Магия отступника

ГЛАВА 28 ПОЯВЛЕНИЕ

Темнота. Полнейшая темнота. Но не покой. Мое тело купалось в боли. Кожа лица, руки и ноги, спина и живот пылали, словно от жестокого ожога. Так и было. Собравшись с мыслями, я осознал, что произошло. Я обгорел на солнце. Девара бросил мое тело на солнцепеке, и я весь обгорел. Теперь я вспомнил. Вскоре я открою глаза и окажусь дома, в собственной постели. Моя мать будет рыдать у изголовья, а отец — стеречь мой сон.

Я возвращался к самому началу. Туда, где я мог сделать другой выбор и прожить жизнь заново. Я не повторю прежних ошибок. Я стану сильным и решительным. Отец будет мной гордиться. Я стану офицером королевской каваллы. Мои мать, брат и сестра не умрут от чумы, которую я спустил на Гернию. Старый бог вернул меня туда, где все началось, в тот день, когда Девара послал меня сражаться с древесным стражем и я проиграл. Было ли это смертью? Той смертью, которую забрал старый бог?

— Ты даже отдаленно не прав, — заметил Орандула.

В его голосе слышалось веселье. Вверху зашелестели ветви под тяжелым телом, затем оно поднялось в воздух с хлопаньем крыльев, почти сразу стихшим. Я изо всех сил вслушивался. Он исчез. Где же я нахожусь?

Я ничего не видел, но мог слышать. Звенящая тишина переросла в неумолчный стрекот ночных насекомых. Я принялся осторожно проверять прочие чувства. Я чуял запах и ощущал вкус крови. Болью гудело все мое тело, но в ней выделялись и отдельные нотки. Я сильно прикусил язык. Голова раскалывалась. Внутри что-то ощущалось неправильно, словно кишки уложили как-то по-новому. Я разобрался с мучительными ощущениями и понял, что я сижу. Я попробовал шевельнуться, сдвинуть хотя бы одну ногу и закричал от острой боли, разбуженной движением. Я снова замер неподвижно.

Темнота оказалась облачной ночью. Она тянулась очень медленно и подошла к концу незадолго до того, как я пришел к выводу, что темнота ничуть не страшнее ночи. Однако приход зари, пролившей тусклый свет сквозь кроны деревьев, принес новые ужасы. Я мог видеть, и от увиденного меня замутило.

Я сидел там же, где меня оставили спеки. Клювы стервятников, обрывавших плоть с моего тела, искромсали заодно и ткань с веревками. Я остался голым. Повсюду были разбросаны клочья гниющей плоти. Мое разложившееся тело превратилось в слизистые отбросы, усеивающие землю вокруг меня. Сквозь них ветвились бледные корни. Но не это ужаснуло меня.

То, что осталось от моего тела, выглядело чудовищно. Покрывавший меня слой кожи был таким тонким, что я видел сквозь него. По мере того как светало, зрелище становилось все более пугающим. Красные мышцы, белые сухожилия, темные вены. Выступающие кости и хрящи, просвечивающие сквозь кисти рук. Дышал я короткими рваными всхлипами. На миг я задумался, как выглядит мое лицо, и порадовался, что не узнаю этого.

Поднимающееся солнце наполняло мир светом и оттенками. Мое тело вызывало все большее отвращение. Я отвел от него взгляд и осмотрелся. Дерево Лисаны было пышным и здоровым. Я поднял взгляд — надо мной высилась моя собственная каэмбра, вдвое выросшая с тех пор, как я в последний раз ее видел. Я был благодарен ей за густую лиственную тень, поскольку опасался того, что может сделать солнце с моим почти лишенным кожи телом. Вся его поверхность горела, словно ободранное колено.

Двигаясь осторожно, я поднял руки — не желая на них смотреть, но все равно не избежав этого. Спустя еще некоторое время встал. Мои босые ноги отчаянно возражали. Кожа едва покрывала их, не говоря уже о том, что никакие мозоли больше не защищали ступни. Я был крайне осторожен, выбирая дорогу через упавшие ветки и прочий лесной мусор к дереву Лисаны. Наконец я остановился, глядя на него.

— Лисана? — тихо позвал я.

Ответа не последовало. И даже более того — я не почувствовал ничего, что могло бы мне ответить. Я положил обе ладони на ствол ее дерева. Ощущение мне не понравилось. Кожа на ладонях и пальцах была слишком тонкой и нежной. Я прижал руки к шершавой коре и испугался, что обдеру ее вовсе. Тем не менее я прижался к стволу еще и лбом.

— Лисана? — повторил я громче. — Лисана, пожалуйста, дотянись до меня. Я тебя не чувствую.

Но ответа так и не было. Я довольно долго простоял там, надеясь хоть на что-то. Я бы обрадовался, даже если бы корни ее дерева попытались проникнуть в мою плоть. Но и этого не произошло.

