Мир закрытых дверей

Глава 3. Воспоминания

Первые сознательные воспоминания Ивана относились к тому раннему возрасту, когда он лежал на спине в удобной коляске и глядел вверх. Коляска скрипела и покачивалась, а по потолку проносились прямоугольные огни ярких люминесцентных ламп.

– Ути, какой ты у меня хорошенький! – говорила мать, поглаживая с превеликой нежностью голову Ивана.

– Не балуй его, а то вырастет бездарем! – произносил отец грозным голосом, как тогда казалось Ивану. Но Татьяна не обращала внимания на слова мужа и продолжала сюсюкать с ребенком. Мать в тех воспоминаниях была молода, красива, огромна.

Когда Иван немного подрос и встал на ноги, его пересадили в другую коляску, в которой он уже не лежал на спине, а сидел прямо и мог крутить головой по сторонам. Родители попеременно возили его по светлым залам и коридорам, часто заезжая в магазины – мимо проносились длинные полки с пузатыми бутылками и цветастыми коробками самых разнообразных форм и размеров, стороной проезжал тучный ларек с черепичными рядами блестящих журнальных обложек, вдаль уходили длиннющие стеллажи с белесыми тарелками, чашками, чайниками. Огромность окружающего мира запомнилась ярким мимолетным видением. И еще были мерцающие бело-желтые лучи, исходившие из некоторых щелей вентиляционных решеток на стенах и потолках.

Когда Иван научился сносно ходить и бегать, а также бормотать себе под нос всякую важную ерунду и правильно различать назидательный, ругательный и доброжелательный тон в речи взрослых, – коляска оказалась ненужной и была отдана какому-то мужчине в сером комбинезоне. Тот откатил ее в служебное помещение.

– Что там? – спросил отца маленький Ваня, указывая на невзрачную дверь с надписью "КБ", за которой скрылась коляска.

– Там?… – отец на секунду задумался. – Там темный чулан и в нем живет злобный Кощей, по прозвищу Бессмертный. И если ты будешь вести себя плохо, то мы отправим тебя за эту дверь – и Кощей съест тебя!

Ваня услышал в словах отца редкую смесь интонаций – поучение, осторожность и гнев звучали одновременно, – и это его озадачило и напугало, и он решил больше у родителей ничего не спрашивать об окружающих странностях, хотя эти странности так и притягивали к себе взгляд: вечно закрытые двери без ручек и замочных скважин, тупиковые коридоры, ведущие в никуда, металлические шкафы, в которых что-то натужно жужжало, и, конечно же, дырки на стыках стен и потолков, дышавшие мерцающим бело-желтым светом.

Семья Петровских жила на восьмом этаже двенадцатиуровневого панельного дома в небольшой, но уютной двухкомнатной квартире: одну комнату занимали родители, а другую – поменьше – отвели Ивану.

Петровские часто ходили обедать, ужинать, а иногда даже и завтракать в столовую, удачно располагавшуюся неподалеку – нужно было лишь спуститься на лифте, выйти из подъезда и немного пройти по дворовой улочке к двухэтажному, приземистому дому, на котором мигала завлекающая неоновая вывеска. Внутри играла легкая, беспечная музыка, забавно звенели тарелки, и официантки в нежно-белых майках задорно улыбались и приветливо, не как теперь, выговаривали: "Здравствуйте! Вот свободный столик… Приятного аппетита… Приходите снова!"

Затем в жизни Ивана внезапно появились полки с карандашами, тетрадками и книжками – мальчик все думал и никак не мог понять, что же это за такое заведение под названием "школа", откуда раздавались зычные, разноголосые крики и куда ему суждено было отправиться.

Неуклюжий рюкзачок на спине, букетик огромных цветов в руке – и вот оно – первое сентября. Иван чувствовал себя сносно лишь до того момента, пока рядом с ним были его родители. Но как только Ваню оставили в толпе детей – смущенных, непонимающих, глазастых, с цветами и рюкзаками – он заволновался и побежал к матери, но Татьяна грозно, почти по-отцовски, сказала ему:

– Стой, непоседа! Теперь тебе нужно ходить в школу. Так что: привыкай.

