Могучая крепость

I. КЕВ «Танцор», 56, Около полуострова Тейрман, Южный океан

.I.

КЕВ «Танцор», 56, Около полуострова Тейрман, Южный океан

Несмотря на яркий солнечный свет, на палубе было прохладно, так как резкий восточный ветер, сопровождаемый шумом такелажа и плеском воды вокруг корпуса, неуклонно гнал КЕВ «Танцор» на запад. Галеон был почти в лучшем положении к ветру из возможных, так как ветер дул прямо в правую раковину, и со всеми парусами, включая бом-брамсели, он делал почти десять узлов. Это была очень приличная скорость для любого галеона, даже такого, который всего два месяца как вышел из порта. Конечно, как и любой другой галеон Имперского Черисийского Флота, «Танцор» был обшит медью ниже ватерлинии. Это защищало его как от бурильщиков, которые слишком часто пожирали корабельное дерево, и никто этого не замечал (до тех пор, пока у него не отваливалось дно), так и от полипов, которые также снижали его скорость. Ничто не могло полностью остановить постепенное загрязнение днища корабля, но медная обшивка «Танцора» давала ему огромное преимущество. Она должна была сделать его быстрее, чем большинство кораблей, которые он мог встретить, даже так далеко от дома, как в Доларском Заливе.

Тем не менее, по мнению адмирала сэра Гвилима Мензира, мерно вышагивающего взад и вперёд по ограждённому перилами балкону, который тянулся во всю ширину кормы, он мог бы развить немного большую скорость, чем его нынешняя, если бы плыл один. Корабли, плывущие в компании, всегда были медленнее, чем они могли бы плыть в одиночку, потому что каждое парусное судно было уникальным, у каждого была своя парусная оснастка. Даже корабли одной и той же серии, с одной и той же верфи, похожие на человеческий глаз как две капли воды, по-разному ловили волну и ветер, и развивали свою максимальную скорость в чуть разных условиях. Капитан, который знал свой корабль так же хорошо, как капитан Рейф Махгейл, знал, что «Танцор» мог добиться от своей команды наилучших результатов при любом заданном ветре и море, но когда корабли плыли в компании, они были ограничены максимальной скоростью самого медленного судна при любых текущих условиях.

Эта мысль была в значительной степени академической, когда Мензир командовал КЕВ «Неустрашимый», тогдашним флагманом принца Кайлеба. Несмотря на то, что «Неустрашимый» был флагманом флота, в обязанности Мензира не входило решать, что этот флот будет делать дальше, или беспокоиться о том, сколько времени потребуется всем его кораблям, чтобы добраться из одной точки в другую.

Конечно, он больше не был простым флаг-капитаном.

Он потерял «Неустрашимый» в заливе Даркос, и это было воспоминание, которое до сих пор причиняло ему сильную боль, и не только из-за того, как сильно он любил этот корабль. В конце концов, он потерял его, потому что намеренно протаранил корисандийскую галеру, идя под всеми парусами, которые он мог поднять. Несмотря на то, что он удар пришёлся прямо в форштевень, в момент удара они двигалась слишком быстро, и швы обшивки разошлись слишком сильно. Кроме того, было повреждено добрых двадцать футов обшивки корпуса, и получено слишком много повреждений ниже ватерлинии, чтобы команда могла его спасти, хотя они и отчаянно старались. Задолго до того, как они нанесли свой удар, он знал, что также получит непоправимый ущерб. Но не это было причиной того, что воспоминания причиняли такую сильную боль. Нет. Нет, они были такими болезненными, потому что, несмотря на всё это, он опоздал. Потому что, несмотря на всё, что он и его команда смогли сделать — а он, без сомнения, знал, что они сделали всё, что было в человеческих силах — они опоздали на десять минут, чтобы спасти жизнь своего короля.

Гвилим Мензир отправил бы на дно дюжину галеонов в обмен на эти десять минут.

Он понял, что перестал ходить взад-вперёд и стоит, положив руки на поручни на корме, смотря назад, вдоль кильватерной струи «Танцора». Он оглядел бескрайние просторы Южного океана и встряхнулся. Единственным человеком в мире, который винил его в том, что он опоздал, был он сам, и он тоже это знал. Его рыцарское звание и повышение от капитана до адмирала были бы достаточным доказательством этого, даже без его нынешнего назначения.

Его эскадра была самой далеко ушедшей из всех разбросанных черисийских эскадр. Она находился в двух месяцах пути от большой военно-морской базы на Острове Замка, со своими восемнадцатью военными галеонами, шестью шхунами и не менее чем тридцатью транспортами, и ветер и погода благоприятствовали ему совершенно необоснованно. По факту, он опередил своё первоначально запланированное походное расписание почти на пару пятидневок, пройдя примерно в ста милях к югу от полуострова Тейрман, обогнул южную оконечность континента Ховард, чтобы пройти проливом Госсет, между островом Западного Разрыва и западной же оконечностью невероятно большого острова, называемого Бесплодные Земли, в Хартианском море. Это означало, что он находился в девяти тысячах миль от Острова Замка́, но это было по прямой, а корабли не могли просто летать по воздуху. Чтобы достичь этой точки, эскадре Мензира пришлось проплыть более пятнадцати тысяч миль, и им оставалось пройти ещё почти пять тысяч. Находясь на таком огромном расстоянии от любого из своих начальников, Мензир был полностью предоставлен самому себе, что было довольно убедительным свидетельством доверия этих начальников к нему и его суждениям, как бы он на это ни смотрел. В конце концов, у него были только ресурсы на борту его собственных кораблей — плюс всё, что он мог «освободить», — и не к кому было обратиться за приказами или указаниями.

В некотором смысле, это ничем не отличало его от капитана любого боевого корабля, находящегося на независимом дежурстве. В конечном счёте, каждый капитан в такой ситуации всегда был сам по себе, когда дело доходило до принятия решений. И что бы ни решил этот капитан, кто-то другой, скорее всего, решит, что он был неправ, и скажет об этом — громко. Но это была часть цены за командование королевским (или, теперь, императорским) кораблём.

«И всё же, — подумал он, глядя на это огромное пространство тёмно-синей воды, — я должен признать, что я никогда по-настоящему не ценил, как простой капитан, насколько… отвратительнее всё это становится, когда становишься флаг-офицером».

Его губы скривились. Одна вещь, которую он давно усвоил, заключалась в том, что перспектива всегда была разной. Будучи гардемарином, он думал, что капитаны — это Боги, а лейтенанты — Архангелы. Будучи лейтенантом, он начал понимать, что капитаны были лишь первыми после Бога, но они всё ещё были, по крайней мере, равны Архангелам в их божественной власти и силе. Став капитаном, он осознал — впервые полностью осознал — всю сокрушительную тяжесть ответственности, которую капитан взваливает на свои плечи в обмен на всю свою всемогущую власть в море. Но теперь, когда он сам был адмиралом, он понял, что, во многих отношениях, у флаг-офицеров был худший из всех миров. Несмотря на всю полноту их власти, они командовали эскадрами и флотами, а не кораблями. Они руководили, они управляли, они разрабатывали стратегии, и вся тяжесть ответственности за успех или неудачу лежала на них, но они были вынуждены полагаться на других в осуществлении своих планов, выполнении своих приказов. Они могли бы даже руководить передвижениями своих эскадр вплоть до момента фактического вступления в бой, но как только корабли под их командованием наконец в бой вступали, они становились зрителями. Пассажирами. Несмотря на всю их власть командовать движением других кораблей, они никогда больше не будут командовать своими собственными, и он не понимал, насколько это будет больно.

«О, прекрати это, Гвилим! — Он хрипло усмехнулся. — Если ты так себя чувствуешь, ты всегда можешь попросить их забрать адмиральский вымпел обратно! Или ты мог бы попросить вообще его тебе не давать. За всё есть цена, и ты понял это задолго до того, как получил звание капитана. Ты действительно думаешь, что сможешь убедить кого-нибудь — включая себя! — что ты не хочешь быть здесь и делать то, что делаешь?»

«Вероятно, нет», — подумал он, а затем, в ответ на некое урчание в животе, вытащил часы из кармана.

Неудивительно, что он чувствовал голод. Обеденное время наступило десять минут назад, и он не сомневался, что капитан Махгейл и остальные его офицеры уже сидят вокруг большого стола в его столовой, ожидая его.

«Ещё одно доказательство того, что звание имеет свои привилегии, — иронично подумал он, закрывая часы. Он выпрямился и ещё раз глубоко вдохнул чистый запах океана. — Они все сидят там и ждут меня, в то время как я стою здесь в величественном великолепии и одиночестве. Интересно, сколько ещё времени они будут готовы дать мне, прежде чем Данилд со всем почтением придёт меня искать?»

Он должен был признать, что крошечная, неприятная часть его была наполовину искушена подождать и посмотреть, сколько времени потребуется Данилду Ражману, его высокоэффективному флаг-лейтенанту, чтобы преодолеть свою естественную почтительность и очень дипломатично напомнить своему адмиралу, что приглашённые на обед гости ждут его. Но это было искушением только наполовину. Может быть, даже только четверть соблазна, рассудительно подумал он. Нет, это было по крайней мере треть искушения, решил он. Что, вероятно, говорило не слишком лестно о его собственной натуре.

Он широко улыбнулся и покачал головой.

«Хорошо быть адмиралом, Гвилим, — сказал он себе. — Хотя, возможно, было бы неплохо не позволять лезть этому тебе в голову. Я думаю, что адмирал Остров Замка́ вроде бы сказал что-то в этом роде, когда отдавал тебе приказы? Конечно, в своей неподражаемой дипломатичной манере».

Эта мысль превратила ухмылку в глубокий раскатистый смех. Он ещё раз покачал головой, затем повернулся и шагнул через застеклённую дверь с кормового мостика в свой салон.

II. Охотничий Домик-На-Вершине, Провинция Ледниковое Сердце, Республика Сиддармарк

.II.

Охотничий Домик-На-Вершине, Провинция Ледниковое Сердце, Республика Сиддармарк

— Ваше Высокопреосвященство, как долго я был вашим камердинером?

Жасин Кахнир развернулся и задумчиво посмотрел на Фрейдмина Томиса. Он слишком хорошо знал этот многострадальный тон.

— Довольно долго, — мягко ответил он, на что Томис скрестил руки на груди и действительно очень строго посмотрел на него.

В данный момент архиепископ Ледникового Сердца сидел перед огнём, который практически ревел. Охотничий Домик-На-Вершине, название, которое какой-то архиепископ давным-давно дал своему летнему пристанищу, располагался значительно выше в горах за городом Тейрис, чем сам город. Относительно скромный домик, несмотря на крутую, самоочищающуюся от снега крышу, необходимую для всех зданий в этих горах, предназначался в качестве летней резиденции. Место, где архиепископ и его избранные гости могли бы уединиться в деревенском уединении и расслабиться. (Кахнир подозревал, что как минимум один из его предшественников также рассматривал Домик-На-Вершине как уединённое место для попоек и случайных оргий достаточно далеко от неодобрительных взглядов своих прихожан, чтобы избежать любого официального скандала.) Однако тот факт, что он рассматривался в первую очередь как летняя резиденция, также означал, что, хотя он был защищён от непогоды, на самом деле он не был предназначен для проживания в самый холодный месяц зимы в Восточном Хевене. Несмотря на высокую кучу угля в камине гостиной, температура воздуха оставляла желать лучшего. Вот почему Кахнир надел толстый свитер поверх своей тяжёлой шерстяной зимней сутаны.

Несмотря на это, он испытывал определённую симпатию к окороку, подвешенному в леднике дома.

— Сорок три года, Ваше Высокопреосвященство, — сказал ему сейчас Томис. — Вот как долго я был вашим камердинером.

— В самом деле? — Кахнир склонил голову набок. — Я пожалуй поверю, что ты прав. Странно. Я почему-то думал, что дольше.

Что-то блеснуло в глазах Томиса, а его сурово сжатые губы, кажется, слегка дрогнули. Во всяком случае, так могло показаться.

— Что ж, Ваше Высокопреосвященство, сберегая ваше прощение и всё такое, я надеюсь, вы не поймёте меня неправильно, если я скажу вам, что из всех безумных выходок, которые вы совершали — и, о да, я действительно помню ту вашу «вечеринку», когда вас почти что выбросили из семинарии — эта самая худшая.

— Не то чтобы у меня на данный момент в действительности есть особый выбор, Фрейдмин, — ответил Кахнир гораздо более трезвым тоном. — И я глубоко сожалею, что втянул тебя во всё это. Но…

Он пожал плечами, и Томис фыркнул.

— Насколько я помню, Ваше Высокопреосвященство, я был в таком же восторге от этого, как и вы. На вашем месте я бы не стал присваивать себе все заслуги.

— Нет, я полагаю, это достаточно справедливо. Но я здешний архиепископ. Это неправильно, что ты должен страдать из-за моих действий. Или что ты должен торчать здесь со мной, надеясь, что тот, кто написал это письмо, имел в виду именно то, что сказал.

— А где ещё я должен быть? — требовательно спросил Томис. — У меня цыплят или детей не больше, чем у вас, Ваше Высокопреосвященство, а вам нужен кто-то, чтобы присматривать бы за вами. У меня вошло в привычку это делать. — Он пожал плечами. — Смотрите на это как хотите, но нет особого смысла сожалеть и ещё меньше смысла пытаться изменить то, что есть.

— Ну, — улыбнулся Кахнир, чувствуя, как его глаза слегка защипало, — если ты так это чувствуешь, тогда к чему эта внезапная критика моих планов?

— Ну, что касается этого, если бы случилось так, что у вас были какие-то «планы», о которых можно было бы говорить, тогда я бы и рта не раскрыл. — Почему-то Кахниру было немного трудно в это поверить. — Как бы то ни было, насколько я могу судить, ваши «планы» строятся на том, чтобы оказаться в полночь в горах посреди зимы в том, что на вас надето и надеяться на кого-то, кого вы никогда не встречали и даже не зная имя того, кто будет ждать вас там. Я правильно всё понял, Ваше Высокопреосвященство?

— На самом деле, я думаю, что это довольно мастерское подведение итогов, — признал архиепископ.

— И вы думаете, что всё это хорошая идея, да? — требовательно спросил Томис.

— Нет, я просто думаю, что это лучшая идея, из нам доступных, — ответил Кахнир. — Почему? Или ты придумал что-нибудь получше?

— Нет, и это в общем-то не моё дело — думать о чём-то лучшем. — Если Томиса и смутил вызов Кахнира, он не подал виду. Кроме того, как они оба прекрасно понимали, его долгом было озвучивать голос мрака и рока, а не подсказывать, как можно избежать его мрачных пророчеств. — Я просто хотел быть уверенным, что ничего не упустил.

— Я бы сказал, что ничего, — рассудительно сказал Кахнир.

— Ну, в таком случае, и видя, что вы приняли решение, мне лучше подумать о том, чтобы закончить собираться, а?

Много позже во второй половине дня, Жасин Кахнир стоял, глядя из окна своей спальни в Домике-На-Вершине. В такой поздний час, особенно здесь, на восточной стороне горы Тейрис, самой высокой вершины Хребта Тейрис, вечер уже превратился бы в ночь даже при самых благоприятных условиях. В нынешних же условиях, он мало что мог разглядеть, кроме густых снежных хлопьев, которые летели сквозь слабое освещение из его окна.

Весь вечер вокруг Домика-На-Вершине завывал ветер, и, несмотря на огонь в каминах, от дыхания шёл пар. — «Это была бы отличная ночь для того, чтобы замёрзнуть до смерти», — подумал он.

Он повернулся, чтобы осмотреть спальню, в которой ему так и не придётся поспать сегодня ночью. Он понимал, почему его решение отступить сюда встревожило Гарта Горджу. Примитивных удобств Домика-На-Вершине, его изоляции и возможности такой погоды, какую обещала эта ночь, было более чем достаточно, чтобы заставить его секретаря забеспокоиться о его благополучии. Если уж на то пошло, Кахнир был вынужден признать, что разделяет некоторые опасения Горжи. С другой стороны, он знал кое-что о Домике-На-Вершине, о чём, как он сомневался, его секретарь даже не подумал, пока он думал о вещах, о которых стоило беспокоиться. Не было никаких причин, по которым он должен был думать об этом, учитывая, как тщательно Кахнир держал молодого человека в неведении относительно обрушившихся на него забот. И те самые вещи, которые заставили Горжу беспокоиться о том, что Кахнир проведёт пару пятидневок в горах, активно успокаивали Брайана Тигмана… который совершенно определённо ничего не знал об особенностях Домика-На-Вершине.

Возможно, епископ-исполнитель Уиллис действительно знал облик Домика-На-Вершине, который сделал его таким подходящим для нынешних целей Кахнира, несмотря на погоду и время года. Он служил предыдущему архиепископу Ледникового Сердца более восьми лет до того, как Кахнир был утверждён в этом сане, и сам часто пользовался этой резиденцией в самые жаркие пятидневки лета. Таким образом, вполне возможно, что он сделал то же самое открытие, что и Кахнир. Конечно, даже если бы он это сделал, ему, вероятно, не пришло бы в голову беспокоиться об этом.

Вероятно.