Оглянувшись на собственное дерево, я увидел, как корни быстро поглощают ошметки того, чем я был прежде. Но и с его стороны я ничего не ощущал: ни внимания, ни сродства — совсем ничего.

И никакой магии.

Не знаю, как долго я простоял бы там, не начни меня мучить жажда. Я помнил путь к ближайшему ручью и направился к нему, осторожно спускаясь с обрыва, — каждый шаг я делал так, словно был создан из паутины и стекла. Дыхание с хрипом вырывалось из моей груди. Когда я добрался до ручья, мне пришлось опуститься на колени и зачерпывать воду ладонями. Было мокро и зябко — настоящее потрясение для моих почти оголенных нервов. Холод струился внутри меня вниз, до самого живота. Я выпил много воды и сел на берегу. Пока я пил из ладоней, мне пришлось на них смотреть. Вспомнив об этом, я содрогнулся.

К полудню в голове у меня чуть прояснилось, но лишь потому, что я отбрасывал каждый клочок воспоминаний о пережитом, которого не мог объяснить. Я прикинул, где нахожусь и чем располагаю. Положение было отчаянным. Я был наг, голоден и крайне уязвим — мне могло повредить что угодно, от шипов на растениях до укусов насекомых. Я нуждался в помощи. Мне удалось припомнить лишь одно место и одного человека, у которого я могу ее найти. Я встал и зашагал прочь от ручья.

Я неуверенно брел по лесу, двигаясь с преувеличенной осторожностью, чтобы не повредить новую кожу. Все это казалось слишком сложным. Ноги подкашивались, порой я спотыкался. Однажды, когда я едва не упал и был вынужден ухватиться за ствол дерева, я ободрал тонкую кожицу на ладони. От внезапной боли я вскрикнул, и свежая кровь потекла из раны по моему запястью. Вдали, как будто в ответ на мой крик, хрипло раскаркались птицы, словно насмехаясь надо мной. Я так ослаб, меня настолько сбивало с толку все пережитое, что от этого звука на глазах у меня выступили слезы. Вскоре они уже струились по щекам, но я продолжал ковылять через лес. Соленые слезы жгли мою новую тонкую кожу.

По счастливой случайности я вышел именно туда, куда хотел попасть. Уже смеркалось, когда я наконец доковылял до летнего становища, разбитого кланом Оликеи. Я проголодался и, того хуже, замерз. Мое тело осталось без защиты, и даже мягкая весенняя ночь казалась мне чудовищно холодной. Горящие костры и запах готовящейся пищи влекли меня, словно свеча — мотылька. Хромая и плача, я поспешил, как мог, к свету и теплу.

Чудесная суета жизни наполняла долину. Люди готовили пищу, ели, сидели у костров, прислонялись друг к другу, болтая и смеясь. Пока я приближался, одна компания затянула песню, а с другой стороны лагеря им ответила другая — с хохотом и собственной, непристойной версией текста. Музыка и искры от костров вместе взвивались в ночное небо. На краю лощины, повыше прочих, пылал большой костер, и на приподнятом мшистом ложе, сооруженном магией, возлежал Джодоли. Рядом с ним стояла Фирада, предлагая ему зажаренное на вертеле мясо. Я обошел стороной другие костры и направился прямо к ним. Я нуждался в помощи и сомневался, что они меня прогонят. Фирада наверняка знает, где ее сестра, и обязательно кого-нибудь за ней пошлет. Оликея и Ликари придут позаботиться обо мне, и все снова станет хорошо.

Пока я шел по лагерю, со мной никто не заговаривал. Иногда кто-нибудь вдруг бросал на меня взгляд, но тут же отводил его. Они не замечали меня, притворялись, что не видят. Я попытался это осмыслить. Должно быть, они слышали от Оликеи, что я умер, а мой нынешний облик заметно отличался от прежнего, каким они могли меня помнить. И все же казалось странным, что никто не окликнул и не поприветствовал чужака, идущего через становище. Но у меня не осталось сил удивляться, не говоря уже о том, чтобы упрекать кого-то в грубости.

Приблизившись к костру Фирады, я заметил, что там спиной ко мне сидит Оликея. Изрядно изменившаяся. Она утратила часть полноты, которую набрала, будучи моей кормилицей, и ее гордая голова низко склонилась — гостья у сестринского костра, а не хозяйка собственного очага. Ликари устроился неподалеку. Он лежал на боку, подперев голову рукой. Я с радостью отметил, что мальчик успел немного окрепнуть. Пока я смотрел на него, он приподнялся, выбросил в костер кость и улегся обратно.

— Оликея! — позвал я, удивившись слабости собственного голоса.

Я попытался прочистить горло, но не сумел; глотка у меня пересохла, и даже тот пологий склон, по которому я поднялся, заставил меня задыхаться.