Ваня остановился и вернулся в толпу. Волновался, но теперь уже меньше.

– Дети, дети! – раздался голос немолодой женщины в темно-синем платье. – Сейчас прозвучит для вас первый звонок, и вы все пойдете в первый класс.

Другая женщина – толстая и не такая строгая на вид – подняла руку с большим, блестящим колокольчиком – и в ушах зазвенело.

Но затем началось самое страшное: колонна детей двинулась вперед – к дверям школы, – а родители остались позади – во дворе. Пятиэтажное белое здание угрожающе приблизилось, разинув свою двустворчатую пасть. Ваня шел, смотрел вверх и боялся. Он хотел обернуться, чтобы взглянуть на родителей, но побоялся сделать это. Из всего, что происходило первого сентября, он запомнил только надвинувшийся страх – сто ужасных шагов от дворовой ограды до входа в школу. Сто шагов, которые ничуть не изменили жизнь, но которые почему-то остались с Иваном навсегда.

А дальше все закружилось и завертелось. Азбука, арифметика, рисование, Ирина Михайловна, первый друг Федя, непоседливая Ленка – школа оказалась нестрашной, несложной, понятной, привычной, обыденной.

Отзвенел первый класс, промелькнули каникулы, пахнувшие вафлей и медом, а затем начался голосисто и весело второй класс, вновь в руках распустились первосентябрьские бутоны – и тут же завяли; в этот год разразился невиданных масштабов кризис. Иван тогда еще не знал, что это такое – но чувствовал, что осень желтила все вокруг с неистовой злобой.

Стал позже приходить с работы отец. Он садился на кухне ужинать, включал телевизор: дядька с экрана теперь вещал скучным басом, а не задорным фальцетом, как раньше. Мать подавала отцу какие-нибудь котлеты с макаронами – ее блюда становились все более однообразными и безвкусными. А кончался вечер обычно тем, что родители или уплывали в водоворот ругани, или бесцветно молчали и даже иногда выключали гнусавый телевизор – и тогда становилось особенно мрачно и грустно.

Ивану перестали покупать игрушки. Он рос, и каждый год ему добывали новую одежду, но одежда эта уже не была яркой, красивой и удобной – она выглядела серой и невзрачной. И так стали одеваться все.

На некогда ослепительно-желтой лестничной клетке, заразившись обезображивающей экземой, меркли и отмирали веселые лампочки. Лифт теперь натужно скрипел и громко лязгал створками своих дверей – и не было уже той приятной для живота плавности замедления у нужного этажа. На стенах появились скверные надписи, краска во многих местах потрескалась и отслоилась. На ступенях скопилась грязь. И пахло. Пахло мусором, застревавшем в мусоропроводе, пахло ржавчиной и подвальной сыростью, пахло беспризорными крысами и мышами.

Улицы, дворы, люди, дети – все изменилось. Уже не было прежнего задора в школе. Многие магазины закрылись, а те, что остались, умирали долгой и мучительной смертью. Остановились заводы. В ноябре расформировали офис, в котором работал отец. Он кое-как устроился на другую работу, но и она через полгода перестала существовать. Матери повезло в этом смысле – она работала в государственном учреждении – ставила печати на документах, сортировала чиновничьи папки, вела картотеку. Но те смешные крохи, что ей платили, никак не утоляли голода растущих цен. И настала жизнь, при которой покупались исключительно продукты питания и лишь изредка одежда – когда уже было невозможно поставить очередную заплатку или скрыть потертости.