Кахнир не знал, был ли епископ-исполнитель на самом деле завербован Инквизицией. Он сомневался в этом, но в то же время понимал, что хочет усомниться в этом из-за того, как сильно ему нравился Уиллис Хеймлтан. Епископ-исполнитель был трудолюбив, нацелен на благополучие архиепископства и его народа и удивительно сдержан в том, что касалось взяток, которые он принимал. Он не был невосприимчив к казнокрадству, которое заразило Церковь, но этого следовало ожидать. На самом деле, ожидалось, что он найдёт какой-нибудь способ положить в свой кошелек несколько не совсем законных марок. Как бы ни было печально архиепископу признавать это, эта практика стала настолько общепринятой, что Казначейство допускало её при установлении официального жалованья епископа-исполнителя.

В общем, тот факт, что Хеймлтан был частью этой системы, был единственной реальной критикой в его адрес, которую мог бы выдвинуть Кахнир. К сожалению, он никогда не проявлял особой осознанности или жажды атаковать гораздо большую и уродливую коррупцию в сердце Храма. Не то чтобы он одобрял её. По крайней мере, в этом Кахнир был уверен. Но Уиллис Хеймлтан был провинциальным епископом-исполнителем, назначенным в одно из самых бедных архиепископств во всём Восточном Хевене. Что бы ни случилось, он никогда не думал, что у него появится возможность служить в Зионе или Храме, и поэтому он решительно сосредоточился на своём мире и своих обязанностях в нём, оставив заботы более великих и могущественных более великим и могущественным.

Кахнир не мог по-настоящему винить его за это, но именно по этой причине он никогда не обращался к епископу-исполнителю по поводу своей собственной деятельности. Это так же означало, что он вряд ли мог спросить Хеймлтана, знал ли он истинный мотив «отступления» Кахнира в Домик-На-Вершине.

«О, да прекрати уже, — сказал он себе. — Во-первых, ты, вероятно, оказываешь Уиллису явную медвежью услугу, даже учитывая возможность того, что он был в сговоре с Тигманом. Во-вторых, даже если это так, Тигман явно не возражал против твоего приезда сюда. Так что либо он не знает о твоём маленьком секрете, либо не понимает, как это может иметь какое-то отношение к текущей ситуации».

Несмотря на серьёзность момента, Кахнир фыркнул сухим смешком. Судя по ответной реакции Тигмана на его решение провести несколько дней в Домике-На-Вершине, интендант явно решил именно то, на что надеялся Кахнир: возможность надёжно спрятать архиепископа в изолированном домике для отдыха, добраться в который можно было только по единственной узкой дороге (являвшейся, на самом деле, в во многих местах не более чем тропой), идеально подходила для нужд Инквизиции. Не было никакого способа, которым Кахнир мог бы тайком спустить из Домика-На-Вершине и проползти через Тейрис без ведома Тигмана.

Всё это, как подумал Кахнир, было совершенно верно… и совершенно не имело отношения к его собственным планам. Таким, какими они были, и тем, что от них осталось, во всяком случае.

В дверь его спальни, едва слышимые из-за воя бури, бушующей вокруг Домика-На-Вершине, постучали костяшки пальцев, и, когда дверь открылась, Кахнир отвернулся от окна.

— Пора, Ваше Высокопреосвященство, — сказал Фрейдмин Томис и протянул ему тяжёлую парку.

Ледниковое Сердце было шахтёрским краем, и так было всегда. Никто из ныне живущих людей не имел чёткого представления о полном объёме шахт, галерей и выработок, которые были проложены в костях мира поколениями шахтёров. Были, конечно, схемы и карты, но никто не был настолько глуп, чтобы поверить, что они были хоть сколько-нибудь всеобъемлющими. Или, если уж на то пошло, точным.

Шахты, которая находилась под тем, что в конечном итоге стало Домиком-На-Вершине, не было ни на одной из этих схем, ни на одной из этих карт. Она была очень старой, и Кахнир часто задавался вопросом, кто её пробил. Было очевидно, что он следовал за богатой угольной жилой, но было столь же очевидно, что к тому времени, когда шахта достигла этой точки, угольная жила истощилась, а Домик-На-Вершине находился буквально в нескольких милях от Серой Воды или канала Тейрис. Вообще говоря, Кахнир подозревал, что конкретно эта шахта была заброшена задолго до того, как был построен канал или сооружены речные шлюзы. Так что даже когда она была работающей, просто доставка угля на рынок, должно быть, была просто непосильной задачей.

Однако в данный момент имело значение лишь то, что однажды очень давним летом Жасин Кахнир провалилась сквозь хорошо прогнившие бревна, прикрывающие один из шахтных выходов.

Выход из шахты был проложен очень близко к концу штольни прямо под домиком, в результате чего его длина составляла не более тридцати или сорока футов. Что было ещё более важно для Кахнира, он был крутым, но не вертикальным. Он набил себе синяков и запыхался от падения, но в то время он был моложе, и любопытство быстро вытеснило желание сидеть в темноте, нянча ободранные ноги и бормоча слова, которые не одобрила бы Мать-Церковь. Поэтому, он поднялся на ноги, вернулся в Домик-На-Вершине и реквизировал себе в помощь Гарта Горджу и Фрейдмина Томиса (которые оба уже обнаружили его страсть к спелеологии), а так же сумку, полную свечей, кусок мела и моток бечёвки.

Он по-прежнему не мог ответить, почему никогда никому не рассказывал о своём открытии. Не то чтобы он когда-либо думал, что ему лучше держать это в секрете на случай какой-нибудь отчаянной необходимости в будущем сбежать от Инквизиции. И, честно говоря, ему следовало бы рассказать об этом кому-нибудь другому, особенно если он намеревался продолжать копаться внутри горы. Он вырос не здесь, в Ледниковом Сердце, но, как опытный ходок по пещерам, он был слишком хорошо осведомлён об опасностях обвалов, прорыва газов, воды, случайных падений — обо всех многочисленных способах, которыми мир может лишить жизни людей, достаточно опрометчивых, чтобы попытаться украсть её сокровища. Он был осторожен и никогда не был настолько глуп, чтобы ходить один (хотя, честно говоря, ни он, ни Томис никогда больше не смогут претендовать на прилагательное «проворный»), но он упорно держал это открытие при себе.

Отчасти, как он позже понял, одной из причин была тишина в шахте. Безмятежность. Безмолвие. Старая угольная шахта была совсем не похожа на естественные пещеры и гроты, которые первыми привлекли его к спелеологии. Она была даже не очень интересной, если разобраться. Это была просто очень длинная, очень глубокая, очень тёмная дыра в земле.

И всё же это была очень старая дыра, проделанная руками человека, а не терпеливо промытая водой. Здесь было некое чувство возвращения в прошлое, прикосновения к жизни шахтеров, которые трудились здесь за десятки — сотни — лет до рождения самого Кахнира. Каким-то странным образом эта шахта превратилась в собор. Её тихая, прислушивающаяся тишина стала для него идеальным местом, где он мог просто сидеть, размышлять и чувствовать присутствие Бога. Во многих отношениях она стала его истинным духовным убежищем, и он не делил его ни с кем, кроме своего секретаря, камердинера, и Бога. На самом деле он никогда не приказывал двум другим не упоминать о своих открытиях кому-либо ещё, но он давно понял, что они оба поняли его желание сохранить её для себя.

Однако он не тратил всё своё время в шахте на медитацию. На самом деле, он провёл много часов, исследуя её, бродя по галереям и штрекам. Гора здесь была прочной, и он обнаружил мало крепей, которые за прошедшее время смогли поддаться гниению и старению и превратиться в смертельные ловушки. Была одна галерея, которую он старательно избегал после одного взгляда на её свод, и, кроме того, он обнаружил несколько затопленных секций, которые, само собой, прекратили его исследования в этих направлениях. Тем не менее, он прошёл больше чем нескольких миль под поверхностью земли, отмечая стены по пути, и всегда волоча за собой бечёвку на случай чрезвычайного происшествия.

Сейчас же он приостановился прямо внутри шахты, которую обнаружил много лет назад, стряхивая руками в рукавицах снег, налипший на передней части его парки. Короткий путь от Домика-На-Вершине до входа в шахту оказался намного труднее, чем он позволил себе ожидать. Ветер был ещё более яростным, чем он думал, слушая, как он завывает вокруг домика, а температура продолжала падать. Они с Томисом перенесли небольшую стопку необходимых припасов в шахту на следующий день после того, как прибыли в домик, и хорошо, что они не стали ждать. Даже рюкзаки, которые одел каждый из них, были бы достаточно обременительны при нынешних условиях.

Он отряхнулся настолько, насколько мог от толстого слоя снега, затем стянул одну рукавицу и вытащил своё огниво. Было достаточно холодно, и его рука так дрожала, что ему потребовалось больше времени, чем обычно, чтобы зажечь фонарь типа «бычий глаз», но свет из него, когда он зажёг фитиль, было достаточной компенсацией за его усилия. Большинству людей можно было бы простить то, что они думали, что голые, холодные каменные стены спасательной шахты можно считать приятным зрелищем, но «большинство людей» не были Жасином Кахниром и не знали, что Инквизиция просто выжидала своего часа, прежде чем напасть.

— Ну, пока всё было хорошо! — весело сказал он.

— Да? — Томис скептически оглядел его в свете фонаря. — И сколько ещё будет это «пока хорошо», Ваше Высокопреосвященство?

— В Писании говорится, что самое длинное путешествие начинается с первого шага, — безмятежно ответил Кахнир.

— Так оно и есть, Ваше Высокопреосвященство, а я не из тех, кто спорит с Архангелами. И всё же, несмотря ни на что, мне приходит в голову, что нам предстоит пройти ещё немало шагов.

— Вот это, Фрейдмин, очень здравый доктринальный тезис. — Кахнир взял в руки фонарь и поднял с двухместной двухколёсной вагонетки, на которой были сложены их припасы, свой посох. — Пойдём? — пригласил он.

Несколько часов спустя ноги Кахнира устали так сильно, как никогда раньше не уставали.

Прошло некоторое время с тех пор, как он был так глубоко в шахте, и он уже забыл, как давно это было. Или, скорее, он был моложе, когда был здесь в последний раз, и потому не учёл, насколько длиннее она стала за это время. И насколько больше должно пройти времени, прежде чем они выйдут на другую сторону. На самом деле, к тому времени, как они доберутся туда, снова должен был наступить вечер.

Он устало улыбнулся этой мысли, сидя на краю вагонетки и грызя сэндвич, который предложил ему Томис. Хлеб был нарезан толстыми ломтями, а мясо, сыр и лук были восхитительны. Ему бы ещё очень хотелось немного салата, но салат-латук был не тем, что можно было часто увидеть в Ледниковом Сердце зимой. Он уже много лет подумывал о том, чтобы пристроить к архиепископскому дворцу оранжерею, и постоянно собирался это сделать. Сейчас, однако…

Он отбросил эту мысль, и, достав свои часы, отклонил их достаточно, чтобы разглядеть циферблат в свете фонаря. Здесь, глубоко под землёй, было очень просто отключиться от времени внешнего мира. Не видя солнца или неба, не имея контакта с погодой, было труднее оценить время, прошедшее за несколько часов, чем мог бы предположить тот, кто никогда не делал такой попытки. По крайней мере, в шахте поддерживалась постоянная, неизменная температура, хотя он никогда бы не ошибся, назвав её «тёплой», и, несмотря на необходимость прокладывать себе путь через сложную сеть подземных переходов, они провели гораздо больше времени, чем если бы попали в зубы метели, воющей на внешней стороны горы. Тем не менее, они должны были добраться до места назначения в течение «окна времени», определённого таинственным автором его письма.

— Нам нужно двигаться дальше, — сказал он, проглотив полный рот сэндвича.

— Без сомнений. — Томис протянул ему глубокую кружку, наполненную пивом. — И как только вы доедите этот сэндвич, мы двинемся дальше.

— Я могу жевать и идти одновременно, — мягко сказал Кахнир, убирая часы обратно в карман, чтобы освободить руку и принять кружку. — Если уж на то пошло, я могу глотать и ходить одновременно, если сильно сконцентрируюсь.

— То что вы можете это делать, не означает, что вы можете делать это хорошо, Ваше Высокопреосвященство, — ответил его невозмутимый помощник. — А теперь ешьте.

Кахнир мгновение смотрел на него, затем покачал головой и — безропотно и покорно! — принялся за еду.

— Та остановка на поесть, всё-таки заставила нас отстать от графика, Ваше Высокопреосвященство?

В этом вопросе, по меркам Фрейдмина Томиса, был лишь слабый след удовлетворения, и Кахнир покорно покачал головой. Единственное, что было хуже, чем то, что Томис был прав в чём-то подобном — это почти неслыханные случаи, когда он ошибался. В этот момент простому архиепископу могло быть чрезвычайно трудно с ним мириться.

— Нет, Фрейдмин, на самом деле мы немного рановато, — признался он.

— Ух ты, подумать только, — пробормотал Томис. Кахнир очень старательно не расслышал этого комментария.

— Итак, что же нам теперь делать, Ваше Высокопреосвященство? — спросил камердинер, немного помолчав.

— Мы высовываем головы наружу и смотрим, что там с погодой, — сказал Теннир, беря в руки «бычий глаз», и делая именно то, о чём сказал.

Когда он приблизился к входу в туннель, ему пришлось пригнуться. Насколько он смог определить за время своих исследований, туннель, по которому он сейчас пробирался, был проложен — скорее всего — много лет спустя после того, как была заброшена основная шахта. Он прокладывался снаружи, и ему было интересно, как отреагировали люди, копавшие его, когда они пробились внутрь и обнаружили, что кто-то другой уже выкопал уголь, который они надеялись обнаружить.

К счастью, им не нужно было заходить так далеко, чтобы сделать это открытие. Туннель был едва ли в сотню ярдов длиной, и он никогда не был ничего больше, чем штольней с неровными стенками. Он должен был прокладывать себе путь с определённой степенью осторожности, тем более что он не хотел подходить слишком близко к устью туннеля с зажженным фонарем. Примерно в пятнадцати ярдах от конца туннеля он закрыл задвижку фонаря и, медленно и осторожно, двинулся вперёд, ощупывая стену одной рукой.

По мере того, как он подходил всё ближе и ближе к склону горы, он чувствовал, как усиливается холод, и снова задался вопросом, что побудило автора письма выбрать точку, к которой он и Томис направлялись, в качестве одного из назначенных им мест для встречи. Во многих отношениях, это был достаточно логичный выбор: скромная, захолустная почтовая станция на перекрестке дорог. Не на главном большаке, а там, где две проселочные дороги — горные просёлочные дороги — встретились и мимоходом кивнули друг другу, прежде чем продолжить свой путь. Одна из этих дорог, хотя и очень редко использовалась зимой, соединяла два небольших города, расположенных чуть более чем в ста милях друг от друга. Извилистый, кружащийся, взбирающийся и ныряющий характер горных дорог объяснял, почему люди обычно выбирали столбовую дорогу, которая огибала центральную часть хребта Тейрис и, хотя и была длиннее, проходила через то, что считалось низинами в Ледниковом Сердце.

Вторая дорога зимой использовалась ещё менее интенсивно. Он шла в основном на юго-запад, к южному краю хребта Тейрис и городу Горное Озеро на берегу Ледникового Озера.

В это время года, здесь явно отсутствовал большой поток движения, который могла бы обслуживать почтовая станция. Владельцы были бы рады видеть любых клиентов, которых они могли бы заполучить, и она была достаточно изолированной, чтобы сделать маловероятной возможность того, что новость о том, что поблизости ошивается незнакомец, достигнет Тейриса до того, как закроется «временное окно», и он уйдёт. С другой стороны, она была не совсем удобно расположена с точки зрения архиепископского дворца. На самом деле, она было расположена почти в восьмидесяти милях прямого полёта виверны от Тейриса, и более трёхсот, если ехать по дороге. Предполагая, что от Домика-На-Вершине до перекрёстка была дорога, Кахнир всё равно должен был бы пересечь не менее сорока пяти миль зимнего горного склона. Конечно, благодаря заброшенной угольной шахте он и Томис выйдут из своего подземного хода чуть более чем в пятнадцати милях от места назначения, но кто-то, пишущий из того, что должно было быть Зионом, вряд ли мог рассчитывать на это. С такой отдалённой точки зрения, это было явно наименее удобное из трёх мест встречи, предложенных автором письма, и архиепископ подозревал, что на самом деле оно было не более чем запасным вариантом последней надежды. Казалось маловероятным, что кто-то мог искренне ожидать, что Кахнир каким-то образом доберётся до этой почтовой станции.

«И вот теперь, когда мы здесь, — подумал Кахнир, осторожно пробираясь сквозь темноту, — я до сих пор не знаю, как мне войти в почтовое отделение и установить контакт. Особенно, когда я не самый неизвестный человек в Ледниковом Сердце! Я конечно всегда могу надеяться, что никто не узнает меня так далеко от Тейриса, но почему-то я думаю, что рассчитывать на это, скорее всего, не самое умное, что я мог бы сделать. Итак, как бы мне незаметно…»

Его мысли прервались, и он замер, а его привыкшие к темноте глаза внезапно расширились. Свет! Впереди был свет, и…

— Вообще-то, Ваше Высокопреосвященство, — раздался голос впереди него, — я скорее ожидал вас вчера вечером.

Глаза Кахнира распахнулись больше, чем когда-либо. Этого не могло быть!

— Гарт?! — услышал он свой собственный хриплый голос.

— Ну, — сказал его секретарь, появляясь из-за поворота туннеля со своим собственным «бычьим глазом» и широко улыбаясь, — моё участие немного облегчило доставку того письма, не так ли, Ваше Высокопреосвященство?

