилейр фыркнул. Для Томиса Симминса, Великого Герцога Зебедайского, предательство было так же естественно, как дыхание. Если бы Скалистый Холм был настолько неосторожен, чтобы включить какое-либо открытое упоминание об «измене» в письмо посланном Зебедайе, Великий Герцог продал бы его Кайлебу и Шарлиен в тот момент, когда это дало бы ему хоть какое-то преимущество.

— Но, — продолжил граф, — он, наконец, установил определённый график поставок нам новых нарезных мушкетов. И он сказал об этом в письменном виде.

— Да вы шутите!

— О, нет. — Улыбка Скалистого Холма стала тоньше, чем когда-либо. — Конечно, он не понимал, когда передавал это мне. Его переписка со мной по-прежнему является воплощением благоразумия, но ему пришлось быть немного более… откровенным в его инструкциях своим посланникам. Я знал об этом в течение некоторого времени, и я боюсь, что его нынешний посланник был атакован и жестоко ограблен прошлой ночью.

Граф сложил руки перед собой и на мгновение благочестиво поднял глаза к небу.

— Конечно же, я веду расследование, и посланник — который получил лишь незначительные травмы и потерял все свои драгоценности и деньги — разрывается между упоминанием того факта, что в его украденном поясе с деньгами содержались его последние инструкции, и надеждой на Шань-вэй, что мы никогда не поймаем воров, сделавших это.

— Вы думаете, он действительно не понимает, что они уже у вас… что они явно у вас, милорд? — спросил Шилейр, чьи глаза сузились.

— О, он должен признать, что такое возможно, Ваше Высокопреосвященство. Но это было очень убедительное ограбление, поверьте мне на слово. И воры явно планировали перерезать ему глотку, чтобы убедиться, что не будет свидетелей, перед тем, как ему удалось «сбежать», что должно заставить его, как минимум, немного сомневаться в моей причастности. Он знает, что я должен знать, что если бы я приказал его убить, Зебедайя мгновенно почуял бы пауко-крысу и попятился. Чего он не знает, так это того, что я знал — или, скорее, сильно подозревал — что эти инструкции были у него при себе. Я не думаю, что он понял, что мои агенты оказались способны идентифицировать здесь, в Валейне, посредника, который переправлял почту Зебедайи туда и обратно. Так что он не знает, что «воры» проследили за ним, забрав его последнюю депешу. На самом деле, я не уверен, что у него было время прочитать её самому, хотя из того, что он сказал, совершенно очевидно, что он, по крайней мере в целом, осведомлён о её содержании. Учитывая всё это, в его сознании должен быть огромный вопросительный знак, когда речь идёт о возможности моего участия, но он не может быть уверен совершенно точно. Так что он, вероятно, надеется, что это действительно были воры, которым были интересны только его деньги и драгоценности и они просто выбросят переписку. Или, если этого не случится, что они будут достаточно умны, чтобы понять, насколько это опасно, и сжечь её, прежде чем он сможет их убить. Последнее, чего он хочет, это чтобы мои гвардейцы схватили воров за пятки, нашли письмо Зебедайи к нему и передали его мне.

— Но критический момент заключается в том, что даже если Зебедайя думает, что это устроил я, даже если он решит, что хочет отступить, он не может сейчас этого сделать. У меня есть письмо, написанное его собственной рукой, в котором он просит своего посланника передать «нашим друзьям в Корисанде», что он готов поставлять оружие с целью сопротивления черисийской оккупации. В частности, нарезные мушкеты, изъятые у Имперской Армии в Чизхольме. Ни я, ни кто-либо другой в Корисанде, в письме не указаны, но его намерения изложены совершенно ясно, и подписаны его собственной подписью.

Епископ-исполнитель решил, что он легко мог бы побриться улыбкой Скалистого Холма, и почувствовал, что улыбается в ответ.

— Это письмо отправится в мой личный сейф, Ваше Высокопреосвященство, — сказал граф тоном глубокого удовлетворения. — И если с Зебедайей возникнут… сложности, я всегда могу мягко сообщить ему, что оно у меня. И, конечно, если он продолжит доставлять сложности, оно может попасть в руки Гарвея… или Чермина.

Шилейр снова откинулся на спинку кресла, и его улыбка сменилась более сдержанным выражением благодарности.

«Спасибо тебе, Господи, — подумал он. — Прости меня за то, что я сомневался, за то, что позволил себе впасть в отчаяние. В Писании говорится, что Ты предашь врагов Своих правосудию, используя даже руки самих нечестивцев. Я едва ли могу притворяться, что Великий Герцог — благочестивый человек, но Ты отдал его в наши руки, и, в конце концов, мы воспользуемся этим, чтобы предать врагов Твоих правосудию».

Он ненадолго закрыл глаза, давая это обещание. Но даже если бы он держал их открытыми, он бы никогда не заметил крошечный дистанционный датчик, закреплённый на потолке, который только что передал каждое слово его разговора со Скалистым Холмом, находящему далеко искусственному интеллекту по имени Сыч.