Неподалеку от школы, прислонившись к торцевой стене высокого жилого дома, угрюмо стояли два этажа бетонных конструкций недостроенного универмага. И была в этом нагромождении строительных плит пологая лестница, упиравшаяся в потолок и никуда не ведущая. Будучи третьеклассниками, Иван и компания повадились просиживать свое детское время на ступенях этой лестницы – то было их любимое место, в котором не водились взрослые. Мальчишки забирались на самый верх в укромный уголок под сводом и резались там в карты. И все пытались заглянуть в узкую щель у последней ступеньки – оттуда дул еле различимый ветерок – но так и не смогли это сделать. Иван даже однажды просунул туда подожженную бумагу, но она моментально потухла, не осветив ничего, что скрывалось за толстой стеной. Пятиклассниками они в своем скромном уголке курили самодельные сигареты. И снова загадочная щель иногда привлекала их внимание, и снова они пытались туда что-нибудь засунуть – но загадка так и осталась неразгаданной. А потом мальчики выросли и забыли об этом месте, переместившись в более цивилизованные уголки: туда, где встречались девочки.

Окружающий мир в те времена походил на чумазого пьяницу, лежавшего на холодном тротуаре возле лужи с грязной водицей, а рядом валялась прозрачная бутылка с тремя каплями на дне – и только этикетка на этой бутылке еще излучала хоть какие-то краски, но и те с каждым днем тускнели.

И отец, и мать начали пить. Пить всякую алкогольную гадость, которую продавали в ларьке на углу улицы. Сначала пили осторожно – помаленьку. А потом с горя и от безысходности – залпом. И обязательно по вечерам. Больше всего на свете Иван боялся и не любил вечера. Тусклые, холодные вечера, с едким привкусом спирта.

Зимой батареи грели плохо – чиновники экономили топливо – и простым жителям приходилось согреваться кто как мог. Мать каждую зиму заклеивала оконные щели полосками бумаги. Но все равно дуло. У Ивановой кровати каждую ночь стоял электрический обогреватель, но однажды он сломался – отец так и не смог починить аппарат, хотя очень старался.

Когда Иван доучился до последнего класса, случилось горе – умер отец. Но это событие не произвело на шестнадцатилетнего парня сколько-нибудь значимого впечатления. Это было ожидаемо. Это происходило со многими. Только мать плакала и переживала – Ивану казалось, что она переживала слишком: он пытался ее утешить, успокоить, говорил ей всякое разное – она с ним соглашалась, переставала плакать, но на следующий день вновь проступали слезы. Но вскоре на помощь пришла бутылка.

А Иван между тем окончательно вырос, похорошел, учеба в техническом университете и общение с молодежью увлекли его, да и скромный доход от подработки на складе сыграл свою роль – парень стал чувствовать себя по-другому. И даже пьющая все больше и больше мать уже не так волновала его, как раньше.

После университета Иван пошел работать в НИИ Измерительных Приборов. Он мог последовать совету сокурсника Олега Миринского и устроиться в коммерческую фирму, где платили больше, но решил не рисковать – такие фирмы часто закрывались, в них могли с легкостью сократить любого сотрудника за малейшую провинность или даже без оной по одному только желанию хозяина. Хорошая работа была только у чиновников – но туда без проплаченного экономического или юридического образования не брали даже на низшие должности. Технарям только и твердили с телевизионного экрана про пахнущее свежей краской завтра, когда непременно наступит долгожданный подъем и заработают в полную силу заводы; но это размалеванное завтра все никак не приходило.

После поликлиники Иван отправился на работу. К счастью, начальник оказался у себя. Найти Бориса Ивановича порой бывало очень сложно – он часто навещал директора, любил посидеть на разнообразных совещаниях у конструкторов, каждый день заходил в бухгалтерию, чтобы полюбоваться на местную красотку Юлию. Но больше всего Борис Иванович обожал бродить по коридорам института и заглядывать во все подотчетные ему двери, проверяя, не бездельничают ли сотрудники.

– Вы успешно прошли медосмотр? – спросил начальник, пристально глядя на Ивана.

– Да, Борис Иванович. Вот справка от врача, – ответил парень и положил на стол листок бумаги с совершенно неразборчивым почерком доктора Инеева.