— Оликея! — позвал я снова.

Она даже не повернула головы.

— Ликари! — закричал я, надеясь, что его юный слух окажется острее.

Он чуть шевельнулся. Никто во всем лагере даже не взглянул в мою сторону.

— Ликари! — повторил я.

Мальчик медленно сел и огляделся по сторонам. Его взгляд скользнул прямо по мне.

— Ты слышала это? — спросил Ликари у матери.

— Что?

— Кто-то позвал меня по имени.

— Я не слышала ничего, кроме пения. Как они могут веселиться так скоро после его смерти?

— Для них это не скоро, — беззлобно ответила Фирада. — С тех пор как он ходил среди нас, луна успела вырасти и померкнуть. И они не были с ним близки. Он держался отчужденно, даже когда жил среди нас и брал кормильцев из нашего клана. Он внезапно появился и столь же внезапно ушел. Я знаю, ты все еще скорбишь, сестра, но не стоит ожидать, что все разделят твое горе. Он ушел. И если Кинроув прав, он достиг своей цели и магия освободилась. С народом все будет хорошо.

— Они празднуют его победу, а не смерть, — веско добавил Джодоли. — Думаю, этот способ почтить память человека ничуть не хуже, чем оплакивать его.

От его слов у меня потеплело на сердце. Я все ближе подходил к их костру.

— Вот только этот человек не умер, — наконец весело объявил я, остановившись прямо за спиной Оликеи. — Еще нет. Хотя, если я вскоре не поем, то вполне могу!

Оликея не подскочила на месте и не вскрикнула, как я от нее ожидал. Она продолжала хмуро смотреть в огонь. Фирада тоже словно бы ничего не заметила. Джодоли одарил меня коротким неодобрительным взглядом и вновь уставился на пламя. Только Ликари напрягся при звуке моего голоса. Он вновь огляделся.

— Мне кажется, я слышал… — начал было он.

— Тебе послышалось, мальчик, — резко перебил его Джодоли. — Просто огонь потрескивает.

В этот миг ищущий взгляд Ликари встретился с моим. Я ухмыльнулся ему. Он пронзительно взвизгнул от ужаса и вскочил на ноги. Рука Джодоли схватила его за плечо.

— Гляди на меня! — велел малышу великий.

— Но, но…

— Гляди на меня! — повторил он уже строже. — Смотреть на призраков — к несчастью. А еще хуже, для самого призрака, — с ним заговорить. Он просто яркое воспоминание, Ликари. У великих очень крепкая память. Не смотри на него и не пытайся заговорить. Мы должны отпустить его, чтобы он мог стать тем, кем должен.

— Призрак? Где? — удивилась Фирада, уставившись прямо на меня.

Оликея тоже обернулась, но ее взгляд метнулся мимо.

— Здесь ничего нет. Великие уходят в свои деревья, Ликари. Невар не станет бродить призраком. Он не оставил незавершенных дел.

Джодоли ободряюще похлопал мальчика по плечу и отпустил его.

— Мне показалось, я видел… что-то.

— Он даже не похож на Невара, Ликари. Не думай об этом и не пытайся увидеть его снова.

— У великих не бывает призраков, — забеспокоилась Оликея. — Разве что… вдруг дерево его отвергло?

— Ты сказала, что видела, как в него вошли корни. И что он шевелился вместе с ними, пока вы пели для него его воспоминания.

— Да, говорила. Так и было!

— Тогда все должно быть в порядке. Если хочешь, завтра я навещу его дерево и поговорю с ним, чтобы убедиться, что оно хорошо его приняло. Сейчас он уже должен быть внутри.

— Пожалуйста, если тебя не затруднит, — с благодарностью откликнулась Оликея.

— А я пойду с тобой, — объявил Ликари, садясь обратно.

— Это твое право как его кормильца, — подтвердил великий.

Ликари попытался еще раз украдкой покоситься в мою сторону. Джодоли укоризненно вскинул бровь. Мальчик потупился.

— Я не призрак! — возмущенно заявил я. — Это что, шутка? Может, я вас всех чем-то оскорбил? Я не понимаю. Я голоден. Мне нужна помощь!

Я вошел в их круг. Никто не шелохнулся. Только Ликари, пожалуй, чуть крепче обнял себя за плечи. Я потянулся к вертелу с мясом, который держал в руке Джодоли. Это была птица, я схватил и оторвал ее крыло. Даже если Джодоли и почувствовал что-то или заметил, на его лице это не отразилось. Я съел соленое жирное мясо, обгрыз с косточки хрящ, а объедки бросил в костер. Пламя высунуло язык, словно ему не понравился вкус.

— И что же ты теперь будешь делать? — обратилась к Оликее сидящая у костра Фирада, как если бы ничего из ряда вон выходящего не произошло.

— То, что делала всегда. Буду жить.

Фирада покачала головой.