— Ты с ума сошёл, Гарт, — сказал Жасин Кахнир с мягким, но решительным выражением несколько минут спустя. — Бог свидетель, я потратил годы, чтобы удержать тебя подальше от всего этого! И ты отец… а Саманта беременна, Паскуаля ради!

— Да, — согласился Гарт Горжа с удивительно спокойным кивком. — Выбор времени Клинтаном для всего этого мог бы быть гораздо более продуманным, вам не кажется? — Он бросил на своего начальника решительно суровый взгляд, и его юное лицо в тени фонаря показалось старше. — И если вы действительно думали, что вам удалось держать меня в неведении о вашей деятельности всё это время, Ваше Высокопреосвященство, я могу только сказать, что я удивлён, что такому неумелому заговорщику удавалось так долго оставаться безнаказанным.

— Но… — начал Кахнир.

— Ваше Высокопреосвященство, мы можем спорить об этом сколько угодно, — прервал его Горжа, — но я действительно думаю, что мы можем делать это пока идём. Если только вы не хотите развернуться, пробраться обратно через эту гору и просто забыть об этом. Однако я бы не рекомендовал этого делать. Я практически уверен, что эта ящерица-падальщик Тигман ожидает приказа о том, чтобы арестовать вас со дня на день.

Кахнир закрыл рот, и Горжа, протянув руку, мягко коснулся его руки.

— Ваше Высокопреосвященство, вы не вербовали меня. Что бы я ни делал, я делаю это потому, что сам этого хочу, и у Саманты было довольно чёткое представление о том, как я думаю, во что я верю, ещё до того, как я попросил её выйти за меня замуж. Я ничего не делал, не посоветовавшись с ней, и она поддерживала меня на каждом шагу. Поверьте мне, она согласна с вами насчёт выбора времени Клинтаном, и я не говорю, что она — мы оба — не напуганы до мозга костей, думая о том, что может случиться с нами и, особенно, с детьми. Но это не значит, что мы никогда не предвидели, что это произойдёт.

— Но же ты тогда делаешь, Гарт? — спросил Кахнир. — Почему-то я не думаю, что ты просто сидел и присматривал за мной на случай, если я попаду в беду. И если ты не принимал активного участия в том, что я делал, тогда во что же ты был вовлечён?

— Правда, Ваше Высокопреосвященство, в том, что я в основном «сидел и присматривал» за вами. — Горжа пожал плечами. — Я расскажу вам всё об этом, как только смогу — как только у меня будет разрешение. Однако прямо сейчас просто примите тот факт, что кто-то ещё знает о вас и ваших друзьях в Храме. Я не знаю, кто эти другие, и я не знаю всего, чем вы занимались. Теперь я знаю, почему вы поручили мне провести некоторые исследования в архивах архиепископства. Почему вы искали доказательства коррупции или указаний из Храма, которые были… не очень уместны для одного из Божьих викариев или архиепископов, скажем так. И теперь я понимаю, почему вы заняли некоторые из тех позиций, которые вы заняли, несмотря на то, что вы знали, что они будут крайне непопулярны среди других членов епископата.

— Признаюсь, сначала мне было больно, когда я понял, что происходит что-то глубокое и опасное, во что вы мне не посвятили. Поначалу я думал, что вы мне не доверяете. Или, что ещё хуже, вы не думали, что я чувствую то же самое, что и вы, когда я смотрел на то, как Мать-Церковь так далека от того, чем она должна была быть. Потом я понял, что вы делали это, чтобы защитить меня, а позже, чтобы защитить Саманту и детей, и я люблю вас за это.

Его рука крепче сжала руку Кахнира, а голос на мгновение охрип. Он замолк и откашлялся, а затем продолжил.

— Я полюбил вас за это, и я понял, что вы были прав. Действительно, у меня были другие люди, жена и дети, о которых мне нужно было беспокоиться — «заложники удачи», как выразилась бы Бе́дард. Так что я позволил вам пойти дальше и исключить меня. Но когда со мной связался кто-то ещё, кто знал о вашей деятельности, и этот кто-то ещё убедил меня, что он не замаскированный агент Инквизиции, и всё, что он хотел от меня — чтобы я остался прямо здесь, в Ледниковом Сердце, дабы координировать способы вытащить вас, если то, что вы делали, в конце концов взорвётся вам в лицо, я был в восторге. В восторге, Ваше Высокопреосвященство.

— Кем бы ни был ваш друг в Зионе, несколько месяцев назад он прислал мне сообщение о том, что это произойдёт, и с тех пор я принимаю меры. Тигман вообще ничего не заметил. На самом деле, я был одним из его информаторов последние пару лет. — Секретарь злобно улыбнулся. — Это была одна из вещей, которые предложил ваш друг в Зионе, чтобы убедиться, что в мою сторону не будет направлено никаких подозрений. Я не могу притворяться, что мне нравилось заставлять его верить, что я действительно думаю так же, как он, но ваш друг был прав насчёт того, какое это было идеальное прикрытие. Каждое слово, которое я когда-либо сообщал ему, тоже было правдой, так что я уверен, что меня считают очень надёжным источником. С дополнительным преимуществом, что он был так занят наблюдением за вами, что, я уверен, он даже не взглянул в мою сторону.

Младший священник пожал плечами.

— Итак, Ваше Высокопреосвященство, в результате Саманта и дети ждут в почтовом отделении, владельцем которого, как оказалось, является её кузен. Он не знает точно, что мы делаем, но знает, что вы в беде, и, как и удивительное количество людей здесь, в Ледниковом Сердце, он любит вас. Всё, что ему нужно сделать, это не упоминать о том, что он когда-либо нас видел, потому что я не думаю, что Инквизиции придёт в голову, что вам каким-то образом удалось добраться из Домика-На-Вершине на другую сторону горы Тейрис во время одной из самых сильных метелей за последние тридцать лет. Я так же не думаю, что они поверят, что вы могли спуститься с горы и сбежать через сам Тейрис, но это покажется им намного более разумным, чем то, что вы сделали. Так что я ожидаю, что они собираются сосредоточить свои усилия на движении в Тейрис и из него. На самом деле, в это время года, я думаю, им почти придётся сосредоточить свои основные усилия на Серой Воде и речному пути до Горного Озера, а затем на Сиддар-Сити. Тем временем, однако, мы собираемся направиться на запад к Скалистому Пику, а затем повернуть на юг через Южный Край в Силькию.

Кахнир уставился на него. Он понятия не имел, кем может быть его таинственный благодетель, или как у кого-то могло хватить предусмотрительности организовать нечто подобное так давно. И, несмотря на всё, что только что сказал Гарт, какая-то его часть протестовала против того, чтобы вовлекать своего секретаря — и в особенно семью младшего священника — в опасности, грозившие ему лично. Но было очевидно, что всё уже вышло из-под его контроля, по крайней мере на данный момент.

«Писание говорит, что Бог действует таинственными путями, Жасин, — напомнил он себе. — И вспомни, как ты подумал, когда впервые получил это письмо, что оно доказывает, что были и другие, которые видели то, что видел ты, и поняли то, что понял ты и Круг. — Его губы иронично дёрнулись. — И которые, похоже, были организованы чуть более эффективно, когда дело дошло до всего этого. Если по-прежнему есть люди, которые могут собрать что-то подобное вместе, даже если я ничего при этом не заметил, и действительно осуществить это, то, похоже, в фундаменте аккуратного маленького домика Клинтана и Трайнейра может быть больше пауко-крыс, чем я когда-либо мог себе представить. Я думаю, что Сэмил прав — настоящие перемены, настоящие реформы будут зависеть от внешней угрозы со стороны Церкви Черис. Но, может быть, только может быть, внутри Матери-Церкви найдётся больше людей, готовых действовать, чем Клинтан когда-либо подозревал или я когда-либо надеялся».

При последней мысли он почувствовал короткий укол стыда. Стыда за высокомерие, которое не давало ему заподозрить, что были эти другие люди. За то, что он исключил Гарта Горжу, какими бы благородными ни были его мотивы, из того, в чём молодой священник, очевидно, так сильно хотел участвовать. За то, что сомневался в том, что Бог может найти сердца и души, в которых Он нуждался, когда бы Он ни решил призвать их.

Он протянул руку и, коснувшись ладонью головы молодого человека, его щеки, улыбнулся ему в свете фонаря.

— Я по-прежнему думаю, что ты сумасшедший, — тихо сказал он, — но если это и так, то и я тоже. А иногда сумасшедший — это именно то, что нужно Богу.

III. КЕВ «Чихиро», 50, Залив Горат, Королевство Долар

.III.

КЕВ «Чихиро», 50, Залив Горат, Королевство Долар

— Милорд, епископ Стейфан и адмирал Халинд вот-вот причалят.

Граф Тирск поднял глаза от отчёта на своём столе, когда довольно лихой молодой человек с угольно-чёрными волосами почтительно просунул голову в салон с объявлением. Лейтенант Абейл Бардейлан — сэр Абейл Бардейлан, на общественных мероприятиях — был младшим братом барона Вестбара. Баронство его брата располагалось в юго-западной части герцогства Гонимого Ветра, которое, так случилось, совсем не имело выхода к морю. Несмотря на это, Бардейлан с раннего возраста ясно дал понять, что предпочитает военно-морскую карьеру. На самом деле, по словам его несколько раздражённого брата, его самой первой фразой было: «Эй, там, лодка!». Большинство людей сочли это вероятным преувеличением, но его семья, которая с незапамятных времен снабжала Королевскую Армию офицерами, действительно сделала всё возможное, чтобы отговорить его от такого противоестественного шага. Однако упрямство было одной из самых ярко выраженных черт молодого Бардейлана, и его многочисленные братья, сёстры, двоюродные братья, тёти и дяди отказались от этой задачи ещё до того, как ему исполнилось двадцать. (Его родители были достаточно мудры, чтобы отказаться от этой попытки гораздо раньше.)

Теперь, примерно пять лет спустя, молодой Бардейлан обнаружил себя назначенным флаг-лейтенантом Тирска. Он, мягко говоря, не придал большого значения этому назначению, когда оно было ему впервые предложено. Он бы предпочёл командование одним из новых бригов Военно-Морском Флота, или, при отсутствии такой возможности, быть первым лейтенантом на одном из галеонов. И, честно говоря, он был достаточно квалифицирован и для того, и для другого. Правда, он не был таким опытным моряком, каким были многие из старых шкиперов Флота, но, в отличие от слишком многих «старых военно-морских» офицеров, он добросовестно старался овладеть хотя бы зачатками мореходного мастерства, и никто никогда не мог сказать ничего плохого о его храбрости или желании драться.

Несмотря на это, он смирился со своим новым постом с минимумом жалоб. Позже он признался Тирску, что его первоначальным намерением было изо всех сил имитировать «безмозглого благородного щеголя», чтобы убедить Тирска заменить его, но он быстро справился с этим желанием, поскольку оказался погружён в огромную задачу создания совершенно нового флота — флота, основанного на профессиональной черисийской модели — прямо с самой ватерлинии. В отличие от слишком многих «старых военно-морских» офицеров, он не только понимал, чего хотел добиться Тирск, но и искренне одобрял это. Он также был достаточно проницателен, чтобы распознать врагов, которых Тирск наживал на своём пути, и непоколебимая готовность графа сделать именно то, что он делал, вызвала восхищение Бардейлана. Восхищение, которое превратилось в преданность за последние напряженные пять дней и месяцев.

Что, вероятно, объясняло трепет, витающий в его глазах. Этот трепет был хорошо скрыт, но Тирск слишком хорошо знал его, чтобы этого не заметить.

— Спасибо за предупреждение, Абейл, — мягко сказал граф, услышав свисток боцмана и топот ног по палубе. Капитан Бейкит, очевидно, заметил приближающуюся баржу и вызвал надлежащую швартовую команду.

— Пожалуйста, иди и убедись, что Мартин готов присоединиться к нам, — продолжил Тирск. — И скажи Пейеру, чтобы он открыл бутылку моего лучшего виски. После чего, будь готов проводить наших гостей на корму.

— Да, милорд. — Бардейлан сделал шаг в направлении выхода, но поднятый палец Тирска остановил его. — Да, милорд?

— Я знаю адмирала Халинда очень много лет, Абейл, и до сих пор, по крайней мере, я слышал, что епископ Стейфан довольно рассудителен. Я не ожидаю, что в ближайшие несколько часов окажусь втянутым в смертельную схватку с кем-либо из них. — Он едва заметно улыбнулся. — Надеюсь, я ясно выразился?

— Да, милорд. Конечно! — Бардейлан, возможно, чуть покраснел, хотя это было трудно заметить на фоне его смуглого (и загорелого) лица. Затем молодой человек немного застенчиво улыбнулся. — Простите за это, милорд, — сказал он более естественным тоном. — Просто…

Он замолчал, быстро покачав головой, и улыбка Тирска стала шире.

— Поверь мне, Абейл, я точно знаю, что это такое. И я ценю твою… лояльность и поддержку, скажем так? — Его глаза злобно сверкнули, когда Бардейлан поднял руку в жесте фехтовальщика, подтверждающего укол. — Я думаю, совершенно очевидно, что никто не может двигать верфи быстрее, чем мы, — продолжил граф, его улыбка сменилась более серьёзным выражением лица, — и, я боюсь, герцогу Торасту и его друзьям просто придётся смириться с моими маленькими тренировочными миссиями.

Бардейлан выглядел так, как будто ему очень хотелось поспорить по поводу этого последнего утверждения. Хотя его старший брат был простым бароном, Бардейлан приходился дальним родственником герцогу Гонимого Ветра, и он с молоком матери впитал реалии смертельной борьбы между знатью Королевства Долар. Он прекрасно понимал, что герцог Тораст и его союзники, как бы глубоко они ни выражали свою лояльность публично, никогда не упустили бы возможности вонзить ещё один кинжал в спину Тирска. В данный момент они были сосредоточены на «позорной лени», с которой строился флот, с одной стороны, и на «непродуманных и явно опасных» тренировочных упражнениях графа, с другой. И то, и другое (независимо от того, хотел граф признать, что это беспокоило его или нет), очевидно, имело некоторое отношение к сегодняшней утренней встрече.

— Иди уже. — Тирск сделал прогоняющее движение одной рукой.

Бардейлан быстро улыбнулся ему, кивнул и исчез, а Тирск собрал отчёт, который читал, и аккуратно сложил страницы вместе. Он положил его в папку, сунул папку в ящик стола и поднялся со стула, чтобы подойти к большим кормовым окнам каюты.

Он сложил руки за спиной, глядя сквозь покрытое пятнами соли стекло на залив Горат. Было холодно, дул резкий ветер, и он надеялся, что епископ Стейфан Мейк и адмирал Павел Халинд не слишком сильно промокли за время долгой гребли до «Чихиро». Независимо от того, удалось им остаться сухими или нет, они, несомненно, должны были сильно замёрзнуть, и он оглянулся через плечо, когда Пейер Сабрахан, его камердинер, тихо вошёл в каюту.

Сабрахан был невысоким человеком, даже ниже Тирска, с быстрыми, ловкими руками, который был необычайно эффективен и нисколько не стеснялся запугивать своего адмирала, заставляя его помнить о таких мелочах, как еда или сон. Он также был отличным поваром, который, вероятно, мог бы зарабатывать на жизнь в качестве шеф-повара, если бы захотел, и Тирск был полностью уверен в его способности управлять графским винным погребом и погребом с крепкими спиртными напитками.

Несмотря на это, камердинер никогда не пользовался популярностью у других членов персонала Тирска, домашнего или флотского. Они ценили его хорошие качества, но они также были слишком хорошо — можно сказать, болезненно хорошо — осведомлены о его тщеславии и высокомерии. Сабрахан был гораздо больше озабочен почтением, оказываемым человеку такого происхождения и ранга, как Тирск, чем когда-либо сам граф. Он был известен тем, что доводил персонал постоялых дворов и гостиница до бешенства, требуя свежего постельного белья, чистых полотенец, горячей воды, — «и никаких оправданий, пожалуйста!» Он был вполне способен делать то же самое на борту корабля, и у него была заслуженная репутация человека, безжалостно запугивающего камердинеров и стюардов простых капитанов кораблей. Это уже не говоря про его легендарные ссоры с коками и казначеями разных флагманских кораблей на протяжении многих лет.

Тирск был так же хорошо осведомлён о слабостях своего камердинера, как и любой другой, и Сабрахан знал, что лучше не делать ничего подобного в присутствии графа. В то же время, Тирск также понимал, как трудно было бы найти столь же способную замену. Кроме того, Сабрахан был с ним почти восемь лет.

Камердинер быстро прошёл по толстому ковру, покрывавшему палубу, поставил большой серебряный поднос с двумя графинами виски и одним бренди на боковой столик и повернулся лицом к Тирску.

— Я принёс «Стелмин», «Вейхан» и «Теристан», милорд, — сказал он, указывая на графины. — Этого будет достаточно?

— Более чем, — согласился Тирск.

— Я также сообщил на камбузе, что вам потребуется горячий шоколад для ваших гостей, если они того пожелают, — продолжил Сабрахан. — И, как вы и приказали, обед будет готов к подаче точно к четырнадцати часам.

— Хорошо. — Тирск кивнул головой, затем посмотрел мимо камердинера, так как в салон вошёл Мартин Ванвик, его личный секретарь и старший клерк.

Секретарь был значительно выше Сабрахана, несмотря на небольшую сутулость в плечах, и немного близорук. Тем не менее, он был одним из лучших секретарей, которых Тирску когда-либо посчастливилось иметь… И они с Сабраханом искренне ненавидели друг друга.

