Меч

Константинополь, лето 6449 от Сотворения мира, июль

Башня была высока. Нет, спорить с «Вавилонянкой» она не собиралась. До неба все же не доставала. Но порой, в тягучие осенние дни, когда город у подножья покрывала плотная завеса тумана, башня казалась одинокой вершиной, торчащей из белесого моря.

Сегодняшняя погода тоже не баловала. Совсем не летнее небо, затянутое серостью. И мелкий моросящий дождь. По небосклону проносились тучи, складываясь в причудливые скульптуры. В такую погоду хорошо воевать. И побеждать.

Но молодой декарх застыл в неподвижности, напоминая сам себе каменную статую. Он смотрел не на небо, любуясь видами. Совсем рядом происходили более интересные события. Внизу, под стенами города, сошлись в ожесточенной схватке две армии.

Разноцветные квадраты и прямоугольники войск, то подобно несокрушимым скалам отбивали натиск конных волн, закрученным сошедшим с ума Бореем, то сходились, соревнуясь в грохоте со Сциллой и Харибдой, то кружились, словно в танце, накатываясь друг на друга. Кровавая пена взлетала над рубкой, оседая на истоптанную землю убитыми и ранеными.

Рука декарха металась по поясу, то и дело, норовя лечь на рукоять меча. Вперед, в бой! Туда, где один за другим погибают за Город и Веру соплеменники!!!

Но молодой декарх волею Господа и безжалостного времени заключен в теле старого турмарха. А тот отлично понимает, сколь ничтожен вклад в победу единственного бойца, когда сражаются тысячи. И если бы тысячи. Десятки тысяч!

Игорь Безжалостный неведомым образом сумел сбить в один кулак войска Степи, Леса и Гор. И привести их под стены Города. Армия обречена. А вместе с армией обречен и Город. Откупиться в этот раз не получится. Если верить глазам и ушам, то прибитый над воротами щит не устраивает варваров. Они хотят большего — всего!

И свое получат. А за ценой никто из них стоять не собирается.

Никифор в последний раз окинул взглядом равнину. Развернулся, подметя подолом плаща скопившийся на смотровой площадке мусор. Винтовые лестницы давным-давно перестали кружить голову и мутить желудок. Рецепт простой — считаешь каждую сотню шагов. А потом преднамеренно сбиваешься и начинаешь вести счет снова. И так, пока истертые ступени не останутся позади, и не распахнется дверь в кабинет.

Богородица со стены смотрела печально. То ли чуяла настроение вошедшего. То ли предчувствовала беду. Все может быть…

Турмарх размашисто перекрестился и ударил кинжалом точно Богородице в лоб. Клинок с легкостью прошел сквозь воск, уперся в штукатурку. Никифор налег на рукоять, проломив преграду своим малым, но все же достаточным весом.

Пробив отверстие, начал расширять, выламывая части стены. В считанные мгновения от иконы не осталось и следа. Разве что куски воска, при всем желании не сложившиеся бы в цельную картину. Прости, Богородица, раба своего! Так надо. Нет ни одного лишнего мига, дабы убрать аккуратно.

Город падет. Днем раньше, днем позже, но падет. А паутина должна жить. Для этого нужно не так уж много. Пыльные свитки и пергамент. Объем получился изрядный — наплечный мешок рядового пехотинца набит доверху. А веса мало. И это хорошо. Пора уходить. Ход, открывающийся нажатием на пару неприметных кирпичей, выведет далеко за пределы города, туда, где в крохотной заводи ждет маленький быстроходный кораблик с верными людьми…

Издалека донеслась дробь быстрых шагов. Никифор отставил в сторону мешок. В подвале так не бегали. Никто и никогда! Но — никогда не говори никогда…

В притворенную дверь постучались. Три размеренных удара. «Тук» — «тук» — «тук».

— Войдите! — проскрипел осознавший все старый турмарх. — Открыто! — и сунул в не завязанную еще горловину мешка горящую свечку.

А молодой демарх, тоже все осознавший, улыбнулся, глядя, как пламя жадно вгрызается в пожелтевшие от старости листы. И, боясь не успеть, быстрыми уверенными движениями начал наматывать на левую руку плащ…