— Со стороны Кинроува было дурно оставить себе все сокровища. Ему следовало отдать тебе хотя бы часть. Ты хорошо заботилась о Неваре. А теперь, если не считать хижины и того, что в ней осталось, ты снова вернулась к тому, с чего начала.

В ее голосе слышалось сочувствие, но Оликея все же ощетинилась.

— Возможно, в хижине осталось больше, чем тебе известно. Возможно, он швырнул к ногам Кинроува не все сокровища Лисаны.

— В самом деле? — вскинула бровь Фирада.

— Я сказала — возможно, — чуть улыбнулась Оликея.

— Ты всегда знала, как о себе позаботиться, — тихонько фыркнула ее сестра.

— Приходилось — признала она.

Рядом с ложем Джодоли на земле лежал мех с водой. Я поднял его и отхлебнул, но сразу же выплюнул. Вкус оказался знакомым: Оликея часто добавляла в воду такую кору. Она усиливала магию. Но теперь меня от нее едва не вывернуло наизнанку. Как только я выронил мех, его подобрал Джодоли. Он жадно напился, а потом вновь принялся отрывать куски мяса от зажаренной на вертеле птицы.

— Оликея, — взмолился я. — Пожалуйста. Пожалуйста, помоги мне.

Она вытянулась на мху рядом с Ликари и закрыла глаза. По ее щеке скатилась слеза. Я застонал и отвернулся от нее.

Я двинулся вниз по склону прочь от костра. Какая-то женщина отставила в сторону стопку только что испеченных лепешек, чтобы они остыли. Я взял сверху три штуки и съел. Никто меня не заметил.

Я становился все нахальнее в попытках обратить на себя хоть чье-нибудь внимание, а заодно и удовлетворить свои нужды. Я поднял чью-то миску, только что наполненную горячим супом, осушил и переставил в другое место. Пострадавший лишь нахмурился из-за собственной рассеянности.

Утолив голод, я вернулся к костру Джодоли — как раз вовремя, чтобы увидеть, как Оликея и Ликари устраиваются на ночлег. Ночь выдалась теплой. Оликея расстелила для них с сыном одеяло между корнями дерева. Они быстро улеглись и вскоре заснули. Поблизости лежала сумка Оликеи. Я бесстыдно обшарил ее. Найдя среди прочих пожитков собственный зимний плащ, я нагло вытащил его, встряхнул и надел. Он оказался мне велик — я смог завернуться в него дважды. Там же я обнаружил свои туфли. Я обулся. Они свалились с моих ступней. Я снова порылся в сумке и нашел нож Оликеи и иголки с нитками. Я наскоро подшил мягкие кожаные туфли так, чтобы они держались на ногах, и обулся снова. Не могу описать, насколько приятно оказалось снова согреться. Мое тело словно бы разучилось поддерживать собственное тепло.

Теперь, когда я согрелся и насытился, меня вдруг начало клонить в сон. По привычке я хотел было устроиться рядом с Оликеей. Однако они с Ликари втиснулись в просвет между парой древесных корней, чтобы лучше сберечь собственное тепло. Для меня там места не осталось. Я устроился поблизости, лег, тут же приподнялся и убрал несколько веточек. Мое тело внимательно следило за тем, чтобы в него ничего не втыкалось. Взглянув на свое ложе, я вспомнил, как магия отвечала мне и лес обеспечивал меня мягкой постелью. Я знал, что делал это прежде, но не мог вспомнить, как именно. В моем теле не осталось ни малейшего следа магии.

Я взглянул на небо сквозь лесной полог и задумался. Моя магия исчезла. Жир, вмещавший ее, тоже. Я больше не был толстым. Умер ли я? Стал ли призраком? Орандула утверждал, что заберет у меня мою смерть, и, видимо, так и сделал, но на какую жизнь он меня этим обрек?

Я жалел, что не могу устроиться уютнее, но накатившая сонливость настаивала, что со мной и так все прекрасно. Отступая, она зацепила меня и утянула за собой в глубины сна, и на мимолетный миг я задумался, кем или чем я теперь стал. Может ли призрак замерзнуть или проголодаться? Захочет ли он спать? Я поиграл с мыслью о том, что я уже сплю, а все это мне попросту снится. Заснул я, кажется, где-то во время размышлений о том, когда именно прервалась моя настоящая жизнь и начался сон.

Пробудился я с рассветом, когда зашевелились спеки в лагере. Я перекатился на другой бок, поплотнее завернулся в плащ и заснул снова.

Во второй раз меня разбудил яркий свет и неприятные ощущения. Мне было жарко, хотелось есть и облегчиться. Я отбросил с лица плащ и потянулся. Затем, когда память о недавних событиях стремительно нахлынула, вновь занимая мои мысли, сел, решив, что сегодня мне стало лучше, я окреп, а жизнь вскоре вновь сделается понятной.