Борис Иванович взял справку и около минуты внимательно изучал ее. Затем посмотрел на часы – сначала на большие настенные, что висели над дверью, затем на свои наручные, и проговорил:

– Вы, наверное, еще не обедали?

– Да, – ответил Иван.

Борис Иванович еще раз посмотрел на часы, мысленно вертя стрелки то вперед, то назад, прикидывая накладные расходы времени и умножая их на погрешность молодости нетерпеливо ждущего Ивана, и затем сказал:

– Если хотите, можете идти домой.

– Спасибо, Борис Иванович.

Повинуясь странному влечению, Иван отправился в самый центр города. Людское течение вытолкнуло парня к огромным витринам главного магазина страны. Прошагав в нерешительности несколько раз взад и вперед, Иван вдруг осмелел и вошел внутрь. Не глядя на свежеотреставрированные после распродажи залы, он быстро добрался до стойки администратора. Но администратора не было на месте, зато поблизости оказался толстобокий начальник охраны. Выслушав парня, он покачал головой и сказал строго:

– Ничем не могу помочь!

– Но у вас же должен быть список приглашенных на распродажу! Мне нужно всего лишь узнать фамилию девушки по имени Жанна.

– Список есть, – сказал начальник охраны, – но вам его посмотреть никак нельзя.

– Может быть, тогда вы сами посмотрите, а мне сообщите фамилию? У нее редкое имя – Жанна.

– Молодой человек! Вам же человеческим языком сказано: нельзя!

– Ну, пожалуйста…

Когда распахнулись стеклянные двери, Иван вышел на улицу под конвоем охранников магазина.

– И чтоб больше тебя здесь не было! – крикнул ему вслед начальник охраны, пригрозив указательным пальцем. Рядовые охранники весело улыбались. Но уже через мгновение все они растворились за стеклом дверей, закрывшихся для Ивана навсегда.

Вернувшись домой, парень очутился в душной и пустой квартире. Часы показывали ровно шесть – стрелки слились в единую линию. Иван, одолеваемый голодом, направился в темную кухню. Полупустые полки в чреве холодильника чем-то напоминали разграбленные витрины на распродаже – самого вкусного не было.

Парень состряпал простенький бутерброд, поставил на плиту чайник. И словно сам собою включился маленький, пузатый телевизор – и замерцали голубовато-синие разводы новостной программы. В ящике говорили о криминале, показали какого-то мужика с красным от похмелья носом, и с привычной тональностью ударения падали на словах "воровство", "грабежи" и "разбой". Зашумел чайник.

Когда наполненная до краев чашка принялась обильно испускать пар, совершенно не пахнувший чаем, по телевизору рассказали о хулигане-подростке, исковеркавшем разноцветными красками какую-то безликую стену на задворках города. Но в отличие от дурных надписей и кривых рисунков, нынешний герой изобразил нечто абстрактно-геометрическое: на голубом фоне очень правильный желтый кружок с оранжеватыми крапинками-лучами, – и если бы не большие зеленые буквы "СВЕТ НАСТ", Иван бы признал мальчугана вполне сносным маляром, а так – типичный граффитчик, у которого руки чешутся о бетонные стены.

Допив, наконец, чай, Иван выключил надоевший телевизор и отправился в свою комнату, но прежде заскочил в ванную и тщательно намылил руки: коммуникатор слишком глянцевый и дорогой, чтобы прикасаться к нему немытыми пальцами.

Вот оно – вожделенное счастье: цветной экран и три клавиши снизу, разъем для наушников сверху и кнопка включения сбоку – игрушка, которая теперь могла скрасить любой из многих однообразных вечеров. И уже было незачем оставаться на кухне и смотреть в транслирующем прямоугольнике долгие сериалы и скучные фильмы, не было причин листать шершавые газеты и пытаться найти в них хоть одну интересную статью, и, конечно же, ушел в прошлое глянец рекламных листовок и каталогов, потому что напечатанная в них мечта теперь была в руках: включай и пользуйся – колеси по бесконечным меню, запускай тетрисы, аркады, пасьянсы, умиляйся прекрасным картинкам на четком экране – и считай, что полмира у тебя уже в кармане. А оставшаяся половина – тоже рядом, но пока недоступна из-за слишком высоких цен на мегабайты медиаданных в сотовой сети.