«Что есть, то есть, — сухо подумал граф, наблюдая, как они очень осторожно стараются не смотреть друг на друга в его присутствии. — Я думаю, что на самом деле почти все ненавидят Пейера. И как бы мне ни было неприятно это признавать, он даёт им множество причин для этого».

— Если вы удовлетворены, милорд, я пойду и займусь приготовлениями, — сказал камердинер. Тирск кивнул в знак согласия, а Сабрахан выпрямился, слегка поклонился и удалился с величавым величием… каким-то образом ухитрившись при этом полностью проигнорировать существование Ванвика.

«Лангхорн! — Тирск задумался. — А я-то думал, это мои отношения с Торастом были плохими!»

Он всё ещё посмеивался над этой мыслью, когда лейтенант Бардейлан снова постучал в дверь его каюты.

— Войдите! — сказал Тирск и быстро пересёк каюту, чтобы поприветствовать своих посетителей.

Павел Халинд был почти ровесником Тирска, примерно на фут выше и выглядел значительно менее потрепанным погодой. Викарный епископ Стейфан Мейк был ростом где-то посередине между Тирском и Халиндом, с густыми серебристыми волосами и живыми карими глазами. Он был энергичным человеком, излучавшим ощущение сдерживаемой энергии, хотя Тирску говорили, что епископ питает серьёзную слабость к сладкому мясу[13]. Согласно источникам графа, эта слабость к сладостям была одной из причин, по которой Мейк так фанатично относился к физическим упражнениям. Те же источники сообщили, что Мейк делал всё возможное, чтобы скрыть эту слабость, очевидно, полагая, что это плохо сочетается с репутацией Ордена Шуляра, радевшего за строгость и самодисциплину. Что касается самого Тирска, то он счёл это довольно обнадеживающим признаком того, что шулярит он или нет, официальный интендант флота или нет, но епископ тоже был человеком.

— Милорд. — Граф первым поприветствовал Мейка, склонившись над его протянутой рукой, чтобы легко поцеловать епископский перстень. Затем он выпрямился и протянул руку Халинду, который широко улыбнулся, принимая её. — Павел.

— Адмирал, — ответил Мейк с улыбкой. — Рад вас видеть, хотя я должен признаться, что поездка через гавань была несколько более… оживленной, чем я позволял себе надеяться.

— Мне жаль это слышать, милорд. Как вы знаете…

— Пожалуйста, милорд! — сказал епископ, поднимая левую руку с вытянутым указательным пальцем. — Я прекрасно осведомлён о причинах — официальных причинах — нашей встречи здесь.

— Милорд? — сказал Тирск чуть осторожно, и епископ усмехнулся. Однако это был не особенно веселый звук, а живые карие глаза были прищурены.

— Я сказал, что мне известны официальные причины, по которым мы встречаемся на борту вашего флагмана, а не в комфортабельном офисе где-нибудь на берегу, — сказал он. — И я также осведомлён о неофициальных причинах. Например, о списке тех, кто ещё мог бы присутствовать на какой-либо встрече в вышеупомянутом комфортабельном офисе на берегу.

— Я понимаю. — Тирск повернулся к епископу, спокойно глядя на него, и Мейк долго изучал выражение его лица. Затем священник снова улыбнулся, чуть скривившись.

— По странному стечению обстоятельств, милорд адмирал, в данном случае я согласен с вашей стратегией. Я понимаю, что не должен был этого говорить. Если уж на то пошло, я полагаю, мне действительно не следует признаваться, что я вообще знаю о неприязни между вами и герцогом Торастом. К сожалению, то, что я делаю, не служит ничьим целям.

— Милорд, я сожалею о… «неприязни», о которой вы упомянули, — спокойно сказал Тирск. — Однако я согласен, что она существует. И я очень боюсь, что всё стало ещё хуже из-за решений, которые я был вынужден принять. Или, скорее, из-за сопротивления герцога и его возмущением этими решениями.

— Правда, граф Тирск, — сказал Мейк, проходя через каюту, чтобы сесть в одно из кресел напротив стола Тирска, — заключается в том, что Тораст ненавидит вас. Это правда, что он возмущён вашими решениями, но его сопротивление им гораздо больше связано с тем фактом, что это ваши решения, чем с чем-либо, имеющим хоть малейшее отношение к их фактическим достоинствам. Поэтому, учитывая, что вы тот, кто их принял, я очень сомневаюсь, что он вообще потрудился их рассмотреть.

Глаза Тирска невольно слегка расширились от прямоты епископа, и Мейк снова усмехнулся, на этот раз с искренним юмором. Возможно, кислым, но искренним.

— Конечно, я в курсе ситуации, — сказал он. — Я был бы плохим выбором для интенданта флота, если бы ничего не знал! К сожалению, я не вижу простого решения этой проблемы. — Он сделал паузу и махнул на кресло рядом со своим и на кресло Тирска за столом. — Пожалуйста, джентльмены, садитесь.

Оба адмирала повиновались, хотя Тирск поймал себя на том, что скрывает легкую улыбку от того, как легко Мейк стал, по крайней мере, временным владельцем его салона. Епископ взглянул на Ванвика, но он, очевидно, уже оценил благоразумие секретаря и снова обратил своё внимание на графа.

— Дело в том, — сказал он, — что я не верю, что есть что-нибудь, что вы могли бы сделать, что могло бы компенсировать, по мнению Тораста, тот факт, что вы были полностью правы перед Армагеддонским Рифом, а его шурин был полностью неправ. Он никогда не простит вам невероятное оскорбление, вызванное тем, что вы доказали, что герцог Мэликай был совершенно никчемной некомпетентностью.

Тирск почувствовал, что откидывается на спинку стула, а епископ сверкнул зубами в натянутой, мимолетной улыбке.

— Существуют пределы степени открытого сопротивления, которое Тораст готов продемонстрировать, — продолжил он почти беспристрастным тоном. — На данный момент король Ранилд ясно дал ему понять, что нападать на вас слишком открыто было бы… нецелесообразно. Я также указал ему на это, в своей собственной, более тонкой манере, и то же самое сделал епископ-исполнитель Арейн. Так что, на данный момент, он собирается ограничиться намёками такого рода, что даже Инквизиции будет почти невозможно проследить их источник. И он собирается подчиниться любому вашему приказу, хотя, как я уверен, вы знаете, он не упускает возможности добавить свои собственные тщательно обоснованные оговорки ко многим из этих приказов в своих отчётах, отсылаемых мне. — Мейк поморщился. — Это, к сожалению, его право и привилегия.

— Милорд, — сказал Тирск, — я не буду притворяться, что не знаю всего, что вы только что сказали. Однако я должен признать, что никогда не ожидал, что вы подойдёте к этим вопросам так…прямолинейно.

— Правда в том, адмирал, — мрачно сказал Мейк, — что союзы Тораста в конечном счёте намного сильнее и достигают гораздо больших высот, чем ваши, а он играл в такого рода игры всю свою жизнь. Всё, что у вас есть на вашей стороне, — это добродетель, ум, мужество, мастерство, опыт и честность, которые, увы, гораздо более ценны на поле битвы, чем в атмосфере, полной кинжалов, переговорных комнат и салонов. В конечном счёте, если что-то не изменится радикально, ему удастся уничтожить вас. И тот факт, что вы совершили непростительный грех, оказавшись правы, когда все его друзья были так же неправы, как и он, только облегчит ему задачу, когда минует нынешняя чрезвычайная ситуация.

Тирск просто посмотрел на него через стол, а епископ изучал выражение лица адмирала. Затем он медленно кивнул.

— Я вижу, что действительно не сказал ничего, что удивило бы вас, милорд. Это только укрепляет моё и без того высокое уважение к вам. И я даю вам слово, что до тех пор, пока я остаюсь интендантом Флота, я буду всегда помнить о позиции герцога Тораста и причинах её вызывающих. На данный момент я вас полностью поддерживаю, и, честно говоря, я не предвижу никаких обстоятельств, которые могли бы изменить это. Однако, как я уверен, вы также знаете, и как я не должен признавать, Мать-Церковь далеко не свободна от пагубного влияния политики и клик. Герцог Тораст имеет давние отношения с несколькими влиятельными представителями духовенства. Вполне возможно… но, давайте будем честны, практически наверняка он готов использовать эти отношения, чтобы подорвать мою позицию, а также и вашу, как только он поймёт, насколько маловероятно, что я окажу ему поддержу в любом столкновении между вами.

— Я упоминаю об этом, потому что единственное средство, которое я вижу, чтобы удержать вас там, где вы есть, давая делая то, что так остро необходимо сделать — это сделать так, чтобы мы вдвоём добились успеха в то время, как все по-прежнему обеспокоены, чтобы сбросить на нас — или, скорее, на вас — свою головную боль. И добились не просто незначительных успехов. Не просто построили и укомплектовали флот. Очевидно, что это первое, что необходимо, но чтобы по-настоящему ослабить атаки герцога, важно, чтобы мы продемонстрировали, что можем добиваться побед. Вы были правы в отношении Каменного Пика и мыса Крюк, но мы всё равно проиграли обе эти битвы. Теперь вы должны доказать не только то, что вы снова правы, но и то, что ваши слова ведут к победе.

Несколько секунд в салоне было очень тихо, затем Тирск резко выдохнул и склонил голову набок, глядя на Мейка.

— Я не могу обещать победу, милорд, — тихо сказал он. — Во-первых, потому что никто никогда не может обещать победу, а во-вторых, потому что независимо от того, насколько хорошо мы строим корабли и как усердно тренируемся, мы всё равно будем противостоять Черисийскому Флоту. Как их не назови — Императорским Флотом или Королевским Флотом — это всё тот же флот, с теми же адмиралами, теми же капитанами и теми же экипажами. Они не сверхлюди. Их можно победить. Но на данный момент они являются самым обученным и опытным боевым флотом в морях Сэйфхолда. На самом деле, вполне возможно, что это самый обученный и опытный боевой флот, когда-либо бороздивший моря Сэйфхолда. Я не возражаю против встречи с ними в море, и я готов это сделать. Однако правда в том, что мы, скорее всего, потерпим ещё больше поражений, прежде чем добьёмся многих побед. Мы находимся в процессе обучения нашему ремеслу, и в целом слишком много наших офицеров и матросов напуганы, хотят они это признать или нет, репутацией черисийцев. И они правы, что беспокоятся об этом, потому что эта репутация была полностью заработана ещё до Каменного Пика, Скального Плёса и Залива Даркос. Нам придётся продемонстрировать нашим собственным людям, что они могут победить черисийцев прежде, чем они смогут победить их в ожесточённом сражении.

Епископ взглянул на него в ответ с задумчивым выражением лица.

— Что ж, это, безусловно, откровенно, — сухо сказал он.

— Я отказываюсь быть кем-то другим, — категорически заявил Тирск.

— Так я и думал. — Мейк откинулся на спинку кресла, сложив кончики пальцев перед грудью и поджав губы. — Что я, кажется, слышу, как вы говорите, адмирал, — сказал он через мгновение, — так это то, что вы верите, что можете построить флот, который в конечном итоге сможет противостоять черисийцам на равных, но вы считаете, что сначала необходимо пролить кровь наших офицеров и солдат? И что в процессе кровопролития мы, вероятно, потерпим по крайней мере какое-то количество поражений?

— Я думаю, что очень вероятно, что именно так и произойдёт, — ответил Тирск. — Я могу ошибаться, и мне бы хотелось ошибаться. Вполне возможно, что нам дадут возможность использовать наши силы раньше, чем я ожидаю. И я уверяю вас, милорд, что я намерен, чтобы любая наша эскадра, которая вступит в бой, делала это, планируя победу, даже не думая перед тем, как сделать первый выстрел, что поражение неизбежно. Более того, у ветра и волн нет любимчиков, а ресурсы черисийцев истощены до предела. Они не могут быть сильны везде, и если мы сможем атаковать несколько их кораблей, разбить их в нескольких местных сражениях, прежде чем вступим в полноценную битву, ситуация, вероятно, изменится в нашу пользу. Я просто не могу обещать, что это произойдёт, и при отсутствии какого-либо стечения обстоятельств, подобных этому, мы понесём больше потерь прежде, чем враг понесёт значительные потери.

— Если я смогу завершить свои учебные программы, и если я смогу заставить наших нынешних флагманов и капитанов наших кораблей начать думать в терминах галеонной тактики и стратегии, то в конечном итоге я ожидаю, что мы победим. У нас есть цифры, и у нас есть ресурсы. Простое, холодное осознание заключается в том, что нам не обязательно быть такими же хорошими, как они, в отношении «корабль к кораблю», пока мы можем построить ещё достаточно кораблей и быть почти такими же хорошими, как они. Это то, что, я думаю, что я могу вам дать… независимо от того, буду ли я всё ещё здесь, чтобы командовать, или нет.

В салоне стало ещё тише, когда граф наконец признался кому-то в этом вслух, и Мейк посмотрел на него долгим, пристальным взглядом.

— Я понимаю, — сказал наконец епископ, — и моё уважение к вам только что ещё больше возросло. Я надеюсь, что вы ошибаетесь, что у вас будет возможность одержать эти победы для нас, командуя флотом, который вы строите. В то же время, я думаю, что теперь я более полно понимаю, чего именно вы пытаетесь достичь. Например, причину, почему вы были так непреклонны, создавая эскадры, а не просто отдельные судовые команды, а затем отправляя эти эскадры на учения в море, несмотря на погодные условия.

Мейк взглянул на Халинда, который по-прежнему не произнёс ни слова. Тем не менее, по выражению лица другого адмирала было очевидно, что он хранил молчание не потому, что был не согласен с Тирском, и епископ медленно кивнул, признавая поддержку Халиндом позиции графа.

— Вы понимаете, милорд, — сказал он, поворачиваясь обратно к Тирску, — что Тораст критиковал ваши действия именно на этом основании. — Епископ поморщился. — Он едва ли может критиковать то, как вы ускорили строительство и укомплектовали команды, поэтому он приберёг свои нападки, ожидая, как вы будете… управлять кораблями по мере ввода их в строй. По сути, его позиция заключается в том, что, поскольку пройдёт ещё какое-то время, прежде чем основная часть наших кораблей будет готова к вводу в эксплуатацию, нет особого смысла отправлять такие небольшие силы в море — особенно зимой, и особенно когда они продолжают возвращаться с повреждениями, которые требуют ремонта и отвлекают рабочих верфи от строительства новых кораблей. Лучше поберечь наши силы здесь, в порту, где мы можем провести учения с парусами и орудиями в безопасности, пока всё это не будет готово к развёртыванию. В конце концов, какой смысл терять трудно заменяемый рангоут, мачты и паруса из-за зимних штормов, когда в радиусе двух тысяч миль от залива Горат нет ни одного черисийского галеона?

— Мы теряем не только рангоут и мачты, милорд. Мы также теряем людей, — прямо признал Тирск. — Но это потому, что единственное место, где можно научиться морскому делу — это море, а солёная вода — суровый учитель. Хотим мы это признавать или нет, но черисийские моряки — лучшие в мире, и у Черис гораздо больше подготовленных моряков, которых можно использовать. С другой стороны, огромный процент наших экипажей состоит из сухопутных войск, и если они не научатся ремеслу моряка к тому времени, когда скрестят мечи с черисийскими эскадрами, тогда мы могли бы с таким же успехом подготовить их к тому, чтобы спустить свои знамена прямо сейчас.

Граф поморщился и покачал головой.

— Конечно, я понимаю, что герцог Тораст критиковал меня за мои «копеечные» развёртывания и стоимость ремонта повреждённых кораблей. И, конечно же, он наседал на то, как я «списываю» жизни наших моряков. И правда в том, что если бы у нас было время сделать это любым другим способом, я бы действительно согласился со многим из того, что он говорит.

— Но я не думаю, что у нас есть время. Черисийцы знают, что мы строим военно-морской флот, и пройдёт не так уж много времени, прежде чем они начнут посылать свои собственные эскадры, чтобы что-то с этим сделать. Я понимаю, что мы находимся за тысячи миль от Черис здесь, в Доларе, и у них есть о чём беспокоиться гораздо ближе к дому. Но они уже продемонстрировали, что могут отправить каждый галеон, который у них есть, в такую даль от дома, как Армагеддонский Риф, когда они даже не могли точно знать, где находятся наши корабли. Я не вижу причин полагать, что они не послали бы мощный отряд своего нынешнего, гораздо большего галеонного флота в наши собственные воды, чтобы преследовать нас, когда они точно знают, где нас найти, и не похоже, что залив Горат очень часто сдвигается с места. Когда это произойдёт, мне понадобится по крайней мере несколько эскадр, готовых к испытанию боем. Нам не поможет наличие огромного флота, который не готов — мы уже видели это в Каменном Пике и Заливе Даркос. Это поможет нам иметь боеспособное ядро кораблей, даже если оно относительно небольшое, с некоторым шансом встретиться с черисийцами на равных.

— Я понимаю, адмирал Тирск, — тихо сказал Мейк. — И я согласен. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы поддержать вас, как перед Матерью-Церковью, так и перед Его Величеством. Конечно, в некоторых случаях мне, возможно, придётся пойти… окольными путями. Как я уже отмечал, у герцога есть свои связи и влиятельные союзники. Чем дольше я смогу удерживать его от осознания того, что я решил оказать вам всесторонюю поддержку, тем позже он начнёт эффективно использовать эти связи и союзников.

Тирск кивнул, а епископ тонко улыбнулся.