Между тем люди вокруг продолжали заниматься насущными делами. Две женщины присели на корточки, и крошечный ребенок отважился сделать первый шаг от одной к другой. Старуха растирала в муку какие-то сушеные коренья. Мальчик мял в пальцах кроличью шкурку, чтобы размягчить ее. Когда я шел по лагерю, все оставалось так же, как было вечером. Меня никто не замечал.

Я отыскал за окраиной становища отхожее место, облегчился и двинулся обратно, чувствуя себя гораздо уверенней. Без сомнения, призраки не мочатся. И мое тело выглядело уже привычнее. Если вчера кожа казалась почти прозрачной, то теперь она сделалась заметно плотнее. Мои руки и ноги все еще оставались слишком чувствительными, а вся поверхность тела саднила, словно я обгорел на солнце. Но боль стала не такой острой, как вчера, и это меня приободрило. И еще я с интересом отметил, что кожа на моих руках стала однотонной — пятна исчезли. Это показалось мне столь же существенной переменой, как и огромная потеря веса. На миг я представил себе, что меня вырвали из прежнего тела, что я отбросил прочь чехол жира и кожи и вышел нагим из-за стены плоти. Я содрогнулся от нарисовавшейся картины и выбросил ее из головы.

Я был толстым, и вдруг тучность ушла. Я вспомнил о том, как некогда мечтал о такой перемене, о том, какой важной она мне казалась. Теперь казалось глупым об этом тревожиться. Какое это имело значение, что меняло? Я остался собой. Но о чем же тогда стоит тревожиться, если не о форме своего тела? Где моя жизнь? Я обратился к собственным чувствам, и мне тут же пришла на ум Эмзил. Я тревожился о ней. Я хотел, чтобы ей было хорошо, чтобы ей ничего не грозило. И Эпини со Спинком. И их малышке.

Странное дело. Стоило мне подумать о них, и их значимость в моих глазах вдруг преумножилась, как если бы я напрочь забыл о них и лишь теперь начал вспоминать. Интересно, что еще я утратил? Что осталось позади, в моем прежнем теле? И что из этого мне удастся восстановить?

Я бродил по лагерю, наблюдая за людьми, которые меня не замечали. Я позавтракал, позаимствовав пищу у разных костров. Одна женщина смотрела прямо на меня, пока я ел из ее котла. К собственной радости, я нашел Киликарру. Отец Оликеи и Фирады сидел у костра и плел из жил шнурок — вероятно, для силков. Он был первым спеком, с которым я разговаривал: у нас было не так уж много общих дел, но он хорошо ко мне относился. Я мягко тронул его плечо. Он повернул голову, но его разноцветные глаза смотрели сквозь меня.

— Пожалуйста. Киликарра. Ты первый отнесся ко мне по-дружески. Сейчас мне отчаянно нужен друг.

Даже когда я заговорил, он не подал виду, что слышит меня. Я сел у костра с ним рядом.

— Я не понимаю, — простонал я. — Я был настолько плохим великим? Да, я повел воинов к поражению. Но мне казалось, я заплатил за это, когда пошел к Кинроуву и отдался в его руки. Я танцевал его танец, и теперь магия течет свободно. Все твердят мне об этом. Так почему же я стал здесь изгоем? Чего вы от меня хотите?

Он прикусил конец плетенки, затягивая узел. Черные губы раздвинулись, приоткрывая в оскале белые зубы. Он закончил плести, закрепил жилы и отложил готовый шнур.

— Киликарра. Пожалуйста. Поговори со мной.

Он подбросил в костер дров, разбудив дым и искры. Потом пропустил сквозь пальцы шнур и кивнул, удовлетворенный собственной работой.

Я потер глаза, поморщившись от прикосновения рук к тонкой коже, и бережно надавил на виски. С тех пор как я оставил свое дерево, голова не прекращала гудеть. Я убрал волосы с лица, слегка удивившись тому, что они у меня по-прежнему есть, и вздрогнул, когда мои пальцы наткнулись за запекшуюся кровь. Мое сердце замерло от ужаса и отчаянно заколотилось. Обеими руками я осторожно обследовал рану на своей макушке. Это оказался почти совершенный круг. Мне вспомнилось, как Лисана схватила меня за волосы и крепко сжимала их, пока Орандула обдирал плоть с моего тела.

Однажды она уже держала меня так. Когда я впервые встретил ее как стража моста духов. Она победила меня, схватив за волосы и вырвав половину души из тела. И теперь я ни на миг не усомнился, что она поступила так снова. Лисана оставила себе ту часть меня, которую сумела удержать. Насколько большую? Какую часть меня она сочла достойной стать ее возлюбленным и собеседником? Слезы обожгли мои глаза. Моя любимая выбрала не меня, но лишь мою часть. Это казалось куда горше, чем если бы Лисана предпочла мне другого мужчину. А я — отвергнутые клочья человека, нелюбимая его часть — стал призраком. Что она забрала и что осталось мне? Не поэтому ли я чувствовал себя так потерянно и смутно? Что она сделала со мной? Неужели я обречен остаток лет скитаться в одиночестве, невидимый и неслышный?