Хлопнула входная дверь. Мать заглянула в комнату сына:

– Почему ты так рано вернулся?

Не отрывая носа от коммуникатора, Иван пробурчал:

– У меня сегодня была медкомиссия, и меня отпустили.

– Пельмени на ужин будут, – сказала мать.

– Угу, – произнес Иван.

Татьяна еще раз посмотрела на сына и вздохнула. Парень лежал на кровати и теребил свою новую игрушку. Рядом на махровом покрывале лежали цветастые инструкции, какие-то скрюченные провода и красивая картонная коробка, напоминавшая о былых докризисных временах.

– Опять ты отрезал такой огромный кусище колбасы! – раздалось за стеной на кухне, но Иван благополучно пропустил мимо ушей слова матери.

Во время ужина звучали еще одни телевизионные новости – и снова говорилось все то же самое, только подробнее, пафоснее и с лучшей дикцией.

Досмотрев программу до конца, мать сказала гневно – почти выкрикнула:

– Ну, ты подумай: эти гады подняли пенсионный возраст! Вот так взяли и подняли! С этого года!

Иван угрюмо посмотрел на нее, но ничего не сказал. Он знал: сегодня она напьется. Водка в их квартире не переводилась никогда. Мать могла не купить хлеб, молоко, ломтик сыра – но только не бутылку из ближайшего ларька. И пусть там продавщицей работала миленькая и улыбчивая Анастасия, но товары у нее были – хуже некуда. Даже банальные сигареты могли запросто оказаться скрученной в трубочку отсыревшей трухой. Но Анастасия приветливо улыбалась и делала вид, что продает хорошие продукты и никак не отраву и не подделки.

Иван продолжил мучить коммуникатор у себя в комнате, но когда уровень заряда достиг отметки "50%", выключил аппарат и, аккуратно завернув в нежный и приятный на ощупь пластиковый пакет, положил в коробку и закрыл ее, проведя пальцем несколько раз по разорванной при открытии наклейке – но та так и не пристала вновь к картону, оставаясь торчать, как заусенец.

Будильник на тумбочке показывал двадцать четыре минуты десятого.

Иван проведал мать. Она сидела на стуле у дующего окна и смотрела в телевизор. Бутылка и стакан стояли подле нее на столе. Ее стеклянные глаза отражали мерцающий экран, и более в них ничего не было.

– Может, не стоит на сегодня больше? – спросил Иван, наперед зная ответ.

– Не мешай, – отозвалась мать. – Или присоединяйся: будем вместе смотреть про Бэшэнного.

Иван повернулся и зашел в туалет. Затем долго не мог помочиться. И только когда Бешенный принялся неистово стрелять из трескучего динамика, у парня полилась струя.

Вернувшись в комнату, Иван подошел к окну. Чугунная батарея еле грела, от стекол исходила прозрачная прохлада. Снаружи было темновато: все верхние лампы уже выключили – горели оранжевыми огоньками только уличные фонари. Двор казался сумрачным и местами затопленным черными, липкими пятнами. Дальнюю часть двора ограждала большая кирпичная стена высотой в три метра, за которой располагались серые, односкатные крыши двухэтажных корпусов завода. Длинная труба уходила в черный потолок – одинокая красная лампочка маяком горела почти у самого верха, проливая на черноту бетонного свода маленький красный лоскут.

Справа от завода – между стеной и дорогой – в ясном круге местного фонаря отчетливо вырисовывалась разорванная плоть земли. "Ремонтируют трубы, – подумал Иван. – Значит, жизнь налаживается".