— Я уже могу придумать несколько способов смягчить некоторые из его возражений, по крайней мере, в краткосрочной перспективе, и, вероятно, он не поймёт, что я делаю это намеренно. И я думаю, будет важно, чтобы мы с вами оставались незаметными — незаметными, адмирал — в общении вне официальных каналов. — Он покачал головой. — Защитникам Матери-Церкви не должно быть необходимости ползать вокруг да около, скрывая, что они замышляют, просто для того, чтобы эффективно защищать её. К сожалению, Бог дал человеку свободу воли, и не все из нас используют её мудро. На самом деле, некоторые из нас — ослиные задницы.

Тирск неожиданно для самого себя рассмеялся, и епископ улыбнулся ему.

— Ну, теперь нет смысла притворяться, что луковица — это роза, не так ли? Хотя в случае с неким дворянином, которого мы обсуждали сегодня утром, я думаю, что это скорее случай кучи драконьего дерьма, пахнущего розой. Так что, как бы то ни было, и пока я в состоянии это сделать, я посмотрю, что я могу предпринять, чтобы убрать как можно больше этого дерьма с вашего пути. А дальше, — епископ посмотрел прямо в глаза Тирску, выражение его лица внезапно стало серьёзным, — всё будет зависеть от вас и адмирала Халинда.

IV. Тюрьма Касимар, Город Менчир, и Скалистый Дом, город Валейна, графство Скалистого Холма

.IV.

Тюрьма Касимар, Город Менчир, и Скалистый Дом, город Валейна, графство Скалистого Холма

Отец Эйдрин Веймин стоял, глядя сквозь зарешеченное окно на виселицы во дворе тюрьмы. Эти виселицы были заняты последние несколько пятидневок, и он смог узнать лица по крайней мере четверти приговорённых, когда их вели вверх по крутой деревянной лестнице к ожидающим петлям.

«Наверное, я должен быть польщён, что они позволили мне подождать до последнего, — подумал он. — Ублюдки!»

Его лицо окаменело, а ноздри раздулись, когда он провёл рукой по простой, колючей тюремной робе, которая заменила его шёлковую сутану. Они милостиво позволили ему сохранить свой скипетр, и его пальцы потянулись к знакомой, успокаивающей тяжести, висящей у него на шее, но это было всё, на что они были готовы пойти. Он крепко сжал скипетр, прислонившись лбом к решетке, и вспомнил, как ярость — и, хотя он и не хотел в этом признаваться, ужас — захлестнули его.

Он всё ещё не имел понятия, кто его предал. Кто-то должен был это сделать. Хуже того, это должен был быть кто-то из его собственного ордена, и это было так горько, словно желчь на его языке. И всё же, как бы ему ни было противно смотреть правде в глаза, это был единственный способ, которым они могли узнать, где его найти в монастыре Святого Жастина. Только Орден Шуляра знал о потайных комнатах, секретном входе в дальнем конце тщательно скрытого туннеля. И это должен был быть кто-то из его приближенных, кто-то, кому он доверял, потому что этот навечно проклятый предатель Гарвей точно знал, кого нужно схватить. За одну ту злополучную ночь, он и другие предатели из Регентского Совета полностью обезглавили — нет, полностью уничтожили — организацию сопротивления, которую Веймин так тщательно и кропотливо создавал. У него скрутило живот — в буквальном смысле; он даже сейчас чувствовал, как тошнота подкатывает к животу — когда узнал, что уроженцы Корисанда, люди, которые утверждали, что любят Бога, сознательно и намеренно разрушили единственное в Менчире организованное сопротивление грязи, яду и лжи проклятых еретиков-отступников, которые служили «Церкви Черис».

Он подавил тошноту и заставил себя глубоко вдохнуть, открыв глаза и снова уставившись на виселицу.

Завтра настанет его очередь подниматься по этой лестнице. При этой мысли он почувствовал, как страх подступил к горлу, но гнев снова взял верх над страхом. Он был готов умереть за Бога и не извинялся за то, что защищал истинную волю Божью, Его план для всех людей, от нечестивой лжи и извращений. Но он был рукоположенным, посвящённым священником. Он не был уголовником, или случайным преступником, чтобы быть повешенным неосвященными руками светской власти — даже если бы он на один удар сердца признал законность этой власти! Писание делало это кристально ясным. Только Мать-Церковь имела власть над своим духовенством. Только она могла назначить им наказание, и только она могла привести его в исполнение.

Но у них есть ответ и на это, не так ли? Его губы растянулись в оскале, а пальцы, сжимавшие нагрудный скипетр, побелели. Гражданские власти не могут повесить священника? Очень хорошо, просто лишите его сана!

И это было именно то, что они сделали. Отлучённые от церкви предатели осмелились — осмелились! — лишить сана священника, рукоположенного Великим Викарем в самом Храме. Они поставили свою проклятую Шань-вэй гордыню и высокомерие превыше всего, выше Архангелов и даже самого Бога, и сказали ему, что он больше не Божий священник. Что они — они — признали его преступником не просто против светских марионеток Черис, но и против закона Божьего. Они заявили, что казнь предателя Хаскенса была не правосудием Инквизиции, а простым убийством. И этот ещё больший предатель, Гейрлинг — «архиепископ Клейрмант» — на самом деле вышел перед судом и заявил, что он, Веймин, как тот, кто приказал осуществить казнь, нарушил своими действиями чистоту духовенства. Гейрлинг, клятвопреступник, отлучённый от церкви, вынес приговор законному интенданту Корисанда и, грубо и еретически нарушив все священнические законы, изгнал Веймина из рядов духовенства Церкви за «пытки и убийство собрата-священника, брата и невинного дитя Божьего».

Веймин не мог поверить, что кто-то может иметь такую наглость и дерзость перед Богом, чтобы претендовать на право делать что-либо подобное. Однако «архиепископ» именно это и сделал, и светские власти согласились с его приговором. В действительности, они аплодировали этому.

Он понял, что его зубы снова скрипят, и заставил себя остановиться. Это было нелегко. У него выработалась эта привычка за пятидневку заключения, и он мрачно, без юмора улыбнулся, подумав, что, по крайней мере, ему не придётся слишком долго беспокоиться именно об этой проблеме.

Он оттолкнулся от окна и медленно прошёлся взад и вперёд по своей камере. Он предположил, что тут было получше, чем в других камерах, но, опять таки, это была камера обычного преступника. Десять футов в ширину, с узкой койкой, одним столом, стулом, кувшином с водой, умывальником, помятой чашкой и ночным горшком. Так же была копия Святого Писания, которую они так милостиво разрешили ему. Строгая экономия была ещё одним преднамеренным оскорблением, способом подчеркнуть их презрение к человеку, который был избранным защитником Матери-Церкви.

В конце концов, однако, у них не хватило смелости — или наглости — по-настоящему придерживаться убеждений, которые они так громко провозглашали. Эйдрин Веймин слишком хорошо знал о наказаниях, которые Книга Шуляра предписывала любому, кто был виновен в преступлениях, за которые его осудили. В действительности, то, что было сделано с предателем Хаскенсом, было далеко от полноты этих наказаний; это просто было лучшее, что можно было сделать за то время и с помощью доступных инструментов.

Веймин был шуляритом. Если кто-то и знал это, так это он, и он не собирался притворяться, даже перед самим собой, что не был молитвенно благодарен им за то, что они были слишком трусливы, чтобы подвергнуть его Допросу или назначить Наказание Шуляра. Одной мысли о колесе, дыбе, раскалённом добела железе — о кастрации и ослеплении, о том, что ему вспорют живот и вытащат кишки живьём, а затем сожгут — было достаточно, чтобы напугать любого мужчину, и это было правдой. Шуляр ввёл эти наказания не столько для предотвращения подобных преступлений, сколько для наказания за них. И всё же, если бы «архиепископ Клейрмант» и его Регентский Совет действительно обладали мужеством в своих убеждениях, они бы вынесли постановление о полном Наказании Шуляра за его предполагаемые преступления, а не ограничились бы простым повешением.

Его губы презрительно скривились, когда он вспомнил то, что «Церковь Черис» называла допросом. Они отказались использовать даже самые мягкие методы Инквизиции. Лишение сна, да, и бесконечная смена следователей, спрашивающих одно и то же снова и снова. И он должен был признать, что они вытянули из него больше, чем он ожидал. Хотя это было главным образом потому, что они уже и так много знали. Оказалось гораздо труднее, чем он когда-либо предполагал, не отвечать на их вопросы, когда они уже продемонстрировали, что знают по крайней мере две трети ответов, до того, как они начали задавать свои вопросы. И по мере того, как нарастала усталость, становилось всё труднее и труднее предотвращать выпадение мелких кусочков и осколков информации.

«Но они не добились от меня полного признания, — мрачно подумал он. — Они не раз подходили ближе, чем когда-либо предполагали, но так и не поняли этого. По крайней мере, этот секрет не был раскрыт. Они знали — или были уверены, как подозревала Шань-вэй — кто отдал приказ, но у них, очевидно, не было никаких доказательств этого, и Камминг, по крайней мере, должен был сбежать. Этот ублюдок предал бы меня через минуту, если бы предложение было правильным. Но они так и не заставили меня признаться в этом — ни разу! — Его глаза вспыхнули мрачным, ненавидящим торжеством — и презрением к своим врагам — при этой мысли. Дураки. Любого можно заставить признаться при должном убеждении, Инквизиция знает, как этого добиться! Если бы они захотели провести Допрос, они бы вытянули это из меня, как бы я ни старался сопротивляться, но эти трусы этого не сделали».

Светские власти были более склонны применять… строгие методы. В действительности, Веймин был шокирован готовностью простых солдат наложить на него их грубые, нечестивые руки. Похоже, предатель Хаскенс были даже более популярен среди войск Гарвея, чем среди основной массы граждан Менчира. Открытая, пылающая ненависть в их глазах, когда они узнали, что Веймин приказал похитить и казнить священника, ошеломила интенданта, а последовавшие за этим удары кулаками и ботинками были ещё хуже. Он был избит, в синяках, истекал кровью, полуголый и почти в полубессознательном состоянии, когда капитан, два лейтенанта и четверка сержантов в кожаных доспехах спасли его. И был раз или два здесь, в тюрьме, когда один из его тюремщиков помогал ему «упасть», или двое из них жестоко и методично избивали его, не оставляя синяков там, где их мог кто-нибудь увидеть.

Сначала он думал, что солдаты, ответственные за эти действия, на самом деле действовали по чьему-то приказу. Что они были истинным лицом благочестивого публичного отрицания методов Инквизиции «Церковью Черис». Но постепенно он пришёл к выводу, что ошибался. Во-первых, потому, что это было как бессистемно, так и нескоординировано и неэффективно. Любой хороший Инквизитор справился бы со всем этим гораздо лучше, гораздо эффективнее, даже не подвергая заключённого официальному Допросу. В конце концов, Веймин делал именно это по меньшей мере дюжину раз во время своего собственного послушничества.

Но, во-вторых, и, вероятно, это было ещё более убедительно, по крайней мере трое его тюремщиков, которые были ответственны за «особое обращение» с ним, были строго наказаны их собственным начальством. Это не остановило случайные оскорбления, но он был убеждён, что их наказание было настоящим.

Когда он, наконец, принял это, он испытал два противоречивых чувства. С одной стороны, это было ещё более глубокое презрение к его похитителям, за их трусливый отказ эффективно допросить его даже под прикрытием «случайных» действий простых солдат. Но с другой стороны, его всё ещё шокировало и смущало осознание того, что солдаты делали это самостоятельно. Что солдаты были так разъярены смертью Хаскенса, что фактически игнорировали приказ, запрещающий избивать и оскорблять посвященного священника.

И хуже, гораздо хуже, было сокрушительное осознание того, что солдаты были не одиноки в своём гневе.

Несмотря на всё остальное, что они сделали, его похитители, по крайней мере, разрешили ему доступ к духовенству. Он не сомневался, что их готовность допустить это была такой же циничной расчётливостью, как и все остальное, что они сделали, но он не мог притворяться, что не благодарен. Они даже позволили ему настоящего священника — одного из Божьих служителей, у которого хватило честности, морального и духовного мужества оставаться открытым «Храмовым Лоялистом» — вместо того, чтобы дать ему возможность отвергнуть их собственное ложное и безбожное духовенство. Ему разрешили покаяться, но как осуждённому убийце ему не разрешалось говорить наедине даже со своим духовником. Священник «Церкви Черис» всегда присутствовал, поклявшись (конечно же) уважать святость исповеди (хотя Веймин ни на мгновение не поверил, что так будет на самом деле), даже когда он наложил юридические ограничения на исповеди. Это помешало Веймину использовать исповедь для передачи сообщений кому-либо за пределами тюрьмы через исповедника. С другой стороны, у него не осталось никого, кому можно было бы передавать сообщения, учитывая полную зачистку, которую провёл Гарвей.

Но визиты исповедника трижды в пятидневку давали ему, по крайней мере, ограниченное представление о событиях за стенами тюрьмы Касимар, и это окно подтвердило версию его тюремщиков о событиях в Менчире. Исповедник не хотел говорить ему об этом — из жалости и сострадания, как подозревал Веймин. Он не хотел, чтобы интендант обнаружил, насколько полностью и окончательно он потерпел неудачу. И всё же, в конце концов, обрывки и фрагменты, которыми он был готов поделиться, убедили Веймина в том, что рассказы его следователей, насмешки тюремщиков и насмешки простых солдат были слишком правдивы.

Так что теперь он должен был быть повешен, его великая работа во имя Бога полностью разрушена глупой доверчивостью и сентиментальностью невежественных, немытых кретинов, которые позволили себе пускать слюни из-за единственного провинциального старшего священника и оправданной судьбы, которую он навлёк на себя из-за предательства Бога и своих собственных обетов.

Эйдрин Веймин снова закрыл глаза, расхаживая, расхаживая, и снова расхаживая, в то время как дымящаяся лава ненависти, неудачи и отчаяния текла сквозь него.

— Это подтверждено, Ваше Высокопреосвященство, — мрачно сказал Валис Хиллкипер, граф Скалистого Холма. — У меня только что был посыльный с семафорной станции. Они повесили его сегодня утром.

— Пусть Бог и Архангелы встретят его, как своего, — пробормотал епископ-исполнитель Томис Шилейр, осеняя себя Скипетром Лангхорна.

На мгновение в роскошно обставленной комнате воцарилась тишина. Было так тихо, что они могли слышать отдаленные голоса города Валейна из-за стен роскошной резиденции графа. Скалистый Дом был скорее особняком, чем замком, хотя и был окружён двадцатифутовой стеной. Он также был достаточно большим и имел достаточно… незаметных входов и выходов, чтобы Шилейр чувствовал себя в достаточной безопасности, посещая его. Это было не так далеко и спокойно, как крошечный монастырь за пределами Серабора, где он был гостем Амилейна Гарната, законного епископа Ларчроса, но достаточно безопасно. Особенно теперь, когда Скалистый Холм, как и граф Штормовой Крепости и барон Ларчрос, незаметно увеличили численность своих собственных воинов.

«И, если честно, — подумал теперь Шилейр, — здесь я чувствую себя в большей безопасности, чем в Сардоре».

На тренированном лице епископа-исполнителя не было и намёка на гримасу. Он и Марек Халинд, его секретарь и помощник, почти месяц были «гостями» у Мейлвина Норкросса, епископа Баркора, прежде чем перебрались в Ларчрос. Норкросс был одним из старших священнослужителей, поклявшихся в повиновении «Церкви Черис», чтобы сохранить свой престол, и он предложил, казалось, самый многообещающий порт во время шторма, когда Шилейр бежал из Менчира. Однако в этом случае дворец Норкросса в Сардоре, столице баронства Баркор, оказался менее подходящим, чем он надеялся.

Тот факт, что Норкросс поклялся подчиняться и следовать указаниям «архиепископа Клейрманта», не беспокоил ни его, ни Шилейра, поскольку никто не мог дать настоящую присягу тому, кто был отлучён Церковью. А Шилейр был уверен в лояльности Норкросса законной Церкви. Его возмущение и гнев по поводу ереси «Церкви Черис», безусловно, казались искренними, даже если епископ, который официально присягнул на верность этой церкви, должен был быть осторожен в том, где он позволял им проявляться. И, по крайней мере, епископ Баркора был слишком втянут во всё это, чтобы отступить. Но это не сделало Шилейра счастливее от мысли, что его безопасность зависела от барона Баркора.

Он пришёл к выводу, что сэр Жер Самирс, нынешний барон, гораздо лучше умел бахвалиться и обещать, чем действовать. Его попытки увеличить число своих личных оруженосцев были жалкими по сравнению с усилиями таких людей, как Скалистый Холм и барон Ларчрос, и он был гораздо более склонен давать экстравагантные гарантии в частных беседах, чем идти на малейший риск, чтобы эти гарантии осуществились. На самом деле Шилейр пришёл к выводу, что, несмотря на всю несомненную ненависть Баркора к сэру Корину Гарвею и членам Регентского Совета, он был слишком робок, чтобы сделать что-то, что могло бы привлечь к себе внимание. Он был вполне готов поговорить, даже вкладывать солидные суммы денег в сторону сопротивления, но не рисковал открыться.

«Он прикрывает свою задницу, вот что он делает, — холодно подумал Шилейр. — Если мы победим — когда мы победим — он напомнит всем нам, что был на нашей стороне с самого начала, и будет ожидать свою долю награды Матери-Церкви для её верных сыновей. И если случится так, что мы не победим, он снова спрячется и сделает вид, что ничего об этом не знает. Что он не причём! Ведь он всегда был честным и верным подданным принца Дейвина! Тем, кто и не мечтал бросить вызов законным приказам регентов Дейвина! А что касается церковных дел, то он уж точно не компетентен, чтобы делать такие суждения! Кто он такой, чтобы ставить свой суд выше утвержденного и рукоположенного архиепископа, сидящего в Менчире? Такая мысль никогда не приходила ему в голову».