Страх и разочарование захлестнули меня, но это не извиняет моих дальнейших действий. Я вскочил на ноги, взревев от ярости и обиды, и заметался по становищу. Я сбил кого-то с ног, перевернул горшок с похлебкой, подхватил свернутую постель и расшвырял по земле. Это вызвало отклик, но совсем не тот, на какой я надеялся. Слышались крики смятения и испуга, но никто не пытался меня остановить. Они смотрели на учиненный мной разгром, но не обращали внимания на меня.

— Я здесь! — кричал я, встав посреди лагеря. — Я не призрак! Я не мертв!

— Спокойно! — рявкнул Джодоли. — Спокойно! Вы все, принесите мне всю соль, какая у вас есть. Мне она понадобится!

Он стоял на краю лагеря и тяжело дышал, словно после бега, но я заподозрил, что он ходил быстроходом к моему дереву и только что вернулся. С ним были Оликея, Ликари и Фирада. Последняя бросилась к их костру и схватила мешочек с солью. Потрясенная Оликея застыла на месте, озираясь по сторонам. Только Ликари смотрел на меня. Его чувства читались в широко распахнутых глазах.

— Ликари!

Мое сердце подскочило от радости. Если хоть один человек признает меня, это будет означать, что я существую. Я шагнул к нему.

— Если ты в порядке, значит, все это того стоило.

Я раскрыл ему объятия. Мне почти удалось дотянуться до мальчика, но Фирада успела туда первой. Джодоли выхватил из ее рук мешочек и зачерпнул горсть соли. Пока я в оцепенении смотрел на него, он рассыпал ее кольцом по земле вокруг Ликари. Когда круг замкнулся, Ликари удивленно взглянул на Джодоли.

— Он исчез!

— На самом деле его там и не было. Это была тень, Ликари, а не Невар. Ты видел его дерево? Он сейчас там, и оно благоденствует. Оно забрало его очень быстро и теперь хорошо растет. Я говорил с ним в дереве. С ним все хорошо, он счастлив. И нам следует радоваться за него. Отпусти его, мальчик. Мысли о нем и тоска по нему лишь призовут его тень. А это не принесет нам удачи. Отпусти его.

На лице Ликари отражалась быстрая смена чувств. Я наблюдал за ним, надеясь вопреки всему, но в конце концов смирение одержало верх.

— Когда я коснулся его дерева — тихо заговорил Ликари, — мне показалось, я ощутил его там.

— Возможно, тебе это удалось, — благосклонно кивнул Джодоли. — Когда ты танцевал для Кинроува, тебя пронизывала магия. Может быть, она оставила в тебе понимание. Это великий дар. Пусть он тебя утешит. Но не поощряй тень разглядыванием или разговорами.

Оликея подошла и обняла сына.

— Мы любили его, но теперь должны его отпустить. Он бы не захотел, чтобы ты провел остаток жизни, скорбя о нем, Ликари. Он называл тебя сыном. Он бы хотел, чтобы ты жил своей жизнью, а не жалел о прошлом.

Она говорила так искренне. Мне бы хотелось оказаться той бескорыстной личностью, которую она описала, но куда отчаяннее я жаждал убедиться, что я все еще существую хоть для кого-то.

— Ликари! — завопил я, но он даже не посмотрел в мою сторону.

Джодоли по-прежнему держал в руках Фирадин мешочек. К нему спешили другие спеки со своей солью. Многие испуганно озирались, а другие решительно смотрели в землю перед собой, опасаясь, что могут меня увидеть. Джодоли поднял Фирадин мешочек с солью.

— Проделайте в каждом мешочке маленькую дырочку. Вот так. — Он вытащил нож и показал, а затем защепил отверстие пальцами. — А затем следуйте за мной. Я обойду лагерь по кругу. Каждый из вас, по очереди, будет сыпать соль струйкой на землю. Идем. Чем быстрее мы отгородимся от его тени, тем быстрее она рассеется. Не бойтесь. Он не может вам повредить. — Джодоли взглянул на меня и добавил громче: — Я не верю, что он захочет причинить кому-то из вас вред. Он просто смущен и растерян. Ему следует вернуться к своему дереву и найти там покой.

Я остался стоять на месте, мрачно глядя на него. Он повернулся ко мне спиной и торжественно двинулся к окраине становища, а затем вдоль нее.

Выглядело это странно. Джодоли медленно шел, и весь его клан следовал за ним. Замыкала шествие Фирада, терпеливо, ровной струйкой высыпая соль из мешка. Когда он опустел, ее сменила другая женщина.

Джодоли описывал широкий круг. Внутри он оставил отхожее место и пруд, где они брали воду для питья и готовки. Я пересек лагерь и зашагал рядом с великим.

— Джодоли — начал я, стараясь рассуждать здраво, — в чем бы я ни нарушил ваши правила, я сожалею об этом. Но я не призрак. Я здесь. Ты меня видишь. И Ликари тоже. Думаю, ты магией не позволяешь остальным меня видеть. Или как-то еще. Неужели ты способен вот так вот прогнать меня после всего, чем я пожертвовал для магии? Я сделал все, что она хотела, выполнил свою задачу. А теперь ты гонишь меня?

Он не смотрел на меня. Я потянулся схватить его за плечо, но не смог. Я предположил, что он защищает себя, прикрываясь магией. Я отвернулся от него и направился к его костру. Взяв сложенные одеяла, я швырнул их в пламя, затушив его.

— Может ли призрак это сделать? — спросил я у Джодоли.

Я вытряхнул одну из сумок Фирады, вывалив наземь копченое мясо и сушеные коренья. Схватив ломоть оленины, я впился в него зубами. Мясо оказалось жестким, но вкусным.

— Призрак ест твою пищу, Джодоли! — заорал я, не прекращая жевать.

Он даже не взглянул в мою сторону. Его медленное шествие продолжалось. Я удобно устроился на его моховом ложе и доел оленину. Рядом лежал мех с лесным вином. Я поднял его и отпил и снова выплюнул все, что успело попасть мне в рот. Фирада добавила в вино травы, усиливающие магию. Вкус показался мне отвратительным. Я вылил вино на стопку дымящихся одеял.

Я понимал, что веду себя по-детски мстительно, но странным образом находил свою разрушительную деятельность справедливой. Я знал, что Джодоли может меня видеть. Так почему бы ему не поговорить со мной и не объяснить, что происходит? Я хотел всего лишь понять, что со мной случилось.

Я поднял взгляд и увидел, что Джодоли ведет клан обратно в лагерь. Я остался сидеть, дожидаясь, пока он вернется и увидит, что я тут устроил. Однако он направился к другому костру. Люди испуганно столпились вокруг великого. Меня неожиданно сильно кольнула зависть, когда я увидел, как он призвал магию и земля под его ногами вздыбилась, приподнимая его над слушателями.

— Не бойтесь, — велел Джодоли. — Остался всего один шаг, чтобы изгнать призрака.

Он повернулся к Фираде. Та вытащила из поясной сумки пригоршню листьев и протянула ему.

— Они сорваны с его собственного дерева. Он не сможет им противиться.

И с этими словами он швырнул листья в костер. Мигом позже в воздух начал подниматься белый дым. Мое терпение лопнуло. Я встал и направился к ним. Если потребуется, я схвачу его за глотку, но Джодоли подтвердит, что я существую.

Вместо этого я вышел из становища. Нет, я не передумал, я все еще хотел напасть на Джодоли и заставить его признать меня. Если уж на то пошло, мои гнев и разочарование лишь усилились. Я взревел и готов поклясться, что бросился к нему, — но внезапно оказался на краю лагеря. Я недоверчиво обернулся и увидел, как Джодоли тщательно насыпает полоску соли, замыкающую кольцо вокруг становища. Закончив, он со вздохом выпрямился. Он покосился в мою сторону, но так, чтобы не встретиться со мной глазами. Оликея стояла с ним рядом. Мне показалось, что она искала меня, но ее взгляд скользнул мимо, в лес.

— Тени — это даже не призраки. Они лишь кусочки человека, неспособного признать, что его жизнь окончилась. Им следует вернуться туда, где им место. Как только тень поймет, что никто здесь не обращает на нее внимания, она так и поступит.

— Но мое место теперь здесь, — возразил я и зашагал обратно к становищу.

Однако случилось нечто странное. Достигнув соляной черты, я не смог ее пересечь. Я шагал вперед — лишь для того, чтобы обнаружить, что отступил назад. Это была самая обычная морская соль, но я не мог через нее пройти. Крича и буйствуя, я обежал лагерь по кругу, отказываясь поверить в то, что я не могу пересечь эту черту. Но я действительно попросту не мог.

Остаток дня я провел, бесцельно блуждая вокруг лагеря, а на ночь улегся, завернувшись в свой плащ, с тоской поглядывая на негостеприимные костры. Наутро я проснулся, терзаясь голодом и жаждой. В становище уже кипела жизнь. Я чуял запахи готовящейся пищи и слышал обрывки разговоров. Вскоре я заметил нескольких охотников, собиравшихся покинуть лагерь. Они повесили на плечи колчаны, и каждый проверил собственный лук. Потом к ним подошел Джодоли с каким-то разговором. Он дал им по маленькому мешочку, чтобы повесить на шею. И в каждый Фирада насыпала по щепотке соли.