Мысль о Баркоре оставила дурной привкус во рту у епископа-исполнителя, а ему не нужно было больше дурных привкусов, помимо новостей из Скалистого Холма. Он решительно отбросил отсутствующего барона на задний план и стал рассматривать мужчин, сидевших с ним за столом.

Скалистый Холм, как их хозяин и старший аристократ их стратегического совета, сидел во главе стола. К ним присоединились граф Штормовой Крепости и барон Ларчрос, также присутствовали епископ Амилейн и капеллан Ларчроса, отец Эйрвейн Яир. Брайан Селкир, граф Глубокой Впадины, и сэр Адулфо Линкин, герцог Чёрной Воды, к сожалению, не смогли присутствовать, что и было настоящей причиной, по которой Халинд делал заметки. Это было не то же самое, как если бы они присутствовали на самом деле, но, по крайней мере, это позволило бы им быть в курсе любых решений, которые были фактически приняты сегодня.

И, нравилось им это или нет, на самом деле это был единственный способ поддерживать координацию. Никто из них не горел желанием зафиксировать свои планы и надежды на бумаге, даже с помощью самого надёжного шифра, который только могла придумать Мать-Церковь, и всё же полагаться на письменные сообщения было менее рискованно, чем, если бы все участники их комплота собрались в одном месте и «засветили» себя перед информаторами, которых Каменная Наковальня и его сын, несомненно, уже расставили на местах. Если уж на то пошло, граф Разделённого Ветра разместил тридцать своих «конных констеблей» здесь, в самой Валейне. Они не получали особого содействия от подданных Скалистого Холма, которые были настолько замкнутыми и упрямо преданными своему графу, насколько кто-либо мог просить, но просто скрыть постоянно растущее число оруженосцев Скалистого Холма было проблемой. На данный момент он распределил их по полудюжине поместий, разбросанных по внутренним землям его графства, где, как он надеялся, никто не догадается, что каждая группа составляет лишь небольшую часть общей силы, которую он собирает. Однако было легче спрятать несколько десятков или даже несколько сотен бойцов в сельской местности, чем скрыть приезды и отъезды крупных феодалов.

— Были ли какие-либо признаки беспорядков в Менчире после казни отца Эйдрина, милорд? — спросила Шилейр, глядя через стол на Скалистого Холма.

— Ни одного, Ваше Высокопреосвященство, — решительно ответил высокий, крепко сложенный граф.

— Это не обязательно означает, что их не было, Ваше Высокопреосвященство, — застенчиво заметил Марек Халинд, отрываясь от своих записей. Секретарь Шилейра был близок с Веймином, и в его глазах горел упрямый огонёк. — Это пришло через официальный семафор, — напомнил он своему начальнику. — Вы же не думаете, что Каменная Наковальня, или Гарвей, или — особенно — Гейрлинг признаются в чём-то подобном в официальном коммюнике, не так ли?

— Мне хотелось бы думать, что вы правы, отец Марек, — сказал Скалистый Холм прежде, чем Шилейр успел ответить. Секретарь посмотрел на него, и граф пожал плечами. — Сообщение не было отправлено для всеобщего распространения, отче, — почти мягко объяснил он. — Оно было отправлено мне для информации, как члену Регентского Совета, и в нём особо сообщалось, что после казни в столице всё было спокойно.

Лицо Халинда напряглось, и Шилейр почувствовал, что и его собственное пытается сделать то же самое.

— Итак, — сказал граф Штормовой Крепости через мгновение. — Похоже, им удалось переломить ситуацию, по крайней мере, в Менчире.

— Боюсь, что так оно и есть, — подтвердил Скалистый Холм. Он был единственным членом Регентского Совета, который был активным участником сопротивления, и все остальные внимательно следили за выражением его лица.

— Я не думаю, что Каменная Наковальня и Тартарян действительно доверяют мне, — начал он, — и я знаю, что этот ублюдок Гарвей и его жополиз Дойл мне не доверяют. С другой стороны, если бы у них были какие-то конкретные улики против меня, они бы уже действовали в соответствии с ними. И что бы мы там не говорили, Каменная Наковальня и Тартарян скрупулёзны в том, чтобы полностью информировать всех членов Совета, когда мы не можем лично находиться в Менчире. — Он поморщился. — У них нет особого выбора, учитывая условия их полномочий в соответствии с грантом Парламента, но я должен признать, что они были более откровенны в своих отчётах, чем я ожидал. Из-за этого я почти уверен, что они не лгут и даже не искажают свой взгляд на ситуацию, когда говорят, что арест отца Эйдрина и его сообщников, похоже, сломил хребет любому эффективному сопротивлению в самом Менчире.

Граф всего мгновение помолчал, пристально глядя на Шилейра странно непроницаемыми карими глазами, а затем пожал плечами.

— Правда в том, Ваше Высокопреосвященство, что отец Эйдрин, похоже, сильно недооценил популярность отца Тимана в Менчире. Мы знали, что он всегда был популярен среди сброда, обычного городского отребья, но, похоже, его так же слушал значительный процент людей из более лучших слоёв общества. Я не говорю, что они соглашались с ним, но кажется совершенно очевидным, что его… казнь вызвала всеобщее возмущение. И когда Гарвей вслед за этим, арестовал отца Эйдрина и практически всю его руководящую группу — а так же то, что ему удалось собрать столько улик, полностью исключающих какие-либо признания, обо всём, чего они уже достигли, и об их планах на будущее — это было определённо решающим.

— Боюсь, в этом Валис прав, Ваше Высокопреосвященство, — тяжело сказал Штормовая Крепость. Епископ-исполнитель приподнял бровь, глядя на него, и граф покачал головой. — То, что за казнью Хаскенса так быстро последовали аресты, особенно когда до этого арестов было так мало, сделало образ Гарвея вид не просто решительным, но и эффективным. Многие люди, которые пытались решить, кому они на самом деле верны, в значительной степени колебались из-за неопределённости, задаваясь вопросом, сможет ли Регентский Совет обеспечить стабильность. Хватит ли ему сил устоять. Что ж, — он поднял правую руку ладонью вверх, — теперь, похоже, вынесен вердикт. По крайней мере, в том, что касается Менчира. И, честно говоря, сдержанность, проявленная Гейрлингом, работает в пользу общего признания авторитета как Регентского Совета, так и «Церкви Черис».

— Сдержанность! — повторил Амилейн Гарнат, недоверчиво глядя на Штормовую Крепость. — Он приказал повесить пятерых священников Матери-Церкви, включая действующего интенданта архиепископства, и двадцать одного брата из монастыря Святого Жастина, милорд. Повесить светскими властями, прямо нарушая Писание! Ещё двадцать пять или тридцать священников и братьев по-прежнему находятся под стражей — светской стражей — перед отбытием тюремных сроков. Тюремных сроков для рукоположенных священников Божьих!

— Это правда, епископ Амилейн. — Голос Штормовой Крепости был холоднее, чем тот, каким он обычно разговаривал с епископом. — С другой стороны, предполагая, что он серьёзно относится к утверждению власти от имени Церкви в Корисанде, Гейрлинг мог бы так же легко подвергнуть их всех Допросу и приговорить к полному Наказанию Шуляра. Так получилось, что нет никаких доказательств того, что кого-либо из них, включая отца Эйдрина, даже допрашивали под давлением. Мы с вами, возможно, осознаем чудовищность преступления Гейрлинга против Матери-Церкви и Бога, — судя по его тону, Шилейр подумал, что граф был гораздо менее впечатлён серьёзностью этого преступления, чем Гарнат, — но большинство простых людей — нет. Они рассматривают церковное право как дело Церкви, и они видят, что «архиепископ Клейрмант» мог бы подвергнуть Допросу каждого из своих заключенных за убийство священника, прежде чем казнить их. Возможно, они не знают обо всём, что предписывает Книга Шуляра для такого рода правонарушений, но они знают достаточно, и они знают, что Гейрлинг этого не делал. И остальная часть духовенства, как минимум, знает, что Шуляр накладывает Наказание на любого, кто осужден за убийство священника. Что касается людей, которые видят всё это, милорд, то по их мнению это сдержанность, и нет смысла притворяться, что это не так. Мы должны иметь дело с тем, что есть, а не с тем, чем мы хотели бы быть, и обманывать самих себя — это лучший способ, который я могу придумать, чтобы потерпеть неудачу в наших попытках побороть всю эту мерзость.

Гарнат начал было горячо отвечать, но Шилейр поднял руку, останавливая его.

— Мир, Амилейн, — сказал он тихо, но твёрдо. — Боюсь, граф Штормовой Крепости не сказал ничего, кроме правды. И он прав насчёт того, что простые люди оставляют вопросы церковного права на усмотрение Церкви. Если уж на то пошло, это именно то, что они должны делать. Просто… прискорбно, что в данном случае люди, утверждающие, что говорят от имени Матери-Церкви, на самом деле служат Шань-вэй.

Выражение лица Гарната было явно несчастным, но он откинулся на спинку стула, повинуясь жесту Шилейра. Епископ-исполнитель мгновение пристально смотрел на него, затем снова обратил своё внимание на Скалистого Холма.

— Из того, что вы сказали, и из того, что сказал Саламн, — он кивнул на Штормовую Крепость, — кажется, что сейчас, как минимум, у нас нет выбора, кроме как отказаться от любой надежды на народное восстание в Менчире. Вы согласны?

— Боюсь, что да, Ваше Высокопреосвященство. Скалистый Холм откинулся на спинку своего стула, теребя мочку уха. — Всегда было трудно координировать усилия отца Эйдрина с нашими собственными. И, честно говоря, юго-восточная часть княжества, похоже, всё больше склоняется к тому, чтобы последовать примеру столицы. Я пытался отговорить Каменную Наковальню и остальных от сосредоточения своих усилий к югу от Баркора, но я не мог давить слишком сильно, и, к сожалению, они были слишком умны, чтобы распределять свои силы и усилия так тонко, как я хотел. — Он пожал плечами. — В результате они смогли построить себе то, что представляет собой безопасную базу, простирающуюся за пределы столицы. Я не пытаюсь сказать, что они в полной безопасности, но у них в карманах есть Рочейр, Тартарян, Эйрит, Корис, Дейрвин и сам Менчир. Северо-запад и запад — это по большей части, жребий — они могут пойти в любую сторону. Дочь Ветра, вероятно, в данный момент порвала бы с Регентским Советом при любой открытой конфронтации, но у островитян не так много населения. И это оставляет нас здесь, на севере, где на данный момент авторитет Каменной Наковальни и Тартаряна, мягко говоря, шаток.

— Так что же, по-вашему, они планируют, милорд? — спросил Шилейр.

— Я точно знаю, что они планируют, Ваше Высокопреосвященство. Для этого я присутствовал на достаточном количестве их встреч! По сути, их стратегия состоит в том, чтобы продолжать постепенно расширять зону своего контроля, работая за пределами Менчира. Это будет не быстро, но они решили, что стабильность — и успех — важнее, чем быстрота, и они не собираются переусердствовать.

— Что даёт нам, по крайней мере, ещё немного времени, — заметил барон Ларчрос.

— Да, но мы не можем позволить себе растрачивать его впустую, — решительно сказал Штормовая Крепость.

Головы вокруг стола кивнули. События развивались с удручающей медлительностью, несмотря на все их усилия, и каждый из них остро ощущал, как утекают часы и дни.

— Что ж, хорошая новость заключается в том, что мы, возможно, всё-таки сможем начать действовать, — сказал Скалистый Холм. Остальные посмотрели на него, и он кисло улыбнулся. — Зебедайя наконец-то готов перестать танцевать вокруг да около. О, он всё ещё настаивает на нашей гарантии признания полной независимости Зебедайи — под его властью, конечно, — но я думаю, что на данный момент это формальность. Во всяком случае, он взял на себя обязательство снабдить нас мушкетами новой модели, в которых мы нуждаемся. Или, по крайней мере, некоторым их количеством.

— Они у него есть? — Шилейр выпрямился в кресле с блестящими глазами.

Хотя его светские соратники неуклонно наращивали количество своих людей, все они слишком хорошо осознавали нехватку оружия. Они были слишком плохо обеспечены в этом отношении, чтобы вооружить людей, которых они уже собрали, даже мечами и пиками, и у всех них, вместе взятых, было менее четырёхсот мушкетов — все они были старомодными, гладкоствольными и с фитильными замками. В одиночку против сил Гарвея они были бы полностью разбиты; как только генерал-наместник Чермин отправит своих морских пехотинцев с их винтовками и артиллерией в поле для поддержки, любая форма вооружённого восстания станет бесполезной. Это не могло привести ни к чему, кроме кровавой бойни для сопротивления, особенно теперь, когда юго-восточная часть княжества признавала власть Регентского Совета, и епископ-исполнитель знал это.

Но сейчас…

— Это всего лишь ружья, Валис? — спросил Штормовая Крепость.

— Хорошо хоть не пиф-паф ружья, Саламн, — с кислой улыбкой ответил Скалистый Холм. Штормовая Крепость кивнул, соглашаясь, а Скалистый Холм пожал плечами. — На данный момент он обещает только ружья. Он говорит, что мы можем получить первые четыре или пять сотен в течение примерно месяца после достижения фактического соглашения. С артиллерией будет сложнее, потому что Кайлеб уклоняется от того, чтобы предоставить её Зебедайе. Видимо, по какой-то странной причине он не совсем доверяет Зебедайе.

Судя по выражению лиц его коллег-заговорщиков, это не стало для него ошеломляющим открытием.

— Это поднимает интересный вопрос, милорд, — заметил Гарнат. — Если Кайлеб наблюдает за Зебедайей, сможет ли он на самом деле перебросить достаточно ружей, чтобы что-то изменить?

— Я не знаю, — честно признался Скалистый Холм. — Я знаю, что, по словам его посланника, он уже изобретательно «потерял» где-то около двухсот ружей, которые проходили через Зебедайю. Очевидно, никто из интендантов Кайлеба этого даже не заметил. Однако большая часть оружия, которое он предлагает нам поставить, вообще никогда официально не поступит в Зебедайю.

— Прошу прощения, милорд? — Брови Гарната поползли вверх, и Скалистый Холм фыркнул.

— Я тоже не знаю, как он планирует это сделать, епископ Амилейн, но его посланник, похоже, уверен в себе. Очевидно, Зебедайя нисколько не утратил своей склонности хитрить. Насколько я могу судить из того, о чём проговорился его посланник, у него есть контакт в Чизхольме, который в состоянии переправить оружие и материалы из их новой «Имперской Армии». Так быстро, как они расширяются, и со всем, что должно происходить, пока они беспокоятся о контратаке Церкви, я не удивлюсь, если кто-то с достаточно большими яйцами — если вы простите за выражение — сможет «потерять» довольно много винтовок или даже артиллерийских орудий, если бы он занимал правильный пост. И из того, что говорит посланник Зебедайи, похоже, что его контакт в Чизхольме находится на нужной должности.

И снова все за столом закивали головами, на этот раз с разной степенью глубокого удовлетворения. Если Скалистый Холм был прав, то они наконец-то могли приступить к серьёзному планированию. Если бы у них было оружие и огневая мощь, чтобы противостоять Гарвею достаточно долго, нашлось бы много Храмовых Лоялистов, которые встали бы на их сторону, и впервые за слишком долгое время они разделили чувство настоящей уверенности.

Однако ни одна из этих кивающих голов не знала о крошечном, почти микроскопическом дистанционном датчике, прицепившегося к нижней стороне одной из потолочных балок зала, и что он всё время подслушивал весь их разговор.

V. Императорский Дворец, Город Черайас, Королевство Чизхольм

.V.

Императорский Дворец, Город Черайас, Королевство Чизхольм

— Мерлин!

Императрица Шарлиен, чья беременность, только-только начинала проявляться, вскочила на ноги, когда в дверь вошёл высокий черноволосый гвардеец. Это было совсем не похоже на то, как коронованный глава государства обычно должен был приветствовать простого капитана Императорской Гвардии, но никто в переговорном зале, казалось, не заметил никаких нарушений.

Эдвирд Сихемпер, личный оруженосец Шарлиен, стоял на карауле внутри комнаты. Его лицо выглядело так, словно оно вот-вот расколется надвое прямо линии перелома его огромной ухмылки, и Император Кайлеб был не более чем на шаг или два позади своей жены, когда они вдвоём приблизились к капитану Атравесу. Князь Нарман Изумрудский откинулся на спинку кресла с приветственной улыбкой, искренняя теплота которой поразила бы самого Нармана всего несколько месяцев назад, а улыбка архиепископа Мейкела была почти такой же широкой, как у Сихемпера.

— Ваше Величество, — ответил Мерлин, когда Шарлиен обвила его руками в объятии, которое угрожало бы структурной целостности грудной клетки из простой плоти и крови, даже если бы на ней была одета кираса. Его тон был деловым, почти мягким, но это не обмануло никого из присутствующих, и он осторожно обнял её в ответ.

— Тебе понадобилось достаточно много времени, — заметил Кайлеб, протягивая руку, чтобы пожать предплечье Мерлина, когда Шарлиен отодвинулась, чтобы дать ему место.

— Это действительно заняло больше времени, чем я ожидал, — признался Мерлин. — С другой стороны, Анжелик тоже оказалась намного более впечатляющей, чем я ожидал.

— Мы хотим услышать об этом всё, — сказала Шарлиен. Потребность Мерлина как можно больше соблюдать радио-молчание, говоря электронным языком, исключала ежедневные разговоры, к которым они привыкли. Он передал достаточно информации, чтобы держать их в курсе событий, но они мало что знали о деталях.

— Мы хотим услышать об этом всё, — повторила Шарлиен, — но у нас нет времени выслушать полный отчёт прямо сейчас. Марек и мама будут здесь с минуты на минуту. Так что всё, к чему них нет допуска, придётся отложить на потом. За исключением того, что ты сможешь втиснуть до того, как они прибудут, конечно.

— Понимаю, Ваше Величество, — сказал Мерлин и глубоко поклонился.

Барон Зелёной Горы и королева-мать Элана были удивлены практически так же, как все остальные, когда было объявлено, что капитан Атравес самоудалится от Двора на длительный период для медитации. К тому же, они ещё и меньше радовались этому, чем некоторые, учитывая, насколько ловким оказывался Мерлин, когда дело доходило до пресечения попыток убийства. Тем не менее, они также признали, что вынужденное заключение Кайлеба и Шарлиен во дворце — спровоцированное погодой, даже если бы не было других факторов, которые следовало учесть — предоставило ему подходящее временное окно, чтобы сделать это, не ставя под угрозу их безопасность. Однако они также знали лучше, чем другие, насколько он был близок к Шарлиен и Кайлебу. Теперь, когда он вернулся, они, вероятно, могли бы дать императору и императрице как минимум немного времени, чтобы поприветствовать его дома. С другой стороны, предполагалось, что это будет рабочая встреча, потому что, прежде чем Кайлеб и Шарлиен отправятся на запланированное возвращение в Теллесберг в конце месяца, нужно было уладить очень много деталей.

Учитывая обстоятельства, Мерлин был уверен, что они скоро появятся. К счастью, лейтенант Франц Астин, заместитель Мерлина по отряду личной охраны Кайлеба, выставил дежурное подразделение снаружи переговорного зала. Астин знал о «видениях» Мерлина, а также знал, что Зелёная Гора и Элана не были допущены к этому знанию. Можно было положиться, что он постучит в дверь и объявит о прибытии первого советника и королевы-матери вместо того, чтобы просто открыть её и пропустить их внутрь.

В то же время…

— Короткая версия заключается в том, что, если что-то не пойдёт невероятно неправильно, Анжелик безопасно вывезет себя и всех своих людей — и, поверьте мне, их больше, чем мы когда-либо подозревали — из Храмовых Земель в Сиддар-Сити. Мне также удалось выяснить, как она доберётся оттуда до Теллесберга, и я думаю, что всё должно сработать нормально. В некотором смысле это будет немного рискованно, но у неё прекрасные отношения с Домом Квентин, и она, похоже, уже забронировала проезд на один из тех «сиддармаркских» кораблей с черисийскими экипажами, которые приобрели Квентины.

Он широко улыбнулся, вспомнив своё восхищение, но потом посерьёзнел.

— Другая хорошая новость заключается в том, что ей удалось совершить нечто совершенно экстраординарное. С ней семья Сэмила Уилсинна и семьи четырёх других викариев, которые были членами Уилсинновского «Круга». Для начала, уже это достаточно удивительно, но кроме этого ей удалось вытащить семьи тринадцати других викариев, со всех Храмовых Земель. И ей удалось вытащить архиепископа Жасина из Ледяного Сердца и ещё шестнадцать епископов и епископов-исполнителей «Круга»… и их семьи. — Он покачал головой. — Это более двухсот мужчин, женщин и детей, которых Клинтан и Инквизиция ищут повсюду. Когда станет известно, что они потерпели неудачу в таком масштабе, это не пойдёт на пользу Клинтановской ауре всемогущества.

— Боже мой. — Голос Кайлеба звучал почти благоговейно. — Как, во имя всего истинно святого, ей это удалось?

— Очевидно, я не смог расспросить её обо всех подробностях, так как я даже не понимал всего, что она задумала, до тех пор, пока я не направился в обратный путь сюда. Если уж на то пошло, я даже сейчас сомневаюсь, что на самом деле выяснил всё. Но судя по тому, что я видел, как она работает, вероятно, это не потребовало и близко тех усилий, которые это потребует по предположениям Клинтана. Я бы предположил, что она, вероятно, была единственным человеком за пределами самого «Круга», которому Уилсинн доверил имена всех членов своей группы, и если бы мне пришлось выбрать самую опасную вещь в ней, с точки зрения Клинтана, то такой является то, что она строит планы на будущее… с большим запасом.

— Я сам отслеживал ситуацию с Кахниром, так что у меня довольно хорошее представление о том, что она сделала в его случае, и я бы предположил, что она использовала ту же технику с большинством других. С вариациями, конечно. Но, проще говоря, она определила людей, наиболее подверженных риску из-за их связей с «Кругом», и организовала — в случае с Кахниром, как минимум, много лет назад — сеть, чтобы быстро и незаметно вытащить их в случае чрезвычайной ситуации. Её идея о том, как поддерживать оперативную безопасность, заставляет любого другого, кого мы уже видели, даже вас, Ваше Высочество, — он улыбнулся Нарману, — выглядеть абсолютным болтуном. Я гарантирую вам, что ни один из людей, которых она собиралась спасти, не знал о её планах больше, чем тот же Кахнир. Таким образом, даже если бы один из них и был схвачен, он не смог бы раскрыть существование сети кому-либо ещё. И я почти так же уверен, что люди, чьё спасение она организовала, понятия не имели, кто она такая и как вступить с ней в контакт. Это была сотовая система — «спящие ячейки», так их называли на Старой Земле — которая уже была на месте и ждала задолго до того, как Клинтан обнаружил существование «Круга». Всё, что ей нужно было сделать, это передать заранее подготовленные приказы о начале действий своим… эвакуационным командам.

— Похоже, нам нужно нанять её для работы на тебя, Нарман, — сказал Кайлеб, глядя на пухлого маленького изумрудца с ехидной улыбкой.

— Как по мне, Ваша Светлость, нам нужно создать её собственное специальное бюро и назначить её ответственной за тайные операции, — очень серьёзно ответил Нарман. — Я никогда не предпринимал ничего подобного масштабу, описанному Мерлином, и уж конечно не прямо под носом у Инквизиции, но я думаю, что могу понять возникающие трудности. И степень предусмотрительности и планирования. Я понимаю, что у неё были годы — десятилетия — чтобы привести всё это в порядок, но я по-прежнему глубоко впечатлён.

— Что ж, — выражение лица Мерлина было серьёзным; теперь же оно определённо стало мрачным, — я согласен с вами, что впечатлён ей, Ваше Высочество, но не ожидайте, что в будущем она будет такой же. — Он глубоко вздохнул. — Возможно, она вызволила двести человек; однако, судя по тому, что удалось выяснить Сычу, Клинтан арестовал почти две тысячи.

— Две тысячи? — повторила Шарлиен очень тихо и осторожно ошеломлённым тоном, и Мерлин медленно кивнул.

— «Круг» Уилсинна был намного больше, чем мы подозревали, — тяжело сказал он. — В дополнение к нему и его брату, было по меньшей мере двадцать других викариев — а может быть и ещё больше; на данный момент, согласно отчётом дистанционных датчиков, оставленным Сычом в Зионе, он арестовал более тридцати. Кроме того, он арестовал семьи всех обвиняемых викариев — кроме тех, кого вытащила Анжелик — а также каждого человека из личного персонала викариев и их семей. И они арестовали пятьдесят епископов и архиепископов, а также всех их ближайших родственников.

— Тридцать викариев? — Стейнейр покачал головой, выражение его лица было таким потрясённым, каким Мерлин его ещё никогда не видел. — Это десятая часть всего викариата!

— Я знаю об этом, Ваше Высокопреосвященство. И не думаю, что он уже закончил. Очевидно, он пользуется этой возможностью, чтобы очистить викариат от всех, у кого, по его мнению, может хватить смелости выступить против него. И, — лицо ПИКА Мерлина было высечено из гранита, — Инквизиция уже объявила, что намерена применить со всей строгостью Книгу Шуляра к любому «мерзкому, отрёкшемуся и проклятому предателю, который предал свои клятвы Богу, Архангелам и Матери-Церкви, кем бы он ни был или какую бы должности он ни занимал», а также их семьям.

Шарлиен подняла руку, прикрывая рот, а Кайлеб злобно выругался вполголоса. Выражение лица Нармана по факту совсем не изменилось, и всё же в его глазах появилось странное ожесточение — нечто ледяное, скорее ощущаемое, чем видимое — а выражение лица Сихемпера было подходящим зеркалом для ярости Кайлеба. Но выражение лица Стейнейра было, во многих отношениях, самым пугающим из всех.

Мейкел Стейнейр был мягким, сострадательным и любящим человеком. Любой, кто когда-либо встречался с ним, знал это. Но у этой мягкости и сострадания была и другая сторона — яростная защитная сторона. Та сторона, которая сделала его настоящим пастырем. И в тот момент, когда Мерлин посмотрел на архиепископа Черис, он увидел пастуха, стоящего между своим стадом и одним из шестиногих сэйфхолдийских «горокотов» с охотничьим копьём в руках и жаждой убийством в сердце.

— Как ты думаешь, Мерлин, он действительно готов это сделать? — Тон клинической отстранённости Нармана никого из них не обманул. Все они посмотрели на него, и изумрудец пожал плечами. — Я имею в виду, думаешь ли ты, что Трайнейр, Мейгвайр и Дачарн позволят ему сделать что-то настолько глупое?

— Я не знаю, — честно ответил Мерлин. — Анжелик гораздо лучше, чем мы, понимает, что происходит внутри викариата и «Группы Четырёх». Из того, что она рассказала, я думаю, что Дачарн остановил бы Клинтана, если бы мог, но Мейгвайр, по сути, ничтожество. Хуже того, по мнению Анжелик, он, вероятно, согласен с Клинтаном в необходимости подавления любой возможной оппозиции. И я сомневаюсь, что у него хватит моральной стойкости или достаточного авторитета в «Группе Четырёх», чтобы остановить это, даже если бы он захотел. Трайнейр достаточно умён, чтобы понять, какой ущерб может нанести такого рода бесчинство, но я боюсь, что в краткосрочной перспективе он достаточно отчаялся, чтобы согласиться. Вопрос, который я кручу в голове, заключается в том, собирается ли Дачарн попытаться остановить Клинтана… или признает, что он не может. Что всё, чего он может добиться — это добавить в список ещё одну жертву — на этот раз из самой «Группы Четырёх».

— И, мне неприятно это говорить, Нарман, — резко сказал Кайлеб, — но с их точки зрения это может показаться совсем не глупым. Их флоты достаточно близки к завершению, чтобы они были готовы, по крайней мере, скоро начать контратаку. В то же время престиж и авторитет «Группы Четырёх» сильно пострадали от всех неудач, которые они пережили на сегодняшний день. Не говоря уже о том факте, что остальная часть викариата знает, что вся война началась исключительно из-за того, что «Группа Четырёх» облажалась. Я не знаю насчёт Дачарна, но Клинтан, наверняка, а также Трайнейр и Мейгвайр, почти так же наверняка, рассматривают это как возможность восстановить железную хватку на шее викариата. Они собираются подавить любой возможный голос внутренний оппозиции — особенно любой голос, который мог бы посоветовать умеренность в победе — прежде чем они натравят на нас свой новый флот. И если они победят, они сделают то же самое со всеми нашими людьми. Они думают, что создадут столько ужаса, столько страха, что никто никогда больше не посмеет спорить с их интерпретацией Божьей воли и их собственной силы.

Карие глаза императора потемнели, когда он представил тот ужас, в который превратится Церковь Господа Ожидающего, если победит «Группа Четырёх».

— В долгосрочной перспективе это уничтожит их и, возможно, и саму Церковь, — продолжил он, и голос его по-прежнему был горьким и холодным. — То зверство, о котором они говорят, постигло так много мужчин и женщин — и детей, чёрт бы забрал их чёрные сердца в ад — которые известны всей остальной части викариата? Которые являются двоюродными братьями, тётями и дядями остальных членов викариата? — Он покачал головой с мрачной уверенностью пророка. — В конце концов, даже те, кто больше всего боится их в настоящий момент, будут помнить. Возможно, ни у кого из них не хватит мужества и моральной стойкости противостоять им сейчас, но, в конце концов, они вспомнят, что даже ящерицы-падальщики могут одолеть великого дракона… если их будет достаточно и что-то его отвлечёт.

— Так что вы правы, Нарман. В конечном счёте, это было бы глупо с их стороны. В долгосрочной перспективе. В полноте времени. Но они не думают о долгосрочной перспективе. Они думают о настоящем, о сиюминутном, и, возможно, о следующем месяце или о следующем годе. Это всё, на что простирается их виденье, и поэтому я говорю вам, так же уверенно, как я стою здесь, в этом зале, в этот момент, они собираются это сделать. Боже, помоги нам всем, — его голос упал до шёпота, — они собираются это сделать!

VI. Личная молельня Робейра Дачарна, Храм, Город Зион, Храмовые Земли

.VI.

Личная молельня Робейра Дачарна, Храм, Город Зион, Храмовые Земли

Робейр Дачарн опустился на колени перед крошечным алтарём, обхватив руками простой деревянный скипетр, и, устремив свои глаза на икону Лангхорна, с её золотым воздетым отражением скипетра, который он держал в своих простых смертных руках, он почувствовал, как слёзы потекли по его лицу.

«Помоги мне, — взмолился он. — Святой Лангхорн — Господи — помоги мне! Я не могу позволить этому случиться. Я не могу, не вдобавок ко всему остальному! Это не может быть тем, что Ты хочешь, чтобы было сделано от Твоего имени. Скажи мне, как это остановить! Покажи мне путь!»

Но икона молчала. Она не дала никакого ответа, и, как бы он ни напрягал слух своей души, он не услышал шёпота Божьего голоса в своём сердце.

С исказившимся от боли лицом, он закрыл глаза, сжимая скипетр, который он сжимал так сильно, что даже удивился, как резное дерево не разлетелось вдребезги в его руке. Он думал, что знал, что собирается сделать Клинтан, и боялся этого, отчаянно пытаясь придумать какой-нибудь способ остановить всё это — и даже как-то предупредить предполагаемых жертв. И всё же его худшие кошмары не соответствовали тому, что происходило на самом деле.

Дачарн был единственным членом «Группы Четырёх», к которому Сэмил Уилсинн когда-либо осмеливался обратиться напрямую. Так что, когда прошлой осенью Клинтан начал бросать свои таинственные, ухмыляющиеся маленькие намёки, Дачарн был уверен, что знает, кто его цели. Но ни Трайнейр, ни Мейгвайр не поняли этих намёков. Они знали, что что-то витает в воздухе, как и все остальные, и всё же они были так же удивлены, как и любые другие члены викариата, когда Клинтан и его инквизиторы действительно нанесли удар. Сначала они не поверили, думая, что Клинтан, должно быть, слишком остро отреагировал. В конце концов, он не был известен своей умеренностью. Но Клинтан был готов к этому, и руки Дачарна на скипетре сжались ещё сильнее, когда он вспомнил ту сцену…

— Что всё это значит, Жаспер? — требовательно спросил Замсин Трайнейр. Обычно вежливый и сдержанный голос Канцлера был резким, а выражение его лица было напряжённым от смешанного гнева и несомненного страха, когда он столкнулся взглядами с Великим Инквизитором через переговорный стол.

— Я думаю, всё достаточно ясно, — ответил Клинтан холодным, опасно ровным тоном. — Я уже некоторое время говорю всем вам, что у нас были предатели прямо здесь, в викариате. Я понимаю, что вы трое игнорировали мои предупреждения. Что вы спокойно занимались своими делами, предполагая, что это просто случай, когда я снова вижу врагов в каждой тени. Ну, я не буду говорить, что этого не случалось в прошлом. Я так же не буду извиняться за это; в служении Богу и Шуляру лучше быть чрезмерно подозрительным, чем слепо не обращающим ни на что внимания.

— Но не в этот раз. О, нет, только не в этот раз! Эти ублюдки сговорились против Матери-Церкви, против власти Великого Викария, против нашей борьбы с еретиками в Черис и против Самого Бога. Они могут обставлять это так, как им заблагорассудится, пытаться оправдать это любым способом, который они выберут, но правда выйдет наружу. Поверьте мне. Правда… выйдет… наружу.

Робейр Дачарн не мог припомнить, чтобы когда-либо видел на лице Жаспера Клинтана выражение такой уверенности в себе и такую железную решимость. Он излучал ужасающую силу, когда сердито смотрел на своих трёх коллег, пригнувшись вперёд, словно огромный разъярённый дракон с горящими глазами, готовый открыть свою огромную пасть и атаковать с рёвом убийственной ярости.

Казначей начал открывать рот, хотя совершенно не представлял, что собирается сказать. Но пока он колебался, подыскивая слова, Трайнейр откинулся на спинку стула, с напряжённым взглядом, и заговорил первым.