Я свалял дурака. Выждав, пока трое охотников вышли за круг соли, я бросился к ним. Пусть магия Джодоли не дает мне войти в лагерь, но я докажу, что маленький мешочек соли не помешает мне добиться их внимания. Я намеревался хотя бы сбить одного из них с ног. Однако невозможным образом я промахнулся мимо всех троих и растянулся на земле. Они меня не заметили. Пока они беспечно удалялись прочь, я выкрикивал им вслед проклятия.

Я сел на земле, завернувшись в свой плащ, и мрачно глянул мимо них. Подняв глаза, я обнаружил, что за мной наблюдает Джодоли.

— Я не призрак! — крикнул я ему. — Я не тень!

И тут я услышал звук, которого уже начал страшиться. Хлопанье тяжелых крыльев. Орандула сперва уселся на верхушку дерева, потом грузно спрыгнул ниже, с ветки на ветку, пока не устроился так, чтобы я не мог до него дотянуться, но ясно видел. Он пригладил перья и почистился, прежде чем заговорить.

— Ну, как поживаешь? — дружелюбно поинтересовался он.

— О, просто замечательно, — огрызнулся я. — Ты забрал мою смерть, но мой народ не верит, что я жив. Джодоли прибег к магии, чтобы изгнать меня из лагеря и помешать общаться с людьми. Из одежды у меня есть только плащ и обувь, которые мне велики, а ни пищи, ни инструментов, ни оружия нет вовсе. Такую ли жизнь ты мне вернул?

Он склонил голову набок, и бородка под его клювом отвратительно затряслась.

— Я не давал тебе жизнь, человек. Я забрал твою смерть. Но и это пошло не вполне так, как я задумал.

— Что ты имеешь в виду?

— Странно, что тебе приходится спрашивать. Очевидно, здесь ты мертв. Все признаки налицо: тебя никто не видит, ты не можешь пересечь соляную черту — я думал, ты уже должен бы это понять и сам.

— Но у меня есть тело! Я могу проголодаться, ем, способен двигать предметы! Как я могу быть мертв?

— Ну, ты и не мертв. Не совсем. Как я уже говорил, все пошло немного не так, как я ожидал. Так часто случается, когда боги из-за чего-то спорят. Ни один не одерживает полной победы.

Я поплотнее запахнул плащ. Несмотря на нарастающее тепло весеннего дня, меня пробрал озноб.

— Боги сражались из-за меня?

Он принялся тщательно чистить перья на дальнем от меня крыле.

— Часть тебя умерла в этом мире. Часть — нет. Мне из-за этого слегка неловко. Ты же знаешь, я предпочитаю, чтобы все пребывало в равновесии. А ты до сих пор в него не пришел. Я чувствую себя ответственным. И хочу это исправить.

Я не хотел, чтобы он что-то еще во мне «исправлял». Я упрямо попробовал задать вопрос иначе.

— А Лисана, древесный страж, — богиня? Она сражалась за меня?

Он спрятал клюв в перьях груди и задумчиво посмотрел на меня. Я сомневался, ответит ли он.

— Едва ли богиня, — наконец уточнил он. — Но сражалась за тебя, разумеется. Полагаю, она как-то связана с лесом, а тот вполне может считаться богом, со всем-то его могуществом. Но нет, сама Лисана не богиня.

Он встопорщил оперение и расправил крылья.

— Тогда кто?.. — начал было я, но он меня перебил:

— Я, однако же, бог, а потому не считаю себя обязанным отвечать на вопросы смертного. Я подумаю о том, как лучше всего уравновесить то, что остается неулаженным. Предпочитаю не бросать дела незаконченными. Отсюда и мое сродство с падальщиками, ты не знал?

Он спрыгнул с ветки и ринулся к земле. Затем его широкие крылья отчаянно забили и планирование-падение перешло в полет.

— Подожди! — крикнул я ему вслед. — Я все еще не понимаю! Что со мной станет?

Три хриплых карканья были мне ответом. Орандула резко вильнул, чтобы не врезаться в заросли, высмотрел в листве просвет и сильнее забил крыльями, поднимаясь к нему. Мигом позже он исчез.

Я медленно встал. Некоторое время я смотрел на лагерь спеков. Люди занимались обыденными делами. Оликея что-то шила. Затем подняла рукоделье, встряхнула его и показала Ликари. Я узнал ткань. Когда-то это был один из моих плащей. Очевидно, Оликея перешила его в одежку для сына. Мальчик уже бегал голым под лучами весеннего солнца, играя с другими детьми клана. Я понадеялся, что она оставила достаточный запас и Ликари не вырастет из обновки прежде, чем вернется зима, и сможет ее надеть.

Мне хотелось как-то попрощаться. Я немного подумал об этом, молча отвернулся и направился в лес.