— Какая правда, Жаспер? — спросил он. — Я знаю, что Уилсинн и его брат всегда были критиками, всегда были занозой в заднице. И я знаю, что они были опасны — по крайней мере, для нас. Но есть огромная разница между этим и тем, в чём ты обвиняешь их сейчас. И все эти аресты, полуночные захваты детей и женщин… Лангхорна ради, человек! Разве ты не видишь, к чему это приведёт? Ты думаешь, все эти люди не связаны родством с другими семьями по всей территории Храма? Некоторые из них связаны со мной, ради Бога! Как, по-твоему, отреагируют остальные члены викариата, если они подумают, что их семьям будет угрожать нечто подобное только потому, что мы думаем, что они выступают против нашей политики?

— Так вот что ты думаешь про это? — Клинтан недоверчиво уставился на Трайнейра. — О, мне доставило бы огромное удовольствие расправиться с этим ханжеским ублюдком и его братом, ни секунды не сомневайся, что этого не произошло бы. Но я не придумал это только для того, чтобы уничтожить врага, Замсин. Это то, что попало мне в руки. Это заговор, который простирается далеко за пределы Уилсинна и его брата, и лишь по Божьей милости я вообще узнал об этом.

— Какой ещё заговор? И как это ты «вообще узнал об этом»? — требовательно спросил Трайнейр, чей скептицизм немного рассеялся перед тоном стальной уверенности Клинтана.

— Они сговаривались свергнуть Инквизицию и данную ей Богом власть в качестве первого шага их плана признания легитимности «Церкви Черис», — категорично заявил Клинтан. — Они собирали материалы, которые, как они полагали, могли использовать для шантажа других викариев, вымогая их поддержку против нас и Великого Викария, как средство сделать именно это. Они неустанно работали над подрывом фундаментальных церковных доктрин, включая доктрину непогрешимости Великого Викария, когда он говорит от имени Лангхорна, и планировали подорвать центральную власть Матери-Церкви путём фактической поддержки требований таких людей, как Стейнейр и его так называемых «реформистов» о местных выборах епископов. Я думаю, что всё это представляет собой довольно значительную угрозу Матери-Церкви и Божьему плану для Сэйфхолда, Замсин. И это даже ещё не начинает касаться некоторых вещей, которые мы обнаружили об их личной деградации.

Дачарн почувствовал внезапный приступ тошноты, услышав, как кто-то вроде Клинтана, из всех возможных людей, обвиняет кого-то другого в «деградации». И всё-таки даже он был немного ошеломлён перечнем других обвинений Великого Инквизитора. Он никогда не сомневался, что Клинтан исказил и неверно истолковал всё, чего пытались добиться Сэмил и Ховерд Уилсинны — у Казначея была та ужасающая записка, которую Ховерд сунул ему в качестве доказательства — но он был пугающе уверен, что Клинтан сможет продать свою интерпретацию их намерений многим, возможно, даже большинству других викариев. Эти другие викарии уже были в ужасе от последствий войны с Черис, а сообщения о том, что всё больше и больше сочувствующих Реформистам священнослужителей переходят в Церковь Черис в таких местах, как Изумруд и Корисанд, только заставили бы их ещё больше заподозрить и испугаться призрака внутреннего предательства.

— Это серьёзные обвинения, — сказал Трайнейр, и на этот раз Канцлер выглядел потрясённым, даже немного испуганным. — И ты всё ещё не рассказал нам, как пришёл к «открытию» всего этого? И почему ты не рассказал нам всем об этом сразу?

— Во-первых, я не рассказал об этом никому из вас, потому что это было делом Инквизиции, а не вашим, — прямо сказал Клинтан. — Лангхорн и Шуляр создали Инквизицию специально для борьбы с такого рода внутренним разложением. Мне не нужно было советоваться ни с кем другим, чтобы понять, чего требует от меня моя должность и мои собственные обеты. Во-вторых, я не сказал никому из вас — или кому-либо, кроме Уиллима Рейно и горстки старших инквизиторов, чьей способности держать язык за зубами я безоговорочно доверял — потому что было важно, чтобы заговорщики не узнали, что мне стало известно об их действиях, пока зима не поймала их в ловушку здесь, в Зионе, и у меня было бы время завершить предварительное расследование и организовать одновременный арест всех виновных. Я не говорю, что кто-то из вас намеренно предупредил бы кого-то, способного на такую отвратительную измену, — его взгляд на мгновение метнулся к лицу Робейра Дачарна, и этот взгляд стал холодным, а не горячим, — но даже одно неосторожное слово в неправильном месте могло бы предупредить их, прежде чем я был бы готов. Вы понятия не имеете, как далеко простирались их сети, как глубоко распространилось их разложение среди персонала других викариев и архиепископов.

— Что же касается того, как я это обнаружил, то, хоть я и хотел бы поставить это себе в заслугу, но я не могу. — Дачарн был не единственным, чьи глаза распахнулись от изумления, когда Жаспер Клинтан отрёкся от заслуг в раскрытии заговора такого масштаба, как тот, который он только что описал. — Так получилось, — продолжил он, — что кто-то, кто был завербован заговорщиками и узнал, что они на самом деле замышляют, обратил на него моё внимание.

— Кто? — Дачарн услышал свой собственный требовательный голос.

Клинтан некоторое время молчал, почти задумчиво смотрел на него, а затем кивнул. Он с лёгким кряхтением отодвинул свой стул, прошествовал к двери в комнату и открыл её.

— Да, Ваша Светлость? — спросил Инквизитор в пурпурной сутане за дверью.

— Приведи его, — решительно сказал Клинтан.

— Сию секунду, Ваша Светлость.

Инквизитор поклонился, затем повернулся и быстро пошёл по коридору, в то время как Клинтан вернулся на своё место за столом. Он снова сел, скрестил руки на груди и сидел молча, ожидая.

Ожидание было не таким долгим, как казалось — Дачарн был уверен в этом — но, казалось, прошла вечность, прежде чем дверь снова открылась и Инквизитор вернулся. Его сопровождал ещё один мужчина, на этот раз в белой с оранжевой отделкой сутане архиепископа.

— Я полагаю, что все вы знаете архиепископа Хэнки, — сказал Клинтан.

Глаза Дачарна сузились. Он конечно же знал Никласа Стантина, архиепископа Хэнки, хотя и не очень хорошо. Их пути пересекались несколько раз, особенно когда речь заходила о деталях финансов Хэнки, но по-настоящему он никогда Стантина не знал. Теперь он рассматривал явно напуганного человека, стоящего перед ними, гадая, что скрывается за этим изысканно скроенным фасадом. В карих глазах Стантина было что-то тёмное, и его руки заметно дрожали, прежде чем он спрятал их в рукавах сутаны.

— Никлас пришёл ко мне в прошлом мае, — продолжил Клинтан. — Он разыскал меня, потому что ему стало известно о поистине ужасном заговоре так называемых людей Божьих прямо здесь, в викариате. Они обратились к нему, и в течение некоторого времени, как он открыто признаётся, он позволил обманывать себя и попасться на их ложь. Они убедили его, что их целью было просто «искоренить» некоторые «злоупотребления» внутри Матери-Церкви. — Великий Инквизитор тонко улыбнулся. — Похоже ли это на то, что мы слышим из других стран о «Реформистах», топчущих друг друга в своём стремлении предать Мать-Церковь Стейнейру и его еретикам?

Дачарн почувствовал, как у него упало сердце, когда он понял, какой резонанс поднимет этот вопрос у других испуганных викариев. Действительно, он увидел огонёк в глазах Трайнейра, и по выражению лица Мейгвайра было очевидно, что тот был готов использовать любые средства, необходимые для подавления любого «заговора Реформистов», исходящего изнутри Храма.

— Сначала Никлас был настолько впечатлён их очевидной искренностью и набожностью, что позволил себя обмануть, — продолжил Клинтан, позволив им полностью осознать его вопрос. — Со временем, однако, он пришёл к пониманию, что их действительные цели были гораздо более зловещими. А потом разразилась эта история с Черис. В своём стремлении воспользоваться возможностью, которую, по их мнению, она предоставляла, они совершили ошибку, зайдя слишком далеко в открытую, и он начал видеть вещи, которых не видел раньше, в том числе свидетельства глубоко скрытого личного разложения. Я думаю, он был по понятным причинам испуган — как тем, что он обнаружил, так и тем, как Мать-Церковь и Управление Инквизиции могут отреагировать на его собственное участие. Ему потребовалось некоторое время и много молитв, чтобы осознать, что его долг — довести всё это до моего сведения. Изложить это мне, чтобы Мать-Церковь могла защитить себя от этого нападения из ночи. Он понимал, какому личному риску подвергался, сообщая мне об этом, но всё же был полон решимости сделать это, и он это сделал.

«Ты имеешь в виду, что он был так напуган тем, что ты сделаешь со всеми ними, если узнаешь сам, что пришёл к тебе, чтобы продать остальных и купить для себя лучшие условия, которые только мог», — холодно подумал Дачарн.

— Можем ли мы услышать это от самого архиепископа Никласа? — спросил Трайнейр болезненно нейтральным тоном.

— Конечно, можете. — В голосе Клинтана прозвучало почти раздражение, как будто он не мог поверить, что у Трайнейра мог вообще быть какие-то вопросы, и он взглянул на ожидающего, молчаливого архиепископа. — Расскажи им, Никлас.

— Да, Ваша Светлость, — ответил Стантин.

Он посмотрел на трёх других викариев, откашлялся и с трудом сглотнул. Затем он глубоко вздохнул.

— Всё было так, как уже описал Великий Инквизитор, Ваши Светлости. — Его голос слегка дрожал, но он прямо посмотрел им в глаза. — Сначала я искренне верил, что викарий Сэмил и викарий Ховерд принимают во внимание только наилучшие интересы Матери-Церкви. На самом деле, я верил в это в течение нескольких лет. Лишь постепенно некоторые части того, что они говорили, начали звучать так, словно они противоречили другим частям, и даже тогда я смог убедить себя, что просто неправильно что-то понял. Но они заставили меня… делать то, что заставляло меня чувствовать себя некомфортно. Шпионить за моими братьями епископами и архиепископами. Собирать информацию о членах викариата — даже о самом Великом Викарии. Искать, специально, улики, которые могли быть использованы для шантажа или давления на членов Инквизиции. И, кроме того, всё, что могло бы быть использовано в качестве оружия против Канцлера, Великого Инквизитора и Казначея.

Он помолчал, словно собираясь с мыслями, а затем продолжил.

— Я начал понимать, что то, что они собирали, было информацией, которая могла быть использована против личных врагов по викариату. Это глубоко обеспокоило меня, особенно когда я начал обнаруживать некоторые… неприятные аспекты их собственной жизни. — Его рот на мгновение искривился в том, что могло быть гримасой отвращения… или, возможно, страха. — Я обнаружил, что за добродетельным фасадом, который они пытались представить, на самом деле они были преданы личной распущенности, которая потрясла меня. Ваша милость, я не ханжа и не понаслышке знаю реальность. Я знаю, что епископы, архиепископы, даже викарии остаются мужчинами, что все мы подвержены искушениям плоти, и что слишком часто мы им поддаёмся. Я не готов осуждать кого-либо из моих братьев в Боге за эту слабость, потому что все смертные слабы и несовершенны. Но есть извращения, перед которыми я должен провести черту. Противоестественные похоти и жестокое обращение с детьми — это больше, чем я мог бы вынести.

Глаза Дачарна расширились. Клинтан же не думал, что сможет продать вот это остальным викариям? Не о Сэмиле и Ховерде Уилсиннах, из всех возможных мужчин!

И всё же, даже подумав об этом, он был поражён тем, насколько чертовски искренне и убедительно звучал голос Стантина. Между прочим, люди, уже стремящиеся оправдать уничтожение того, кто, по их убеждению, был их врагом, ухватятся за такие дополнительные обвинения.

«Что ж, теперь я знаю, на какие условия ты согласился, когда продал свою душу, Стантин», — холодно подумал он.

— Когда мои глаза прозрели, — продолжил Стантин, — я начал видеть ещё больше вещей, которые я старался не видеть. А потом началась война с Черис, и внезапно все они стали взволнованы, все горели желанием воспользоваться возможностью — благоприятным шансом — которую им предоставили наши первоначальные поражения. Я осознал, что им было всё равно, если Мать-Церковь разрушится, лишь бы они были в состоянии установить свой собственный контроль над тем, что осталось в обломках. Они были полностью готовы к тому, что «Церковь Черис» будет расти и процветать, если это позволит им навязать свою собственную «доктринальную реформу» здесь, в Зионе, и назначить себя правителями Матери-Церкви.

Архиепископ Хэнки печально покачал головой, выражение его лица было выражением человека, которого предали те, кому он доверял… а не человека, который предавал тех, кто доверял ему.

— Как только я понял правду, Ваши Светлости, я решил, что у меня нет выбора, кроме как поделиться своими знаниями и подозрениями с Великим Инквизитором. Что я и сделал. И после того, как он выслушал моё признание, он сказал…

Робейр Дачарн вернулся в настоящее, открыл глаза и снова умоляюще уставился на икону на алтаре. Но икона по-прежнему не отвечала на его безмолвную, исполненную муки мольбу.

«Стантин добился своего», — безнадёжно подумал он. Дачарн не знал, действительно ли Трайнейр поверил хоть единому слову о предполагаемых «извращениях» внутреннего круга Уилсиннов, но он подозревал, что Мейгвайр убедил себя в том, что это правда. И всё же он знал, что Трайнейр действительно поверил в то, что Сэмил и Ховерд Уилсинны и их… сообщники были полны решимости вырвать контроль над Храмом из рук «Группы Четырёх». — «И, — подумал Дачарн, — Канцлер также поверил, что Уилсинны действительно были готовы заключить соглашение с Церковью Черис путём переговоров. Которые признали бы право этой еретической церкви на существование. Можно было бы поспорить, что из этих двух вещей выглядело бы большей изменой, большей угрозой для Замсина Трайнейра. И того, и другого, вероятно, было бы достаточно, чтобы склонить его поддержать Клинтана; а вместе они определённо сделали своё дело».

И потому Робейр Дачарн оказался единственным членом «Группы Четырёх», который признал — или, как минимум, мог бы признаться самому себе — что на самом деле замышлял Жаспер Клинтан. Единственным возможным голосом, который мог бы восстать против безумия. И всё же он был изолированным голосом, и не только в внутри «Группы Четырёх». Весь остальной викариат знал о том, как он вновь сосредоточился на своей личной вере, и, в процессе этого, провёл много времени в тех же кругах, что и Сэмил и Ховерд Уилсинны. В тех же кругах, что и несколько — на самом деле, большинство — викариев, которые были схвачены как заговорщики вместе с братьями Уилсинн.

Шок от того, что случилось с Уилсиннами, когда Инквизиция попыталась арестовать их, поразил викариат, как удар грома. Одного викария убил другой, его собственный брат, чтобы предотвратить его арест? Убийца, сам убитый в жестоком бою против Храмовой Гвардии? Но почему Ховерд убил Сэмила? Чтобы избавить своего брата от Допроса и Наказания… или заставить замолчать голос, который мог бы обличить его в процессе расследования?

Глаза Дачарна вспыхнули. Он точно знал, почему Ховерд сделал то, что сделал, и он помнил, как Ховерд посмотрел ему в глаза в тот день, когда передал ему ту записку. Он знал, чего Ховерд ожидал от него в тот день. Но он также мог слышать толпу, поднимающуюся позади Клинтана, голоса, доведённые паникой до пронзительных обвинений, до лихорадочных клятв верности, до страстных требований отомстить тем, кто предаст Мать-Церковь… все, что угодно, лишь бы удержать Клинтана и Инквизицию подальше от них самих и их семей.

Он не мог остановить это.

Эта мысль внезапно обожгла его, холодная и ясная, когда он уставился на икону Лангхорна.

Он не мог остановить это. Не сейчас. Никто не мог. Если бы он попытался, его просто добавили бы в список жертв, и вполне вероятно, что его собственная семья — его братья, его сестра и их семьи — были бы переданы Инквизиции вместе с ним. Он содрогнулся от мысли о том, что с ними могло бы там случится, от обвинения, которое появилось бы в их глазах, если они перенесли все ужасы, предписанные Шуляром, и узнали, что всё это было потому, что он пожертвовал ими в своей тщетной попытке успокоить собственную совесть, выступив против Клинтана.

«На самом деле этого могло и не случиться, — в отчаянии подумал он, и разум его был наполнен ужасом, обвинением и отречением в глазах его племянниц и племянников, — но это то, что они подумают, что они почувствуют… что они будут испытывать. Я имею право уничтожить себя; имею ли я право уничтожить их прямо вместе со мной?»

Но даже если бы у него было такое право, это ничего бы не дало. Ничто не согласится с устранением единственного голоса в «Группе Четырёх», который мог бы выступить против этого.

«Это не имеет значения. Это не должно иметь значения. Возможно, я не всегда знаю, что правильно, но я знаю, что неправильно, и я викарий. Я священник. Я пастырь. А сам Лангхорн говорит: „Добрый пастырь жертвует жизнью своей ради овец“. Проще от этого не становится. И всё-таки… всё-таки…»

Он закрыл глаза, снова думая о записке, которую передал ему Ховерд Уилсинн. О требовании, которое она предъявляла, о надежде, которую она предлагала, и об обещании, которое она требовало от него. Если бы он пожертвовал собой сейчас, в этот момент, как того требовал его священнический сан, эта надежда умерла бы вместе с ним, и обещание осталось бы невыполненным.

Он вспомнил страсть в глазах Ховерда тем утром, вспомнил мягкую улыбку Сэмила Уилсинна и его радость от исполнения Божьей воли, вспомнил свою любовь к собственной семье, вспомнил лающих гончих, идущих по пятам Клинтана, и прижался лбом к скипетру в своих руках.